Иностранных обычаев не вводить!

В ту же пору, в пору своей нелегкой юности, государь Петр Алексеевич заложил основы будущего противостояния своего с теми, кто так и не смог принять его идей и реформ. Внутренних врагов, врагов в самой России он стал наживать с того момента, как начал активное и упрямое общение с иностранцами.

О том, что таковое общение было и до него, мы с вами уже убедились. Активно пользовались услугами иностранцев и Михаил Федорович Романов, и тишайший Алексей Михайлович, и Федор Алексеевич. Иностранные мастера, ученые, медики, офицеры. И никто не видел в этом ничего дурного! Даже среди историков-славянофилов практически нет таких, которые бы упрекали в «преклонении перед Западом» предшественников Петра.

О Софье Алексеевне и говорить нечего. Надо думать, доведись ей проводить реформы, они были бы куда более прозападными, нежели реформы Петра, но, можно предположить — куда менее продуманными и полезными. (Если судить по достижениям иностранных «посольств», Нерчинскому миру и других «успехах» ее дипломатии.)

Фаворит Софьи князь Голицын, как уже упоминалось, водил с иноземцами тесную дружбу, одевался по европейской моде, дом украшал завозной мебелью и зеркалами. И ничего. Если это у кого-то вызывало негодование, то так, на минуту. Быстро забывалось.

Отличие Петра в том, что он никогда не подражал Западу и не стремился к тому, чтобы ему подражала Россия. Его задачей было освоить то, что на Западе было более передовым и развитым, внедрить это в русскую действительность и научиться «делать лучше», то есть хотя бы на полшага обойти Европу, чтобы более никогда и ни в чем ей не уступать.

Интересный факт: историки-славянофилы обычно полностью соглашаются с тем, что Петр был прав, создавая русские армию и флот по лучшим западным образцам. (Есть и такие, что говорят: «Нам этого было не надо!», но о таких стоит ли вспоминать?..) И при этом, едва речь заходит о светских обычаях, одежде, манерах, все они дружно поднимают крик: «Отказ от самобытности! Подражание чужому!» и т. д. Однако же, как мыслят такие историки разделение: вот в этом можно быть передовым и современным, а в этом вот нельзя… Впрочем, кое в чем они правы: во всем надо знать меру. Петр ее знал не всегда.

Но одно бесспорно. Если бы государь хотел просто уподобить Россию Европе, он бы посадил везде и всюду иностранцев, не утруждаясь посылать за границу на обучение русских, не расшибаясь в лепешку, дабы всему научить своих и сделать их мастерами, военными, учеными лучше «тамошних».

Да, Франц Тиммерман был не единственным иноземцем, с которым государь общался самым тесным образом, однако это общение было нужно Петру в основном в первые годы правления, покуда он постигал (и создавал!) азы современного военного и гражданского управления в государстве.

Главным источником его «зарубежных контактов» стала так называемая Немецкая слобода. «Немцем» в ту пору на Руси звали вообще всякого иностранца, отсюда и название поселения, возникшего еще за столетие до Петра на реке Яузе. А жили там выходцы со всей Европы. Впрочем, первыми здесь поселились действительно немцы-протестанты. Потом объявились голландцы, англичане — в основном то были католики-роялисты, бежавшие из-за гонений приснопамятного Оливера Кромвеля. По причине религиозных гонений приехали в Россию и французы-гугеноты. Различные жизненные потрясения привели в слободу итальянцев, шведов, датчан. Эти эмигранты большей частью были людьми образованными, причем многие владели профессиями, тогда или неизвестными, или позабытыми в России: среди них были и инженеры, и врачи, искусные аптекари и хорошие офицеры. Неистощимый источник знаний и искусств! Кроме того, молодого царя влекло сюда стремление своевременно узнавать, что творится в мире — приезжие жили вовсе не в изоляции: они поддерживали связь с резидентами своих стран, и в Слободе «международные новости» узнавали раньше, чем они доходили до Кремля.

Иностранцы, такие, как упомянутый Тиммерман, стали для Петра первыми учителями, и, несомненно, он испытывал к ним привязанность. Но с некоторыми из них его постепенно связала тесная дружба.

Историки-западники (давно мы о них не вспоминали!) часто противопоставляют обстановку, в которой рос и мужал Петр, в частности и Немецкую слободу, патриархальному быту Москвы, «сонному царству» Кремля, старому укладу, в котором свободолюбивому от природы юноше было душно и тесно.

Ну, прежде всего, в период правления царевны Софьи Кремль был Петру не душен, а опасен — оттуда исходила угроза, появляться там было нельзя. Что до «сонного царства», то, положа руку на сердце — а какому юноше шестнадцати-семнадцати лет от роду когда-либо хотелось вести тихую, размеренную, ограниченную строгим укладом жизнь? И вовсе не потому Петр тяготился такой жизнью, что она была связана с православными обычаями и традициями, а потому, что московский придворный этикет, особенно в тот период, действительно казался тяжеловесен и утомителен.

В. О. Ключевский пишет: «Петр ни в чем не терпел стеснений и формальностей. Этот властительный человек, привыкший чувствовать себя хозяином всегда и всюду, конфузился и терялся среди торжественной обстановки, тяжело дышал, краснел и обливался потом, когда ему приходилось на аудиенции, стоя у престола в парадном царском облачении, в присутствии двора выслушивать высокопарный вздор от представлявшегося посланника»[16].

Интересно было бы представить себе Петра, скажем, королем Англии, стоящим возле трона в горностаевой мантии, с золотым скипетром, в паричище, на фоне собственного портрета во всю стену, а перед ним — толпу придворных, а впереди всех — какого-нибудь французского посланника, несущего тот же самый вздор, что его коллега в России… Надо думать, государь конфузился и терялся бы там нисколько не меньше. И нисколько не меньше ненавидел бы английский двор и придворные правила.

Впрочем, иной раз свободолюбие царя и его привычка к свободному, без условностей общению действительно сталкивалась с барьером запретов, не всегда преодолимых.

Одним из наиболее уважаемых Петром обитателей Немецкой слободы стал пятидесятипятилетний генерал, родом шотландец Патрик Гордон. Он много лет прослужил в разных странах наемным офицером, в Россию приехал уже на склоне лет и думал, верно, что будет жить спокойно. Но знакомство с юным русским царем изменило жизнь генерала. Одним из первых он приехал в Троице-Сергиев монастырь в тревожные дни противостояния. (И, надо заметить, появление иностранца, иноверца нисколько не смутило ни монахов, ни явившегося позднее патриарха — никому не показалось, что присутствие шотландца оскорбляет стены православной святыни!) Конфликт возник позднее.

В 1690 году у государя родился сын, получивший при крещении имя Алексея, и по сему случаю в Грановитой палате Кремля был объявлен праздничный обед. Воспоминания о нелегких днях в Троице были еще свежи, и Петр пригласил на праздник среди прочих гостей и генерала Гордона. К его изумлению против этого категорически выступил патриарх Иоаким. «Не подобает звать к царскому столу иноземца-еретика!» (т. е. католика). Петр глубоко чтил владыку и не посмел с ним спорить. Он отменил приглашение, а чтобы генерал не почувствовал обиды, специально для него устроил на другой день торжественный обед в загородном доме.

Владыка Иоаким был мудрым и разумным человеком, однако его нетерпимость к иноземцам иногда тоже переходила границы. В том, что он призывал русских государей не доверять иностранцам высоких воинских постов, смысл, разумеется, был. На ту пору сама русская армия еще была слаба, неорганизованна, и появление в ней инородцев, не знакомых с русскими традициями, могло только внести дезорганизацию и вызвать раздражение. Однако же владыка требовал вообще запретить русским людям общаться с иностранцами, а запретный плод, как известно, сладок. Категорически возражал Иоаким и против ношения европейского платья (возможно, это было одной из причин его нелюбви к князю Голицыну). «Опять напоминаю, — неустанно повторял он, — чтоб иностранных обычаев и в платье перемен по-иноземски не вводить».

Возможно, именно эти постоянные запреты и вызвали у Петра желание как раз носить иноземное платье. Впрочем, скорее всего он носил немецкий камзол, чулки и башмаки потому, что такая одежда была свободной и удобной. Что до парика, который он себе из любопытства тоже купил, то это «украшение» надоело царю после первого же дня носки, и впредь, даже на самых торжественных приемах и ассамблеях Петр Алексеевич не надевал парика.

Кроме Патрика Гордона и Франца Тиммермана царь сблизился (причем, теснее всего) со швейцарцем Лефортом. Этот человек стал для Петра не только учителем в военном деле, организатором «потешных боев», но и близким, искренне преданным другом. Меж ними была немалая разница лет — когда они познакомились, Петру сравнялось семнадцать, Францу Лефорту было тридцать пять. Но их отношения не стали отношениями ученика и учителя, они именно подружились. Франц был блестящим офицером, служившим в нескольких армиях и затем поступившим на службу в русскую. Он знал несколько европейских языков, сумел, в отличие от многих иностранцев, хорошо овладеть русским. (Правда, писал по-русски латинскими буквами.) Замечательный фехтовальщик, искусный наездник, веселый и отважный, Франц во всем привлекал юного государя, который, в свою очередь, восхищал швейцарца умом, стремительным воображением и взрослой, ненасытной потребностью в знаниях и умении.

Франц знал и умел практически все, что нужно уметь и знать офицеру. Когда строились «потешные» укрепления в Преображенском, он проявил отменное знание фортификации, помог спроектировать не игрушечные, а самые настоящие укрепления, которые могли выдержать настоящую осаду. Разбирался и в морском деле, недаром впоследствии, когда у Петра появляются настоящие армия и флот, Лефорт становится адмиралом, командующим уже не «потешной» флотилией русский военных кораблей, а самой что ни на есть настоящей.

Вместе с Петром они иной раз проводили время и не в военных занятиях, а в веселых развлечениях.

Славянофилы постоянно напоминают о том, что Петр был пьяницей, что пил постоянно, и что пить приучился именно в Немецкой слободе.

Ну, положим, пьяницей государь не был. Что вы там ни говорите и ни пишите, господа — пьянице не удалось бы создать за тридцать лет мощнейшие армию и флот, которым не было равных в Европе, выиграть Северную войну, выстроить город-крепость, потрясший всех европейцев своей красотой (и потрясающий по сей день!), реформировать полностью государственную систему, увеличить многократно доходы в государственную казну, причем не разоряя определенные слои населения, как померещилось упомянутому выше господину Милюкову, а просто научившись централизовать доходы и контролировать их.

Да, выпить Петр любил. Но, во-первых, питье хмельного при русском дворе было традицией, притом традицией долгих столетий, и пили «зелено вино» (то бишь хлебное вино, а по нашему водку) большими чарами, с обильною закуской, и хмельные сцены во время русских застолий были совершенно традиционной картиной.

Тем же, кто скажет: «Вот основной русский порок!» — придется напомнить, что по свидетельству историков, в Западной Европе в средние века, в эпоху Возрождения и в те годы, о которых мы рассуждаем, пили еще больше. Кто усомнится, пускай откроет «Декамерон» Бокаччо либо сборник итальянских новелл эпохи Возрождения, либо перечтет пьесы Шекспира, особенно его комедии, прочитает воспоминания современников о пирах французских королей, включая короля-солнце Людовика XIV. Ну а уж за пределами дворцов, где не нужно было соблюдать всяческие куртуазные правила, пить вволю и вовсе не возбранялось.

Да что там! Довольно вспомнить иные высказывания видных европейских деятелей. Известный церковный реформатор Мартин Лютер, не смущаясь, писал: «Германия зачумлена пьянством!» Английский священник Уильям Кет признавался, что иногда вынужден был прерывать воскресную проповедь, чтобы унять прихожан, разгоряченных спиртным, а к концу службы иные из них валились на пол прямо в храме. В XVIII веке, на фоне строгих пуританских законов, в Англии процветало пьянство среди знати. Современники рассказывают, как однажды герцог Норфолкский (примерный протестант!) свалился прямо на улице в таком состоянии, что его приняли за мертвеца… Спикер парламента, знаменитый сэр Корнуэлл однажды председательствовал, забаррикадировавшись от зала десятком кружек с портером. В одном только Лондоне насчитывалось 17 тысяч пивных!

К слову сказать: парламента в России в XVII веке не было — сравнивать не с чем, но если бы у нас в то время (да и в наше) кто-то попробовал заявиться пьяным в церковь, был бы тут же выдворен. А в те времена еще и отлучен на какое-то время от причастия.

Так что еще один миф, миф о непробудном пьянстве русских, давайте оставим на совести тех, кто его многие десятилетия культивирует. Да, не безгрешны, но не грешнее других… (Что, конечно, не оправдание — будем честны.)

Поэтому утверждать, что Петр приучился пить, именно взирая на нравы Немецкой слободы, было бы ошибкой. Другое дело, что там он чувствовал себя куда свободнее, чем дома, в присутствии строгой матери, и уж куда свободнее, чем прежде в Кремле. И пиры там были веселее, и можно было шутить, смеяться сколько душе угодно, и дамы не прятались по углам, а охотно общались с мужчинами, танцевали, принимали участие в застольях.

Именно Франц Лефорт познакомил Петра с юной красавицей, купеческой дочкой Анной Моне, которая сыграла в его жизни столь печальную роль. Однако о ней — позднее.

Но влекли юного царя в Немецкую слободу, конечно, не только и не столько гуляния и пиры. В обществе Лефорта, Гордона, Тиммермана он постигал основы общения с подданными, узнавал все, что ему было необходимо.

Характерно, что этим небольшим списком исчерпываются тесные «иноземные» связи царя Петра. Иностранцы никогда не приобретут при его дворе силу и влияние, никогда не вытеснят русских с государственных и военных постов.

Н. Н. Молчанов пишет: «…нелепо было и думать о преобразовании России с помощью одних только иностранцев. Ведь речь шла не о колонизации, а о возрождении величия извечной Руси. Соратников предстояло найти и ВОСПИТАТЬ (выделено мною. — И. И.). И они должны были быть русскими, ибо в противном случае народ России совсем не понял бы смысла деятельности преобразователя»[17].

Но, несмотря на все это, враждебный Петру лагерь внутри России начал формироваться именно на этой основе. Врагов государя принято называть «приверженцами старых порядков».

Хотя в основе их враждебности, пожалуй, все тот же древний как мир страх — страх потерять власть, утратить нажитое, твердую почву под ногами. Любая реформа, любое преобразование всегда сотрясает общество, колеблет устои, и всегда находятся люди, которым эти потрясения страшны. Это бывает и в случае дурных перемен (но интересно, что тогда недовольных обычно меньше!), и в случае перемен необходимых. У большинства людей сознание устроено таким образом, что человек склонен цепляться за уже существующий порядок, даже если он его не устраивает. Принцип простой: «А вдруг будет еще хуже?» И так как любые перемены всегда заставляют испытывать временные (иногда довольно продолжительные) трудности, неудобства, порой бедствия, люди шарахаются от реформ, ужасаясь им еще до того, как они наступают.

Достаточно вспомнить, сколько в России было противников крепостного права среди… крепостных крестьян! У кого помещики были плохие, жестокие, те, скорее всего, были «за». Но жестоких помещиков, что бы ни писали советские историки, было совсем не так уж много — вспомним, какое потрясение вызвал во всей России судебный процесс по делу помещицы Салтыковой. А если помещик не плох, или хотя бы не так уж плох, то к чему терять устойчивое положение, место, владения, землю, которую можно обрабатывать, будучи уверенным, что никто ее не отберет, потому что она принадлежит барину, а барин за свою землю постоит! Конечно, огромная масса народа обрадовалась «воле», однако голоса «против» звучали еще долго.

Кстати, первым из русских царей, кто стал думать об отмене крепостного права, был именно Петр I. Однако положение в стране и необходимость использовать дворянство, как основную движущую силу реформ, не позволили поставить этот вопрос на повестку дня. Это было еще одним слишком сильным потрясением, которое могло разрушить все прежние социальные отношения и привести к взрыву. Недовольных очень многими царевыми делами и без того оказалось немало.

Итак, можно сделать вывод: уже на заре реформ в России появились люди, а значит, появились силы, готовые оказать сопротивление царю, а значит, при удобном случае, его уничтожить. Но, как мы увидим позднее, это было не так просто сделать.

Загрузка...