Пинка Удаче

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Современный рынок деривативов — это педикулёз товарно-денежных отношений. Поэтому, когда Великая Американская Финансовая Модель Перепроизводства Мыльных Пузырей окончательно погрязла в увлекательной игре, под неофициальным названием: «Надуй других — надувая себя», то вместе с этой замарашкой вся мировая фондовая система завшивела, доверху, до краев. И в результате неизбежный кризис, как обычно — карманоочистительный. С точки зрения беспристрастного жителя Марса ничего фатального на планете Земля не произошло: никаких эпидемий и техногенных катастроф, никаких войн, ни малейшей озоновой дыры… даже смехотворного глобального потепления не получилось, несмотря на все усилия колдунов и ученых из стран, импортирующих энергоносители. Все те же люди, в тех же городах и селах, с прежним рвением продолжали что-то производить и потреблять, согласно своим склонностям, возможностям и потребностям, все так же бесперебойно… или относительно бесперебойно действовали общемировые социально-коммуникативные институты, от электронной почты и железных дорог до рекламы поп-корна «Твой жёлудь», все так же высасывалась нефть из недр земных и все так же колосились хлеба… Просто вдруг вылезли на свет божий, стали явными некие социумные диспропорции, то есть, нарушился баланс между объемами потребления и производства: один абстрактный землянин объясняет Марсу, что совместно произведенные блага, свои и часть чужих, он потребит сейчас, а отработает полученное когда-нибудь завтра, непременно отработает, вот расписка, Другой же землянин предпочитает потрудиться за себя и за первого землянина, сэкономить на собственных потребностях сегодня, дабы вволю оттянуться завтра, согласно полученным распискам. Китай, например, любит копить расписки и плодить мусор, а США любит копить потребности и плодить расписки. Но вдруг однажды выясняется, что расписок выпущено столько, что получить по ним реально будет только в начале пятого тысячелетия от Рождества Христова… И хорошо бы поскорее обменять их на что-то другое… лучше на машины и энергоносители… пока другие владельцы расписок не очнулись…

Но расписок гораздо больше, чем золотых слитков, нефти, дров, услуг и автомобилей. И заметались земляне, забегали как крысы, в отчаянных попытках сохранить миллионные состояния, грошовые социальные пособия, солидные трудовые пенсии, приемлемые проценты выплат по кошмарным потребительским кредитам…

Ну… рынок — он и есть рынок, стихия паники в крысиных гонках сделала свое дело: мыльные пузыри частично сдулись, за счет обобранных обывателей-землян во всех концах планеты, но чтобы процесс дошел до своего логического конца, следовало бы и на межгосударственном уровне выправить образовавшийся дисбаланс: например, страны-должники чистосердечно объявляют себя банкротами, а страны-кредиторы сдают расписки в пункты приема утиля и макулатуры. И уже после этого можно все начать с чистого листа: США, признанный локомотив мировой экономики, продолжает в прежних объемах потребление производимых товаров (услуг) и выпуск новых расписок, а мировая экономика, подхлестываемая постоянно растущим потребительским спросом американских обывателей, опять оживает и набирает ход. До следующего кризиса. Это был бы самый лучший выход для всех участников, но, увы, несознательные страны-кредиторы, из числа владеющих боеспособными ядерными арсеналами, могут поскаредничать и уже не захотят добровольно снабжать страны-должники ресурсами вместо расписок, поэтому приходится ограничиваться полумерами, то есть, банкротить смирных, старых, безгласных и ослабевших. Всем же остальным участникам общемирового политического рынка надобно продолжать делать вид, что они друг другу верят и стоят на страже интересов своих граждан, бдительно проверяя качество заключенных договоров, принятых закладов, полученных обещаний…

А странам-кредиторам, накопившим гигантские авуары из самых прочных, самых надежных, самых красивых долговых расписок, срочно искать и еще раз искать точки опоры для развития собственных устойчивых экономик… До поры сгодятся стабилизационные и иные фонды, наполненные чужими эмиссиями, но надо что-то кардинально решать, менять… модернизировать… а не только сырьем торговать… Поторапливаться надо, одним словом.

Утро. Министру финансов Кудрину Алексею Леонидовичу скоро вставать. Но до побудки еще шесть… пять минут… целых пять минут… и вновь снится Алексею Леонидовичу Кудрину, один из навязчивых почти ностальгических снов… да это даже и не сон, а так, юношеские полугрезы-воспоминания бывшего будущего министра финансов России…

Струги Красные, осень, солнце, пилотки, гимнастерки, угар эпохи развитого социализма… Но это не армия, хвала всем богам! Армия уже не грозит без двух минут выпускникам ЛГУ им. Жданова, в финале своего студенчества отбывающим почетную армейскую обязанность на трехмесячных военных сборах.

В едином строю печатают шаг юристы, экономисты, психологи.

— Запе-вай! — командует подполковник Гераймович, но безмозглый университетский быдляк даже здесь реагирует не сразу. Наконец, Андрей Илларионов, будущий бывший советник президента Путина, заводит привычную строевую «тетю Надю»:

— А на трибуну вылез Сталин! Он великий наш отец! А тете Наде в жопу вставлен огроменный огурец!

И вот уже сам Алеша Кудрин, Лук, Маканин, Коровкин, остальные ребята — подхватывают в сотню глоток:

— А по Манежной конница идет! Пехота с ревом! Катит бронепоезд! А тетя Надя, тетя Надя не дает! А комиссар уже расстегивает пояс!..

— Кудрин, ногу тянешь! — Гераймович вздыхает безнадежно: это сброд, а не батальон, и это горох, а не строевой шаг. Чему, спрашивается, учились столько лет?..

Все. Пора вставать.

Чему учились? Экономике, небось, не подшитию подворотничков… Сегодня двадцатое. На заседании правительства докладывает не он, а замы и коллеги, уже проще. Но предстоит все лично проверить, ибо Вова совсем жёстким стал в последнее время… Вот, если бы он, Кудрин, умел держать руку на горле у своего аппарата, как Владимир Владимирович умеет… у него это называется «делать акценты» на недоработках… ой, надо чуть ослабить галстук… так… да. Тогда бы они все шевелились вчетверо быстрее… Алексей Леонидович поморщился в зеркало: раньше он никогда не шумел на подчиненных, и десять лет худо-бедно справлялся… да, уже ровно десять лет, как он прикован к этой vip-галере… управляемой главным vip-рабом… а после кризиса — заметил за собой — покрикивать начал… нервы… Позор.

Любой диалог с Думой, в рамках регулярных отчетов исполнительной власти перед законодательной, напоминает доклад майянского жреца на родном языке, перед глухими австралопитеками, и последующую дискуссию с ними же. Какие, к черту м-м-мультипликаторные коэффициенты!?.. Подавляющее большинство господ и товарищей депутатов, якобы радеющих об интересах народных, из всего многообразия феноменов науки экономики знают лишь два: косить бабло и пилить бабло. Причем, уровень этих знаний распределен во всех фракциях равнопропорционально. Есть и понимающие, да только их меньшинство, и отнюдь не они задают тон в обсуждениях. Но кому это объяснишь? Журналистам? Они понимают в современной экономике еще меньше депутатов, если это, конечно, возможно…

До тринадцати ноль ноль есть время поработать, потом большое совещание у Самого… и, ближе к вечеру, скорее всего, удастся еще кое-что сделать на перспективу… Время покажет, но где его взять?..

Вице-премьер и почти всесильный в глазах простого офисного люда министр финансов еще успел застать реалии бытия, когда в Белом доме чиновники даже самого высшего разряда общались меж собою чуть ли не масонскими знаками и записочками, опасаясь всяческих подглядок и прослушек: от олигарха N, от олигарха Z, от эфэсбэ, от журналистов, от цээру, от… Не Белый дом, а клоповник был… С тех пор навели четкий порядок, почистили от посторонних; тем не менее, некоторые и до сих пор ведут себя так, словно у них чужой микрофон висит на губе. Хотя… кому надо — все всё слышат и кому надо исправно доносят, безо всяких шпионских штучек. За это десятилетие… и еще до этого — Кудрину случалось оступаться в неосторожных речах и эмоциях, нечасто — но доводилось, и, несмотря на это, в ответ на срывы ни разу не воспоследовало ничего серьезного: гэбэшная выучка Владимира Владимировича пошла ему, что называется, в тук: у Вовы железные принципы: сначала галера, эшафот подождет. Чубайс ли, Жириновский ли, Дерипаска, Лужков, Якеменко — все на веслах, всех терпит до поры, всех защищает… друг от друга… Недаром путинское окружение породило очередную поговорку, одну из многих, посвященную лично Самому, его манере трудиться и управлять: «за ним надежно, под ним напряжно»…

Москва шумит, ворочается за бронированным окном правительственного авто, даже стекол не опустить, смога не вдохнуть. Питер он все еще помнит, как пешеход, а Москву в этом качестве и не знал никогда. И не узнает, увы. Интересно было бы спросить у тех, кому синее ведерко и эмоции заменяет голову: как бы он добирался на службу по утрам — без мигалки?

— А вот это вот — как сюда попало, вот сюда вот? Лариса Александровна? Какая связь между реконструкцией Летнего Сада и Нижним Тагилом? Нет, это неправильно. Так, тишина, коллеги, быстренько разбираемся по Летнему Саду. Владимир Владимирович четко, еще на совместной коллегии с региональщиками, совершенно определенно ведь высказался на сей счет. Долой пункт номер восемнадцать… А Нижний Тагил… Сокол… да, это все остается, передвинувшись на одну позицию выше, они теперь будут восемнадцатым пунктом, и это не наше. А вот где Сергей Дмитриевич докладывает, десятый пункт, это наше, туда и воткнем. А пункт четыре… уже не наше, поскольку там Собянин по бюджетным дотациям докладывает, по бюджетным! А в ситуации с проектом «Летний Сад» мы имеем… внебюджетные доходы… от благотворительной лотереи. Согласно указаниям. Детский же вопрос, господа мои! Почему вам самим было не утрясти его должным образом? И хватит тянуть, пусть немедленно выплачивают призовой фонд… или как его там… а остальное… остается там что-то? — раскидайте фифти-фифти музейщикам и муниципалам. А, уже назначили дату? И когда? Ну, хоть это сумели… Блин, у нас ведь и так проблем выше головы, серьезных проблем, а мы тут еще будем… Да, ничего уже специально расписывать не надо, все в недрах десятого пункта. Пойдемте дальше, иначе мы не то, что до тринадцати, до двадцати трех не успеем…

Оппонента лучше всего избивать с позиции силы: у окна под батареей валяется убитый комар-людоед с оторванным хоботом — этой ночью ему повезло меньше других его собратьев.

Рассвет привел утро, и отступили твари, откатились на заранее приготовленные позиции. Литра полтора человеческой крови, рассредоточенные по складкам местности, угрюмо взирают из-за укрытий на Лука, своего бывшего владельца, в то время как Лук…

— Не странно ли, — думает Лук полушепотом, сквозь зевоту, — свирепость захлестывает меня, лютость переполняет — а глаза баиньки просят. Тапочки… где тапочки… здесь тапочки.

— Ну??? — кричит он вдруг, выйдя на середину комнаты. — Что же вы? Который тут, а? Чтобы все по-честному, типа?

Бесполезно, комары молчат.

— Вы кем поужинали, с-сволочи? Вы мною ужинали! Не прощу.

Молчат комары, не суетятся, и напрасно Лук прядает ушами на каждый шорох — никто ни гу-гу…

— Струсили, да? Как же так, а? Вы же теперь все русские по крови, вам ли бояться простейшей поножовщины и обычного членовредительства?

Но комары не клюют на подман и подначку, они терпеливо продолжают переваривать русско-писательскую плоть, надеясь подготовить новое место в животах еще до наступления очередной белой ночи.

Их клонит в сытую дрему, Лук тоже не выспался, но некогда ему сегодня спать и некогда мстить: не за горами день, а в нем заботы… Пора вставать.

Днем у него запланирована встреча на Петроградской, с Валерой Меньшиковым, но сейчас, в самом начале дня, пора «к станку»: творить, облекать в символы и пробелы всякие разные мысли, образы, идеи, сюжетные повороты… Когда это делаешь регулярно, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год — может слегка приесться! И приедается. Но в этой ситуации нет иного выхода, кроме как упорно, а бывает, что и упрямо, продолжать. Отсутствие размеренности, сбой однажды взятого темпа, лень с последующей авральщиной — непременно сказываются на уровне написанного: такое с разбегу можешь наварачкать, что потом никак не довести до ума, ничем не выправить, но проще вычеркнуть и написать необходимое заново. С другой стороны — вот тянешь так лямку изо дня в день пишешь, пишешь, конца-края не видно роману… и вдруг… Закончен! Ура!!! Писатель Лук предпочитает творить по утрам, дополуденное время для него — самое «удойное» на идеи, на объем написанного, однако, заключительную точку в романе он ставит, как правило, когда за окном уже сгустился вечер, ближе к ночи. А в последние лет пять-шесть — обязательно заполночь. Это происходит так…

Однажды утром, вымеряя оставшееся пространство романа и замыслы под него, Лук обнаруживает, что — всё, в сюжетном загашнике почти ничего не осталось, кроме финальных фраз и пары килобайтов пустоты. Ура! Сердце рвется закончить все тотчас же, немедленно, вот чтобы с размаху бабахнуть пальцем по клавише, под которой мирно уживаются точка, запятая и знак слеша со знаком вопроса… Нельзя. Не по традиции. Вместо этого Лук, урча от жадного нетерпения, принимается за всяческую второстепенную дребедень: вычищает ошибки и опечатки, пропущенные слова и неблагозвучия, вновь и вновь, подобно Гарпагону, высчитывает количество знаков и символов в последней главе. Потом вдруг спохватывается и начинает вертеть и перетряхивать финальные фразы… Словно бы сам к себе придирается… Но придирки эти, как правило, ничего не дают: Лук всегда знает, чем закончится будущий роман и начинает изнывать мыслями над концовкой задолго до того, как придет ее час облачаться в напечатанные слова и буквы…

Сегодня можно многое: отвлекаться на музыку, на телефонную болтовню, на дневной сон… даже на внеурочное поглощение калорий!.. Нельзя только одного: нельзя подойти к полуночи измотанным до равнодушия и сонным!

Приходит и полночь… и еще несколько минут… ну… просто для выдержки. В такую ночь Лук очень легко преодолевает привычное писательское отвращение «к письменному столу» и открывает файл, где его дожидается неоконченная фраза, чтобы с нее легче стартовать.

Тк-тк-тк-тк… тк-тк-тк… Й-й-йесть!!!

Несколько минут после заключительной точки Лук не в силах поверить сам себе: он самодовольно ухмыляется и трижды, четырежды, пяти… пента… многажды перечитывает итоговый абзац… М-музыка!

Дальнейшая дребедень — продолжение неминуемого ритуала: компьютер звучит очень громко, хотя и не на всю доступную мощь, композиция выбрана заранее, почти всегда это эквадорская народная плясовая «La nuca llacta», и Лук, нисколько не заботясь в эту ночь о спокойствии соседей, беспорядочно скачет под музыку по небольшому пространству однокомнатной квартиры, в полной уверенности, что пляшет, а может быть даже танцует… А когда отпляшется — поужинает в ночи.

Имеет право: точка поставлена!

Заключительное слово на финальной странице вовсе не будет означать, что роман именно в таком виде окажется выложен в сеть и пойдет в издательство, ни в коем случае: там еще работать и работать, править и править, украшать, сокращать, делать вставки, сноски шлифовать слог, вносить уточнения… но в целом — история рассказана, от начала и до финала, всё!

Однако, до этого светлого мига надо еще дожить, последняя глава далеко, и предпоследняя далеко… хорошо бы к концу года успеть….

Лук пальцем стучит по клавише пробел: «Полифем, подъем!» Полифем — так зовут компьютер-десктоп, принадлежащий Луку, открывает единственный глаз и через несколько секунд пароходным гудком оповещает Вселенную, что вполне проснулся.

— Молодец. А вот куковать не надо! Тэк-с. Некогда нам сейчас форумиться, чатиться, гуглиться, аськать и скейповать, закрываем все посторонние окошечки… Ы-ыххх, бедный я, несчастный!.. А ведь еще умываться!..

Лук, как был голышом, в одних тапочках, прошаркал в туалет, в ванную, оттуда, в халате без подпояски, на кухню и даже не заметил, что беседует уже не с компьютером Полифемом, а сам с собой!.. — но некому обратить его внимание на эти странности…

Кофе и чай не действуют на Лука тонизирующе, ему достается от них только вкус и частичное утоление жажды, тем не менее, ритуал приготовления утреннего напитка, с одной стороны — отдаляет миг начала работы, а с другой — подготавливает Лука к повседневной неизбежности. Кофе заваривать дольше, нежели чай — и Лук этим утром выбирает кофе. С тех пор, как у Лука появилась кофеварка, он стал обладателем страшной тайны: если заправленную порцией молотого кофе сосудину не опорожнить после первой заварки, а уже использованную кофейную гущу прогнать через всю процедуру еще раз, то полученный напиток приобретет весьма характерный вкус, Лук его сразу узнал, с первого же эксперимента: сию субстанцию нередко подают случайным посетителям в простецких кофейнях-забегаловках, под видом кофе-американо… О, это было яркое открытие. А ведь Лук еще имел глупость колебаться, долго мучился сомнениями: что купить — кофеварку или холодильник?.. Так или иначе, здравый смысл возобладал, и теперь он каждое утро имеет возможность спокойно, в домашних условиях, никуда не спеша, не вылезая из халата…

— Алё?.. Приветус, дорогая! Где, где он сказал?.. Угу. Спасибо, Марина, всей вашей поросли привет! Воинам отдельно, а Машенции отдельно. Без наглости надеюсь, что они еще не забыли о существовании дяди Лука… И не за три, а за четыре. А это уже почти неделя разлуки, тут немудрено и… Верю, польщен. Все у вас нормально? И у меня соу-соу. А как же не творить, это ведь моя работа! Вот уже — правую руку над клавиатурой занес… Что?.. А, что в левой у меня? — телефонная трубка, ясен пень… А что чашечка с кофе? Как всегда: захвачена пальцами правой ноги, я же писатель. Слышишь — подношу… и отхлебываю… Ну, хорошо, ты меня разоблачила: трубка в левой руке, чашка в правой, а клавиатура за стеной. Но сейчас я перейду из кухни в комнату… и, увы, буквально через мгновение все начнется. И тебе чао, рад был услышать.

Лук врет, все начнется не через мгновение, а минут через пятнадцать-двадцать: до того как напечатать первые слова и буквы утренней порции романа, он обязательно пробежится по новостным сайтам, проверит электронную почту, промониторит кое-какие имена и события… Но с последним глотком остывающего кофе завершится процесс утренней раскачки, иссякнут все предлоги, помогающие тянуть бездельную резину, и Лук продолжит свои труды… «Никому не нужные!» — любит он повторять про себя и вслух, а сам надеется и верит: нет, ни фига подобного! Кто-нибудь, когда-нибудь — да оценит в полный рост! Нужные!

Сегодня следует дополнительно поднапрячься против обычного, чтобы все намеченное успеть означить, потому что у него встреча с Валеркой Меншиковым… И повод для встречи есть, Валера обещал про «истинное зеркало» дополнительно рассказать, да и чтобы так просто… кофейку попить, потрепаться ни о чем… Через жену тот передал сообщение Луку, что встреча переносится на полчаса раньше и состоится не возле Чкаловской, а на Большом, в непритязательной на вид кафешке «Корвин», вроде бы и простенькой такой, однако никогда не позволяющей себе подать «вторячок» вместо нормальной кофейной порции. По вечерам живая музыка… такая, полулюбительский джаз… Лук и Меншиков любят туда заходить, кофе там не самый ах, но — вполне хорош в отношении качество-цена. А главное — атмосфера не суетная и днем единственный зальчик почти всегда пуст. По вечерам правда, «лабают», и тогда народу набивается под завязку, но сейчас рабочий день в разгаре и кафе — всего лишь кофейня, до шести вечера в ней даже горячего не подают.

Меншиков первый подошел к месту встречи, к перекрестку в одном квартале от кофейни, но это понятно: Луку ехать на двух видах транспорта, плюс пешочком, а Меншикову — легкая шестиминутная прогулка от «Галоши», места, где трудится главный специалист по чему-то там… доктор каких-то там наук… Валерий Петрович Меншиков. Раньше, с момента рождения и до середины шестидесятых, «Галошу» называли «Шараш-монтаж», потому что основывалась она как «шарашка». Впрочем, докторская у Меншикова по физике твердого тела, и кандидатская тоже, обе темы открытые… Стало быть он физик. Лук частенько пытается утешить друга заявлениями, типа, что физика — это королева всех на свете наук, и что по Валерке давно РАН плачет, и что не всем ведь быть писателями, кому-то нужно и там, внизу, поближе к земному сору, к пашне… Меншиков снисходительно ухмыляется в ответ и только изредка позволяет себе подкалывать друга за выбранное им писательское поприще, хлопотное и не наваристое, но вышучивает не в отместку, а так… чтобы тот не забывался и не расслаблялся.

А вот и сам господин писатель: чешет торопливым шагом, почти вприскок, сам про себя уверенный, что шествует размеренной самурайской походкой, времени на часах — без одной минуты два. Щеточка седых волос на голове Лука успела отрасти за эти недели на сантиметр, он смотрится по-прежнему стриженым наголо и Меншикову приходится делать над собой небольшое усилие, чтобы переключиться на восприятие нового Лукова облика. И этак он, черт побери, каждые года три-четыре экстримунячит, и как ему не надоест?

В полувоенном институте, где работает Меншиков, всемерно приветствуют раскованность научного мышления, новые идеи, незашоренность концепций, но этот либерализм никак не распространяется на требования к внешнему виду: попробуй хотя бы небритым явиться в лабораторию или цех, не говоря уже о легкомысленных маечках, «хайрах», не по возрасту, не дай бог — в косичках… да Меншиков первый свернет в бараний рог вольнодумца, буде таковой объявится. А писателям и прочей богеме — позволительно, что с них возьмешь?

— Ты чего там пыхтишь, Валера, я ведь не опоздал! Здорово!

— Привет. А я и не пыхчу. Прибыл ты ровно, да если бы и задержался на несколько минут, беда невелика… — Третью фразу Меншиков бросает сугубо для развлечения, для проверки своих предвидений, и угадывает, как обычно: Лук не упускает случая, чтобы не изречь что-нибудь… с пафосом… из недавно сотворенного.

— У меня на эту тему есть афоризм, на днях придумал: «Собственные опоздания приводят меня в смущение, а чужие в ярость». Как тебе? А?

Меншикову, пожалуй, нравится, но очень уж неинтересное и неблагодарное дело — хвалить за пустяки всяких там зазнаек! Поэтому он приподнимет брови и говорит с усмешкой:

— На троечку… с жирнющим… с двумя жирнющими, дружище Лук, минусами. Парадокса в нем нет, смысл банален, афоризм твой обслуживает только тебя, твой характер, а мне он, к примеру, никаким боком не подойдет… Думаю, даже тройки с минусами будет тебе за него многовато.

— Знаешь что? Тебе и такого не сочинить, никогда в жизни! Технарь! Мичуринец! Саруман! Нет, ну надо же — какого кабана успела вырастить советская власть!

Меншиков вновь ухмыляется словам рассерженного Лука, но покорно кивает. Да, здесь ему до Лука очень далеко, уж сколько раз он пытался… подойти к этому делу, как к решению научной проблемы… С физикой у него более или менее получается, а со всеми этими словесными выкрутасами — не очень. Самый достигнутый максимум — где-то на твердую двойку с минусом, если вымерять по той же шкале, что он для Лука выдумал…

— Не сочинить, твоя правда.

— Еще бы! — разгорается темпераментом Лук. — Это тебе не физика, здесь нужен хладный ум, неспешный и ясный, а вдобавок к этому — не затуманенное предрассудками сознание и потребность постоянно генерировать новое! И, уж извини за высказанную в лицо правду, солидный запас ранее накопленных знаний! И умение ими пользоваться!

— Ты — собираешься дверь открывать? Не тормози, Лук, тяни на себя.

За привычным трепом друзья не заметили, как миновали квартал и добрались до намеченной точки. Лук, по своему обыкновению, держался на полшага впереди, он первым поднялся на ступеньки, ведущие в кофейню, и теперь стоял, повернувшись боком к стеклянному одностворочному входу, не замечая, как две дамы средних лет замерли по другую сторону двери и, видимо, робеют выйти, напуганные резкой, громкой речью и зверскими гримасами какого-то мужика, перегородившего им выход.

— Оу!.. Прошу прощения, сударыни, за невольное… проходите, пожалуйста. — Лук распахнул дверь и посторонился, подчеркнуто расторопно. — Это не я, это все вон тот тип… Но он тоже не очень виноват, потому что у него техническое образование.

Женщины молча проходят мимо Лука — неприятный незнакомец оказался безопасен и теперь для обеих в полном игноре — но одна из них, та, что помоложе, успевает обнять смягчившимся взглядом широченные плечи и мужественную полуулыбку того, второго, который «с техническим образованием»… и, увы и ах… с кольцом на правой руке. Нет, нет, этот тоже… лицо у него толстовато.

Девушка-официантка — судя по баджику на кармашке, ее зовут Лена — уже тут как тут перед новыми посетителями, она улыбается им обоим и каждому поочередно, улыбается не только малиновым ротиком, но и глазами цвета негустого чая, и голосом, и словами, то есть, неформально, чуть ли не игриво, на правах долгого знакомства.

— Добрый, добрый день, господа! Редко захаживаете, мы по вам соскучились!

Лук, после ответной улыбки, широко распахивает глаза куда-то в неконкретное далеко и словно впадает в короткую прострацию, предоставив Меншикову привилегию разговора и первенство заказа. Луку в данный миг важнее поразмыслить над грамматической правомочностью только что услышанного выражения «по вам».

— Разве редко? А мне кажется — только что были. Леночка, мне эспрессо, двойной, ну, вы знаете…

— Сделаем, знаем! А вам — тоже как обычно? Капуччино простой?

Лук с важностью кивает, а сам с подозрением глядит на друга, на его не сходящую с физиономии широкую ухмылку.

— Что-то ты очень весел с утра, как я погляжу! Очередную технарскую премию дали?

— Вроде того, вдобавок, смешинка в рот попала, сейчас пройдет. Но почему ты меня технарем величаешь, в то время как я физик, адепт естественных наук? А технари, кстати, ничем не хуже физиков.

Премию Меншикову действительно выписали, но получать ее аж в конце июня, и веселит его отнюдь не премия, но сам Лук, его повадки.

Долгое одиночество — а Лук устойчиво одинок — неминуемо оделяет своих кавалеров странностями в быту, в мировоззрении, так называемыми чудачествами — и чудачеств у Лука хватает. Одно из них — наводить тень на плетень. В прошлую «недомашнюю» встречу, например, они были в заведении «Лапута», и там их тоже встретили как завсегдатаев, но если Меншикову девушка, принимавшая заказ, принесла «как всегда» двойной эспрессо, то Луку — простой черный чай… «да, да, да я помню, вам как всегда: черный, без присадок, с двумя кусочками сахару! Бегу, несу!»

А есть места, где Лук пьет кофе только с молоком, или только квас, или кока-колу. И, насколько Меншиков помнит за долгие годы дружбы, Лук никогда не сбивается, четко распределяет свои предпочтения по присутственным местам, согласно однажды утвержденным. Зачем? Лук неоднократно пытался объяснить это другу, но всякий раз туманно, с незначительными вариациями: де, мол, если твои знакомые уверены, что хорошо тебя знают, то не стоит им в этом чинить помехи, даже наоборот, и вообще им так легче и проще.

— Им, нам, быть может и легче. А тебе?

— А я привык.

— Угу. Ты, Лук, темнила, причем сугубо кустарного производства. Зачем закрываться от людей, нет ведь в этом позитива, это не конструктивно, Лук!

— На себя лучше посмотри, конструктор. У меня две трубки, два канала для оперативной связи с внешним миром. А у тебя вообще ни одной! Людям он открыт! Я вообще твоего голоса по телефону не слышал… еще и учит!..

— Слышал ты мой телефонный голос, не преувеличивай.

— Ну… разве что в прошлом веке, а в этом десятилетии — ни разу не довелось.

Девушка приносит Меншикову эспрессо и воду в гладком прозрачном кувшинчике, а Луку объемистую бочонкообразную чашечку с капучино. Лук засматривается на придвинувшийся бюст в полупрозрачной сиреневой блузке, и вышколенная девушка вежливо с ним заигрывает:

— Вау! У вас новый имидж!?

— Вроде того. Что, плохо?

— Нет, короткая стрижка — хорошо, это современно! Вы так гораздо моложе.

Лук легким наклоном головы показал, что повелся, что польщен, рад комплименту, и несколько секунд смотрит вслед удаляющейся девушке, но Меншиков знает цену Луковой доверчивости, на его памяти Лук раз сто выслушивал все эти: «О-о! Вы решили отращивать шевелюру?.. У вас они так красиво вьются сзади! Нет, нет, не стригитесь, в этой благородной седине вы, именно по контрасту, смотритесь заметно моложе!» «Вы, все-таки, решили подровнять? Очень удачно, очень вам идет, сразу несколько лет сбрасываете!»

Лук ложечкой собирает пенку, и, наконец, делает первый глоток. Меншиков за это время успевает опорожнить свою чашку на три четверти, но этот дисбаланс кажущийся: все у них идет правильно, по ритуалу.

Друзья угнездились за столиком согласно обыкновению каждого: Меншикову больше нравится рассматривать входную дверь и мельтешение улицы за стеклянной стеной, а Луку внутренности кофейни и обслуживающий персонал, обе представительницы которого улыбчивы и весьма симпатичны.

— Эх, Валерка!.. Против природы не попрешь, но знал бы ты, как мне грустно слушать все эти чертовы щебетания про омолаживающие прически! Это же геронтологический диагноз на уровне приговора. Мне.

— А я и так знаю. Ты уже лет пятнадцать над этим неустанно хнычешь да причитаешь. Но, если верить светской хронике, тебе все еще дают — и зрелые дамы, и юные девицы…

— Врут, Валера, всё врут, безбожно врут.

— И ты в этом первый среди равных. Я имею в виду — во вранье, — безжалостно возражает Меншиков, высоким взмахом руки показывая девушке Лене, что созрел для второй чашки двойного эспрессо. — Впрочем, что можно ждать от… извините за выражение… от гуманитария!

— Ох, ни хрена себе! Дожили, называется, до светлого дня: технарь! посмел! возвысить голос в моем присутствии! С каких это пор писатель, получивший высшее психологическое образование в Большом Университете им. Товарища Жданова, является гуманитарием?

— Ну, а кем?

— Естественником, вот кем. Естественником, мой бедный научно-производственный друг.

— Тогда уж противоестественником. И хватит ложкой нашкрябывать, возьми еще один, я ведь сегодня плачу, у меня же премия, забыл?

Лук легко соглашается и потирает руки. Меншиков хорошо знает этот жест: сейчас Лук якобы спохватится с якобы забытым вопросом, и начнет выпытывать у него насчет принципов работы истинного зеркала… Можно ответить в общих чертах, почему бы и нет? Тема в данном конкретном аспекте открытая, а сам Лук — человек надежный, тысячу раз проверенный, с ним можно и чуть пооткровеннее.

Но Лук, хоть и прет из него любопытство, хоть и смотрится шалтай-болтай богемой, осмотрителен, весьма себе на уме: приступит к атаке не раньше, нежели девушка Лена принесет ему второй капуччино и ретируется обратно в недра служебных помещений.

— Кстати, Валера… хочу тебя спросить… НО НЕ О ЗЕРКАЛЕ, КАК ТЫ СЕБЕ ТОЛЬКО ЧТО ВООБРАЗИЛ! — Лук хохочет на весь пустой зальчик, громко, хохот его резок, и даже медные музыкальные тарелки от ударной установки в соседнем углу начинают ему подзванивать.

Две девичьи головки нырк, нырк с разных сторон в пространство общего зала — все нормально, это правильный шум, посетителям в меру весело, а значит им хорошо… — и опять спрятались…

— Нет, не о зеркале, а совсем об иных вещах. Но и о нем тоже спрошу, с твоего позволения, только чуть позже. Ок?

Меншиков вновь поднимает брови, уже в знак согласия, однако под добродушием его улыбки скрывается легкая досада: все-таки Лук пронырливый разумом тип, такой мог бы стать неплохим аналитиком… быть может даже физиком-теоретиком… Обхитрил. А вот он, Меншиков, в данном пустяковом эпизоде проявил себя незадачливым лаборантом, горе-ученым, допустив непростительную методическую оплошность: позволил парадигме превратиться в прокрустово ложе, вместо того, чтобы непредвзято, не забегая вперед, оценивать факты…

— Спрашивай, хотя, если честно, совершенно не понимаю причины твоего внезапного веселья и твоих невразумительных выкриков.

— А я разве кричал? Тогда ой, тогда извини, Валера… но, все равно — ключевое слово «зеркало» я лишь обозначил таинственным шепотом…

— Спрашивай.

Лук, не особо вдаваясь в подробности, поведал о своих подозрениях, связанных с возможной прослушкой его телефонных разговоров, не исключая и вероятности оперативной слежки. Рассказывал он с постоянными самоироническими оговорками, как бы доказывая Меншикову, что «он еще не совсем ку-ку», и параноидальность своего мышления неукоснительно использует для иных, более насущных целей и задач, но… факты… черт подери… дескать, они противоречат здравому смыслу, но существуют… Лук рассказывал энергично, даже с матюгами, формулировал аргументы довольно толково, тем не менее, Меншикову все равно пришлось задать Луку множество уточняющих вопросов, на добрую половину которых Лук не в силах был дать внятного ответа… Но ему простительно, сам признался, что не технарь…

Нет, ничем таким особенно значительным и важным — государственного, что называется, уровня — здесь не пахло, это можно было сказать с максимальной уверенностью, однозначно. Если бы спецслужба развитого государства, да еще «на своей территории», захотела бы организовать мониторинг электронной информации, исходящей (а равно входящей) от интересующего их объекта, она бы сделала сие незаметно для него, благо для этого существует достаточно таких точек съема, которым не поставить заградительный щит по типу индивидуальной брони.

— Предположим… здесь надо выбрать какой-нибудь пример попроще… чтобы даже тебе, твоему писательскому разуму, был он доступен и понятен… скажем, обменялся ты со своего дескотпа…

— Полифем его зовут.

— Лук, ей богу!.. обменялся, значит, зашифрованным сообщением по аське, хистори затер, аську деинсталлировал, жесткие диски отформатировал, а десктоп утопил, вместе с мышью и клавиатурой. Но твой визави по асечному диалогу ничего этого не сделал, даже программу не закрыл после вашего контакта, и это сверхсекретное асечное, или там, гуглевое, скайповое, иное сообщение так и осталось открытым в его окошечке на служебном компьютере общего доступа… То же касается и телефонов, стационарных и трубочных, в данном аспекте — без малейшей принципиальной разницы между ними.

— Понятно. Кстати, откуда ты знаешь про аську и скайп, коли ты никогда обывательским компом не пользуешься? Если верить твоим словам, что не пользуешься?

— Из книг. Слушай дальше…

У Меншикова не возникло даже и тени сомнения в словах друга, которые безусловно не розыгрыш и не свидетельство помраченного разума. Если уж Лук обратился за помощью — значит, допекло, значит, проверил и перепроверил всеми ему доступными нехитрыми способами. Телефонные симптомы чужого вторжения, замеченные Луком, свидетельствовали о невысокой квалификации «нападавших», как говорится — на уровне художественной самодеятельности, либо близко к этому. Может, это хакеры доморощенные, может какие-нибудь таблоидные репортерские черти, в поисках сенсаций…

Меншиков попросил у Лука оба телефона, повертел в руках, нажимая на кнопки… Потом отлучился с ними якобы в туалет, и Лук охотно разрешил. В кабинке Меншиков поочередно поднес оба телефона к серебристой миниатюрной планшетке, вынутой из бумажника, указательным пальцем правой руки проворно стуча по кнопкам своего прибора… Нет, ни жучков не было в обеих трубках, ни вирусов.

Друзья беседовали тихо, но интенсивно, замолкая лишь для того, чтобы принять от официантки очередную порцию заботы, салфеток и кофе.

— Ты точно псих, дорогой Лук, только что я убедился в этом очередной раз. Скажи: зачем в современном аппарате с большим экраном, в трубке, одному тебе принадлежащей, ты зашифровываешь абонентов одной-двумя буквами, да еще латиницей? Зачем, от кого? Держи свои дрова, там чистота.

— Быстро ты обернулся! А я не только латиницей. Вот, например, кириллица: гэ и дэ. — Лук вытянул указательный палец и начертал на запотевшем кувшинчике с холодной водой корявые буквицы. — Это у меня Эльга так обозначена, кстати, надо будет стереть ее из телефонной книжки.

— А Эльга твоя не могла?.. Под влиянием ревности, там… или еще из каких-нибудь резонов?

— Устарели твои сведения, Валера, ибо Эльгой я навеки брошен, уже который день и как минимум до конца июня!.. Увы, нет, она в технике шарит еще меньше моего, да и смысла в этой слежке нет для нее отныне. Она оттает — я уже не отступлю. Я тебе не рассказывал, как Наркомпрос в прошлом году чуть было не выдал ей заказ на двухсотстраничную научно-просветительскую брошюру: «Линукс для домохозяек»? При том, что она почти не отличает брандмауэр от браузера? Но не сложилось с заказом, потому что она обещала в две недели управиться — и им это показалось долго.

— Рассказывал, можешь не повторять свои анекдоты. Ну, тогда не знаю, где тут секрет. Единственное, что — помимо навязчивого бреда преследования — это… Да не закипай, ты Лучок, я шучу!.. Однозначно могу подтвердить уже озвученный вывод: телефонная слежка за тобою — чей-то прицельный самопал, не более того. Из кружка «Умелые руки». Просканируй всех своих знакомых, дальних и близких — интерес идет оттуда, это почти стопроцентно. Тем более, что современные примитивные приспособы для любопытствующих по карману почти каждому. Есть у тебя версии?

Лук нехотя кивнул: ему с годами все труднее давались откровенные разговоры… Но Валерка — это Валерка, в любых завихрениях одиночества надобно меру соблюдать, Валерка — это… С ним можно.

— Есть, как не быть. Один старый хрен, Тушин Вадим Тиберьевич, отставной кагебешник, разведчик-нелегал, крепко меня невзлюбил за дотошность… Он, понимаешь, дал однажды интервью… ну, я тебе рассказывал… Погоди, я телефоны отключу…

— Не отключай, не услышит никто, я обещаю. Да, помню твой рассказ. Это было совсем недавно, у нас в гостях.

— Угу, мегси бокю. Ну, вот, очень любопытное было интервью, но я нашел там некие несообразности, о которых я тебе… позабыл сказать. — Лук при этих словах вильнул взором, якобы заинтересовавшись кошкой, пробежавшей вдоль стойки бара. — …И имел неосторожность хлестануться перед ним своей проницательностью… Я ведь ему звонил для всяких-разных уточнений… Долго пояснять, но дело было связано с его личным участием в неких сицилийских делах… с уровнем его оперативного участия… Ну, и плюс это… ну… короче, меня заинтересовал некий местный термин: наш, питерский, научно-производственный… «Галошники».

— Да, ты уже упоминал его.

Меншиков залпом допил третью порцию эспрессо и удовлетворенно крякнул. Но Лук правильно все увидел и не стал дожидаться наводящих вопросов от насторожившегося друга.

— Валера, не пыхти, я знаю только термин и только то, что он связан с твоей работой, всё. Мне он по фигу, я его повторил сейчас лишь потому, чтобы еще раз обратить твое внимание: дедок явно понимает побольше, и он явно против того, чтобы это пошло в массы. Он, типа, оговорился в интервью и сразу занервничал. Причем, повторюсь опять, гораздо больше забеспокоился, нежели от того, что я упал на хвост его сицилийской профессиональной ипостаси. Но интервью попало в газеты, и я… ну… не препятствовал слову «галошники». Просто убрал акценты возле него, прозвучало и прозвучало. Заканчиваю инфу и подытоживаю. На мой взгляд, только этот шустрый дедок с двойным темным прошлым мог быть лицом, заинтересованным в прослушке… в слежке за мною, хотя, не врубаюсь, какой в этом может быть смысл после опубликования интервью. Тем более, что и само интервью брал не я, а некий покойный ныне журналист. Я его только литературно обработал и поубирал акценты. Но он вцепился, дедушка этот. Я думаю, что это он, других версий у меня нет. Не лично он, конечно же, хотя бы в силу возраста, но кто-то с его подачи. При всем этом, я толком не знаю — почему он взъелся: из-за вышеупомянутого термина, или из-за сования носа в его прошлые игры?

— Так ведь и я не оракул. Эх, Лук, друг ты мой ситный!.. Знал бы ты, как мне ломовито было сейчас выслушивать все это!.. Запыхтишь тут. Тебе хорошо, ты сказал — и расслабился, в расчете на помощь. И правильно, я — точняк помогу. Или, как минимум, попытаюсь это сделать, в смысле помочь. Равно как и ты, если что со мною случится…

— Валера, ты правильно думаешь, и я рад, что ты так думаешь.

— Но меня теперь слегка протрясут на работе, и мало не покажется. Помнишь хоть номер газеты, где это интервью было опубликовано? Или адрес файла?.. Хорошо, уже легче, давай и то, и другое. Это чтобы на тебя проверку не наводить. Ты просто не представляешь, какие у нас в первом отделе зануды сидят! Вот, если бы они подали запрос на твою прослушку — хрена лысого ты бы что-нибудь заметил за нашими зубрами. Но — почти обещаю, что этого не случится. У них, у бедолаг, проверочной работы столько, что они еще при Черненко трудились в счет восемнадцатой пятилетки, и лишнего груза им на горб не надо. Сизифы в авгиевых конюшнях. Однако по дедку они поработают в полном объеме, вне зависимости от того, день им на это понадобится, или месяц. Результатом этого почти наверняка воспоследует — если, конечно, ты не ошибся в своих подозрениях — снятие с твоих уважаемых телефонов наведенной прослушечной порчи, поскольку ему и его друзьям просто некогда станет тебя прослушивать.

— Друзьям? А, ну да, мы уже обсудили: абсурдом было бы предполагать, что старичок один справляется со всеми кустарными шпионскими аксессуарами. Еще по одной, Валера? Теперь моя очередь платить.

— На фиг, и так сердце бу-бу. Пойдем, лучше прогуляемся кружным путем, и заодно ты меня до работы проводишь.

— Не доходя до нее один квартал. Из конспиративных соображений.

— Ты очень ехидный, Лук, и это тебе всегда во вред. Леночка, примите деньги, пожалуйста! Всё, всё, в расчете, спасибо.

— Это вам спасибо! Заходите еще, будем ждать.

— Непременно зайдем. Кстати, для меня Лена — одно из любимейших женских имен. И блузка ваша просто великолепна!.. Чао!..

— Лук, а Лук? Ты бы не мог, хотя бы при мне, прятать свои безусловные рефлексы куда-нибудь… поглубже? Понимаешь намек? Гусар, блин. Про зеркало давай в следующий раз потолкуем, на ходу лень. Если будет под рукой листок бумаги и карандаш — нарисую тебе упрощенную до предела схему поведения световых лучей в приборе, это немногим сложнее системы призм в бинокле, даже ты поймешь. И вот еще: тут сынишке городские власти выделили четыре билета… если точнее — четыре приглашения на некое торжественное мероприятие, церемонию чествования призеров лотереи «Летний сад», с вручением выигрышей в виде чеков… Море музыки, шуток, аттракционов…

— А разве еще не выдали??? Благую весть о том, что Лён у вас главный счастливчик, я узнал из первых рук, в тот же день, но это было довольно давно… Вот ведь мерзавцы, скажи? За прошедшее время безжалостная инфляция успела выжрать из бедного маленького миллиончика не одну сотню рублей!.. А они даже не чешутся!..

— Видишь — почесались. Короче говоря, сам виновник торжества, Маша, мы с Мариной — пойдем, а Тим отказался, ему неинтересно, так что есть для тебя свободное приглашение. Пойдешь с нами?

— А когда конкретно это будет?

— Не знаю, это надо будет у Рины уточнить, но не завтра и не послезавтра.

— Тогда уточни и… Не уверен, но может быть. Ах, детство, эх, юность! Дети — это те же самые взрослые, только с недолгим безоблачным настоящим и обреченные барахтаться в неглубокой пучине детских проблем.

— Да не может быть? В неглубокой? Ты уверен?

Друзья остановились, и Луку вдруг почудилась грусть… и даже растерянность… даже неуверенность в улыбке Меншикова… Нет, просто показалось, Валерка — это скала из лучших сортов гранита.

— Безусловно. Если хочешь знать — я сам бывший ребенок. Всё, Валера, вот он, пресловутый перекресток. Отдаем честь домовому-городовому и разбегаемся.

— Удачи!

— Не помешало бы. Аналогично!

Влюбленные в этом не виноваты. Просто однажды к человеку приходит день, целует в сердце и срывает разум. Иногда он приносит с собою счастье взаимности, а чаще нет. Сказать, что Лён влюбился несчастливо — было бы не вполне справедливым: это Васькина любовь к Рине, к Тугариновой Кате, была вприглядку, то есть, совершенно безнадежна, а Лёну как раз удача улыбнулась, вполне даже конкретно: позавчера он ухитрился поцеловать… чмокнуть Рину в губы, и она почти ответила… даже и не оттолкнула… просто вывернулась из робких Лёновых объятий… причем, не сразу… и не рассердилась… И еще он назвал ее Тигренком, и она долго выпытывала, откуда он узнал ее никнейм… Расколола, конечно… Да, любовное счастье было ярким, светлым, теплым — но обжигающе коротким!

Лён шел, брел на подрагивающих ногах, споткнулся и остановился перед трамвайными путями. Впереди, через дорогу, был Александровский парк, но туда не хотелось. Космическая тарелка станции метро «Горьковская» утратила ясность очертаний, стала мелко подскакивать, словно пытаясь взлететь на некачественном топливе, грудь у Лёна заходила ходуном, не желая пропускать ни вдох, ни выдох, из носу предательски потекло… И из носу ли?.. Где платок?.. Главное — успокоиться, и потом уже идти к дому, он ведь воин, а не кисейная барышня.

На днях он пригласил Катю в кино, и Катя сначала согласилась, а потом позвонила ему на трубку и с извинениями отказалась, потому что у Катиных родителей с бабушками-дедушками семь пятниц на неделе; в результате у Рины возникли неожиданные проблемы со свободным временем (по деньгам-то все в порядке было: Лён заранее предупредил, что он пригласил и, соответственно, за билеты платит), и она предлагает Лёну «как-нибудь в другой раз». Нет вопросов, нет проблем!.. Конечно, жалко, что так получилось, ибо у Лёна были кое-какие надежды на скорейшее и близкое, плечо в плечо, соседство с Катей и на полутемный зал, но… ничего не поделать, ко всему надо быть готовым, против предков не попрешь…

Тем не менее, билеты Лён решил купить: ни в какие приметы он, разумеется, не верит, но если билеты уже на руках, то и Кате станет проще соглашаться, и у него появится предлог для дополнительной настойчивости… Типа, встретятся на перемене, он вынет билетики и покажет: все сделано, все без напрягов, на дневной же сеанс, не на вечерний…

«Принц Персии»: кто в теме — говорят, что это круто. Мама вспомнила, как в старые времена это была невероятно популярная, культовая игра, еще не компьютерная, а приставочная, и что даже папа в нее играл. Ну, может, насчет папы она присочинила, чтобы папу подразнить: он аж зарычал, когда услышал про себя такое — чистый Шрек, только красный, а не зеленый. Но мама папу почти никогда не боится, да и он — не сказать, чтобы всерьез рассердился, просто не любит, когда его уличают в простых человеческих слабостях, да еще при собственных детях…

Два билета в «Мираж» — пятьсот рублей, и это еще не дорого для почти премьерного сеанса… Но что ему теперь эта пятихатка, когда в самом начале июня он станет миллионером!.. Рублевым, правда, и ненадолго: миллион один, а желающих им попользоваться — даже в пределах семьи полно. Машка себе уже как минимум на полтора лимона подарков намечтала! Ну, не беда: Машку они совместно обуздают, в ее аппетитах, и Лёну тоже перепадет вволю из собственного выигрыша, карманных денег и таких…

Купил — дело было в четвертом часу пополудни — и домой. Черт его дернул (или ангел сподобил?) оглянуться на выходящих из кино людей!.. Оглянулся и… Катя! Первая мысль была очень проста, коротка, радостна, совершенно без извивов, как у безнадежного олуха: «Это же Катя, Рина!» Он даже чуть было не окликнул ее… Эх…

Она была не одна, она была не с кем иным, как с Бушем, с Витькой Добушевым, заклятым Лёновым врагом! Лен замер сначала, потом перебежал на другую сторону Большого проспекта и зашагал параллельно, вместе с толпой… Он в шоке, а они смеются, такие, оба уже без школьной формы, переодеться успели… Буш как обычно прикинут, под негритянскую гопоту, а Катя в очень коротком платье… она в таком мини рядом с ним сидела!?.. По его приглашению!.. Блин-н-н!.. Лёну ярость ударила в голову, он едва удержался, чтобы не побежать поперек автомобильному движению и тут же, на глазах у Рины и у прохожих, отпинать, отметелить этого Бушика так, чтобы… чтобы впредь… чтобы он…

А они вдруг остановились, и Катя — сама, по своей воле — поцеловала Бушика в щечку! А тот заулыбался и, абсолютно никого не стесняясь, обнял и поцеловал ее по-настоящему, по-взрослому, прямо в губы! Если абстрагироваться от того, кто кого целовал, то это было очень круто, Машка бы сказала — брутально: прямо на тротуаре, в толпе, не обращая на взрослых!.. Обнял и поцеловал!.. У Лёна так не получилось!.. Молоток Буш… сволочь, сволочь Буш!.. Как она могла? И с кем?..

Он же так любит грязно отзываться о телках… то есть, тьфу!.. о девушках и женщинах… Ну, и что теперь дальше-то делать???

Лён шел, раздираемый на части несовместимыми желаниями: Буша все-таки отпинать поконкретнее… или забежать вперед, типа, навстречу, и язвительно пожелать им счастья… или Кате-Рине сказать какой-нибудь презрительный прикол… Нет, только не это, так он не может!.. Или просто повернуться и уйти… Лён попробовал свернуть к себе на Матвеевскую — нет, ноги сами его несут вслед за этими… вслед за парочкой… После долгих внутренних борений Лён все же решил вызвать Буша на драку, тут же, никуда не откладывая, тем более, что киношная толпа уже рассеялась кто куда, а Рина с Бушем свернули направо по Бармалеевской, там будет удобно, там почти пустырь…

Лён шел за ними, уже и не скрываясь, а они его не замечали. Вдруг… Впрочем, это для Лёна было вдруг, он ведь не слышал, о чем они там… ворковали… Короче говоря, Катя указала пальчиком на Бушикову бейсболку, тот ее немедленно снял и бросил в урну… не поленился отбежать для это метра на четыре… Потом вернулся бегом, взял Катины ладони в свои и поцеловал поочередно… бережно так… А она его поцеловала… в губы.

Финиш. Здесь всё предельно ясно и Лёну ловить нечего. Лён развернулся и пошагал прочь, и ноги его послушались, и в этот катастрофический миг ему было абсолютно все равно — увидели они его, или не увидели, а если увидели — что подумали?..

Нет, он не пойдет через дорогу, и в Александровский парк не пойдет, а вернется домой. Мама в клубе, у них сегодня чемпионат по бильбоке, Тимка тоже вряд ли дома, а Машка… Машка его поймет и простит брата, когда он разрыдается у нее на плече… Лён понимал, что почти взрослому парню плакать — фэ, но… понимать — это одно, а соблюсти… Что он четко может себе обещать: на улице не расплачется, до дому дотерпит.

Лишь бы во дворе ни с кем не зацепиться, даже случайным разговором.

Квартира встретила его непривычным отсутствием обеденных запахов, тишиной и тоненькими подвываниями, поскуливаниями посреди тишины. Лён пошел на звуки, заглянул в комнату сестры — дверь полуоткрыта, значит, можно заходить…

Машка сидит на диване, спиной к двери, обхватив коленки, вся съежилась — и плачет, аж рыдает!..

— Маш!.. Что с тобой, что случилось?

— Лё-о-он… О-ё-ё-о… — Слезами захлебывается, бедолага, но связных звуков не издает.

— Да что случилось!? С нашими что-то???

— Не-е-ет… Мне пло-охо, Лёнчик! — Машка вдруг вскочила с дивана, подбежала к Лёну и сунулась мокрым лицом куда-то ему под мышку.

Острейшим чутьем брата-близнеца, чутьем, аналога которому он не знал и объяснить никому, кроме Машки, не мог, Лён понял: с домашними все в порядке, и сестричка жива-здорова, но ей плохо, душа у нее болит и теперь она просит у брата помощи, защиты, утешения. Куда теперь свои слезы лить — чужие бы унять! Сначала обнять и погладить.

— Что, Машенция, что, дорогая, что произошло? Идем на диванчик, пойдем присядем, и ты все по порядку мне расскажешь. Всё, не волнуйся, я же с тобой.

Сестра безропотно послушалась и, давясь слезами, начала свою горестную повесть. Лён слушал ее в полном обалдении… Ему хотелось исступленно хохотать — но смех не шел, он был готов горестно рыдать наперегонки с Машкой, но — это было бы нехорошо и неправильно, он мужчина и старший брат, ему не положено в такой ситуации…

Машка-то, оказывается, была отчаянно влюблена, и не в кого-нибудь, а в Витю Добушева, в того же самого злополучного Бушика! Да, она была в него по уши влюблена, уже полтора года, а Лён этого не знал… И никто не знал, в том числе и Буш! Более того, он на Машку вообще ноль внимания, как бы она ни старалась ему понравиться все эти годы! Короче говоря, Машка первая обнаружила роман Бушика и «этой дуры Тугарихи!»

Незаслуженное оскорбление в адрес Кати Лён стерпел — сестру ведь тоже можно понять…

Машка засекла вновь сложившуюся парочку и стала за ними следить на улицах города… И ей было за это совершенно не стыдно, «вот нисколечко, ни на один микрон!»

Одно время, не так давно, в душе у Машки вспыхнула надежда: вроде бы черная кошка пробежала между Витькой и этой… и они перестали всюду ходить вдвоем, а тут еще, на удачу, и Лён вмешался и стал активно за этой… ухаживать… хвостиком перед нею мести… будто нет никого покрасивее… (Лён покраснел до корней волос, однако и здесь перебивать сестру не стал, пожалел.) Но раздор оказался недолгим, и буквально сегодня Машка проследила, как эти двое пошли в кино, а по дороге обнимались… и открыто целовались. Всё. Мир рухнул, любовь — обман, жизнь бессмысленна… и вообще!.. Сестра зашлась в столь отчаянных рыданиях, что и у Лёна защипало в глазах, как тогда, возле метро. Ладно, свой горький прикол он ей тоже расскажет, чего уж там, но попозже, не сейчас… Хотя… чего тянуть… Основное-то она уже отрыдала, пусть знает.

Сестра, как и следовало ожидать, долго не могла поверить в чудовищное совпадение влюбленностей, слезы у нее запросто переходили в смех, потом обратно, в неистовые рыдания, а Лён моргал-моргал, сопел-сопел, но удержался от хныканий. Зато вынул билеты и предложил Машке сходить на «Принца Персии» вместе. И она согласилась, на миг просветлев улыбкой, и опять уткнулась ему в подмышку, сырость наводить.

— Эх, Машенция! Все-таки, действительно мы с тобою не просто так, а ближе близкого, роднее родного — во всем близнецы, называется! Пойдем на кухню, каких-нибудь холодных калорий поищем… Я только умоюсь…

— Нет, я быстро! Котлеты в холодильнике, их лишь подогреть, а макароны мгновенно сварятся. И позвони пока бабушке, ты ее совсем забыл, а она по тебе особенно соскучилась. А на третье чай с конфетками, да, Лёнчик?

— Я не забыл, я завт… я послезавтра к ней собирался, а завтра мы с тобою в кино идем. Звоню.