Пишется история Сибири

Искусство истории

Читатель познакомился с некоторыми фрагментами огромного коллективного труда, который зовется «Историей Сибири». Правда, пока речь шла в основном о временах весьма отдаленных и таинственных, завесу с которых археологам приходилось снимать пласт за пластом, а сетку времени устанавливать с помощью новейших методов физики.

А вот новая и новейшая история Сибири — это время, которое хранится в памяти живых свидетелей (в Сибири немало долгожителей!) и которое запечатлено в жизни людей моего поколения. И мы хорошо помним, как писалась еще недавно история Сибири.

…В 1920 году, на желтой, почти оберточной бумаге в типографии штаба Военного округа была напечатана книжка профессора Иркутского университета Владимира Огородникова: «Очерки истории Сибири до начала XIX столетия». В подзаголовке ее стояло: «Часть первая. Введение. История дорусской Сибири». Автор этой книги справедливо писал, что история Сибири в его время «была почти совершенно забыта современными исследователями». Он объяснял такое положение отсутствием подготовительных работ, «печальным состоянием» печатных источников и неразработанностью архивных материалов.

Но Огородников не учел, вернее не мог представить, еще одной, пожалуй, важнейшей причины. Книга его вышла в свет в то переломное время, когда в одноэтажном деревянном Иркутске произошла последняя кровавая схватка революции с ее врагами, когда над огромными пространствами Сибири взошла заря новой исторической эры, начиналось строительство новой социалистической жизни.

История северных народов Азии как наука, в полном и настоящем смысле этого слова, стала возможной только после победы Октябрьской революции. К числу многих забытых прежде народов, которым Октябрьская революция дала новую жизнь, относятся и народы нашего севера, самые имена которых, казалось, были навсегда утрачены.

Строительство социализма — вот тот новый мощный стимул, тот катализатор, который вызывал живой и все возрастающий интерес к прошлому прежней царской колонии, а ныне — форпосту социализма на Востоке. Да и сама по себе возможность реализации такого огромного смелого замысла, как создание первой многотомной марксистской истории Сибири, возникла в результате подлинной культурной революции в прежней стране ссылки и каторги. В ней выросли десятки высших учебных заведений, сотни техникумов, выросла мощная исследовательская организация академического профиля — Сибирское отделение Академии наук СССР.

Созданию капитального и всеобъемлющего исследования предшествовали десятки больших и малых работ, многие из которых уже упоминались здесь. И в наше время сибирские историки издали ряд крупных трудов — монографий, подняли целые залежи неизвестных ранее, покрытых вековой пылью исторических источников. Ими написаны обобщающие труды по истории бурятского и якутского народов, алтайцев, тувинцев, хакасов, народов Севера. Вышли книги, посвященные истории отдельных городов — Иркутска, Новосибирска, Томска, Тюмени и многих других. В Кемерово подготовлен двухтомный труд по истории Кузбасса. Свою делю в «Историю Сибири», на равных правах с историками вносят археологи, этнографы, литературоведы.

Так что ж такое, эта новая Сибирская история? Как, выглядит прошлое народов Сибири в зеркале современной исторической науки?

Дорусская история Сибири, привлекала, как сказано уже, первых исследователей прошлого Сибири, начиная с самого «Отца сибирской истории» — Миллера. Но для него дорусская Сибирь была ограничена временем господства монголов и татар в Западной Сибири. И, кроме того, такое вступление было лишь прелюдией для изображения военных событий, связанных с началом присоединения Сибири. Иначе не могло и быть. Миллер смотрел на все происходившее к востоку от Урала с точки зрения своего класса — феодалов, крепостников и бюрократической верхушки тогдашнего русского государства. Он видел суть истории в том, в чем искал ее позже и Август Шлёцер — в войнах и деятельности завоевателей, в поступках императоров и царей. Народы Сибири для него были не субъектом, а объектом исторического процесса.

Мысль о неспособности коренных народов Сибири к самостоятельной исторической жизни и культурному творчеству нашла в XVIII веке и неожиданное выражение во взглядах ряда ученых, интересовавшихся далеким прошлым и археологическими памятниками этой малоизвестной Западу страны. Их поражали богатства курганов южной Сибири, откуда происходили драгоценные изделия из золота, отмеченные печатью зрелого художественного вкуса и фантазии.

Удивление перед памятниками высокой и древней культуры, находящимися в стране, заселенной «грубыми, злыми и дикими язычниками», сквозит уже в труде Николая Витзена, голландского ученого и бургомистра, автора «Описания Северо-восточной Татарии». Среди ряда других гипотез о создателях этой древней культуры в XVIII веке возникла и гипотеза ученого аббата Бальи о том, что это были… атланты Платона. В своих «Письмах о Платоновых Атлантидах» (Париж, 1779), он писал, что Атлантида вовсе не была поглощена морскими волнами и не стала жертвой вулканической катастрофы. Она, утверждал Бальи, в действительности находилась в глубине азиатского материка, около нынешнего Минусинска, на Енисее, где жил в древности «просвещенный народ, первый изобретатель наук и наставник рода человеческого».

Кому же другому, как не атлантам, могли принадлежать, по его мнению, эти грандиозные курганные поля, обставленные многотонными плитами, удивительные изделия из золота и серебра с изображениями сказочных чудовищ, загадочные стелы, покрытые письменами на неизвестном языке?

Такое же впечатление произвели сибирские древности и на Шлёцера. Правда, он не был согласен с «бреднями» Бальи, Бюффона и Вольтера, которые по его энергичному выражению «верные русские известия отменно худо поняли и исказили». Но что касается Сибири, то здесь, — писал Шлёцер, — «находят живые следы просвещенных народов, которые в древние времена, быв совсем неизвестны остальному миру, занимались тут горною работою, но знали одну только медь, а не железо».

Но уже в то далекое время, когда русская историческая наука еще только складывалась и проходила свои первые шаги, обнаружилось и противоположное направление. Его представителями были помор Ломоносов, солдатский сын Степан Крашенинников. Всего ярче выразил эти взгляды Александр Радищев, «рабства враг и друг свободы». По их представлениям истинным творцом истории России и главным ее героем был сам русский народ.

Отдавая должное русскому народу-исполину, они вместе с тем увидели историю Сибири с новой стороны, как историю населявших ее аборигенных племен и народов. Древние культуры и жизнь сибирских народов, верования и поэтические мифы — все это было им в равной мере интересно и поучительно.

Крашенинников нашел на Камчатке, переживавшей тогда затянувшийся конец каменного века, не грубых дикарей, а таких же, как мы, людей и даже философов, стремившихся, по его словам, «изведать самую мысль птиц и рыб». Во всем этом раскрывались Крашенинникову черты столь же огромного, как и неизведанного мира.

Со временем, в ходе дальнейшей борьбы идейных направлений, выросла и оформилась идеология нового класса — буржуазии, европоцентризм, выражавший интересы империалистической буржуазии Запада. С точки зрения европоцентристов, источником прогресса в мировой истории была Европа. «Вечная Европа»! За ее пределами, за гранью «истинной цивилизации» находился мир косности и варварства, лежала коренная глубинная Азия. Та самая, «золотая дремотная Азия», что, по словам поэта, навеки «опочила» на своих куполах… Иначе говоря — отсталые и эксплуатируемые европейским капиталом колониальные и зависимые страны.

Одним из примеров такой тенденции была, например, попытка одного из крупных немецких археологов объяснить возникновение земледелия и расписной керамики в долине реки Желтой миграцией арийцев из Центральной Европы на Дальний Восток.

Как полярная противоположность европоцентризму выступила другая крайность, азиацентризм, не менее, если не более, древний. Одни продолжают развивать мысль об извечном превосходстве «белой» европейской расы. Другие стремятся доказать такое же исконное превосходство какого-либо одного из народов Азии, какой-либо одной азиатской страны и одной культуры. «Свет с Востока», — твердят одни, «С Запада», — другие.

Для феодальных, а затем и буржуазных историков Китая типично противопоставление истории Китая истории народов, его окружающих. Их именовали не иначе как «варварами». С точки зрения великодержавной идеологии, «варвары» противостояли избранной нации как косная и пассивная масса, способная только разрушать или усваивать уже готовую культуру. Характерно и связи с этим, что китайский буржуазный историк Сюй Чжо-юн, работавший ранее на Тайване, а теперь являющийся сотрудником департамента восточных языков и литературы Чикагского университета, счел необходимым подчеркнуть в специальном примечании к изданной в США моей работе о древнем населении Сибири, что «конечно, варварское государство (имеется в виду Бохай. — А. О.) никогда не пользовалось среди китайцев «репутацией страны просвещения и ученых».

Даже в тех случаях, когда изучение древней истории народов Северной Азии позволяет обнаружить их бесспорные достижения в области культуры или общественного строя (например, наличие собственных древних государств типа того же Бохая), зарубежные историки нередко связывали это лишь с благотворным воздействием на «варваров» их «цивилизованных» соседей — дальневосточных государств: Танского Китая, Японии эпохи Нара. Как уже говорилось, некоторые русские востоковеды XIX века также объясняли возникновение бохайского государства и чжурчженьской империи Цзинь влиянием феодального Китая.

Идеологи японского империализма, в свою очередь, пытались историческими доводами «обосновать» захватнические действия Японии на материке и попытки создать там свою «сферу сопроцветания».

Несмотря на их кажущуюся противоположность, сущность европоцентризма и азиацентризма одна — идея расовой исключительности одних народов и неполноценности — других. Отсюда идет, в частности, преувеличение политического, экономического и культурного влияния одного из народов Азии, одной страны — Китая на соседние с ним народы и страны. И, соответственно, принижение творческой роли и активности других народов.

Принципиально иной взгляд на взаимоотношения народов в истории Сибири и других стран Азии, как мы видели, лежит в основе исследований прогрессивных ученых XIX–XX веков — наследников просветителей XVIII века. Они считали, что каждый народ вносит свой вклад в мировую историю и в культуру человечества. Этот взгляд нашел теоретическую основу в марксистско-ленинской трактовке отношений между народами, в ленинской национальной политике.

История человечества для нас никогда не исчерпывалась тем, что создано одними европейцами или некоторыми отдельными народами Азии. Нам одинаково непонятен и чужд «европоцентризм» и «азиацентризм», частным проявлением которого является «китаецентризм» сторонников Мао Цзэ-дуна.

Прямым выражением нашего интернационалистического взгляда на взаимоотношения народов служит тот факт, что истории Сибири до присоединения ее с русскому государству, дорусской истории ее народов, посвящен целый том нового обобщающего труда советских ученых.

Изучая конкретные связи и взаимодействие сибирских народов с другими народами и странами, историки увидели много такого, что в корне меняет традиционный взгляд на древние народы и культуры Сибири. Чертами своеобразия, например, отмечены уже древнейшие памятники культуры сибирских племен, начиная с палеолита.

В неолите (около 5–4 тысяч лет назад) между Уралом и Тихим океаном сложились новые культуры, одна необычнее другой. Возник целый новый мир!

Если в Западной и Восточной Сибири, от Урала и до Яблоневого хребта были рассеяны шатры бродячих охотников, то вдоль великой азиатской реки Амура стояли прочные полуподземные дома. Гнездились поселения оседлых племен. И самое удивительное, что на Среднем Амуре и в Приморье обнаружился собственный, туземный очаг древнейшего земледелия, возникший еще в каменном веке.

У жителей неолитического Дальнего Востока в те отдаленные времена достигло неожиданного совершенства и искусство. Это была страна, где не только сосуды, но и огромные базальтовые глыбы, целые скалы на берегах Амура и Уссури украшались странными фантастическими личинами, покрывались пышным криволинейным узором.

Уже в то далекое время, в IV–II тысячелетиях до н. э., культура неолитических племен Амура по уровню развития была ничем не ниже одновременной культуры других племен, обитавших далеко к западу, в признанных всеми передовых областях Европы, на Дунае или Днепре, а также в соседних областях Азии, например, в тех, что расположены вдоль реки Хуанхэ. Этот факт является еще одним ударом по теории «низших» и «высших» рас: взаимоотношения жителей долины реки Желтой с соседними «варварами», оказывается, были не столь контрастными, как это изображали националистически настроенные историки Китая. Более того, рассматривая культуры Китая более поздней эпохи, известный западный синолог В. Эберхард издал две монографии, где обстоятельно обосновал мысль, что культура древнего Китая возникла в результате «переплавки» ряда локальных культур, созданных «варварами юга, севера, запада и востока».

После того, как кончилась эпоха неолита, век за веком, тысячелетие за тысячелетием, на Алтае и в степях Забайкалья, в тайге Якутии, в тундре и в Уссурийской тайге сменялись культуры местных племен, шел неудержимый исторический процесс.

Многим историкам прежде казалось, что в эпоху, когда народы Сибири вошли в состав могущественного централизованного государства, созданного русским народом, первостепенное значение имел торговый капитал, что Сибирь была присоединена в погоне за соболем. Так думал А. П. Щапов, об этом позже писали М. Н. Покровский и даже С. В. Бахрушин.

Теперь мы смотрим на этот процесс шире, многое видим яснее. Конечно, алчность купцов гнала их за драгоценной пушниной в самые далекие края — шли караваны в Пекин, плыли корабли к берегам Америки. Но первая роль на исторической сцене Сибири, начиная с XVII века, принадлежала не конквистадорам и купцам, не воеводам, а крестьянину. Человеку труда, который впервые корчевал тайгу и поливал ее своим потом. Жесткая посконная рубаха пахаря покрывалась соленой коркой, когда он бороздил деревянной сохой девственную землю. Это он, крестьянин, строил высокие стены крепостей и возводил удивительные рубленые церкви. Их шатры, высокие как у готических соборов, вздымались в небо легко и свободно, как песня.

В свете этого стало понятно, почему история сибирских народов пошла принципиально иначе, чем история индейских племен Америки или Тасмании.

Они не были истреблены. Якуты выросли, например, численно в три раза. Сохранили свой бытовой уклад, свои языки. И, несмотря на весь фанатизм российского духовенства, у них до начала XX века уцелели даже исконные религии, в том числе древнее шаманство.

На смену старым феодальным порядкам шли капиталистические отношения. На фоне бурного роста производительных сил развертывалась борьба нового класса — буржуазии за власть и могущество. Но со временем в эту борьбу вступает и новая, третья сила — пролетариат.

Следующие тома «Истории Сибири» посвящены Великой Октябрьской социалистической революции и советскому периоду в истории Сибири. Страна каторги и ссылки, край, который был для помещиков и капиталистов колонией, прошел сквозь железо и кровь гражданской войны. Сколько их, безмолвных памятников в честь героев этой великой борьбы, стоит в городах и бесчисленных таежных селах! А затем, вместе со всей советской страной, Сибирь вступила в новую эпоху строительства социалистической жизни.

Однако история Сибири не только прошлое, даже не только настоящее, но и ее завтрашний день. Эпопея освоения Сибири продолжается и масштабы этого освоения возрастают. Это по-прежнему одна из важнейших задач нашего народа на Востоке страны. И историк Сибири, как и каждый, кто живет в ней и работает, смотрит всегда вперед, из прошлого — в будущее. Смотрит и мечтает о завтрашнем дне, еще более захватывающем, чем все, что было и есть в истории нашего огромного и прекрасного края.