Песня для зебры

Глава 16

— Значит, уйдешь на всю вторую половину дня, чтобы с кем-то там встретиться?! — протестую я, разыгрывая из себя ревнивца, а на самом деле желая лишь отдалить момент ухода Ханны. — Чем же ты будешь с ним заниматься, когда найдешь?

— Сальво, ну что за глупости ты опять несешь! Батист не из тех, кому можно просто позвонить и договориться о встрече. Руандийцы невероятно хитры. Ему приходится без конца заметать следы, даже от друзей скрываться. А теперь отпусти меня, пожалуйста. Мне через сорок минут нужно быть в церкви.

Церковь — пятидесятническая, Вифанийской миссии, где-то у черта на куличках в Северном Лондоне.

— А там ты с кем встречаешься?

— Ты же сам прекрасно знаешь… С моей подругой Грейс и с дамами из благотворительного общества, которые оплачивают поездку и организуют проживание детей из воскресной школы. Ну пусти же, мне пора.

На ней хорошенькая шляпка-“таблетка” и длинное синее платье с шелковым болеро. Мне не нужно ничего объяснять, все и так понятно: в какой-то особый день, может быть, на Рождество или в свой день рождения, оплатив квартиру и отправив тетке ежемесячную сумму на содержание сына, Ханна купила себе в подарок новый наряд. С тех пор она его сто раз стирала и гладила, и дни его сочтены.

— У вас там, видно, молодой красавец-пастор? — сурово допытываюсь я.

— Пятьдесят пять лет, женат на цербере.

Я урываю последний поцелуй, молю о прощении и получаю в награду еще один. Несколько секунд — и она спешит прочь от дома, метя подолом тротуар, а я гляжу ей вслед из окна. Всю ночь мы держали военнолюбовный совет. Иные пары, пожалуй, за целую жизнь не проходят таких испытаний, каким подверглись наши с Ханной отношения всего за четыре дня. Она не поддавалась ни на какие мои увещевания, даже слышать не хотела о том, чтобы покинуть меня, бежать куда глаза глядят, пока еще не поздно, избавиться от обузы в моем лице ради собственного будущего, ради сына, карьеры и так далее. Ее судьба — быть рядом со мной. Все предопределено Богом, гадалкой из Энтеббе и ее сыном Ноа.

— Как это — Ноа? — расхохотался я.

— Я сказала, что нашла ему нового папу, и он ужасно обрадовался.

Иногда я, на ее вкус, слишком сдержан и уклончив, слишком привержен английским традициям. Но порой и она становится недосягаемой, африканка на чужбине, погруженная в собственные воспоминания. После обыска в “Норфолк Мэншнс” я предложил немедленно съехать отсюда, переселиться в другой район. Но Ханна была против, здраво рассудив, что если меня уже объявили в розыск, лишняя суета только привлечет к нам внимание. Лучше остаться на месте и вести себя естественно, сказала она. Я согласился с ее доводами, и мы неспешно и с удовольствием позавтракали в обществе постояльцев мистера Хакима, вместо того чтобы прятаться в комнате. После завтрака Ханна отправила меня наверх, заявив, что ей нужно с глазу на глаз переговорить с хозяином пансиона — этот лоснящийся самовлюбленный колобок был неравнодушен к женским чарам.

— Что же ты ему наплела? — спросил я, когда она вернулась, весело смеясь.

— Правду, Сальво. Правду и ничего, кроме правды. Просто не всю.

Я потребовал чистосердечного признания. По-английски.

— Сказала ему, что мы любовники и скрываемся от погони. Разгневанные родственники хотят разлучить нас и потому распространяют о нас бредовые слухи. Так что мы рассчитываем на его поддержку. Либо ищем другой пансион.

— А он что?

— Комната, говорит, наша как минимум на месяц и он жизнь положит, чтобы защитить нас.

— Да ладно!

— За дополнительные пятьдесят фунтов в неделю из твоих тридцати сребреников он станет храбрым как лев. Тут выскочила его жена и поклялась защищать нас даром. Ах, если бы ей в молодости кто-нибудь предложил защиту, восклицала она, ни за что бы не вышла за мистера Хакима! Оба хохотали до упаду.

Потом мы обсудили щекотливый вопрос связи: в Говорильне я твердо усвоил, что это ахиллесова пята подпольного деятеля. В заведении мистера Хакима не было телефона-автомата. Единственный стационарный телефон находился на кухне. Мобильник же — смертельная западня, поделился я с Ханной профессиональными познаниями. Ведь современная техника позволяет в считаные секунды обнаружить местонахождение включенного мобильного телефона в любой точке планеты. Я видел, как это делается, Ханна, набивал я себе цену, если бы ты только знала, о чем нам рассказывали на семинарах по повышению квалификации! Увлекшись темой, я принялся описывать процесс наведения управляемого снаряда непосредственно по радиолучу нужного мобильника, чтобы снести голову абоненту.

— Ладно, мой-то у тебя в руках не взорвется, — отмахнулась она, вынимая из своей бездонной сумки аппаратик, переливающийся всеми цветами радуги.

Так, одним движением ее руки, была установлена наша тайная система связи. Мне надлежало пользоваться мобильным Ханны, а она будет брать телефон у Грейс. И если мне понадобится позвонить Ханне, пока она в церкви, достаточно набрать номер ее подруги.

— Хорошо, а после церкви? — не унимался я. — Когда ты начнешь гоняться за этим своим Батистом, как мне позвонить тебе?

Лицо ее сделалось отчужденным, и я понял, что в очередной раз наткнулся на водораздел между нашими культурами. Пусть Ханна не посвящена в темные искусства Говорильни, но, с другой стороны, что известно Сальво о лондонском сообществе выходцев из Конго и о тайных убежищах его идейных руководителей?

— Батист всего неделю назад вернулся из США. Теперь у него новый адрес и, возможно, новое имя. Поэтому сначала мне нужно повидать Луи.

Луи, объяснила Ханна, неофициальный заместитель Батиста, возглавляющего европейское представительство Пути золотой середины. Еще он близкий друг Саломеи, приятельницы сестры Батиста Розы, которая живет в Брюсселе. Однако сейчас Луи тоже на нелегальном положении, так что все зависит от того, вернулась ли уже Роза со свадьбы своего племянника в Киншасе. Если еще нет, тогда можно попытаться поговорить с Бьен-Эме, любовником Розы, но только если его жены нет в городе.

Я поспешно капитулировал.

Я брошен в одиночестве до самого вечера. Чтобы воспользоваться мобильным телефоном, согласно строжайшим правилам безопасности, которые я установил после взлома квартиры в “Норфолк Мэншнс”, мне следует пройти целую милю от дома мистера Хакима по обсаженной деревьями улице до безлюдной автобусной остановки. Бреду я медленно, убивая время. Устроившись на пустой скамейке, проверяю голосовую почту. Единственное сообщение — от Барни, колоритного адъютанта мистера Андерсона, доморощенного донжуана Говорильни. Из своего орлиного гнезда на балконе Барни надзирает за каждым отсеком нашего аудиоулья и пялится в каждое заслуживающее внимания дамское декольте. Дело у него ко мне рутинное. Было бы странно, если б он не позвонил. Я прослушиваю сообщение дважды.

БАРНИ: Привет, Сальв! Где тебя черти носят? Звонил тебе домой, в Баттерси, получил по ушам от Пенелопы. У нас тут есть кое-что для тебя, обычная фигня. Особо не горит, но все же звякни, как только получишь это сообщение, и дай знать, когда сможешь забежать. Чао!

Звучит вполне безобидно, но во мне пробуждаются самые нехорошие подозрения. Барни всегда держится непринужденно, однако сегодня он непринужден до такой степени, что я не верю ни одному его слову. Как только получишь это сообщение. К чему спешить, если речь об “обычной фигне”? Или ему дано распоряжение заманить меня в Говорильню, где будет поджидать Филип со своими парнями, чтобы испробовать на мне погонялку Хаджа? Боюсь, что так.

Я двигаюсь дальше, уже бодрым шагом. Мне до смерти хочется отыграться и вновь обрести уважение Ханны после унизительного поражения в доме Бринкли. Бездну позора неожиданно озаряет лучик вдохновения.

Разве не советовала мне Ханна идти к Андерсону, а не к его светлости? Вот я и пойду! Только на собственных условиях, а не на тех, что продиктуют мне Андерсон или Барни. Не они, а я сам выберу время, место и оружие. А Ханне расскажу о своем плане, когда все утрясется, но никак не раньше.

Первым делом технические детали. В мини-маркете я покупаю “Гардиан”, чтобы разменять крупную купюру. Гуляю дальше, пока мое внимание не привлекает уединенная телефонная будка. Стеклянные стены дают полный обзор, аппарат принимает монеты. Пристраиваю сумку у ноги, откашливаюсь, разминаю плечи, чтобы снять напряжение, и перезваниваю Барни, как он и просил.

— О, Сальв! Получил мое сообщение? Молоток. Может, возьмешь сегодня вечернюю смену, а потом по пивку?

Барни еще ни разу не приглашал меня выпить пива, ни до смены, ни после, однако я ему на это не указываю. Я совершенно спокоен, как и он.

— Сегодня я в запарке, Барни. Трудный заказ, юридический текст. Скучища, конечно, зато кучу денег платят. Завтра я еще мог бы заскочить, если понадобится. Только лучше вечером, где-нибудь с четырех до восьми.

Я прощупываю почву, как того требует мой блистательный план. Впрочем, Барни тоже. Разница в том, что он про меня не догадывается. С ответом он медлит. Будто кто-то стоит у него за спиной.

— Твою мать, ну почему не сегодня? — Перестает прикидываться душкой, и правильно, это абсолютно не его стиль. — Плюнь ты на этих своих мудаков. Потерпят пару часиков, не развалятся. Мы тебе платим за право первой ночи или нет? Ты, кстати, где сейчас?

А то он не знает, где я. У него на экране уже высветилась точка, так зачем спрашивать? Наверное, тянет время, пока его снабжают полезными советами.

— В телефонной будке, — весело жалуюсь я. — У меня мобильник сдох.

Опять пауза. Барни тормозит.

— Ну, такси возьми. Спишем на транспортные расходы. Шеф тут жаждет прижать тебя к груди. Ты, говорит, в прошлый уикенд родину спасал, а от чего и каким образом — не колется.

Тут мое сердце делает двойное сальто. Барни забил в свои ворота! Но я сохраняю хладнокровие. Не даю воли эмоциям. Мистер Андерсон мной бы гордился.

— Барни, самое раннее — завтра к вечеру, — говорю я невозмутимо. — Тогда пусть шеф меня и прижимает к груди.

На сей раз реакция не заставляет себя ждать.

— Парень, ты с дуба рухнул? Завтра же среда! У него репетиция “Святой ночи”![50]

Сердце выкидывает еще пару акробатических трюков, однако я тщательно скрываю свое ликование.

— Значит, либо в четверг, либо никак. Без вариантов, раз уж это не горит, как ты сам сказал. Извини, ничего не попишешь.

Вешаю трубку. Извиняться, конечно, было не за что. Завтра репетиция “Святой ночи”, а в исторических анналах записано, что мистер Андерсон за последние двадцать лет не пропустил ни одной! Пусть Филип со своими людьми ломится к нему в дверь, пусть жизненно важные блокноты не уничтожены, пусть пропали кассеты с уликами. Но в среду вечером репетиция “Святой ночи”, а мистер Андерсон — первый баритон в хоровом обществе Севеноукса!

Полдела сделано. Подавив желание позвонить Ханне по номеру Грейс и сообщить ей о своем гениальном озарении, я набираю номер телефонной справочной, и через несколько секунд меня соединяют с корреспонденткой отдела искусств местной газетки “Севеноукс-Аргус”. Мой дядя, изобретательно вру я, поет в местном хоровом обществе, ведущий баритон, и завтра у него день рождения. Можно узнать, где и в какие часы проходят в среду вечером встречи хорового общества Севеноукса?

Так, все ясно. Ну что же. Можно, но не совсем. Имею ли я какое-то представление о том, легализован мой дядя или нет?

Нет, признаюсь, ни малейшего.

Она довольна ответом. Дело в том, объясняет она, что в Севеноуксе необычная ситуация: здесь два хоровых общества. До общебританского хорового конкурса в Альберт-Холле всего три недели. Оба хоровых общества подали заявки на участие, и оба активно претендендуют на первое место.

А нельзя ли узнать, в чем между ними разница?

Можно, конечно, только просьба на нее не ссылаться. Легализованный хор прикреплен к солидной церкви: предпочтительно к англиканской, хотя, конечно, не обязательно. Это также означает, что репетиции ведут опытные преподаватели и дирижеры, но не профессионалы, потому что денег на них нет. Туда привлекают только местные таланты и никогда не приглашают певцов со стороны.

А нелегализованный?

Нелегализованный хор — только опять же, не надо на нее ссылаться — не принадлежит ни к одной церкви, во всяком случае, насколько им известно. Также это означает: спонсорская поддержка нуворишей, привлечение любыми средствами за любые деньги певцов со стороны, не проживающих в Севеноуксе, и фактически отношение к хору как к профессиональной футбольной команде. Она достаточно ясно выражается?

Яснее некуда. Мистер Андерсон в жизни не делал ничего нелегализованного.

Вернувшись в пансион мистера Хакима путем, как сказал бы Макси, тактического передвижения, я тут же звоню Ханне, спеша поделиться с ней моими текущими достижениями. На звонок отвечает Грейс, у нее неприятные новости.

— Ханна ужасно расстроена, Сальво. У этих теток-благотворительниц кругом одни проблемы, прямо непонятно, как они вообще этой самой благотворительностью занимаются!

Потом трубку берет Ханна, и я с трудом узнаю ее голос. Говорит она по-английски:

— Ох, Сальво, будь у нас кожа хоть чуточку посветлее… Будь в нас хоть капля белой крови, хоть какое-то оправдание… Ты не в счет, ты свой. А вот мы — мы ужасны. Мы ведь черные-пречерные. И ничем нас не забелить… — Голос срывается, но она, справившись с собой, продолжает: — Из нашей группы троим детям выпало жить у некоей миссис Лемон. Они ее ни разу не видели, но уже полюбили, понимаешь?

— Понимаю.

— Две ночи в ее пансионе на берегу моря для них — сказочная мечта.

— Ясное дело.

Снова пауза, ей нужно взять себя в руки.

— Ну вот, эта миссис Лемон, она же христианка, а потому вызвалась приютить наших детей бесплатно. И Амелия, одна из моих подопечных в воскресной школе, даже нарисовала картинку: над морем светит солнце, похожее на большой улыбающийся лимон, понимаешь?

— Понимаю.

— И тут выясняется, что у миссис Лемон со здоровьем нелады. — Ханна в гневе повышает голос, изображая миссис Лемон: — “Просто у меня слабое сердце, голубушка. Мне нельзя волноваться. А я ведь понятия не имела, что… Ну, я думала, это просто дети из бедных семей”.

Трубку перехватывает Грейс, негодующая не меньше Ханны:

— А еще это симпатичное кафе на полпути к Богнору[51]. С надписью “Приглашаем экскурсионные автобусы”. Мы с Ханной замечательно там договорились. Тридцать куриных ножек плюс бесплатные порции для сопровождающих и для водителя. И каждому по прохладительному напитку. За все вместе сто фунтов. Все по-честному, так?

— Очень даже, Грейс. Звучит вполне разумно.

— Наш водитель лет пятнадцать возит экскурсионные группы в это симпатичное кафе. Школьников, самых разных детишек. Правда, белых. И когда владелец понял, что наши — чернокожие, сразу вдруг вспомнил, что у него новые правила. Понимаете, говорит, вся проблема в пенсионерах. Они ведь к нам ходят, чтобы поесть спокойно. Вот почему мы не позволяем детям у нас питаться. Ну, кроме белых детей.

— Знаешь что, Сальво? — Это опять Ханна, уже в боевом настроении.

— Что, милая?

— Может, Конго объявит войну Богнору и захватит его, а?

Мы дружно смеемся. Изложить ей мой гениальный план, рискуя дать дополнительный повод для беспокойства, или оставить на потом? Лучше на потом, решаю я. Ей еще Батиста разыскивать, забот и без меня хватает.

Гениальный план требует обстоятельной подготовки.

На протяжении пяти часов, перекусив остатками холодной лазаньи, я тружусь за ноутбуком. С помощью переведенных на английский отрывков записей с пленок и из моих блокнотов, а также подборки дословных цитат из разговоров Филипа по спутниковому телефону я составляю убедительное разоблачение заговора, который, как заверял меня мистер Андерсон, должен был послужить интересам нашей родины. Отбросив традиционное “Уважаемый мистер Андерсон”, я открываю огонь так: “Зная Вас как человека честного и принципиального…” Но, кроме того, я знаю, что читает он медленно, вдумчиво и не любит навороченных фраз, поэтому ограничиваю свое повествование двадцатью тщательно скомпонованными страницами текста, добавив в качестве посткриптума описание незаконного взлома квартиры в “Норфолк Мэншнс”. Заключительным аккордом называю свой опус “Я обвиняю!”, как пылкое письмо Эмиля Золя в защиту полковника Дрейфуса, которое брат Майкл почитал непревзойденным примером моральной стойкости. Сохранив файл на дискету, я бегу вниз, чтобы распечатать документ у миссис Хаким, поклонницы современной оргтехники. Наконец, после того как вернул украденные пленки и блокноты в укромное место за шатким гардеробом, отправил туда же мой экземпляр “Я обвиняю!”, а дискету из соображений безопасности разломал и выкинул в мусорный ящик на кухне, я включаю шестичасовые новости и с удовольствием убеждаюсь в том, что в них по-прежнему нет никаких будоражащих сообщений о сумасшедшей зебре в бегах.

Сама по себе организация нашей конспиративной встречи с Батистом не произвела на меня особого впечатления, впрочем, иного я и не ожидал. Поскольку он отказался сообщить свой нынешний адрес, они с Ханной договорились, что она приведет меня в кофейню “Рико” на Флит-стрит в десять тридцать вечера. Оттуда его безымянный соратник доставит нас на безымянное место встречи. Первое, о чем я подумал, — мои пленки и блокноты: надо ли их взять с собой или же лучше оставить в тайнике? Я, конечно, и в мыслях не держал передавать их Батисту при первой же встрече, но понимал, что из преданности Ханне обязан взять их с собой.

Учитывая ее утренние неприятности и хлопоты во второй половине дня, я предполагал, что найду Ханну в дурном настроении, однако, к моему облегчению, вышло совсем наоборот. Всего час назад у нее состоялся долгий телефонный разговор с Ноа, что и привело ее в прекрасное расположение духа. Как обычно, сначала она осведомилась у тети, нет ли каких тревожных новостей, но та отмахнулась: “Пусть сам тебе все расскажет” — и передала трубку мальчику.

— Представляешь, Сальво, он в классе третий по успеваемости! — рассказывала мне Ханна, сияя от гордости. — Я поговорила с ним по-английски, чтобы проверить, как он усваивает язык, и была просто потрясена его успехами. А вчера их школьная команда выиграла детский кубок Кампалы, и Ноа чуть не забил гол!

Я полностью разделял ее радость, но тут на улице взвизгнули тормоза и перед кафе остановилась сиреневая “БМВ”. Из открытых окон гремел рэп. Водитель в темных очках носил остроконечную бородку, как Дьедонне. Дюжий африканец на пассажирском сиденье чем-то напоминал Франко. Едва мы сели в машину, водитель со всей дури нажал на газ. Петляя туда-сюда, он мчался на юг, практически не обращая внимания на сигналы светофоров и то и дело заезжая на полосу, предназначенную для автобусов. Мы на полном ходу проскочили через пустырь, отведенный под свалку для автопокрышек, потом еле увернулись от вылетевшей из-за поворота инвалидной коляски — на ней, раскинув руки, точно акробаты, балансировали трое подростков. Наконец машина резко затормозила, водитель выкрикнул “Тут!”, лихо развернулся в три приема и укатил прочь, оставив нас в вонючем переулке, вымощенном булыжником. Над викторианскими печными трубами вздымались подъемные краны, подобно гигантским жирафам они уставились на нас с оранжевого вечернего неба. К нам вразвалочку подошли два африканца. Тот, что повыше, был затянут в шелковый фрак и обвешан золотыми украшениями.

— Этот, что ли, твой парень без имени? — спросил он у Ханны на конголезском суахили.

“Ты говоришь только по-английски, — заранее предупредила она меня. — Любой, кто владеет нашими языками, вызывает нездоровый интерес”. Я же в свою очередь договорился с ней, что для посторонних мы просто знакомые, а не любовники. Ханна впуталась во все это по моей милости, и я твердо намеревался по возможности ограничить ее участие в событиях.

— А в сумке что? — спросил тот, что пониже, тоже на суахили.

— Это лично для Батиста, — отрезала Ханна.

Первый подошел ко мне и тонкими пальцами прощупал содержимое сумки, прикинул ее на вес, но не открыл. Вслед за ним мы поднялись на каменное крыльцо. Его коренастый товарищ замыкал шествие. Внутри нас встретил новый шквал рэпа. В освещенном неоновыми лампами кафе пожилые африканцы в шляпах не сводили глаз с огромного плазменного экрана, где рвали глотки какие-то рэперы из Конго. Мужчины пили пиво, женщины — сок. За отдельными столиками, склонив головы в капюшонах, тихонько переговаривались между собой молодые ребята. Мы прошли вверх по лестнице и оказались в небольшой гостиной с обитыми ситцем диванами, тиснеными обоями и синтетическими коврами леопардовой расцветки. На стене висела фотография африканской семьи в воскресных нарядах. В центре мать и отец, семеро детей выстроились по росту по обе стороны от них. Мы сели: Ханна на диван, я — на стул напротив. Высокий замер у двери, притопывая ногой в ритме доносившейся снизу музыки.

— Тебе попить чего-нибудь? Может, колы?

Я покачал головой.

— А ей?

С улицы послышался звук подъезжающей машины. Открылась и закрылась дверца дорогого авто, затем на лестнице раздались шаги. Батист оказался лишенной изящества копией Хаджа — холеный, худощавый, с длинными руками и ногами. Все на нем было от лучших дизайнеров, начиная от солнечных очков “Рэй-Бэн”, ультрамодного пиджака, золотых украшений и заканчивая техасскими ковбойскими сапогами с вышитыми на них ковбойскими шляпами. Он вообще выглядел как-то неестественно, будто не только одежду, но и тело новое себе купил. На правой руке сверкнули золотые часы “Ролекс”. Завидев его, Ханна радостно вскочила, воскликнув: “Батист!” Не отвечая, он стянул пиджак, бросил его на стул и буркнул “Дуй!” нашему провожатому, который тут же умчался вниз по лестнице. Затем, расставив ноги, выпятил живот и раскинул руки, приглашая Ханну обнять его. После минутного замешательства она так и сделала, потом расхохоталась.

— Что это с тобой Америка сотворила, Батист? — удивленно спросила она, на английском, как мы и договаривались. — Ты стал такой… — она запнулась, подбирая слово, — такой вдруг богатый…

В ответ на это он, по-прежнему молча, чересчур нахально, как мне показалось, поцеловал Ханну сначала в левую щеку, потом в правую, потом опять в левую — а сам тем временем смерил меня оценивающим взглядом.

Ханна снова устроилась на диване. Я сидел напротив нее, моя сумка лежала рядом. Батист, куда более спокойный, чем мы, тяжко рухнул в обитое плюшем кресло и вытянул ноги в сторону Ханны, будто норовя обхватить ее коленями.

— Ну так из-за чего сыр-бор? — требовательно осведомился он, засунув оба больших пальца за пояс от “Гуччи”, как Буш с Блэром на известной фотографии.

Я начал осторожно, убежденный, что сперва должен подготовить его к шокирующим известиям. Как можно мягче — и, задним числом вынужден отметить, с известной долей занудства мистера Андерсона — я предупредил, что мои сведения, по всей вероятности, разрушат некоторые его привязанности и ожидания, связанные с уважаемым и популярным среди конголезцев политическим деятелем.

— Ты про Мвангазу, что ли?

— Боюсь, что да, — грустно кивнул я.

Мне неприятно, сказал я, приносить дурные вести, однако я дал обещание своему знакомому, чье имя называть не стану, и должен его выполнить. Этого вымышленного персонажа мы с Ханной после долгих споров решили ввести в игру. Кстати, меня невыносимо раздражают собеседники в темных очках. В исключительных случаях я даже от своих клиентов требовал снимать очки во время переговоров, чтобы не снижать мои коммуникативные способности. Но ради Ханны я велел себе не связываться с ним и потерпеть.

— Что еще за знакомый? Мужик? Баба? — спросил Батист.

— Этого я, к сожалению, открыть не могу, — ответил я, довольный возможностью сразу укрепить свои позиции. И примирительно добавил: — Давайте для простоты говорить о нем в мужском роде. Словом, этот мой друг, честнейший человек и достойный, как я считаю, полного доверия, выполняет сугубо конфиденциальные задания правительства.

— Британского, что ли, мать его, правительства?

За презрительное ударение на слове “британского” вкупе с темными очками и американским акцентом он бы у меня получил на орехи, если б Ханна не ценила его так высоко.

— Так вот, обязанности моего друга, — продолжил я, — обеспечивают ему регулярный доступ к секретной связи между странами Африки и определенными европейскими структурами.

— Что за структуры? Ты про правительства или про что?

— Нет, не обязательно, Батист. Не все структуры — правительства. Многие из них обладают куда большей властью и свободой. А также располагают куда большими средствами.

Я взглянул на Ханну в поисках поддержки, но она сидела с закрытыми глазами, будто молилась.

— Мой друг рассказал мне строго по секрету, после мучительных сомнений, — я решил без обиняков переходить к сути, — что недавно на одном острове в Северном море произошла тайная встреча, — я сделал паузу, чтобы до него дошло как следует, — в которой принимал участие ваш Мвангаза и, как ни прискорбно мне это сообщать, представители некоторых вооруженных формирований из Восточного Конго.

Я внимательно следил за выражением нижней половины лица Батиста на предмет каких-либо признаков ужасающего озарения, но у него лишь чуточку сжались губы.

— А также представители некоего офшорного анонимного синдиката зарубежных инвесторов. И на этой встрече была достигнута договоренность, что все вместе они, с помощью западных и африканских наемников, совершат военный переворот в Киву.

Я опять замолчал, ожидая хоть какой-то реакции. Напрасно.

— Тайный переворот. Неофициальный. В нем будут задействованы местные боевики, с которыми заключена сделка. С одной стороны отряды маи-маи, с другой — воины баньямуленге.

Что-то заставило меня умолчать о причастности Люка и Хаджа. Я еще раз взглянул на Батиста, желая все-таки понять, как он воспринимает мои слова. Насколько я мог судить, через свои очки он пялился на грудь Ханны.

— Предлогом для проведения этой операции, — я настойчиво повысил голос, — является создание справедливого демократичного Киву, объединяющего все племена, и на юге и на севере. Однако истинная цель несколько иная. На самом деле Синдикат стремится выдоить из Восточного Конго все полезные ископаемые, на какие только сможет наложить лапу, в том числе огромные запасы колтана. Это принесет баснословную прибыль инвесторам, но населению Киву не даст вообще ничего.

Он не шелохнулся, не изменилось и направление, куда были обращены его темные очки.

— Местных жителей ограбят. До нитки, как обычно, — горячился я, уже понимая, что говорю сам с собой. — Как повелось с незапамятных времен. Политическая авантюра, иными словами. — Главный козырь я придержал напоследок: — Киншаса участвует в заговоре. Она закроет глаза на происходящее, если получит свое, то есть в данном случае — Долю Народа. Всю целиком.

Где-то наверху заплакал ребенок, но его тут же утихомирили. Ханна рассеянно улыбнулась, однако улыбка предназначалась ребенку, а не мне. Непробиваемое лицо Батиста никак не изменилось, и его равнодушие отбивало у меня всякое желание говорить дальше.

— И когда вся эта фигня якобы случилась?

— В смысле, когда я разговаривал с другом?

— Да эта твоя встреча на гребаном острове, парень. Когда именно?

— Я же сказал: недавно.

— “Недавно” — это пустой звук. Как недавно? Когда — недавно?

— На прошлой неделе, — ответил я. Когда не знаешь, что сказать, держись ближе к истине.

— А он сам-то был на этой встрече, твой безымянный приятель? Он что, сидел там с ними на гребаном острове, своими ушами слышал, как они договаривались?

— Он читал бумаги. Отчеты. Я уже говорил.

— Читал бумаги, значит. Подумал: что ж это, мать твою, творится — и прямиком к тебе.

— Да.

— Но почему?

— У него есть совесть. Он осознал масштабы обмана. Ему небезразлична судьба Конго. Он против того, чтобы кто-то ради собственной прибыли развязывал войну в чужой стране. Разве этого мало?

Судя по всему — мало.

— Но почему именно к тебе, а? Он что, какой-нибудь белый либерал и чернее твоей рожи не нашел?

— Он обратился ко мне потому, что ему не плевать на нашу страну. Вот и все, что вам нужно знать. Мы старые друзья, как так вышло — не важно. Он знал, что у меня есть кое-какие связи с сообществом и что сердце мое принадлежит Конго.

— Да иди ты. Врешь небось.

Батист вскочил и зашагал по комнате, ковбойские сапоги утопали в длинном ворсе золотого ковра. Нарезав пару кругов, он остановился перед Ханной.

— Допустим, я поверил этому мудаку, — сказал он ей, кивая на меня. — Ну или типа поверил. Может, ты и правильно сделала, что привела его ко мне. А его черная половина, часом, не руандийская? По-моему, так и есть. По-моему, в этом и ключ к его россказням.

— Батист, — прошептала Ханна, но он и бровью не повел.

— Ладно, не отвечай. Ограничимся фактами. Факты следующие: этот твой приятель тебя трахает, так? А приятель твоего приятеля знает, что он тебя трахает, вот и пришел к нему. И рассказал твоему приятелю байку, которую тот пересказал тебе в койке. Ты, разумеется, из-за этой байки всполошилась, поэтому привела своего кобеля ко мне, чтобы он здесь, передо мной, ее повторил. Именно на это и рассчитывал приятель твоего приятеля. Мы называем такие фокусы дезинформацией. Руандийцы на ней собаку съели. У них есть специальные люди, которые ничем другим не занимаются, только дезу толкают. Объясняю популярно, о’кей?

Он все еще стоял перед Ханной. Непроницаемые очки повернулись ко мне, потом обратно к ней.

— Вот как это работает. Великий человек, поистине великий — я имею в виду моего Мвангазу — несет моей родине послание надежды. Мир, процветание, справедливость, единство. Но великий человек не друг руандийцам. Он знает, что его мечта не сбудется, пока руандийцы на нашей земле ведут свои грязные войны, паразитируют на нашей экономике, эксплуатируют наш народ и рассылают отряды убийц, чтобы нас уничтожить. Вот он и ненавидит мерзавцев. А они ненавидят его. Меня, кстати, тоже. Знаешь, сколько раз эти гады пытались вывести меня из игры? А теперь пытаются вывести из игры Мвангазу. Как? Распространяя ложь среди его соратников. В чем ложь? Ты только что слышала. Ее произнес твой приятель, который тебя трахает: “Мвангаза продался белым! Мвангаза заложил наше исконное достояние воротилам из Киншасы!”

Не обращая более внимания на Ханну, он развернулся ко мне. Музыка, доносившаяся снизу, сквозь золотой ковер, вынудила его повысить голос.

— Тебе вообще известно, что даже маленькая спичка, брошенная в Киву, может вызвать грандиозный пожар во всем, мать его, регионе? Доступна эта информация твоим мозгам?

Я, кажется, кивнул: да, мол, известно.

— Так вот, ты и есть эта гребаная спичка, понял? Даже если ты ничего такого не хочешь и действуешь из лучших побуждений. А этот твой приятель без имени, который так любит Конго и желает защитить его от белых захватчиков, — подлый руандийский таракан. Ты не думай, что он один такой, нас штук двадцать разных источников кормят этой байкой, наперебой утверждая, что Мвангаза — мерзавец, наипервейший антихрист всех времен. Ты, случайно, не играешь в гольф? Как тебе досуг благородных людей? Вы, бля, увлекаетесь гольфом, сэр?

Я помотал головой.

— Не играет он, — пробормотала за меня Ханна.

— Говоришь, эта судьбоносная встреча состоялась на прошлой неделе? Так?

Я кивнул: да, так.

— А ты знаешь, где был Мвангаза всю прошлую неделю? Каждый божий день, без единого исключения, с утра до вечера? Проверь его квитанции за использование поля для гольфа. Он отдыхал в Марбелле, на юге Испании, играл в гольф, перед тем как вернуться в Конго, чтобы продолжить свою героическую борьбу за мир. А ты знаешь, где я был всю прошлую неделю, каждый долбаный день до вчерашнего вечера? Проверь мои квитанции. В Марбелле, играл в гольф с Мвангазой и его самыми преданными, самыми близкими соратниками. Так что изволь, если, конечно, тебе не трудно, передать своему другу-приятелю, чтоб засунул себе в жопу свой остров и все свои грязные измышления заодно.

Все время, пока Батист говорил, его часы, с браслетом в восемнадцать карат и фазами луны на циферблате, как будто подмигивали мне. И чем дальше, тем настырнее и наглее.

— Тебя подвезти куда-нибудь? Или такси заказать? — спросил он Ханну на суахили.

— Спасибо, мы сами, — отказалась она.

— А в сумке у твоего кобеля есть что-нибудь для меня? Клеветническая писанина? Кокаин?

— Нет.

— Когда он тебе надоест, свистни.

Я вышел следом за Ханной через кафе на улицу. Напротив входа во втором ряду был припаркован новенький черный лимузин, за рулем сидел шофер. Чернокожая девушка в платье с глубоким вырезом и белой меховой накидке испуганно глядела из заднего окна машины, словно опасалась за свою жизнь.