Песня для зебры

Глава 12

— Три базы, джентльмены! Каждая из них близ открытого, но минимально разработанного карьера и каждая — ключевая составляющая возрождения Киву.

Макси, стоя во главе стола с бильярдным кием в руках, снова толкает речь. Аэропорт взят, Мвангаза пришел к власти. В скором времени Синдикат возьмет под контроль рудники и шахты всего Южного Киву, но до той поры надо заняться вот этими тремя. Они находятся в глухомани, концессии на разработку официально никому не выданы, так что с этой стороны проблем нет.

У меня складывается впечатление, будто участники заседания сменили театральные костюмы. Хадж и Дьедонне, всего несколько минут назад обсуждавшие весьма щекотливые темы, теперь ведут себя так, словно даже не знакомы. Хадж что-то тихонько напевает, самодовольно ухмыляясь и глядя куда-то вдаль. Дьедонне задумчиво теребит бороду тонкими пальцами. Исполин Франко застыл между ними, его шишковатая физиономия — воплощение порядочности. Кто бы мог подумать, что он только что пытался подкупить блаженного Дельфина? И уж конечно Филип никак не мог гневно рычать на подчиненных по спутниковому телефону. Пухлые руки сцеплены на груди, взор праведника исполнен безмятежности. Интересно, он расчесывает свою волнистую седую шевелюру между заседаниями? Поправляет завитки-рожки за ушами? Лишь один Табизи, похоже, не способен притворяться, сдерживать обуревающую его ярость. В целом кое-как он с собой справляется, но мстительный блеск угольно-черных глаз выдает его с головой.

Карта, по которой ориентирует нас Макси, настолько велика, что Антону пришлось расстелить ее на столе, как скатерть. По примеру Шкипера он тоже снял пиджак. Руки его от запястья до локтя покрыты татуировками: голова бизона, двуглавый орел, сжимающий в когтях земной шар, череп на фоне звезды — символ вертолетного десанта, эскадрона смерти в Никарагуа. Он держит перед собой поднос с пластмассовыми фигурками: тут и тяжеловооруженные вертолеты с погнутыми винтами, и двухмоторные самолеты с отломанными пропеллерами, и гаубицы с прицепами для перевозки боеприпасов, и пехотинцы — одни бегут в атаку с примкнутыми штыками, другие, более осторожные, ползут вперед по-пластунски.

Макси, с кием на изготовку, вышагивает вдоль стола. Я стараюсь не встречаться глазами с Хаджем. Но всякий раз, как Макси указывает кием точку на карте, я отрываюсь от блокнота и натыкаюсь на его настойчивый взгляд. Что он пытается мне сказать? Что я его предал? Что никакого поединка не было? Что мы закадычные приятели?

— Вот здесь крошечный поселок под названием Лулингу. — Наконечник, кия норовит проткнуть бумагу. Макси обращается к Франко: — В самом сердце территории маи-маи. Le cœur du MaïMaï. Oui? D'accord?[42] Ну, молодцом. — Поворачивается ко мне. — Допустим, я попрошу его отрядить сюда триста лучших бойцов — окажет он мне такую услугу?

Пока Франко размышляет над вопросом, Макси уже метнулся к Дьедонне. Не для того ли, чтобы посоветовать ему проглотить упаковку аспирина? Дескать, нечего тащиться позади стада, все равно вот-вот сыграешь в ящик?

— Тут ваша территория, так? Ваши люди. Ваши пастбища. Ваш скот. Ваше нагорье.

Кий движется вниз, вдоль южного берега озера Танганьика, на полпути останавливается, отклоняется влево и вновь замирает.

— Да, это наша территория, — кивает Дьедонне.

— А сможете мне вот тут поддерживать укрепленную базу?

Лицо Дьедонне омрачается.

— Тебе?

— Себе! Ради вас, баньямуленге. Ради объединения Киву. Ради мира, справедливости и процветания всех его жителей. — Похоже, Макси неплохо усвоил мантры Мвангазы.

— Кто обеспечит снабжение?

— Мы. По воздуху. Будем сбрасывать вам все, что понадобится, и столько раз, сколько нужно.

Дьедонне смотрит на Хаджа — умоляюще? — потом прижимает к лицу длинные тонкие пальцы и на некоторое время застывает в этой позе. На долю секунды я присоединяюсь к нему во тьме. Переубедил ли его Хадж? Если так, то переубедил ли он меня? Дьедонне поднимает голову. Лицо его выражает решимость, однако на что именно он решился, остается лишь догадываться. Четко, лаконично он выстраивает свои аргументы:

— Нас приглашали присоединиться к армии Киншасы. Но только затем, чтобы нас нейтрализовать. Нам предлагали посты, которые дают лишь иллюзию власти, а на самом деле ничего не стоят. Если состоятся выборы, Киншаса так очертит границы, чтобы баньямуленге не имели голоса в парламенте. Если нас начнут истреблять, Киншаса пальцем не пошевелит, чтобы помочь. Но руандийцы поднимутся на защиту. Что обернется очередной катастрофой для Конго. — И сквозь свои сплетенные пальцы Дьедонне заключает: — Мой народ не может позволить себе пренебречь таким шансом. Мы будем сражаться на стороне Мвангазы.

Хадж изумленно таращится на него во все глаза и издает короткий, визгливый смешок. А Макси уже постукивает кончиком кия по предгорьям к юго-западу от Букаву.

— Вот этот замечательный рудник принадлежит тебе, Хадж? Верно? Тебе и Люку?

— Номинально, — соглашается Хадж, пожимая плечами в своей раздражающей манере.

— Если он не ваш, то чей же тогда?

Тон у Макси отчасти шутливый, отчасти вызывающий, и я даже не пытаюсь смягчить его при переводе.

— Наша компания передала его субподрядчику.

— Какому?

— Есть у отца деловые знакомства, — уходит от ответа Хадж. Интересно, кто еще, кроме меня, расслышал бунтарскую нотку в его голосе.

— Руандийцы?

— Да, но эти руандийцы любят Конго. Так тоже бывает.

— И, надо думать, они верны Люку?

— В большинстве случаев. В каких-то обстоятельствах они верны только себе, и это нормально.

— А если мы утроим добычу руды и будем выплачивать им долю, пожелают ли они хранить верность нам?

— Кому это — нам?

— Синдикату. Если, конечно, они хорошо вооружены и у них достаточно боеприпасов, чтобы отразить любое нападение. Твой отец говорил, что они готовы сражаться за нас до последнего солдата.

— Что отец говорит, то и следует считать истиной.

Макси изливает свою досаду на Филипа:

— Я думал, это все согласовано заранее.

— Ну конечно согласовано, Макси, — успокаивает его Филип. — Вопрос решен, сделка состоялась по всем правилам. Люк давным-давно на это подписался.

Поскольку обсуждение ведется на английском и носит приватный характер, я не перевожу, однако это ничуть не мешает Хаджу мотать головой с придурковатой ухмылкой. Тихое бешенство Феликса Табизи едва не выходит из берегов.

— Итак, три лидера, три независимых анклава, — кует железо Макси, обращаясь уже ко всем. — В каждом есть собственная взлетно-посадочная полоса, которая не используется, используется частично или же целиком. Снабжение производится по воздуху из Букаву. Одним ударом разрешаются все проблемы доступа, добычи и транспортировки. Базы невозможно обнаружить, и они, если враг не задействует авиацию, неприступны.

Враг задействует авиацию? Какой именно враг? Интересно, Хадж задается тем же вопросом, что и я?

— Вы только подумайте, уникальная военная операция, позволяющая платить солдатам буквально из земли, на которой они несут службу, — настаивает Макси, как будто ему кто-то возражает. — Да еще испытывать удовлетворение от того, что заодно вы и стране своей помогаете. Скажи им, старик, ладно? Дави на социальные выгоды. Каждый гарнизон будет сотрудничать с дружественными нам местными вождями, соответственно, каждому вождю перепадет от щедрот. А почему бы и нет? При условии, конечно, что он поделится со своим кланом или племенем. В долгосрочной перспективе базы способны отлично функционировать как населенные пункты на полном самообеспечении. Школы, магазины, дороги, медицинские центры — все, что угодно.

Все отвлекаются, следя, как Антон устанавливает пластмассовую модель транспортного самолета на базу Франко в джунглях. Это “Антонов-12”, поясняет Макси. У него на борту экскаваторы, самосвалы, грузоподъемники, инженеры и техники. Длины взлетной полосы хватит с запасом. Кому бы что ни понадобилось, “Ан-12” все в лучшем виде доставит. И снова его на полном скаку осаживает Хадж. На этот раз он, как послушный ученик, благочинно поднимает руку и ждет, пока ему дадут слово.

— Месье Филипп?

— Да, Хадж?

— Верно ли мое впечатление, что, согласно предлагаемому договору, военизированные отряды должны будут занимать базы как минимум на протяжении шести месяцев?

— Совершенно верно.

— А что по прошествии этого времени?

— Мвангаза займет свой пост как народный избранник, и начнется создание мирного объединенного Киву.

— Но эти полгода, до того, как рудники перейдут в руки народа, кто будет их контролировать?

— Синдикат, кто же еще?

— И Синдикат будет самостоятельно добывать руду?

— Надо думать. Собственноручно. — Шутка.

— И вывозить ее?

— Разумеется. Мы все это уже объясняли Люку.

— А будет ли Синдикат также продавать руду?

— Вы хотите сказать — находить для нее рынки сбыта?

— Я сказал — продавать.

— А я сказал — находить рынки сбыта, — парирует Филип с блаженной улыбкой: дескать, ничего нет лучше дружеского спора.

— И все барыши Синдикат оставит целиком себе?

На другом конце стола Табизи, кажется, готов взорваться от негодования, но проныра Филип, как всегда, начеку.

— Барыши, Хадж, — хотя я бы употребил более уместное слово “доходы” — в первые шесть месяцев, как вы верно подметили, пойдут на покрытие предварительных издержек Синдиката. К ним относятся, кстати, и весьма солидные затраты на поддержку Мвангазы на пути к власти.

Все присутствующие наблюдают, как Хадж переваривает информацию.

— А вот эти рудники, три базы, которые выбрал ваш Синдикат, — по одному для каждого из нас…

— Так, и что с ними?

— Это же не просто какие-то старые рудники, выбранные наобум, правильно? Может, с виду по ним и не скажешь, но они представляют собой объекты особого назначения.

— Боюсь, Хадж, тут вы обращаетесь не по адресу. В технических тонкостях я совсем не разбираюсь.

— Там и золото есть, и алмазы, не так ли?

— О, я очень на это надеюсь! В противном случае мы совершаем ужасную ошибку.

— А еще там огромные отвалы.

— В самом деле?

— В самом деле. Их сплошь окружают терриконы колтановой руды. Руду добывали, ссыпали в накопительные отвалы, а потом забросили: наши были по уши заняты вымиранием, так вывезти руки и не дошли. А сейчас достаточно провести первичную переработку на месте, чтобы уменьшить вес, да организовать транспорт — вот вам и золотая жила. На это и полугода не нужно. Двух месяцев вполне хватит.

Краем глаза я замечаю, как Табизи кончиками унизанных кольцами пальцев бережно ощупывает оспины у себя на подбородке. По-моему, у него руки чешутся свернуть челюсть Хаджу.

— Что ж, спасибо за предоставленные сведения, Хадж, — невозмутимо отвечает Филип. — Не думаю, чтобы это ускользнуло от внимания наших экспертов, однако передам непременно. Вообще-то колтан уже не тот чудо-минерал, каким считался раньше, но это, разумеется, и без меня всем известно.

— Что такое “роумер”, Шкипер?

Я поднимаю руку, прося разъяснений. Макси раздраженно их дает. Ну откуда мне было знать, что это средства радиосвязи, которые так быстро изменяют частоту приема-передачи, что не только в Букаву, но и по всей Африке не найдется оборудования, способного их засечь?

— Какие еще гуси, Шкипер?

— Дикие, твою мать! Наемники! По-твоему, у нас тут урок зоологии? Говорил же, что знаешь военную лексику.

Не проходит и двух минут:

— А ЧВК, Шкипер?

— Частная военная компания. Ты, Синклер, вчера, что ли, родился?

Я извиняюсь — а этого переводчик экстра-класса делать не должен. Никогда.

— Кордоны. Сечешь, старик? Французское словечко, справишься. Закрепившись на базе, устанавливаем вокруг кордоны. Радиус — пятнадцать миль, никто не входит и не выходит без нашего разрешения. Снабжение всего предприятия осуществляется по воздуху, вертолетами. Вертолеты наши, пилоты наши, база — ваша.

Антон водружает на каждую точку по игрушечному вертолетику. Стараясь не встречаться взглядом с Хаджем, я не сразу замечаю, что Филип перехватил инициативу.

— Эти вертолеты, господа… — Любитель театральных эффектов, он умолкает, дожидаясь полной тишины, и когда она наступает, начинает снова: — Эти вертолеты, господа, жизненно важные для нашей операции, будут выкрашены в белый цвет. Так их проще опознать. В качестве меры предосторожности, чтобы обеспечить им свободу передвижения, мы также предлагаем нанести на них опознавательные знаки сил ООН, — добавляет он как бы невзначай.

Я по мере сил воспроизвожу его непринужденный тон, а сам тем временем гипнотизирую бутылку с минералкой и старательно игнорирую возмущенные возгласы Ханны, все громче звучащие в моем сознании.

Макси опять берет слово. Особым его расположением пользуются шестидесятимиллиметровые минометы, непременный атрибут столь любезных Пауку заварушек. Пару добрых слов находит Макси и для реактивных гранат, бьющих на расстояние около километра и способных разнести в клочья целый взвод, разорвавшись по приземлении. Но сердце его принадлежит шестидесятимиллиметровке. Переводя, я как будто бреду по длинному узкому туннелю, и собственный голос эхом доносится до меня из темноты:

В первую очередь завозим горючее, потом боеприпасы.

Каждому бойцу будет выдан “Калашников” чешского производства. Лучшего полуавтоматического оружия на всем свете не сыщешь.

Каждая база получит по три пулемета российского производства калибра семь шестьдесят два, по десять тысяч патронов и по одному белому вертолету для транспортировки войск и грузов.

На каждом белом вертолете в носовом обтекателе будет установлен пулемет Гатлинга, способный делать четыре тысячи выстрелов в минуту патронами калибра двенадцать и семь десятых.

Необходимо выделить как можно больше времени для боевых упражнений. Тренировка никогда не бывает лишней.

Давай, старик, выдай им все это.

И я выдаю.

Колокольчик молчит, но стрелка настенных часов не стоит на месте, а для нас, людей военных, режим — это все. Двойные двери в библиотеку распахиваются. Позабытые нами дамы стоят навытяжку в клетчатых фартуках у роскошно сервированной буфетной стойки. Из какого-то нематериального далека я рассматриваю омаров на льду, лосося с огурчиками, ассорти холодных мясных закусок, сырную доску, в том числе мягкий “бри”, счастливо избежавший мусородробилки, бутылки белого вина в запотевших серебряных ведерках, пирамиду свежих фруктов и — ни дать ни взять бриллиант в короне — двухъярусный торт, украшенный флажками Киву и Демократической Республики Конго. Как по сигналу, с улицы входят в строгом порядке, по старшинству, Мвангаза, его прилизанный секретарь Дельфин и, в качестве замыкающего, Антон.

— Перерыв на ланч, господа! — игриво провозглашает Филип, когда мы послушно встаем. — Прошу не стесняться!

Белые вертолеты с опознавательными знаками ООН, повторяю я про себя. Палящие из пулеметов Гатлинга в носовом обтекателе со скоростью четыре тысячи выстрелов в минуту в интересах мира, справедливости и процветания Киву.

Скажу прямо: за все годы работы переводчиком я ни разу не оказывался в подобной ситуации. Обычно клиенты радушно приглашали меня присоединиться к любого рода угощениям-развлечениям, запланированным в рамках мероприятия, будь то полноценный банкет по всем правилам светского этикета или скромный коктейль с закусками в баре, чтобы отметить окончание трудового дня. Однако приказ Шкипера был недвусмысленным. К тому же неясные дурные предчувствия, все назойливее дававшие о себе знать, напрочь отбили аппетит, хотя в бойлерной, вопреки разговорам Макси о галетах, меня встретил поднос, до отвала нагруженный бутербродами.

— Полный штиль, парень, — сообщает мне Паук, одной рукой отправляя в рот кусок сыра с корнишоном, а другой безнадежно махнув в сторону своих магнитофонов. — Прослушивай столики время от времени, а так отдыхай до новых указаний.

— Кто сказал?

— Филип.

Безмятежность Паука вовсе не успокаивает мою тревогу — скорее наоборот. То он обещал мне суматошный перерыв, а теперь вот с точно такой же заговорщицкой ухмылкой заявляет, что делать ничего не надо. Я надеваю наушники, но в них стоит тишина. На сей раз Сэм не забыла выключить микрофон. Паук вроде бы продолжает изучать потрепанный журнал о военной технике и энергично жевать, однако это еще не значит, что он за мной не следит. Я выбираю кнопку “Библиотека” на своем пульте и слышу, как и следовало ожидать, позвякивание тарелок и столовых приборов. Глэдис — или это Дженет? — спрашивает кого-то на удивительно правильном суахили: “Отрезать вам кусочек, сэр?” Библиотека, временно превращенная в столовую, так и стоит у меня перед глазами. Самообслуживание с ненавязчивой помощью наших женщин, отдельные столики — два двухместных и один на четыре персоны. Каждый из них, согласно моему пульту, снабжен отдельным же микрофоном. Стеклянные двери покерной распахнуты для желающих пообедать на воздухе. К их услугам столики в саду, также снабженные микрофонами. Филип играет в метрдотеля:

— Месье Дьедонне, не хотите ли вот сюда присесть? Как бы нам поудобнее устроить вашу ногу, мзе Франко?

Что я ожидаю услышать? И почему я настороже? Переключившись на один из столов, я ловлю беседу Франко с Мвангазой и Дельфином. Он пересказывает им свой сон. Тайное дитя в свое время не дремало, когда прислуга в миссии принималась точить лясы, так что африканские сновидения ему не в новинку. Сон Франко ничуть меня не удивляет, как, впрочем, и его притянутое за уши толкование оного:

— Захожу я к соседу во двор и вижу: прямо в грязи, ничком, лежит труп. Я его перевернул, а на меня мои же собственные глаза и смотрят… Тут я понял: пора исполнить приказ моего генерала и добиться достойных условий для маи-маи в будущем великом сражении.

Дельфин пищит что-то одобрительное. Мвангаза остается безучастным. Но я весь обратился в слух исключительно ради того, чего как раз и не слышно, — шарканья болотно-зеленых ботинок по плитам пола да визгливых издевательских смешков. Я переключаюсь на первый столик на двоих: Филип с Дьедонне на смеси суахили и французского обсуждают традиции пастухов баньямуленге. Второй столик: тишина. А где же Макси? Где Табизи? Впрочем, им я не нянька. Мне нужен Хадж, куда же он делся? Вновь переключаюсь на большой стол в слабой надежде, что Хадж просто прикусил язык из уважения к дружбе, связывающей великого Просветителя с его отцом Люком. Но вместо голосов в наушниках стук и шорох. Мвангаза тоже молчит. Постепенно я догадываюсь, что происходит. Франко извлек мешочек с амулетами из недр своего коричневого пиджака и доверчиво показывает новому вождю ее содержимое: сустав пальца обезьяны, коробочку мази, доставшуюся ему от деда, кусок базальта из затерянного в джунглях древнего города. Мвангаза и Дельфин вежливо хвалят его сокровища. Если Табизи с ними, то ничем не выдает своего присутствия. Хадж нигде не обнаруживается, как я ни напрягаю слух.

Возвращаюсь к столику Филипа и Дьедонне — к ним, оказывается, присоединился Макси: на своем чудовищном французском он вносит вклад в дискуссию о пастушеских обрядах. И тогда я делаю то, что надо было сделать еще пять минут назад: переключаюсь на гостиную в апартаментах Мвангазы — и слышу истошный вопль Хаджа.

Ну хорошо: в первый момент я мог лишь предположить, что кричал Хадж. Из богатого ассортимента знакомых мне интонаций в этом вопле не содержалось ни единой. Зато было в нем много другого: ужас, мучительная боль, мольбы о пощаде, постепенно стихавшие до еле различимого поскуливания, из которого мне кое-как удалось вычленить отдельные слова и удостовериться таким образом в правильности своей догадки. Могу лишь примерно передать их смысл, но повторить в точности не берусь. Потому что впервые в жизни мой карандаш, занесенный над блокнотом, так и не коснулся бумаги. Да и слова были банальные, что-то вроде “нет, нет, не надо”, или “ради бога”, или “хва-а-а-тит”… Еще Хадж поминал Марию, но взывал ли он к Святой Деве, к любовнице или к маме, так и осталось тайной.

В первый момент вопль показался мне оглушительным, только позже я осознал, что это лишь субъективное впечатление — будто между наушниками внутри моей головы натянут раскаленный провод. Прямо не верилось, что Паук ничего не слышал. Однако когда я набрался смелости украдкой глянуть на него, он спокойно сидел на месте, в той же позе, все еще жуя бутерброд с сыром и корнишоном, по-прежнему не то читал, не то просто разглядывал журнал и все так же лучился самодовольным превосходством, которое мне и раньше порядком действовало на нервы.

От греха подальше я переключился на библиотеку, пытаясь прийти в себя. Окопавшись за своим столом, Мвангаза предлагал напечатать подборку его высказываний об африканской демократии. За другим столиком Филип, Макси и Дьедонне разглагольствовали о проблемах орошения почвы. На несколько мгновений я до того обезумел, что пытался убедить себя, будто вопль мне почудился. Похоже, не убедил — ибо сам не заметил, как вновь очутился в гостиной Мвангазы.

Позволю себе немного забежать вперед, поскольку еще какое-то время пришлось послушать крики, прежде чем я смог установить весь список действующих лиц. Например, я довольно быстро сообразил, что крокодиловые ботинки не принимают участия в происходящем. По жесткому полу деловито сновали туда-сюда две пары прорезиненных подошв, еще кто-то передвигался в легкой кожаной обуви — первым делом вспоминалась кошачья походка Табизи. Отсюда следовал вывод, что Хадж либо босиком, либо каким-то образом подвешен. И лишь несколько последовательных реплик, которыми обменялись друг с другом Хадж и его мучители, позволили мне более или менее точно предположить, что он связан и — по крайней мере от пояса и ниже — раздет.

Крики, хотя и раздавались где-то поблизости от микрофона, звучали не так громко, как мне показалось поначалу, и скорее напоминали поросячий визг, заглушенный полотенцем или чем-то в этом роде. Кляп вынимали, если Хадж подавал знак, что готов сказать нечто осмысленное, а когда он не оправдывал ожиданий — запихивали обратно. Было также очевидно, что, с точки зрения экзекуторов, он злоупотреблял этим приемом: сперва я узнал голос Бенни (“Еще один такой фокус, и выжгу яйца на хрен”), а вслед за ним и Антона, обещающего Хаджу “заехать вот этим в жопу по самые помидоры”.

Чем — этим?

В наше время дискуссии о пытках ведутся без умолку, мы спорим, можно ли считать орудиями таковых капюшон, безэховую камеру или воду, так что простора для фантазии практически не остается. Вскоре стало ясно, что это — электрическая штука. То Антон угрожал повысить напряжение, то Бенни грубо обругал Табизи, споткнувшегося о “гребаный шнур”. Может, это — электропогонялка для скота? Или пара электродов? Если так, откуда они это взяли? Привезли с собой вместе с прочим оборудованием? На всякий пожарный, как нормальный человек прихватывает на работу зонтик в пасмурную погоду? Или сварганили это прямо здесь из подручного материала: кусок кабеля, трансформатор, реостат или просто прибор для выжигания по дереву нашелся среди старого хлама — и все дела?

А в этом случае к какому гению технической мысли они непременно должны были обратиться за помощью? Вот почему, невзирая на охватившее меня смятение, я не поленился освежить в памяти улыбочку Паука. Пожалуй, в ней и впрямь читалась гордость изобретателя. Уж не этим ли он занимался, когда его отозвали из бойлерной? Мастерил им самопальную электропогонялку из своего “конструктора для мальчиков”? Применял свой знаменитый талант рукодельника, способный без труда покорить ум и сердце самого упрямого пленника? Если это в самом деле так, выполненное задание нисколько не испортило ему аппетит: он увлеченно дожевывал бутерброд.

Не стану и пытаться приводить здесь нечто большее, чем простую последовательность вопросов Табизи и тщетных протестов Хаджа, к счастью, очень быстро сменявшихся признаниями. Оставлю на волю воображения гортанные угрозы и проклятья с одной стороны, визг, рыдания и мольбы — с другой. Табизи был явно не новичок в пыточных делах. Его лаконичные угрозы, истеричные крики и время от времени вкрадчивые увещевания свидетельствовали о солидных практических навыках. К тому же Хадж, несмотря на показную браваду в первые минуты, стоицизмом не отличался. Думаю, он бы и обыкновенной порки долго не выдержал.

Также важно отметить, что Табизи даже не пытался скрыть источник информации, то есть меня. Он пользовался сведениями, извлеченными из поединка на лестнице, и не прибегал к словесной акробатике вроде “по словам надежного свидетеля” или “на основании технического материала”, как поступают подчиненные мистера Андерсона, чтобы худо-бедно утаить точное расположение “жучков”. Только следователь, чьей жертве не суждено пережить допрос, может столь откровенно пренебрегать соображениями безопасности.

Для начала Табизи на своем резком французском справляется у Хаджа о самочувствии его отца.

Плох. Очень плох. При смерти.

Где он?

В клинике.

Где клиника?

В Кейптауне.

Как называется?

Хадж отвечает осторожно, и на то есть причина. Он лжет. Ему дали отведать погонялки, но еще не обрабатывают по полной программе. Табизи повторяет вопрос: в какой именно клинике Кейптауна? Его шаги не затихают ни на минуту. Так и вижу, как он нарезает круги вокруг Хаджа, выплевывая вопрос за вопросом, — порой и рукам волю дает, хотя в целом полагается на своих помощников.

ТАБИЗИ: Люк не ложился ни в какую клинику, так?.. Отвечай: так?.. Да?.. А-а, значит, вранье… Кто врет? Люк?.. Ты, мать твою, сам… Ну и где сейчас Люк?.. Где он?.. Где Люк?.. Где Люк, тебе говорят!.. Ага, в Кейптауне. В следующий раз колись быстрее, тебе ж дешевле выйдет. Люк в Кейптауне, но не в клинике. Чем же он там занимается? Говори!.. Гольф?.. Отлично. С кем играет? С жирным голландцем?.. Ах, с братом?.. С чьим?.. С братом жирного голландца или с собственным братом?.. С собственным… прекрасно… а как этого брата зовут?.. Этьен… значит, с твоим дядей Этьеном… он старше Люка или младше?.. Ах, младше… А как зовут голландца?.. Я сказал: голландца!.. Я сказал: жирдяя-голландца!.. Я сказал: жирдяя-голландца, о котором только что говорили… Того, с кем твой отец сегодня не играет в гольф… Того, с кем ты учился в Париже… который сигары курит… помнишь его?.. помнишь?.. Жирного голландца, с которым отец встречался в Найроби по твоему совету, говнюк!.. Еще хочешь получить?.. Чтоб ребята врубили на полную да расширили тебе кругозор?.. Мариус… Его зовут Мариус… Мистер Мариус, а дальше?.. Дайте ему малость передохнуть… пусть говорит… стоп, никаких передышек, вставьте ему, чтоб мало не… ван Тонге… значит, Мариус ван Тонге его зовут. И кто наш Мариус ван Тонге по профессии?.. Венчурные инвестиции… один из пяти партнеров… вот теперь мило беседуем, продолжай в том же духе, только лапшу мне не вешай, и сделаем похолоднее… Чуть-чуть, а то забудешь, отчего запел… Значит, это Мариус послал тебя шпионить за нами… ты шпион Мариуса… шпионишь на жирную голландскую задницу, которая платит тебе кучу денег, чтобы ты сообщал ему все, о чем мы тут договариваемся?.. Да?.. Да?.. Да? НЕТ! Значит, нет. Допустим, нет. Если ты шпионишь не для Мариуса, значит, для Люка, а? Ты шпион Люка и по приезде домой расскажешь все папочке, чтобы он связался с Мариусом и продался ему подороже… Неправда… Неправда… Неправда? И так неправда?.. И вот так?.. И даже вот так неправда?.. Ну-ка, не засыпать!.. Тут тебе никто не даст выспаться… А ну открыл глаза… Если через пятнадцать секунд не откроешь, мы тебя так разбудим, как тебя еще в жизни не будили… Лучше… Так-то лучше… Ага, значит, ты здесь по собственной инициативе… Вольный наемник… А папочка согласился притвориться больным, чтоб ты смог приехать к нам по собственной воле… Чего не хочешь?.. Войны?.. Еще одной войны не хочешь… ах, ты веришь в примирение с Руандой… хочешь торгового соглашения с Руандой… когда? В следующем тысячелетии? (Дружный смех.) Хочешь общий рынок для всех народов Великих озер? … И Мариус его организует… ты искренне веришь в это… ну-ну, поздравляю… (Переходит на английский.) Дай ему вода… Ну а теперь расскажи-ка нам подробнее про своих нехороших приятелей из Киншасы, которые Мвангазу грязью поливали… Ах, у тебя нету нехороших приятелей… и вообще нет знакомых в Киншасе… И в Киншасе никто с тобой не разговаривал… из тех, кому нахамишь и утром не проснешься?.. так что лучше СЕЙЧАС ДАВАЙ ПРОСЫПАЙСЯ, ГОВНЮК… (Снова на ломаном английском.) Дай ему полный, Бенни… Как я ненавижу этот ниггер… Ненавижу… Ненавижу…

До сих пор ответы Хаджа звучали едва слышно, оттого Табизи и повторял их в полный голос — наверное, для полноты архивных записей через микрофоны, к которым мне запрещен доступ, а также для кого-то, кто, возможно, слушает по отдельному каналу — подозреваю, что это не кто иной, как Филип. Однако при упоминании Киншасы атмосфера в гостиной резко меняется. Преображается и Хадж. Он словно оживает. Боль и унижение уступают место гневу, голос его обретает силу, дикция становится четкой, и чудесным образом возрождается прежний дерзкий Хадж. Больше никакого скулежа, никаких признаний под пыткой. Вместо этого свободным потоком льется яростная обвинительная речь, канонада убийственно точных ядовитых тезисов.

ХАДЖ: Хочешь знать, кто они, эти мудрецы из Киншасы, к которым я обращался? Ваши гребаные дружки! Гребаные дружки Мвангазы! Тузы-воротилы, те, с кем он не желает знаться, пока не построит Иерусалим в Киву! Знаешь, как они себя называют, эти слуги народа, эти альтруисты, что сосут пиво, девок трахают да решают, какой бы еще “мерс” им купить? “Клуб тридцати процентов”. Тридцати процентов от чего? Тридцать процентов — это Доля Народа, которую они намерены захапать в обмен на благосклонность к Пути золотой середины. Доля Народа — ваша грязная уловка, чтобы убедить лохов вроде моего батюшки, что на эти деньги они наконец-то понастроят школы с больницами да проложат дороги, только сначала пусть вывернут карманы. И что же воротилам нужно сделать, чтобы разжиться Долей Народа? А то самое, что они больше всего любят: ни-че-го! Отвернуться на минутку. Приказать своим войскам несколько дней посидеть в казармах, вместо того чтобы гнобить местных жителей.

Хадж имитирует зазывные интонации жуликоватого уличного торговца. Дали бы ему возможность жестикулировать, он был бы, наверное, совсем счастлив.

ХАДЖ: Без проблем, мзе Мвангаза! Желаете инсценировать беспорядки в Букаву и Гоме, стать правителем еще до выборов, дать под зад руандийцам и начать небольшую заварушку типа войны? Без проблем! Хотите захватить аэропорт Кавуму, поучаствовать в разработках минерального сырья, украсть запасы добытой руды, перевезти их в Европу и сбить цены на рынках, сыграв на понижение? Вперед! Только маленькое примечание: распределяете Долю Народа не вы, а мы. А как мы ее распределим, это уж наше собачье дело. Хотите Мвангазу губернатором Южного Киву? Полностью и безоговорочно поддерживаем. Потому что с каждого гребаного строительного контракта, который он выдаст, с каждой дороги, которую он собрался проложить, с каждого цветка, который он посадит вдоль авеню Патриса Лумумбы, мы будем взимать свою треть. А если вы нас объегорите, мы вас тут же прихлопнем конституцией да вышвырнем вон из страны в одних засранных подштанниках. Благодарим за внимание.

Обличительную тираду Хаджа прерывает — подумать только! — телефонный звонок, причем меня он изумляет вдвойне: я-то полагал, что единственный работающий здесь телефон — спутниковый в центре управления. На звонок отвечает Антон, бросает в трубку “Здесь” и передает ее Табизи, который, выслушав собеседника, возмущенно протестует на своем ужасном английском:

— Я только что расколоть скотина! Иметь право! Однако его протест явно не возымел никакого действия, потому что, едва положив трубку, он обращается к Хаджу по-французски с прощальным словом:

— Ладно, все, мне пора. Но если ты мне еще раз попадешься, я тебя лично прикончу. Только не сразу. Прежде я прикончу всех твоих баб, детей, твоих братьев и сестер, а еще твоего сволочного папашу и всех, кто якобы любит тебя. И только после убью тебя. Займет несколько дней. А то и недель, если повезет. Снимайте ублюдка.

Дверь с грохотом захлопывается за ним. Голос Антона — доверительный, почти ласковый:

— Ты как там, парень? Мы ведь делаем, что прикажут, да, Бенни? Мы ж просто рядовые.

Бенни подхватывает таким же примирительным тоном:

— Ну-ка давай почистим тебя немножко. Без обид, приятель, ладно? В следующий раз будем играть за одну команду.

Благоразумие подсказывает вернуться обратно в библиотеку, но я не нахожу в себе сил оторваться от мучений Хаджа. У меня затекли плечи, пот струится по спине, на ладонях красные отметины — там, где ногти глубоко вонзились в кожу. Проверяю, что поделывает Паук: он увлеченно пожирает кусок творожного пирога с лимоном, орудуя пластиковой ложкой и продолжая читать свой журнал — или притворяться, будто читает. Интересно, Антон с Бенни дадут ему “отзыв пользователя”? Мол, отличная погонялочка, Паук, объект нутром изошел в два счета.

Услышав шум спускаемой воды в уборной королевских апартаментов, я переключаюсь с кнопки “Гостиная” на кнопку “Ванная” — там Бенни с Антоном как раз отпускают похабные шуточки, обтирая мокрой губкой свой объект. Я уже уговариваю себя, что, хочешь не хочешь, надо оставить беднягу приходить в себя без свидетелей, как вдруг до меня доносится легкий двойной щелчок: кто-то открыл и закрыл входную дверь в номер люкс. А поскольку никаких шагов не слышно, я догадываюсь, что вкрадчивый Филип пришел занять место чересчур темпераментного Табизи.

ФИЛИП: Спасибо, мальчики.

Он не благодарит их, а отсылает прочь. Снова открывается и закрывается входная дверь, и Филип остается один. Я слышу, как вдали звякнули бокалы, — Филип переставляет поудобнее поднос со спиртными напитками. Он садится то ли на диван, то ли на мягкое кресло, потом пересаживается. В этот момент раздается медленное шарканье болотно-зеленых крокодиловых ботинок.

ФИЛИП: Сидеть-то можешь?

Хадж опускается в кресло (или на диван), чертыхается.

ФИЛИП: Ты ланч пропустил. Вот, принес тебе салата с тунцом. Не будешь? Жаль. Хороший салатик. Тогда, может, виски с содовой? (Не дожидаясь ответа, он наливает: чуть-чуть виски, щедрая порция содовой, два кусочка льда.)

Тон безразличный, словно произошедшее не имеет к нему ни малейшего отношения.

ФИЛИП: Да, насчет Мариуса. Твоего блистательного друга и соученика по Сорбонне. Правильно? Он один из восьми энергичных молодых партнеров в мультинациональном венчурном предприятии под названием “Объединение горнодобывающих компаний Великих озер”. Их второе лицо в Йоханнесбурге, с особым вниманием присматривается к Восточному Конго.

Шорох разворачиваемой бумаги.

ХАДЖ (по-английски, возможно, это одна из немногих известных ему фраз): Иди в жопу.

ФИЛИП: Объединение горнодобывающих компаний Великих озер — мультинациональная корпорация, на сто процентов принадлежащая некому голландскому консорциуму, зарегистрированному на Антильских островах? Хорошо. А консорциум этот называется… как?

ХАДЖ (невнятное ворчание): “Хоген” [?]

ФИЛИП: И какой же политики они придерживаются?

ХАДЖ: Не воевать, а торговать.

ФИЛИП: Да, но кто владельцы “Хогена”? Ты ведь не докапывался. А он принадлежит одному фонду из Лихтенштейна, и по идее на этом след должен обрываться. Однако благодаря удачному стечению обстоятельств мы можем предоставить тебе полный список действующих лиц.

Имена, которые он перечисляет, мне ничего не говорят, как, подозреваю, и Хаджу. Но когда Филип начинает зачитывать круг их служебных обязанностей, у меня сводит желудок.

ФИЛИП: Брокер с Уолл-стрит и бывший помощник президента… Глава нефтяной компании “Пан-Атлантик Ойл” из Денвера, штат Колорадо… Бывший член Совета национальной безопасности США, он же вице-президент золотодобывающей корпорации “Амер-майн” из Далласа, штат Техас… Старший советник Пентагона по вопросам закупок и накопления запасов стратегического минерального сырья… Вице-президент компании “Грейсон-Хэллибёртон Комьюникейшнс”…

Когда Филип добирается до конца списка, у меня в блокноте девять имен. Если он не врет, то, вместе взятые, эти люди представляют собой сливки политической и корпоративной власти в Америке, тесно связанные с правительством, — последнее он подчеркивает с особым удовольствием.

ФИЛИП: Все до единого — смелые, решительные люди, мыслящие прогрессивно. Элита неоконсерваторов, геополитики крупнейшего масштаба. Из тех, кто, встречаясь на горнолыжных курортах, вершит судьбы мира. Их помыслы не в первый раз обращаются к Восточному Конго — и что они там обнаруживают? Приближаются выборы, предвещающие в результате полную анархию. Китайские охотники за ресурсами уже топчутся на пороге. Что же предпринять? В Конго американцев не любят, и это взаимно. Руандийцы презирают конголезцев, и у них железная дисциплина. А главное — они работают эффективно. Поэтому американцы решают так построить игру: поддерживать политическое и экономическое влияние Руанды в Восточном Конго до тех пор, пока оно основательно не пустит корни. Фактически они нацелились на бескровную аннексию, ну и ЦРУ, если что, пособит по-товарищески. На сцену выходит твой дружок Мариус.

Если уж у меня голова идет кругом, то у Хаджа, наверное, и вовсе вот-вот взорвется.

ФИЛИП: Ладно, допустим, Мвангаза заключил грязную сделку с Киншасой. Но разве он первый из политиков в Конго, кто прикрывает свою задницу? (Хихикает.) И все же он, бесспорно, более приемлемый вариант, нежели руандийское господство. (Пауза. Боюсь, для того, чтобы Хадж успел кивнуть в знак согласия.) Хотя бы потому, что он стремится создать независимое Киву, а не американскую колонию. Если Киншаса получит обещанную мзду, то и вмешиваться не станет. Киву же останется в рамках федерации, где ему и место. (Журчание, позвякивание льда — похоже, доливает Хаджу виски.) Если разобраться, дедуля недурно стартует. По-моему, ты чересчур к нему придираешься, Хадж, честное слово. Он человек наивный, но для идеалиста это нормально. И он ведь искренне желает творить добро, пусть у него и не очень получается. (Резкая перемена тона.) Что ты хочешь сказать? Что тебе надо? Твой пиджак. Вот он. Тебе холодно. Не можешь говорить. У тебя есть ручка. Что еще дать? Бумагу. Вот тебе бумага. (Вырывает откуда-то листок.)

Господи, что же такое случилось с неуемным языком Хаджа? Может, виски в голову ударил? Или электропогонялка? Скрип, царапанье — Хадж яростно строчит что-то на бумаге одним из своих “паркеров”. Кому он составляет послание? О чем? Еще один поединок. Мы снова в апартаментах для гостей, когда Хадж предостерегающе прижимает палец к губам. Мы на каменной лестнице, где Хадж пытается перехитрить микрофоны — и меня. Только сейчас он швыряет Филипу записку.

ФИЛИП: Это что, глупая шутка?!

ХАДЖ (очень тихо, почти неслышно): Умная.

ФИЛИП: Мне не смешно.

ХАДЖ (также тихо): А нам с папой нравится.

ФИЛИП: Ты с ума сошел!

ХАДЖ: Ты, мать твою, молчи и делай! Вопрос не обсуждается.

Не обсуждается при мне? Он не желает ничего произносить вслух, потому что я все слышу? Это он хочет сказать Филипу? Шуршание бумаги, которую передают из рук в руки. В голосе Филипа звенит металл.

ФИЛИП: Прекрасно понимаю, почему ты играешь в молчанку. Ты что, всерьез рассчитываешь выудить у нас еще три миллиона, просто выписав счет?

ХАДЖ (неожиданно орет): Это — наша цена, сволочь! Наличными, понял?

ФИЛИП: В день, когда Киншаса назначит Мвангазу губернатором Южного Киву, само собой.

ХАДЖ: Нет! Сейчас, твою мать! Сегодня!

ФИЛИП: В субботу?

ХАДЖ: К вечеру понедельника. Или в задницу уговор! На папин банковский счет в Болгарии или где он там хранит свои бабки. Понял?

Он снова понижает голос. Разъяренный конголезец уступает место желчному выпускнику Сорбонны.

ХАДЖ: Папа продешевил. Недооценил свое влияние, и я предлагаю исправить эту ошибку. Цена после перерасчета — три миллиона долларов США сверху, или мы расходимся. Один миллион для Букаву, один для Гомы и один — за то, что подвесили меня как обезьяну и пытали до потери пульса. Так что звони давай своему бесхвостому Синдикату и проси к телефону того, кто скажет “да”.

Филип пытается поторговаться, чтобы сохранить лицо: мол, на тот маловероятный случай, если Синдикат рассмотрит предложение Хаджа, как насчет двух с половиной и не сейчас, а по завершении операции? Хадж второй раз посылает Филипа в жопу и заодно к такой-то матери, если она у него вообще была.

Извини, Брайан, дорогой, я тебя совсем забросила. Как дела?

Голос Сэм доносится из другого мира, но я реагирую спокойно.

В общем, ничего нового, Сэм. Когда я ем, я глух и нем. Наверх-то еще не пора?

Вот-вот начнут, дорогой. Филип вынужден отлучиться, куда и король пешком…

Дверь закрывается, оставляя Хаджа в одиночестве бродить по комнате. Что он сейчас делает? Смотрится в зеркало, пытаясь разглядеть, изменилось ли в нем что-нибудь после того, как он продался за три миллиона долларов к вечеру понедельника — если, конечно, покупатели согласны? Тут он начинает напевать себе под нос. Я этого никогда не делаю. У меня нет слуха. Мне даже в полном одиночестве петь стыдно. Но у Хаджа хороший слух, и он напевает, чтобы приободрить себя. А может, и меня заодно. Песней он гонит прочь свой позор — и мой. Он тяжело топает по комнате в ритм мелодии: шлеп-шлеп-шлеп. А выбрал он нечто совершенно противоположное сложившемуся у меня представлению о его музыкальных вкусах — старую религиозную детскую песенку, живо напоминающую мне о занудных уроках в воскресной школе. Вот мы стоим по линеечке в голубых формах, хлопаем в ладоши и притоптываем — топ-топ, — горланя очередную нравоучительную историю. Песенка Хаджа — про маленькую девочку, которая обещала Господу сохранить свою добродетель, кто бы на нее ни покушался — топ! И за это Господь всегда помогал ей. Каждый раз, когда девочка подвергалась соблазну, Он протягивал десницу свою и возвращал ее на путь истинный — топ! А когда она предпочла умереть, лишь бы избежать домогательств порочного дядюшки, Господь послал сонмы ангелов приветствовать ее у Врат Небесных. Топ-топ!

Колокольчик Филипа звонит, объявляя следующее заседание. Хадж слышит. Я тоже смутно слышу его через микрофон, но перед Пауком не подаю виду. Так и сижу в наушниках, с невинным видом делая пометки в блокноте. Хадж, протопав к двери из номера, распахивает ее и с мелодией на устах направляется к свету. И все время, пока он идет к апартаментам для гостей, расставленные по галерее микрофоны ловят приторную заунывную песенку о торжестве добродетели.