Песнь о моей Мурке

Цыпленок жареный

Уличная песенка про несчастного цыпленка была очень популярна в годы Гражданской войны и поется до сих пор. Она даже вошла в детский фольклор. Хотя за непритязательной историей о пострадавшем птенчике скрыт смысл более глубокий — в ней отразились события российской истории.

Песню эту очень любили в среде беспризорников и босяков. Об этом свидетельствует среди прочего отрывок из повести Л. Пантелеева и Г. Белых «Республика ШКИД» (1926), где песенку исполняет беспризорник Янкель:

Янкель не идет, а танцует, посвистывая в такт шагу.

Что-то особенно весело и легко ему сегодня. Не пугает даже и то, что сегодня — математика, а он ничего не знает. Заряд радости, веселья от праздника остался. Хорошо прошел праздник, и спектакль удался, и дома весело отпускное время пролетело.

Каблуки постукивают, аккомпанируя мотиву… губы по-прежнему напевают свое:

Скорее всего, песня о цыпленке родилась еще до революции. К примеру, Константин Паустовский в мемуарах «Повесть о жизни. Начало неведомого века» приводит следующий куплет, который пели красноармейцы в Киеве в 1919 году:

«Оркестр ударил разухабистый скачущий мотив, и полк неуклюже двинулся церемониальным маршем мимо трибун. В первой роте грянули песню:

Упоминание купальни, куда пошел погулять герой повествования, никак не вяжется с обстановкой Гражданской войны. Но дело, конечно, не только в купальне. Во многих детских вариантах песни, дошедших до нас, постоянно действует полицейский. Например:

Пользователь с ником xenya пишет в Живом Журнале:

«Видимо, очень старое, но мы это пели с ребятами на даче. А исходило это от моей бабушки 1923 года рождения:

На сайте детсадовского фольклора есть также другой вариант упоминания полицейского:

Совершенно очевидно, что сами дети полицейского не выдумали, он пришел, как говорится, из глубины веков, то есть перекочевал из оригинального, первоначального текста «Цыпленка». Полиция существовала в царской России, но никак не в большевистской. Между тем все остальные атрибуты песенки о цыпленке явно указывают на то, что речь идет именно о периоде Гражданской войны.

Наконец, еще одно немаловажное замечание. Судя по Невскому, местом создания песни можно назвать Петербург. По мнению ряда исследователей, «цыплятами» (в некоторых версиях — «дутыми цыплятами») на питерском жаргоне начала XX века называли мелких уличных торговцев, крестьян, приехавших торговать на городские рынки. Некоторые уточняют — чухонских торговцев, то есть приезжих из Прибалтики или Финляндии. Этих «представителей малого бизнеса» постоянно гоняли полицейские.

Сергей Неклюдов в работе «Цыпленок жареный, цыпленок пареный…» также обращает внимание на «крестьянское» происхождение трагического пернатого героя: «Неординарное начало одного из этих текстов «Цыпленок дутый, в лаптях обутый…», скорее всего, связано с интерпретацией нашего героя как попавшего в город крестьянина («дутого» = «надутого», т. е. напыжившегося от растерянности)».

Версия с прозвищем чухонских торговцев нам представляется более чем убедительной. Любопытное косвенное объяснение того, почему этих людей называли именно «цыплятами», дает в своих воспоминаниях известный финский художник и писатель Тито Коллиандер (1904–1989). Вот что он пишет о периоде 1913–1914 гг., когда ему было 10 лет. Речь идет о городе Терийоки (ныне — Зеленогорск в составе Курортного района Санкт-Петербурга): «Мы жили далеко в стороне от шумного центра, но нас тоже искушали крики торговцев… Среди уличных торговцев были и такие, которые носили на голове огромные круглые клетки с живыми цыплятами, которых мы сажали в огороженное место и пытались приручить. Но цыплята неизменно оставались пугливыми все лето». Становится понятным, почему чухонцы ассоциировались с цыплятами и получили подобное прозвище.

Постепенно смысл выражения меняется. Так, в романе Ильфа и Петрова «Золотой теленок» читаем: «На большой дороге, в ста тридцати километрах от ближайшего окружного центра, в самой середине Европейской России прогуливались у своего автомобиля два толстеньких заграничных цыпленка».

В комментариях к роману литературовед Юрий Щеглов пишет: «Манера называть «цыпленком» сытого, хорошо одетого человека шла от песенки «Цыпленок жареный…», восходящей к маршу анархистов. В 20-х годах она воспринималась как портрет нэпмана и его жизненной философии. Ср. стихи В. Луговского: «Стал плюгавый обыватель вороном кружить, // Пел он песню о цыпленке, том, что хочет жить…» («На булыжной мостовой», 1957). Близкую к ЗТ фразеологию находим у И. Эренбурга: «На Цветном бульваре какой-то разморенный цыпленок в заграничном пиджачке… создавал из небытия бабий зад и груди…» («Жизнь и гибель Ник. Курбова», 1923)».

Увы, Щеглов ошибается по поводу того, что «Цыпленок» восходит к «Маршу анархистов». Напомним тем, кто не в курсе, о каком марше идет речь:

Действительно, некоторые исполнители поют «Мы, анархисты» вслед за «Цыпленком» как продолжение: Аркадий Северный, например, или актеры в спектакле «Песни нашего двора» Театра у Никитских ворот Марка Розовского. Но это вовсе не означает того, что «Марш» появился раньше «Цыпленка». Все обстоит как раз наоборот. Мы уже убедились, что «Цыпленок жареный» родился еще до революции. Что касается песни «Мы, анархисты», она впервые прозвучала в кинофильме «Оптимистическая трагедия» (1963, автор сценария и режиссер-постановщик Самсон Самсонов, по одноименной пьесе Всеволода Вишневского). В фильме она исполнялась на мотив «Цыпленка жареного». Более ранних упоминаний о «Марше анархистов» не существует; скорее всего, речь идет о создании стилизованной песенки непосредственно для кинофильма.

Следует отметить, что первоначальный, дореволюционный вариант «Цыпленка» до нас не дошел. Одним из первых литературных упоминаний об этой песне можно считать повесть Алексея Николаевича Толстого «Похождения Невзорова, или Ибикус» (1924–1925), на что указывает Сергей Неклюдов:

«Герой… оказывается в тюрьме, где происходит весьма любопытный разговор с соседями по камере:

«— Меня допрашивали насчет сапожного крема…

— Анархист? — спросил левый из сидевших у стены.

— Боже сохрани. Никакой я не анархист. Я просто — мелкий спекулянт.

— Цыпленок пареный, — сказал правый у стены, с ввалившимися щеками».

Нет никакого сомнения в том, что собеседник Невзорова имеет в виду нашу песенку, а слова «Я просто — мелкий спекулянт» и «Цыпленок пареный» звучат почти как прямые цитаты из нее. Толстой же покинул Москву в 1918 году, в 1919-м через Украину и Одессу уехал за границу, вернулся в Советскую Россию только в 1923 году. Не исключено, что куплеты о цыпленке он знал еще до эмиграции (действие повести происходит как раз в 1919 году)».

В то же самое время Неклюдов пытается оспорить питерское происхождение песни, приводя следующие строки из нескольких вариаций песенки:

И далее следует пространная аргументация московского происхождения «Цыпленка»:

«У меня нет сомнений в том, что версия относится к самым старым редакциям этой песни. Здесь и употребление слова «баре», позднее ушедшее из активного обихода; и сама постановка вопроса «Когда уйдут большевики?», несомненно, относящаяся к тому же времени, ср.: «В октябре 17-го года дал обет не бриться и не стричься до тех пор, пока не падут большевики» [Анненков, 2001, с. 238]. Правда, моя бабушка еще на моей памяти (т. е. во второй половине 40-х — начале 50-х) раскладывала пасьянсы: «Когда кончатся большевики?» (если пасьянс сойдется, то скоро); впрочем, это уже была дань привычке. Традиция раскладывать упомянутый пасьянс восходила к послереволюционным годам и к ее жизни в родном Саратове. Эта традиция была семейной (по словам матери — насколько я их помню, — такой же пасьянс раскладывали ее тетя и бабушка), но, конечно, принадлежала она более широкому кругу дворянства, т. е. тех самых «бар», о которых упоминается в песенке.

Однако наиболее точным пространственно-временным указанием является последний куплет. Тут и Тверская улица, и бульвар у Тверских ворот с памятником Пушкину (естественно, до передвижения монумента в 1950 году на противоположную сторону улицы), и «декретное время», введение которого еще воспринимается как новшество. Первое постановление о нем (т. е. о переводе стрелок на час вперед с 30 июня 1917 года) было принято Временным правительством 27 июня, но в декабре того же года отменено большевистским Совнаркомом, вновь восстановившим «астрономическое» время. В дальнейшем, однако, Советское правительство неоднократно переводит стрелки часов (на 1, на 2, даже на 3 часа), а окончательно «декретное время» устанавливается в конце 1922 года. По разным свидетельствам, многими эти временные смещения воспринимаются весьма болезненно (так, Хармс еще в 30-е годы продолжает в дневнике отмечать астрономическое время)».

Следует, однако, заметить, что у авторов «питерской» версии аргументы более весомые. Так, на сайте детсадовского фольклора приводится версия «Цыпленка» в исполнении Аркадия Северного:

И далее следует комментарий: «Версия Аркадия, недаром она питерская, прошла суровую школу политической борьбы (противопоставление советский — кадетский, должно быть, сложилось в Питере в 1917 году в т. н. период двоевластия, когда большевики вели агитацию под лозунгами «Вся власть Советам!» и «Долой Временное правительство!», а во Временном правительстве большинство составляли как раз члены партии кадет — (конституционных демократов), Гражданской войны (полагаю, что термин «комиссар» вошел в народную речь с созданием в 1918 году Красной Армии) и советской правоохранительной системы (приблатненные «козлы безрогие»). Недаром версия сохранена для истории в Ленинграде, колыбели трех революций».

Действительно, московские реалии одной из версий могут свидетельствовать лишь о том, что свой расширенный вариант имелся и в Москве (как он имелся и в Киеве, где его слышал Паустовский). Зато кадеты и Советы — явное указание на Петроград эпохи двоевластия. А учитывая обоснованное предположение о дореволюционном происхождении «Цыпленка», в пользу Питера можно привести и аргумент с чухонскими торговцами.

Заметим также, что и в «Республике ШКИД», и позже, в известном художественном фильме Григория Козинцева и Леонида Трауберга «Выборгская сторона» (1938), песня соотнесена именно с Петроградом.

Дату событий, происходящих в устоявшейся ныне версии «Цыпленка» дает тот же Сергей Неклюдов:

«Скорее всего, песенка отражает ситуацию 1918–1921 годов… Еще в обиходе старые паспорта — единая советская паспортная система будет введена только 27 декабря 1932 года (постановлением ЦИК и СНК). Сохраняет свою актуальность прилагательное «кадетский», в активное употребление входят слова «агитация» («контрреволюционная») и «саботаж» («Не агитировал, не саботировал…»)… Наконец, происходят внезапные переводы часовых стрелок, причем довольно значительные (часа на 2–3 вперед — чтобы первые петухи сумели пропеть до «декретной» полуночи).

Но главное, разгул террора, допросы и расстрелы («Я не расстреливал, я не допрашивал…»), уличные облавы с проверками документов, вымогательством и грабежами («Паспорта нету — гони монету! Монеты нету — снимай пиджак!» / «Садись в тюрьму!»)».

Неклюдов также рассказывает о болгарских филологах К. Рангочеве и Р. Малчеве, которые сохранили вариант «Цыпленка», бытовавший в первой половине 80-х годов среди студентов факультета славянской филологии Софийского университета. В этом варианте приводится любопытная деталь, отсылающая слушателя опять-таки ко времени Гражданской войны:

В связи с этой деталью тот же исследователь снова вспоминает эпизод из повести Алексея Толстого «Похождения Невзорова, или Ибикус»: «Схваченного на улице и посаженного в тюрьму спекулянта («цыпленка пареного») спрашивают, не анархист ли он. Вспомним приведенный выше «болгарский» вариант, который, вероятно, сохранил мотив из старейшей редакции данного сюжета».

Добавим еще одну деталь. Некоторые варианты «оправданий» героя песни («и не пытал я, и не стрелял я» или «я не расстреливал, я не допрашивал, я только зернышки клевал») странным образом перекликаются с есенинскими строками из стихотворения «Я обманывать тебя не стану» (1923):

Возможно, Есенин неосознанно повторил аргументы «жареного цыпленка».