Пейзаж с убийцей

Глава 21 С НОВЫМ ГОДОМ, С НОВЫМ СЧАСТЬЕМ!

Мишаня сидел на корточках перед камином и подкладывал поленья, охая и обжигаясь.

— Камин сделан неправильно! — сказал он, не поворачиваясь к Елене. — На вид симпатичный, а внутри…

— Ну ты и гость! — Елена откинула голову назад, подобрала ноги под себя. Она так согрелась в кресле, что ее совсем разморило. — Все раскритиковал… Мы не угорим?

— С таким камином-то? Запросто! — Мишаня опять поворошил дрова, покачал головой. — Ты его когда-нибудь разжигала?

— Нет. Это первый раз.

— Я так и думал. — Он поднялся, подошел к столу, на котором стояли напитки и закуски. — Тебе налить чего-нибудь?

— Не знаю… — протянула она. — Там в холодильнике еще шампанское.

— Это на двенадцать часов! — по-хозяйски сказал он и даже нахмурился. Потом подумал немного, взял высокий бокал, аккуратно налил туда белого вина и понес к ней. Она откровенно залюбовалась его приближающейся ладной фигурой. И серый свитер, норвежский, отличного качества — уж она-то знала в этом толк! — удивительно ему шел.

Мишаня приехал вчера и как-то сразу вписался в ее загородный дом. Елена приглашала и Аню, Нинину племянницу, но та смущенно отказалась. Сначала Елена подумала, что девушка просто стесняется воспользоваться приглашением и деньгами на билет, которые она предложила, но когда она начала Аню уговаривать, открылись совершенно неожиданные вещи: Аня собиралась встречать Новый год со своим молодым человеком! «Тогда приезжайте вдвоем, — сказала на это Елена. — Дом у меня большой, места всем хватит». Но оказалось, что и это невозможно, потому что «нас с Андрюшей пригласили его родители…» — на этих словах Анин голосок счастливо дрогнул, и Елене не осталось ничего, кроме как пожелать девушке счастья, положить трубку и… начать завидовать.

Приглашая Мишаню, она и не рассчитывала, что тот согласится. Все-таки почти трое суток на поезде. Ему про самолет она, разумеется, и не намекнула.

Все ее знакомые обиделись. Обычно для встречи Нового года существовали свои ритуалы, в основном, ресторанные. Она сразу отказалась. Народ требовал объяснений, здесь в качестве уважительной сгодилась бы только личная причина. Но Елена просто сказала, что к ней приезжает участковый милиционер из Новосибирска, непосредственно участвовавший в событиях последних трех месяцев. Это всех ужасно разозлило — в качестве личной причины милиционер рассматриваться никак не мог. А Митя, тот вообще развопился: «Эта история когда-нибудь кончится или нет?! Немедленно отправляйся к психоаналитику!»

Елена заранее настроила себя на то, что Мишаня, так по-человечески поддержавший ее в ее корчаковском расследовании, в Москве окажется каким-нибудь не таким и быстро станет ей в тягость. «Подумаешь, неделя! — успокаивала она себя. — В крайнем случае, уеду на квартиру. Скажу: срочная работа». Но успокаивала себя она зря. Мишаня так уютно и толково бродил по дому, так приятно выглядел в здешних интерьерах в своем сером свитере, что Елена не чувствовала ни малейшего неудобства, напротив…

«Что бы это могло значить?» — осторожно думала она, свернувшись в своем кресле и прикрыв глаза. Услышав шаги вернувшегося откуда-то Мишани, она их открыла.

— Между прочим, это надымил не камин, а твой гусь! — сказал Мишаня. — Я думаю, он скоро будет готов! Что-то мы рано начали…

— Давай отметим по новосибирскому времени, — предложила она.

Мишаня забрал у нее пустой бокал, снова подошел к столу, налил ей и себе. Потом посмотрел на часы.

— Через полчаса там наступит Новый год.

— Еще восьми нет? — Елена зевнула. — Пойти поспать, что ли?

— Поспи. А я знакомым позвоню, поздравлю.

— Хорошо, что напомнил. Надо Юле в Омск позвонить.

— В Омске сейчас одиннадцать?

— Да, на час меньше, чем у вас.

— А Комарова будешь поздравлять? — Мишаня улыбнулся.

— Пошел он…

— Все же нельзя было так рисковать! — сказал Мишаня сердито.

— Какой же тут риск? — Она пожала плечами.

— Ты была уверена, что он считает тебя сообщницей Антипова, и полезла к нему в логово! Я бы тебя ни за что к нему не пустил!

— Но тебя же здесь не было…

— Очень жаль! — еще более сердито сказал он. — Сейчас, конечно, ты можешь делать вид, что жутко проницательная…

— А я и есть жутко проницательная. Если ты имеешь в виду свой проломленный череп, то я поняла, что это сделал другой человек. — Мишаня подошел к ней с бокалами, и они чокнулись. — Наличие двух заинтересованных лиц и было для меня самой сложной загадкой во всей этой истории. Слава Богу, я с ней благополучно справилась. Как и ты. — Она выпила и показала пустым бокалом на его голову.

— Я-то да, — Мишаня сел в соседнее кресло, поставил бокал и в подтверждение ее слов погладил себя по волосам. — А вот насчет тебя — пока не уверен.

— Ты имеешь в виду, что Комаров для меня опасен?

— Ты же теперь все знаешь про него!

— О, Господи! Думаю, за последние десять лет он столько всякого натворил, что мое знание — это старая добрая детская сказка. «Тысяча и одна ночь», как он сам выразился… Почему я сегодня не в костюме Шахерезады?

— Это с голым животом? — оживился Мишаня. — Я требую костюма Шахерезады! Вообще здорово, когда люди одеваются в карнавальные костюмы.

— Ты будешь в костюме милиционера, — предложила Елена.

— Тогда тебе больше подойдет костюм медсестры!

— Бр-р-р, — Елена поежилась. — Вино какое-то кисловатое… Или это слово «медсестра» теперь вызывает у меня нехорошие ассоциации?

— Так ты Комарову ничего о ней не сказала?

— Ничего. — Она помотала головой. — Мне почему-то жутковато при мысли о ней… Женщина — и вдруг активный участник такого жестокого убийства! Но думаю, он сам понял, что здесь что-то не так. Как бы он не вообразил, что это я о своей роли молчу…

— Вот и я об этом! Вдруг он решит тебе мстить за друга!

— Да ладно! Мстить за друга! Это он Шахерезада, а не я… Человек разворотил мой дом, даже тротуарную плитку поднял, потом купил дом Штейнера и снес его за один день! Что он врет! Он золото искал. Так что, наоборот, он теперь меня беречь будет… К тому же он понимает, что этому делу сейчас вряд ли дадут ход. Хотя… — Елена прищурилась, глядя в камин. — Насколько я понимаю, покушение на тебя сейчас расследуется. Покушение произошло именно потому, что ты разворошил ту старую историю, а та старая история, в свою очередь, не случилась бы, не будь ограбления в Кропоткине. Но я не знаю, захочешь ли ты за это дело взяться?

— Я не захочу, — отозвался он, тоже глядя на огонь. — Меня мать не поймет.

— Как же она не поймет, если тебя из-за этого чуть не убили! — возмутилась было Елена, но, взглянув на нахмурившегося Мишаню, сменила тему: — А почему он вообще занервничал, твой крестный?

— Ну, я ведь его о многом в тот день спросил. Рассказал ему, что верю Суботихе, но мне не все понятно со временем. Не может быть, чтобы она проснулась так поздно! Суботиха — деревенский человек, она не может сказать о восьми утра — утренние сумерки. Кстати, я спросил его о женщине в белом. Не было ли на месте преступления врача. Он сказал, что Штейнеру голову отрезали, какой тут врач. Да я практически все ему выложил! Даже свои сомнения насчет доверенности из колонии…

Они первый раз разговаривали об этом деле. Вчера еще притирались друг к другу, ездили по Москве, бродили по магазинам, болтали ни о чем, сегодня дружно занимались уборкой, готовкой, наряжали елку во дворе, ходили в гости к соседке Марине. Все это время Елена чувствовала, что разговор состоится, но не хотела начинать его первая. Но после того как Мишаня упомянул Комарова, разговор начался сам собой.

— Как все-таки у нас просто взять и упечь невиновных в тюрьму! — сказала она. — Я имею в виду Ордынского и Чуманкова.

Мишаня повернул голову и посмотрел на нее снизу вверх.

— Ты забыла, что Штейнер не свое убийство готовил, а Антипова? У каждого из них была своя роль в этой подготовке. Эксперт, например, приготовила нож, а Штейнер должен был заманить своего приятеля Чуманкова в деревню. Они встретились шестнадцатого августа на виду у всей деревни. Поэтому для убийства Антипова был выбран следующий день. Штейнер, конечно, прекрасно знал, что Чуманков — приятель Ордынского. Может, и того не раз видел… А вот собирался ли Волин убивать самого Штейнера — это вопрос.

— Ничего это не вопрос, — возразила Елена. — Конечно, собирался! Тут даже сомнений никаких нет! Удивительно, все-таки, как похожи по настроению эти два преступления: в Корчаковке и в Бодайбо. И там и там преступники даже не задумывались перед тем, как убрать соучастников… Милый у тебя дядюшка, Мишаня… Как быть с наследственностью?

— Ее нет. Это выдумки морганистов! — ответил он. — Но скажи: когда ты догадалась обо всем?

— А я обо всем и не догадывалась. Я тихонько проходила каждый этап. Скажем, насчет Волина было нетрудно понять с самого начала. Он постоянно врал. Что приехал на место преступления первым, что Долгушина написала жалобу на Антипова, что не было женщины в белом халате, о которой Суботникова говорила. Я, кстати, Суботниковой поверила сразу — зачем ей врать? — я думала, что она просто напутала со временем. Но тогда Волин тоже должен был вспомнить женщину в белом халате. Вспомнить, что она была — пусть в восемь, пусть в девять, но была! А у него на любой вопрос был готов ответ. И я подумала тогда так: если единственные доказательства, что наш дорогой Виктор Семенович вообще существует — это доверенность из тюрьмы и показания Антипова, которые брал Волин, то трудно ли было бывшему участковому подделать такие доказательства? Совсем не трудно! Ему — легче всех остальных!

— Но это если считать, что Антипов мертв!

— Так я же своими глазами видела, как убивали пожилого человека!

— Ты видела нечто похожее, но утверждать, что ты видела именно это…

— Именно это! Не надо цепляться! Ведь так можно все поставить под сомнение! С точки зрения субъективного идеализма, никакое свидетельское показание не имеет права на существование…

— А что такое «субъективный идеализм»? — ехидно спросил он.

— А ты не проходил на своем юрфаке «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина? А, ну да…

Этот сопляк захихикал в своем кресле.

— Я и диалектический материализм не проходил! И историю рабочего движения Перу тоже. Вы уж, тетенька, простите…

— Бог простит! — сказала она. — Так о чем я? Об этапах собственного прозрения, кажется?… В том, что Ордынский и Чуманков были грубо подставлены, нормальные люди не сомневались даже тогда, одиннадцать лет назад. А история с одинаковыми ножами натолкнула меня на мысль об эксперте. Но ведь и тебя тоже, правда? Когда ты узнал, что эта женщина несколько лет была любовницей твоего крестного, что он любил ее безумно и готов был ради нее на все, ты понял, что все подозрения сходятся на Волине. Это было несложно… Сложнее всего было догадаться, что следящие за мной люди не имеют к убийству никакого отношения! Что они, как и я, пытаются выяснить, что же произошло в Корчаковке одиннадцать лет назад!

— Но ты все-таки догадалась! — с гордостью за нее заметил Мишаня.

— Да… Я постоянно думала: если за мной гоняется тот, кто убил старика, то, значит, я представляю для него опасность! Но почему тогда он так странно действует? Следит, ходит вокруг меня, выясняет, что я делала одиннадцать лет назад… Здесь есть еще один, почти мистический, момент — рукопись. Я-то сама воспринимала ее как вымысел! Мне даже в голову не могло прийти, что кто-то прочитал ее, а прочитав, заинтересовался! Но ведь в моей рукописи были правдивые моменты! Скажем, убийство старика, координаты Нины, ограбление в Бодайбо. Когда я поняла, что рукопись играет важную роль во всей этой истории, многое стало проясняться. Я посмотрела на все другими глазами и увидела: кто-то, как и я, хочет знать, что произошло в то утро в Корчаковке. Но значит, он не убийца…

— Осталась последняя тайна! — торжественно произнес Мишаня.

— Фамилия Антипова? Да. Здесь у меня надежды никакой…

— Давай похороним ее в саду? — неожиданно предложил он и тут же вскочил с места. — Предлагаю закопать эту тайну в северном углу сада! Тайны закапываются так: берется конфетный фантик, сверху кладется бутылочный осколок…

Он объяснял, а она слушала и все больше умилялась.

Потом они оделись, вышли на улицу и торжественно закопали тайну в северном углу сада. Вместо фантика они зарыли распечатанное на принтере слово «Антипов», вместо бутылочного стекла — кусок чешского пивного бокала, оросили место захоронения вином, а остатки вина выпили прямо из бутылки, передавая ее друг другу и хохоча…

А потом Мишаня вспомнил про гуся, и они пошли к дому. На крыльце Елена поскользнулась, и Мишаня поддержал ее, и при этом у него было такое заботливое и сердитое лицо, что у нее защемило сердце…

…В это самое время, но уже в другом году, Волин вышел из домика на улицу. Телевизора здесь не было, не было и электричества. То, что наступил Новый год, он понял по писку наручных часов.

Стояла глубокая тишина, только потрескивали деревья на морозе. На заимке он был один…

Новогодняя ночь оказалась ясной и лунной. Вокруг было светло, как в городе. Все покрывало расплавленное серебро: ветви деревьев с огромными шапками снега, темные верхушки сосен, белые дорожки, убегающие в глубь тайги. Там, куда свет луны падал напрямую, снег искрился всеми гранями бриллианта. Было больно глазам.

«Смешно, — подумал он. — Вокруг столько алмазов, что можно собирать их лопатой…» Он достал из кармана дохи фляжку спирта и отхлебнул из нее. «С Новым годом, с новым счастьем!» — сказал Волин вслух.

Он часто разговаривал сам с собой. Почти шесть месяцев в году он проводил в тайге в полном одиночестве, и было приятно иногда услышать звук человеческого голоса. Еще он подозревал, что потихоньку сходит с ума. Попытка убить Мишаню испугала его настолько, что он твердо решил к людям больше не возвращаться.

Он тогда испугался за нее. Это был иррациональный страх — Волин не верил в то, что нынешняя милиция возьмется за расследование такого старого дела, что бы там Мишаня ни накопал. Это было невозможным, абсолютно невозможным. Но упоминание этой женщины в Мишаниных расспросах заставило Волина потерять голову.

Нуждалась ли она в защите? Конечно, нет. Только сейчас он понял, что она была умнее и сильнее его, во много раз умнее и сильнее — это была бы настоящая подруга жизни. Ради такой можно было идти на что угодно.

Но так он думал не всегда. Одиннадцать лет назад, завершив свое кровавое дело, он пошел на берег и увидел, что машина уехала. У него тогда волосы встали на голове дыбом. Но это было только начало: когда он спустился к мосткам, чтобы отмыть кровь, то сквозь темную спокойную воду реки на него глянуло лицо Антипова.

Все остальное он делал на автомате, потому что думал, постоянно думал одно и то же: «Почему она утопила его? Почему она уехала?!» Добравшись тогда до дома, успокоившись с помощью глотка спирта, он вдруг почувствовал разрывающую грудь жалость: она испугалась! Бедная! Разве это дело для женщины? Это было дело для него — таежника. Это он мог за десять минут разделать тушу медведя, а она — молодая девчонка… Как ему было ее жалко… До слез!

Но она не подходила к телефону, она вырывала руку, когда он останавливал ее на улице и в коридорах управления, она делала вид, что вообще не знает его. Он объяснял это страхом, отвращением, временным помрачением рассудка, и так обманывал себя много месяцев, пока его ум не оправился от удара и не восстановил свои качества — те, которые запросто могли сделать его полковником, как все говорили. Он понял, что разочаровал ее. Он должен был это понять сразу, еще в доме Штейнера, когда привязанный Антипов сказал свои чудовищные слова.

«Ты меня лучше тут убей, Волин, — прохрипел он. — Все равно я труп… Мне перед Комаром не оправдаться. Я мудак, Волин! Ты себе не представляешь, какой! Я ведь должен был сховать золото, а потом прикончить этого бычка, этого фраера — замначальника артели. Мы зарыли золото в тайге, и я убил его… А потом… А потом… — Антипов вдруг потерял голос, на шее у него заходил кадык. — А потом я не нашел золота… Этот сучонок перепрятал его, чтобы подстраховаться… Как я не заметил! Спал… Старый я уже, Волин, для таких дел… Я говорил Комару, что старый… Он перепрятал его, понимаешь? А мне, дурак, сказать не успел — быстро он умер, даже не проснулся… Так что давай… Я все равно не докажу Комару, что это правда…»

Наверное, тогда он поймал ее взгляд, но мозг отказался воспринимать его значение. Он ведь не поверил Антипову — Волин прекрасно знал, какими хитрыми могут быть эти люди. «Разберемся!» — сказал он, заклеивая Антипову лицо. А она стояла и молча смотрела на все это.

«Ты сможешь? — тихо спросил он. — Там берег неровный. Тебе будет трудно. Лучше я сам его довезу до машины. Вы пока просто выйдите на берег, постойте там… Сейчас Штейнер вернется. Этого придурка оставлять в живых нельзя!»

Он молча кивнула…

Это был их последний разговор. Да какой разговор? Уже тогда она не сказала ни слова…

Подозревал ли он ее в чем-нибудь? Какая разница! До него доходили, конечно, слухи, что после того, как она уволилась и уехала в Москву, она разбогатела. Кто-то ее там видел. Говорили, что удачное замужество. Он этому верил: она была очень красивая женщина. Он бы сам для такой ничего не пожалел — да он и не пожалел. На рассвете того дня он продал душу ради нее…

Его убивала другая мысль — то, что он оказался недостоин. Погубил ее план — замечательный, верный план. «Я все продумала!» — говорила она, а он, повернувшись, смотрел на ее лицо, еле видное в темноте комнаты, и улыбался. Такая молодая и такая отважная… «Ты уверен, что это Антипов ограбил старательскую машину?» Он кивал, улыбаясь. «Такой старикан… Надо же! А где золото, как ты думаешь?» — «Зарыл где-то, спрятал… Ну, если я спрошу, он скажет». — «Ты уверен?» — «Да».

Сердце страшно заныло. Волин задержал дыхание и оперся плечом на сосну. Нос и скулы пощипывало — было не меньше двадцати.

Почему она решила, что Антипов говорит правду? А что он сам думал в тот момент? Он не верил Антипову. Это был хитрый старик — хитрый и осторожный. Он мог всякого наплести, он был большой мастер на эти бесконечные жалостливые истории. Зря она его утопила… Испугалась того, что должно было последовать дальше? Но ведь это была бы его работа…

С тех пор он искал золото. Если бы кто-то узнал, что он делает, то его бы, вместо тюрьмы, упекли в сумасшедший дом. Каждый год он выезжал в тайгу, якобы поохотиться, а сам просто бродил и смотрел под ноги. Что это было? Настоящее безумие? «Нет, — спорил он сам с собой. — Даже грибники не могут оторвать глаз от земли, они так и ходят, низко опустив голову, все шебуршат и тревожат своими палками кучи опавшей листвы. Так почему я не могу просто так ходить по тайге, глядя себе под ноги?!»

В этом давно уже не было никакого смысла — в общем-то, никакого смысла в этом не было с самого начала. Иногда он останавливался и, чтобы остудить голову, представлял себе, на какой, собственно, территории проходят его поиски. Он видел темно-зеленые волны, катящие от Тихого океана — катящие так долго, что они успевают побелеть к зиме. На этих волнах не было огней, лодок, кораблей, островов — они были бесконечными и необозримыми. Он видел также желтую рябь, идущую с юга. Она доходила до севера и там ударялась о льды, за которыми тоже начиналась бесконечность. Иногда он вполне трезво смеялся: «А что, если старик Антипов спрятал золото во льдах? Не пойти ли мне на полюс?» Он был еще способен смеяться над собой.

Он искал это золото не потому, что оно ему было необходимо: сейчас, на закате жизни, он понял, что ему нужна была только эта женщина, и то — одиннадцать лет назад, а не сейчас. Волин даже и не знал бы, как превратить золото в деньги и что потом делать с такой огромной суммой. Он искал просто так. Ему нравилось ходить по тайге — летом ли, зимой. Она была прекрасна в любое время года. Он полюбил треск стволов на морозе и звенящую тишину, наступающую на Крещенье, ему нравились гигантские муравейники и медвежьи следы, он мог питаться одной земляникой и голубикой — он часто улыбался, глядя на полынную листву облепихи и ее оранжевые шершавые ягоды. «Надо же! — говорил он вслух. — Красота какая!» Теперь он не понимал, зачем ввязался в тот страшный рассвет, как попал в его сети…

Что бы он сделал, если бы нашел золото? Обрадовался бы. Волину было бы приятно, что оно лежит нетронутое.

Он снова хлебнул из фляжки. На душе и правда стало радостно.

Тайга сделала Волина буддистом. Ему даже стало казаться, что и у минералов есть своя карма, и те из них, которые прожили плохую жизнь, будут наказаны их Химическим Богом.

Он иногда вставал на вершине холма и представлял себе, что если провести прямую линию, то на трехсотом километре и лежит это золото, зарытое неглубоко, так, что его обязательно обнаружат лет через семь, когда будут строить Катунскую ГЭС. Он и сейчас, хлебнув спирта, засмеялся: забавные будут рожи у строителей.

— Эге-гей! — закричал он на всю тайгу. Ночь была такой морозной, что его крик совсем не дал эха.

Но если Химический Бог существует, то никто этого золота не найдет. Алтайское землетрясение сдвинуло именно тот пласт, на котором оно лежало, внизу раскрылась тонкая огненная щель, гораздо более яркая, чем блеск всех бриллиантов мира, и оно провалилось туда — в Химический Ад, где все минералы, дорогие и дешевые, красивые и уродливые, крепкие и хрупкие, гладкие и шершавые, распадаются на части, не имеющие никакой цены здесь наверху.

Волину очень понравилась эта теория. Он просто увидел, как плавится его золото там, в глубине, как оно течет куда-то на запад, на юг, как оно вырывается наружу в какой-нибудь красивой и теплой стране, а потом опадает на город и на море пеплом. Пеплом! Вот какую карму придумал он своему золоту. Пусть искупает! Пусть его пинают ногами… Или пусть это… станет пемзой… чтобы тереть пятки.