Пионер, 1949 № 11 Ноябрь

ДЕТИ ГОРЧИЧНОГО РАЯ

Н. Кальма

Рис. В. Цельмера

Сам владелец помещения Бэн Майнард называл его танцевальным клубом «Колорадо», но жители Стон-Пойнта знали его больше под именем «Вертеп старого Майнарда». Это было огромное деревянное сараеобразное строение со скамьями и стойкой для напитков, которая могла после некоторых переделок превратиться в сценические подмостки.

Неизвестно, какими доводами подействовал. Джон Майнард на отца, но старик сам позвонил по телефону Джорджу Монтье и сказал, что охотно предоставит зал под концерт Джима Робинсона.

С тех пор как Бэн Майнард развесил всюду афиши, извещающие, что в ближайшее воскресенье известный всему миру певец Джим Робинсон выступит в «Колорадо» для беднейшего населения города, и в лачугах Горчичного Рая и в роскошных домах на Парк-авеню все разговоры вертелись вокруг этого концерта.

На концерт мечтали попасть решительно все. Даже элегантнейшие представительницы «тринадцати семейств» мучили своих мужей и братьев бесконечными требованиями во что 'бы то ни стало раздобыть хотя бы парочку билетов на выступление знаменитого негра.

И несмотря на то, что Ричи, Квинси, Бен-нет и все остальные друзья Джима старались, чтобы билеты на концерт достались только обитателям Нижнего города - рабочим и беднякам, - некоторая часть билетов неизвестно как просочилась в особняки Верхнего города и даже попала в руки таких людей, которые были совсем нежелательны. Когда билетёры, поставленные Бэном Майнардом в дверях «Колорадо», начали проверять билеты, то среди публики они угадали большое количество переодетых полицейских и сыщиков.

Давно уже Нижний город не видел такого съезда. Вся улица перед «Колорадо» была запружена людьми и автомобилями. По углам толпился народ, не получивший билетов, но чающий какими-нибудь судьбами всё же попасть на концерт. Предприимчивый фотограф бойко торговал десятицентовыми фотографиями певца. Какой-то оратор в жилете, надетом поверх клетчатой рубахи, забравшись на цинковый ящик из-под шипучки, рассказывал кучке зевак биографию Джима Робинсона. Из рук в руки переходил номер «Стон-пойнтовских новостей», где было напечатано интервью со знаменитым певцом. В этом интервью Джим Робинсон был назван агентом «красных». Газеты утверждали, что он получил от Москвы сто тысяч долларов за коммунистическую пропаганду в Штатах. За углом стояли наготове полицейские автомобили.

- Чувствую, что я у себя на родине, - сказал Джим, которому Чарли передал все эти новости, - давно меня не встречали так торжественно, даже с полицейским автомобилем.

Джим улыбался, но Чарли почувствовал в его словах глубокую горечь.

В двух кварталах от «Колорадо» маленький домик Робинсонов светился всеми своими окнами. Вся семья принимала участие в сборах Джима на концерт. Конечно, в Европе ему служили более опытные камердинеры и парикмахеры, но никогда в эти заботы не было вложено столько любви и внимания.

- Доктор Рендаль приехал за тобой, Джим, - сказала Салли. - Я попросила его сюда, наверх.

Джим надел манишку и фрак, и эта одежда сразу как бы отделила его от семьи. Теперь перед ними был «Чёрный Карузо», знаменитый на весь мир певец, и Салли, взглянув на преобразившегося шурина, почувствовала гордость и робость.

- Предвкушаю удовольствие слушать вас, мистер Робинсон, - сказал доктор Рендаль. обмениваясь с певцом крепким рукопожатием. - Помню, какое наслаждение доставило мне ваше пение в Париже… Боюсь, однако. что здесь, в нашем городе, не обойдётся без какого-нибудь скандала.

- Ну и ну! - рассмеялся Джим. - Очень бодрящая обстановка, как говорит наш друг Цезарь, - он взглянул в окно, где быстро сгущались сумерки. - Однако нам, кажется. пора ехать. Остаётся восемь минут до выхода.

Доктор Рендаль спустился первым и, усадив Салли, Чарли и Джима в свой поместительный «крайслер», повёз их боковыми улицами к переполненному «Колорадо».

Ровно через восемь минут Джим Робинсон вышел на сцену.

Едва только его высокая фигура появилась на эстраде, точно лавина обрушилась в зале. Горчичный Рай аплодировал своему певцу.

Джим Робинсон поклонился. Потом обернулся к роялю, за которым уже сидел Джордж Монтье, и что-то тихо сказал музыканту.

Рояль зарокотал, и вверх взмыла сильная и мягкая волна звуков. Джим положил руку на полированную крышку рояля и запел. Он пел старинный негритянский гимн:

«Великая река течёт. Она течёт и всё уносит с собой. Она всё знает, великая река. Она видела людей, и многие страны, и человеческие страдания, и радости. И течёт, течёт и стремит свои большие воды невозмутимая великая река».

Зал вздохнул. Волшебный, проникновенный голос певца вливался в души людей. Глубокая страсть, сила и скорбь дышали в этом голосе. Казалось, чьи-то чуткие пальцы касаются самых заветных струн в человеке, и слушатели замерли, вливая в себя вековечную тоску и мудрость негритянского народа, воплощённые в этом гимне.

Замер последний звук, и люди, очнувшись, неистово загрохотали, засвистели и застучали ногами от восторга.

- Теперь русскую песню! - внезапно крикнул чей-то высокий юношеский голос, и зал, точно только и ждал этого сигнала, начал взывать громко и настойчиво:

- Русскую песню! Русскую песню!

- Давай, давай, Робинсон!

- Песню Советов!

Но тотчас же в эти голоса вмешались другие - визгливые, злые:

- Долой красные песни!

- Не позволим!

- Он не посмеет, а то мы ему сумеем заткнуть глотку!

В разных углах зала виднелись взволнованные, возбуждённые лица. Соседи волками смотрели друг на друга. Кто-то у самой эстрады злобно и громко сказал:

- Пусть только попробует, чёрная образина, - мы ему покажем!

Джим Робинсон вспыхнул и повернулся к Джорджу Монтье. Музыкант положил тёмные пальцы на клавиши рояля и, казалось, только ждал знака, чтобы начать. Певец слегка кивнул - не то слушателям, не то аккомпаниатору. Торжественный аккорд прозвучал над залом, и вмиг все стихли. Эта песня была совсем не похожа на тоскливый негритянский гимн.

«От края и до края,

От моря и до моря…» -

пел Джим Робинсон на незнакомом людям языке. Песня росла, разливалась, взлетала вверх, как гордая большая птица, и парила над залом торжественно и важно. И перед каждым слушателем возникало видение какой-то необозримой, светлой страны, синих морей, золотых хлебов и солнечной бесконечной дороги, по которой так хорошо и вольно шагается весенним утром. Он пел, и от каждого звука его голоса веяло счастьем и уверенностью, так что каждому хотелось выпрямиться, расправить плечи и смелым взором окинуть мир.

Наэлектризованная песней, толпа слушала её со страстным участием. И едва только замер последний звук, едва успели пальцы Джорджа Монтье соскользнуть с клавиш рояля, как в зале закричали, всплеснулись сотни голосов:

- Речь! Речь! Скажите слово!

- Правду! Скажите правду!

Какой-то парень в синем комбинезоне приставил руки ко рту и крикнул:

- Робинсон, вы скажите нам: чего нам ждать - войны или мира?

- Долой! Долой! - завыли его соседи. Парень получил удар в бок и упал на скамейку.

Певец обвёл глазами бурлящий зал.

- Друзья мои, - сказал он своим глубоким, мощным голосом, - друзья мои, я только что вернулся из России, из Советского Союза.

Люди замерли, не сводя глаз с оратора.

- Нам говорят, что Советский Союз готовится к войне, что он хочет завоевать и разгромить наши города. Нас пугают красной опасностью, чтобы заставить взяться за оружие. Но мир не хочет войны. Я был на Всемирном конгрессе сторонников мира. Все нации, все расы были представлены на этом Конгрессе. Париж напоминал в эти дни гигантский лагерь, где собрались бойцы за прочный мир на земле. И мы знаем теперь: человечеству грозит не Советский Союз, а кучка людей, у которых в руках золото и военные базы, радиостанции и газеты, бомбардировщики и атомные бомбы. Судьба наших детей и судьба культуры зависит сейчас от того, сможем ли мы отстоять мир.

Друзья, я только что был в Советском Союзе. Я проехал много городов и видел много русских людей. Русские отстраивают Сталинград, возводят в Москве величественное здание университета, они сажают леса и украшают свои города новыми садами. Ни один человек в России не говорит о войне. Это могучая, но мирная страна.

Джим Робинсон провёл рукой по волосам.

- А у нас? Что мы видим у нас, в Америке? - спросил он, обращаясь к залу. - Миллионы безработных, которые скитаются по всей стране, не находят пристанища, лачуги Горчичного Рая и дворцы богачей. Не спросив нас, простых людей, богачи заключают Атлантический пакт - военный союз, который должен привести народ к войне, выгодной для них. По словам этих людей, они хотят защитить нас и нашу культуру от Востока. А как они её защищают?

- Замолчи, грязный негр! - заорали несколько глоток откуда-то сверху, но тотчас же смолкли.

Джим продолжал, как будто не слыша этих выкриков:

- Они говорят высокие слова о расовом равенстве, а сами обливают негров бензином и сажают их на электрический стул только за то, что негр осмелился хоть в чём-нибудь уподобиться белому. Они набирают дивизии из бывших эсэсовцев. Они говорят о предательском нападении фашистов на Советский Союз, а сами готовят такое же нападение. Вы, рабочие, разве вы не знаете, как лихорадочно готовят ваши хозяева на заводах орудия и бомбардировщики, как готовят они атомные бомбы?

- Знаем! Знаем! - отвечал зал.

Крики и волнение всё возрастали. Теперь уже только передние ряды могли явственно слышать то, что говорил певец.

- Так чего же мы смотрим, друзья? - вскричал Робинсон. - Почему мы бездействуем?

- А вот я вам сейчас покажу, как надо действовать! - громадный детина в чёрном, наглухо застёгнутом пиджаке вскарабкался на сцену и направился к певцу, угрожающе размахивая кулаками. - Сию минуту заткнись и выметайся отсюда, не то мы разнесём к чорту весь этот сарай и всех вас заодно!

- Долой Нигера! Заткни ему глотку, Билл! - подхватило сразу несколько голосов из зала…

Джим Робинсон смерил ледяным взглядом детину:

- Мы продолжаем концерт, приятель. Будьте добры очистить сцену.

- Ничего подобного. Мы больше не разрешаем выступать, - объявил гот. - Мы настоящие янки и не позволим поносить правительство. Сказано вам: выметайтесь отсюда, пока целы!

Он неосмотрительно подошёл слишком •близко к краю подмостков. Снизу поднялись сильные руки Ричи, рванули его за брюки - и детина мгновенно исчез, как исчезают со сцены черти в волшебных сказках.

Зал 'Словно только и ожидал такого сигнала к действию. Оглушительно засвистели полицейские свистки. Снаружи им ответили сирены полицейских автомобилей. Над головами замелькали дубинки.

На подмостки вскочило сразу несколько молодчиков с квадратными, бульдожьими челюстями, но на помощь Джиму и Джорджу Монтье уже подоспели друзья. Квинси, Беннет, Гирич, Ричардсон, старый дядя Пост окружили их.

Под самыми подмостками Цезарь крепко держал единственной своей рукой какого-то подозрительного молодца и не давал ему подняться на сцену.

- Пусти, негр! Я тебе говорю, немедленно отпусти меня, чорт! - хрипел тот, вырываясь и стараясь ногой поддеть деревяжку Цезаря, чтобы опрокинуть своего противника на землю.

- Подножки даёшь, мерзавец! - Цезарь потуже захватил ворот парня и затряс его из стороны в сторону, как котёнка, приговаривая: - Не давай подножек. Не давай подножек! Это подло, за это вашего брата ещё в школе бьют!…

В «Колорадо» ворвался отряд полицейских с Ньюменом во главе. Ньюмен тотчас же оценил обстановку. Увидев окружённого друзьями певца на сцене, он остался очень доволен.

- Так я и думал, - проворчал он сквозь зубы, - вся компания здесь. О'кэй, меньше будет хлопот. Заберёте вон тех, - кивнул он своим подручным на подмостки, где полицейские уже оттесняли Джима от его друзей.

Увидев мундиры полисменов на сцене, Чарли крикнул не своим голосом и с кошачьей ловкостью вспрыгнул на подмостки.

- Дядя Джим, я здесь! Мы с тобой! Мы вместе! - дрожа, повторял мальчик.

Слёзы ярости душили его, он оттаскивал кого-то за рукав, нырял головой в чьи-то душные пиджаки. Полицейская пуговица расцарапала ему сверху донизу щёку, кто-то ударил его так, что на минуту у него зашлось дыхание, - но он продолжал пробираться вперёд, к Джиму. За ним по пятам следовала Салли.

Внезапно раздался выстрел. И тотчас же отчаянный женский вопль вознёсся над общим шумом и заставил многих оглянуться. Подвернув деревянную ногу, у подмостков лежал Цезарь. Глаза его уже гасли, на синей рубашке у самого сердца расплывалось тёмное пятно. Темпи, продолжая кричать, попыталась его поднять, но он выскользнул из её рук и с глухим стуком упал на пол. Выстреливший в Цезаря парень, тот самый, которого Цезарь держал за воротник, уже помогал полицейским на сцене.

Полицейские заняли все выходы. Всё громче ревела сирена. Снаружи распоряжался майор Симеон.

- Джон, Джон, где ты?! - кричал в толпе испуганный насмерть старый Майнард, владелец помещения.

Он с ужасом видел, как опрокидываются и ломаются скамейки, как трясётся и ходуном ходит и вот-вот грозит обрушиться весь зал. Но страшней всего для него было внезапное исчезновение сына.

А Джон, увидев, что Чарли вскочил на сцену, немедленно последовал за своим другом. Путь ему преградил толстый полицейский:

- Куда лезешь, парень? Тут тебе не место! - и полицейский отшвырнул Джона.

Падая, мальчик ударился головой о скамейку и, обливаясь кровью, остался лежать у подмостков.

Ричи вытащил из кармана фронтовой пистолет, который так славно помогал ему бить фашистов.

- Уложу первого, кто подойдёт слишком близко, - предупредил он, наводя дуло на стоящего впереди убийцу Цезаря.

Тот присел, как зверь, собирающийся прыгнуть, и ринулся на учителя. Раздался выстрел - человек заревел и скатился с подмостков. Ричи снова поднял пистолет. Подкравшийся сбоку полисмен изо всей силы ударил Ричи дубинкой по руке. Пистолет с грохотом упал на деревянный помост, и рука Ричи повисла, как плеть. Чарли бросился за пистолетом, но полицейский предупредил его и с силой отшвырнул в сторону.

- Ну, поиграли - и хватит, - Ньюмен появился на подмостках, как хозяин положения. - Пора закрывать занавес. Снуд, Хартфилд, делайте ваше дело.

Полицейские окружили певца и его друзей.

- Послушайте, Ньюмен: что здесь, чорт возьми, происходит? Вы что, специально организовали это побоище?

Это говорил доктор Рендаль. Повидимому, пытаясь пробраться на сцену, он тоже выдержал горячую схватку. Его обычно гладко причёсанные седые волосы стояли дыбом, поперёк лба шла большая ссадина.

- Доктор Рендаль… - притворно изумился сыщик. - Весьма прискорбно, сэр, что я нахожу вас здесь, в этом вертепе и в подобной компании… Вот уж никак не думал, что вы заодно с нигерами и всеми этими красными агитаторами!…

- Вы мне не читайте нотаций! - побледнел доктор Рендаль. - Мистер Джемс Робинсон - человек, известный всему миру, и то. что вы устроили на его концерте, будет известно в Европе.

- Я не удивляюсь, например, что нахожу здесь мистера Ричардсона, - продолжал Ньюмен, как бы не слыша того, что говорил доктор. ^- У Ричардсона и с чёрными и с красными одна дорога…

- И вы здесь, ребята? - взгляд Ньюмена отыскал Ивана Гирича и Квинси. - Хотите, значит, подбавить себе хлопот и неприятностей? Что же, дело ваше… Хартфилд, перепишите всех и занесите в особый список всех свидетелей.

Джим Робинсон приблизился к сыщику.

- Может быть, вы скажете мне, зачем здесь полиция и в чём нас обвиняют? - спросил онi со спокойным достоинством.

- А вы, э… э… мистер Робинсон, - сказал. Ньюмен, с трудом выдавливая из себя слове «мистер», - поёте гимны красных, агитируете против правительства, а потом удивляетесь, почему пришли чужие дяди в мундирах?… Ладно, собирайте ваши пожитки - и пошли…

- Не смейте его трогать! - вырвалась вдруг вперёд Салли Робинсон. - Вы, грязный сыщик, уберите руки, не смейте дотрагиваться до Джемса Робинсона!

Салли была вне себя. Её тоненькая фигурка дрожала с головы до ног. Ньюмен зарычал на неё:

- Убирайся отсюда, чёрная дура, пока тебя не забрали!

Салли стояла у него на дороге. Он шагнул вперёд и изо всей силы толкнул её в грудь. Маленькая женщина, застонав, опрокинулась навзничь. В этот же момент раздался резкий вскрик, и Чарли повис на сыщике. Он вцепился в Ньюмена и, точно клещами, сдавил ему горло. Сыщик замотал головой, стараясь оторвать от себя мальчика. Со всех сторон на помощь сыщику ринулись полицейские.

- Не позволю! Не смейте бить мою мать!… - крикнул Чарли.

Но вдруг его руки разжались: тяжёлый приклад пистолета опустился ему на голову.

Высокий полицейский равнодушно оттащил в сторону бесчувственное тело мальчика.

- Всех - по машинам! - хрипло скомандовал Ньюмен.

Истошно взвыли сирены. Людей прикладами впихивали в автомобили. Из «Колорадо» поспешно выносили убитых и раненых.

Следствие по делу о «заговоре против существующего строя» велось в таком быстром темпе, что уже в полдень ближайшего понедельника можно было назначить заседание суда.

В понедельник, утром, задолго до начала заседания, к зданию суда начали стягиваться конные и пешие полисмены. Их было так много, они так старательно оцепляли всю дорогу, ведущую от тюрьмы к зданию суда, так густо стояли у всех окон и дверей, что каждому прохожему становилось ясно: судят чрезвычайно злостных и опасных преступников.

Разумеется, и присяжные, явившиеся в суд, также обратили внимание на удесятерённое число полицейских в зале и снаружи и сделали из этого нужные выводы.

Присяжных заседателей было двенадцать. Два крупных торговца кожами, аптекарь. пастор из прихода на Парк-Авеню, владелец «Атенеума» Тэрнэр, ярый ненавистник негров, кузнец Милло - отец Долговязого Лори, управляющий заводом Милларда Коттон, агент по продаже недвижимости, человек недалёкий и равнодушный ко всему, кроме собственного благосостояния, банковский клерк, два фермера, арендующие земли у Большого Босса, и мисс Вендике.

Задолго до начала заседания зал суда был переполнен.

В первых рядах сидела публика из Верхнего города со своими великосветскими приятелями, специально приехавшими на процесс знаменитого негритянского певца. Парк Бийл восседал со всем своим семейством и приготовлялся смотреть на судебную процедуру, как на интереснейший матч. Он мысленно прикидывал силы прокурора и защитника, приехавших из Нью-Йорка. Разумеется, защитнику, скромному, бледному человеку со сдержанными движениями, не выстоять против щеголеватого, уверенного в себе прокурора.

Если бы оказался подходящий партнёр, Парк Бийл непременно заключил бы с ним пари и поставил бы крупную сумму на прокурора. Это было бы верное дело, но все понимали, что шансы прокурора намного выше, и никто не стал бы спорить с Бийлом и просаживать так глупо свои деньги.

Задние ряды были заняты Горчичным Раем. Здесь находились все друзья обвиняемых. Прижавшись к Салли, сидели Василь и близнецы Квинси. Все эти дни перед судом они провели в доме Робинсонов, и Салли стала для них как бы второй матерью.

Василь ещё крепился и старался сохранить хоть видимость спокойствия. Зато Вик и Бэн Квинси выглядели совсем несчастными, когда полисмены ввели подсудимых, Бэн не выдержал и закричал сквозь слёзы:

- Папа, папа, мы здесь!

Зал сотнями глаз уставился на подсудимых.

Джим Робинсон вошёл так, как, вероятно, входил он на все эстрады мира: полный самообладания.

Тотчас же за Джимом, стараясь во всём подражать ему, спокойно и бесстрашно глядя на публику, вошёл Чарли. В зале пронёсся гул. По газетам, племянник певца был дюжим парнем разбойничьего вида, с повадками гангстера. Тут же, перед публикой, стоял ток-кий, как тростинка, мальчик с живым и привлекательным лицом, с высоким, умным лбом, над которым вились блестящие чёрные волосы.

У Ричи в тюрьме отросли маленькие усики, и это придавало ему бравый и военный вид.

Иван Гирич шёл, хмуро и неподвижно глядя перед собой, и когда кто-то из передних рядов кинул ему: «Большевик!», - он даже не повернул головы. Зато Квинси озирался по сторонам с самым безмятежным видом. как будто он пришёл поглазеть на какое-то интересное зрелище. Он сразу насторожился, услышав голос Бэна, и ободряюще махнул сыновьям рукой.

Фотографы и кинооператоры проворно выскочили вперёд, защелкали объективами, закрутили ручки киноаппаратов. Заняли свои места секретари, стенографисты и судебный распорядитель.

- Суд идёт. Прошу встать! - громко объявил он.

Все встали. При общем молчании вошел судья Сфикси, ещё более одутловатый, чем всегда. Он занял кресло под двумя скрещенными флагами - США и штата. Заняли свои места и прокурор с защитниками. С шумом расселись за барьером присяжные заседатели. и один из торговцев кожей тотчас же начал жевать резинку.

Джим Робинсон внимательно оглядел состав суда. Молодой защитник так заметно волновался, что Джиму захотелось его ободрить; он кивнул и улыбнулся молодому адвокату, и тот мгновенно просиял.

- Бедняга, ему так хочется помочь нам всем!… Но, боюсь, все его усилия напрасны… Здесь всё уже предрешено, - успел сказать Джим Робинсон учителю.

Секретарь, худосочный юноша, зачитал гнусаво и неразборчиво постановление суда о вызове свидетелей: Ньюмен, его помощник Кольридж, только что оправившийся от раны, нанесённой ему подсудимым Ричардсоном; директор школы Мак-Магон; преподаватель Хомер, миссис Кристина Причард; мисс Патриция Причард…

При этом имени Чарли вздрогнул. Пат здесь?! Он её увидит! Значит, она хочет выступить, защитить его. Она хочет опровергнуть ту гадкую ложь и клевету, которую писали газеты. О, Пат, молодец! Значит, он, Чарли, не ошибся в ней! И какая она смелая, какая честная!

Чарли не обратил внимания на то, что все названные имена представляли свидетелей обвинения.

Свидетелей, вызванных защитником, оказалось смехотворно мало. Защитник не мог рассказать залу о том, как отводил судья всех, кого он просил вызвать.

Обвинительное заключение прозвучало так, как будто на скамье подсудимых находились не знаменитый певец, мальчик, молодой учитель и двое рабочих, а по крайней мере матёрые политические диверсанты, вооружённые до зубов; Измена, тайный заговор, покушение на убийство…

Сфикси повернулся в своём кресле к подсудимым:

- Признают ли подсудимые себя виновными? Вы, Джемс Робинсон?

- Нет, сэр, - певец поднялся на ноги и смотрел сверху вниз на маленького судью.

- Вы, Ричардсон, вы, Чарльз Робинсон?

- Нет, сэр, не признаю, - прозвучал звонкий голос мальчика.

- Нет!

- Нет!

- Нет!…

- В таком случае приступим к опросу свидетелей, - сказал Сфикси, надевая очки в тяжёлой оправе; надев их, он сразу стал похож на злую старую сову.

Судью лихорадило. Казалось, вся Европа и часть Америки сошли с ума. Со вчерашнего дня тысячи писем завалили столы в конторе Сфикси. Писали и телеграфировали из Комитета при Конгрессе сторонников мира, из различных прогрессивных организаций, из союзов музыкантов, художников, писателей, учёных, с крупнейших заводов и фабрик, из лабораторий и научных институтов. Все в один голос требовали освобождения Джима Робинсона и его товарищей.

Однако менять курс, намеченный Миллардом, было поздно. Сфикси с испугом и радостью следил за тем, как ловко допрашивает свидетелей обвинения приглашённый Большим Боссом прокурор и как всё туже и туже стягивается сеть обвинительных доказательств вокруг подсудимых. В конце концов, что смогут возразить и сделать всякие конгрессы и митинги против вопиющих фактов?!

Прокурор Кук предъявил суду вещи, найденные при обвиняемых: пистолет Ричардсона; билет делегата на Конгресс сторонников мира, выданный на имя Джемса Робинсона; письмо из Москвы на имя того же Робинсона; географический атлас, обнаруженный у обвиняемого Гирича, и книга, содержащая коммунистическую агитацию, отобранная у школьника Чарльза Робинсона и носящая довольно специальное название: «Как закалялась сталь». По словам школьника Чарльза Робинсона, эту книгу привёз ему в подарок его дядя, что служит ещё лишним доказательством подрывной деятельности Джемса Робинсона в Штатах.

Затем один за другим выступили свидетели.

Первым за свидетельским барьером появился Эйнис, репортёр «Стонпойнтовских новостей» и референт по вопросам международной политики, как он отрекомендовался суду.

Он показал, что, будучи послан своей газетой для интервью с певцом, он застал Джима Робинсона в чрезвычайно возбуждённом и агрессивном состоянии. В продолжение разговора Робинсон несколько раз угрожал ему физическим насилием, если он, Эйнис, осмелится разоблачать его в печати. Но искусно поставленными вопросами свидетель принудил Робинсона сознаться, что за своё выступление в Конгрессе сторонников мира он, Робинсон, получил крупную сумму от Советов, хотя подсудимый и пытался замаскироваться заявлением, что будто бы получил эти деньги в качестве платы за концерты.

Всё это Эйнис проговорил без малейшей запинки, глядя в переносицу прокурора и не поворачиваясь к подсудимым.

Затем, холодно блистая очками, на свидетельском месте появился директор Мак-Магон.

Да, сэр, он может дать характеристику двум подсудимым: учителю Ричардсону, преподававшему в его школе и недавно уволенному за свои антиамериканские воззрения и поступки, и ученику Робинсону, помещённому в школу из милости по распоряжению мистера Милларда.

Подсудимый Ричардсон использовал своё положение преподавателя для того, чтобы внушать молодому поколению вредные коммунистические идеи и всячески разлагать его. Делал он это с присущей всем коммунистам дьявольской хитростью и ловкостью: в своём кабинете повесил портреты Джона Брауна и Вашингтона, внушал детям, что прошёл век благородных деятелей, которые боролись за равноправие всех угнетённых. Среди учеников у Ричардсона были любимцы-цветные, зато он преследовал способнейших детей белых. Он постоянно посещал рабочие районы города, в частности Горчичный Рай, и вербовал там сторонников среди учеников и их родителей. Во время войны он завязал прочные связи с русскими коммунистами и получал от них указания. Попечительский совет школы, которому он, Мак-Магон, доложил о вредной и изменнической практике учителя, немедленно принял меры и уволил Ричардсона, потому в настоящее время школа больше не несёт ответственности за его поступки.

- Благодарю вас, мистер Мак-Магон, - необычайно любезно отнёсся судья к директору, - вы дали суду исчерпывающую характеристику обвиняемого.

Ньюмен появился перед судом с забинтованной шеей и показывая всем своим видом, что он только чудом остался живым.

Сыщик располагал самыми точными данными относительно всех пяти обвиняемых. Джемс Робинсон приехал в город, и тотчас же в рабочих районах началось волнение, потому что все рассматривали певца как посланца Советов. Концерт в «Колорадо» был задуман давно. Его программу, разумеется, отнюдь не музыкальную, ваша честь, вырабатывали сообща сам Робинсон, учитель Ричардсон и оба других подсудимых - Гирич и Квинси - на собрании в доме Робинсона. Предварительно рабочие Гирич и Квинси пытались вызвать волнения на заводе Миллар-да, но им это не удалось благодаря своевременному вмешательству администрации и его, Ньюмена. Что касается Чарльза Робинсона, то это законченный бунтовщик и коммунист, ваша честь. Мальчишка не зря отказался от дактилоскопирования: он и тогда уже знал, что отпечатки его пальцев рано или поздно пригодятся суду. Он, Ньюмен, может показать суду свою шею. Врач сказал, что ещё секунда, и Ньюмен отправился бы прямо на небо.

Вы только подумайте: негр бьёт белого! Что же это такое, джентльмены? На Юге их за это линчуют, а здесь мы спокойно смотрим, как чёрный мальчишка набрасывается на белого.

- Однако вы ударили мать мальчика, и он вынужден был вступиться за неё, - вмешался защитник, нервно перебирая бумаги на своём столе.

Ньюмен принял глубоко оскорбленный вид:

- Нет, сэр, я никогда ещё не бил женщин. Эта цветная просто мешала мне пройти, и я слегка отстранил её…

- Отстранили так, что она упала наземь? - продолжал защитник.

Ньюмен пожал плечами.

- Почем я знаю? Может, негритянка была просто пьяна? - нагло возразил он.

- Это ложь! - вскричал, вскакивая, Чарли. - Он лжёт! Заставьте его замолчать!

Последние ряды разразились возмущёнными криками. Многие от негодования топали ногами.

- Если шум не прекратится, я прикажу всех вывести, - заявил Сфикси, - а вам, молодой человек, - он обратился к Чарли,-вам я посоветую молчать, иначе вы только усугубите свою вину…

- Мой помощник Кольридж может подтвердить, что я только отстранил мать этого парня, - сказал Ньюмен, испуганный волнением зала.

Вызвали Кольриджа. Убийца Цезаря поя-пился, тяжело опираясь на костыли. Этот огромный детина добросовестно играл роль смертельно раненной жертвы.

Избегая упоминать об убийстве Цезаря, он рассказал, как на него в зале напали цветные, как он пытался от них освободиться, вырвался и побежал на сцену и как здесь в него начал стрелять Ричардсон. Он просто несчастная жертва, и почему именно его хотели убить, он не знает.

- Так, значит, вы утверждаете, что не вы убили негра, ветерана войны, Цезаря? - задал вопрос защитник.

Кольридж, задыхаясь, простонал, что ему трудно говорить, но что если он и выстрелил в негра, то сделал это в целях самозащиты: негр хотел его убить, это всякому ясно.

Сфикси застучал молотком. Горчичный Рай волновался. Слышались возмущённые крики и свист.

«Горилла» Хомер, вызванный прокурором, повторил почти всё, что сказал директор школы. Да, сэр, бывший учитель Ричардсон злоупотребил своим служебным положением. Расовое равенство, разные коммунистические идеи были его коньком, и он постоянно в классе пытался влиять на своих учеников. К счастью, сэр, американские дети не так-то легко поддаются подобной пропаганде! Только цветных удалось ему обратить в свою веру, в частности, обвиняемого ученика Чарльза Робинсона. Он, Хомер, всегда предсказывал, что этот мальчик плохо кончит.

Следующим свидетелем оказался президент школы Коллинз. Он быстро и невразумительно пробормотал что-то о том, что ученик Робинсон ни в чём особенно замечен не был, но, впрочем, популярностью среди школьников не пользовался, так что даже в середине учебного года седьмой класс решил его устранить и выбрать другого старосту. Кажется, однако, вся эта затея кончилась ничем по неизвестным для него, президента, причинам. Больше он ничего сказать не может, так как всё это время готовился к спортивной встрече с Хэнтером из Гренджер-сити и ничего не знает.

И у публики и у защитника было ощущение скуки и потерянного времени от выступления президента школы. Однако прокурор был им очень доволен.

Коллинз внёс свою лепту в собрание дурных характеристик, данных подсудимым, - этого и добивался прокурор.

(Окончание в следующем номере.)