Пинка Удаче

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Даже сбор грибов в лесу можно представить как невинное развлечение. Вот и злосчастная статья, однажды прочитанная Луком, — кажущийся пустяк, но если копнуть поглубже и пошире, если сравнить, если подумать… Что греха таить, недополученный от Феди Медведенко гонорар в три тысячи рублей занимал мысли и воображение Лука гораздо меньше, нежели грядущая поездка в Париж: во-первых, сумма относительно невелика, даже для его полунищенского домашнего бюджета, во-вторых, не пропали эти деньги, всего-то и делов — дождаться Федю из Монголии, стряхнуть с него должок, высказать несколько глубокомысленных замечаний по поводу офисно-крепостной зависимости, должных продемонстрировать осведомленность Лука в специфике некоторых современных реалий, да и забыть навсегда о сварливом старике Тиберьиче из внешней разведки, о странных телепередачах на странные темы, о таинственных терминах… Не тут-то было! Зацепился Антон Салихов за мимолетное упоминание в интервью о «галошниках» — и нет Антона, погиб в ДТП. Совпадение, легко допустить. Передали его интервью в наследство какой-то тетке-журналистке, чтобы к публикации подготовить — вдруг дом у нее сгорел, сама в больнице с инфарктом… или инсультом… Опять не готово к выпуску интервью. Сайпин взялся выпускать в свет этот материал — Лук давно, хотя и шапочно был знаком с Борькой — еле отмазали Борьку от суда и срока за какую-то «боковую» хрень, типа, с наркотой ни с того, ни с сего попался, выгнали из редакции, теперь ему не до интервью. И опять все образовалось по слову Тиберьича: буксует публикация. Тревожно Луку сопоставлять все эти случайности, но очень уж любопытно переговорить с Валеркой насчет… галошников. Он ему просто вякнет о своих домыслах по поводу всего этого клубка, между делом, в обычной гостевой беседе и, глядишь, и поймет что-нибудь из молчания и отговорок старинного друга. У обоих есть чувство локтя при чувстве такта: и тот никаких тайн не выдаст, и Луку польза, Лук умеет понимать Валеркины умолчания и Валерка врубается в Луковы. Тридцать лет знакомства и дружбы — не шутка.

В тот неимоверно далекий июль Лук был счастлив на всех фронтах: ему было всего лишь двадцать три года, он благополучно и в первых кочегарских рядах ушел на дембель (уволился в запас рядовым воином после прохождения двухгодичной срочной службы в войсках Советской армии), он готовился вновь стать студентом третьего курса ЛГУ (для прошедших армию, как правило, все грехи прошлого считаются закрытыми, «служивых» восстанавливают почти «на автомате»), но главное счастье — через неделю у Лука должна быть свадьба! Да, он женится на той, которая его ждала все два года. Он ей ничего не обещал и ни на что не надеялся, а она ничего не просила и не требовала. И дождалась! Но пока еще до свадьбы оставалась целая неделя, поэтому Лук ощущал в себе нечто вроде долга чести — следовало попрощаться с холостой жизнью как следует, чтобы шум, гром, канонада, бубенчики… А тут, вдруг, Петька Чукотка, однополчанин и однопризывник, в Питере объявился — ну как не отметить дембельскую встречу??? Еще был с ними какой-то парень, приятель Петьки, но имя его в Луковой памяти так и не сохранилось. Сначала пили в шашлычной «Машук», потом тормознули частника и переместились далеко, на природу — волею случая это оказался парк Сосновка… Ну… в итоге нажрались изрядно, все трое.

Неумение пить легко уравновесить отказом выпить. Увы, Лук отказывался от выпивки хотя и часто, но не всегда, был он довольно устойчив к алкоголю, но пить не умел, и, забегая в будущее, скажем: так и не научился. Вкус вина водки и пива равно ему не нравился, малое количество алкоголя он не понимал в своих ощущениях, от большого количества пьянел, вдобавок, его обязательно тошнило — и во время пьянки, и наутро, после нее… Мягко говоря, веселья особенного от Бахусовых игрищ Лук не испытывал. Зачем, спрашивается, вообще употреблял? Увы, Лук и тогда, и впоследствии неоднократно задавал себе этот вопрос, но ничего более вразумительного, кроме «чтобы остальных перепить», он так и не придумал. Через несколько лет после описываемых событий, Лук вообще прекратил употребление напитков, содержащих алкоголь, стал трезвенником по убеждению, тихо, мирно, без душераздирающих поводов, без кодировок, подшивок, религиозных обетов… но в тот летний день до этого крутого решения было еще далеко.

Сосновка — хороший парк, очень большой и привольный, множество растущих в нем сосен превращают обычный воздух для дыхания в нечто такое… вкусное и даже целебное. Почва под ногами ровная, чистая, не такая волглая, как, например, в соседнем парке Челюскинцев; хочешь — расстилай газетки прямо на земле, сервируй нехитрым закусоном, присаживайся, если погода позволяет, отдыхай в хорошей компании.

Наотдыхались портвейном до того, что третий сотрапезник, вроде бы Витька… или Толик… стал «отключаться», и Петьке втемяшилось на пьяную голову немедленно проводить его до «дому», вернее, до жилища, где они остановились… Но, типа, без Лука… Почему произошло разделение, где именно они расстались, Лук не запомнил, и Петька Чукотка тоже, как выяснилось спустя года четыре, во время случайной встречи, но только факт остался фактом: Лук очутился один посреди Сосновского парка. Время постепенно сдвигалось к вечеру, облака сгустились в низенькие, но пока еще несмелые тучи, из тех, что если и проливаются дождем, то моросящим и бесшумным, от которого даже прятаться нет никакого смысла: увлажнит голову, капнет на плечи — не более того. И хотя дождя все еще не было, но свежесть и преждевременные сумерки в город пасмурное небо, все-таки принесло: Лук торопливым шагом шел через парк, ориентируясь почти наугад по широким дорожкам, вдыхал настоянную на сосновых иглах прохладу и помаленечку трезвел. Рубашку, вот, заправил в джинсы, даже наполовину застегнул, а то до пупа распахнута — некрасиво. Денег по карманам… ни одной бумажки не шуршит, исключительно мелочь, а это значит, что никаких частников и такси, придется искать подходящий трамвайный маршрут, чтобы до Васильевского довез, либо идти пешком… Пешком далеко, но выполнимо. Все хорошо, все пустяки, вот только жажда мучает! И курево кончилось. Трехкопеечную монету можно будет потратить на газированную воду с сиропом… или копейку на воду без сиропа, это если найдется исправный автомат, и если в нем будет вода….

Народу в парке было довольно много, хотя и не густо — размеры Сосновки очень даже позволяли отдыхающим горожанам гулять, не сбиваясь в душные толпы; некоторые из них, подобно Луку и Петьке Чукотке, устраивали себе импровизированные пикники на траве, обязательно с выпивкой, однако до «перестроечной» борьбы с пьянством оставалось еще лет пять и менты на этот счет не свирепствовали… иногда гоняли, конечно, и в ментовки забирали, и в вытрезвители, но так… скорее для отчета. Иногда и «для кормления», и такое случалось, безусловно… тем не менее, в тот июльский долгий и бурный день обошлось почти без милиции.

— Слушай друг! Как брата прошу: выручи рублем, на бутылку не хватает!

Словно колодезным холодом плеснуло в распаренное Луково сердце. Их было пятеро, но дорогу заступил один, примерно ровесник Луку, остальные — один помладше, трое заметно старше, под тридцатник, — продолжали сидеть на скамейке. По виду — все пятеро гнилая гопота, у просящего на предплечье полузатертая «портачка», то есть, неумело вытравленная татуировка, зубы металлические, но не золотые — как есть шакалье. Однако просят вежливо, и нет резону залупаться с ними на ровном месте.

Лук сокрушенно помотал головой, даже хлопнул для убедительности руками по карманам:

— Нет, братцы. Сам буквально пять минут назад считал — одна мелочь осталась, на трамвай, да на курево.

— А если вместе посчитаем? Ну-ка, попрыгай!

Все было ясно: это похоже на мелкий «шпанский» гоп-стоп. Если Лук попрыгает — значит, сдался, следующим шагом его ошмонают, будут запугивать, куражиться, может быть, дадут пару пинков или тумаков — а потом отпустят невредимым, если только не «прикопаются», не взъярятся на что-нибудь, окрыленные сознанием своего превосходства над перетрусившим прохожим. Помощи ждать неоткуда: в пределах прямой видимости не менее десятка взрослых людей обоего пола, но вряд ли кто-нибудь захочет встревать в разборки пьяных молодых людей хулиганистого вида. И ментов нет — вот ведь когда бы их присутствие не помешало! А мирные обыватели не встрянут — в этом Лук был убежден на все сто процентов. Остаточный хмель сразу выскочил из Луковой головы, у него еще была последняя призрачная надежда «разойтись краями», лишь бы удалось подобрать слова поубедительнее, такие, чтобы и гопников не озверить, но и чтобы чувство собственного достоинства не это… не уронить. Как назло ничего толкового на ум не приходило, язык не желал ворочаться, а медлить нельзя… Лук хотел было сказать нечто вроде: «парни, да в натуре нет ничего, кроме «железа» на курево и проезд», но вместо этого въехал кулаком в рыло «трясущему». Попал в сопатку и тот вскрикнул коротким матерным ругательством, одновременно с Луковым ответом:

— Н-на, п-падла! Сам прыгай!

Удар получился торопливым и не очень сильным, чувак легко устоял на ногах, тем не менее кровь из носу брызнула… Лук ударил еще раз, с левой, куда-то в ухо, отдачей его шатнуло к скамейке, где сидели остальные гопники, и Лук, одухотворенный боевой, внезапно вспыхнувшей в нем яростью, пнул каблуком прямо в голову одного из сидящих. И, вроде бы, хорошо попал… но сам еще больше утерял равновесие… Вдохновение, порыв, бешенство берсерка — все это, конечно, эффектно, ярко, да только результативностью напоминает неожиданный взрыв хлопушки с конфетти: гром, треск, буря эмоций — глядь, а все живы, все смеются.

Кое-какой опыт уличных боев у Лука наличествовал, и упрямства в драке ему было не занимать, но, чтобы противостоять превосходящим силам противника, ему на тот день не доставало многого и весьма существенного: трезвости, массы тела, хорошего поставленного удара, хотя бы какого-нибудь одного, «ручного» или «ножного», с помощью которого он бы мог постепенно, одного за другим, выводить противников из строя. Но, самое главное, Луку не хватило умения выстраивать тактику боя: можно было бы подхватить с земли дрын или булыжник, или просто попытаться убежать, можно было отскочить к дереву или еще куда, чтобы сзади не напали, можно было бы кричать дурным голосом «караул, грабят, убили, человека убили!»… Ничего это Лук не сделал и почти сразу же пропустил удар в голову — скорее всего, ударили утяжеленной пряжкой ремня…

Потом Лук упал, потом вскочил… и опять отмахивался, и опять упал. Его били, руками и ногами, а он ругался грязно и пытался отвечать ударами… без особого уже толка…

Вроде бы Лук не терял сознания, но и соображал уже не слишком: память сохранила происходящее кусками… Вот кто-то бьет ногой в лицо, вот он, в положении лежа, кого-то лягнул ногой… «Ой, да что же вы делаете, сволочи!» — Это тетки кричат… или бабки…

И вдруг полегче стало! Драка продолжается, но кто-то бьется на Луковой стороне… и хорошо бьется, судя по крикам… Сейчас Лук встанет и поможет своему нежданному спасителю… Сейчас он… и пощады никому не будет… В лицо плеснуло чем-то холодным, щиплющим…

— Э… дружище… ты как?

Лук открыл глаза, растаращил их пошире — один глаз почти ничего не видит, о ужас! Нет, видит, просто залило чем-то розовым… это кровью глаз залило, но он им видит… А сам он лежит… на спине, на земле.

— У… у-о… ой!.. Вроде… нормально. Помоги встать… пожалуйста.

Лук ухватился за протянутую руку и поднялся на ноги. Голова кружится, его поташнивает, колени дрожат. Парень, который вступился за него и подал руку, был очень молод, лет на пять младше Лука, но заметно выше ростом и крепенький такой, плечистый, не ладонь у него, а ладонища… стало быть, и кулак…

— О, спасибо, братишка! Вы… ты меня это… чем… ну, вода?..

— Нарзаном из бутылки, чтобы смыть кровь. Это чистая вода, не волнуйся.

— Осталась еще?.. Разреши, я допью… О-о-о, спасибо…

Говорить было трудно, слова получились какими-то липкими, сырыми, шепелявыми, и Лука вновь охватил ужас: глаз-то цел, а зубы!?

Лук с осторожностью взялся шевелить языком по деснам… И зубы, вроде бы, все на месте… Какое счастье. В поллитровой бутылке было «полюстрово», а не «нарзан», все равно в тему, и даже лучше, чем нарзан… только маловато… Голова кружится.

Толпа свидетелей, скопившихся возле скамейки, куда переместился Лук, внезапно притихла и расступилась: менты прибыли. Двое, пешком, видимо, патруль.

— Так, что тут у нас?

Люди загалдели как по команде, рассказывая громко, но вразброд, однако опытные стражи порядка из вороха бестолковых объяснений вылущили для себя главное: инцидент завершен без грабежа, увечий, почти без потерпевших, парень не хулиган, а наоборот, пострадавший от хулиганов… Было бы что серьезное — тогда другое дело, тогда протокол и опрос свидетелей, но сейчас, на исходе пятницы, заниматься всей это писаниной…

— Ну, парень… Что ты, как ты? Будем протокол составлять, или что? Заявление напишешь?

Лук затряс головой и постарался говорить четко, вежливо и грамотно, чтобы менты видели: перед ними трезвый интеллигентный молодой человек.

— Нет, не хочу, оно того не стоит, товарищ сержант! Это какое-то д-дурацкое шпанье, я даже не знаю, чего они ко мне привязались!

О попытке стряхнуть с него деньги Лук рассказывать поостерегся, тогда шанс попасть в отделение резко бы возрос и совершенно неясно — не забудется ли по дороге в отделение, что его привели показания давать, а не в обезьяннике сидеть, ожидая вытрезвительный «луноход»?

— Угу. Ну, а как ты собрался в таком виде по городу идти? Где живешь, далеко?

— На Васильевском, — ляпнул Лук и тут же пожалел, что сказал правду…

— Ё-мое, далеко. И как же ты пойдешь, такой красавец? Что-то от тебя, по-моему, винишком давит? И даже ведь сильно разит!

Плохо дело. Случайные свидетели за ним в ментовку не пойдут, чтобы объяснить, как тут оно все было… а там… вот ведь попал…

— Товарищ сержант, я его провожу. Мы с ним в одном дворе живем, и нам по пути. Сейчас «тачанку» возьмем, и я его доставлю в лучшем виде!

Старший патруля обернулся в сторону заступника, ощупал его наметанным взглядом: трезв, нормален, очень молод, прилично одет…

— Это, что ли, ты за него вступился?

— Я, товарищ сержант. Мимо проходил, смотрю — наших бьют. Что же мне, отворачиваться? Гнусные ребята, пятеро на одного. А как увидели, что не один — сразу разбежались.

Заверещала милицейская рация, и сержант отвлекся, стал отвечать-докладывать. Все это недолгое время Лук молчал, наитие так и подсказало ему: ни слова! — и тогда, может быть, отвяжутся.

Рация умолкла, но сержант возобновлять беседу не стал: козырнул небрежно, отвернулся от места происшествия и оба милиционера молча пошли прочь, «реагировать» на очередной сигнал. Рассеялась и толпа, предоставив молодых людей самим себе.

— Спасибо, брат, выручил, дважды тебе обязан! Но что-то я… не припомню… да и где там во дворе…

— Я соврал насчет соседства. Меня, кстати, Валера зовут.

— Лук. — Лук пожал протянутую ладонь и опять удивился ее твердости и ширине.

— Иначе бы они тебя подмели, это точно. Я что предлагаю: я здесь неподалеку снимаю комнату, это совсем рядом, пешком не более пяти минут. У меня ты умоешься, приведешь себя в порядок, и тогда уже… А иначе не доедешь, не те, так эти заберут.

Лук с детства научился испытывать недоверие ко всем проявлениям доброты и бескорыстия со стороны окружающих, но в данном случае, по здравому размышлению, взять с него нечего, кроме порванной рубахи и обвалянных в пыли джинсов… Сейчас начнется дождь и пыль станет грязью… Пить хочется невмоготу.

— Спасибо. А… это удобно?

— Там еще две семьи, но обе укатили на дачу на выходные.

— Пойдем.

И они пошли. Там Лук не только умылся, но даже принял душ… А в зеркале увидел такое, что сердце екнуло: весь белок правого глаза в крови, а под глазом синяк, верхняя губа распухла, правое ухо тоже. И на боках синяки, и в паху болит… За неделю до… за шесть дней до свадьбы! Рубашка восстановлению не подлежала категорически, поэтому Валерка Меншиков, нечаянный Луков спаситель, одолжил ему одну из своих. Великовата пришлась, да все лучше пополам разорванной. Потом пили чай, была даже какая-то снедь, но Луку в горло кусок не лез, голова кружилась, вроде бы и температура поднялась, так что даже и курить невмоготу. Двое суток после того случая Лук не хотел курить: легкие дым не принимали, а после ничего, отдышался.

Познакомились. Оказывается, Валерка — абитуриент, приехал издалека, с юга России, хочет поступать в ленинградский вуз и теперь волнуется, ждет и учит, через неделю начинаются экзамены. Одним словом, Лук остался там ночевать, благо на антресолях нашелся спальный мешок без чехла, бледный, тощий, в раскатанном виде похожий на затоптанного вурдалака, там же подушка без наволочки, а в комнате еще одно одеяло. Наутро они обменялись координатами, телефонами…

— Ну, Валера, уже трижды ты меня выручил, век этого не забуду!

Лук поклялся отдать рубашку в самое ближайшее время, но… закрутился, запамятовал… как оно часто бывает в суете будней… да тут еще свадебная поездка в Прибалтику… Вновь они встретились только в конце августа, почти случайно: еще бы немного, еще бы день-другой, и все оставленные контакты окончательно бы устарели, потому что и Лук, поженившись, поменял место жительства, и Меншиков, поступив в Политех, доживал в снятой комнате последние дни, терпеливо оформляя одну за другой многочисленные справки для заселения в студенческую общагу. Тем не менее, Лук нашел телефонный номер, позвонил и успел.

Встретились, обрадовались друг другу, Лук рассказал о своей свадьбе, Валерка Меншиков об успешных экзаменах — все пятерки, плюс средний балл, тоже пять, без медали, правда. Казалось бы — всё, о чем еще говорить малознакомым людям? Вернул рубашку, попили пивка (по одной бутылочке «жигулевского»), похлопали друг друга по плечам, да и разбежались навсегда! Ан нет! Разбежались и вскоре опять пересеклись по пустячному поводу, раз и другой, и третий… Подружились, несмотря на разницу в возрасте, в семейном положении, в образовании… нашлись и общие увлечения: не во всем, конечно же, но во многом их сблизил интерес к теоретической физике. Валерка профессионально ее изучал, сначала в физико-математической школе, потом в институте, на кафедре квантовой электроники, а Лук — так… Лук, по его собственному выражению, с самого раннего детства приобрел болезненное пристрастие к специальной теории относительности и двум ее постулатам, а когда подрос, стал регулярно испытывать по этому поводу дополнительные мелкие, но досадные мучения: профессиональные физики не желали терять время на дурацкие диспуты с неучем, не получившим профильного образования! Лук очень быстро начинал бесить образованных собеседников своими рассуждениями о том, в чем он был, по их единодушному мнению, ни уха, ни рыла; в свою очередь, все остальные земляне, которые жили поодаль от науки физики, но при этом готовы были обсуждать волнующие темы релятивистских эффектов, необычайно бесили Лука.

Особенно Лук возненавидел теорию «черных дыр» Стивена Хокинга, обретшую невиданную популярность в средствах массовой информации, и готов был громить ее при каждом удобном случае, письменно и вслух, даже если рядом не было верного друга-спорщика, Валерки Меншикова, а уж когда они вдвоем зацеплялись за волнующую тему — спасайся кто может!.. Луку было свойственно заводиться мгновенно, он с пол-оборота начинал орать, язвить, в общем — излучать агрессию, а вот Валерка плохо поддавался на крики, очень редко выходил из себя в спорах и никогда не обвинял Лука в невежестве… Укорял, конечно же, не без этого, но старался объяснить доступными словами то, что понимал сам и обязательно пытался вникнуть в смысл и суть косноязычных, с точки зрения физики, Луковых речений. Для обоих закадычных друзей, Лука и Валерки, только «женская тема» способна была составить конкуренцию физико-теоретической, да и то не всегда… хотя, почти всегда.

Шли годы. Лук перевалил за тридцатник и, верный некогда произнесенному студенческому зароку, начисто перестал употреблять алкоголь. Тем временем, постепенно слабел, и, наконец, испустил дух Союз Советских Социалистических республик. Лук очень переживал по этому поводу, Валерка Меншиков тоже, хотя, для холостяка и бессребреника Валерки, главным смыслом жизни было одно: чтобы в лабораторию «номерного ящика», где он окопался младшим научным сотрудником сразу же после окончания Политеха, исправно подавали электроэнергию… ну, и воду, чтобы на месте можно было бы чайничек вскипятить, не отвлекаясь на глупые времязатратные обеды. И пусть хотя бы простенькие тренажерчики будут, чтобы мышцы в форме сохранять. Одержимость одержимостью, однако, лопухом Валерка не был: кандидатскую защитил в двадцать пять лет, походя, как говорится, под рукоплескания оппонентов. А через пять лет — докторскую, и тоже запросто. В свободное же от работы и спорта время очень любил общаться с бесшабашным Луком и его окружением, преимущественно женским.

Несколько раз доводилось им, словно бы в память о первом знакомстве, «на пару» попадать в уличные, хулиганские и полубандитские драки, бок о бок биться. Луку весьма это нравилось, потому что если «в метле» участвовал Валера Меншиков — победа всегда была на их стороне, очень уж он был силен и бесстрашен, и очень многое умел.

— Откуда в тебе это, Валерка? Где приемчиков набрался, когда успел?

— Дык… самоучкой овладел — как ты физикой.

— Врешь ты все. А меня научишь?

— Да ради бога. Но ты же лентяй, в то время как навыки надобно качать ежедневно, постоянно, скучными спортивными упражнениями. И горячишься много, и задираешься первый.

В свою очередь, Валерка, изначально простодушный, прямой, где-то даже наивный, тоже кое-чему научился у хитроумного и много повидавшего Лука, а однажды тот, вопреки своему общеизвестному разгильдяйству, сумел очень дельно подсказать и, через одну пылкую знакомую из горсовета, реально помочь молодому специалисту Меншикову, ночному сторожу по совместительству, получить служебную жилплощадь…

Самого Лука личная жизнь трясла, швыряла и пробовала на прочность с самых разных сторон, пока, наконец, он не ощутил в себе ПРИЗВАНИЯ, точнее — неутолимой тяги сочинять художественные произведения, в стихах и в прозе, самые разные, от коротких трехстиший, до грандиозных романов-эпопей. Волею судьбы, у Лука, в дополнение к графоманской зависимости, обнаружился немалый литературный талант: почти всё им написанное находило сбыт, издательства, а иногда и журналы, исправно печатали в бумаге и даже платили за это какие-то гроши, которые он именовал гордыми, звонкими словами: «гонорары и ройялти (потиражные отчисления)». Впрочем, богаче от всего этого изобилия книгоиздательских терминов он не стал, ибо никогда, ни одним произведением, не мог попасть " в формат», «в серию», а, значит, и в большие тиражи.

Богемный образ жизни, или, если точнее, полубогемный для непьющего Лука, накладывает на своих адептов непреложные обязательства: коли ты художник, творческая личность, то изволь игнорировать служебную карьеру, семейный достаток, распорядок рабочего дня, солидность внешнего облика, трудовую книжку, вечерний телевизор… — Ну, а как иначе История отличит тебя от смиренного обывателя, не по результатам же содеянного??? Трезвый образ жизни Лук частично компенсировал презрением не только к буржуазным, но и к революционным, а также крестьянским, люмпенским, либеральным и пролетарским ценностям, кроме того, он весьма увлекался женщинами.

Когда-то, на самой заре постсоветского капитализма, в Лука, в его стихи, влюбилась Маринка Рындина, сногсшибательная красотка, начинающая поэтесса и первокурсница юридического факультета ЛГУ! Ростом она была на пару сантиметров выше Лука, но его это ничуть не смущало, как и шестнадцатилетняя разница в возрасте, все знали, что он неравнодушен к высоченным девицам, лишь бы они были пропорционально сложены, хороши на лицо… ну, и умны по возможности. С глупыми-то общение становится в тягость после первой же «палки»… У Маринки Рындиной интеллект и все остальное прочее были на весьма высоком уровне, поэтому Лук, конечно же, не удержался и «показался с нею в свете», а однажды познакомил ее и с Валеркой. К тому времени Лук с Маринкой стали «близки», и Лука это отнюдь не тяготило. Хотя и не волновало особо, ибо однажды разбитое вдребезги Луково сердце навеки освободилось от любви. Все шло хорошо и ненапряжно, примерно с месяц, да только с некоторых пор Маринка стала прибегать на свидания… не так резво, что ли… И к близости уже не рвалась… И все чаще отговаривалась от встреч… и в глаза старалась не смотреть, и свеженаписанное Луком не торопилась обсуждать…

И вот, в один из осенних вечеров пришел к нему в гости Валерка, притащил с собою здоровенное кольцо полукопченой колбасы, две булки хлеба, коробку конфет «Чернослив в шоколаде», пачку черного чая «со слониками», наперед зная, что у Лука в доме шаром кати. Предупрежденный телефонным звонком, Лук смирно сидел у окна, ждал гостя, размышляя о Вечном и наблюдая ненавистный дождь, не прекращающийся вот уже третьи сутки. Трамвайные пути по Гаванской улице обладали не меньшим упорством: не желали ни размокать, ни ржаветь… Лук тоже упрямый, особенно когда дело касается бытовых обязанностей, но сегодня ему предстоит, согласно подступившей очереди, мыть «места общего пользования» в коммунальной квартире, и это удовольствие, увы, не отложить, ибо далее некуда… Разве что до завтрашнего утра, соседи не окрысятся, если он рано утром успеет. А сейчас у него гость — что, при гостях он будет, что ли, тряпками брязгаться?

Попили, поели, тут Валерка и скажи:

— Мы теперь с Маринкой.

Лук поначалу и не врубился в эти слова. Нет, конечно же, он среагировал на «Маринку», но еще без должного осмысления.

— Чего? С какой Ма… Как ты сказал?..

— Мы теперь с Мариной Рындиной, вместе мы, она и я, — повторил Валерка. Басок его был по-обычному нетороплив и спокоен, но покраснел он до самых ушей. — Пожениться надумали.

— Понятно, — пробормотал Лук и, в свою очередь, покраснел не хуже Меншикова. Мама дорогая!.. О, чёрт! Как же им с Валеркой теперь быть… дурацкая ситуация… не поздравлять же… — Э-э-это… Понятно, да. О, ч-чёрт! Врасплох вы меня, что называется!..

Лук, не зная, что еще такого уместного сказать, взялся допивать остывший чай и поперхнулся. Пока откашливался — думал об одном: как он будет оборачиваться и смотреть в глаза Валерке Меншикову, которому он неоднократно «под большим секретом» хвастался, как он ее… как она у него… прямо в скверике… как они… с нею… Если бы Мэн просто девчонку у него отбил, тогда пустяки, дело житейское, так ведь жениться на ней собрался! Но деваться некуда, что толку трусить: процесс выяснения отношений пошел.

— Валерка!.. Слушай, Валерка, я… Ей-богу!..

— Погоди! — Меншиков рявкнул, чтобы пресечь растерянные Луковы бормотания, и это подействовало, тот взял себя в руки, замолк, честно приготовился слушать. — Лук! Ты — мне друг, а я тебе. Ты мне всегда был как старший брат, и я всегда ценил твою дружбу, твои советы, и всегда тебя уважал и уважаю. Надеюсь, что и ты меня… ну… тоже…

Лук горячо закивал в ответ, поджатые губы побелели. Валерка достал платок из кармана, вытер пот со лба… Промокнул затылок и бычью шею.

— И вот что я… гм… мы с Маринкой подумали. Она в курсе, что я здесь, и что я с тобой эту тему растираю, она меня дома ждет. Короче говоря: что было, то было и быльем поросло. Настолько поросло, что его как бы и нет, и отныне уже не будет. И других разговоров на эту тему тоже никогда, ни единого разу не будет. Ты мне друг, и ты должен понять все сказанное и не сказанное. Так?

— Валерка…

— Я спросил, кажется?

— Так.

— Остальное лишнее.

Друзья одновременно встали с раздолбанных табуреток, протянули друг другу руки и хлопнули ладонью в ладонь. Рукопожатие переросло в объятия, оба мысленно поклялись, каждый в своём, но каждый из них расслышал и безоговорочно поверил в безмолвную клятву друга:

— Если что — убью.

— Никогда больше!

На следующий год в июле, в семье Меншиковых родился сын, его назвали Тимофеем. А еще через четыре года и месяц сразу двойня: мальчик и девочка, Лёня и Маша.

— Алло? Могу я услышать великого, ослепительного, гениального писателя Земли Русской, господина Лука?

— Привет, Марина. Не такой уж я и ослепительный. Как жизнь, как дела?

— Значит, остальное перечислено без искажений. Все замечательно, жизнь хороша. Лёник говорил, что ты собираешься почтить нас визитом?

— То есть, в любое время дня и ночи, по мере вашей готовности.

— Валера готов к твоему набегу и сегодня, и завтра, и послезавтра. Но завтра он специально вернется домой пораньше, где-нибудь уже к половине седьмого…

— Тогда лучше завтра. И в семь ровно я у вас. Или попозже?

— В семь? Очень хорошо, мы тебе всегда рады. Как твой Париж, удачно съездил?

— О, белль Франс! Более чем. Париж настолько прекрасен, что… Давай, я завтра расскажу, заодно и подарки народу занесу.

— С нетерпением ждем. Чао?

— Арривидерчи.

— Чудаки украшают мир, да и война без них не война, а тупая потасовка. Так что владейте и не рычите.

— Оно и видно по тебе! Ну тронулся человек среди книг!

Луку приятно бывать гостях у Меншиковых! Парижские подарки, он, верный своему нетерпеливому нраву, роздал едва ли не с порога: Лёну — его давнюю мечту: черные «рэперские» очки со шторками, своей главной любимице Маше — запахи: настоящий Дживанши в розовом пятидесятиграммовом флакончике. Тимы дома не было, и Лук горестно вздохнул, потому что как раз для старшего сына Меншиковых он приготовил сногсшибательный подарок (совершенно случайно повезло, нарвался возле площади Трокадеро на рекламную «акцию» распродажи): ультрамодный среди питерской молодежи лорнет с телескопической никелированной рукояткой, с подлинной цейссовской оптикой четырехкратного увеличения… Что такое лорнет двадцать первого века? — Это своего рода «винтажный» минибинокль, почти по типу театрального, но практически столь же плоский, как и очки, маломощный, конечно же, а все-таки — реальная штучка, не только модная, но и небесполезная. Увидеть, например, далекую надпись, или номер трамвая, отличить на расстоянии знакомое лицо от незнакомого, или дать понять девушке, что она тебе интересна… Шустрые китайские производители тотчас, вслед за вспыхнувшей эпидемией лорнетомании, наладили выпуск устройств, по виду очень похожих на настоящие, вот только настроить их, чтобы использовать по прямому назначению, было весьма проблематично…

— Нет, Лук, ты уже совсем… со своими подарками! Один этот лорнет — целое состояние, а ты еще и…

— Марина, успокойся, никакое оно не состояние, там была скидка в девяносто процентов, я даже чуть было себе еще один не прикупил, но потом усовестился: в петиметры мне уже не по возрасту. А это тебе.

Марина осторожно раскрыла перевязанный розовыми ленточками пакет и вынула оттуда нечто вроде колокольчика, выточенного из черного дерева, явно старинного, макушкою этот колокольчик крепился к длинному штырю, заостренному на конце, а вместо языка у колокольца был такой же черный деревянный шарик на полуметровом шелковом шнурочке, с вырезанным по центру шара круглым отверстием.

— Как интересно! Это… кендама? Такая странная… Спасибо тебе преогромное!

— Какая еще кендама? — понарошку обиделся Лук, — это самое что ни на есть настоящее бильбоке! Девятнадцатый век! Эксклюзив! Вся барахолка, затаив дыхание, смотрела, как я торговался на ломаном русском языке за эту бесценную реликвию! Бились насмерть у каждого евро, отступая шаг за шагом, поочередно! Впрочем, их понадобилось не много, этих евро. И слово-то, какое отвратительное: кендама! Всё в гнусных аптечных ассоциациях!..

— Но это действительно реликвия! А… почему ты торговался на ломаном русском? И что это была за барахолка? Блошиный рынок? Валера, нет, но ты глянь, какая прелесть! В моем клубе весь девичник поумирает от зависти! У нас ближайшее заседание в среду, ну, я им всем… так почему на ломаном русском, Лук?.. Господи, какое чудо! Ой, у меня получилось! — Марина Леонидовна Меншикова ухватилась за колокольчик, рывком поддернула шарик и ловко поймала его отверстие на конец штыря.

— Да, обычный блошиный рынок, каких несколько в Париже. Этот — возле моего любимого парка Монсо. На ломаном русском — чтобы они лучше понимали.

— Прости, пожалуйста… не уловила?

Лук терпеливо пояснил:

— То была неудавшаяся шутка, насчет ломаного русского, и сейчас уже нет смысла ее расшифровывать. На самом деле, продавец был из наших, белоэмигрантский потомок, мы оба говорили по-русски почти без акцента. Валера! Это тебе.

Лук достал из кармана маленький кулек из газеты, схваченной степплером, и протянул его главе семьи. Тот предварительно ощупал кулечек толстыми, но чуткими пальцами…

— Конь?

— Верно! Там же и купил, где бильбоке, только у другого чувака.

Меншиков-старший ловко сдернул с подарка самопальную газетную обертку и поставил на ладонь фигурку шахматного коня, более похожего на маленького горбатого дракона.

— Ух, ты, настоящая слоновая кость! Спасибо! Мне как раз белых не хватало, в последнее время все сплошь черные идут! О, даже авторское клеймо стоит! Класс! — Меншиков осторожно ткнул кулачищем в плечо друга и обернулся к жене.

— Рина, ты нас кормить думаешь, или как?

— Думаю. В преддверии Лукова прихода и ваших с ним разговоров, мы с молодежью, покорные твоей всесокрушающей воле, уже пообедали, и я, согласно твоему же венценосному повелению, накрою сегодня на кухне, вам двоим, стремительно, лишь только услышу из твоих обворожительных уст недвусмысленный приказ. А тебя, Лук, если, конечно, захочешь, ждут суточные щи, я их специально приберегла, как для настоящего ценителя.

— С мясом?

— Разумеется. И со сметаной, сметана, правда, свежая.

— Хочу!

— Накрывай, Мариша. Погоди, Лук, я только рысака в стойло заведу. Слушай, а ведь у меня, пожалуй, нет аналогов этому горбунку! — Меншиков пошел отпирать шкаф — пополнять коллекцию шахматных коней, которую он собирал еще со школы, а Лук лениво развалился (Луку единственному из всех гостей это позволялось) в хозяйском кресле. Валерка человек основательный, ему понадобится для размещения и каталогизации нового экспоната не менее десяти минут, а в ногах правды нет.

Тем временем Машка бережно опрыскала себя французской водой и выдвинулась в самый центр родительской комнаты, под люстру, в самое освещенное место. Была Машка облачена в черную майку с длинными рукавами, на ногах черные лосины и узкие тапочки бордовой кожи, иначе говоря, одета «в парадное домашнее», — это когда в доме гости, но гости «свои», с которыми семья «накоротке», доверительно и без церемоний. А Лён предпочел покинуть общество: ушел в свою комнату, «по делам»… наверняка, чтобы очки примерять во всех ракурсах!

— Дядя Лук! Папа! Мама! Мамик!

Взрослые отреагировали на Машкины крики почти одновременно, Лук и мама вслух, а папа молча обернулся.

— Что, Маня, в аиста играешь?

— Да, солнышко? Излагай быстрее, у меня там плита!

Машка, тем временем, подняла вверх, к люстре, правую руку, а левой ладонью ухватилась перед собою за лодыжку левой ноги, согнутой в колене, и, неуверенно вытянувшись, насколько позволял ее скромный рост, застыла в малоудобной позе.

— Я танцующая Дживанши! Мам, правда, ведь я похожа на Келси фон Мук? Плохо только, что, я не на каблуках…

Мама благожелательно кивнула.

— Есть что-то общее. Но больше, все-таки, на Одри Хёпберн.

— Ва-а-ау! А чем!?

— Одри тоже темненькая и росточком невелика.

Машка выпустила из пальцев лодыжку, встала на обе пятки и разочарованно застонала. Однако темперамент и природная жизнерадостность не позволили ей долго страдать.

— Все равно! Дядя Лук, вы гений! Аромат просто божественный! Я завтра приду в школу, никому ни слова заранее, но упаковочку, естественно, с собой! А сама, сяду, такая, нарочно возле Волощук, словно бы и знать ничего не знаю… — Машка оборвала себя на полуслове и замерла с прижмуренными глазами, вся в мечтах о завтрашнем дне. В гостиную опять вошла мама.

— Как говорит наш несравненный Лук: «Истинный самурай с одинаковым проворством владеет кисточкой для письма и палочками для еды». Прошу воинов к столу! Валера, может быть, все-таки…

— Нет, на кухне. И ты с нами посиди, если, конечно, у Лука нет нужды хранить какую-нибудь тайну…

— Никаких секретов! Есть что рассказать, но не от кого прятать. На кухне лучше: добавка ближе!

— Вот и отлично. Тогда, Рина, до чая ты уж с нами, а потом мы одни потреплемся, в гостиной, в креслах. Или на кухне, это не принципиально. Да, кстати, Лук, ты ведь в курсе, что младший наш в лотерею недавно выиграл?

— Из первых рук. Уже потратили?

— Нет еще. Но, давай по порядку, ты ведь — гость, стало быть, сначала твои новости, потом наши.

— Началось с ерунды, чуть ли не как водевиль. На Пятом канале, ныне утратившем в названии свою питерскую принадлежность, прошла однажды довольно странная передача: «Мафия под контролем КГБ».

В этой передаче сотрудник внешней разведки, полковник в отставке, Лев Сергеевич Колесов, много лет работавший в Италии под прикрытием журналиста-международника из «Известий», рассказывал о своих «профессиональных» контактах с итальянскими деятелями Ватикана и уголовного подполья. В ту пору против Итальянской Республики назревал, по утверждению Льва Сергеевича, заговор и государственный переворот, подготавливаемый ультраправыми силами. Согласно замыслам заговорщиков, некий военный, некий полковник, из летчиков, как бы сочувствующий левым идеалам, должен был приблизиться к Альдо Моро и застрелить его. Покушение будет сигналом к ультраправому перевороту и последующим репрессиям против «красных», коих в Италии тех времен было как собак нерезаных. Информацию эту Лев Колесов получил от влиятельнейшего сицило-американского мафиози Никола Джентиле (в «контакт» с которым он вошел с санкции чуть ли не самого Семичастного), не вдруг, но постепенно, с помощью профессиональных навыков и дорогостоящих подарков. В итоге заговор был раскрыт, республика спасена, однако, итальянские власти, да и сам Альдо Моро, послушные нажиму американцев, положили все это дело под сукно и даже никого толком не наказали. Таково, вкратце, содержание этой передачи.

Но вся фишка в том, что сей Никола Джентиле ни в какой мафии уже не состоял и никаким авторитетом ни у кого не пользовался. Он был никто, бутлеггер в отставке, без «уважения» и связей, пустомеля, которого американцы выпотрошили и выдрессировали на полное послушание еще до войны. Да у Людмилы Зыкиной было больше возможностей участвовать в подпольных сицилийских делах и сходняках, чем у несчастной штатовской марионетки Никола Джентиле! В те годы, по всей Сицилии и в ее столице, в Палермо, шли жуткие войны между новыми и старыми кланами сицилийских «людей чести», но и тогда никто из них даже голову бы не повернул в сторону какого-то там занюханного прыща с американским клеймом на жопе… извини, Марина… не говоря уж о том, чтобы пальнуть в него или прислушаться всерьез к его бормотанию. А это означало в свою очередь, что информация о готовящемся заговоре, «слитая» Колесову через Джентиле, принадлежала американцам и была выдумана ими. Липа, «деза», подстава! И «слита» она была целенаправленно. То есть, на самом деле, американцы, при помощи необычайно простой и изящной операции, вскрыли все цепочки влияний КГБ в Италии! Информация ведь выглядела очень горячей, надо было что-то срочно предпринимать, пока не случилось «покушение» и «правый переворот»! Ну, и родное советское правительство пустило в ход все, что могло: прикормленные люди и проплаченные СМИ подняли вой, стали подавать запросы, задавать вопросы, бить в набат. Вот они, родненькие — журналисты, политики, священники, — все из псарни КГБ, все на виду, изучай, переписывай не спеша, заноси в каталоги, как ты своих «коней». Почти полностью, под корень была выкорчевана или взята под наблюдение вся агентура КГБ в Италии!

Что и говорить — насосались наши сраму досыта. Но — жизнь продолжается: передохнули, отплюнулись, ополоснулись — и вновь за работу. Несчастного Льва Колесова советская разведка оставила «белым резидентом», подставной фигурой, а сама взялась возводить «с нуля» новую сеть. Практически на пепелище. (Говорят, ГРУ им слегка помогло, поделилось по-братски возможностями… а может, вранье, что помогло и делилось… — Прим. авт.)

Но одна «тихая» тема, к которой Льва Колесова не подпускали, все-таки осталась жить почти нетронутая: наши нелегалы продолжали налаживать контакты с сицилийскими преступными группировками, с тем, чтобы уметь задействовать, за деньги или втемную, их каналы по переброске людей, денег, информации… тех или иных предметов…

Один из таких ухарей был некий Тушин Вадим Тиберьевич, ныне также отставной полковник из службы внешней разведки, боевой такой старикан, который вдруг согласился дать интервью «Открытому Городу». Интервью-то он дал, но потом стал возражать против «безкупюрной» публикации. Причем, все свои откровения о сицилийских делах, о том, что он думает по поводу нынешней власти и первых лиц государства, он не отрицал и готов был к опубликованию…

— А он плохо, небось, думает?

— Плохо, в основном — матерно. Так вот, чтобы весь этот «смак» остался и прозвучал в эфире — Тиберьич совершенно не против, но его напрягло, и очень сильно, упоминание о неких «калошниках»…

— Кто упоминал?

— Да в том-то и дело, Валера, что он сам брякнул, похоже, ненароком, буквально одним словом. И немедленно пожалел о сказанном.

— Понятно. А о своем «боевом» комитетовском прошлом Тиберьич что-нибудь любопытное рассказывал?

— Угу, и довольно занятно. Дескать, наш «черный» резидент в Италии был замаскирован под «дауна», то есть под человека, больного «синдромом Дауна»… Угу, вот и мне тоже показалось смешно, а все-таки оригинально! Про одиозного Виктора Луи рассказывал, про то, как видел с близкого расстояния вождей так называемой «мафии»… В этом, кстати, я ему верю, старикан явно «в теме». Но еще одна фишка в том, что он тоже целенаправленно и напропалую врал, как и Лев Колесов, его соратник и собутыльник. Колесов умер пару лет назад, Тиберьич пока жив, но оба до упора «несли службу». И несут. Смысл их вранья остался не совсем понятен мне, потому что были там, в их рассказах, разнобой и нестыковки, о которых ни Бортников, ни Путин мне не докладывали. Основной смысл вранья — хотя я и не вполне уверен — затушевать сам факт провала нашей агентуры в Италии шестидесятых. Но не перед зрителем, а перед зарубежными коллегами. Дескать: не сомневайтесь в нас, господа цээру, мы так ни о чем и не догадываемся, по-прежнему лопухи! Но это на поверхности, а что внутри — хрен его разберет.

— Это уж очень тонко, Лук, так не бывает в жизни, только в фильмах.

— Да??? В фильмах? Я полез на сайт Пятого канала, чтобы найти в архивах передачу и еще разок ее глянуть. Нету там такой передачи. Упоминание о ней есть, что она была такого-то ноября, а самой ее нет. В то время как все остальные записи в архиве имеются в свободном доступе! И пути к этому анонсу нет. Если бы вовремя не подсуетился с этой ссылкой — это я Тиберьича по Сети отслеживал — то мне бы просто не найти в архивах сайта простейшего доказательства, что передача там была. Разве что случайно, как обезьяна, выстучал бы в браузерном окошечке нужную ссылку. Вот она, у меня на всех листках на всякий случай записана: аштитипи, двоеточие, два прямых слеша, точка, цифра пять с дефисом… ну и так далее… Вот так вот (Лук, видимо, оговорился, пропустив обязательное тройное даблъю, подлинный адрес его ссылки таков: http://www.5-tv.ru/programs/broadcast/504142/?comment#add). И еще. Один раз Тиберьич напутал в наименовании местности, где произошло вооруженное нападение бандитов на коммунистов, а другой раз сообщил в микрофон интервьюеру, хотя и не явно, что, де, живет он на Васильевском, на Голодае, в то время как на самом деле его место жительство где-то здесь, у вас, на Петроградке.

— Так, и что тебя смущает, не вполне понятно мне?

— Сам не постиг. Какие-то магнитуды пошли в этих сферах, в которые я зачем-то вслепую влез. Опять же, с Тиберьичем разругался, он мне всякие проклятья шлет… но так… без конкретики, к делу не пришьешь… сам тоже чего-то боится… но не ФСБ, как мне кажется. И я почему-то дергаюсь на ровном месте. Наверное, это у меня от долгого перерыва в гонорарах и публикациях: нервы шалят, карман каши просит. Извини за сумбур, Валера, всё сам понимаю, весь этот абсурд вижу, критическое восприятие действительности сохранил… но, тем не менее… как-то оглядываться по жизни стал… Думал, Париж излечит — так нет: отвлекся на неделю, вернулся — нервы опять за свое.

— Ну, ты же у нас всегда отличался паранойяльным мышлением.

— Угу. То-то вдруг тебе Марину захотелось в комнаты отправить, подальше от кухни и наших разговоров.

— Ничего подобного. Просто ей приспичило, во что бы то ни стало, посмотреть в телеящике очередную коллекцию высокой моды. Она у себя в клубе доклады делает и даже в каких-то глянцах публикуется…

— Это понятно, это само собой, это такое совпадение. Был бы Федя в городе, я бы ему все сгрузил — и в сторону, пусть теперь он крайний! Тем более, что статья вышла. Да только его еще месяц ждать. Тебе моя «инфа» пригодится? А, Валера? Насчет…

— Будем надеяться, что нет. Само слово калошники — не криминал, его одного слишком мало, чтобы… Короче говоря, здесь не волнуйся. Но ты прикольные штуки рассказываешь, лично мне интересные. И насчет Парижа я тебе предельно завидую: очень уж вкусно ты его вспоминаешь. Диск с фотографиями где? Уже у Рины? Распечатает — посмотрю, потом обсудим. А теперь пойдем, вернемся в гостиную, там детвора на тебя какие-то капканы расставила, дважды уже сюда заглядывали.

— С удовольствием!

— А я освежусь пока, душ приму.

Даже безнадежные безответно влюбленные продолжают надеяться, что любят в кредит. А что уж говорить о тех, кто мечтает свести старые счеты с противником, который ничуть не сильнее, но однажды победил?! На дядю Лука точили ножи и зубы дизиготные близнецы, повязанные с ним долгой вендеттой взаимных розыгрышей и задачек, и с каждым годом справляться с ними Луку становилось все труднее, но пока еще он держался молодцом и воевал охотно. Сегодняшнюю идею розыгрыша и легенду под нее выдвинул Лён: якобы у них на «математише» проводили тесты, долженствующие определить уровень детского интеллекта и пространственного воображения.

Открытая поверхность стола, на столе спички. Тестующий выкладывает спичечные узоры, в которых зашифрованы цифры, от нуля до девяти. Испытуемый смотрит на эти узоры и пытается уловить искомую закономерность. На самом деле никаких закономерностей нет и все чуточку проще: Машка раскладывает узоры, отсебятину, разумеется; Лён вроде ассистента и советчика при сестре, папиным карандашом записывает за нею на контрольном листке загаданную цифру, при этом, оттягивает на себя внимание всегда недоверчивого Лука, а мама, тайно привлеченная к операции (для надежности, чтобы комар носу не подточил), и якобы ни к чему не причастная, скромно сидит себе в сторонке и, при помощи пальцев обеих рук, выкладывает на краю стола, так, чтобы Лёну было видно, любую случайную цифру. Вот Машка уложила спички в какой-то цветок… Лён с умным видом рассматривает творение сестры и записывает на листке якобы увиденную им цифру, в данном случае четверку, потому что мама оперлась на край стола четырьмя пальцами.

Лук морщит лоб и пыхтит, молчит.

— Ну, что же вы, дядя Лук? У нас это тест для шестиклассников. Вам, с вашим невероятным интеллектом, подобные задачки на один укус!

— Погоди, Маша, не сбивай. Вот эта спичка так и должна лежать? Или откатилась?

Машка послушно поправляет спичку.

— Угу… Э-э-э… Первый раз может быть «не считово», я тренируюсь… Четыре!

Чего там дядя Лук высмотрел в этой спичке — неизвестно, однако угадал. Вероятность одна десятая, бывает.

— Это вам просто повезло!

— Возможно. Глупец — это мыслитель-неудачник. Я готов, загадывайте.

Машка выложила еще один узор, мама обозначила семерку.

Лук аж покраснел от усилий, но остался в полном замешательстве: закономерность не просматривалась.

— Пятерка! Стоп, нет! Секунду! Дайте мне ручку и листок.

Подали ручку и листок. Лук сопел раздраженно, чертил и зачеркивал, наконец, поднял на близнецов неуверенный взор.

— Цифра семь.

— У-у…

— Гм…

— Хоба! Ну-ка, Лён, дай глянуть? Я угадал!

Машка даже подскочила от возмущения.

— Лёник! А не отошел бы ты от зоркого дяди Лука чуть подальше! И не скрипел бы ты карандашом! Он все видит и слышит за тобой!

— Ага! Самая умная тут нашлась! Карандаш 2 м, он не скрипит. И я сам цифру не вижу, когда пишу, ладонью закрываю! Давай дальше загадывай! И четче спички клади!

Над третьей цифрой Лук вообще почти не думал, едва вгляделся в Машкин рисунок:

— Шесть! — Спички действительно чем-то напоминали римскую шестерку. — Всё! Все три раза я угадал, значит, закономерность разгадана!

Машка и Лён разочарованно загалдели на два голоса, не в силах согласиться с очевидным, мама же улыбалась невозмутимо, однако и у нее улыбка выглядела несколько растерянной.

— Нет, дядя Лук! Первый раз был пробный, вы сами сказали! Давайте еще раз!

Мама положила на край стала два пальца, но сделала это не раньше, чем Машка закончила выкладывать узор. Лук подождал, пока Лён запишет загаданную цифру, и навалился грудью на стол, вглядываясь.

— Вот эти спички так и должны лежать?

— Какие именно, дядя Лук?

— Вот эти вот?

— Да.

— Угу-у-у… Смущает меня сей горбель… А-а! У нас же не только римские, но и арабские в ходу, как я сразу не допер… Двойка!

Тут уже и Лён ошалел не на шутку. Одна десятитысячная вероятности — чтобы слепо угадать несуществующую закономерность! И возразить ведь нечего, дядя Лук угадал, хоть лопни! Но Машка, поверженная, сбитая с ног, все еще не желала сдаваться! «Лён, Лён, надо что-то придумать!»

— А… мало дать верные ответы! Дядя Лук, соизвольте показать алгоритм решения, без него ответ не полон!

Это был мастерский удар, и Машка с благодарностью посмотрела на своего находчивого брата.

— Вот именно! Рассказывайте, дядя Лук, Лён прав! Алгоритм давайте!

Лук вытаращил глумливые глаза, поочередно гипнотизируя обоих, и с готовностью затряс седой гривой.

— Безусловно! Так и надо! Все в Рабкрин, на контрольное взвешивание! Я горжусь вами, мои маленькие друзья по разуму! Давай, Машенция! Выкладывай первый узор, буду показывать пошагово!

Машка ринулась, было, к столу, и Лён похолодел… На самом деле, это Машка похолодела, но Лён совершенно четко знал и понимал, что именно в эту секунду чувствует родная сестра: та ведь уже забыла, как выглядели случайные узоры собственной выделки! Однако нахальства Машке было не занимать, и она попыталась.

— Э-э-э, подруга, ты тут не очень-то! Ты не то кладешь! Я хоть и писатель, но на простейшие интеллектуальные функции все еще горазд!.. Ты мне первый узор выкладывай!

В это время из умывальной возвратился отец.

— Лук, а Лук! Может, хватит измываться над моими родными детьми? И не стыдно тебе — до седых волос ведь дожил! Справился с маленькими! Это «примочку» с «угадыванием» цифр, дети, ваш дядя Лук показывал во всех компаниях еще тридцать лет назад! Мама, спустя лет десять, узнала о ней от меня, Тимка от мамы, а вы от Тимы!

Лён и Машка завопили возмущенно, мама заткнула уши, а Лук хлопнул ладонями по столу и захохотал, необычайно довольный собой!

Веселый вечер продолжился, и в перспективе еще было общее чаепитие с роскошнейшим тортом: папа из «Севера» привез, даже не из соседнего филиала, а нарочно в центральный, на Невский съездил.