Пионер, 1949 № 12 Декабрь

ДВЕ ПОБЕДЫ

Рассказ А. Некрасова

Рис. Б. Винокурова

Лет двадцать назад на Дальнем Востоке у меня был друг Алёша Мордвинов.

В то время я плавал третьим помощником капитана на маленьком зверобойном боте. Алёша поступил к нам механиком и как-то сразу «пришёлся» и к людям и к кораблю.

Ему было лет двадцать, не больше, но он многое знал и за что бы ни брался, всё у него получалось. Любое дело он доводил до конца и этим сразу завоевал уважение товарищей.

В первый же день он смело разобрал до основания наш старенький двигатель и две недели, пока мы стояли в порту, буквально не вылезал из машины. Его помощники поворчали, конечно, но зато с тех пор я не помню случая, чтобы машина на нашем боте хоть немного закапризничала. Она работала безотказно и слушалась Алёшу, как живая. Впрочем, это и неудивительно: Алёша Мордвинов был потомственный механик-дизелист, из Сормова родом, а там, в Сормове, в дизелях понимают толк!

Два года мы с Алёшей плавали на одном судне, жили одним делом, спали в одной каюте, голова к голове, ели с одного стола и, конечно, стали друзьями. Мы много пережили вместе, вдоволь натерпелись от моря, но зато много видели и хорошего, такого, что и сейчас вспоминается, как чудесная сказка. Одни льды чего стоят! Бывало, летом заберёшься на мачту, посмотришь: до самого горизонта ровное поле, светлое, как серебро, да кое-где изумрудные жилки изломов. Простор необъятный!

А зимой… Холодные, грозные льдины обступят со всех сторон. В непроглядной черноте полярной ночи льды стоят, как тёмные стены. Вот-вот сомкнутся, раздавят… И вдруг всполыхнёт сияние, всё вокруг заискрится, засверкает, заиграют хороводы цветных огней, точно кто щедрой рукой сеет по льду самоцветные камни…

А бури-тайфуны, разве мало в них своей мужественной красоты? Стоишь вот так на палубе, среди бушующего океана. Хлещут волны. Ревёт, надрывается холодный ветер, грохочут льды.,,

Порой трудно, ой, как трудно бывает в море! Вотчвот, кажется, сомнёт, опрокинет, сотрёт в порошок утлое судёнышко… А ты стоишь и знаешь: ты не один, рядом товарищи. И руль в надёжных руках, и путь выбран верно, и машина не сдаст. И знаешь ещё, что в тебя тоже верят. И как бы ни злилась буря, пусть злится, всё равно не сдадимся, не отступим, победим!

Вот эта вера в победу так поднимает в трудную минуту, что потом на всю жизнь такие минуты остаются в памяти, как большой праздник.

Таких минут мы вместе с Алёшей тоже пережили немало, и, должно быть, поэтому нам казалось тогда, что дружба наша навек.

Но случилось так, что пути наши разошлись. Мы, конечно, писали друг другу, сначала часто и помногу, потом всё короче и реже… Потом как-то случайно встретились в чужом далёком порту. Обнялись, посидели вечерок, вспомнили старину, а наутро он ушёл со своим кораблём на восток, я со своим - на запад. Потом слышал я, будто он в Сормове, инженером на заводе. А дальше мы совсем потеряли друг друга.

С годами иные пришли заботы, другие люди встали кругом. Вчерашний день отступил далеко-далеко. Новое, сегодняшнее захлестнуло с головой. И вот недавно я попал в Сормово. Попал и - каюсь - не вспомнил бы старого друга!

Но случилось так, что я оказался на сборе дружины в одной сормовской школе. Там я увидел пионера с двумя нашивками на рукаве. Что-то в нём показалось мне очень знакомым, и я мучительно стал вспоминать: где же мы встречались с этим мальчиком?… Тут он поднял руку, требуя внимания, и я вдруг вспомнил Алёшу с поднятой так же вот рукой.

Однажды, это было очень давно, мы целый день били зверя на льду. Под вечер на мачте подняли «сбор». Я дал команду возвращаться на судно. Но Алёша увлёкся: стрелял он отлично, и пока мы, собирая добычу, стягивались к судну, алёшина винтовка то и дело бухала где-то у нас за спинами. Вдруг она замолчала. Мы сперва не заметили этого. Потом старик Малыгин, зверобой из Архангельска, обернулся назад, приложил ладонь к козырьку, постоял так, обводя горизонт глазами.

- Вроде механика не видать! - крикнул он.

Тогда обернулся и я. На ослепительно белом поле узкими фиолетовыми языками лежали длинные вечерние тени ропаков. Тёмными пятнами пестрели туши убитого зверя. Кое-где над ними ещё клубился розовый пар. Но Алёши нигде не было.

- Пошли, - сказал я, и мы с Малыгиным, торопясь, зашагали по хрустящему насту…

Наконец мы увидели Алёшу в полынье, забитой молодым льдом. Левой рукой он держался за лёд, правую поднял над головой.

- Сапоги, - сказал он, когда мы подошли, - не вылезешь!

Пройти он смог шагов двести, не больше. Одежда замёрзла на нём ледяным саркофагом, и мы на лямках, как тюленью тушу, приволокли его на судно…

В тот же вечер он сказал мне:

- Знаешь, скверная это штука - отстать от товарищей…

Вот эта сцена, давно забытая, мгновенно промелькнула в памяти, и пока мальчик с нашивками говорил что-то обступившим его пионерам, я спросил у старшей вожатой:

- Кто это?

- Это? Это Сережа Мордвинов.

В тот же день я услышал новый рассказ про своего старого друга и про его сына.

Рассказ этот всего лучше начать с прошлого года, с того самого вечера, когда инженер Мордвинов прощался с сыном Серёжей.

Это было как раз перед зимними каникулами. В этот день Серёжа получил табель и с гордостью раскрыл его перед отцом: ровным столбиком, одна под другой, в каждой строчке стояли пятёрки.

- Молодец, - сказал Алексей Алексеевич. - Ну что же, Сергей, поздравляю. А теперь давай побеседуем. Я уезжаю, ты знаешь?

- Знаю, папа. Надолго? - спросил Серёжа.

- Надолго, сынок. На год, может быть больше. Вот, пойдём-ка. - И, взяв Серёжу за плечо, Алексей Алексеевич подвёл его к большой карте. - Это какая река? - спросил он.

- Енисей.

- А это?

- Это Иртыш.

- А это?

- Это Обь, - ответил Серёжа.

- Так, - сказал Алексей Алексеевич. - Ну вот, слушай!

Он уселся в кресло и, играя маховичком крошечного дизеля, украшавшего письменный стол, помолчал немного.

- Помнишь, - сказал он наконец, - ты был у нас на заводе?

- Помню, - сказал Серёжа.

- Так вот, - сказал Алексей Алексеевич, продолжая крутить маховичок. - Мы тут, а Сормове, делаем корабли. А плавают эти корабли по всем рекам нашей Родины. Будущим летом решено целый флот провести на сибирские реки. А дорога туда одна. Какая, по-твоему?

- Великим Северным морским путём, папа, да? - сказал Серёжа и посмотрел на карту.

- Точно, - сказал Алексей Алексеевич, - только для нас это трудный путь. Ледоколам там хорошо, а речным баржам тяжеленько придётся. Льды, туманы, штормы…

- Папа, а белых медведей вы там увидите?

- Медведей? - переспросил Алексей Алексеевич. - Медведей вряд ли… Медведь - зверь робкий, на проезжей дороге не селится, а Карское море стало вроде проезжей дороги.

- А тюленей, папа?

- А тюленей увидим, - сказал Алексей Алексеевич и помолчал, задумавшись. - Тюленей увидим обязательно, - повторил он. - Так вот, Серёжа, мы обещали товарищу Сталину, что все корабли приведём на место и ничего с нами не случится… А можешь ты мне обещать, что и у тебя ничего не случится, что в седьмой класс ты перейдёшь с хорошими отметками?

- Постараюсь. Нет, не постараюсь, а обещаю, могу, - заторопился Серёжа.

- Ну, смотри, Сергей, держись… И вот что помни ещё: самая скверная штука - отстать от товарищей… - Он ещё что-то хотел сказать, но тут мама заглянула в дверь и сказала:

- Товарищи, чай пить!

На другой день папа уехал, а у Серёжи начались каникулы. Скучать было некогда. Все двадцать четыре часа в сутки были заполнены удовольствиями. С утра всем отрядом они собирались на Волге, носились на лыжах с горы, подняв тучи снежной пыли, тормозили с полного хода и неслись дальше, расставив, как крылья, красные от мороза руки. Днём нужно было попасть в кино, потом на каток, тренироваться к спартакиаде, потом на ёлку, а с ёлки опять на каток… И когда, наконец, набегавшись досыта за день, Серёжа приходил домой, постель казалась ему такой уютной, что и предстоящий сон он зачислял в состав праздничных удовольствий. А утром, хотя и можно было бы поваляться лишний часок, Серёжа вскакивал, завтракал и убегал до обеда, потому что ни в чём не хотел отстать от товарищей, а товарищи у него были народ неспокойный. Потом каникулы пролетели. Собрав книжки, Серёжа отправился в школу, и замелькали дни, как две капли воды, похожие один на другой, и в то же время такие разные, такие непохожие друг на друга дни! Все они были заполнены задачами, примерами, правилами, законами, упражнениями… Но каждый раз это были новые задачи, новые правила, новые законы.

В феврале пришло письмо от папы из Архангельска. Папа писал, что много работает, так много, что некогда даже писать. «Все минуты у нас на счету. Зато все мы верим, что слово своё выполним…

Серёжа ответил на двух страничках, а в конце написал: «А насчёт нашего договора будь спокоен, папа, я тоже уверен, что выполню слово». Потом он сел к папе за стол учить английский, но буквы почему-то расплывались, глаза упрямо закрывались, и страшно хотелось спать. Ещё час он боролся с этим желанием, но затем опустил голову на руки и заснул за столом. А утром его увезли в больницу. Он заболел скарлатиной.

Через несколько дней жар спал. Серёжа был уверен, что он уже совершенно здоров, и то, что приходится лежать в постели, казалось ему страшной несправедливостью. Столько дел, важных, значительных, необходимых дел, которые не могут совершиться без него, осталось за стенами палаты, что было просто непостижимо, как это и завтра, и послезавтра, и ещё неизвестно сколько дней можно оставаться здесь!

Это было похоже на скверный сон: вот затрещит будильник, он проснётся, и опять всё будет хорошо. Но будильник не трещал. Дурной сон продолжался, и чувство неизбежной катастрофы не оставляло Серёжу.

Это тревожное чувство не давало ему спать. Он просыпался раньше всех в палате и, глядя на окно, занавешенное марлей, старался хоть мыслями вырваться из своего плена.

Весь его мир был теперь ограничен стенами белой палаты и широким четырёхугольником окна.

В палате стояло ещё пять таких же, как у него, белых кроватей с тумбочками. За окном виднелась стена высокого дома с пожарной лестницей. На лестнице, нахохлившись, сидели вороны. Большие, тяжёлые снежинки прилипали к стеклу и ползли вниз, превращаясь в прозрачные капельки.

«Значит, оттепель», - подумал Серёжа и закрыл глаза. Ему представилось, что он дома. «Выйду пораньше, - решил он, - скатаю пару снежков, и только Юрка высунет нос из парадного - так влеплю, что ой-ой!»

Потом приснилось, как Юрка отряхивает снег, как он хохочет, Серёжа тоже смеётся, и прохожие улыбаются, глядя на них. Вот они с Юркой неспеша идут в школу, на ходу обсуждая дела физического кружка: модель паровой машины почти готова, осталось пропаять и собрать котёл. Можно бы поручить это Игорю, но лучше не стоит. Он и так, того и гляди, «схватит» тройку по истории. А это они здорово с Юркой придумали: поставить отчёт физкружка на сборе дружины! Доклад поручили Серёже, он так и начнёт: «Все члены физического кружка учатся только на пять и на четыре…»

Вдруг отворилась дверь. Серёжа проснулся. Тихо шаркая туфлями, вошла в палату старенькая седая сестра тётя Нина. Ласково глядя сквозь стёкла больших очков, она раздала термометры.

Ещё один больничный день начался.

И, зажимая подмышкой холодное, как сосулька, стёклышко, Серёжа со страшной ясностью понял вдруг, что сегодня ребята без него будут играть в снежки, завтра без него испытают машину, а в субботу без него соберётся совет отряда…

Он представил, как Василий Алексеевич откладывает в сторону его тетрадку, возвращая контрольные по геометрии, и как Юрка на сборе дружины собирает листочки конспекта, закончив доклад.

Там без него продолжается жизнь. Там каждый день полон новой борьбой, новыми победами.

А тут… Тётя Нина, высоко подняв термометр, посмотрела на шкалу и с похвалой в голосе сказала:

- Тридцать шесть и шесть… Молодец, Мордвинов.

И от этого «молодец» Серёжа, который терпеть не мог слёз, чуть не расплакался.

Скучно тянулись эти трудные дни. Две койки в палате пустовали. На трёх лежали малыши: два второклассника и первоклассник. С ними даже поговорить было не о чем. И только письма с «воли», с «большой земли», как про себя называл их Серёжа, вносили разнообразие в монотонные больничные будни.

«Поправляйся скорее, сыночек», - писала мама и сообщала о маленьких домашних новостях.

«Поправляйся скорее, Сергей, мы тут без тебя горим», - писал Юрка и подробно перечислял все школьные происшествия.

«Поправляйся скорее, Серёжа», - писала старшая вожатая Нюра.

Точно сговорившись, все требовали: «Поправляйся скорее», - а он и не думал поправляться. Наоборот, с каждым днём он яснее понимал, что желанный час освобождения отодвигается всё дальше и дальше… Опять поднялась температура, по ночам «стреляло» в ухе, раскалывалась от боли голова.

Серёжу перенесли в другую комнату, и главный врач Денис Лаврентьевич, похожий на Тараса Бульбу, всё дольше задерживался у его кровати и, шевеля седыми бровями, говорил укоризненно:

- Плохо твоё дело, герой, придётся ещё погостить.

И Серёжа «гостил». Он пролежал весь февраль, пролежал март. В апреле два раза у его кровати собиралось сразу по нескольку врачей. Они передавали друг другу серёжин температурный листок, слушали сердце, осторожно щупали за ухом и спорили о чём-то тихими голосами, произнося непонятные слова.

И только перед самыми майскими праздниками Денис Лаврентьевич, подмигнув так, будто сообщает важную тайну, сказал:

- Пора, брат Мордвинов, и честь знать. Скоро выгоним…

Через две недели Серёже принесли его лыжный костюм, бельё и башмаки.

Держась за перила, он спустился по лестнице, прошёл какую-то комнату, заставленную шкафчиками, няня открыла дверь, и к Серёже бросилась мама:

- Серёжа, мальчик мой… Одни скулы остались!

Потом она достала из сумочки тёплую шапку, надела Серёже на голову и завязала уши.

- Ну, пойдём, - сказала она и взяла сына под руку.

По городу они ехали на «Победе». Деревья оделись пышной молодой листвой. Древний кремль стоял высоко над рекой, как дорогая игрушка на зелёной бархатной подставке. Прохожие были одеты по-летнему, а под мостом, перекликаясь гудками, торопились куда-то буксиры с плотами и баржами.

Когда приехали в Сормово, Серёже показалось, что он вчера только ходил по родным улицам. И непонятно было, почему нет снега, почему все окна открыты настежь, откуда так сразу пришло лето.

Дома Серёжа подсчитал: оказалось, что он пробыл в больнице ровно девяносто девять дней.

- Папе я ничего не писала, не хотела его огорчать, - сказала мама.

Вечером пришёл Юрка. Он уже успел загореть, нос у него лупился. Увидя Серёжу, он порывисто схватил его руку, крепко пожал и, глянув в исхудавшее серёжино лицо, радостным баском сказал:

- Здорово, Сергей, наконец-то явился… А мы и ждать перестали… У нас тут такие дела…

И Юрка начал рассказывать, что их класс лучший в школе по успеваемости, а сейчас, перед испытаниями, они всем отрядом решили, что ниже четвёрки ни у кого отметок не будет.

- Ну, и понимаешь, решить-то решили, а дисциплинка кое у кого хромает. Тепло, уже купается народ, и футбол, и всё такое. Вот и приходится друг друга подтягивать. Достали билеты, проверяем всё прямо по билетам, чтобы уж без ошибок. В общем, за пятёрки не поручусь, а на четвёрки все до одного вытянем, это точно!

- А я? - спросил Серёжа.

- А ты? - сказал Юрка. - А ты- не в счёт. - Он вдруг осёкся и, помолчав, добавил: - С тобой разговор особый.

- Ну, а кружок как?

- Кружок сейчас свернули. Не до того. А до весны работали. Недавно выставку устроили, ходили на автозавод и к нам, на «Красное Сормово». Смотрели, как танкер спускают.

- А машина пошла тогда? - спросил Серёжа.

- Машина? Какая машина? - удивился Юрка. - Умформер, что ли? Так его ещё перематывать надо, это уж на тот год.

- Паровая, - сказал Серёжа. - Помнишь, мы тогда строили?

- Ишь, чего вспомнил! Ну, конечно, пошла. А мы с тех пор турбину и реактивный глиссер построили, только глиссер не испытали пока. Это уже в лагере… Ну ладно, я пойду, у меня ещё дела сегодня… А ты в школу скорей приходи, в субботу совет отряда.

Юрка снова крепко пожал руку Серёже, вылетел в дверь и быстро пошёл куда-то.

Серёжа посмотрел ему вслед и вдруг понял, как далеко шагнула жизнь за эти три месяца…

«Не отставай от товарищей», - сказал тогда папа, а он вот отстал. Отстал всего на сто дней и уже «не в счёт», уже на год позади…

В субботу Серёжа пошёл в школу. Он пришёл к концу уроков, и ребята, увидев его, весёлым табунком кинулись навстречу.

- Мордвинов явился, ура! - крикнул Игорь и, вырвавшись вперёд, первый схватил его за руку. Потом его обступили со всех сторон и громко, ничуть не стесняясь, стали обсуждать его вид:

- Ох, похудел-то!

- Да что ты, Сергей, вырос, что ли? Выше Лёньки стал, глядите, ребята!

Потом посыпались вопросы:

- Всё так и лежал? Надоело, наверное?

- Ну, а ещё кто там был, или один?

- А читать дают, Сергей?

Серёжа едва успевал отвечать, и сам ничего не спросил у ребят. Да и о чём было спрашивать? По обрывкам разговоров он понял, что волнуют их вещи, для него непонятные. Какие-то формулы, о которых он и не слышал… Большой барьерный риф… Головоногие моллюски… - ничего этого Серёжа не знал.

Он пошёл в канцелярию. Первым, кого он увидел там, был Василий Алексеевич.

- Мордвинов?! - удивился он, и ласковые искорки засветились в его глазах. - Вернулся, ну вот и прекрасно… Кстати, Серёжа, одну минуточку… - Он раскрыл свой огромный, как сундук, портфель и, немного порывшись в нём, достал тетрадку. - Вот последняя твоя контрольная по геометрии, третьего февраля… Ну, и как всегда, у Мордвинова пять! - сказал Василий Алексеевич и протянул Серёже открытую тетрадку.

- Василий Алексеевич, - сказал Серёжа, - а как же теперь со мной?

- С тобой, Серёжа, вопрос, к сожалению, ясен. Придётся остаться на второй год.

- А если я догоню?… Василий Алексеевич!

- Мы думали, Серёжа, об этом, - сказал Василий Алексеевич. - Видишь ли, по математике ты догонишь легко, в этом я уверен… Но ведь одна математика дела не решает. Программа большая, трудная, а тебе необходимо поправиться, отдохнуть…

- А если я догоню? - снова опросил Серёжа.

- Но знаю, Серёжа… Мы тут и с мамой твоей говорили. И она так считает: лет тебе немного. Ты ведь младше всех в классе?…

- А если я догоню? - упрямо повторил Серёжа.

- Подумай, Серёжа. Конечно, жалко терять год, но так, от души, я не советую, - сказал Василий Алексеевич и посмотрел на часы. - Ты ещё хорошенько подумай, посоветуйся с мамой. - И, застегнув портфель, Василий Алексеевич пожал Серёже руку. - Мне, к сожалению, пора на урок. Но мы ещё поговорим с тобой, - сказал он и вышел.

Вслед за ним пошёл и Серёжа. В дверях он встретился с Нюрой.

- Серёжа, голубчик, вернулся! - обрадовалась она. - Ну, вот и хорошо! Ты, главное, теперь отдыхай, поправляйся. Вон ты какой! А уже с осени опять за работу. И ты не горюй, в пятом «Б» ребята тоже…

- А если я догоню, Нюра? - перебил Серёжа.

- Ну, где же теперь догонять, за полгода? Тебе отдыхать надо. А ты, главное, не расстраивайся, ведь ты не виноват… Ты в лагерь-то собираешься?

- Не знаю, Нюра…

- Ну вот, собирайся в лагерь. Завод нам катер даёт. Будем в походы ходить. Загорать, купаться… А про это не думай.

Мама тоже сказала:

- Год - это пустяки. Здоровье гораздо важнее… Отправлю тебя в санаторий, на Чёрное море. Будешь там крабов ловить, на парусной лодке кататься. А потом я сама возьму отпуск и за тобой приеду. Ну, как, решено, сынок?

Столько соблазнов вставало за мамиными словами, что Серёжа готов был сдаться. Тёплое Чёрное море властно манило его. Он пытался представить себе это море, и дельфинов, и корабли…

Вдруг зазвонил звонок. Серёжа пошёл открыть, но за дверью никого не оказалось, а в ручку засунут был конверт. Серёжа взглянул на адрес и сразу узнал почерк. Это было письмо от папы. Он давно не писал. Присылал только телеграммы: «Жив, здоров, целую. Алексей».

Когда мама открывала конверт, руки у неё чуть-чуть дрожали. Она вынула целую пачку мелко исписанных листочков, быстро просмотрела их и часть протянула Серёже.

- Это тебе, - сказала она, - а это мне.

Как только Серёжа прочитал первые строчки, очарование Чёрного моря сразу пропало. Другое, холодное Белое море целиком завладело его мечтами.

Папа писал, как они там живут, в Архангельске, как готовятся к трудному делу. Они уже приспособили к морю все речные корабли, заварили стальными листами иллюминаторы, закрыли щитами окна… Машины проверены, топливо погружено. Осталось запастись продовольствием, и можно трогаться в путь. Но лётчики, вылетевшие на разведку, говорят, что ещё рано. Ещё очень тяжёлые льды стоят в океане.

«У вас уже всё в цвету, - писал папа, - а у нас только-только началась весна. Ещё холодно, и снежок бывает, но зато ночи светлые, и мы иногда поздно ночью гуляем по городу или ловим рыбу на Двине… Скоро льды разойдутся, мы поднимем якоря и отправимся в путь. Трудный путь, но мы своё слово сдержим. Как обещали, так и будет, что бы ни случилось, все корабли в целости доставим куда нужно.

Ну, а твои как дела, сынок? Как успехи, чем порадуешь папку? Поцелуй мать и помни: я на тебя надеюсь…»

Серёжа посмотрел на маму, и пока она дочитывала письмо, то и дело улыбаясь чему-то, он всё решил…

Когда она перевернула последний листок и подняла глаза на Серёжу, он сказал:

- Мамочка, я не поеду в санаторий. Отпусти меня в лагерь с ребятами. Ладно, мамочка, отпусти!

Мама посмотрела на Серёжу долгим, внимательным взглядом. «Вылитый отец», - подумала она и сказала:

- Ну что ж, поезжай.

Если вы жили в лагере, вы лучше меня понимаете, как трудно остаться дома, когда весь отряд отправляется в поход.

Если летом вам приходилось учиться, вы, конечно, знаете, сколько веских причин можно найти для того, чтобы отложить в сторону книжку.

Если вы любите спорт, вам не нужно объяснять, как обидно отказаться от соревнования, когда знаешь, что твоё участие принесёт команде победу…

Серёжа был хорошим спортсменом. Он мог бы найти тысячи причин, чтобы в любую минуту закрыть учебник. И когда отряд с Юркой во главе рассаживался на катере, Серёже очень не хотелось отставать от товарищей. Но именно поэтому каждый раз, когда начиналась игра на футбольной площадке, Серёжа с книжкой в руке уходил в дальний угол сада.

Он не хотел отставать от товарищей и поэтому упрямо навёрстывал тот путь, который товарищи прошли без него.

Это был трудный путь. Иногда Серёже казалось, что он не выдержит, сдастся…

Картина Дм. НАЛБАНДЯНА

Однажды, например, Юрка разыскал его в саду и крикнул издали:

- Слушай, Сергей, нынче глиссер будем испытывать. Поедем, а? Один-то день, я думаю, ничего?

Серёжа захлопнул грамматику, поднялся. На секунду и ему показалось, что один день ничего не значит… Но тут же он понял, что стоит один только раз отступить, и весь его гордый замысел рухнет.

- Ты мне лучше расскажешь потом, - твёрдо сказал он и снова сел на траву. - Я не поеду, Юрка…

Никаких чудес храбрости Серёжа не показывал. Он никого не поражал своей силой и ловкостью. Он просто шёл по намеченной дороге, не сворачивая и не отступая, только и всего, - но идти вот так, не сворачивая и не отступая, - это ведь тоже подвиг!

Не сворачивая и не отступая, над полярными льдами провёл свой самолёт Чкалов…

Не сворачивая и не отступая, прошли краснодонцы свой боевой путь, указанный Родиной…

Не сворачивая и не отступая, идёт весь советский народ по пути, указанному великим Сталиным…

И товарищи, которые любили Серёжу и дорожили его дружбой, с первого дня поняли это.

Горькое чувство отчуждённости, которое Серёжа испытал тогда в школе, ушло навсегда: он снова стал полноправным членом отряда, и стоило ему сказать слово, сразу находились добровольцы, готовые пожертвовать любым из лагерных удовольствий, чтобы помочь Серёже разобрать теорему, повторить правила, устроить диктант. А больше всех помогал Серёже Василий Алексеевич, который жил с ребятами в лагере. И когда сорок лагерных дней пронеслись, как в сказке, прощаясь с Серёжей, Василий Алексеевич сказал:

- Поработал ты хорошо. Нужно только закрепить знания.

Серёжа и сам понимал, что главное, самое трудное уже позади, а впереди ещё немного усилий - и победа… И вот эта вера в победу так подняла, так преобразила его, что мама даже удивилась, когда он вошёл, загорелый, возмужавший, с восторженно горящими глазами.

- Ну, как отдохнул, сынок? - спросила она.

- Чудно, мама, чудесно! - сказал Серёжа и ничуть при этом не покривил душой. Он и в самом деле чувствовал себя прекрасно.

В один из летних дней Алексей Алексеевич Мордвинов стоял на мостике парохода. На флагманском корабле экспедиции поднялись два сигнальных флага. Один из этих флагов означал порядок построения, второй был сигналом к отплытию.

Выполняя приказ, корабли с баржами на буксирах встали каждый на своё заранее назначенное место, и весь флот двинулся на север.

Впереди были океан, льды, туманы, бури… Но и льды, и туманы, и бури Алексей Алексеевич не раз видел в молодости. Он и поехал сюда потому, что лучше других инженеров знал, что ждёт их сормовский флот в этом трудном походе. И теперь, проработав полгода, он был уверен, что к любой неожиданности арктического плавания и люди и корабли готовы.

Ему, собственно говоря, больше нечего было делать. Он оставался тут на случай чрезвычайного происшествия, а никаких чрезвычайных происшествий - он это знал - в экспедиции не должно быть и не будет.

Зато у флагманов, капитанов и лётчиков началась боевая пора. Рыча моторами, серебряные самолёты стремительно уносились на север и на восток, воздушные штурманы «засекали» движение ледяных полей, синоптики каждый час уточняли прогнозы погоды. Радисты на самолётах, на кораблях, на далёких полярных станциях, разбросанных во всех концах Арктики, выстукивали ключами длинные очереди сигналов. А на флагманском корабле, склонившись над картами, прижатыми к столу свинцовыми гирьками, опытные полярники сличали сводки, обсуждали обстановку и выбирали тот единственный верный путь, который должен привести к победе.

Белое море давно осталось позади. По правому берегу проплыл в тумане мыс Канин Нос, и слева на горизонте открылся остров Колгуев.

Стоя на мостике, Алексей Алексеевич беседовал с молодым капитаном. Вдруг он заметил в море узкие, как кинжалы, чёрные плавники касаток. Касатки неслись куда-то, обгоняя друг друга. Иногда играя, они выбрасывались из воды, как чёрные торпеды.

Проводив глазами стадо морских хищников, Алексей Алексеевич обернулся к капитану.

- Разыгрались, - сказал он. - Будет буря.

- Ну, что ж, - ответил капитан, улыбнувшись. - «Мы поспорим и помужествуем с ней!»

И вот буря началась. Вода потемнела, холодный ветер засвистел в снастях. Шквал за шквалом понеслись над морем, закручивая белые гребни на волнах. Волны росли с каждой минутой. Они медленно, будто нехотя, взбирались на низкие борта, холодными потоками рушились на палубы, грозя раздавить корабли. Они валили корабли на борт, высоко поднимали их на гребнях и бросали в пропасти, кипящие солёной пеной. Тяжёлые баржи кланялись за кормой и рвались, силясь оборвать стальные буксиры. Грозное море шумело. Птицы тучами носились над волнами, а с чистого неба на весь этот хаос бушующего океана лились потоки лучей незаходящего полярного солнца…

Но как ни злилось море, как ни свистел ветер, красные флаги попрежнему гордо развевались над кораблями, караван в прежнем строю шёл, упрямо пробиваясь вперёд. И когда ураган, выдыхаясь в неравной борьбе, словно собрав последние силы, ещё яростнее заревел над волнами, корабли уже пересекли открытое море и один за другим укрылись в просторной бухте, под защитой острова Вайгач.

За Югорским Шаром стоял сплошной лёд… Даже ледокол не смог бы пробиться сквозь него. Но там, где нельзя идти напролом, человеку помогает знание.

Синоптики выследили лёгкие ветерки, дувшие откуда-то с юга. Они знали, что не сразу, но эти ветерки окрепнут, превратятся в шторм, и, как ни крепки льды в Карском море, ветер сломает их, прогонит на север и откроет путь каравану.

И люди ждали. И день, и два, и неделю. Ждали и знали, что всё равно дождутся победы…

Наконец лёд тронулся. Снова взвился сигнал «К походу». Круто взяв на север, корабли пошли в последний переход. И тогда побеждённый океан бросил в бой свой последний резерв - туман. Сплошной пеленой он спустился на море и ослепил людей.

Когда целый флот накрывает туманом, флот становится толпой слепцов. Но люди знали: впереди, за туманом, есть лёд. Вчерашний враг превратился в союзника. Осторожно, перекликаясь гудками, корабли подошли к ледяному полю, забросили якоря и медленно поплыли вместе со льдом. А когда туман рассеялся и снова засверкало море, корабли построились в походный порядок и пошли дальше, к проливу Малыгина… Впереди открылись Обская губа, Енисейский залив. Льды и штормы, туманы и метели остались далеко за кормой. Впереди была победа!

В тот день, когда Серёжа сдал последний экзамен, Алексей Алексеевич вместе со своим кораблём подходил к месту назначения. А там его ждала телеграмма: «Перешёл седьмой класс Серёжа».

В этот день, собираясь в школу, Серёжа в дверях встретился с почтальоном:

- Мордвинову Сергею Алексеевичу, - сказал почтальон, протягивая телеграмму.

Серёжа сорвал бандероль и прочитал скупые слова, пролетевшие тысячи километров через тундру и горы, через тайгу и реки, - слова, написанные сильной папиной рукой несколько часов назад: «Поздравляю, желаю успехов, всегда был уверен в тебе. Собираюсь домой».

В тот же день Серёжа прочёл в газете другую телеграмму. Товарищ Сталин поздравлял коллектив экспедиции с образцовым выполнением правительственного задания.

И хотя, конечно, к Серёже Мордвинову эта телеграмма прямого отношения не имела, ему почему-то казалось, что какой-то крошечный кирпичик заложен в эту большую победу и его скромным трудом.

Картина Ф. МАЛАЕВА