Песок

Часть VII. возвращение

Дневник девочки Лесси. На Омегу и обратно.

Здесь становишься тем, кем легче быть. Чтобы не думать о теле. Это индивидуально. Кому — то удобнее быть лысым. Кому — то черным, кому — то белым. Омега любит давать шансы. Улучшать функционал. Но она всегда играет по крупному и с большими числами.

Здесь немногие становятся по-настоящему близки, потому что заболевания Омеги любят одиночество.

Жажда поиграться ядерной силой Омеги — самая ранняя и самая опасная стадия заболевания Омегой. Комплекс демиурга. Наипростейший способ излечения — кулинария, йога и водные процедуры.

Вторая стадия — чуткое понимание того, что каждое движение души, сознания и в меньшей степени тела имеет здесь высочайший вес, ценность и значение, несравнимые с прежними земными. Когда в полной мере это осознаешь, наступает пронзительная печаль, непривычная и незнакомая раньше — самая унылая стадия болезни, поэтому местные стараются сразу перейти к следующим.

Третья стадия — желание узнать всё о том мире, что остался за пределами Омеги, о том, что в действительности терзает или делает людей счастливыми.

Самая тяжелая, беспросветная и мучительная стадия — последняя. Это зудящая внутри невозможность оставаться никем, желанием перестать быть пустым местом, чьим — то информационным двойником. Жажда возвращения на Землю. Жажда обретения формы, пусть даже такой, которую придется делить с кем-то еще, возможно гораздо менее опытным, чтобы суметь сохранить оболочку тела исключительно для себя.

Есть и переходные стадии. Если это заболевания некоего высшего существа, управляющего течением жизни, то оно очень похоже на нас.

Какое хобби поможет вам забыться?

Чтобы изменить все вокруг не потребовалось особых внутренних усилий — череды оргазмов без помощи рук. На его чувства происходил чуткий ответ пространства. Не было необходимости артикулировать, произносить заклинания, мыслить о том, что он хотел видеть рядом.

И трехэтажный дом (розовые стены, зеленые остроносые остроголовые башенки), и пейзаж, напоминающий Rīgas Jūrmala, выросли из-под земли со скоростью в несколько морганий. ПИФ обзаводился движимостью и недвижимость так же быстро как прежде щетиной. Быт сам образовывался на нем, нарастал, как волосы или ногти. К слову, волосы и ногти на Омеге не торопились прибавлять в длине.

Стул, кровать, домашние тапочки, свежие продукты, в основном овощи — фрукты, молочное, творожное, выпечка… Стоило получить все это без каких — либо ограничений, чтобы убедиться — значения подобных излишеств ничтожно.

Омега признала в беглеце своего, оценила усилия, которые он приложил, чтобы добраться до нее и не скупилась, сама подыскивая соответствующие ПИФу формы — щедрая субтропическая растительности, стальная морская даль под привычно нахмуренным небом, несколько бесхозных океанских яхт у линии прибоя.

Натертый паркет блистал, по просторной гостиной гуляли морские ветра, на мраморных перилах балкончика дымилась крохотная чашечка кофе. Бухта внизу радостно шумела — высота волн подчинялась настроению ПИФа.

Наконец, у горизонта хмурое небо истончилось и взошло солнце — маленькое, красное. Не определив перспективу движения — вверх или вниз, оно висело над горизонтом, не двигаясь. Оно по-разному грело в разное время условных суток Омеги. ПИФ чувствовал за этим скромным фанерным пятнышком большой потенциал — готовность разрастись в полнеба.

Пластилин вокруг благодарно оживал, и не было в этом ничего тектонически грандиозного. Наоборот, ПИФ уверился — именно так должна выглядеть реальность: легкая, неназойливая конструкция, туманные капельки на стекле, появившиеся из-за неосторожного дыхания Творца. Её можно совершенствовать и дорабатывать, но одно неосторожное движение — и реальность перестанет мешать первозданной прозрачности.

Каковы ингредиенты счастья?

Он вел здоровый образ жизни, хоть и чувствовал удовольствия тела словно издалека. У него почти не было необходимости:

— в еде — пончики, по всей видимости, только что испеченные в московском зоопарке, съедались исключительно из-за самых радужных воспоминаний об их вкусе.

— во сне — но ПИФ позволял — таки себе нежиться в постели.

Здесь, на рубеже всего и вся, ПИФ периодически сбрасывал оцепенение одиночества. Под аккомпанемент чаек он совершал пробежки по узенькой тропке, виляющей меж сосен. Скатывался в песочный карьер, бросался в море. Все эти дни погода оставалась мягкой — легкий бриз, щекочущий припек солнца, обжигающая свежесть волн.

Море ежеминутно становится все более реальным. Оно благодарно облизывало пальцы, подкатывалось, утаскивало, возвращало. ПИФа не покидало ощущение — пространство вокруг уплотняется, набирает силу, обрастает мясом.

«Примерно с той же скоростью, какой Земля это мясо теряет?»

Настроения тех, кто пребывал в поселке, не доносились через расстояния. Десяток полей, засеянных неплодоносящими травами, столько же березовых перелесков оказались непроходимой нейтральной полосой между ПИФом и другими жителями Омеги.

Поначалу он надеялся — Ляпа или иной непокорный поселенец отыщут его, начнутся расспросы — переговоры — противостояние, и, конечно, кто-нибудь согласится остаться в здешнем курортном великолепии. Ради этого и навешивал новые виньетки — пьяные сосны над песчаным косогором к морю, широкая полоса прилива, терракотовый цвет скал, уплывающих во все более густую дымку справа и слева.

Потом ПИФ решил — либо диссиденты не могут найти дорогу к морю либо Вильгельм запирает гонцов в подвале. Поселок окружен противотанковыми рвами, зыбучими песками, выходами магмы на поверхность… железной волей Хранителя.

«Между мной и остальными жителями навечно обрушен железный занавес? Или они готовят агрессию? Мой комфортный, но бессмысленный и бестолковый мирок скоро будет стерт с лица? Ампутирован за свою пеструю немощь?».

Попытки ПИФа пробудить в себе способности изменять мироздание, на краю которого обосновалась Омега, вызывали лишь метаморфозы пейзажа вокруг, неприятное потрескивание в голове и ни одного отклика на Земле.

Тем строже были мысленные обвинения ПИФа в адрес всемогущих жителей Омеги.

«На Омеге необходимо мыслить галактиками, а не березовыми рощицами. А они — стиснули вокруг себя это пространство. Как зубы. И терпят».

ПИФ видел предназначение Омеги в ювелирном управлении Землею, Вселенной.

«А я так и останусь двуликим Янусом, обремененным попеременно состояниями абсолютного всесилия и полнейшей беспомощности».

А вы разговариваете с невидимыми собеседниками?

Скоро ПИФ перестал изощряться в увлекательном повторении приятных земных ландшафтов. Его увлекло грандиозные события, развернувшиеся на Земле сразу по завершении поединка на вечевом поле.

Подмороженные чувства ПИФа чуть оживали, когда он наблюдал, какие комбинации, какие потрясающие сюжеты складывались там, откуда он пришел и куда уже потерял надежду вернуться.

«Но ведь не я виноват в тех умопомрачительных метаморфозах? — вновь и вновь задавал себе ПИФ вопрос и отвечал. — Нет! Мои архитектурные потуги бесплодны. Мои чувства, воплотившиеся в здешнюю идиллию, вторичны. На них нет отклика Земли».

ПИФ поймал себя на мысли, что отчаянно скучает не по Земле, не по Ляпе, а по Гоше — человеку, который мог не только все объяснить, но и скрасить окружающий ПИФа «кошмар несостоявшегося Демиурга».

Катастрофы, наблюдаемые на Земле, подтверждали опасения Гоши и Хранителя о роковой роли Омеги. По истечению месяца ПИФ нашел простое решение, как включиться в работу по спасению, а не погребению Земли.

Он просто вырезал те десять километров, что отделяли его от других людей. Теперь сосново — песчаный спуск к воде начинался в пятистах метрах от границы поселка — и море, и остров в заливе, и дом на острове можно разглядеть с чердаков.

Дом поросенка должен быть крепостью?

ПИФ с тоской и нетерпением вглядывался в неуютный ландшафт поселка, по которому словно катком проехались. Казалось, жителей спешно переселяли, а дома обстреливали из крупнокалиберных орудий. На улице валялись спартанские вещи обитателей. ПИФ с изумлением крутил бинокль — вот стул, матрас, распоротый мешок с крупой, пролом в стене дома.

Во многих местах высажены критически экзотические деревья — эвкалипты, секвойи, можжевельник, самшиты (потрясенно моргая, ПИФ угадывал названия). Заросли боярышника покрыли плеши.

Палисадники многих домов искорежены, земля изрыта траншеями, темнеют язвы пепелищ. ПИФ догадался — выгорели дома тех, кто неумеренно распустился после его стычки с Хранителем. Гуру огнем и мечом восстанавливал порядок?

И совсем невозможное — у выпуклой стены эстрады валялись люди. Спят? На улице! Пьяные? Мертвы? Какие тайфуны и снегопады должны пройти по Земле из-за подобного насилия?! Или Земля оглохла и для Её потрясения требуются более жесткие перемены на Омеге?

«Возможно виноновата не эта странная, похожая на сон территория. Возможно, таких Омег по всему периметру Вселенной натыкано».

— Другой Омеги нет, не было и никогда не будет. Аминь. Это единственный и неповторимый шанс человечества! — одернул себя ПИФ и вновь приставил к глазам бинокль.

Вроде бы шевелятся. Связаны? ПИФ стал крутить бинокль по сторонам, ожидая увидеть другие свидетельства раздора и разорения, кровавые сцены, фигуры в хаки, перебегающие от дома к дому с автоматами наперевес.

В поселке должно твориться невообразимое. Он должен кипеть как расплавленный котел — потому как на Земле по — прежнему происходят изменения, достойные полотен Босха и Гонсалеса.

ПИФ привычно заглянул по ту сторону бытия — люди на Земле стремительно старели. Те, кому было двадцать пять календарных лет, через несколько часов выглядели и чувствовали не менее чем на тридцать.

«С такой скоростью человечество скоро закончится. Где кухня, на которой готовится этот кошмар?», — бинокль ПИФа упирался в фасады домов, пытаясь идентифицировать домик для гостей, где возможно все еще живет Ляпа.

И Пух?

Как вы считаете, на каких фронтах идет сражение за будущее Земли?

На пороге домика стоял улыбающийся доктор Гоша. Даже бородка выглядела нарядной. Лучистым взглядом он оглядывал Ляпу, вид у которой к тому моменту случился скорее озадаченный, однозначно неприветливый и совершенно неизумленный.

— Больше не задерживаю Вас, — бросил Гоша хмурому Вильгельму, выглядывающему из-за плеча. — Не имел чести быть представленным ранее, но наслышан — наслышан. Тепленький эпицентр гибнущей Помпеи — наилучшее место для знакомств. Скажите же старому, истерзанному похождениями доктору, где его друг Покрышкин.

Пафос изливался зря. Ляпа смотрела в треугольник бороды как баран на Триумфальную арку. Месяц не прошел зря. Омега навсегда стёрла с её лица вечно пульсирующее изумление. Татуировка на виске поблекла.

— Какой из них? Ваш, наверное, там, — Ляпа махнула в сторону спартанского окна. На горизонте над полоской воды висело маленькое красное солнце. Оно не двигалось ни туда, ни сюда. Рядом с идеальным кругом, торчал шпиль башни. — У нас стараниями Вашего поросенка уже месяц холокост, Ватерлоо и Тайпинское Небесное Царст….

— Видел — видел Хатынь вашу недожаренную, — перебил Гоша. — Из Вас, Александра Сергеевна, так же органично ЖЗЛ прет. Я обязательно нагряну к моему старому пациенту, а пока введите в курс дела. Вы захватили власть в столице мятежной Вандеи? Узнали где кнопка?

Доктор Гоша прошелся по комнате, нежно прикоснулся ко всем предметам, погладил бетонные стены жилища, нежилую поверхность деревянного стола, пробормотал «конечно, я ожидал другого… эта бытовуха очень оскорбляет бессчетное количество жертв».

— Кнопки здесь у каждого, — начала было Ляпа.

Настроение Гоши изменилось моментально.

— Бросьте эти мещанские бредни! — доктор помахал кулаком в сторону картонного солнца. — Размывание ответственности — кратчайший путь к катастрофической безответственности. У меня ровно сутки, чтобы зачистить здесь слюни и демократические сорняки. Где ключ к этому дачно — кооперативному убожеству? В черных кожаных чемоданчиках Вильгельма?

— Всем заведует великолепная двойка — Вильгельм и Луиджи, — пробормотала Ляпа и подытожила официальной версией. — Если бы не они, Земля сорвалась бы с орбиты, выдохлась или сдулась, вымерзла или выгорела.

— Никогда не сомневался насчет Луиджи. Он в одиночку может сместить парламент любой прибалтийской республики, — Гоша остановился перед Ляпой, вид его был безупречен: темный галстук, изящная тройка цвета зелёный папоротник. — Вы же, Александра Сергеевна, для меня чуть более щекотливая загадка. Я — таки профессионалом числюсь. Ученым. Физиком! Без пяти минут мировая знаменитость. Без десяти — нобелевский лауреат. Но Вас продифференцировать не могу.

Гоша сел на табуретку:

— Мне потребуется несколько часов, чтобы приструнить Омегу и всех нахалов, ее населяющих. Только не надо вновь убеждать меня, что у вас тут коллективный разум. И вы тут не при чем. «Омега взбесилась», «ситуация вышла из-под контроля». Лунатики попрятались по норам и дрожат. Нет спасения. Срочно требуется перезагрузка! Я уже наслушался этих баек от Вашего карателя Вильгельма. Он сразу проинструктировал относительно чекистских мероприятий, которые вы здесь вытворяете. Оказывается, чтобы меня не внесли в расстрельный список, я бревном должен лежать в этом доме! Только одну версию Хранитель старательно прятал. Простую, элегантную, единственно верную на мой взгляд, — Гоша всматривался в Ляпу, словно она точка на горизонте. Ляпа опустили глаза. — Истина в том, что все вы тут стали бессильны после того, как Омега выбрала хозяина! Или хозяйку. Здешние побоища, казни, позор и разорение, из-за того, что каждый из вас почему — то полагает, что Омега выбрала его.

Равнодушие на лице Ляпы смотрелось хуже, чем бородавки. Бабочка уже не порхала, а была словно распята на виске или пришпилена к нему булавкой.

— Последняя новость о большой Родине. Уже сегодня связь с ней истончится. Вы не только перестанете воображать себя демиургами, вы перестанете путешествовать на Землю. Вернуться никто не сможет. Даже я — самый умный, сметливый, знающий об Омеге в сотню раз больше, чем все ее вместе взятые жители. В десятки раз больше, чем ваш полоумный, но щепетильный Хранитель. Проект «Омега» закрывается. Поняли?! Все здешние жители навсегда останутся тленом галимым. Никто, никогда и нигде больше не почувствует, что мы существовали и что-то значили для человечества. Нам останется покорно перестать быть, словно и никогда не было.

Гоша пошел в соседнюю комнату, бесцеремонно покопался в шкафу, заглянул в ванную, принес отломанный кран, примериваясь для удара, несколько раз взмахнул им:

— Я уверен — безболезненно и равнодушно самоистребиться нам не удастся. Как же! Повелители мира не смогут послушно удавиться у себя в домиках. Сначала требуется перегрызть друг другу глотки! Поэтому вооружайтесь, господа, вооружайтесь! Адью!

У двери он остановился:

— Александра Сергеевна, мы же с Вами обо всем договорились перед операцией, — в голосе доктора Гоши отчетливо звучала угроза. — Вместо того чтобы взять власть в свои крепкие руки и восстановить дееспособность этой конструкции, Вы вили любовное гнездышко? Нехорошо.

— Я искала человека, которого люблю.

— Не отделывайтесь оправданиями постаревшей шлюхи.

Девушка отвернулась к оконному переплету неба. Оттуда шумели уцелевшие деревья. Как сети забрасывало теплые лучи маленькое новорожденное солнце. Вылепленный Покрышкиным морской бриз дотягивался до ее разгоряченного лица.

И главное, Омега ослабила хватку — шпиль дворца, с утра торчавший за окном, начинал действовать на Ляпу как глицерин на актеров. Её глаза блестели, слеза скатилась по щеке. Девушка незаметно промокнула ее рукавом своего почти свадебного платья.

Несмотря на прежнюю непрозрачность ее чувств, Гоша уловил настроение:

— Вы бы навестили нашего друга, — уже не столь жестко проговорил он. — Пока не поздно, — и с треском хлопнул дверью, которая долгие тридцать дней защищала Ляпу от того, что творилось снаружи.

До того, как О’Хели начнет крушить коллекцию песка, оставалось менее часа.

Никто не мог представить, какой кошмар здесь начнется, когда с Омеги окончательно падут оковы сна.

Какие нерешенные вопросы остались у вашей любви?

Ее лицо заполнило окуляры столь неожиданно, что он чуть не выронил бинокль в море.

«Чего ты ожидал? Ты надеялся — она пришла. Омеге нравится исполнять самые тайные чаяния. Бойтесь ваших желаний — они могут исполниться[36]».

Фигурка трепетала над землей как огонь над тающим парафином свечи. Мимолетность и неповторимость каждого движения гипнотизировала. Проплыв от окраины поселка до песчаного склона, Ляпа не растаяла в воздухе.

ПИФ мог бы вечно наблюдать ее неуверенную походку, но он побежал к лодке — в десять гребков преодолел неспокойные волны бухты.

Дно заскрипело по песку. ПИФ бросил весла и как ужаленный выпрыгнул на мелководье. На вершине косогора ветер рвал с Ляпы шикарное кремовое платье.

«Главное оставаться уверенным. Зачем я ее жду? Зачем она идет ко мне? Сравнить? Извиниться? Остаться со мной? Не может же она по очереди жить со мной и снова со мной? Ладно бы между мной и ним пролегала пропасть в несколько лет. Разное количество морщин, шрамов, седых волос. Но у нас даже стрижка одинакова!» — ПИФ не первый раз мучил себя подобными вопросами, — Выходит — во всем виновата душевная трещинка длиной в три недели».

То, что Ляпа уверенно осталась с Пухом, по — прежнему изматывало и обижало ПИФа.

«Одно знаю точно: я — это не он. Значит, Ляпа все-таки предала меня?».

В сближении фигур было столько кинематографичного, что он в очередной раз подумал — их давно поместили в пестрый интерьер и теперь выстраивают комбинации так, чтобы движения и чувства стали, наконец, отточены, чисты и безупречны.

Ляпа легко скользила по песку. Белое платьице, босоножки в руках. Где она отыскала на Омеге это воздушно — курортное одеяние? Хранитель устроил неделю гламура, потом выжег не всех модниц?

Если бы ПИФ не поймал ее миниатюрное тело, она бы просвистела мимо и шлепнулась в воду.

— Здравствуй. Не смогла удержаться. Думала о тебе и днем, и ночью, — призналась Ляпа, отстраняясь. «Так вот, какой тусклой стала она, стоило Омеге соскрести с неё позолоту изумления».

— На Омеге стали различать времена суток? — ПИФ изо всех пытался скрыть волнение.

— За последний месяц здесь все оттенки радуги. Омега немного ожила и надорвалась. Ты разбудил бурю.

— Чтобы отжать ветер, — закончил ПИФ. — Ты поэтому осталась с другим? Потому что я поступил правильно? Тебе нравятся нерешительные мальчики?

— Я осталась в поселке, потому что нужна Пуху больше, чем тебе.

— Именно так большинство женщин объясняет свой нерациональный выбор.

— Никому никогда не обещала быть рациональной.

Ляпа и ПИФ присели на холме, прямо на пушистой, чуть выгоревшей траве. С одной стороны дышало море, с другой как обратная сторона луны — раскинул свои шахматные сети поселок Омеги.

— Что вы наделали с дачным кооперативом Вильгельма? — ПИФ пододвинулся ближе к девушке: Ляпа на расстоянии руки — это все еще недостаточно близко.

— Сложно остановиться, когда видишь распоясавшихся демиургов. Человечество страдает, заливается слезами, люди перестаю понимать друг друга. Мы как по яйцам ходили, чтобы не допустить большей беды, а какой-нибудь гад сходил с ума и, например, строил на своём участке бассейн. Луиджи и Вильгельм принимали меры.

— Лупить осколочным — так называется скромное «принимать меры»?

— Не то, чтобы я одобряла, но Вильгельм и его команда действительно вполне себе милосердны. Усмиряли только особо рьяных. Не тех, кто втихаря себе евроремонт мостырил, набивал свои хижины съестной и несъестной всячиной, а тех, кто баламутил, по улицам ходил и орал, что из Омеги надо сооружать новую Вселенную.

— Вы отважились и на такие предложения?

— Увы. Например, мой сосед Гури, этнический навахо, предлагал сбросить Землю как прогнивший балласт, отживший придаток, устроить на Омеге рай для избранных. Согласись, пальцы сами тянуться к курку! Что ты на меня смотришь?! Я в этом не участвовала — у Вильгельма добровольцев для зачисток хватает!

— А что за поленница связанных у эстрады?

— Недвиженцы — фанатики другого рода. Горячо и до полного бесчувствия раскаиваются в наших грехах и грехах Омеги. Руки на себя наложить на себе не могут — вот и просили связать. Третий день лежат и надеются выключиться. Якобы из-за их бедных головушек моря и океана на Земли вот — вот пересохнут, континенты сотрясутся и расколются. На них никто уже не обращает внимания. Каждый носит себя как бесценный сосуд — средоточие всех бед и надежд человечества.

— Пойдем искупаем наши сосуды, — то ли от его туманных пока желаний, то ли по другим неизвестным причинам солнце стало припекать непривычно и убедительно. Чайки закричали по — особенному тревожно.

Ляпа тоже обратила на это внимание:

— Сдается мне, в этом мирке ты можешь даже температуру воды и подводные течения регулировать?

ПИФ скромно кивнул:

— Чтобы произвести на тебя впечатление, готов организовать здесь миграцию кенгуру — однолеток.

Вместо этого его возбужденный разум отчудил совершенно другое. На расстоянии вытянутой руки грохотал грузовой состав. Вагонов сто не меньше.

— Вот. Уголек пошел, — радостно протараторил Покрышкин. — И пропан.

Вагоны были обляпаны грязью. Цистерны, платформы, зеленые столыпинки. Остро пахнущие. Пышущие теплом. Живые. Настоящее будущее России.

Ляпа с ужасом смотрела, как поезд несется вдоль береговой линии. Такой кошмар она видела только в Феодосии.

— Кто их пилотирует?

— Я. У меня пока не получается придумывать живых людей. Иначе давно сочинил бы себе Пятницу. Завтра бронетехнику пущу. Самооборона и все такое. Мне же придется защищать себя от Вильгельма. Приходи посмотреть, — выжидающий взгляд в нутро зрачков.

Уплывая к горизонту, поезд ставит уверенную запятую между возвышающихся там скал.

«Запятая в никуда. Вместо многоточия».

— Вот моя экспансия жизни.

— Печально, когда экспансия жизни начинается с пропана, — Ляпа впервые улыбнулась. — Месяц назад, когда ты ушел, у нас многие начали с того, что посадили всякую пеструю хню вокруг домов. И значительная часть человечества перестала генерировать дендриты, способные сохраняться более чем на год.

— Ну и хорошо. Земля скорее самоистощится, если мы ничего не будем делать. Твоим односельчанам надо было наслаждаться тем, что они умеют делать. А умеют они самое главное — менять картину мира.

— Они боятся наслаждаться тем, что картина мира превращается в карикатуру. Они думают, что ты — основной виновник бед на Земле. Они хотят, чтобы ты исчез.

— А ты?

— Ты прав — пойдем, искупаемся. Оценим морские масштабы твоего величия.

ПИФ долго уговаривал Ляпу купаться голой. Его аргументы «зачем тебе свои воздушные одеяния полоскать?», «самозванцы Покрышкины, даже тот хрен, что остался на Земле, видели тебя как облупленную», «нерационально делать из меня исключение» подействовали не сразу.

ПИФу пришлось первому забежать в воду и, отвернувшись, ждать, когда к нему присоединится Ляпа.

— Надеюсь, в поселке с тобой не произошла какая — нибудь мутация?

— Мутация произошла со мной значительно раньше. Когда я полюбила тебя, — такой простой ответ заставил ПИФа надолго проглотить подколки и любые другие темы для разговора.

Плавали молча. В песок легли животом, повинуясь неловкости, которая сразу после признания Ляпы захватила пространства между ними.

Какая из теорий происхождения государства вам по душе?

На его вопрос «есть ли у Вас карта этого безобразия» Хранитель ответил: «Лет пятьдесят назад их приходилось перерисовывать каждую неделю. Сейчас изображать нечего — все перед глазами», — и жест в сторону одинаковых домиков, словно построившихся в очередь к площадке с летней эстрадой.

Красные тропки расходились лучами от эпицентра поселка, березы на периферии даже не покачивались — стерильная картина стерильного мира. Лишь на горизонте вокруг шпиля диснеевского замка кружатся чайки.

Его мечта не могла выглядеть по — бюргерски правильной, расчерченной и завершенной. Доктор ожидал увидеть на Омеге беспросветное трэш — шапито, сонм спятивших демиургов — беспредельщиков, в каждом из которых бурлила ядреная смесь князя Кропоткина, Кампанеллы и графа Калиостро.

— Тьфу, — вслух выругался доктор Гоша, — Я даже думать начал как бедняга ПИФ. Хороший он парень. Жаль иногда мешается под ногами. Как предупреждения Минздрава на сигаретах.

По расчетам Гоши на Омеге могли процветать любые формы жизни и вымысла — хоровод бородатых нимфеток, супергерои, скрещенные с греческими богами и космическими тварями, бесконечная мутация всемогущих разумов, но только не эта безбрежная унылость, унылая безбрежность.

«Как же неприхотлив человеческий разум, если готов выстелиться садовыми домиками! И закончиться в этом! Бесплодное совершенство».

Доктору хотелось сбежать с Омеги — оставались считанные минуты, и связь Земли и Омеги истончится до прежней доисторической. Шансов уйти не останется.

«Сотни экспериментов. Десятки личных дел ушлепков. Я словно прожил здесь несколько жизней. Думал, знаю об Омеге все. Надеялся — увижу, пойму, покорю. Veni, vedi, vici …»

Попав сюда, доктор засомневался, что справится с поставленной задачей. Прошлый месяц, начавшийся отправкой трех волонтеров, стал для него чередой кошмаров. из-за ужаса дикого и непонятного, разраставшегося на Земле, то, чему он отдал львиную долю своей жизни, грозило сорваться. Безупречный «Проект Омега» затрещал по швам. Сычей становилось все труднее водить за нос.

Гоша хотел создать рай для себя и как можно большего числа людей («для всех нельзя — так не бывает; энергоемкость благоденствующего общества зашкалит за допустимые пределы») — стать кем-то вроде Бога. Скромного, неизвестного и незаметного — вполне честолюбивая мечта для хорошего физика. Но прежние грандиозные замыслы уже не реализовать.

«Мир сдвинулся, как говаривал наивный старина Стивен Кинг. Придется играть с Омегой и ее невольниками ва — банк».

Ему потребовалось побродить по этому провинциальному аду, послушать, простучать его, чтобы изменить свое первоначальное ощущение разочарования.

— Так вот, какая Она, — восхищенно бормотал он, прогуливаясь тенистыми тропкам Омеги. — Единственно возможная и приемлемая форма божественного бытия.

Доктор Гоша подходил к домикам, вслушивался, распознавал настроения своих и незнакомых ему ушлепков: «Британский аутист, выданный Штатам за взлом сайта НАСА, получивший пожизненный срок, шагнул на Омегу прямо из клетки. Турецкий писатель, написавший пару десятков неплохих стихов, но с большей изощренностью упражняющийся крепостью заварки чая или кофе. Бумата Мататацу — создатель финансовой пирамиды «Сэкай»…».

Доктор Гоша прислушался к изменениям, которые каждую секунду набирали вес. Омега оттаивала постепенно. Звенящая тишина наполнялась звуками. На соседней дорожке прошуршал по гравию велосипед. На нем горбился костлявый дядька в очках. Велосипед! Очки! Лихо гаркнула ворона. Птица! Да еще и эмоциональная!

Юноша с внушительной бородой сидел на траве у стены дома и курил! Борода! Сигарета!

Невероятные для Омеги события!

«Значит, операция по дезинтеграции зон G и Ch началась. Волонтеров кембриджской группы уничтожают. Искусственные хранилища песка разрушают. Обрываются связи, которые в последнее время протянулись между нашей Вселенной и Омегой. Рубикон пройде. Как сказал бы ПИФ — пусть Цезарь и Гай Светоний Транквилл восстанут и распишутся в ведомости».

Еще несколько часов и равнодушная безликость Омеги уродливо расползется, перерастет в жестокую ухмылку, обнажив зубы.

«От нынешней угрюмой, с трудом охраняемой безжизненности не останется и грамма? Как у бородатого Э. возникновение государства происходило? Банда, группировка, разборки, сферы влияния, Plunge Protection Team?[37] Интересно, на сколько карликовых государств можно нарезать проснувшуюся интеллигентную толпу в тысячу голов. Три? Четыре? Или Омегу начнут месить по классической схеме — черные и белые? Может мне стать предводителем белых демиургов? Всегда мечтал. Дроздовским Михаил Гордеевичем. Тьфу, опять ПИФ из меня лезет…».

Здесь его мысли оборвались. На одном из поворотов, где больные питерские сумерки Омеги сгущались почти до темноты южных широт, из-за кустов выскочила тень.

Когда пробуждение лучше, чем сон? Когда сон лучше, чем пробуждение?

Он ощутил тело целиком. Оно проступало на нем, оттаивало. Казалось — его набухший член и затвердевшие в камень яички разрывают норы в мягкой поверхности пляжа, чтобы окончательно овладеть и присвоить себе здешние первозданные территории.

Глаза Ляпы, жесткие как мокрый асфальт, искали отклика на ее признания. Их лица лежали так близко на подушках песка, что все остальное кроме взгляда теряло значение:

— Я, как и все остальные, считаю, что причастна к кошмару на Земле. Я вижу последствия каждой своей мысли. Я чувствую, что могу угробить этот бессмысленный и беспощадный муравейник. Не только заставить людей состариться и умереть в один день, но и менее искусно — положить на одну ладонь, другой прихлопнуть. Вот они где, — Ляпа протянула открытую ладонь к лицу ПИФа, обрубив потяжелевший взгляд. — Все эти суетящиеся миллиарды, переплетенные болезнями, историями, технологиями, пуповинами. Я могу случайно нарушить, порвать, изменить связи. — она ударила по ладони другой рукой. — Я совершаю по тысячу необратимых для человечества действий в секунду.

— И каждый на Омеге полагает себя виноватым в том, что происходит на Земле?

— Каждый, кроме тебя, — к ее щеке прилипли песчинки, составив архипелаг. Хотелось сдуть его — остров за островом.

«Просто соприкоснуться кожей. Ничего больше. Погладить носами соленую поверхность друг друга. Это жжж какую силу воли нужно иметь, чтобы не протянуть руку и не положить на эти холмики?»

— То есть каждый из ваших одурманенных пейзанцев огорченно думает — ну, вот у человечество отсохли руки от того, что я неуклюже споткнулся о порог баварского домика?

— Да. Мы четко улавливаем причинно — следственную связь. Я, например, связывала земные кошмары с тем, что назвала Хранителя черствым подлецом.

— Почему ты рассказала ему правду о его бездушности? из-за меня?

— из-за тебя. из-за Пуха, — она зачерпнула пригоршню песка — песок равнодушно просыпался сквозь ее пальцы. Легкий ветерок с моря не давал падать ему ровной струйкой, как того требовал закон тяготения, формулы и выводы которого пока оставались такими же немилосердными на Омеге.

ПИФ представил, с каким упоением он почувствовал бы связь, ставшую карой другим жителям Омеги. Земля, превратившаяся в зеркало каждого движения его тела и души! Немыслимые, потрясающие эмоции.

Но пока он всего лишь безответная боль от собственного бессилия.

«Демиург недовинченный… Как же сделать так, чтобы она осталась?».

— Может быть, Омега мстит нам, что мы используем ее как — то не так? Не по образу и подобию? Или она мстит мне потому, что я не уговорил тебя лететь со мной на Лемур? Не уговорил уйти из поселка?

Ощущения приливали с такой силой, будто все время пребывания на Омеге копились в укромных уголках тела, ждали подходящего момента, теперь накрыли всей своей первобытной мощью. Зверски хотелось окунуть во все это руки — волны, воздух, лежащую рядом с ним миниатюрную и давно любимую женщину. ПИФ прошептал ей:

— Оказывается, раньше я не понимал и сотой доли этого моря, этого шума сосен, — ее глаза оставались в той же близости — свалиться и утонуть. Их асфальтовая непробиваемость прояснилась, подсохла, на поверхность зрачков бросили горсть крохотных антрацитовых песчинок — они поблескивали, когда Ляпа покачивала головой. — Не понимал и тысячной доли того, как ты мне нужна!

Теперь словно кол стоял между ног. Опасаясь, что проткнет Омегу насквозь, ПИФ повернулся к девушке. Взгляд с вожделением фиксировал каждую деталь пробуждения Ляпы. Член, вспахав на песке лилипутскую траншею для лилипутов, принялся подрагивать на расстоянии одного колющего движения от Ляпы. Изумленный взгляд возвращался на её лицо.

Рука на бреющем полете пронеслась над ее спиной, не удержалась, спикировала южнее. Пальцы быстро заняли стратегическое укрытие в ложбине между высотами и замерли. То, что они зарывались глубже в мягкую поверхность Ляпы, можно объяснить их чудесным удлинением.

Девушка не отстранилась. Она все так же смотрела внутрь ПИФа. Зрачки меняли цвет. Их уже можно назвать серо — голубыми, и один из этих цветов вот — вот уступит. Губы покраснели, припухли, словно предыдущие сутки она целовалась и вытворяла ими многое из того, о чем сейчас можно читать по глазам ПИФа.

Его пальцы дотянулись. Внутри Ляпы оживился вулканический механизм, работу которого успешно скрывало ее невозмутимое лицо. Лишь ее податливое возбуждение, обжегшее пальцы, стало откровенным намеком к действию.

Уперев локти в Омегу, Ляпа приподняла плечи. Соски, взлетая, прочертили извилистые траншейки на песке — для более мелких лилипутов. В голове у ПИФа и без ослепительного вида уставившихся на него фигушек накопилась критическая масса образов. Сознание взрывалось вариантами того, что он должен немедленно сотворить с ожившей рядом плотью.

Он встал, схватил на руки Ляпу. Хотелось спрятать добычу в одной из комнат своего замка, чтобы как можно чаще навещать пленницу, заползать покорным скулящим псом, любить ее до изнеможения, вгрызаться в это тело как единственный плацдарм реальности.

ПИФ прижал Ляпу к себе — точно также как на Памире. Закинул ноги за спину, разложил легкое тело на себе, но не для того, чтобы карабкаться с ним сто метров по вертикали. Сейчас он перевоплощался в пульсирующий луч, соединяющий две точки, так давно стремившиеся друг к другу.

Потом они долго гладили лицо носами, то нежно, то страстно, словно копая кожу, губы проскальзывали друг по другу. Потом они купались — и все было необычнее, нежнее, солоней. Одуряющее громко, чем полчаса назад. Они болтали без умолку, каждым новым словом утверждая «мы живы, мы живем! это чудо!». Ни ПИФ, ни Ляпа не сомневались — за удовольствие вновь чувствовать себя придется расплатиться уже в ближайшие часы. Кровью?

— Пух сказал, что полюбил меня после фестиваля в Старой Ладоге. Помнишь?

— Этот отморозок соврал — я люблю тебя всю жизнь. Мы разные?

Ляпа кивнула:

— Как Плейбой и мурзилка. Я тоже люблю только тебя.

— А его? — оторопел ПИФ.

— Ему отныне и впредь останусь верна. Даже не пробуй понять.

ПИФ и Ляпа уселись голыми попами на теплый бетон, стали вглядываться в море, солнце и дальше — вглубь горизонта. Если посвятить подобному занятию несколько минут, все проблемы становятся значительно легче тяжелого морского дыхания.

— Я специально выстроил пирс для встречи с тобой. — ПИФ постарался сделать голос максимально колючим и сухим. — Эта бетонная дорожка далась мне сложнее, чем рощица, замок и скалы вместе взятые. Я каждую трещину на камнях выгравировал в голове, прежде чем Омега расщедрилась проявить волнорез.

В нескольких местах волны перекатывались через камни.

Каждая вторая волна дотягивалась до их ног, которыми они дразнили море. Красное солнце все еще не выбрало, куда укатиться.

Сейчас когда всё проснулось, они могли посвятить тысячелетия славному занятию разглядывания волн.

— Ты уйдешь?

Ляпа пожала плечами — откровенное эмоциональное свинство по отношению к ПИФу.

— Переезжай ко мне. Сваливай от этих импотентов.

— Хороши импотенты. Видел, что мы на Земле устроили? Таланты! Титаны!

— Я тоже здесь могу ежедневно гибель Помпей организовывать. Разрушать и созидать. Переезжай!

Ляпа сказало такое, что поразило ПИФа как удар молнии:

— Я не могу. Мне надо найти Пуха. Он случайно не в твоём замке?

— С ума сошла! Я прозябаю в полном одиночестве. Как Антоний Египетский в Гурзуфе.

— Жаль. Значит снова идти на поклон к Вильгельму. Может, в честь воскресения Омеги он сжалится и расскажет, где Пух.

— Так ты весь этот месяц одна?

— Да

— Я пойду с тобой.

— Нет. В поселке тебя порвут на части. Здесь ты сможешь продержаться чуть дольше.

Ляпа быстро собрала вещи. Через несколько минут огонек свечи поплыл по полю в сторону поселка. ПИФ наблюдал за его трепыханием над землей. По сердцу змеился новый, еще более болезненный шрам.

И все-таки как выглядит рай?

Доктор Гоша не успел обернуться — крепкая рука обхватила сзади. Шею царапнуло холодным. Сознание обнаружило внутри себя еще более холодный ответ: «это бритва, этой бритвой я перережу тебе горло».

У тени не осталось ни имени, ни судьбы, ни мотивов. Было только лезвие и завершенное одинокое желание вскрыть ею артерию.

— Сейчас, милок, потерпи, — зашептал доктор. — Еще чуть — чуть, и станет совсем хорошо.

У человека, размерено дышавшего сзади, надежно прижимавшего его к себе, Гоша не чувствовал никаких угрызений из-за предстоявшего убийства:

— Совсем чуть — чуть, милок, — по шее заструилась кровь. В такие моменты особенно остро сознаешь — все самое главное в жизни происходит не дальше расстояния, до которого можно дотянуться рукой, вооруженной бритвой.

«Как нашло силы это бессильное от всемогущество существо, чтобы материализовать бритву и выйти на охоту?», — и, уф, доктор почувствовал, как проступают чувства. В душе поднимается отклик на боль, появляется запах воздуха, по жилам несется коктейль из неуверенности, страха и надежды.

Все стремительно становилось настоящим. Давление бритвы ослабло. Гоша повернулся. Перед ним стоял прямоугольный детина с детским лицом. Он плакал и одновременно улыбался. Покрутив перед собой лезвие, словно увидев впервые, он швырнул его в кусты.

— Невже все скінчилося?[38] — спросил он Гошу. Доктор не стал интересоваться, что по мнению детины «скинчилось». Неважно. Старая добрая Омега, унылое время, неповоротливое население перестали существовать.

— Крым пока не наш, поэтому все самое главное только начинается, — ответил Гоша. — Сначала реинкарнация чувств, далее весенний маскарад. Внутренние изменения, потом внешние. Классика. Устраивайся поудобнее, браток. У нас места в первом ряду.

Пропустив мимо ушей напутствие, хохол радостно пошагал по своим делам.

«Слушать пение птиц, петь протяжные украинские песни, упражняться в реслинге. Сейчас ТАКОЕ начнется, а они будут веселиться до последнего. Эх, люди, — доктор ностальгически улыбнулся своему подкисшему юношескому максимализму. — И я туда же. У меня нет ни единого шанса выжить, но я не ушел. Омега — моя мечта. Правильные пацаны свои мечты не бросают».

Гоша не ожидал, что радость обновления наваливаться всей своей тяжестью. Тут же захотелось махнуть стакан и плюнуть на принятую на себя миссию спасения.

Доктор за несколько минут добежал до песчаного плёса, в несколько взмахов веслами преодолел узенький пролив между берегом и островком, проигнорировал пестрые сигнальные молоточки, навешанные у массивной деревянной двери, бесшумно проскользнул сквозь нежилой зал на первом и легко отыскал ПИФа в гостиной на втором.

ПИФ медитировал в полутьме единственной жилой комнаты: простор, достойный тесных средневековых замков, высокий потолок, гулкое эхо шагов, свет из единственной, узенькой амбразуры балконной двери.

После ухода Ляпа легкая восторженность упорхнула с груди. Хотелось упасть, прислониться к чему — нибудь вертикальному и устойчивому, замереть — надолго, чтобы все внутри утряслось до полнейшего и беспробудного штиля. Однако вертикальные и устойчивые линии на Омеге закончились. Движения потеряли смысл для ПИФа.

Гость нацепил на лицо подозрительную, хмурую, злую маску — с нею и вступил под грустные очи человека, точную копию которого сегодня обрек на смерть.

Молча пожали руки. Гоша хлопнул ПИФа по плечу, степенно прогулялся по залу, подозрительно осмотрел аскетичную соломенную мебель, 32 горизонтальных зарубки на наличниках балконной двери.

Еще несколько минут, он давал критические комментарии относительно качество ремонта — цвет паркетной доски, неровности побелки, качество штукатурных работ, а также: «ПИФ, дружище, почему ты не предусмотрел розеток? Двадцать первый век неподалеку, а у тебя свечи! Ни ночника, ни микроволновки. Завтра подключу тебя к дизель — генератору».

ПИФ решил — так они никогда не приступят к разговору и молча указал на смежную комнату. Гоша вернулся оттуда с банкой без опознавательных знаков. Мышцы лица расслабились:

— Обещал тебе прибыть?! И вот я здесь, — заявил он, сделав жадный глоток на полбанки.

Доктор прошел к балкону, потоптался там, присвистнул, оценив масштаб пейзажа:

— Соседство среднерусской и средиземноморской? Балканизация Омеги? Вижу, идеи панславизма неистребимы, — проворковал он, тыкая полупустой банкой в сторону моря, песчаного берега, терракотовых скал. Сделал второй глоток, с удовольствием смял тару и выкинул ее в море.

ПИФ покачал головой:

— Давно ты здесь? С какими новостями?

— Вчера в пробке на Тверской стоял. Представляешь — в столице по — прежнему пробки? Ох, и уперты же братья — славяне, — ПИФ решил, что чуть позже расспросит о Москве. — Уровень тревоги на Земле зашкаливает. Ребята напряжены до придела. Все словно бешеные. Бешеные, стремительно стареющие неврастеники. Пенсионеры по сто раз на день хлопаются в обморок. Уже и хач — мобили переоборудовали в скорые, — Гоша покрутил над головой пальцем, изображая мигалку. — Ты, кстати, на Земле относительно неплохо устроился. Устроил любовь — капусту со своей скалолазоч…

ПИФ встрепенулся. Гоша смерил удивленным взглядом:

— Не завидуй — у всех Покрышкиных выдающиеся, но очень сложные интимные отношения.

— И ты знаешь, почему это происходит? Старение? — ПИФ проигнорировал информацию о своем удачливом alter ego и задал самый главный вопрос. Он понимал, Гоша прибыл сюда, чтобы спасти Землю. Всё остальное присказки.

— Плохая экология, беспорядочное питание, несозидательная, полувиртуальная половая жизнь. Опять же на Омеге демиурги без меня распустились, — Гоша сходил в соседнюю комнату и вернулся с двумя банками. — Надеюсь, из-за моей жажды вымрет какое — нибудь племя в Амазонке или Экваториальной Гвинее.

Гоша с трудом нахмурил оттаившие мышцы лица:

— «Проект Омега» закрывается. На Земле зачищаем все следы. Здесь бы тоже порядек навести. Авось, нащупаем, как эту дрянь со всеобщим старением отключить.

ПИФ кивнул. Гоша по привычке выдержал километровую паузу, потискал безликую банку пива. Молча отправился за закуской.

— Рыба у тебя здесь водится? — заорал он из соседней комнаты. ПИФ не понял, что он имеет в виду — море или шкаф, забитый снедью.

— Чайки.

— Тогда протянешь неделю. Если научишься выпаривать соль из морской воды, — Гоша появился с бутербродом. — Ты в курсе — у тебя там бастурма? — он махнул в сторону комнаты, в которой почти независимо от ПИФа весь прошедший месяц появлялась еда.

— Нет. Там много чего выросло.

— Скоро за полкило мяса ты сможешь купить прелести лучших красавиц Омеги. Оптом. Они тебе сделают так хорошо, как тебе уже никогда не будет.

— Красотки Омеги бледнеют по сравнению с ловкостью моей правой. Какие еще открытия ты планируешь?

Гоша заржал:

— Открою тебе жутко засекреченную информацию. Прежде чем отправлять волонтеров сюда, мы их кодировали. Гипноз. Цель — вложить в голову принцип действия. Чтобы попав сюда, ушлепки, ты, Луиджи, Ляпа, ворошили здешнее осиное гнездо. Обычная научная практика — для оценки результата воздействия на объект исследования и поиска способов управления надо это воздействие умело организовать. Мой разлюбезный Иван Владимирович, результат эксперимента с вами вопиющий. Призываю в свидетели трупы, месяц назад хлынувшие во все морги ойкумены.

— Ты хочешь сказать, наша группа — причина всех перемен на Земле?

— Увы, увы в эпиграфе, и еще раз увы вместо эпитафии.

Вы хотели бы узнать свое будущее?

Воздух стал вкусным. Омега бурлила. Она была безоглядно счастлива — оказывается для того, что растормошить поселенцев, достаточно перекрыть кислород земных впечатлений, которыми они питались.

Теперь жителям хотелось всего и сразу. Погонять на мотоциклах, покушать вкусненького, соблазнить пока еще краснеющих дам. Женщины уже в достаточных количествах гуляли по тропинкам, стремительно объединяясь в смеющиеся пары.

Лица их оставались бледными как у июньских петербургских фей, а наряды несколько простоватыми, но Ляпа видела, как самцы прядают головой. Им хотелось разорвать в клочья все, что мешало увеличивать градус опьяняющего чувства собственного тела.

Отовсюду слышалась иностранная речь — часто какие — то совершенно немыслимые английские диалекты. Мозг Ляпы, выстроенный в российской системе образования, отказывался их понимать.

Через каждые пятьдесят метров вокруг домов проходили стихийные сходки, человек по 10–20 каждая, объединенные весьма и весьма разными интересами. Теперь никто не будет сидеть в угрюмых неживых сумерках Омеги и, не зажигая свечей, пялиться в стену, мыслями уходя очень далеко, нехотя возвращаться, чтобы погрузиться в сон, больше похожий на обморок.

Буйная жизнь торжествовала на просторах Омеги. Ляпа представила, что произойдет, если население на далекой Земле поголовно покинет госучреждения, офисы, ВУЗы, воинские части и начнет собираться группами у собственных жилищ, обсуждать дела насущные, предлагая, возмущаясь, накручивая себя и рядом стоящих на активные действия. Двое суток такого брожения, и Апокалипсис не остановить.

По дороге к Вильгельму Ляпа осторожно приближалась к митингующих. Люди, толкущиеся на траве у домиков, возбужденно говорили, хохотали, то тут, то там раздавались женские визги.

Обсуждавшиеся темы отличались поистине фантастической широтой — от планируемой публичной порки Хранителя до необходимости избрания нового руководства Омеги, всеобщей инвентаризации, создания Учредительного собрания, введения талонов и сбора оружия.

Ликующие, восторженные создания совсем не походили на тени, собравшиеся месяц назад у эстрады. Люди ощущали себя по — новому. Больше никто не ходил как по яйцам. Они жили! Случись им возвратить прежние возможности, поселенцы, не задумываясь, начнут переустройство планет. Ради любопытства начнут дергать рычаги, повсюду замаскированные на Омеге.

У некоторых было оружие. В основном старые охотничьи ружья. Ляпа ожидала — уже сегодня раздадутся первые выстрелы в воздух. Завтра — на поражение. Похмелье близилось.

До появления замка кирпичный «дом Хранителя» значился как крупнейшее сооружение на Омеге. Заросли вокруг него были выше и гуще, крыша острее.

Сейчас эту роскошь окружали говорливые группки различного этнического и полового состава. Всем им хотелось что-то урвать у некогда (еще сегодня!) всемогущего Хранителя Омеги.

Хоромы оказались закрыты. Никогда раньше такого не случалось. Вильгельм долго не отзывался на конспиративный стук, затем раздраженно перешептывался с Ляпой, выпытывая цели посещения.

Лицо, выглянувшее в щелку, было тусклым и постаревшим.

Ляпа протянула к двери невооруженные ладони — щелка увеличилась ровно настолько, чтобы протиснуться внутрь. Шум за спиной возрос — немногие удостоились права заглянуть к Вильгельму.

Комната, ранее казавшаяся уютной, показалась тюремной камерой. Очаг осунулся и почернел, словно в нем сжигали разную бумажную дрянь — документы, некондиционные вещи покойников, архивы ФРС США.

В углу по — прежнему стоял ящик Lucky Strike[39]. «Наверное, запасы второй мировой», — подумала Ляпа, — сколько их еще у Хранителя? Аркебузы, кастеты, тушенка»

— Вы как — то сказали, что черной датой для Омеги станет день, когда жители перестанут верить в собственную реальность. Или разучатся проживать судьбы землян. Или утратят возможность вернуться на Землю, — сказала по — русски Ляпа, усаживаясь за стол, выглядевший так, словно только что вывезен из Икеи и распакован минуту назад. — Все три события произошли одновременно. Чернота, помноженная на черноту, помноженная на черноту?

— И никто во Вселенной не знает, чем это закончится, — Вильгельм прилично говорил на английском. Он аккуратно распределил тяжелую шерстяную штору по всему проему окна и уселся напротив Ляпы. Из углов комнаты хлынула неплотная темнота.

Крепкие руки Хранителя и деревянная посуда смотрелись выпиленными на деревянной поверхности стола. В отличие от прежних времен, наличествовала и щедрая снедь — открытые консервы с оливками, сухофрукты, орешки кешью:

— Жители Омеги перестали видеть происходящее на Земле. Перестали ощущать чувства друг друга, — продолжил Вильгельм в прежнем нравоучительном тоне. — Если недавно по прибытию на Омегу, факт прозрачности был болезненен многим, то теперь больно от того, что мы невидимы друг для друга. Мы почти бессильны, и все больше похоже на людей.

Усталая деревянная внешность Хранителя вызывала у Ляпы безусловное доверие. Хотелось подчиниться этому мудрому, искреннему человеку и больше ни о чем не думать. Плыть по течению, слушать, радоваться. Без потрясений, с полными бурдюками свежих чувств. Сейчас жизни столько вокруг — горстями не собрать. Она требовала, чтобы Ляпа бросилась ей навстречу. Но Ляпа пребывала в капкане по имени Пух.

— Что дальше?

Дождь ненадолго захлюпал по крыше — и это было чудом. Таким же невероятным как вчерашнее появление у горизонта моря ярко красного картонного солнца и диснеевских башен замка. За последние сутки Омега много раз продемонстрировала, что изменилась и продолжает мутировать.

Хранитель тяжело вздохнул, деревянные руки зашевелились на столе:

— Сейчас тысяча жителей Омеги весело и на первый взгляд незаметно теряют последние крохи веры и надежды. Связь с Землей пересыхает как случайный весенний ручеек на Аравийском плоскогорье. Может, уже сегодня обостриться желание вернуться, желание проверить — все ли там в порядке, по — прежнему ли Земля доступна, не исчезла ли в недрах Вселенной.

— Будет хуже? — зная ответ, спросила Ляпа. Она с удовольствием отхлебывала предложенный прокисший компот из сухофруктов, каждой клеточкой вбирая оттенки вкуса, и запахи.

Все было так хорошо, что неминуемо должно обратиться кошмаром.

— Мы стали слепы, связь с Землей размером с игольное ушко. Что может быть страшнее? Общину выкорчует от боли.

— Я пока не чувствую ничего болезненного. Оттого, что не столь яростно увлекался путешествиям? Мне достаточно неестественных чувств ирреальности, которых сполна на Омеге. Дополнительного допинга не требовалось.

— Все неприятное впереди, поверьте, — Хранитель перешел с идеального английского на корявый русский. — Я уже наблюдал, как быстро люди умеют терять человеческое лицо. В прошлый раз мне удалось выжить. Дважды такая удача не повторяется.

— Почему Вы не попробуете что-нибудь изменить? Вы самый опытный здесь. Гуру.

Вильгельм издал звук, похожий на шорох песка в маракасах. Видимо, это означало и смешок, и сарказм, и веские сомнения в утверждениях Ляпы.

— У анархии не может быть долгоиграющих столпов. У меня нет ничего, что им требуется. Ни оружия, ни спиртного.

Ляпа зацепила финик, которыми Вильгельм раньше подкармливал все население.

— Те, кто не рискнул получить чего — то ценного с Омеги, уже сегодня будут очень недовольны. Они, конечно, посчитают, что были инфантильны исключительно из-за моих увещеваний и угроз. Свалят на меня все свои беды — неурядицы, захотят отомстить по-настоящему, — Хранитель горько усмехнулся. — Вы же знаете, Омега разваливается не по моей вине?

— Но по остаточному признаку виноваты вы. Вы слишком бережно относились к планете, с которой они пришли и на которую надеются вернуться. Вас уничтожат.

— Как все-таки неизощренно развито воображение у людей? — сменил тему Хранитель, вновь осторожно выглянув в окно. — К моменту, когда могущество наше испарилось, в хозяйствах наиболее инициативных и бесцеремонных появилась разнообразная ерунда. С утра я прошелся по знакомым. У Гины склад с едой. Весь дом в сахаре и муке. Один из наших старожилов Йожик соорудил у себя самогонный аппарат. Как додумался, как прозрел, что наступит день, когда он станет необходим. Даниэль организовал у себя бетономешалку, Лили Ульрих — кухонную утварь. Моему прежнему другу Кесту удалось загромоздить ящиками с патронами к автомату Калашникова. Выкрутасы моих знакомых отозвались на Земле последствиями значительно менее серьезными, чем я ожидал.

— Люди предчувствовали?

— Точно так, Александра Сергеевна, — посетовал на русском Хранитель. Он тяжело вздохнул. — Конечно, они будут жалеть, что не взяли у Омеги большего.

— Ну не распнут же они вас в самом деле?

— Нас, Александра Сергеевна. Нас. Вы тоже легкая жертва грядущей комбинации.

Все мы так или иначе закодированы?

— О’Хели великий психолог. Он подбирал кандидатов, психологически готовых стереть с лица бытия любой из миров. Закупорить, нивелировать, поставить раком. Как хочешь. Ты под эту категорию великолепно подходишь. Чем, если не развоплощением всего и вся ты здесь занимался?

— Получается я закодированный?

— О — о — о, — во все горло заорал Гоша. — В этот раз мы поступили более чем неблагоразумно. По моему совету мы закодировали всех троих. Покрышкин, Синицына, Орсини. Каждый должен был продемонстрировать соответствующее своему темпераменту воздействие на Омегу, — Доктор пил и морщился то ли от удовольствия, то ли от стыда. — Но кое — чего мы все-таки не учли.

— Не додумали, как остановить реакцию?

— В яблочко о, Телль! Поэтому я здесь. Палочка — выручалочка, палочка — выключалочка, — пасть у этого недорезанного Гуимплена раскрылась в зубастую ухмылку. Белые зубы, медная борода — тот еще контраст.

— Твои сычи рисковые люди. Зачем нас гипнотизировать? Зачем снаряжать тебя сюда? Почему бы просто не купить лояльность потенциального ушлепка. Договориться о том, что он должен сделать на Омеге. Сколько это будет стоить.

Гоша перегнулся от смеха.

— Купить, — рыдал он. — Как эскимо?! Ну, ты даешь! Волшебной палочкой месяц машешь, а все еще как ребенок! Предложить деньги за то, что ты станешь Богом! Потом сказать — «Баста. Мы поняли. Мы научились управлять. Спасибо за сотрудничество. Эксперимент закончен. Снимай корону, сходи в лабораторию, сдай мочу». Каково?!

Гоша задыхался от смеха. ПИФу тоже стало смешно и спокойно. Зачем переживать — Гоша здесь. Он все исправит.

— И кто же из нас затолкал человечество в неведомую задницу?

— Теперь личность демиурга неважна. Любой из поселенцев мог это сделать. Ваша тройка заслуживает особое внимания только потому, что у вас такие родословные — закачаешься.

Захмелевший доктор почти открыл разгадку, но ПИФ как всегда не обратил внимания:

— Что будешь делать? Играть Пинкертона?

— И Пина, и хер изображать я устал. Некогда мне играть, — словно опровергая это утверждения, Гоша притащил еще пива и безмолвно уставился в стену.

У вас выработан алгоритм действий на случай катаклизма?

— Сначала поселенцы будут горько жалеть, что и раньше не жили на полную катушку, не использовали свое могущество. Скоро они начнут терять привычный человеческий облик, — Вильгельм в упор смотрел в глаза Ляпы. Беспорядок на столе — деревянные туески, кружки, тарелки словно иллюстрировали будущую сумбурную расстановку движущих сил.

— Люди всегда упорны в том, чтобы терять себя, — печально согласилась Ляпа.

— Я утверждал, что мы люди? — раздраженно парировал Хранитель, — Я когда-нибудь говорил, что мы Боги? — он помрачнел до серого цвета, наклонился ближе к Ляпе и прошептал по — русски. — Не бойся за других, Александра Сергеевна. В тебе же не пропало ничего человеческого.

Шум за окном рос как на дрожжах. Ляпа приподняла край шторы. На окраине поселка одна за другой валились березы. Очевидно, там орудовало по меньшей мере человек сто. При этом, звуков бензопилы или чего — нибудь механического, способного обеспечить такую скорость корчевания, слышно не было.

— У меня арсенал подручных средств, — ответил Вильгельм на немой вопрос. — Кое — что сам устроил, кое — что приспособил из того, что материализовывают, с чем прибывают на Омегу. Час назад самые нетерпеливые деятели пришли ко мне. Вычистили все. Впрочем, пока беззлобно. Топоры, вилы, гвозди. Зерновые забрали. Взгляните. У меня пила была. Двуручка, — за окном продолжали падать березы. — Не представляю, как можно развить такую скорость. Народ изголодался до работы. Энергия прет.

— Почему Вы не удержали власть? Специально?

Хранитель кивнул:

— Теми, кем станут существа Омеги, управлять невозможно. Лучше бы сразу нас дезинтегрировали.

— Почему? Допустим, запасы съедим за сутки, — посетовала Ляпа, доедая кешью. — Пожарный пруд выпьем за трое. В поселке станет нечего жрать. Те, кто пошустрее и с автоматическим оружием, начнут идеи навязывать, о которых и говорить стыдно. Но есть же место для подвига.

— Удивительно, Александра Сергеевна, Вы так ничего и не поняли. Изменения на Омеге пойдут намного стремительнее, чем обострится желание есть, пить и ухаживать за дамами. Через двое суток здесь выжженная земля будет.

На лицо Хранителя накатилась такая уверенность, что Ляпа заерзал на стуле:

— И Омеги не будет?

— Ни Омеги, ни всех тех, кто здесь произрастал.

Мысли Ляпы запрыгали, таская на хвосте лихорадочное «что делать».

— Теперь Вы можете сказать, где Пух? — «именно ради этого вопрос я здесь». — Вы все это время знали, где он? Почему молчали?

Вильгельм пожал плечами:

— Есть самая счастливая стадия заболевания Омегой. Вы, как и многие, не поинтересовались, о чем она. Если в других случаях поселенцу можно помочь, то в этой…, — увидев нетерпение в лице Ляпы, добавил. — Возможно, в последующие несколько дней Пух будет более счастлив, чем мы с Вами. Пойдемте.

Какие проклятые российские вопросы знаете вы?

— Ты тоже закодирован?

— Я Терминатор. Но избранный демократическим путем и с произвольной творческой программой. На Земле сычи проводят операцию уничтожения. Мне тоже требуется зачистить здесь любые зеленые ростки. И пеплом посыпать, чтобы еще лет сто не цвело. Чтобы никому не досталось. Никому. Навесить на дверь сюда и отсюда пудовый, амбарный замок. Кодовое название операции Ш — ш — ш, — доктор прижал палец к губам. — Или три шестерки — «Stop Harmageddon. Stop Harmageddon. Stop Harmageddon». В честь операции по наведению конституционного порядка на Земле, в зоне Альфа и в зоне Омега. Я придумал — сычам понравилось.

Гоша свесил голову на грудь и замолчал.

— А ты? Чего хочешь ты сам?

— Вот это мы, — Гоша сделал банкой круговое движение. — Они. Как раз и не учли. То, что я захочу взять бразды управления. Они не учли еще и того, что после того, как я захочу управлять всем этим, я очень засомневаюсь в принятом решении и сознательно уйду в запой.

— Я должен сам догадаться о причинах твоих сомнений?

— Разве не очевидно? — не поднимая головы, заплетающимся языком пробормотал доктор. — Испугала провинциальная натуралистичность происходящей здесь катастрофы. Теперь у меня трилемма: самоустраниться, возглавить силы разума или стать как все, то есть обезуметь. — Гоша встал, сбросил лакированные туфли, попробовал прокатиться на скользком паркете, споткнулся, с шумом — треском грохнулся, остался непринужденно лежать на полу. — Ушлепки потеряют человеческий облик потому, что вновь стали людьми. Людям, познавшим все грани жизни, отведавшим несравнимого величия, бессмертия, мало есть, убивать и любить. Они очнулись, ждут праздника, а его все нет и нет. Они будут искать причины. Где я? Кто здесь? Кто виноват? Что делать? Митинги, трибуны, поиск вредителей. Они придут к тебе. У них не останется других желаний, кроме чаяния получить от Омеги всё. Всё, понимаешь — моря, счастья, самореализации, национальной идеи. А добыть это уже негде. Ты более удачлив. Получил хоть что-то, — доктор ласково погладил ослепительно белый паркет. — Виноватым назначат тебя. Разорвут на части просто из интереса, что за пакля внутри. Вильгельм им пока нужен — за ним подозреваются запасы оружия и продовольствия. Поселенцы очень скоро доберутся сюда и линчуют тебя. Ничего не имеешь против?

— Нет Бога — возможно все?

— То есть ты готов, что тебе устроят вальпургиеву ночь?

— Варфоломеевскую.

— Ее тоже. И заодно ночь длинных ножей.

— Не готов.

— И я не готов. Поэтому и трилемма, — Гоша поднялся с пола, тщательно изучил запоры на межкомнатных дверях, затащил в соседнюю комнату кресло. — Лучше бы Омегу утюжили бомбоударами. Люди даже без весомого боезапаса совершат здесь поступки намного более пакостные, чем ковровые бомбардировки. Ты в курсе, что во всей Омеге сейчас нет более опасного места, чем у тебя в замке?

Вы можете назвать первую строчку в рейтинге «ужасов Средневековья»?

Ляпа и Вильгельм набросили безразмерные непромокаемые плащи с капюшонами, вмиг став похожими одновременно на монахов и бойких убийц из ужастиков. Оказалось в доме есть черный ход — путаясь в полах плащей, они полезли в подпол.

В неглубоком подвале невыносимо пахло сероводородом. Низенький тоннель вывел к осыпающимся земляным ступенькам. Все как в ОУН или у лесных братьев — передвижение в три погибели, пресмыкающаяся жизнь, неуверенность, грязь и страх.

Через замаскированный люк выползли в эпицентр особо пышных кустов в отдалении от групп оцепления, оформившихся вокруг дома Хранителя. Воздух вокруг стал еще более живым. Он надежно переносил не только запахи, но и отголоски весьма громких бесед и песен, проистекающих повсюду на Омеге.

Дом Вильгельма располагался очень удобно — на окраине, среди боярышников, вымахавших выше общего двухметрового уровня. Пригнувшись, Ляпа и Вильгельм вышли в березовый перелесок и по едва заметной тропке двинулись вокруг поселка.

Конечно, Ляпа не знала и десятой доли жилищ, не отличавшихся к тому же архитектурной выразительностью, но дом, к которому они подошли, обязательно бы запомнила. Видимо отворотная магия этого места не позволила наткнуться на сооружение во время ежедневных прогулок в поисках Пуха.

Строение напоминало добротный барак, типа хлев, таким, каким его строят рачительные крестьяне для зимовки своих буренок. Внутри обстановка мало отличался от коровника — единственная прямоугольная комната, низкий потолок, земляной пол, отсутствие окон, животное тепло, которым дохнуло из нутра непроглядной тьмы.

Хранитель нащупал выключатель на входе — пронзительно яркий свет озарил ряды скамеек. Десять — пятнадцать рядов поперек комнаты. На них как в зрительном зале замерли люди. Спиной к вошедшим, в неудобных полусогнутых позах, никаких признаков движения.

Ляпа сощурилась на противоположную стену — экрана не было. Значит, они сидят как овощи на грядке? Лицом к кирпичной кладке.

«Экран светится внутри овощей?»

Вильгельм махнул внутрь комнаты. В последнем ряду сидел Пух — человек, ради которого она оказалась в капитанской рубке Бога. Ляпа хотела броситься к нему, обнять, но наткнулась словно на невидимое ограждение.

Сутулая неподвижная спина Пуха (как он похудел!), складки его мешковатого костюма, превратившегося в саван, — вполне убедительные аргументы, чтобы опасаться увидеть ее лицо.

Ляпа заставила себя пройти последние три метра, вцепилась в его задеревеневшее плечо, наклонилась. Теперь главное удержаться, не зажмуриться. Глаза Пуха затянуты отвратительной белой пленкой, лицо высохло, став величавой маской значительности и/или непосильной ответственности.

— Я же рассказывал о заболеваниях на Омеге, — голос Хранителя заставил Пуха вздрогнуть, выпрямиться и оторвать руку от плеча девушки. — Три этапа. Иногда жители проходят всего два, навсегда замирая в состоянии воображаемого всесилия. Все они здесь. Пух последний. Двадцать шесть человек, каждый из которых ошибочно думает, что ювелирно управляют Вселенной. Не надо их будить. Они безупречно ранимы в своей беспомощности.

— Откуда Вы знаете, что это не они управляют реальностью? Может, они и есть эти демиурги, которые устроили заваруху на Земле? Коллективный разум, устроивший конец света на Земле.

Хранитель подошел к скамейкам:

— Их внутренняя жизнь иллюзорна. Я один из тех, кого удалось разбудить и выходить. Нас было трое из тех, кто выжил после этого заболевания. За всю известную мне историю Омеги.

— Почему не попробовать выходить еще раз? Они же много интересного могут рассказать, поделиться тем, как справиться с катастрофой.

— Поэтому я и не сказал вам, где Иван Владимирович. Вы могли бы не понять. Вы могли бы навредить. Они не откроют ничего забавного. Они создают миры, управляют ими, уничтожают. Что может быть банальнее? — Впервые Хранитель очень тепло улыбнулся, как о чем — то очень хорошем, но безвозвратно утраченном. — В 1942 мы трясли некоторых. Результат один и тот же — падали на пол и переставали дышать. После того, как они месяц пролежали как святые мощи даже без мимолетных признаков разложения, мы их закопали. Это едва ли не единственный пример, когда физиология взяла верх над жителем Омеги. Мало кто не знает — на Омеге есть братские могилы. На северной опушке, у дома Кейтеля, на нескольких перекрестках. Кусты боярышника растут там особенно хорошо. Видели заросли за эстрадой?

Ляпа кивнула, стараясь не думать о паутине зарослей боярышника, оплетающей всю Омегу.

— Конечно, Вы можете взять его к себе, принести в дом, посадить, поставить на чердак. Пробовать вывести из транса. Но поверьте — он сейчас в лучшем положении.

— Что они едят? — Ляпа уже решила, что обязательно вытащит Пуха отсюда. Из хлева, с Омеги, из любого уголка вселенского ада — только так можно расплатиться за любовь.

— Что Вы как маленькая, Александра Сергеевна? Вы же это проходили. Один финик в сутки съедали и сыты. Многие на Омеге забыли, как ходить, пардон, в туалет, а Вы туда же — «что они едят?». Они ТАКОЕ здесь вершат. Не до физиологии.

— Вы поможете?

— Перенести? Куда Вы хотите его транспортировать?

— Никуда не хочу, — Ляпа перегородила Вильгельму дорогу к выходу. — Вы должны помочь спасти их. Всех!

— Почему Вы считаете, что я представляю как.

— Уверена — Вы много раз думали об этом.

Вильгельм одобрительно крякнул:

— Есть у меня старинная идейка, как все переформатировать, но у нее есть весомое «но». Все наше трепыхание будет ни о чем, если на Земле нам не помогут, — он тихо дожевал окончание фразы. — Как в прошлый раз.

— Нам помогут, — Ляпа не отходила от скамейки, на которой сидел Пух. Словно он должен помочь в споре.

— Мы не сможем проверить.

— Вы забыли — я кое — что знаю о Покрышкине Иване Владимировиче. Он не будет сидеть сложа руки, — если бы свет вспыхнул поярче, можно было разглядеть, как заинтересованно блеснули глаза Вильгельма.

— Откуда Вы знаете?

— Дедукция. Люди на Земле начали стремительно стареть, и вдруг произошло некое событие, которое десятикратно замедлило процесс, разорвало связь с Омегой и одновременно помогло нам вновь почувствовать себя. кто-то участвует в нашей судьбе. кто-то скребется в дверь Омеги, или накидывает на нее новые замки. Покрышкин И.В. обязательно впишется в эту комбинацию. И он будет настаивать на сольной партии.

— Окей, — ответил Хранитель. По произношению стало очевидно — граждане США редкие гости на Омеге. — Будем рассчитывать на Ваше знание себя. В любом случае, у нас нет выбора. Ваши мышцы не одряхлели?

— Мышцы мои крепче стали, — похвасталась Ляпа, совершенно не представляя, к чему задан этот вопрос.

Она погладил Пуха по голове.

— Я вернусь, — прошептала ему на ухо и вышла вслед за Хранителем.

Омега неистовствовала. Песни, крики, смех — очнувшиеся люди праздновала жизнь. Неподалеку полыхал огромный пионерский костер.

— Как вы думаете? — Ляпа с трудом удерживалась, чтобы не влиться в общее веселье. — Есть здесь у кого-нибудь шанс зажить счастливо? Хотя бы сносно?

— Есть, — ответил Хранитель. — Но максимум на три часа.

Что бы вы вылепили из Омеги?

— То, что ты не научился управлять Омегой, вовсе не означает, что это невозможно. Мы ухватили не удачу, не наследство. Нам выпала не какая-то чудинка вроде исцеляющей ящерки, говорящей черепашки, вечного проездного билета, скатерти-самобранки или шапки-невидимки. Это даже не эликсир бессмертия! Нам выпало все и сразу. Тема чуда закрыта, понимаешь?! Все, что можно уместить в этом слове, любые горизонты здесь, на Омеге. Волшебная палочка без ограничений и амортизации. Наказание всех виновных. Спасение всем верующим. Тысячу раз блаженны все узревшие Омегу.

ПИФу показалось — доктор не так пьян, как хотел казаться. Или разговор об Омеге — безусловное отрезвляющее средство для этого человека.

— Ее нельзя оставлять на произвол. Нельзя никому отдавать. Не потому, что это нечестно. Просто нельзя. Точка. Какие бы объяснения я не выдумал, все они неполноценны. Человечество десяток тысячелетий старается скрыть от себя Омегу — мы отыскали ее не для того, чтобы замаскировать заново.

— Как же оно скрывало? — ПИФ не удержался и тоже принес пару банок — такого изумительного пива он никогда не пробовал. ПИФ понимал — они сидят на горящей бочке пороха, но прерывать разглагольствования Гоши не хотелось. ПИФ все еще надеялся — доктор знает, что делает.

— Вся мифология, артефакты, гламурные храбрецы из сказок, истории о супергероях, новости и сериалы, сенсационные теории в стиле идиотской гвардии «Секрета» — все это создается и культивируется, чтобы увести нас в сторону. Помешать взглянуть на очевидный факт: простая молитва, тысячекратное ритуальное повторение движений дают результат посильнее, чем могут продемонстрировать человек — паук, Гильгамеш и СС—20, — ПИФу показалось забавным, что доктор становится откровенен только после возлияний. — Каждый человек изначально имеет одну цель — войти сюда. Это секрет почище количества долларовых бумажек на планете.

— Потом люди объединились и старательно изобрели всевозможные ограничения, — продолжал Гоша, с каждым новым словом его язык чувствовал себя все более уверенно. — Гарри Поттер отправляется в Хогвартс, потому, что его предки волшебники. Человек — паук потому и резв, что его укусила — инопланетная тварь. Сын прокурора должен быть прокурором. Все это искусственно и ненатурально — барьеры, условия, правила. Сразу видно, что придумано неискушенным двуногим. На самом — то деле кроме усидчивости и веры никаких ограничений нет. Большинство угловатых выдумок цивилизации ради того, чтобы помешать взглянуть на очевидный факт — реальность невероятно легко вскрыть ногтем. Несколько нехитрых упражнений, терпение и ты у дверей Омеги — всего и вся в нашем мире, красной пусковой кнопки, пульта, джойстика от Вселенной. Здесь ты можешь ВСЕ. Невероятно прозорлив был мудрец, сказавший, что каждый человек — Бог.

— Никто не говорил этого. Не было такого мудреца, — возразил ПИФ.

— Что ж, я буду за него. Искусно созданная ширма скрывает от нас — любой человек, не сходя с места, может стать всемогущим, — для убедительности Гоша притопнул ногой. — Я не могу отказаться от шанса изменить эту беззубую, бесхребетную, недееспособную Омегу, которую сочинили наши предшественники. Здесь будет не тихая лесопарковая заводь, не техногенно — средиземноморский курорт, а…

За окном послышался шум. Толпы возбужденных людей стекались на косогор перед пляжем.

Что бы Вы вылепили из Земли?

Также огородами пробрались на вечевую поляну. Ходить тайком, по — партизански представлялось подозрительным, поэтому Ляпа и Вильгельм шли уверено, но старались двигаться по касательной к эпицентрам сборищ.

Они словно вышли на деревенскую свадьбу, бурлящую сразу в десятках дворов. Захмелевшие гости искали того, кто произнесет очередной тост. Приходилось отворачиваться от ищущих глаз, чтобы жаждущие пообщаться с Вильгельмом, не заметили его. Развеселая публика не преминула бы сыграть с ним в какую — нибудь развеселую игру с непредсказуемым финалом. Пощекотать перышком, обмазать смолой.

Ноги скользили, покрывались раскисшей от дождя землей. Хранитель прекрасно знал обходные тропы, поэтому они благополучно обошли все бурные сходки, доманеврировали до площади, спрятались за пофыркивающим дизель — генератором. Отсюда открывался хороший обзор на самый людный митинг Омеги.

На сцене царил Луиджи. Он давал команды подручным комиссарам. Выслушав, те убегали со сцены. Лицо Хранителя не дрогнуло. Ляпа лишний раз убедилась — сложно смутить этого человека, пережившего разные степени предательства и непредсказуемого поведения соратников и врагов.

Слушателям, возбужденно гудевшим на пятачке размером в половину футбольного поля, казалось и не нужно слов. Сегодня у всех и каждого на Омеге масса тем для обсуждения — ушлепки не лезли на эстраду, им хватало собеседников в толпе. Они смеялись, ругались, несколько компаний горланили песни.

Луиджи подошел к краю сцены. Он искал слова, способные направить в нужное русло эту перекатывающуюся по разным, но очень острым настроениям толпу — волну.

«В чем их можно убедить? Как оседлать пожар разгоревшихся сердец? Как заставить слушаться освобожденных узников Омеги?».

Луиджи поднял мегафон:

— Мои друзья, — заорал он по-английски. Ляпа увидела — на плече ушлепка, стоящего в глубине сцены, висит АКМ.

«Но что ж начал он с банального», — спокойно оценила Ляпа, хотя адреналин в крови вырос многократно, словно это она на сцене, и ей предстоит подчинять разношерстную толпу.

— Хватит быть тараканами! Мы здесь власть! Мы все еще можем вернуться на Землю! — преображение Луиджи изумило Ляпу. Еще вчера Орсини выглядел бледной тенью Вильгельма. Сегодня он выкрикивал такое, от чего у него вчерашнего отсох бы язык. — Там у нас будут такие же возможности как вчера на Омеге. Мы сконструируем жизнь так, как захотим. Ваш опыт бесценен! Вы знаете, как материя откликается на мысли, чувства и действия.

«Ничего мы не знаем, ослы жизнерадостные».

Луиджи, переставляя слова и подбирая разные фразы, еще несколько раз сообщил, что стоящие перед ним ушлепки легко переформатируют реальность на Земле. Что у них есть силы и на послушание, и на решительные маневры. Настала пора действовать!

В целом речь Ляпе понравилась. Зажигательная. Но она понимала — заманчивые, но отвлеченные от реальности лозунги, вряд ли подвигнут разгоряченных ушлепков на согласованные акции. Нужны еще ключики к сердцам, еще пряники, еще обещания и угрозы. Орсини не заставил себя ждать:

— Омега становится непригодной для жизни. Омегу хотят уничтожить, — возвестил он следующую горячую новость. — Я, как и некоторые из Вас, точно знаю об этом. Необходимо обезопасить себя! Фанатики, задумавшие это, не остановятся ни перед чем.

— Вот и ключики — прянички, — прошептала Ляпа, когда Луиджи стал рассказывать, что в замке у ПИФа засели саботажники и делят неправедно нажитое добро Омеги. — Помимо местонахождения АКМ, какие еще секреты Вы открыли Луиджи?

— Я стараюсь делиться всеми тайнами Омеги. Я много рассказал Орсини. Почти все, что знаю. В том числе о моих предположениях, что мы можем вернуться на Землю и сделать ее второй Омегой. Я умолчал о главной опасности Омеги.

Последние несколько слов он произнес по — немецки.

— В чем главная Gefahr[40]? — Ляпа уселась на мокрую траву. Ей были приятны любые ощущения, даже мокрых джинсов на пятой точке. Сколько такой экстаз продлится, знать не хотелось.

Ушлепки, со всех сторон продирающиеся к зеву эстрады (как на огонь!), не обращали внимание на двух человек в плащах, усевшихся на траву в отдалении от сцены.

— В том, что здешние метаморфозы стремительны, — горячо зашептал Хранитель. — Сейчас они ликуют. Через час начнут испытывать чувство тревоги. Через три — это чувство станет подавляющим, физически болезненным, зашумит в ушах, перерастет их. Они будут стараться сделать все, лишь бы превозмочь его. Вот тогда — то они и перестанут быть людьми. Точнее станут людьми, но в совершенно нечеловеческой степени.

— Вы уже видели подобное?

— Не только видел. Я еще и остался единственным уцелевшим после того, как произошла катастрофа.

— Луиджи представляет наши перспективы?

— Сложно предположить, о чем догадывается этот субъект.

Ляпа и Хранитель растерянно смотрели в спину уходящим к морю. Те радостно голосили. В воздух стреляли значительно реже — Луиджи попросил беречь патроны. Уходили красиво — почти в маршевой колоне. В хвост ей стекались десятки жителей. На месте безжалостно вытоптанного боярышника появилась широкая просека.

Одна группа (десять размахивающих руками пассионариев) отделилась и направилась в сторону «дома Хранителя».

— После того, как они не найдут меня и отправятся к замку Покрышкина, в поселке останутся не более ста овощей, на которых никак не повлияло недавнее просветление разума и чувств. Через 15 минут мы должны собрать весь реквизит и гвардию.

Что это за зверь — человек в нечеловеческой степени?

Доктор озабоченно рассматривал приливающих к пляжу ушлепков. Они подходили к вершине косогора и, радостно крича, скатывались к воде:

— Мой милый и доверчивый дружок ПИФ, нам исключительно повезло. На Омеге собрались высокоорганизованные рефлексирующие особи. Другие сюда бы не протиснулись. Очень надеюсь — пока они не очень хотят глубокомысленно потрошить друг друга.

Словно подтверждая самые мирные намерения, одна из групп запела «Hey, Jude».

— Зиллион раз увы, нам катастрофически не посчастливилось — все эти милые особи очень долго и внимательно впитывали события самых различных содержаний. На каждого прыгающего перед нами — тысяч 15–20 пережитых судеб с умопомрачительным экспириенсом — наркотики, насильный секс, мокруха, порнуха, участие в заседаниях правозащитников и Европарламента. Все эти радости бродят в них. Ты видишь уникальные сосуды, переполненные самым изощренным опытом человечества.

Рассмотрев на балконе Гошу и ПИФа, столпившиеся на берегу сосуды радостно загомонили. Сквозь сосны на берег просачивались все новые и новые жаждущие хлеба, зрелищ и утраченного всемогущества:

— У них рефлексы использования приобретенного опыта, извлечения научных открытий, удовольствий, любых звуков из всего того, что мы зовем жизнью. По сути сейчас — это самая искушенная, самая эрудированная часть человечества за пределами человечества. Креативный класс. Тысяча человек, с которых счастливо было бы начаться любое общество, любое государство. Зилион гугоплексов увы, — ушлепки не отколют ничего хорошего. Их нужно скорее укокошить или переправить на Землю. Вот только возможности я уже не вижу.

Гоша приветственно махнул рукой, вызвав новый взрыв смеха, угроз и выкриков «долой» на разных языках.

— Они не стали дожидаться голода — запустения и пришли сюда получить заслуженные курортные увеселения. Возможно, пока их души не беспробудно черствы, получится их склонить к сотрудничеству, — Гоша улыбнулся и постучал себя пивной банкой в грудь. — Здешние особи и я, и ты в том числе, весьма своеобразны. Мы чутки к пульсациям Вселенной, — от бесшумного смеха его лицо покраснело и покрылось морщинами — единственным поводом веселья была его проникновенная речь. Он смеялся над самим собой. Доктор покрутил в руках пустую банку. — У тебя точно здесь пиво? Без опиатов? — и давясь от смеха, продолжил. — Мы тоньше чувствуем. Глубже рефлексируем. Мы индивидуально неудовлетворенны чем — то еще более индивидуальным. А вернуться на Землю мы сможем исключительно к чуркам отмороженным. Какой поэт пропадает! Через пять минут эти вурдалаки прибудут сюда. Иван Владимирович, надо приложить все усилия, чтобы «капитанская рубка», независимо от личности отсутствующего капитана, никому не досталась.

— Кроме тебя?

— Кроме нас с тобой. Почему не триумвират — я, ты, Ляпа?

— Почему ты думаешь, что я буду помогать?

— Потому что в одиночку не ты, ни я не справятся с анархией, которая погребет здешние просторы.

— Они перестреляют нас?

— Конечно, нет. Что за глупости?! Первый этап любой революции проходит бескровно.

У Вас есть десять близких человек, которые не предадут?

Выяснилось — помощники все еще преданы Хранителю. Сказался почти столетний опыт кадровой работы — гуру великолепно чувствовал и подбирал людей.

Коллег Хранителя по охране Омеги невозмутимого Ли, молчаливого норвежца Густава, многоликого араба Мусу и прочих Ляпа считала странными и страшными людьми, поэтому их появление лишь увеличило неожиданную тревогу, которая лучами расходилась от солнечного сплетения.

Все кроме араба принесли пустые, изрядно помятые ведра. Муса держал в каждой руке связку пожарных багров — ручки как положено выкрашены в красный, крюки и остро заточенные пики блестят как новые.

— Несчастье разносите? — поинтересовалась Ляпа.

— Несчастье Омеги началось с вашего появления, — жестко парировал Хранитель.

Оглушительно гремя ведрами, гости прошли сгрудились вокруг Вильгельма.

— Ведра из Вашего арсенала? С прошлого раза? — догадалась Ляпа.

Хранитель хмуро кивнул.

— К Ледовому побоищу готовимся, а, Ярославичи? — Ляпа оглядела совершенно не новгородские лица присутствующих.

— А Вы готовы? — поинтересовался Хранитель

— К чему?

— Придется поработать руками. А то все головой да головой. Копать землю, таскать тяжести. В сущности, самая благородная работа.

— Поможет?

— Возможно. Если Вы не ошибались насчет массированной поддержки. У нас нет времени. Потому что люди, привыкшие коротать время путешествиями на землю…

— Торчки, — перебила Ляпа.

— Пусть будет торчки, — недовольно согласился Хранитель и продолжил, — У них начинается ломка. Это не голод, который постепенен, не общий рост тревожности. Перемены молниеносны. К вечеру заболевшие готовы будут не только революции устраивать, но и сцены каннибализма. Они несколько часов живут без своих видений. Вкупе с обостренной чувствительностью — это большая беда.

Когда группа двинулась к центру поселка, он рассказал о том, что семьдесят лет назад сделали торчки с теми, кто навсегда подхватил вторую стадию заболевания Омегой.

— В тот раз отрубили головы. Всем, — слова ТОТ РАЗ Вильгельм выговаривал уважительно как о конце света. В сущности «ТОТ РАЗ» и был для Омеги своеобразным апокалипсисом — изменение рельефа, климата и один выживший в итоге. — Спустя много лет я пришел к выводу — более всего их смущало лицо человека. Или пугало? Или они расстраивались, что кто-то кроме них все еще пытается управлять Вселенной?

Какова максимальная скорость изменения настроения?

Многие ушлепки бросились вплавь. Когда самые ловкие вскарабкались на деревянную пристань у входа в замок, ПИФа удивила произошедшая метаморфоза. На берегу они орали, смеялись, жестикулировали, а на расстоянии плевка оказались вдруг серыми, хмурыми тенями, безмолвно скользящими в дом. Словно бросок вплавь на жалкие восемьдесят метров окончательно измотал их, перекрасил все их ранее радужные чувства. Они даже не подняли голову, чтобы рассмотреть стоявших на балконе. Ауры ушлепков полыхали угрозой.

ПИФ и Гоша вернулись в гостиную.

Топот ног приближался, лицо доктора стремительно менялось на глумливое, даже юродивое:

— Да здравствует Гвардия! Большие батальоны всегда правы. В борьбе обретём мы право своё! Viva la muerte! — заголосил Гоша дурным голосом навстречу влетевшим в залу бойцам, подумав, заговорщически добавил. — Наша цель — ваша жизнь. Здесь есть пиво!

Непонятно, какая из сентенций заставила ушлепков остановиться и растерянно захлопать глазами. Они словно забыли, отчего с таким рвением стремились сюда. Вода катилась на паркет, лица сделали бы кассу музею мадам Тюссо — они демонстрировали все возможные степени тоски.

В первый момент бойцы столпились у входа, потом неорганизованно и молча двинулись вдоль стен — ни дать не взять солдаты — срочники в картинной галерее, не слышно только кованого стука сапог по паркету. По всей видимости, они не знали, что делать. Как трусливые животные ушлепки неуверенно окружали людей, замерших в центре гостиной.

В зал выкатился Луиджи. Он был сухим — видимо для него подогнали лодку. Казалось, он прибавил в росте.

— Не трогайте его, Орсини! — заорал Гоша, направив указательный палец на ПИФа. — Мы несчастные жертвы безжалостных экспериментов. Пощадите!

Гоша театрально загородил ПИФа, раскинул руки в сторону. Недоумение на лице бывшего священника приобрело карикатурные формы — он явно был обескуражен:

— В основном, командир, нас интересует твоя персона, — Орсини говорил на столь певучем английском, что хотелось вслед за ним пропевать каждое его слово. — Что ж ты так выдрючиваешься? Раньше больше отмалчивался.

— Пытать — мучить будете? — уточнил Гоша. — Говорите! Не стесняйтесь честных и благородных людей, — жест в сторону мокрых коммандос.

Луиджи подошел ближе и заговорил вполголоса:

— Не ожидал, Игорь, актерских экспромтов. Ты всего лишь должен посоветовать, как дальше жить здесь. Или помочь вернуться. Ты изучил достаточно материалов и понимаешь, что благородные и честные люди, пока не получат нужный рецепт исхода, будут гробить себя и других.

— Как ты предлагаешь бежать отсюда, Макиавелли? — усмехнулся Гоша. — Сочинить звездолеты и улететь?

ПИФ ловил каждое слово Гоши и Луиджи, не упуская из виду бойцов, рассредоточившихся по гостиной. Происходившие с ними изменения были достойны высокобюджетного фильма ужасов.

Физиономии заострились, потемнели. Мимика обеднела, почти исчезла, выражения утратили последние искорки интереса, желания. Только тоска, безнадега и злоба. Редкие улыбки похожи на звериный оскал. Глаза суетливо побегав по сторонам, застыли в орбитах. Несмотря на то, что зрачки видны — казалось, ушлепки рассматривают то, что у них внутри.

«Вот он последний после старения Апокалипсис — люди становятся ходячей тоской. Как будто все они внезапно ощутили, безусловно узнали, что Бога нет. Это наша общая тоска».

Лицо Орсини тоже осунулось, глаза запали — пусть и не в той степени как у большинства здесь присутствующих. Лишь Гоша, видимо еще не столь переполненный Омегой, сохранял вполне себе цветущий вид.

— В отличие от тебя, я не намерен делать всякие гадости. Я хочу сохранить людей, сохранить Омегу, — упрекнул Орсини.

— Несмотря на потрясающие качества ушлепков, я не вижу ни одного, кого следовало бы сохранить, — доктор Гоша продолжал улыбаться.

Сколько лет могилы должны быть неприкасаемы?

Муса вприпрыжку бежал по опустевшему вечевому полю. Он выглядел так, словно адекватно передвигаться способен исключительно верхом. Одну лопату он бросил Вильгельму, другую Густаву, сам вместе с Ли остался нести дозор у эстрады.

Ляпа вслед за норвежцем и Хранителем продралась сквозь ветки боярышников, высаженных вокруг братской могилы. На ней не было ни отметин, ни бугорка — сухая утоптанная проплешина, метров пять в диаметре. Вильгельм притопнул, примерился, ударил по ней лопатой. Издав глухой утробный всхлип, земля лопнула как помидор, вдребезги покрывшись трещинами. Ее словно пучило изнутри.

Хранитель ловко и быстро раскидал корки. Под ними оказался песок, мягкий и мелкий. Пока гуру расчищал плешь, его ноги по щиколотку увязали в нем.

— Что это? — только Ляпа не утратила способность удивляться. — Хайнаньский мучной?

— Какой? — спросил Хранитель, насыпая песок в одно из ведер, заботливо переданных Ли.

— Песок в бухте Ялонгбэй. КНР.

— Возможно. Соль была бы лучше, — не стал спорить Хранитель. Он усердно махал лопатой. Ляпа и Густав присоединились к нему. Через несколько мгновений десять ведер были наполнены. — Я называю такие места гематомами. На Омеге их сотни. Эх, повозку бы нам. Ведрами много не натаскаем, — из-за кустов замяукал Ли. — Ли попробует достать телегу, — перевел Вильгельм.

А пока они взяли в руки по ведру и пошли вслед за Мусой. Тот скакал впереди, забегая в дома, проверяя на наличие ушлепков и подручного материала. Ушлепки, которые искали Вильгельма, уже отправились к морю в поисках добычи. Вымерший поселок равнодушно встретил группу Хранителя.

— Что мы будем делать? — вновь спросила Ляпа. На этот раз Вильгельм пояснил:

— Все просто, Александра Сергеевна. Зарываем тех, кто уже не может существовать на Омеге. Зарываем так, чтобы у помешавшихся не было возможности встать и угробить себя или кого-нибудь из своих односельчан.

— А багры? Надеюсь, Вы не предполагаете рубить торчков и разбрасывать тела по земле?

— Вы уверены, что хотите знать? Может, до багров дело и не дойдет, — ведра почти вырывали руки из суставов, но и эти ощущения казались приятными.

— Уверена. Хочу.

— Некоторым нашим согражданам не понравится идея быть закопанными. Они не согласятся на наши предложения помощи. Придется бить по голове и крюками стаскивать в кучу. Только потом забрасывать песком.

— Вы серьезно?

— Более чем. Милосердие бывает жестоким.

Раздался гортанный сигнал Мусы.

— Есть, — обрадовался Вильгельм и первым бросился к дому.

Внутри оказался беспомощный и совершенно не агрессивный торчок. Он лежал на полу и хлопал ртом как выброшенная на берег рыба. Гримаса боли и непонимания вздрагивала на лице. Бормотание походило на просьбу или тихую молитву. Вильгельм пояснил:

— Бедняга почти ушел с Омеги. Теперь он ни здесь и не там. Не знаю, что с ним делать. Давайте для начала закопаем.

Ляпа не могла отвести глаз от перекошенного лица первой жертвы:

— Мы все должны уйти с Омеги? — спросил она.

Хранитель поднял над ушлепком одно из своих ведер.

— Все, кто хочет выжить. Это не столь сложно, как я раньше рассказывал вам. Главное соскрести с себя побольше себя. Переродиться.

— Ага. Пустяки, — Ляпа тоже занесла ведро над получеловеком, корчащимся от мучительной боли от того, что не дошел куда хотел.

Незатейливые движения напоминают действия нацистов, разливающих солярку по полу белорусских хат или пиратов, щедро просыпающих порох в рубке предназначенного к утоплению корабля.

Размашисто шагая, Хранитель бросился из дома, чеканя команды Густаву:

— Так мы к гематомам не набегаемся. Нужны люди. Нужны корыта или баки. Нужны телеги.

Вновь извилистая тропка. Наполненные песком ведра обрывают руки. Грузить и таскать песок, опрокидывать ведра на морщащихся торчков — казалось это важнее любой другой земной работы. Удар ногой в дверь — самое приятное из мышечных движений. Его все время хочется примеривать и исполнять.

«Даже просто переносить песок с места на место — задача много более благородная, чем вместе взятые обучение, лечение и прочие благородные занятия. Люди должны переправляться на Омегу сюда хотя бы для того, чтобы понять, как это важно — таскать песок».

Сзади размеренно дышал Ли, впряженный в двухколесную скрипящую телегу.

«Не иначе Густав телепортировал ее из Древнего Китая. Ну и ловкач».

Хранитель с предельной осторожностью шел впереди. Заметив на улице незнакомого ушлепка, он всматривался, лишь потом давал команду, как действовать:

— Ушлепки проросли в тысячи судеб, перечувствовали их, — рассуждал он в паузах. — Теперь выброшены на берег скупой действительности. Пока лежат, как рыбы хлопая ртом. Лучше не моделировать, что будет потом.

Вглядевшись в очередную жертву, они стремительно подбегали к ней, пытались валить на землю. Если что-то во внешности торчка настораживало, Хранитель перехватывал багор и наотмашь лупил по голове.

Что может быть страшнее схватки с зомби?

Концентрированный человек перестает быть человеком. Если одну личность скрестить с другой, получится монстр. Если перемешать в одном существе тысячи человек, выйдет не мега разум, не сверх широкая душа. В результате многократного умножения человеческого опыта в одном теле, подавляющим ощущением станет боль.

«Это как краски. Даже если смешаем тонны разных цветов — на выходе все равно получится темная неприятная каша. Только весом поболее, чем, если взять по капельке. Если сравнивать средние арифметические значения всех чувств, пережитые этими ушлепками, разрушительная составляющая имеет подавляющий математический вес?».

ПИФ подошел ближе к Луиджи и Гоше. Ему было бы намного проще, если окружающие его люди вмиг обратились бы в вампиров, птеродактилей или зомби, в любое известное и доступное его понимаю существо.

«Все правильно. Мы проникли туда, где не было и не может быть человека. Вступили куда-то за грань, где неприемлем привычный, известный прежде алгоритм течения бытия. Словно хотели умереть, но проскользнули мимо и заглянули гораздо дальше ада и рая».

Разлагающиеся зомби были бы даже приятны, потому что совершенно понятно, что от них ожидать. Они хотят самым отвратительным образом сожрать, разорвать на куски. Они смердят и очень непривлекательно выглядят. И причина проста — они мертвы и разлагаются.

Сейчас же перед ним существа с натренированным и искушенным аппаратом мозга и оглушающей сиреной души, стенающей от тревоги, необъяснимой, заполнившей все диапазоны.

Он и сам скоро станет таким, поэтому понимал — окружающие обоснованно видят в нем угрозу.

«Все грани тоски и боли. Боль — переходная стадия к Богу, в котором живут все судьбы во Вселенной? — те, кто его окружал, уже не способны на сговор, на согласованные действия. Их внешний вид трубил — они должны завизжать, броситься врассыпную, сделать что-то идиотское и неразумное — Что ж понятная из прошлой жизни расстановка. Просто там, на Земле, мы деликатно маскируем беспощадную действительность. Главная ее аксиома проста — нет ничего ужаснее находящегося рядом человека».

ПИФ вывел для себя еще один факт: в самой страшной и невероятной комбинации, которую может предложить Вселенная, самое страшное и невероятное то, что человек, независимо от того, что он сделает, будет продолжать выглядеть как человек.

Наконец он услышал то, что Гоша третий раз инструктирует сквозь зубы:

— Очнись, дятел. Как только командую «Ноги», ломим в соседнюю комнату.

Внешне Гоша и Луиджи продолжали беззаботно разговаривать, но ПИФ заметил их короткие взгляды по сторонам. Они тоже оценивали выросшее, сложносочиненное напряжение.

— Ноги, — ПИФ не сразу воспринял команду — Гоша сказал ее вполне буднично, словно констатируя наличие у себя конечностей.

Гигантскими скачками они преодолели десять метров, сшибая по дороге ушлепков, принимавшихся горестно визжать. Как только захлопнули дверь в просторную кладовку, посыпались удары.

— Ничего страшного не случиться, — кряхтя, пояснял Гоша. Он приспосабливал под упор кресло. ПИФ и Луиджи держали двери. — Они инстинктивно бросились за нами. Минут пять будут ломиться. Потом успокоятся, — мощный удар чуть не снес их с ног. — Такие мрачные безрадостные типы не смогут сохранить возбужденный интерес к нашим персонам. Вряд ли они сконцентрируются на этом беззубом штурме. Скорее перегрызут друг друга.

Словно опровергая это утверждение, в дверь замолотили сильнее.

— Жалко нет запасного выхода. Дверь — то надежная?

— Сомневаюсь. Что они будут делать, когда ворвутся сюда? — ПИФ залез на кресло и пытался зафиксировать верхнюю часть двери, по которой молотили сильнее всего.

— Думаю — они и сами пока не знают. Пока решают проблему двери. Для простых двухходовых комбинаций у них слишком громоздкое воображение. Запутаются в вариантах. Психологически они уже не люди, хотя возможно продолжают мыслить разумно и логично.

— Поэтому визжат как гиены?

Никто не ответил ПИФу.

Каких животных, идущих в пищу, вы жалеете больше всего?

Зачистка имела свой ритм и последовательность. Хранитель с товарищами выбивали двери, хватали обезумевших торчков, если кто-то сопротивлялся — сразу совали кулаком в лицо или лупили чем — нибудь подручным. Потом засыпали беднягу песком.

В разных частях поселка Вильгельм вскрыл еще десяток гематом.

Продвигаясь, отряд периодически обнаруживал вменяемых жителей. Они внятно отвечали на вопросы (оказалось гуру говорит на всех вообразимых языках), выражали обеспокоенность, были мрачны, с уважением смотрели на Хранителя и не проявляли признаков отчаянной асоциальности.

Их быстро допрашивали и включали в группу. К исходу карательной операции новых хмурых боевиков набралось почти пятьдесят человек.

Ведер, лопат, багров давно не хватало. Добровольцев вооружали, чем попало — отодранными от крылец досками, ветками срубленных берез, домашней утварью. Эвенку Георгию досталась ножка от кровати, месье Кевуру длинный серопроводный кран.

Действовали медленно, несогласованно, но действовали. К исходу второго часа зачистки помощники Хранителя перестали таскать песок ведрами (руки уже не слушались) — сыпали прямо на телегу (ее дощатый пол накрыли внушительными листами фанеры).

Пока арьергард (2–3 человека) утихомиривал очередного доходягу, четыре человека хватали фанеру, несли к дому. Торчка вытаскивали во двор, иногда превентивно оглушая. Затем засыпали песком. Пока бойцы проверяли, надежно ли погребен ушлепок, Ли тащил телегу к ближайшей гематоме. Оказалось, они очень удобно рассредоточены по поселку.

Специально?

Когда сил и песка не хватало, песок брали с дорожек. Он был крупнее — тяжелее, поэтому практичнее. Вильгельм пояснил: «Мелкий, конечно, получше проводник. Но и этот тоже сойдет».

К исходу третьего часа с поселком покончили. Девяносто два торчка, оставшихся здесь, были надежно завалены песком.

Изможденная команда Хранителя усыпала лужайку одного из домов на окраине.

— Мы решили самую легкую задачу. Двадцать минут на отдых и идем к морю, — скомандовал Вильгельм.

Очаги болезненной усталости и напряжения, проступающие, пульсирующие на ней, казались Ляпе неуместными и лишними («человеческое слишком человеческое»). В теле стало неуютно словно его от пят до бровей засыпали песком и заставили передвигать эту сложноуправляемую лохань. Душа нестерпимо чесалась и зудела.

Чуть отдохнув, Хранитель, Густав и Ли отправились на разведку. Осторожно выглянули сквозь крайнюю линию боярышника — впереди только поле, море и диснеевский замок. По полю слоняются торчки.

Казалось — вся армия Ксеркса собралась на этой широкой прибрежной полосе. Казалось — здесь не 800 человек, а десятки тысяч. В отдельных местах клубились драки, по 5–6 участвующих, не больше. Наверняка, они были жестокими, возможно смертельными, но издалека выглядели как забавы расшалившихся мальчишек.

Некоторые ушлепки сбившись в кучи пробовали общаться — но эти попытки были мимолетны. Компании быстро распадались.

— Огромный человеческий опыт плюс тоска по Земле — гремучая комбинация, — подытожил гуру. — Протащили через себя бездну человеческих эмоций и теперь…

— Где мы теперь столько песка возьмем? — глаза норвежца разбегались вслед хаотичным перемещением наблюдаемых фигур.

— Дело не только в песке, — ответил Хранитель. — У нас всего десять багров и двадцать ведер.

— Будем работать в пять смен? Все равно нет шансов?

— Есть, — разведчики отползли из пункта наблюдения. — Я забыл одну важную вещь. По прошествии времени все, имеющие крайнюю зависимость от Земли, начисто утрачивают способность к организованным коллективным действиям. У нас нет сил, нет оружия, но в отличие от торчков мы можем действовать вместе. Мы…

Мяуканье Ли перебило Вильгельма.

— Ли хочет кушать? — попробовал перевести Густав, прислушиваясь к бурчащему животу.

— Нет. Ли говорит — мы настоящие самураи. Но лучше зайти на торчков с моря. Там много песка.

— Во как приперло телегу таскать, — одобрил Густав. — Креатив попер. Давайте отдадим креативному классу багры. Он сам с торчками разберется.

Душевное расстройство — это признак наличия души?

— Открываем дверь, пробегаем гостиную, сигаем с балкона.

За дверью десяток разных голосов тоскливо завыли.

— Какая глубина рядом с домом?

— Издеваешься? Откуда мне знать?! Я вдохновлял — Омега проектировала и строила. Не представляю даже, какой здесь фундамент — скала, сваи или кости динозавров.

— В любом случае прыгать придется, а Луиджи Альбертович?

— Concorde.

— Ага. Вот и полетим Конкордом. Отталкиваемся от перил как можно дальше!

Им удалось добежать до балкона только по инерции стартового рывка — лица тех, кого они увидели в зале, могли спокойно заморозить движение. Страдание, ожидание и уже никакой надежды.

Доктор Гоша как всегда успел заметить самое главное — АКМ в углу гостиной. Видимо, эти сложносочиненные интегральные существа отложили автомат в сторонку вместо того, чтобы размолотить в прах двери, которые они настойчиво штурмовали.

Беглецы смогли допрыгнуть до воды. Самым неприятным оказалась не глубина, а температура — явно больше сорока по Цельсию. Как ошпаренные они принялись грести вдоль берега, стараясь не глядеть на пляж и вершину косогора. Там как потерянные слонялись ушлепки. В основном, они смотрели себе под ноги, словно уронили что-то важное, но все еще стараются отыскать. Иногда словно уже не надеясь на себя, на удачу, они поднимали лица к небу.

Никто не погнался за беглецами.

Милосердие бывает жестоким?

Пока отряд отдыхал, Ляпа отошла осмотреться. Наугад прыснула между зарослей боярышника, ставших местами помятыми, местами щербатыми.

Как только ей показалось, что она осталась одна, Ляпа присела, но рядом послышалось неразборчивое бормотание. Выглядывая сквозь ветви, Ляпа увидела мерзкую картину. какой-то ушлепок копал землю. Он вырыл приличную яму, и, стоя на дне, царапал грунт. Потом внимательно разглядывал ногти, потом подушечками пальцев ласкал лицо, потом поочередно обсасывал их, потом… больше Ляпа не смотрела.

Она бросилась в сторону и быстро заблудилась. Ляпа не стала звать на помощь, прислушалась. Веселое кряхтение и щенячье поскуливание (песик?) вывело Ляпу к поляне, где развлекались двое ушлепков. Девушка пожалела, что смело шагнула к ним из-за кустов. Увиденное заставило окаменеть.

Опрокинув скулящую женщину на груду березовых дров, ее насиловал негр.

Раньше негров на Омеге Ляпа не видела. Неужели цветным все-таки удобнее выглядеть белыми? Когда все началось, они приняли свой истинный облик?

Женщина была в разодранном платье, негр совершенно голый. По другую сторону поленницы присел подельник, на котором нацеплен ворох тряпья. Одной рукой он придерживал за подбородок жертву и настойчиво заглядывал ей в глаза, другой усердно копался у себя между ног.

Периодически жертва пыталась вырваться, но негр уверенно удерживал ее. Она хрипела — подельник не позволял ей раскрывать рот.

Ляпа стояла не в силах отвести глаза. Мимо нее чинно прошел ушлепок. Рукав рубахи в крови. Коротким перочинным ножиком он ковырялся в своих венах.

Наконец, голый гортанно взвыл и прикрикнул на помощника. Тот бодро вскочил. В руках у него оказался топор. Когда голый взвыл громче, «ворох тряпья» коротко размахнулся и рубанул жертву по шее. Брызнула кровь, женщина дико завизжала. Безумный палач размахнулся шире и рубанул вновь. Кровь ударила фонтаном, голова, отвратительно хрипя, покатилась по траве.

Голый продолжал энергично долбить дергающееся в агонии тело. Подельник поднял окровавленную голову, что-то нежно заворковал, вновь глядя ей в глаза. В этот момент негр издал рык и отбросил обезглавленную. «Ворох тряпья» аккуратно поставил голову на землю, подполз на коленях к негру и …

Ляпа закрыла глаза. Происходящее отпечаталось у нее в голове, но она не осознавала увиденного.

Когда девушка открыла глаза, негр (он успел накинуть серый балахон) и его закутанный в сто одежек компаньон (губы и кожа вокруг них в крови) стояли рядышком и внимательно рассматривали Ляпу. Увидев, что она очнулась, насильники одновременно ласково улыбнулись и замахали руками. Приглашая.

Девушка с ужасом поняла — а ведь они могут оказаться милыми обходительными людьми. Расспросят о настроении, о планах на сегодняшний вечер. Возможно, проводят до дома. Будто нет обезглавленного тела поодаль, нет окровавленного топора у ног.

Они перестали слышать не только друг друга, но и себя. Эти существа уже распались на тысячи и тысячи судеб, которые их угораздило рассмотреть и прожить на Земле. Теперь они никто и нигде. Не чувствуют боли, вообще ничего не чувствуют.

«Они чувствуют только желание вернуться? Лишь некоторые — я, Покрышкин, Вильгельм, еще десяток человек, не столь часто путешествующие на Землю, меняются не так стремительно. Но и наши часы сочтены?».

Ляпа направилась к улыбающимся ей безумцам.

Какое преступление не может быть оправдано?

Когда покачивающиеся от усталости ополченцы двинулись к морю, на лужайку выбрела Ляпа. В опущенной руке как маятник раскачивался топор, отмытое до блеска лезвие касалось травы, темная пропитанная кровью ручка надежно перехвачена побелевшими от напряжения пальцами.

Ляпа ускорилась, догнала Вильгельма и безучастно рассказала о проведенной зачистке.

— Как различить спокойных торчков и агрессивных? — этот вопрос она задала спустя почти километр, когда группа подошла к терракотовым скалам (те оказались старыми — невысокими — невнушительными). Фигуры ушлепков отсюда стали точками — неодушевленными фишками какой-то нестрашной игры.

— Если увидишь, что торчок скалится, сосредоточен, мрачен или хмур, смело бей дубиной. Поверь, ты сразу поймешь — с лицом у бедняги что-то не так. Они у них словно заперты. Нам вовсе не требуется их различать — мы пришли спасать их.

— А если топором?

— Но мы же хотим их спасти, подарить еще один шанс? — удивленно спросил Вильгельм.

— Я не хочу.

— И все-таки постарайся сдержаться и бить обухом.

Отряд растянулся вдоль прибоя. Шагать по вылизанному морем песку было легче, чем по лохматым кочкам пляжа. Горячая вода лизала ноги. Многие разулись, некоторые скинули одежду — сегодняшний воздух Омеги стал намного теплее вчерашнего.

О предстоящей битве никто не думал. Даже дойти до скопления торчков представлялось задачей неосуществимой. Шли как стадо овец на убой, как измотанные бурлаки — склонив головы, заплетая в песке ноги. Словно не у них окровавленные багры в руках, словно не они оставили за собой право решать.

Полуголых ПИФа, Луиджи и Гошу (одежда сброшена, чтобы не обжигала, не утягивала на дно), выползающих из воды по линии следования, сначала приняли за торчков, решивших напасть первыми.

Гоша в одних семейных трусах, распаренный, красный с всклокоченными волосами и бородой взмахнул рукой:

— Братцы славяне?! — он подбежал, пожал руки Хранителю, Ли и другим шедшим впереди ушлепкам. — Родные. Вы тоже из окружения выходите? Не в курсе, где линия фронта?

Гоша включил на полные обороты внутренний моторчик обаяния и волчком крутился между потрепанными, полуголыми бойцами. Хранителю видел — доктор погружает нос во все нюансы операции. Прогнать бы в шею, но свежие силы и руки, не оттянутые ведрами, были необходимы.

Ляпа подошла к ПИФу. Он как от солнца отвел от неё взгляд.

«Несколько часов назад мы были вместе. С этого момента мир сто раз перекувырнулся вокруг себя. Потом у нас будет еще вагон времени. Будет? Вера в безграничность времени — последнее, с чем мы расстаемся».

Вслух ПИФ не стал интересоваться Пухом — слишком прозаичная тема разговора перед боем.

Последний привал сделали в ста метрах от пирса, на котором Ляпа и ПИФ болтали ногами шесть часов назад. Уже не таясь, даже надеясь — кто-нибудь из торчков кинется сюда. Проще будет закапывать.

Прежде чем вступить в схватку Хранитель решил приободрить выдохшуюся команду. Он забрался чуть выше по косогору и повернулся к своим людям:

— Представьте, что грандиозный набор чувств, эмоций, нейронов, который мы из себя представляем, встряхнуть, разломать. Выстроенные внутри логические цепочки, перемешать и собрать по — новому, в некую сумбурную непоследовательную комбинацию. Потом поместить ее в оболочку душераздирающей боли, в оболочку отчаяния и тоски. Вам ясен мой диагноз? Я ставлю его всем торчкам Омеги. Сейчас они представляют не только самое совершенное и кровожадное животное, каким является каждый человек. Они еще непоследовательны и необъяснимы. Они за гранью всякого понимания. Так же как Омега. Это уже не люди в привычном значении. У них нет знакомых нам инстинктов. Они могут улыбнуться и тут же вцепиться в глотку. Поэтому сейчас мы будем глушить их баграми. Чтобы спасти их. И горе тому, кто остановится!

Говорить гуру умел.

— На каждого из нас примерно тридцать торчков. У нас нет оружия. Силы на исходе. И нас уже нет. Мы уже мертвы. Нам нечего терять! Будем работать группами. Одни оттесняют к пляжу, другие стараются утихомирить, третьи закапывают.

Разделились на отряды. Первая группа (славянская, как назвал ее Гоша) поднялась на косогор, вытянулась цепью вдоль обрыва. Впереди простиралось зеленое поле, по которому разгуливали ушлепки. Некоторые перемещались медленно — потерянно, кто-то бегал, где-то возникали скопления, вялые драки.

Гоша стоял между ПИФом и Ляпой:

— Каждый из этих торчков уникальный образец. Их бы в НИИ какой-нибудь или музей. Изучить загадочные комбинации чувств и мыслей, которые может представлять человек. Нам же, дорогие мои здравомыслящие ушлепки, просто необходимо прекратить их страдания. Там тысячи ликов скорби. Убедить себя, что это уже не люди, будет очень непросто. все-таки, ПИФ, опиаты у тебя в пиве. Омега, Омега… Сколько у нас бурдюков с водой?

Ему никто не ответил — возвращаться к припасам у кромки моря было некогда. Доктор шумно втянул воздух:

— Мне кажется или действительно пахнет кровью?

— Будет пахнуть, — гарантировал Вильгельм. Он взобрался на косогор и раздал оставшиеся подручные средства. — Омега не всегда соблюдает последовательность течения времени.

Одиночество может быть содержательным и полезным?

Где — нибудь в горах под крупными звездами остро чувствуется одиночество человека в мерцающей связке Земля — Вселенная — бесконечность. На Омеге все иначе. Ничего не связывало ушлепков ни с одной из осознанных человеком систем координат. Они оказались неизвестно кем, неизвестно где, лишенные могущества — и значит неизвестно зачем. Они не чувствовали одиночества, только усталость. Каждая клетка, каждая капля крови и загонщиков, и их жертв изнывала от невыносимой усталости.

Нельзя объяснить, почему они продолжали действовать.

Большинство торчков мирно сидели или зигзагами бродили по полю, словно боясь выйти за пределы очерченной кем-то линии. Качались, горько постанывали что-то под нос, плакали.

ПИФ видел, как четыре ушлепка встав в кружок и задрав майки синхронно гладили спины друг друга. С такими торчками проще всего — ударом ноги повалить на землю, подтащить к пляжу, забросать песком.

«Только не женщина», — в очередной раз думал ПИФ, подходя к скоплению торчков и выбирая жертву. С женщинами требовалось держать ухо востро. Многим нравилось расцарапывать себе лицо, рвать волосы, платья, делать что-нибудь неожиданное и опасное как для своего здоровья, так и здоровья загонщика.

Некоторые торчки старались улизнуть, но бегали не быстро, сгорбившись, словно что-то тянуло к земле. Встречались и такие, кто как ящерицы извивались по земле, вырывались, уползали — тогда работали в два крюка.

У многих выступала пена на губах. Несколько безумцев нанесли себе страшные кровоточащие раны. Этим, прежде чем закопать, пытались помочь — обтереть, облить водой.

Наконец, последний, самый непредсказуемый и страшный тип торчков — агрессивные. Они дрались, вырывались, визжали, клацали зубами, пинались. Порой не хватало и трех крюков.

Единственно, что позволило группам Хранителя работать эффективно — отсутствие взаимовыручки среди жертв. Они равнодушно наблюдали, когда других забивали дубинами, хватали крючьями, тащили по полю. Словно надеялись — до них очередь не дойдет.

Схватка не походила на битву, погром, избиение — скорее на игру или ритуальное шествие.

Двенадцать групп с баграми и дубинами неторопливо (сил не осталось) перемещались по полю, стараясь обходить места массовых скоплений торчков, где происходили драки, странные игры, другие попытки коммуникации. Справиться с несколькими буйными было много сложнее, чем с их разрозненными собратьями по несчастью.

Бойцы подходили к одинокому торчку, оценивали степень его опасности. Если тот не сопротивлялся, не орал, тычками, пинками подталкивали к пляжу, потом валили на землю. Вторая группа засыпала песком.

Агрессивных били сразу, оглушали, чтобы не сопротивлялся, не пытался подняться. Потом цепляли крючьями. Вырубать торчков старались с одного удара — иначе те могли броситься, ударить, покусать. Рисковать, прикладывать лишние силы никто не хотел, поэтому у большинства торчков головы были рассечены до крови. Наверняка.

Могильщиков всего десять, пять групп по двое в разных частях пляжа. Держа лопаты наготове, они заранее подбегали к месту, куда тащили жертву.

Скоро на вершине косогора выросла цепочка холмиков. Чтобы не тратить время, торчков стали сбрасывать вниз — на пляже сподручнее утрамбовывать их в песок.

Конечно, загонщики старались цеплять за одежду, но на исходе третьего часа мало кто обращал внимание, рвут ли крючья кожу, течет ли кровь. Наоборот, чтобы надежнее ухватить и быстрее дотащить вгоняли крючья поглубже в мясо, даже под ребра. Вырванные шматы плоти уже никого не смущали.

Когда количество блуждающих торчков уменьшилось втрое, зачистка стала походить на забой бельков. Забрызганные кровью загонщики напоминали пьяных промысловиков с дрынами. Шатаясь, ковыляли к своим жертвам — бить аккуратно не осталось сил. Лупили со всего размаха.

ПИФ старался не реагировать на белиберду, которую несли те, кого он забивал. Он хотел быстрее закончить с этим кошмаром, поэтому полубессознательно рассчитывал силу удара так, чтобы не требовалось второго. Вгоняя крюк в тело, ПИФ слышал, как железо скрипит по ребрам, но этот звук был менее болезненным, чем сигналы собственного тела об усталости.

Пытался удержаться от обморока сценариями того, что сделает, когда закончится бойня — посадит рядом Ляпу, и они навсегда уйдут с Омеги. Он вырвется отсюда, даже если придется делить тело с олигофреном, легко перестанет быть собой, очистит себя от себя. У него получится — он уже не хотел оставаться Иваном Владимировичем Покрышкиным. Омега отбила желание быть собой.

«Вот она четвертая стадия во всей красе. Нечеловеческая тоска».

ПИФ держался поближе к Ляпе, но к исходу операции загонщики перестали передвигаться вместе. Каждый выбирал собственный ритм. Шатаясь, часто — часто моргая, смахивая красный туман с глаз, они поодиночке бродили по полю и забивали оставшихся сверхчеловеков.

Восемьсот девяносто образов душевной боли. Даже глаза несчастных стали как у бельков — понять, о чем они хотят поведать невозможно. Некоторые пытались объясниться, но несли в основном околесицу.

Если вдруг находился загонщик, способный говорить на том же языке.

Если он старался понять просьбы.

Если бы он решился не опускать дубину на голову.

Если в бою все три если совпадали, муки палача и жертвы становились более мучительны.

Насыпи вдоль косогора и ниже по пляжу все больше напоминали братские захоронения. Конечно, это были не вполне могилы — из песка торчали бледные лица. Кровь проступала на песке в тех местах, под которыми упрятаны раны, нанесенные баграми загонщиков. Тела тех, кого они надеялись спасти, часто раздирали до ребер.

Многие головы, выглядывающие из песка, уже отключились. На тех же, кто еще тоскливо и испуганно вращал глазами, выл, плакал, старались не смотреть. Если у бойца оставались силы, он подходил к бедолаге и добивал деревянной ручкой багра.

Когда все закончилось, некоторые загонщики не нашли в себе сил упасть. Они бродили по вершине косогора, между холмиками и глушили — глушили — глушили ворочающихся торчков.

Картонное солнце над Омегой двинулось к закату, чтобы напомнить, сколько земного времени прошло с начала последнего дня Омеги.

От каких воспоминаний вы бы отказались?

Если бы ПИФ рассчитывал на долгую память, то подытожил бы — вид душераздирающих лиц торчков стал для него сильнейшим испытанием и самым крепким образом в сознании.

Примерно через десять часов после пробуждения Омеги вершину косогора и пляж покрыли почти тысяча холмиков. Это был результат трудов праведных всех тех, кто считал себя людьми разумными. Когда они выловили последнего буйного и угомонили баграми, ноги уже не слушались и подгибались от усталости.

Первым сошел с дистанции Орсини. Он отправился с ведром песка, чтобы припорошить очухавшегося торчка, но так и растворился среди поверженных. Наверное, прикорнул у одного из отдаленных холмиков. Луиджи знал — главное противостояние впереди. Для него требуется набраться сил.

Ляпа какое — то время с отрешенным видом бродила по полю. ПИФ поначалу испугался — не добивать ли торчков пошла, но равнодушная мысль «пусть работает, раз есть калории» заставила отвернуться от ее фигурки.

ПИФ, Гоша и несколько других ушлепков полулежали на вершине косогора не в силах оторвать глаз от поля битвы. Завораживающее зрелище — волосатые головы, торчащие из пропитанных кровью холмиков, похожих на пятнистую шкуру леопарда.

Грудь колет, во рту ощущение очень земного общественного сортира, перед слипающимися глазами пелена.

— Сорок душ на мне. Где приз? — пробормотал доктор.

ПИФ пустил по кругу пачку Lucky Strike и после того как все закурили, спросил:

— Если бы над полем битвы летали добрые ангелы, они бы догадались, что здесь происходит? Борьба добра со злом? Акт милосердия? Вакцинация против избыточного человеческого опыта?

У доктора как всегда был готов ответ:

— Мы переиграли торчков, также как чуть ранее неандертальцев, — Гоша пустил густую струю дыма в небо. — Здесь мы положили верхний предел человеку. Потому что на Омеге человек должен заканчиваться. Не двигаться выше. Большей концентрации человеком человека быть не может.

— А что начинается вместо?

— Начинается что-то другое. Пока мы не хотим знать об этом. Увы и увы со скидкой, для нас все начинается с человека, человеком и заканчивается. Аминь.

— Знаешь, доктор, — дрожащим голосом признался ПИФ. — Когда я был маленьким, мы любили закапывать друг друга в песок.

Он все больше чувствовал — это море, эта земля, это проясняющееся от туч небо постепенно становятся его собственностью, все больше принадлежат ему. Еще один бой и…

— У тебя было счастливое и очень опасное детство, дружок. Постарайся побыстрее о нем забыть. Ну что, прекращаем кровопролитие и прочие гуманитарные радости? — Гоша повернулся к другим ушлепкам, улегшимся на косогоре, и заговорил по-английски. — Именно сейчас мы можем вернуться на Землю. Запомните и передайте всем, кто слышит или может слышать. Сегодня последний и неплохой шанс уйти. Исполнить ваши мечты. Завтра мы будем просто мертвыми сорняками.

— Может быть, некоторые не хотят возвращаться, — пробормотал ПИФ. — Хотят лучшей участи. Еще раз попытать шанс, который дала им Омега.

— Идиоты эти некоторые, — ответил Гоша. — Омега больше не раздает шансы.

К Хранителю, распластавшемуся неподалеку, приковылял месье Кевур:

— Люди интересуются, — заговорил он по — французски, — У Вас есть силы? Мы решили попробовать.

Хранитель кивнул на Гошу, который напевал что-то под нос и, свесив ноги с вершины косогора, беззаботно болтал ими. Вид у доктора был столь непринужденный словно у него открылось сто второе дыхание.

— Этот мясник может лопату удержать. Идите на пляж — он вас присыплет, — когда Вильгельм произносил последнее слово, он уже спал.

Месье Кевур крикнул Гоше по-английски:

— Мы тоже хотим уйти.

— Своевременное решение. Катитесь вниз, — Гоша встал и подошел к бойцам Хранителя. — Ну что, монсеньоры, кто хочет отведать моей, нечеловеческой силы усталости? — и первым сиганул с косогора.

Через десять минут все было кончено — еще одна аккуратная братская могила и торчащие из нее спящие головы. Эти люди несколько лет нормально не отдыхали. Сегодня они эмоционально и физически выложились, поэтому им потребовались считанные секунды, чтобы заснуть.

Не выпуская из рук лопаты, доктор лежал у ровненького ряда холмиков. Он продолжал напевать, с любовью рассматривая небо, освобождающееся от туч. Небо тоже смотрело в него и передавало ему часть своих безграничных сил.

Силы потребуются завтра. Много сил. Завтра он сделает Омегу окончательно и бесповоротно своей. Доктор Гоша заснул с улыбкой на губах. Он был уверен — грядущая ночь станет для Земли самой спокойной за истекший месяц.

Вы готовы рискнуть — закопаться в песок и уснуть?

Непонятно, кто кого поддерживал. Невероятно, но они протащились бесконечное расстояние (750 м (!) — счетчик в голове настоящего инженера отключается только вместе с сознанием). Последние метры до дома Густава, где Ляпа и Хранитель упрятали Пуха, ползли на коленях.

Пух лежал на полу, чуть присыпанная песком. Пелена на глазах растаяла — Пух очнулся. Он не пыталась встать, не делала попыток освободиться. Тело полностью атрофировано — сказался месяц анабиоза. Впрочем, сейчас оно ему вряд ли требовалось.

Ляпа подползла к Пуху:

— Нам осталось чуть — чуть пошевелить мозгами и мы дома. Чуть — чуть. Тебе плохо?

— Очень. Тоска зеленая.

— Последняя, самая болезненная стадия заболевания Омегой. Значит, пришло время уходить. Вспомни, у тебя уже получалось нырять на Землю. Теперь надо выбраться туда навсегда. Вернуться.

— Стойте, — закричал ПИФ. Он схватил Пуха за ворот испачканной, разодранной в лохмотья рубашки, — Струсил?! Я знал — струсишь. Знал! Ушлепок малодушный.

— Ага. Природа не терпит умножения сущностей. Нас не может быть двое, трое в этой бесконечной Вселенной. Покрышкин Иван Владимирович один. И наверняка тот, что счастливо пребывает на Земле. Четвертую стадию заболевания Омегой никто не отменял — ты не выживешь здесь. Тебе как воздух потребуется уйти. Стать другим человеком.

— Дудки, — закричал ПИФ, потом внезапно сник. — Мы еще посмотрим, у кого хватит воли, остаться последним из Покрышкиных. Знаешь, ушлепок, чем мы отличаемся друг от друга?

— Нет ни одного пунктика, по которому мы были бы схожи.

ПИФ оставил колкость без внимания, с трудом поднялся:

— Тем, что я смог стать человеком. И значит, попытаюсь еще раз. Буду перестраивать эту территорию, упавшую как снег на голову, а не убегать. Потому что человеку убегать некуда. Он уже человек, а не просто планирует им стать.

— Красивые слова. Ты же знаешь, здесь нельзя быть человеком.

— Человеком не бывают, человеком становятся. Время и место этому не помеха.

— Мы говорим об одном и том же, земеля.

— Только ты хочешь уйти, а я остаюсь, — ПИФ поднял лопату. — Хрен с Вами.

Он сорвал с постели Густава покрывало в форме норвежского флага и пошел набирать песок с тропинки.

— Ляпа, любимая, — зашептал Пух, улегшись рядом. — Прости меня. Я буду пытаться отыскать тебя на Земле. Мы станем совершенно, непредсказуемо, недоказуемо разными людьми. Возможно отделенными тысячами и тысячами километрами. Разные страны, национальности, степени слабоумия. Возможно, нам никогда не найти друг друга.

— Пустяки. Ты — русский, я — фанат БГ. Рано или поздно мы обязательно встретимся[41].

Когда пришел ПИФ, они спали. У него хватило сил только для того, чтобы слегка присыпать Пуха песком — самым лучшим проводником между Землей и Омегой.

ПИФ заснули рядом с Ляпой. В отличие от Пуха она не хотела отправляться в путешествие на Землю, не хотели искать пристанища для утомленных, страдающих сознаний.

ПИФ и Ляпа надеялись выспаться. Без снов, в черном омуте забытья, среди людей, которым доверяют, которые не станут бить дубиной или засыпать песком, чтобы помешать выбраться на самую главную в их жизни схватку.

Последнее, о чем подумал ПИФ: «Ну, брат Покрышкин, теперь твоя очередь поддержать огнем».