Песнь меча

Глава 4. Жатва в Барре[21]

Бьярни лежал на животе в невысокой горной траве, подперев подбородок рукой, и смотрел в ветреную пустоту. Отсюда, с холма Греан Хед, виднелось множество островов, которые составляли Барру и тянулись на север, мимо Эрискея и Уиста[22], вдоль стаи Гебридских островов.

Он ходил в одну из рыбацких деревень на южном берегу за новой парой башмаков из тюленьей кожи. Там жил маленький черноглазый горбун, который утверждал, что искусству шить башмаки его научили сами эльфы, и брал соответствующую плату. Башмаки обошлись Бьярни в целую серебряную монету с изображением короля и трех пшеничных колосьев, но он знал, что они того стоят; это его вторая пара.

Теперь он направлялся обратно в поселение, привязав башмаки к поясу. Но ему некуда спешить. Здесь наверху так хорошо. Хунин вилял хвостом рядом с ним, тревожно принюхиваясь к ветру. Прошел уже год с тех пор, как он последовал за Бьярни из Дублина, и успел превратиться в большого сильного пса, черного, как ночь, не считая белого пятна под подбородком и удивительно ярких янтарных глаз.

Бьярни, почесывая навостренные черные уши пса, вспоминал прошлое — Каминный зал Эйвинда с Востока. «У меня нет господина. Я могу грести, и мой меч к твоим услугам. Я тот, кто тебе нужен».

Онунд Деревянная нога осмотрел его с ног до головы, как коня на продажу, и согласился: «Хорошо, я беру тебя».

Это значило, что придется оставить Хунина вместе со Свеном Гуннарсоном на три месяца летнего плаванья. Но когда в конце лета они вернулись за Свеном, чья рука срослась не совсем правильно, но была такой же сильной, как раньше, они забрали и Хунина из собачьей своры. Бьярни заслужил это, и доказательством тому были его руки — покрывшиеся волдырями от долгой гребли и огрубевшие, когда волдыри лопнули и зажили, превратившись в толстую, мозолистую кожу, которой отличались опытные моряки.

С тех пор было еще одно летнее плаванье, торговое — не длинный морской поход до самой Испании за рабами и специями, которыми торговали сарацины[23], а вдоль береговой линии, за солью и шкурами. Только однажды они поплыли на север до самых Оркнейских островов[24] за рабами для полей ярла[25] Сигурда. Он вспомнил, как они метались в море у Большой головы, ожидая прилива, который помог бы им проскочить в пролив Пентленд-Ферт[26], мимо рокочущего, затягивающего все живое водоворота — пожирателя кораблей, оставлявшего жен вдовами. Он вспомнил быстрое течение между островами, штормы и редкие затишья; сухопутный поход с Эйвиндом, чтобы подавить восстания трех местных ирландских королей и датских войск, которые они призвали на помощь; набеги на датские поселения на побережье Уэльса.

Онунд и Тронд, Афлег и Тормод Шафф иногда охотились вместе, но чаще бороздили моря на своих ладьях, составляя целый флот. Трое из них пришли в западные моря, чтобы покончить с конунгом Харальдом Прекрасноволосым, а четвертый, Афлег — житель Барры, их давний морской товарищ, старше остальных, смешанного происхождения, так что эти острова уже были в его крови. Возможно, поэтому земельными вопросами занимался именно он, и, сидя на резной скамье в Каминном зале перед общиной, решал, когда сеять ячмень или охотиться на тюленей, а Онунд Деревянная нога был, без всяких сомнений, повелителем морей, их морским вождем.

Вдали среди островов море изменило цвет с наступлением отлива, и желудок подсказывал Бьярни, что пора возвращаться на ужин. Он перевернулся на спину, сел и несколько мгновений смотрел на блестящую поверхность воды, тянувшейся до самого запада. Там уже не было островов, только пустота и край земли или те острова, о которых иногда рассказывает гусляр Афлега, — острова за заходом солнца, земля вечной молодости…

Тем временем волны стихали, бледный изгиб новой луны виднелся на небе, и Бьярни хотелось есть. Он согнул колени и встал, Хунин весело запрыгал вокруг него. Вместе они направились в поселение. Вниз по склону высокой голой скалы и покрытому травой горному выступу, в долину холмов и вересковых пустошей, которые сменялись плодородными пастбищами за белыми песками — они опоясывали все западные земли Барры. Там с холмов спускался ручей, протекая по узкой долине, заросшей березами, рябинами, ивами и боярышником.

Наслаждаясь восхитительным видом, Бьярни увидел кончик торфяной крыши, чуть видневшейся среди могучих деревьев — плотных, побитых ветром насаждений ясеня, и почувствовал, как долину покрыла тьма и прохлада. Озноб прошел по его спине, и он посмеялся над собственной глупостью. Это всего лишь храм богов, такой же, как в Рафнгласе. Но там в жертву приносились только волосы из конского хвоста, а кровь проливалась редко, лишь по необходимости. Здесь же в священной роще с деревьев свисали кости, которые когда-то принадлежали живым существам. Иногда запах этого места можно было учуять издалека…

Насвистывая, он направился вниз, вдоль вересковой пустоши, к долине, где ручей выходил из тени деревьев, и можно было перейти его вброд. Но недалеко от брода в зарослях ежевики, усеявших весь берег, он увидел девушку.

Она сидела одиноко, как неоперившийся птенец, выпавший из гнезда, в домотканой юбке, поднятой до колен, и терла ногу, а рядом лежала полная корзина ежевики, и несколько ягод скатились в траву. Бьярни хорошо знал ее, это была дочь местного жреца Одина. Он остановился, посмотрев на нее сверху вниз:

— Тара, что случилось?

— Я поскользнулась на камнях, когда переходила речку, и вывихнула ногу.

Он присел на корточки, чтобы рассмотреть получше. Она была босая, и он видел, что ее щиколотка успела распухнуть и покраснеть.

— Больно, — хныкнула Тара.

— Да уж, наверняка. Идти сможешь?

— Нет — очень больно.

— Ты уже говорила, — он посмотрел на нее оценивающе.

Она была пухлой, но маленькой. Скорее всего, не тяжелая.

— Лучше, я понесу тебя, — сказал он неохотно и встал, оттолкнув любопытный нос Хунина.

— Оставь это, — добавил он, увидев, что она потянулась к корзине. — Пошлешь потом кого-нибудь за ней. К тому же ежевика еще не созрела.

Она оставила корзину и протянула к нему руки, и, когда он поднял ее, у него закралось подозрение, что, несмотря на боль в ноге, она прекрасно себя чувствует.

— Обхвати меня за шею, — велел он. — Вот так, молодец.

Было не так-то легко перейти через ручей, ноги скользили по камням, и, когда он покачнулся, девушка весело засмеялась и вытянула шею, чтобы разглядеть, насколько близко вода.

— Не дергайся, а то уроню, — сказал Бьярни, и она притихла.

Наконец он добрался до противоположного берега, Хунин выскочил из воды следом за ним и обрызгал обоих, стряхивая с себя воду. Бьярни скомандовал «за мной» и направился к поселению.

— Какой ты сильный, — сказала Тара, вернувшись к разговору во время переправы. — Ты бы никогда меня не уронил. — Она сказала это, словно гордилась его силой, как своей собственностью.

Он посмотрел на нее и увидел голубые глаза, окаймленные прозрачными ресницами цвета позолоченного серебра, и впервые заметил, что она мила, как кокетливая кошечка. Он еще никогда не нес на руках девушку, и ему нравилось прикосновение ее рук к шее — теплое, мягкое и приятное. Но она оказалась тяжелее, чем он думал, а идти еще было далеко, и ему пришлось два или три раза останавливаться, чтобы подтянуть ее повыше, когда она начинала сползать вниз.

— Я видела, как Онунд опирается на тебя вместо костыля. Ты такой сильный…

Так оно и было. Обычно Онунд легко и проворно передвигался на своей деревянной ноге, как будто она стала его частью, но временами обрубок краснел и начинал ныть так, что он не мог ступить на ногу. Для таких случаев у него был костыль, но чаще всего он пользовался услугами того, кто оказывался неподалеку. А Бьярни был как раз подходящего роста. И к тому же левша…

— Из нас вышел бы славный воин с двумя мечами, — сказал однажды Онунд, и они тренировались, то ли в шутку, то ли всерьез, а другие члены команды нападали на них. На самом деле Онунд был не таким уж и тяжелым. Но Бьярни не отказался бы поддерживать его, даже если бы капитан весил как морской лев.

Но ему совсем не хотелось говорить об этом, особенно с девушкой. Он ворчал, что она стала слишком тяжелой, пока они не подошли к краю поселения, где стоял прекрасный длинный дом Асмунда, жреца Одина. Жрец, с его амбарами, полными приношений, был обычно самым богатым человеком в общине после вождя.

Там Бьярни опустил ее на землю, у порога, и оставил на попечении недовольной служанки, которая вышла на его зов, а сам направился дальше, расправив уставшие плечи, через поля к Каминному залу.

На одном поле ячмень был уже собран и сложен в стога; на других он все еще белел под порывами ветра в ожидании серпа. В Барре основной работой на полях и скотном дворе занимались рабы, но во время жатвы, когда корабли возвращались из летнего плавания, все жители помогали друг другу. Завтра, подумал Бьярни, он займет свое место с серпом в руке среди высушенного солнцем, мирно покачивающегося моря зерна.

О Таре, дочери жреца, он уже забыл.

В тот вечер в Каминном зале были гости, команда небольшого торгового судна из Кинтайра[27]. Но в этом не было ничего удивительного, учитывая оживленные морские пути между островами. Бьярни не проявил к ним особого интереса, усевшись у огромных подносов с овсяными лепешками и соленой рыбой, жареными водорослями и овечьим сыром. Снаружи поднялся ветер, один из великих западных ветров, который гнал бурные морские волны с края земли, обрушивая их на эти берега. Плетеные ивовые ставни были прочно прибиты к узким высоким окнам, чтобы удержать затягивавшие их занавеси, готовые разорваться, как барабанная перепонка, под порывами штормового ветра. Но ветер проскальзывал сквозь каждую щель и трещину, вздымая шкуры и раскрашенную парусину, висевшие на стенах, — и, в мерцании факелов и огня в длинном очаге, украшавшие их пестрые драконы, казалось, шевелились, готовые пробудиться к жизни.

Что-то — возможно пук соломы, оторвавшийся от одного из домов, — билось о крышу, и это опять напомнило Бьярни то, что было в Каминном зале Эйвинда год назад.

«Наверное, еще одна женщина-тролль уселась на коньке крыши», — подумал он.

Он чуть не сказал это Свену Гуннарсону, сидевшему рядом; его рука стала как новенькая, только кость выступала над локтем, как напоминание о той ночи. Но сосед Свена с другой стороны опередил его и получил горсть вареной рыбы и водорослей в лицо, чтобы знал, как надоела всем эта шутка.

Еще мгновение, и дело дошло бы до драки — одной из тех бранчливых склок, которые затеваются в зале между людьми на скамьях или собаками под столом, и Бьярни готовился принять в ней участие. Но в эту секунду женский голос, дрожащий от смеха и гнева, произнес:

— Соленую рыбу нужно запивать добрым элем, — и тонкая желтая струя потекла по голове Свена и его соседа.

Они отпрянули друг от друга, как псы, которых окатили ведром ледяной воды, мотая головами и отплевываясь. Подняв голову, Бьярни увидел, что девушка, стоявшая над ними с кувшином в руке, была Эса, дочь повелителя Афлега.

Как всегда, он почувствовал неприязнь — не к самой девушке, а к тому, что она была обручена с Онундом Деревянной ногой; свадьбу назначили на эту осень, сразу же после жатвы. Наверняка Онунд по-другому станет относиться к своей дружине, когда дома его будет ждать жена — которая ему в дочери годится — хотя, конечно же, все знали, что главной целью свадьбы было объединить флот Барры. Но, увидев ее там, со смеющимся, но решительным лицом, он должен был признать, что не многим девушкам, сидящим на скамьях или разливающим эль, хватило бы смелости направиться прямо в гущу воинов, затевавших драку, и вовремя разрядить обстановку.

Эса вернулась к своим делам. Сосед Свена стянул с головы темно-зеленые водоросли под дружный смех товарищей, и ужин продолжился.

Когда с едой было покончено и гости вдоволь насытились, Афлег, сидящий на троне, поднял огромный серебряный рог, чтобы выпить за них, и обратился к капитану:

— Что нового на свете?

Обычный вопрос, который задают всем чужеземцам, хотя прошло всего несколько дней, с тех пор как ладьи Барры вернулись из летнего плаванья.

Капитан поднял в ответ свой кубок и произнес через весь зал:

— Так вы не слышали?

— Что именно?

— Что Вигибьюрд и Вестнор появились в этих водах.

В зале наступила тишина, все вытянули шеи, прислушиваясь к гостю, и в этом безмолвии рев моря казался оглушительным.

— Неужели, — опустив рог с элем, тихо сказал Афлег в свою седеющую бороду, — это точно? Может, пустые сплетни?

— На это могу сказать, — с чувством пожаловался купец, — что они напали на Финдхорн[28] и разграбили храм богов, а людей, собравшихся на праздник в честь своего бога, увели в рабство. И по всему побережью, с юга и до здешних мест говорят, что это их рук дело. Мы чудом ушли от них у Колонсея[29]. Нам повезло, что их корабли были доверху нагружены добычей и рыдающими пленниками и не смогли бы за нами угнаться.

Онунд, безмолвно уставившись в глубину своего рога, поднял голову и тихо спросил голосом, какого Бьярни никогда у него не слышал, — мягким, но от этого не менее грозным:

— Вигибьюрд и Вестнор?

— Да, оба брата, — ответил купец.

— Сколько кораблей?

— Говорят, восемь, когда они собираются вместе.

— Как в старые времена, — ухмыльнулся Онунд, и словно морские огни замерцали на кончиках его губ. Он осушил и поднял свой рог.

— Еще эля! Мое горло пересохло, как соленая треска.

Эса принесла кувшин и налила ему. И тут все голоса загремели; одни жаждали погони, призывали осенью отправиться в плаванье, другие утверждали, что корабли невозможно подготовить так быстро; один старый слепой воин, живший в самом теплом углу зала, возвысил свой дрожащий голос и спросил, почему этим опять должен заниматься флот Барры, и почему бы Рыжему Торштену с Малла[30] или другим вождям не вывести свои корабли в море. Но это был всего лишь Седой Фреди, и все знали, что годы лишили его рассудка, так что никто ему не ответил.

Под шум их голосов Бьярни повернулся к сидевшему рядом Орлигу Андерсону, самому старому и мудрому воину Онунда, чье лицо заслоняла кружка эля, которую они делили между собой, и спросил:

— Кто они?

Орлиг поднял голову:

— Ты про кого?

— Вигибьюрд и Вестнор?

— Старые враги. Они раньше частенько наведывались к ирландским берегам, пока Эйвинд с Востока не отбил у них охоту.

— Давно это было?

— Да, давненько, тогда Онунд еще стоял на здоровых ногах, в дни наших морских набегов.

Он вытер рот рукой и протянул кружку Бьярни.

— Им троим было тесно в этих водах, и, сдается мне, с тех пор мало что изменилось.

Бьярни задумчиво выпил эля и вернул кружку протянутой за ней руке.

— Мне показалось — по голосу Онунда — что дело не только в этом. Как будто между ними идет бой не на жизнь, а на смерть.

— А ты не такой глупый, каким кажешься, — добродушно сказал Орлиг. — Что ж, они никогда не соблюдали обычай, защищающий купцов в море, эти красавцы. Однажды они взяли в плен мелкого торговца; прослышали, что на борту есть золото, а когда нашли только соль и шкуры, утопили корабль и оставили команду погибать в море… Одним из них был младший брат Онунда — моложе тебя.

— И что же он сделал, Онунд?

— Он погнался за ними, конечно же, когда узнал. Думал, что расквитается, но, кажется, ему это так и не удалось. — Орлиг высоко поднял кружку. — Еще эля!

Вскоре Тронд, а затем и Тормод, призванные из их поселений, вошли в зал со своими людьми и скинули мокрые от дождя плащи, чтобы осушить их у огня. Четыре морских капитана, вместе с купцом и молодым Раудом, который вел пятую ладью Баррского флота, сошлись между скамьей вождя и очагом.

Совет длился недолго, потому что их мысли были едины; Онунд встал и, высоко подняв рог, посмотрел вокруг на переполненные скамьи, а команды кораблей Барры — «Морской ведьмы», «Наездника волн», «Северного оленя», «Красного волка» и «Звездного медведя» — смотрели на него, зная, что, если речь идет о морской битве, значит, предводителем будет он.

— Скорее всего, они повезут своих пленников на рынок рабов в Дублин, — сказал кто-то.

Буря, немного притихшая, опять разыгралась не на шутку, погрузив ночь в пучину темных ветров, и Онунд возвысил голос, пытаясь перекричать ее, чтобы его было слышно в самом дальнем углу зала.

— Оставим жатву женщинам, детям и слугам, пусть они собирают снопы и относят их домой — если эта буря не перебьет весь урожай. А корабли Барры ждет славная охота в море около Дублина, а может, и добыча.

И запрокинув голову, он осушил серебряный рог до дна, как пьют, давая клятву.

Воины на скамьях загудели в ответ и застучали кружками по столам, и схватили оружие со стен, как будто отправлялись в путь со следующей волной. Клинки блеснули из ножен, все хлопали друг друга по плечам, и четыре морских капитана вместе с ними.

— Разве я не говорил, что эти воды слишком тесны для всех нас? — весело загремел Орлиг.

— Почему Дублин? — спросил Бьярни.

— А ты не знал, что живых пленников не держат на борту дольше одного дня? Сейчас они плывут на юг, на невольничий рынок Дублина.