Пишется история Сибири

Первые государства Сибири

В 1868 году юный в то время исследователь Азии Н. М. Пржевальский побывал в деревне, находившейся на месте нынешнего города Уссурийска. У самой деревни он увидел поразившие его стены мощных когда-то древних укреплений, возвышения вроде курганов, каменные изваяния животных, плиты с отверстиями и высеченное из гранита гигантское изображение черепахи.

«В глубоком раздумье, — пишет он, — бродил я по валам укреплений, поросших кустарником и густой травой, на которой спокойно паслись крестьянские коровы.

Невольно тогда пришла мне на память известная арабская сказка, как некий человек посещал через каждые пятьсот лет одно и то же место, где встречал попеременно то город, то море, то леса и горы и всякий раз на свой вопрос получал один и тот же ответ, что так было от начала веков». Как оказалось впоследствии, это были остатки поселений, принадлежавших древним бохайцам и чжурчженям, создателям двух могущественных государств, оставивших глубокий след в истории Восточной и Центральной Азии.

История средневековых государств Дальнего Востока давно уже занимает исследователей. И один из наиболее сложных вопросов, связанных с ней, — о происхождении и исторических корнях этих государственных образований, возникших и развивавшихся в одно время с Киевской Русью.

Некоторые из крупных исследователей прошлого, например Палладий Кафаров, связывали возникновение Бохайского королевства и империи чжурчженей Цзинь с влиянием соседних стран, где рано возникло классовое общество и государственность.

Однако, с марксистской точки зрения, классовое общество и государство возникают не под влиянием соседей или в процессе завоевания, а в результате закономерностей прогрессивного развития производительных сил и общественных отношений внутри данной страны.

И эта материалистическая точка зрения блестяще подтверждается археологическими исследованиями на территории, где существовал Бохай и возникло государство чжурчженей.

С самого начала местные государства испытывали, конечно, разнообразные и порой мощные влияния извне. Но само государство выросло здесь не под влиянием какого-то импульса или внешнего толчка, а развивалось в силу внутренних потребностей общества. Как мы видели, коренные народы Амура и Приморья накопили большой исторический опыт, достигли значительных успехов в развитии своей материальной культуры еще в каменном веке, задолго до возникновения Бохая и государства Цзинь. И этот опыт явился основой их дальнейшего развития от первобытной общины к государству. Развитое специализированное рыболовство амурского типа в низовьях Амура и первобытное земледелие — таковы прогрессивные перемены в развитии производительных сил населения нашего Дальнего Востока, которые не могли не сказаться на его дальнейшем развитии и явились стимулами к еще более важным новым переменам в его жизни, в общественных отношениях. Нельзя отрицать, конечно, и прогрессивного влияния взаимодействия дальневосточных племен, с их соседями, как близкими, так и более далекими. Племена эти не «варились в собственном соку». Они многое получали извне и, в свою очередь, давали другим. И этот обмен культурными достижениями стимулировал более быстрый рост культуры тех и других. Так, уже на самом раннем этапе каменного века Приморья, известном нам сейчас (памятники типа Осиновки около Уссурийска), в каменном инвентаре обнаруживаются черты культуры, сопоставляя которые, можно совершить неблизкий путь до Бирмы и Северной Индии. Во всяком случае, широкое распространение оригинальной техники отесывания целых галек — «галечной техники» невозможно было без столь же древних, как и широких по масштабам конкретных этнических связей. Последним и совершенно неожиданным отголоском этих связей являются галечные орудия, найденные в неолитических поселениях на Среднем Амуре, на стоянках в устье речки Громатухи и у деревни Сергеевки, а также в бассейне Онона. Эти инструменты из целых галек, отесанных вдоль краев с одной только стороны, являются точными копиями таких же странных орудий из мезолита Вьетнама, типичных для хоабинской культуры этой страны. Как уже говорилось выше, мезолит Приморья сближается с древними культурами Японии и Аляски, а также Монголии.

Не менее наглядно видны признаки таких связей в более поздние времена. Таково, например, сходство обряда погребения костей в двойных урнах, соединенных горловинами. Его соблюдали в Индокитае, Корее, Японии и на Амуре у Хабаровска. Об этом же говорит и сходство бронзовых мечей с реки Майхэ с древнекорейскими и японскими эпохи яей, удивительная близость узкогорлых сосудов с блюдовидными венчиками на Дальнем Востоке к сосудам, характерными для той же культуры яей в Японии.

Вместе с тем, хотя кое-где имело место взаимопроникновение не только отдельных культурных элементов, но даже и целых культур, факты свидетельствуют не о каком-то исключительном или преобладающем влиянии одного мощного культурного центра. Налицо нечто совершенно иное: синтез разнородных по происхождению черт, качественно новый сплав местных и пришлых признаковые менее важно и то, что в процессе культурного обмена и контактов особенно рельефно выступают самобытные, неповторимые черты культурного коренного населения Дальнего Востока. Самобытность культуры дальневосточных племен, ее независимость и самостоятельность, «культурная суверенность» этих племен в ходе тысячелетий обнаруживаются во всем — в образе жизни и в ведении хозяйства, в типах орудий труда и в орнаментике.

Среди орудий труда выделяются, например, неолитические рыболовные снасти Амура. В то время как в Сибири и в Америке ловили рыбу при помощи рыбок-приманок, здесь уже в каменном веке изобрели блесну. Ярким примером суверенности в искусстве может служить орнамент «амурская плетенка», который сам по себе уже стал признаком оригинальной культуры.

Столь же своеобразны удивительные наскальные изображения в долинах Амура и Уссури. Вместе с замечательной неолитической орнаментикой на сосудах петроглифы Дальнего Востока свидетельствуют, что на берегах Амура находился мощный источник своеобразной художественной жизни и культуры, существовал свой художественный мир.

Новый, крупный этап в истории культуры дальневосточных племен начинается с появлением у них первых металлических орудий труда.

Прогрессивное развитие хозяйства, в особенности земледелия, всюду в истории связано с внедрением металла, и в первую очередь железа. Железо революционизировало жизнь древнего человека, стимулировало прогресс не только в области экономики, но и в области общественных отношений. Оно, по выражению Ф. Энгельса, сыграло свою революционную роль в истории. Такую же роль сыграло внедрение металла и на Дальнем Востоке. Распространение бронзы и железа в этом районе было, однако, своеобразным, особенно если сравнить с тем, как шел этот процесс по соседству, в Сибири.

Его первая отличительная черта заключается в том, что новый металл (железо), судя по результатам радиоуглеродного анализа угля, взятого из поселения в пади Семипятной, появился в Приморье много ранее, чем можно было предполагать — не в I–II веках до н. э., а в X—XI веках до н. э., а может быть, еще раньше.

Можно думать, что железо пришло на наш Дальний Восток из Малой Азии от хеттов, через Индию или Тибет, может быть, через Монгольские степи.

Вторая особенность этого процесса состоит в том, что хотя железо здесь и опередило бронзу, но при этом не вытеснило ее. Оно, по-видимому, получило распространение столь быстро и внезапно, что рядом с железными и бронзовыми орудиями еще долго употребляли шлифованные каменные топоры и тесла. Если бы на полуострове Песчаном вместе с многочисленными топорами и наконечниками стрел не были обнаружены железные кельты, это поселение пришлось бы отнести к неолиту, а не к железному веку. Что касается соотношения бронзы и железа, то, как это было и в соседней Маньчжурии, в середине железного века (V–IV века до н. э.) оружие здесь выделывалось из бронзы, а земледельческие орудия (кельтовидные тесла) из железа. Об этом свидетельствует погребение с бронзовым оружием и каменными топорами, найденное на Голубиной сопке в долине реки Майхэ, и находка в поселении у хутора Патюкова, вблизи города Артема, обломков бронзового клинка, такого же сосуда, и единственного в своем роде слитка олова.

Эти находки заставляют применять к Приморью обычные в археологии для того времени (конец II и начало I тысячелетия до н. э.) термины «бронзовый» и «железный век» только условно, не так, как в соседних степях и в таежной зоне Сибири.

На Амуре, тем не менее, как показали находки в Кондоне и на реке Эвуре, а также у Благовещенска, культура бронзового века все же существовала. Население этого таежного района проходило тот же путь развития, что и в соседних таежных областях Сибири: от камня к бронзе, от нее — к железу.

В другом поселке на крутом левом берегу Амура вблизи Амурского санатория в городе Хабаровске при раскопках найдена небольшая, но крайне интересная коллекция глиняных изделий-моделей, передающих формы реальных бытовых предметов. Может быть, это были шаманские принадлежности — амулеты или культовые изображения. Может быть (и это всего вероятнее), перед нами игрушка древнего мальчика. Но, независимо от их конкретного назначения, эти вещи дают возможность судить о том, что вообще трудно представить по обычному материалу, которым располагает археолог, об этнической принадлежности обитателей мертвых поселков раннего железного века в долине Амура. Перед нами в одной из землянок лежали модели трех бытовых предметов, изготовленных из глины, — защитного щитка для стрельбы из лука, лодки и детской колыбели. И все эти три предмета несли на себе четкий отпечаток определенной этнической культуры, в недрах которой они возникли и «индикаторами» которой являются. Эти вещи, как показатели этнической принадлежности, по-своему не менее выразительны, чем, например, орнаментальные мотивы и композиции. Они характерны для культуры определенного типа — лесных охотников Сибири. А среди них они более всего типичны для коренных племен Восточной Сибири — тунгусских племен, распространенных от Амура до Енисея. Защитными щитками, как найденный на поселении у Амурского санатория, только лишь костяными или металлическими, до недавнего времени пользовались стрелки лесных племен Сибири и Дальнего Востока.

Еще важнее с этногенетической точки зрения модели лодки и колыбели. Лодка, вылепленная гончаром из поселка у нынешнего Амурского санатория, точно передает очертания и форму тунгусской лодки-берестянки, сшитой из полос вываренной бересты и промазанной по швам берестяным варом. Изобретение берестяной лодки позволило пешим охотникам освоить глубинные пространства, мелкие речки и озера, богатые рыбой и мясным копытным зверем. С тех пор вместе с берестяным чумом и берестяной посудой она стала символом подвижной жизни таежных охотников и рыболовов. Такая лодка, а вместе с ней чум — «джу» сопровождает их от рождения до могилы. Недаром на старинных могилах тех же нанайцев можно видеть те же берестяные полотнища чумов, а то и целые лодки.

Колыбель, послужившая прототипом для глиняной модели из поселения в Хабаровске, тоже является исконно тунгусской. Она была той исходной основой, на которой со временем возникают все остальные варианты этих колыбелей, приспособленных уже не к бродячей лесной жизни с переездом верхом на олене, а обусловленных возникновением нового оседлого уклада жизни. Отсюда следует ряд важных общеисторических выводов. В первую очередь эти выводы касаются происхождения тунгусских племен и взаимоотношений между ними: родина всех тунгусов была не на юге, а на севере.

Возникновение оригинальной и высокой культуры раннего железа на нашем Дальнем Востоке явилось не только событием огромного значения в этнической истории его населения, но и существенным рубежом в его хозяйственной и общественной жизни. Окончательное вытеснение каменных орудий из основной сферы хозяйственной жизни, земледельческого производства послужило толчком для прогрессивных сдвигов, которые в конечном счете на основе всего предшествующего развития привели к возникновению принципиально нового классового общества, а вместе с ним и государства. В зеркале археологических памятников можно видеть, как весь этот исторический опыт, накопленный населением Дальнего Востока, привел к зарождению у него собственных первых государств. Решающий перелом происходит в первых веках нашей эры, когда на Дальнем Востоке и в соседней Маньчжурии были широко расселены племена, носившие общее название — мохэ.

До тех пор на протяжении тысячелетий общественные отношения характеризовались здесь устойчивым существованием общиннородового уклада. Огромные поселки из жилищ, группировавшихся как «соты в улье», обширные коллективные дома, в которых обитали десятки людей, — все это убедительно свидетельствует о жизни родовой общины, о крепости кровно родственных связей.

Теперь же, вместо огромных густо заселенных домов получают распространение малые жилища с одним центральным очагом. Это свидетельствует о глубоких переменах, о переходе от материнского рода к отцовскому. Таковы жилища в пади села Куркунихи, в Осиновке, в Приморье, а также многочисленные жилища в мохэсских поселках на Амуре, в районе Благовещенска.

За этим переломом в общественной жизни следуют и иные, более значительные перемены. Не случайно уже в мохэсское время здесь обнаруживаются, согласно письменным источникам, первые трещины в родовом укладе и зачатки государственности. И не случайно, будучи еще только на пороге государственной жизни, мохэсские племена вступили в сношения с другими странами и народами как самостоятельная политическая сила. В летописях сохранилось характерное сообщение о том, как мохэсцы явились к китайскому двору и начали военный танец. Увидев его, император сказал своим вельможам: «Между небом и землей есть же такие существа, которые только и думают о войне. Впрочем, владения их очень удалены от Срединного государства» (Китая).

Известно и то, что, когда во время войны Китая и Кореи корейские войска и их союзники мохэ были разгромлены, император пощадил корейцев, а мохэсцы были беспощадно казнены. В них император Китая видел самых опасных своих врагов. Впрочем, иногда и китайцы не прочь были использовать храбрость своих соседей как наемников в борьбе, например, с тюрками Монголии. Но сами мохэ не были подданными Китая, и их страна оставалась независимой.

Для характеристики культурно-политических взаимоотношений мохэ с соседними народами существенно, что они были исторически связаны не только с Востоком, но и с Западом, с теми степными народами, которые явились основой для современных казахов, киргизов, туркмен и других тюркоязычных народностей Советского Союза.

В ходе своей дальнейшей жизни такие государственные образования, как Бохай и чжурчженьская империя Цзинь, а также государство киданей Ляо, уже с первых шагов выступают на исторической арене как суверенные и независимые государства. Эта независимость выражается прежде всего в том, что они создают собственную экономику, самобытную национальную культуру, национальную письменность, оригинальную литературу, свои законы и обычаи. Столь же ярко выражена их суверенность в политике. Уже второй правитель Бохая бросает вызов самолюбию танского двора. Он принимает для своего правления императорский девиз, «няньхао», чем ставит себя наравне с императором Китая. Бохайцы ведут независимую внешнюю политику и осуществляют постоянную дипломатическую связь с императорским двором в Японии.

Еще более резко выражена эта черта в деятельности чжурчженей. История чжурчженей — одна из самых ярких глав в летописи нашего Дальнего Востока. В пору его расцвета чжурчженьское государство простиралось от Амура до Хуанхэ, захватывая также и часть Монголии. Это время было периодом наибольшего подъема экономики и расцвета культуры. Всюду виднелись пашни, сады и луга, на которых паслись табуны рогатого скота и лошадей — гордость чжурчженей.

На огромных пространствах, входящих в состав империи Цзинь, первобытное натуральное хозяйство уступило место более передовому, с широким употреблением денег. В стране была проложена разветвленная сеть колесных дорог. Следы их можно было еще недавно видеть в районе Уссурийска, а также в других местах Приморья. Родоплеменной строй, примитивная система управления, характерная прежде для чжурчженьских племен, со временем сменилась хорошо разработанной и сильной административной системой, основанной уже не на устном обычном праве, а на писаных законах цивилизованного общества. Столь же активно действуют чжурчжени и в международной и политической жизни своего времени. Они не только открыто выступают как соперники сунского двора (династии, правившей тогда Китаем), но и ставят под угрозу и самое существование сунской империи. Чжурчженьские феодалы сумели расширить свои владения почти до берегов Янцзы, а в ходе борьбы увели с собой в плен одного за другим двух сунских императоров и весь их двор, начиная с принцев крови, министров, кончая евнухами и астрологами.

Вместе с тем государственные деятели чжурчженей, например Улу (Шицзун), стремясь укрепить свое государство, сознательно и убежденно воспитывают в народе национальный дух, национальное самосознание. Эта забота о сохранении национальной самобытности, как основе борьбы за существование своего народа и государства, стремление отстоять ее любой ценой, противостоять иноземным влияниям, подрывавшим единство государства, проходит красной нитью через всю историю чжурчженьской «золотой» династии Цзинь.

В истории Дальнего Востока периоду расцвета средневековой государственности и культуры контрастно противостоят последующие столетия — время упадка и застоя, что характерно, как не раз уже отмечалось различными исследователями, не только для этих районов, но и для всей остальной Сибири. Так, например, случилось и на Енисее, где прежде тоже существовало государство енисейских кыргызов (племенной союз).

В чем же заключалась причина такой отсталости и упадка? Для истории Дальнего Востока, как, по-видимому, и для страны енисейских кыргызов, несомненно, решающее значение имела катастрофа, вызванная образованием и агрессивной деятельностью империи монгольских феодалов, созданной Чингис-ханом. Монгольские войска уничтожили богатое государство чжурчженей и их культуру.

Роковую роль при этом сыграла политика старого противника чжурчженей — сунского двора. В это трагическое для народов Азии и Восточной Европы время тяжелый удар в спину чжурчженям, представлявшим заслон для Китая, нанесла сунская династия. Когда после падения царства тунгусов Ся смертельная опасность нависла над страной чжурчженей, последний ее император послал своего посла к сунскому двору со словами: «Монголы, истребив 40 княжеств, дошли до царства Ся. Уничтожив царство Ся, они пришли в наше государство. Если положат конец нашему царству, то непременно достигнут и царства сунского. Естественно, что когда нет губ, тогда мерзнут зубы». Но ослепленные старой враждой сунцы заключили союз с монголами и вместе с ними выступили против чжурчженей, отчаянно оборонявших свои последние рубежи. Затем наступила очередь самого Китая. Монголы завладели Китаем и он оказался под властью завоевателей, поработивших народы Восточной Азии.

Последствия сокрушительного удара, нанесенного монгольскими завоевателями, продолжали сказываться и в последующие столетия, вплоть до возникновения в Манчжурии нового, манчжурского государства во главе с цинской династией. Едва успев возникнуть, это новое государство устремилось на завоевание Китая, что отвлекло его силы с севера на юг. Увлеченные борьбой за овладение Китаем и Монголией, манчжуры оставили без внимания никогда реально не принадлежавшие ни им, ни Китаю северные области — Амур и Приморье, граничащие с Манчжурией. Это в полной мере обнаружилось, когда русские землепроходцы начали освоение Амура и вышли на берега Тихого океана. Единственное, что попытались сделать манчжуры — это обезлюдить район Амура, увести оттуда туземное население, дауров и дучеров. Так эта область по существу оказалась нейтральной, «ничейной» зоной.

В дальнейшем, когда манчжуры поработили Китай, они систематически осуществляли свою традиционную политику всемерной изоляции Манчжурии и северных районов от Китая, что способствовало консервации древнего патриархально-родового уклада и вело к дальнейшему упадку экономики.

Так продолжалось до появления на Амуре и в Приморье русских, окончательно присоединивших эти области к Российскому государству и заложивших здесь основы цивилизации.

Расселение русских на Амуре и в Приморье, освоение ими этих пространств было естественным и неизбежным, продолжением освоения Сибири. Оно соответствовало общему ходу исторического процесса, а также интересам коренного населения. Для коренных племен сближение с русскими было единственным путем выхода из состояния застоя и первобытных форм общественной жизни. Оно спасло их от жесточайшей эксплуатации купцами и властями соседней Манчжурии.

Дальний Восток стал развиваться отныне по новому историческому пути, который в процессе революционного преобразования общества в конечном счете привел его народы к социализму.

Как видно из всего, что говорилось выше об истории северных племен Азии и, в частности, дальневосточных, летопись их прошлого раскрывается теперь во многом неожиданно и по-новому. Понятно, что в ней много пробелов, загадок. И много радостей, открытий. Об одной из них мне и хочется рассказать. Речь пойдет об одном из самых неожиданных и на самом деле загадочных открытий на Дальнем Востоке — о пещере на реке Пейшуле с ее таинственными скульптурами.