Пишите мне на медсанбат

Клариса Чернявская

Как-то сразу стало тепло. Зазеленела листва на деревьях, пробилась на пустырях густая сочная трава. Мы собираем молодой щавель и крапиву и с наслаждением едим вкусные кисленькие щи.

Горожане-блокадники вычистили город, его улицы и дворы. Чистимся и мы в Колпине, Саперной, Металлострое и Корчмино — всюду, где стоят наши части, где отрыты сотни траншей, землянок, ровиков, колодцев.

23 июля сорок второго пятичасовой бой закончился взятием на Московском шоссе Путролова, прикрывавшего мост через реку Ижору. Через несколько дней была отвоевана Ям-Ижора. Оба эти населенных пункта противник захватил в середине сентября сорок первого, когда ему удалось пробиться к стыку железной дороги с Московским шоссе. Его попытки продвинуться дальше, в Колпино, были тогда решительно отражены.

Прошло девять месяцев. Враг превратил Путролово и Ям-Ижору в сильные узлы сопротивления, опоясал их колючей проволокой, заминировал вокруг них всю местность. Долговременные огневые точки в подвалах разрушенных зданий и разбитой церкви держали под огнем все подходы к Путролову, простреливали открытую низкую местность.

Смелые и решительные атаки этих удобных для врага плацдармов 947-м и 952-м полками 268-й дивизии, батальонами 213-го и 37-го полков 56-й дивизии, поддержанные артиллерией, минометами и авиацией, увенчались успехом.

В течение десяти последующих дней враг предпринимал многочисленные контратаки, но наши части удерживали отвоеванные у него рубежи.

Основной поток раненых из Путролова и Ям-Ижоры шел на Колпино. Санитарный поезд-летучка доставлял их в эвакоприемник на пост Мария, а оттуда они, в обход медсанбатов, развозились по специализированным госпиталям армии.

Эвакуация шла четко. Раненых было много меньше, чем предполагалось. Тут сыграли важную роль внезапность и стремительность боевых действий наших частей.

В боях за Путролово и Ям-Ижору наши бойцы и командиры проявили необыкновенное мужество, стойкость, возросшее боевое мастерство. Эти качества отличали и многих медиков. О некоторых из них я сейчас расскажу.

В те дни я услышала о старшем враче 942-го полка Николае Кругликове, выдвинувшем свой передовой отряд на окраину Колпина. От переднего края его отделяло не более полутора-двух километров. Сюда, в подвал разбитого дома, где, несмотря на сильный обстрел и пожар, работал врач Владимир Ермолаев с группой сестер, санинструкторы и санитары Болотин, Богатыренко, Джантаев и Овсянников доставляли всех, кто нуждался в медицинской помощи. Нередко они несли, сменяя друг друга, тяжелые носилки по полтора-два километра.

Когда затихал бой и наступала ночь, санинструкторы и санитары осматривали каждую канавку, траншею и находили раненых, нуждавшихся в их помощи.

У них был добровольный и очень надежный помощник — лаборант санитарного взвода медсанбата техник-интендант первого ранга Клариса Чернявская.

^{Лаборантка медсанбата 268-й стрелковой дивизии Клариса Чернявская. Погибла в Ивановском у реки Тосны в августе 1942 года.}

…Пришла Клариса в 268-ю дивизию с мужем — молодым лейтенантом Василием Хорошевичем. Это было в небольшом старинном зеленом подмосковном городе Загорске. Ее — лаборантку конфетной фабрики — зачислили в санитарный взвод медсанбата. С большим желанием взялась Клариса за работу и была вначале очень довольна. В августе сорок первого, когда дивизия ожесточенно сражалась на земле Эстонии, ее постигло большое горе — погиб лейтенант Хорошевич. У Кларисы пропал интерес к своей лаборантской работе, она рвалась на передовую. В те дни из медсанбата ушли в полки несколько раненых; они оставили записки: «Не ищите нас. Ушли в часть». Кларису их поступок восхитил.

Как-то вечером прискакал на коне в медсанбат старший врач 952-го полка Александр Лебедев и доложил начсандиву: вдали от дороги, в тылу дивизии, на местности, где уже бродят группы противника, в старой баньке лежат раненые — передвигаться никто из них не может, у всех ранены ноги.

Узнав об этом, Чернявская попросила начсандива Дунаева послать ее за ранеными. Ночью она вместе с шофером разыскала заброшенную в лесу баньку, но за один рейс всех раненых забрать не удалось; она успокоила оставшихся, клятвенно пообещав вскоре вернуться. К пяти часам утра, когда над лесом еще не рассеялся спасительный туман, последние восемь человек были погружены на машину. По дороге их обстреляли, заглох мотор. К счастью, его удалось вскоре завести, и машина с ранеными умчалась по уже знакомому пути.

268-я дивизия с боями отходила на новые рубежи. Перейдя Нарву, полки вступили на ленинградскую землю. Затем они оказались на Ораниенбаумском плацдарме. Оттуда ненастной сентябрьской ночью на транспортах по Финскому заливу перебрались в Лисий Нос. Одна из бомб попала в баржу с имуществом и потопила ее. Подверглись бомбежке, громко ржали и били копытами испуганные лошади. По мокрой скользкой палубе в кромешной тьме к лошадям пробиралась Клариса. Она гладила их спутанные гривы, совала в губы мелкие куски сахара, что-то шептала и… лошади успокаивались.

Транспорт благополучно разгрузился в Лисьем Носу, а затем дивизия пришла на Колпинский участок фронта.

…Лаборатория опять на замке. На микроскоп надет футляр. Пробирки покрылись свежей пылью. Обвязав уключины тряпками, чтобы не скрипели, Клариса Чернявская ночью перевозила раненых по реке Ижоре. На ее глазах вражеская мина разорвалась в реке и взрывная волна и осколки накрыли соседнюю лодку с людьми. Преодолевая дурноту, Чернявская налегла на весла и благополучно пригнала свою лодку к берегу, укрыла раненых за кустарником.

Погибла Клариса Чернявская на Ивановском плацдарме.

Она появилась там с первым отрядом медиков 952-го полка 268-й дивизии. С санитарной сумкой через плечо, исхудавшая, прокаленная солнцем, Клариса неустанно носилась по траншеям, где воевал батальон старшего лейтенанта Кукореко.

Ее видели в дыму сражений на «пятачке» все: и ворвавшиеся на плацдарм балтийские моряки в тельняшках в бескозырках, и отважные саперы, и герои-радисты, корректировавшие стрельбу нашей артиллерии из подвала полуразрушенного здания…

Связь защитников плацдарма с командным пунктом дивизии оборвалась. Вышла из строя рация. На исходе боеприпасы. Срочно требуется пополнение. Но как передать донесение на КП? Кто отважится пробраться вплавь по простреливаемой реке? Вызвалась Чернявская. Клариса ползком добралась до берега и, уцепившись за полузатонувшую доску, поплыла вниз по течению реки. Вокруг свистели пули, с грохотом взрывались мины, поднимая фонтаны воды, а Чернявская все плыла. Ледяная вода пронизывала насквозь, сводила ноги и руки… Все превозмогла мужественная женщина и добралась до цели. Связная машина привезла ее к командиру дивизии Семену Ивановичу Донскову, которому она и вручила донесение с «пятачка».

— Спасибо вам за все! — благодарил Чернявскую комдив, крепко сжимая ее холодные влажные руки. — А теперь — немедленно в машину и в медсанбат, отдыхайте!

— Я нужна на «пятачке», товарищ генерал, — сказала Клариса, безуспешно пытаясь унять дрожь.

— Немедленно в медсанбат и без разрешения не отправляться на плацдарм, — строго приказал комдив.

Чернявская вернулась в медсанбат. Тогда-то произошла моя последняя с ней встреча.

Глаза у Кларисы впали. Черты лица стали строже. В уголках губ залегли тонкие, едва заметные складки. Вид у нее был совсем неважный. Угнетенное, подавленное состояние было вызвано думами о «пятачке», где оставались ее друзья, куда она обещала старшему врачу 952-го полка Лебедеву тотчас же вернуться, как только вручит донесение командованию. В глубокой задумчивости бродила Чернявская вокруг палаток, нервно перебирала смуглыми пальцами головки полевых ромашек — ее любимых цветов.

— Санитаров там почти не осталось, — с горечью говорила мне Клариса. — А я ведь знаю каждую траншею, каждый ее уголок на участке полка… Я обещала Лебедеву вернуться.

Я молчала. А чем могла ее утешить, как успокоить? Все слова были уже сказаны. Они потеряли для нее всякий смысл.

Вскоре вернувшийся с «пятачка» комбат Банщиков привез новую тяжелую весть: на его глазах осколком мины, разорвавшейся недалеко от медпункта батальона, наповал сразило Владимира Николаевича Лебедева. На бледном лице Банщикова нервно подергивалось правое веко… Комбат поддержал перед комдивом просьбу Чернявской — ей разрешили вернуться на плацдарм.

Вечером на пробитой осколками санитарной машине Чернявская с врачом Андриановым и санинструктором Арбузовым выехала из Понтонной в Усть-Тосно. Врач Мария Васильевна Орлова и Денис Иванович Банщиков молча смотрели вслед удалявшейся машине.

…Лодка неслышно подошла к плацдарму села Ивановского в третьем часу ночи. Было тихо. Изредка постреливали. Приплывшие на лодке бесшумно выпрыгнули на твердый прибрежный песок и быстро пробежали несколько метров к землянке, где работал передовой отряд санчасти.

Наступил рассвет. Медленно, словно бы неохотно поднялось на горизонте кровавое солнце. Занялся новый день, и гитлеровцы вновь пошли в атаку. Враг стремился во что бы то ни стало ликвидировать наш плацдарм.

Чернявская вместе с другими санитарами оттаскивала раненых к реке, укрывала в землянках, перевязывала раны… Все заметнее редели ряды защитников героического «пятачка». В один из критических моментов боя, когда смертельно устали солдаты и, казалось, больше не могут противостоять ударам фашистов, Клариса выскочила на бруствер окопа.

— Товарищи, за мной! — крикнула она и бросилась вперед. Ее голос потонул в сотнях голосов. Его заглушили звуки боя… Солдаты рванулись за Чернявской, обогнали ее, стреляя на ходу, перескакивая через тела павших, крича охрипшими голосами: «Впере-ед, ура!», страшные в своей ярости, гоня гитлеровцев прочь от реки.

А та, что дала толчок этому стремительному удару, упала, подкошенная пулей, обнимая холодеющими руками вытоптанную, выжженную, всю в осколках, избитую, политую кровью однополчан освобожденную землю…

Днем к нам в санитарный отдел приехал помпотех автосанитарной роты Завищевский.

— С плацдарма в Усть-Тосно, — сказал он, — привезли на лодке погибшую там…

Он осекся на полуслове, посмотрев на меня. Я сразу все поняла и встала. Можно было не называть фамилии. Погибшей на плацдарме женщиной сейчас могла быть только Чернявская.

Романенко развел руки, потом сжал могучие кулаки и с гневом посмотрел на Завищевского, будто он, Завищевский, принесший эту горькую весть, был причастен к гибели лаборантки санитарного взвода Чернявской.

Из Понтонной вернулся Гофман. Он рассказал, что в медсанбат привезли из Усть-Тосна Чернявскую…

Мы хоронили ее душным августовским днем. Легкий ветерок, набежавший с Невы, шевелил над неподвижным в мелких ссадинах лицом тонкие, темные, гладко причесанные волосы, покачивал в безжизненных руках бело-желтые головки ромашек и сине-голубые васильки. С Кларисой прощались ее товарищи по дивизии, моряки с катеров, представители санитарного отдела армии, жители поселка. Плакали мужчины и женщины, военные и гражданские. Рыдал боевой комбат, неустрашимый старший лейтенант Николай Кукоренко.

Вспомнилась моя последняя встреча с живой Кларисой в медсанбате. Мы вышли к дороге, сели на поваленное дерево. Над Невой неслись вражеские снаряды, падали на шоссе, разбивали дома в Понтонной. Клариса, казалось, ничего не слышала, провожая теплым взглядом каждую машину, следующую в сторону фронта.

— Зря меня держат в медсанбате — как на привязи, — с тоской проговорила она после длительного молчания. — Я нужна на плацдарме.

Теперь я смотрела на нее, навечно успокоившуюся, и мне виделась темная, безлунная, морозная ночь над Понтонной, другая Клариса, веселая, жизнерадостная, что тихо пела «Ноченьку» под перезвон надтреснутой гитары, и разрывы снарядов над замерзшей Невой…

Грянул прощальный салют с эсминцев по позициям врага, и мы проводили Кларису Чернявскую к сельскому кладбищу села Рыбацкого.

Ее посмертно наградили орденом Ленина.

Из записей в старом блокноте

Я перелистываю свои записные книжки, помеченные сорок вторым — сорок третьим годами. Они хранят отрывочные заметки по Путролову и Ям-Ижоре. По ним беспокойная память быстро восстанавливает прошлое, приближает его, делает ясным, зримым.

Вот запись о подругах-санитарках Мишиной и Стрельцовой и их верном товарище Василии Васько.

22 июля 1942 года в Колпине старший врач 37-го полка военврач третьего ранга М. И. Кулебякин вручил санинструктору 45-мм батареи Марии Мишиной большой пакет с перевязочным материалом и отправил ее в Путролово. Весь следующий день Мишина провела на передовой. Узнав, что в отбитой от врага землянке лежат наши раненые, она поползла к ним, но только взялась за скобу деревянной двери, как взрыв мины отбросил ее. Мария потеряла сознание. Когда очнулась, почувствовала, что из ушей и носа капает кровь… До утра без сна пролежала в землянке на нарах. Ее тошнило, болел затылок, но чуть полегчало, как Маша, верная своему долгу, вернулась на батарею.

…Они начали службу вместе, верные боевые друзья-ополченцы — военфельдшер Василий Васько, молодой паренек с васильковыми глазами, большим лбом и добрым, открытым сердцем, санинструкторы Михаил Железный, Шура Стрельцова, бывшая работница завода «Электроаппарат», и Мария Мишина — работница завода имени Коминтерна. Затем война их разъединила, и вот они снова вместе.

Днем 24 июля возле развилки дороги на Колпино рота автоматчиков отражала очередную контратаку противника. Наступил критический момент, когда бой приблизился почти вплотную к полуразрушенной стене и траншее, куда Васько и его товарищи укрыли раненых. Военфельдшер всем роздал гранаты, приказал не отходить от раненых и без его команды гранаты не бросать. К счастью, атака была отражена без помощи медиков и все раненые доставлены в полковую санчасть. А медики снова вернулись на передовую.

Солнце в тот памятный для них июльский вечер долго не уходило за Пулковские высоты. Его косые лучи освещали руины, разбитую бомбами и снарядами многострадальную равнину, раненых, убитых. В душном летнем мареве плавал дым, тянуло гарью.

Девушки с вечера ничего не ели. Идти в санчасть далеко, да и портянки взмокли, гимнастерку не стянуть с влажного тела. Но голод не тетка! За приречными кустарниками нашла Шура Стрельцова чудом уцелевшую голубику. Жадно ест бледно-синие спелые ягоды. Они дурманят голову, к сердцу подкрадывается тошнота. Шура сжимает виски руками, пьет болотную воду, отдающую ржавчиной. Тошнота отходит. Вместе с Мишиной она несет на плащ-палатке связиста, раненного в ногу, к шоссе.

Санинструктор Стрельцова — человек особой судьбы. Как-то после двухнедельного пребывания в противотанковом рву рядом с бойцами она возвращалась в санчасть полка. Но едва выбралась из рва на поверхность, как ее подстрелил снайпер. Раненная в голову, Стрельцова опрокинулась назад в ров. Ее вынесли оттуда ночью и переправили в Ленинград, в госпиталь на 2-м Муринском проспекте. Она долго не приходила в сознание. Когда раны стали заживать, ее продолжали мучить головные боли. Но демобилизоваться, как предложила ей врачебная комиссия, Стрельцова не захотела — накрепко связала она свою судьбу с боевыми друзьями, с военной профессией санинструктора. Подлечилась чуть-чуть и вернулась на фронт, подстриженная «под мальчишку», похудевшая, бледная, но счастливая встречей с родным полком. И боевые друзья порадовались ее возвращению, встретили ее торжественно. Орден Красного Знамени — ее боевую награду, по обычаю фронтовиков, окунули в кружку с разведенным спиртом и прикрепили к гимнастерке. Выпили за ее здоровье, пожелали большого военного счастья, ну, а ей, после ранения головы и контузии, даже пригубить не дали…

Еще до ранения Стрельцова мечтала стать снайпером. Когда вернулась из госпиталя, ей разрешили постажироваться у известного снайпера дивизии Исая Евгеньевича Колотова. Сила воли, крепкий характер помогли Стрельцовой не только одолеть слабость и головокружение, но и проявить свои снайперские способности. Помогли ей в этом и такие качества, как выдержка, хладнокровие, хитрость.

Исай Колотов был доволен своей ученицей, с которой не раз вместе выслеживал врага из засад. На снайперском счету у Стрельцовой числилось более пятидесяти уничтоженных гитлеровцев.

Но санитаров не хватало, и Стрельцова, сдав на временное хранение винтовку, снова вооружилась санитарной сумкой. Днем и ночью она спасала раненых, вынося их из огненного пекла, а по ночам постанывала от головной боли и звона в ушах — все-таки сказывались контузия и ранение.

В боях за Путролово участвовала и ранее служившая во 2-й гвардейской дивизии Валентина Чибор — санинструктор 175-го минометного полка.

Незадолго до начала боевых действий я разыскала Валентину Чибор в Колпине и подарила ей газету «На страже Родины» от 17 июля 1942 года, где была напечатана ее фотография в связи с награждением Валентины орденом Ленина.

— В боях оправдаю такую великую награду, — говорила, обнимая меня, Валя. — Вот увидите.

И, как всегда, слово свое сдержала. Когда начались бои за Путролово, она, невзирая на вражеский огонь, вместе с подружкой Зоей Павловой перебегала от одной батареи к другой, выносила раненых к реке, вывозила их на лодке, негодовала на белую, предательски светлую, ночь, позволявшую фашистам безнаказанно расстреливать безоружных санитаров.

Засевший на разбитой колокольне вражеский снайпер, очевидно, приметил проворную девушку с санитарной сумкой и тяжело ранил ее, раздробив ей плечо и ребра. Зою Павлову, работавшую рядом с ней, даже не царапнуло…

Я навестила Валентину Георгиевну Чибор в армейском госпитале. В тот день командарм Свиридов вручил ей орден Ленина. Валя молча протянула мне небольшую коробочку, в которой поблескивал орден. Рядом с ним лежала желтая нашивка — свидетельство о тяжелом ранении.

Но она все-таки вернулась в свой минометный полк, с которым в январе сорок третьего года участвовала в прорыве блокады Ленинграда.

…Еще одна запись в старом блокноте. Чтение ее и сейчас вызывает чувство глубокого волнения, заставляет мыслями вернуться к тем незабываемым дням, к девушке из Порхова, к свадьбе в противотанковом рву.

В батарее 213-го полка служила санинструктором Валентина Ульянова, стройная молодая женщина, быстрая, ловкая, умелая. И надо добавить — бесстрашная. Когда утром 24 июля батарея выкатила пушки на открытые позиции и прямой наводкой стала бить по церкви и другим огневым позициям противника, Ульянова находилась среди батарейцев. Поддержанные артиллерией, стрелковые цепи полка ринулись в стремительную атаку и ворвались в траншеи гитлеровцев. Но вскоре противник пришел в себя и повел ожесточенные контратаки.

В кромешном аду, на открытой незащищенной местности, рассказывал мне начарт полка капитан С. К. Хачатуров, — металась от одного орудия к другому санинструктор Ульянова. Она оказывала помощь раненым во всех расчетах, вытаскивала их из зоны обстрелов в более безопасное место. А когда не было раненых, помогала батарейцам: подносила снаряды. Когда пехота двинулась вперед и за ней потянулись поредевшие орудийные расчеты, раздался взрыв. Покалечило несколько человек. Среди них была и наша любимица Валентина.

^{Санинструктор 56-й стрелковой дивизии Валентина Ульянова.}

Санинструктора отбросило в сторону, и она на какое-то время потеряла сознание. Возвращалось оно медленно, вместе с острой болью в глазах, тяжестью и звоном в голове. Валя лежала на носилках, покачиваясь в них как в лодке. Дрожащими пальцами коснулась израненных губ, распухших век, усеянных мельчайшими осколками. Страшная тревога охватила ее — целы ли глаза?

Батарейцы принесли ее в родной медсанбат. Кто-то отвел ее руку, кто-то сделал укол морфия, и она вновь поплыла, покачиваясь, как в лодке по реке своего детства Шелони.

Сквозь забытье она слышала стоны, будто кого-то бинтовала, падала в воронку, переползала через бруствер и снова падала и стонала от боли. Вокруг нее стояли ее друзья, но она их не видела.

Ее увезли в большой ленинградский госпиталь, принимавший раненых в больнице имени Нечаева у Витебского вокзала, и долго лечили: глаза, руки, ноги… Как-то раз у своей кровати она услышала знакомый голос. В ту пору в госпитале лечился старший врач 213-го полка 56-й дивизии военврач второго ранга М. Нехчин. Он случайно узнал о доставленной из Колпина тяжело раненной санитарке и с трудом признал в ней ту, которую так хорошо знал — юную разбитную Валю Ульянову.

— Держись, девочка, не сдавайся, — подбадривал он ее, присаживаясь на койку. — Глаза-то целы! Пройдет воспаление, снимут повязку, и ты снова увидишь свет.

И Валентина старалась держаться мужественно, не сдаваться. Но тяжелая мысль об ожогах лица сверлила ей душу, лишала покоя. И все же она решила, что вернется к тем, кто знал ее молодой и красивой, к своим верным друзьям, и с ними пройдет весь путь до конца. После встречи в госпитале с однополчанином она почувствовала себя менее одинокой. При своем военвраче старалась держаться веселее, а когда оставалась одна, сурово замыкалась.

У нее нет дома в Порхове. Его сожгли оккупанты. У нее нет отца — его повесили фашисты. Сейчас ее дом — землянки переднего края. Ее единственно близкие родные — ее боевые друзья. Она знала, что они ей помогут, не дадут пасть духом, не оставят в беде.

Лежа долгими часами на своей кровати среди таких же, как и она, раненых фронтовичек, она часто уносилась мыслями в Колпино. Там пришли к ней первое и последнее в ее жизни большое счастье и первая настоящая боль незабываемой утраты.

— Горько! — раздавались приглушенные возгласы в низкой прокуренной землянке противотанкового рва. Чокались металлическими кружками, желали новобрачным счастливой долгой жизни. В ту январскую морозную ночь друзья одаривали Валю и Яшу скромными подарками. Валя была счастлива, как может быть счастлива женщина, впервые познавшая ответную любовь.

В полночь свадебный вечер внезапно оборвался. Раздалась команда, и фельдшер Яша Кац ушел с разведчиками за противотанковый ров.

Валя осталась одна в сырой землянке у остывающей печурки, и ей впервые стало страшно не за себя, а за него, за молодых ребят, ушедших с ним. Всю ночь чадил в землянке фитилек, стучали старинные ходики, кем-то принесенные из Колпина, и неумолимое время отсчитывало свой вечный ход.

Она ждала и надеялась, как могут ждать и надеяться только женщины.

Фельдшера, смертельно раненного, принесли незадолго до рассвета. Валя сама отвезла его в санчасть, а потом похоронила.

Так кончилось быстротечное фронтовое счастье. Валентина не могла оставаться в санчасти полка и попросила ее перевести в разведроту дивизии. Не было отчаяннее ее в роте. Она искала средства заглушить боль, еще не понимая, что ее может ослабить только время. Она как бы лишилась чувства страха, но где-то в тайнике души, даже не признаваясь себе, боялась одного — быть раненной в лицо. Валя видела молодого лейтенанта, которому взрывом мины покалечило лицо.

Вот теперь ранило и ее.

Еще болели и слезились глаза, горели и набухали на лице свежие рубцы, когда Ульянова выписалась из госпиталя и направилась в Колпино. То были последние дни августа. Ей было тогда девятнадцать лет.

— Как встретили вас товарищи? — спросила я.

— Как увидели, многие заплакали, — просто ответила она.

Затихли бои за Путролово и Ям-Ижору. Одни дивизии выводились во фронтовой резерв, другие приходили в нашу армию. В обстановке строгой секретности у нас продумывался в деталях план медицинского обеспечения новой боевой операции.

На Ивановском плацдарме

Начсанарм Гофман и оба начальника наших лечебно-эвакуационных учреждений Буков и Саксонов несколько раз выезжали в Управление Северо-Западного пароходства. В результате их переговоров в конце первой декады августа к берегу Усть-Ижоры пришвартовались речной трамвай «Онега» и буксирный пароход «Вальтер» с баржей «Кивач». Сами наши медики переоборудовали их внутренние помещения, превратили в образцовые медицинские палаты с перевязочными. Эта небольшая флотилия, переданная санитарному отделу 55-й армии, сыграла значительную роль в эвакуации раненых из полковых медпунктов дивизии и медсанбатов в госпитали во время августовской боевой операции на берегах Тосны и Невы.

На берегах Тосны наши воины еще в сорок первом сражались за каждый метр земли, стараясь не пропустить здесь врага, остановить его. Они выполнили тогда эту боевую задачу. А в августе сорок второго тут развернулась еще более ожесточенная борьба.

Берега Тосны и Невы у села Ивановского враг опоясал колючей проволокой, подходы к ним заминировал, все вокруг пристрелял. И потому тяжело пришлось тут действовать десантникам, танкистам, понтонерам, артиллеристам, связистам и не в меньшей мере — медикам.

Эвакуация раненых с захваченного плацдарма осуществлялась через медпункты дивизии преимущественно водным путем. Сюда, в удобную бухту, к просторной землянке медсанчасти 952-го полка в Корчмино, двадцати четыре раза приходило санитарное судно «Онега». Забрав раненых, «Онега» уходила к Понтонной или в Усть-Ижору, к медсанбатам. Оттуда эвакуация раненых в госпитали осуществлялась также по реке — на пароходе «Вальтер» и барже «Кивач».

По Неве плавали мины. Однажды вражеский снаряд угодил в «Онегу» и пробил ее корму. Взрывной волной выбросило за борт военфельдшера Егорова и санитара Андреева, контузило неутомимую труженицу медсестру Аню Горюнову. Военфельдшер и санитар, хотя были несколько оглушены, оказались хорошими пловцами, преодолели сильное течение, подплыли к судну и забрались на палубу. Продрогшие, бледные, они сразу же взялись за дело, помогая ускорить погрузку, чтоб быстрее уйти из зоны обстрела.

Было и такое. Один из военных катеров, выделенный капитаном второго ранга А. М. Богдановичем, сел на мель и попал под обстрел. Капитан «Онеги», успевший к тому времени отойти от Корчмина, повернул обратно, помог выловить из воды тех, кто был на военном катере. С пробоинами на борту тяжело груженная «Онега» благополучно пришла в Усть-Ижору к эвакоприемникам.

Десант на быстроходных военных катерах подошел к Ивановскому в полдень 19 августа сорок второго года. Начались подлинно героические дни и ночи Ивановского плацдарма.

Не буду излагать историю боев на этом «пятачке». Скажу только, что в те дни прославились имена мужественного командира 952-го полка майора Н. И. Клюканова, комбата того же полка старшего лейтенанта Н. Кукореко и многих других.

Боевые действия на плацдарме были исключительно ожесточенными. Тонны раскаленного металла падали на землю Ивановского, на берега Тосны, где держались за отвоеванную у врага землю наши бойцы.

Вывоз раненых с плацдарма и подвоз туда боеприпасов были крайне затруднены. Для того и другого требовались смелость и бесстрашие. И все же эвакуация раненых не прекращалась ни на один день.

Семь бессонных дней и ночей работала группа военврача Страшинина в Корчмине. Через его руки и руки его коллег прошло много раненых. Каждому из них оказали необходимую помощь. В этом была особенность Страшинина — все делать обстоятельно. Он трудился неутомимо и никогда не поддерживал разговоров об усталости. Под стать ему была и вся небольшая команда помощников: фельдшера Михаил Алексашин и Федор Езерский да трубач из музкоманды студент медик Леонид Недзеляк.

Раненых с Ивановского плацдарма доставляли неразлучные друзья Александр Шарапов, Сергей Крылов и санинструктор Василин Поярков. Когда на понтонном мосту ранило Шарапова, он не ушел из полка и продолжал работать. Сергей Крылов был смертельно ранен во время одной из переправ через реку Тосну. Гибель товарища Шарапов перенес как свою личную тяжелую беду.

1 августа медицинский отряд полковой санчасти возвращался в Невскую Дубровку. В Корчмине, у самого берега, я увидела сидящего на перевернутой днищем вверх старой разбитой лодке Страшинина. Он поджидал катер с правого берега. На тронутом загаром красивом лице лихорадочным блеском светились глаза под покрасневшими веками.

— Для всех пас в эти семь дней и ночей отдых и сон были несбыточной мечтой. Мы, наверное, навсегда разучились нормально спать, — сказал медленно Страшинин. Голова его опустилась на грудь, и он мгновенно уснул, выронив из рук пилотку.

В десанте на Ивановский плацдарм принимали участие минометчики 239-го полка 70-й дивизии, прибывшие из Невской оперативной группы. С минометчиками шел на катере и старший врач полка Петр Гультяев. Невдалеке от Ивановского катер попал под обстрел и загорелся. Огонь быстро пополз к бензобаку. Спасаясь от взрыва, все, кто был на катере, бросились в Неву. Тогда-то Гультяев впервые испытал, как студена Нева даже летом. Ноги в тяжелых сапогах тянули ко дну, и он спасся благодаря тому, что вовремя ухватился за плавающее бревно. Преодолевая сильное течение, подтолкнул бревно к еле державшимся на воде раненым.

Укрываясь за бревном, группа минометчиков медленно приближалась к берегу. Находившиеся там бойцы помогли доплывшим и Гультяеву. Связисты переодели его во все сухое, дали несколько глотков спирта. В жаркий летний день его бил озноб, на шее кровоточила небольшая рана. Помог ему неожиданно встреченный на берегу сокурсник — старший врач полка 43-й дивизии Андрей Бадмаев; он увел Гультяева и всех раненых в небольшую землянку своей санчасти, расположенную невдалеке от берега Тосны, и они вдвоем оказали всем медицинскую помощь.

^{Гарнизонный врач Невского плацдарма в ноябре 1942 года военврач 3-го ранга П. А. Гультяев.}

Обстановка на плацдарме оставалась сложной. Однажды вражеские автоматчики почти вплотную подобрались к развалинам, где укрывались раненые. Пришлось и медикам взяться за оружие.

Под берегом реки Тосны для укрытия лодок были отрыты узкие длинные щели, прикрытые маскировочными сетями.

Враг продолжал осыпать минами и снарядами защитников плацдарма. Несмотря на обстрел, к вечеру берега Тосны-реки оживали. Вытаскивались из укрытий лодки. По траншеям легкораненые сами брели к берегу. Их торопливо рассаживали, а тяжелораненых укладывали на дно лодок…

Нельзя не вспомнить добрым словом наших героев-понтонеров, многократно наводивших мост через Тосну. Гитлеровцы не раз разрушали его, но проходило немного времени, и вновь над неспокойной глубокой рекой покачивался мост, по которомy санитары переносили раненых.

Сменяя друг друга, на плацдарме трудились врачи А. В. Зотов, С. М. Грозовский, А. В. Буданов, военфельдшер М. И. Калинин, санитары Владимир Должиков, Ахмет Самратов, Александр Дроздов и многие другие. Каждый из них делал все, что мог.

С тех августовских дней сорок второго прошли десятилетия.

Все так же течет у прибрежия Ивановского мутная, глубокая, холодная Тосна-река, торопясь слиться с прозрачными, студеными невскими водами. Висит над рекой железнодорожный мост. Сейчас он не огрызается огнем из всех своих опор и пролетов, мирно пропускает поезда на Мгу, Волховстрой, Петрозаводск…

Рано поутру встает над Невой солнце и занимается новый день. Солнце обходит заново возрожденный поселок Ивановское, скользит по его нарядным ярким домам, заливает лучами реку Тосну и надолго задерживается на белом скромном обелиске. Он высится на холмистом берегу Тосны, у впадения ее в Неву, возле шоссейного моста. Здесь всегда много полевых цветов. Памятник поставлен в честь тех, кто пал в августовских сражениях сорок второго. На одной из граней высечено имя Кларисы Чернявской.

Положите свой цветок и вы.

Здесь когда-то проходил передний край. Он обозначен воткнутыми в землю алыми флажками. Они при ветре колеблются и чуть слышно шелестят. Вслушайтесь, и вы услышите:

«Не забудьте, помните…»

Канун сорок третьего

Постепенно затихли бои на берегах Тосны-реки. Войска укрепляли отвоеванный плацдарм, зарывались в землю. Пройдет еще восемнадцать долгих месяцев, пока двинутся в наступление части с Ивановского «пятачка» и их удар сольется с общим сражением за полное освобождение Ленинграда.

На поля сражения, в окопы, траншеи пришла вторая военная осень.

Опустели многие землянки и пробитые осколками дома в Колпине, в Корчмине, в Саперной, славно послужившие нашим медикам. Лишь под обрывистым невским берегом в просторных, хорошо оборудованных землянках продолжали работать санчасти полков, занимавших оборону на этом участке фронта. Непривычно тихо и на обширной территории кирпичного завода «Победа».

Вслед за своими полками ушли и медики 56-й дивизии, так много сделавшие для спасения раненых в колпинских противотанковых рвах, на Ижорском заводе, в подземных отделениях медсанбата. Проводить свой родной коллектив приехал его первый командир Н. Н. Александров, работавший теперь нейрохирургом в армейском госпитале.

Октябрьским ненастным вечером в санитарный отдел заглянул начальник тыла армии полковник Евгений Иванович Цуканов.

— На участке Невской оперативной группы, — сказал он, — продолжаются боевые действия за удержание плацдарма в районе Арбузова. Там действует семидесятая дивизия.

…70-я дивизия, 21-й медсанбат. Вспомнились многие, кого я знала, с кем переписывалась, кого помнила еще с институтских лет. Мелькнула мысль: куда же поставил свой медсанбат начсандив Павел Григорьевич Евсеев? Удалось ли ему в Невской Дубровке создать лучшие условия для работы медсанбата? Где после колпинских противотанковых рвов работают медики батальонов и полков дивизии? Оставалось лишь ждать писем, надеяться на личные встречи. Я знала: боевые друзья рано или поздно откликнутся, поведают о себе.

За окнами нашего отдела, у сада имени Бабушкина, где с лета работал второй эшелон штаба армии, неистовствует непогода. Сильный порывистый ветер, осколки снарядов сбили с деревьев еще не успевшую пожелтеть листву. Землю заливает бесконечный дождь.

В санитарном отделе многолюдно. Начсандивы, командиры медсанбатов привезли отчеты о проведенной работе. Начальник лечебно-эвакуационного отделения Новиков внимательно их просматривает, уточняя каждую цифру. Есть время все тщательно проанализировать, обобщить опыт военных медиков по оказанию помощи раненым в боевой обстановке, по эвакуации раненых через водную преграду… Характеристика ранений, данные о потерях побегут ровными строчками под руками нашей машинистки Оли Дедовой и лягут на стол в санитарный отдел Фронта.

Днем мне передали телефонограмму: срочно представить в отдел кадров списки погибших врачей и фельдшеров.

Составляю этот скорбный список.

Врачи полков 268-й дивизии: Н. Андриянов, В. Ермолаев, В. Лебедев, И. Фейфер. Лаборант медсанбата техник-интендант первого ранга К. Чернявская.

Военфельдшер 329-го полка 70-й дивизии С. Крылов.

Военфельдшер 708-го полка 43-й дивизии Н. Зайцев.

Старший военфельдшер 342-го полка 136-й стрелковой дивизии И. Дроздов.

В памяти встали хорошо знакомые молодые лица, живые голоса… Разве их забудут друзья-однополчане?

Год подходил к концу. 22 декабря сорок второго года мы узнали, что героизм защитников города будет отмечен медалью «За оборону Ленинграда». В новом, сорок третьем, ею будут награждены и медики частей нашей армии и госпиталей.

Наши чувства хорошо выразил военврач Петр Гультяев:

Подошел последний день прожитого года. Мы вновь собрались все вместе, во второй раз за историю нашей армии, чтобы в комнате за плотно зашторенными окнами проводить добрым словом уходящий 1942-й год — год непрерывной борьбы и самоотверженного труда.

За окнами зимняя темная морозная ночь. На улицах и дорогах пустынно. Лишь кое-где мелькают огоньки карманных фонариков, проносятся редкие машины, подмигивая узкими синими щелками.

Приехал из 67-й армии Л. Л. Либов и вручил мне письмо от Мушега Григорьевича Дурмишьяна. Он просил всем передать его новогодние поздравления. Бывший командир санитарной роты 2-й гвардейской дивизии Народного ополчения руководил в 67-й армии крупным лечебно-эвакуационным учреждением.

— Молодец, Дурмишьян: биолог — он стал заправским медиком, — сказал наш токсиколог Григорий Михайлович Муравьев. Новиков вспомнил жаркую полковую баню санчасти, созданную Дурмишьяном в Рыбацком, и его подарки — величайшее лакомство декабря сорок первого — кусочки замороженной конины.

В моем сознании вновь всплыло любимое Дурмишьяном древнее философское изречение: «Все течет, все меняется, и нет конца пути…»

На участке нашей армии наступило временное затишье. События медленно перемещались в 67-ю армию. Немного времени оставалось до решающих дней прорыва блокады Ленинграда, легендарных боев на левобережье Невы.

В район Невской Дубровки ушли от нас многие боевые дивизии, медицинские службы, хирургические группы усиления.

У переправы

Безгласны невские волны. Издревле течет студеная Нева из глубокой Ладоги, прокладывает себе путь, петляя мимо низких берегов, в Финский залив.

С конца сентября сорок первого по январь сорок третьего на левом берегу Невы шли кровопролитные бои. Здесь сражались те же советские соединения, что в разное время преградили путь вражеским дивизиям у Мги, под Выборгом, громили их на берегу Тосны-реки.

«Первооткрывателями» Невского плацдарма у Московской Дубровки были воины 115-й дивизии и 4-й бригады морской пехоты. В ночь на 20 сентября 1941 года они внезапно форсировали реку и захватили на ее левом берегу, занятом гитлеровцами, небольшой «пятачок» земли, который затем расширили.

Бои за удержание этого плацдарма вели войска специально организованной Невской оперативной группы; они срывали все попытки врага обойти Ленинград с этого направления.

Врачи, медицинские сестры, санитары вместе с воинами преодолевали широкую быструю Неву, когда резкий порывистый ветер с Ладоги гнал крупную волну и крутил снежные вихри. На левом берегу медики не раз попадали под минометный и артиллерийский огонь и лежали, коченея под обрывистым берегом, прикрывая собою раненых.

Сорок дней и ночей провели на плацдарме славные медики 2-го батальона 4-й бригады морской пехоты. Вспоминая о той тяжелой поре, военврач третьего ранга Фердинанд Бекер, находившийся с батальоном на левобережье, рассказал:

О себе же, о своей работе на левобережье врач ничего не рассказал. Но я сама прочла об этом в очерке «Фердинанд Бекер», напечатанном в газете 4-й бригады морской пехоты «За советскую Родину». Приведу оттуда отрывок:

В октябре и ноябре сорок первого года на плацдарме действовали еще несколько соединений. Затем здесь надолго обосновалась 86-я дивизия. Вплоть до весеннего ледохода 330-й полк 86-й дивизии оставался верным стражем Невского «пятачка». Вместе со своими подразделениями переправились на левый берег и медики батальонов и рот. Домом санитарных инструкторов, медицинских сестер Ольги Будниковой, Елены Ивановой, Софьи Поляковой, Марии Трошкиной стали полутемные землянки и блиндажи, тускло освещенные горевшими фитилями или огарком свечи, продуваемые злым осенним ветром траншеи и окопы в полутораста-двухстах метрах от противника.

Опасность подстерегала девушек на каждом шагу — в лодке или на плотах с ранеными на переправе и у самого берега при попытке зачерпнуть воды из реки.

То были трудные, но незабываемые дни и часы. Они навсегда запечатлелись в памяти, как и низкая равнина, перекопанная снарядами, с мокрой, липкой, гнилостной почвой осенью и окаменевшей, когда пришли морозы…

Работать медикам приходилось сверх всяких сил. Полковая санчасть на правобережье регулярно заполнялась ранеными, и командир санитарной роты военврач Борис Аграчев еле держался на ногах, но не покидал санчасть до тех пор, пока кто-то рядом нуждался в медицинской помощи. Он и сам часто переправлялся на левобережье. Многих спас тогда этот самоотверженный человек.

Остался в памяти однополчан и младший врач полка военврач третьего ранга Владимир Самойлович. Энергичный и мужественный Самойлович не щадил себя. Как бы ни свирепствовал враг, поливая свинцом Неву, он не покидал переправу. При его участии было доставлено с плацдарма более пятисот человек.

Длительно оказывал хирургическую помощь раненым на левобережье и талантливый хирург медсанбата Василий Русских.

…В полнолунье плацдарм кажется безлюдным, безжизненным. Тишину его нарушает лишь вой изредка пролетающих мин. В такую ночь восемнадцатилетняя медсестра Софья Полякова возвращалась в свою часть. Она осталась единственным медиком в своем заградбатальоне — военврач А. Лифшиц выбыл по ранению.

Полякова медленно шла к берегу. Болело разбитое колено. Скоро землянка — согреется у печурки, утолит мучительное чувство голода.

Неожиданно начался обстрел. Полякова прыгнула в темнеющую траншею и упала на замерзшую землю. Над траншеей со свистом проносились осколки. Остывшие тела погибших однополчан, за которыми она укрылась, спасли ей жизнь.

— Все медики считали для себя честью работать на плацдарме, но многие оттуда не вернулись, — рассказывала мне потом Софья Соловьева (Полякова).

Подошел ноябрь сорок первого. В праздничные дни фашисты усилили контратаки против гарнизона плацдарма, ожесточенно обстреливали оба берега Невы. В труднейших условиях санитарные инструкторы Ольга Будникова, Елена Иванова, Клара Терехова, Надежда Устинова вместе с фельдшерами Дмитрием Сысоевым и Дмитрием Дроздовым оказывали неотложную помощь раненым и в сумерки сосредотачивали их возле переправы. Медлить было нельзя. Состояние многих требовало неотложных операций и, едва вечерний туман скрывал 8-ю ГЭС, пострадавших укладывали в лодки или на плоты, и санинструкторы, санитары, фельдшера брались за весла. Немало мужества требовалось от вчерашних школьниц, восемнадцатилетних студентов и молодых работниц, чтобы в темноте переправляться через вздувшуюся по-осеннему Неву. На реке неспокойно. То пролетит и разорвется в воде мина или снаряд. То повиснет в безлунном небе пущенный вражеской рукой «фонарь», демаскируя лодку…

Так уж было заведено в этом медицинском коллективе: раненых на правом берегу обычно принимал сам командир медсанбата Сергей Федорович Мамойко. Зная загруженность всех полковых медсанчастей, он быстро направлял в медсанбат всех, кто нуждался в более серьезном хирургическом вмешательстве.

В декабре плацдарм сковало морозом. По Неве плыла шуга.

Новый, сорок второй год группа медиков полка встретила в большой землянке под берегом реки. На короткое время стало очень тихо.

А потом ранило и контузило славную девушку, мужественного санитарного инструктора Елену Иванову, и ее доставили во фронтовой госпиталь. Когда же на десятый день к Елене вернулось сознание, она слабым голосом, но категорически сказала врачу, что, как только чуть окрепнет, обязательно вернется в свою дивизию, на передовую, и слово свое сдержала.

Тяжелые потери медиков на плацдарме причиняли их товарищам большую боль. Теперь каждый трудился не только за себя, но и за погибшего товарища. А плацдарм жил, плацдарм сражался. Его защищали также воины с медицинской эмблемой в петлицах. И этими воинами были в большинстве своем женщины.

Тяжелая зима сорок второго года медленно, неохотно отступала. Дни становились длиннее, небо светлее. Мартовский день стремительно набирал силу. Близилась пора белых ночей, пора последних весенних боев легендарного 330-го полка на легендарном плацдарме.

Перед ледоходом, в конце марта сорок второго, по приказу командования всем женщинам было приказано покинуть плацдарм. Девушки-медички, привыкшие к невзгодам боевой жизни, хотели остаться, разделить участь с теми, на кого падали новые испытания: плацдарм мог оказаться отрезанным от тылов — река, забитая льдинами, сделалась непроходимой.

Но приказ есть приказ…

И командир медицинской роты 330-го полка военврач Б. Аграчев, и врач медсанбата В. Русских, и начальник политотдела А. Шуров трагически погибли в апреле сорок второго на Невском «пятачке» с последней горсткой его защитников.

Осенью сорок второго командование фронта вновь решило восстановить плацдарм на левобережье, в районе Московской Дубровки. Эту задачу успешно выполняла 70-я стрелковая дивизия. Особенно отличился 2-й батальон 329-го полка, которым командовал капитан А. В. Строилов.

Батальон смело и внезапно «зацепился» за левобережье. А за ним к левому берегу непрерывно подходили лодки, высаживая все новых бойцов.

И снова в первых десантных группах находились и военные медики. Перед ними ставилась задача: организовать неотложную медицинскую помощь.

С передовым отрядом санчасти 329-го полка переправился и старший врач П. А. Гультяев. Санинструктор Василий Поярков, двадцатилетний веснушчатый добродушный парень, с которым Гультяев много поработал в колпинских противотанковых рвах, давно уже приготовил сумку с перевязочным материалом. Отдельно сложил сухари и консервы, курево. Лодка шла довольно быстро. Сильно и уверенно гребли военфельдшер Юрий Мельников, санитар Иван Чернышев. Гультяев сидел на корме, смотрел на взбудораженную минами и снарядами реку. В потревоженной памяти невольно встал солнечный августовский день, река Тосна и берег Ивановского. «Прорвались тогда наши, захватили берег. И сейчас прорвемся».

Наконец-то дно лодки ударилось о землю. Они достигли левобережья. Неподалеку, в траншее, их поджидал военфельдшер Геннадий Бусыликов. Он уже успел разыскать просторную землянку возле самого берега, траншея от нее подходила к самой воде.

Медики быстро привели помещение в порядок, выбросили пустые немецкие бутылки из-под рома, соорудили из ящиков стол и сиденье, зажгли фонарь, приготовили перевязочный материал и не успели еще по-настоящему обжиться, как стали подходить раненые.

С первыми ротами на побережье вступили старший военфельдшер Александр Шарапов, санинструкторы Екатерина Карпова, Надежда Ракитская и Мария Романова. Карповой вместе с Шараповым приходилось не раз перевозить раненых через Неву. Катя получила тяжелую контузию и во время переправы едва не утонула. Восемнадцатилетние Ракитская и Романова вместе пришли на фронт после окончания курсов Красного Креста. Внешне очень разные, они крепко дружили, гордясь оказанным им доверием, и все силы отдавали спасению раненых.

Опять начались тревожные дни Невского плацдарма. Над флангом дивизии нависали железобетонные корпуса 8-й ГЭС. В руках захватчиков они превратились в мощные укрепления. С огневых точек ГЭС гитлеровцы вели губительный огонь вдоль реки и по ее берегам.

Условия на плацдарме были исключительно тяжелые, и медики едва успевали оказать всем неотложную помощь. Тяжело раненного тут комиссара дивизии бригадного комиссара Г. В. Журбу требовалось срочно оперировать, и моряки его засветло перевезли через Неву.

Как ни свирепствовал враг, яростно поливая «пятачок» свинцом, но вернуть потерянные позиции гитлеровцы не смогли.

Система эвакуации раненых с плацдарма оставалась такой же, как и в сорок первом. Медики полков доставляли на левобережье из Невской Дубровки медикаменты, продовольствие, шины, носилки, а затемно увозили на правый берег раненых.

С плацдарма всегда с тревогой смотрели вслед уходящим лодкам. Так было и в тот предвечерний час, когда военврач Гультяев и санинструктор Поярков перевозили раненых в Невскую Дубровку. В метрах двухстах от левого берега разорвалась мина. У перевозчиков вырвало из рук весла, утлое суденышко понесло по течению. Гультяев и Поярков очутились в воде. Но им все же удалось доплыть до лодки и подтянуть ее обратно к берегу. Они перенесли дрожавших на холодном ветру раненых на плот и на этот раз благополучно доставили их через Неву.

Когда выбыли из строя старший врач 68-го полка В. Гнусов и прибывший на его место В. Мехтейс, гарнизонным врачом Невского плацдарма назначили П. А. Гультяева. На его плечи легла ответственность за судьбу всех раненых, за их быстрейшую и организованную эвакуацию. Верными его помощниками были опытные и мужественные военфельдшеры Александр Шарапов, Николай Виноградов, Лука Олейник и другие. Все восхищались необыкновенной смелостью Виноградова, нередко сопровождавшего раненых через Неву: он попадал в ледяную воду, тонул, но точно в срок доставлял начсандиву Евсееву самые свежие сведения с плацдарма. Начсандив называл Виноградова своим «связным».

Мы встретились с Виноградовым после войны в Выборге, где он работал в санэпидстанции. Его светлые глаза с прищуром смотрели внимательно и сосредоточенно, и когда он улыбался, мелкие морщинки сбегали к вискам. Видно было: этот человек, что видел — запомнил, что пережил — не забыл.

Мы долго стояли на берегу залива, откуда вдаль уходили катера. Крепчал ветер, гнал крупную волну. Тревожно кричали чайки. Виноградов смотрел на неспокойный залив, на черную мохнатую тучу, наплывавшую на город. Вероятно, он ощущал себя снова в утлой, поврежденной осколками посудине с поломанным веслом в онемевших руках.

Он зябко повел плечами, сказал глухо:

— Разыщите Луку Олейника и Федора Крючкова. Это — ветераны дивизии. Всю войну Лука вел дневник, записывал в него все, что казалось ему необыкновенным…

Я разыскала Луку Олейника и Федора Крючкова. Одного на станции «Скорой помощи», другого — на аптечном складе. Я попросила Олейника познакомить меня со своими записями. Глянул на меня Лука Андреевич недоверчиво, пронзил светлыми цепкими глазами.

— Дай же человеку почитать, — сказала Олейнику его жена, симпатичная приветливая женщина. Ладонь ее правой руки стягивал глубокий рубец.

Лука водрузил на нос очки, разгладил страницы, словно приласкал их, хранящих столь памятные и дорогие его сердцу записи, и протянул мае тетрадь…

Из этих записей я поняла, какой трудный боевой путь прошел командир взвода санитаров-носильщиков Олейник с первых же дней войны, как много и тяжко приходилось трудиться фельдшеру на передовой со своими санитарами.

Как-то в Невской Дубровке воздушной волной от взорвавшейся на берегу бомбы военфельдшера подняло с земли и отбросило на несколько метров. Он потом не мог вспомнить, как после этого приполз в землянку санчасти и свалился на лежак. В глазах искрилось. Он тер лоб, сбрасывал и снова прикладывал мокрую прохладную тряпицу. О чем-то спрашивал врачей Бережного и Резникова, но голоса своего не слышал. В голове на все лады звонили колокола… Ему что-то вливали в рот, делали уколы. После долгого сна, похожего на забытье, он очнулся. Тогда повел его Бережной длинной траншеей подальше от передовой, в медсанбат. А через несколько дней он вернулся на плацдарм, боевая жизнь которого заставляла его забыть о собственных недугах.

Разные люди собрались в санчасти 252-го полка, где трудился Лука Олейник, но все они стремились как можно лучше выполнить свой медицинский долг. Л. Ф. Бережной был но только хорошим организатором, но и искусным врачом. Он умело лечил и любовно выхаживал людей. Человек смелый, он не раз ходил на боевые задания с разведротой. А в редкие минуты затишья брал гитару в руки и, аккомпанируя себе, напевал лирические песни тех лет… Коллега Бережного Леонид Резников тоже проявил себя заботливым врачом. Под стать им был и младший врач полка П. П. Барабанов, родом из Поповки. Он мечтал о том дне, когда вместе с войсками ворвется в Красный Бор и родную Поповку, где оставались его близкие, о судьбе которых он ничего не знал.

— Петр Петрович был приветливого, веселого нрава. Наверное, и ему было страшно, когда прилетали вражеские самолеты, — рассказывала мне бывшая сандружинница Шура Свиридова, — но вида не показывал. Бывало, крикнет: «Ложись! Стервятники! Я вас прикрою!» Пока шутит, глядишь, самолеты и улетели — все довольны. Хорошо, тепло он разговаривал с ранеными, отвлекая их от горьких раздумий. Как-то принесли молодого солдата. Ну, просто мальчишка! Рана у него большая. Стонет, плачет, маму вспоминает. «Чего ты плачешь? Ты ведь женатый мужчина. Разве мужчины плачут?» — говорил Барабанов, обрабатывая ему ногу. «Неженатый я!» — кричит мальчишка сквозь слезы. «А, значит, я ошибся — думал, ты мужчина». Поговорили, смотрим, парень плакать перестал, только зубы стиснул, со лба пот холодный каплет.

Еще был у нас в санчасти интересный человек, — продолжала Шура, — военфельдшер Цоль Циммерман. Тощий, в чем только душа держалась. Всегда невозмутимый и спокойный. Пусть небеса разверзаются, а он знай себе сыворотки вводит, шины накладывает, противошоковой жидкостью поит, что-то под нос мурлычет. Вот это выдержка!

Шура Свиридова гордилась тем, что и траншеи, и окопы на обоих берегах Невской Дубровки были отрыты ее односельчанами. Здесь, в окопах, осенью сорок первого она была контужена и ранена в кисть руки, зажившую грубыми рубцами.

…Случилось Луке Олейнику вместе с санитарами проходить поселок Колтуши и деревню Мяглово холодным вечером. Ребята устали. Поразмыслил заботливый Лука и напросился до утра на постой в один из домов, будто знал, что стучался в дверь своей судьбы. Олейника и его товарищей впустила пожилая женщина. Вскоре они как убитые спали на полу. Чуть посветлело — ушли. Но после побывки наведывался сюда Лука, приметив в доме стройную девушку с ласковыми серыми глазами. В августе сорок второго ее, эту девушку, Шуру Свиридову, мобилизовали, и через несколько дней в землянке санчасти полка на берегу Невской Дубровки боевые товарищи поздравили Луку и Шуру и пожелали им счастья. Этот брак и поныне крепок и нерушим, как нерушимы солдатская дружба и верность.

Днем Нева пустынна. Ни одна лодка не скользит по ее глади. А когда темнеет и густой туман поднимается над водой, с левого берега на правый направляются лодки и плоты с ранеными. Люди на берегу Невской Дубровки ожидают раненых с плацдарма, чутко прислушиваются к звукам, доносящимся с реки. Заслыша всплеск весел, слабый скрип уключин, стоны, медики полков идут в воду, навстречу своим товарищам. Они подхватывают лодки, подтаскивают их к берегу, уносят раненых в землянки батальонов и полков, к бумкомбинату, увозят в медсанбат. Берег Невской Дубровки жестоко обстреливается. Это та же передовая, только отделенная рекой, холодной и серой, как осеннее небо над ней.

Медицинские сестры из 329-го полка Шура Волнухина, Шура Галушина, Катя Карпова, Клавдия Первова пришли в Невскую Дубровку вместе с отрядом моряков.

Заботы молодых сестер в санчасти оказались разнообразнее, чем в Кронштадте. Мыли, чистили, носили раненых, делали им несложные перевязки, уколы, отвозили в медсанбат… Вечерами сидели в траншее, вырытой недалеко от берега, в паузах между разрывами снарядов и мин чутко вслушивались, не донесутся ли скрип уключин, удары весел, слабые стоны, всматривались в чернеющую реку. Что сегодня принесет им невская волна, кого доставит на правый берег?

Недавно с девчатами произошел такой случай. Повар санчасти послал сержантов Волнухину и Галушину по воду к колодцу. Прошло после этого немало времени, а ни воды, ни двух Шурок нет. Повар с волнением поглядывал то на небо, то в сторону ГЭС, прислушивался к близким разрывам. «Беда! Пропали девчонки», — сказал себе старший сержант. Но только он собрался отправиться на поиски, как девчонки наконец появились — перепачканные в глине и с неполными ведрами в руках. Оказывается, им пришлось долго лежать в канаве, пока обстреливалась поляна, в конце которой был колодец. Улучив минутное затишье, обе Шуры бросились к колодцу, зачерпнули воду и опрометью кинулись назад, расплескав из ведер воду. Вдогонку им взвыла мина. Опять пришлось пережидать…

Раны войны всегда инфицированные, грязные. Каждая первичная обработка раны, какой бы простой она ни была, — всегда операция, и исход ее нельзя полностью предрешить. Тут многое зависит от знания, воли, опытности полкового врача.

Вот вернулся с плацдарма старшина санчасти 329-го полка Иван Рыбка. Уж прошло не менее десяти часов с момента ранения многих доставленных им бойцов. Никак не удавалось сразу перевезти их через реку. Врачи медсанчасти А. Страшинин и В. Шилов забыли, когда последний раз выбирались из душной, пропахшей лекарствами землянки на свежий воздух. Ранения одно тяжелее другого: повреждены сосуды на раздробленном предплечье у старшины, ранено легкое у сержанта. Озабочены врачи: как бы у сапера с огнестрельным ранением бедра не развилась газовая гангрена. Скорей их в медсанбат.

В один из таких дней глухой удар потряс землянку санчасти, упал со стола и разбился фонарь.

Страшинин очнулся и выполз из землянки через образовавшуюся щель, военфельдшера Михаила Алексашина сильно ранило в ногу, Шилова контузило, оглушило.

Превозмогая отчаянную усталость, Страшинин бросился на помощь пострадавшим. Он был только чуть бледнее обычного, когда обрабатывал ногу раненому Алексашину.

— Не горюй, Мишка! — несколько раз автоматически повторял Страшинин, очищая грязные раны. Он уложил ногу в шину и твердо произнес: — Срастутся кости, Мишка, срастутся — поверь мне.

А храбрый Мишка, бессчетное число раз смотревший в лицо смерти, горько плакал. Видно, и у храбрецов бывает нервная разрядка.

Совершенно оглох военврач Василий Шилов. Он нервно подергивал пшеничный короткий ус и хлопал себя по уху, но тщетно. Сильно болела голова. Ничего он не слышал, даже собственных слов, сказанных Страшинину громко.

— Ни в какой медсанбат или госпиталь не поеду. Все пройдет, надо работать.

Еще один день подходил к концу. Наступала длинная, тревожная ночь. Еще много солдат в окровавленных шинелях и ватниках переправятся на правый берег. И все они пройдут через руки мужественных, сильных и добрых людей в белых халатах, забрызганных своей и чужой кровью…

Тылы дивизии и прибрежный район связывала лишь одна шоссейная дорога. Она шла мимо чернеющего леса, терялась за поворотом. Противник пристрелял ее, и то возле нее, а то и прямо на ней разрывались вражеские снаряды, поднимая столбы дыма и огня. Этой «дорогой смерти», как прозвали ее фронтовики, пользовались, когда обстановка требовала срочно доставить раненых в медсанбат. Обычно же раненых везли в обход, по ручейку, бравшему свое начало у деревни Плинтовки. Дно его истоптали солдатские сапоги и изъездили колеса машин. По камням со скрежетом протаскивали лодочки-волокуши и санки. От него шла размытая в колдобинах дорога. Путь по ней был много дальше, трудней, но надежней.

От Невы медсанбат располагался в полутора-двух километрах. Ни один снаряд не разорвался на его территории. Видимо, прав был начсандив Павел Григорьевич Евсеев, когда посчитал более безопасным поставить медсанбат сразу за полками, а не в десяти километрах от берега.

Раненые с левого берега поступали сюда в тяжелом состоянии. У врачей — недолгие минуты, чтобы оценить их состояние и принять разумное решение.

Хирургической деятельностью медсанбата по-прежнему руководил Л. Е. Рухман. Восхищенно отзывается о нем высокий, с годами несколько погрузневший, с казацкими пышными усами врач В. И. Копылов:

— Лев Ефимович — чудесный человечище, остроумный, живой, отличный товарищ, великолепный хирург. Память феноменальная. Он все и всех помнит. Даты, факты, имена. Работать с ним — одно удовольствие.

В госпитальном отделении медсанбата, в его шоковых палатах, работала невысокая худенькая девушка — медицинская сестра Леля Полякова. Как ловко она умела «без промаха» попасть иглой в едва видимую жилку вены! Как и в Колпине, ее постоянной помощницей была санитарка Настя Тихонова, с довоенных лет служившая в этой дивизии. Ласковая, душевная, она была незаменима в уходе за тяжелобольными.

Это ей оставшийся в безвестности поэт из раненых посвятил бесхитростные строки:

В те дни дивизионная газета «За родину» напечатала такое письмо:

Да, дружно и самоотверженно работал коллектив медсанбата.

А на Невском плацдарме продолжались бои. Поддерживаемые огнем артиллерии с правого берега, советские воины отстояли Невский «пятачок». Когда основные силы дивизии были эвакуированы с плацдарма, на левом берегу оставалась одна рота. Ею командовал капитан Бритиков. Рота отразила много вражеских контратак. Весь ее личный состав, в том числе и старший военфельдшер Александр Рвачев, удостоился боевых наград.

70-й стрелковой дивизии, отличившейся в этих и многих других боях за Ленинград, было присвоено звание 45-й гвардейской.

Прорыв

К январю сорок третьего года Ленфронт еще не накопил сил для полного разгрома вражеских войск под Ленинградом; вместе с Волховским фронтом он готовил операцию по прорыву блокады. По плану этой операции, получившей кодированное название «Искра», 67-й армии Ленфронта, созданной на базе Невской оперативной группы, предстояло пробиться навстречу войскам 2-й ударной армии Волховского фронта и соединиться в районе Рабочего поселка № 5.

На только что замерзших озерах и Неве, вдали от места предполагаемого прорыва, скрытно тренировались войска и вместе с ними военные медики — проводили учебные броски по льду Невы или Коркинского озера с его крутыми берегами. С каждым днем убыстрялся темп форсирования ледяной преграды. Ставилась задача за несколько минут пробежать 500–600 метров неровной ледовой поверхности с ее торосами и снежными сугробами, одним духом взлететь на обледенелые берега и атаковать противника…

Готовилась и медицинская служба армии под руководством начсанарма полковника А. А. Асатуряна и санитарного управления Ленинградского фронта. Действовать предстояло в условиях суровой зимы… Было решено максимально приблизить к берегу полковые санчасти, выдвинуть вперед посты санитарного транспорта.

Пополнили запасы перевязочного материала в ротах и батальонах, в медсанбаты завезли ампулы с донорской кровью — бесценным даром женщин блокированного Ленинграда. Опытные фельдшера и санитарные инструкторы, такие, как Владимир Дуда, Евгений Корнеев, Дмитрий Сысоев, Леонид Виноградов и Василий Овсянников, учили молодежь оказывать неотложную медицинскую помощь раненым в сложной боевой обстановке.

В конце декабря и в первые дни нового, сорок третьего года в подразделениях прошли медицинские осмотры. Они показали, что физическое состояние войск значительно улучшилось. Принесло свои плоды повышенное внимание медиков к выполнению санитарных требований и питанию воинов.

В 270-м полку 136-й дивизии по совету старшего врача А. Н. Зотова и командира медицинской роты А. В. Медведева в подразделениях были заготовлены ягоды калины и рябины. Врачи первыми ели эти терпкие мороженые ягоды, которые, как они объяснили, повышают свертываемость крови, что очень важно при ранениях.

Полковые медпункты первого эшелона, растянувшегося примерно на 13 километров, были максимально приближены к берегу, от которого их отделяло не более 200–300 метров. Медики подготовили для приема раненых землянки и палатки, укрытые в редком мелколесье около Морозовки.

В каждой части имелась хорошо обученная группа санитаров и инструкторов для обслуживания постов санитарного транспорта. В их задачу входило собирать раненых в специальные гнезда-укрытия и затем доставлять на автомашинах в медпункты. В дивизиях первого эшелона — 268-й, 45-й гвардейской, 136-й, 86-й — были разработаны подробнейшие инструкции для старших полковых врачей, каждый из которых был готов немедленно выдвинуть ближе к боевым порядкам передовой отряд с врачом, а по мере развития тактического успеха перейти на левый берег всей санчастью.

Начальника санитарного отдела 67-й армии молодого энергичного военврача первого ранга А. А. Асатуряна больше всего тревожило отсутствие хороших дорог на правобережье: ведь раненых предстояло возможно быстрее доставить в медсанбаты и госпитали армии. И он объехал все медсанбаты дивизий первого эшелона, побывал в полковых медпунктах Невской Дубровки и Морозовки, определил точные маршруты движения санитарного транспорта. Начсандивы, командиры медсанбатов, врачи, фельдшера, санинструкторы работали в те дни особенно напористо, с какой-то приподнятой взволнованностью, понимая, что являются участниками исторических событий.

В ночь на 12 января 1943 года было не до сна. Зачитан приказ Военного совета фронта, дивизии скрытно заняли исходные позиции для наступления. Бодрствовали и медики в полках и медсанбатах. Уже под утро старшие полковые врачи А. Н. Зотов, Г. П. Коруноглу, П. А. Гультяев, Л. А. Колесов, Н. Б. Кругликов, В. И. Мещеряков доложили своим начсандивам: вверенные им медицинские службы готовы принять раненых.

12 января, когда мощная артиллерийская подготовка подошла к концу и тысячи орудий и минометов уже обрушили на левый, занятый фашистами берег Невы огненный смерч невиданной силы, ринулись вперед батальоны 136-й дивизии. В морозном воздухе широко разлилась мелодия «Интернационала». Она подняла в едином порыве все войска и бросила их вперед, на врага. Перед ними высился знакомый и в то же время незнакомый берег, закованный в снег и ледяную броню…

С ротой автоматчиков перебежал Неву санинструктор 134-го гвардейского полка старшина 45-й гвардейской дивизии Николай Петрухин и вместе с бойцами взобрался на обледенелый берег. Вдруг он увидел, как сполз на снег политрук Иконников. Петрухин бросился к нему и закрыл большую рану на животе политрука повязкой…

Вместе с батальонами и ротами мчались по льду и другие военные медики. Одни из них сразу проскочили Неву и стали действовать на территории, отбитой у врага. Другие задержались на льду, чтоб подобрать и перевязать раненых.

Гитлеровцы вскоре после начала нашей атаки стали обстреливать Неву и правый берег. На льду появились глубокие трещины. В одну из них иод вечер провалился командир взвода санитаров-носильщиков 134-го гвардейского полка военфельдшер Лука Олейник. Если бы не старший врач полка Леонид Бережной, остался бы Лука подо льдом. Промокший, в обледенелом на ветру полушубке пришел фельдшер в свою санчасть, в район бумкомбината…

Как только батальоны 342-го полка форсировали реку и завладели прибрежной полосой, туда направился медицинский отряд санчасти во главе с врачом А. Г. Белевским. В его состав вошли старший военфельдшер Иван Сергеев, санинструкторы Алексей Ракитский, Михаил Бернштейн, Алексеи Кисляков, санитары Кузьма Дубовский, Иван Тимофеев. Отряду пришлось вначале потрудиться на льду — накладывать жгуты и повязки бойцам и передавать раненых дежурным из своей санчасти. Посты санитарного транспорта были выдвинуты всеми полками вначале к правому, а затем и к левому берегу Невы.

Как только позволила обстановка, полковые санчасти перешли через Неву в полном составе.

Вначале на правобережье, а потом и на левобережье при полковых медпунктах и медсанбатах были организованы питательные пункты. Заботу о питании раненых взяли на себя сандружинницы и медсестры. В котлах полевых кухонь всегда были каша, борщ из концентратов, горячий чай. Нередко рядом рвались мины и снаряды, но как только затихал обстрел, новоиспеченные молодые поварихи возвращались к прерванной работе. Всех раненых (за исключением раненных в живот) сытно кормили, согревали и, тепло укутав, отправляли в тыл.

270-й полк 136-й дивизии, которым командовал полковник Федоров, в первый день прошел с боями около трех километров. Выдвинутый вперед старшим врачом полка А. А. Зотовым медицинский отряд во главе с командиром санитарной роты А. В. Медведевым расположился в отбитых у гитлеровцев блиндажах, метрах в трехстах от берега Невы. Постоянный минометный и артиллерийский обстрел осложнял действия отряда, но близость к наступавшим помогала быстрее оказывать помощь раненым.

Бой постепенно удалялся от Невы, и санитарам все труднее становилось доставлять раненых к переправе.

Позже и на левом берегу Невы появились санитарные машины, но в первые дни боев пришлось немало поразмыслить над тем, как быстрее переправлять раненых на правый берег. Так появился санный поезд, в который впрягли трофейных лошадей. «Конструкторами» такого санного конного поезда были смекалистые старшины 270-го полка Василий Овчинников и Григорий Шевченко. Толстыми веревками они прочно связали несколько саней-розвальней, впрягли в них двух лошадей и повезли раненых через реку. С той поры их санный поезд курсировал непрерывно. Подобные поезда появились затем и в других частях.

Борьба за каждого раненого, за его спасение начиналась на передовой, нередко в тяжелейших условиях боя. Затем она продолжалась в полковых медпунктах, в медсанбатах и госпиталях, где медикам тоже приходилось весьма нелегко. Правда, там не было постоянного вражеского огня, но от врачей и сестер требовалось предельное напряжение сил.

В первый же день наступления в медсанбат 268-й дивизии доставили группу раненых из 347-го полка. Они пролежали на льду около двух часов под сильным артиллерийско-минометным огнем. Санитарам было к ним не подступиться. Когда же удалось наконец подавить вражеские огневые точки, раненых вызволили и увезли в Невскую Дубровку и далее в Манушкино, где располагался медсанбат. Все они, естественно, были переохлаждены, а многие почти не подавали признаков жизни.

Врачи медсанбата М. В. Орлова, Н. И. Ильина, Н. И. Горячева, И. С. Хоменко, Д. И. Банщиков сделали все, чтобы вывести этих раненых из тяжелейшего шока. В специально оборудованных палатах их растирали снегом, вливали им противошоковую жидкость, делали переливание крови, согревали горячим чаем, химическими грелками.

Как же радовались врачи и сестры, когда раненые (одни раньше, другие позже) наконец оживали! Вначале у них появлялись боль и беспокойство. Постепенно и пульс, и дыхание становились яснее. Теперь можно было браться за первичную обработку ран. В каком объеме проводить операцию и делать ли ее в медсанбате или в госпитале это решал в каждом отдельном случае старший хирург медсанбата Иван Степанович Хоменко. Правда, среди этих раненых оказались и такие, кого спасти не удалось…

Полевой хирургический госпиталь 2237, который в декабре 1942 года ушел из нашей армии в 67-ю, принимал непосредственное участие в оказании помощи раненым в боях по прорыву блокады. В песчаном карьере Мяглово, среди редкого леса, был развернут палаточный городок и пищеблок. Персонал поселился в пустующих землянках.

Раненые стали поступать сюда уже через несколько часов после начала сражения. Сперва здесь выдерживался шестнадцатичасовой график дежурств, а когда к приемно-сортировочному отделению одна за другой стали подходить санитарные машины, график стал круглосуточным: об отдыхе нечего было и думать.

Санитарный отдел 55-й армии направил в госпиталь своих лучших хирургов — Б. Н. Аксенова, Н. Н. Александрова, Л. Л. Либова. Они напряженно трудились вместе с врачами госпиталя Н. Н. Гололобовой, М. К. Грекисом. П. Н. Кургановским, Б. М. Ярошецкой и другими. В разгар работы приехал главный хирург фронта П. А. Куприянов. Он обошел все отделения, долго не покидал операционной, консультируя врачей, проводивших сложную первичную обработку ран при комбинированных огнестрельных повреждениях крупных суставов, грудной клетки, живота.

Над головами врачей покачивались электрические лампочки: под окнами палаток постукивали электродвижки. Задувал ветер. Стыли в валенках ноги. От железных печурок шло приятное тепло, но на расстоянии нескольких метров от них было уже холодно. Зима протискивалась в холщовый тамбур операционных клубами белого пара.

— Делаете все, что можете. И даже сверх того! — похвалил Куприянов врачей госпиталя. — Спасибо вам. Боевые действия развиваются успешно, и это всем нам придает новые силы.

Говорят, что у победителей раны заживают быстрее. Участники боев по прорыву блокады, попадая в медсанбаты и госпитали, знали об успешном наступлении своих подразделений и частей. Это радовало, заставляло мужаться. стойко переносить физические страдания и заметно улучшало общее самочувствие. Да и врачи, сестры, санитары работали поистине самозабвенно. Позади были шестнадцать месяцев блокады и порожденных ею мук и страданий. Впереди, в нескольких километрах за разбуженной Невой, воплощалась в жизнь мечта о победе. В таких условиях невозможно было думать об усталости. Медики мысленно были с теми, кто шел последние километры до Большой земли.

^{Старший хирург медсанбата 63-й гвардейской дивизии подполковник медицинской службы А. П. Алесковский.}

Доброе, правдивое слово о хирургах войны написал в те дни ленинградский поэт-ханковец Михаил Дудин. Его стихотворение «Военный врач», посвященное старшему хирургу медсанбата 63-й гвардейской дивизии гвардии подполковнику А. П. Алесковскому, напечатала фронтовая газета «На страже Родины», и оно нашло благодарный отклик в сердцах всех военных врачей.

Медсанчасти полков всех дивизий в полном составе перешли на левый берег. В Марьине и у подножия горы Преображенской, неподалеку от железнодорожного полотна, в покалеченном войной лесу встали серые, пробитые осколками палатки, близкие и дорогие сердцу каждого военного медика.

…Ежедневно доставляла раненых в свой медпункт и девятнадцатилетняя санинструктор 330-го полка старшина Ольга Будникова. Храбрая девушка воевала на Невском «пятачке» еще осенью сорок первого; после ранения лечилась во фронтовом госпитале, а затем вернулась в свой полк.

12 января Будникова вместе с батальоном бежала через торосистую Неву. Только в тот день она вынесла из-под огня тридцать двух раненых с их оружием и сама переправила на правый берег в свою санчасть. К вечеру у нее распухли отмороженные пальцы рук; но из последних сил укладывала она раненых на повозку и везла их по Неве в Морозовку. Так продолжалось несколько суток, почти без сна и отдыха, в траншеях, в блиндажах, в окопах, под открытым небом на леденящем морозе.

16 января вблизи освобожденного Шлиссельбурга она спасла еще одиннадцать раненых, укрыв их в бывшей немецкой землянке. Переждав обстрел, санинструктор направилась за помощью к командиру батальона капитану Г. Е. Проценко. Но только попала на КП, как в дом, где он размещался, угодил снаряд, и Ольгу ранило в ноги и голову, контузило. Она чудом осталась жива. Товарищи переправили ее через Неву тем же путем, каким она сама недавно перевозила раненых, доставили в медсанбат, а оттуда — во фронтовой сортировочный госпиталь № 2222 при больнице имени Мечникова. Измученная долгой дорогой и потерей крови, Ольга, прежде чем спросить о себе, поинтересовалась у принимавшего ее врача: прорвана ли блокада?

— Прорвана, милая, поздравляю!

— Спасибо! — только и могла промолвить Ольга и тут же почувствовала, как смертельно устала, как трудно говорить, поднимать отяжелевшие веки, как хочется спать, пить…

В то время как в центре и на левом фланге армии успешно развивалось наступление, на правом фланге продвижение исчислялось несколькими сотнями метров. Героические действия батальонов 45-й гвардейской дивизии наталкивались на сильнейший огонь из 8-й ГЭС.

Много позже бывший командующий 67-й армией генерал М. П. Духанов, вспоминая те дни, писал:

Противник сконцентрировал сильный огонь по плацдарму. Снаряды разрывались на всей его площади. Оказывать медицинскую помощь раненым в таких условиях было настоящим подвигом. Каждый шаг санитара, несущего раненого, находился под наблюдением вражеских глаз.

Медики на «пятачке» несли немало потерь. Осколками разорвавшейся мины тяжело ранило в грудь военфельдшера 131-го гвардейского полка Александра Петрова. К нему подбежал его друг Лука Олейник. Наложил поверх пропитавшейся кровью гимнастерки большую повязку и оттащил Петрова в землянку. Пока бегал за санками, землянку разбило. Окровавленными, негнущимися на морозе пальцами Олейник и военфельдшер Николай Виноградов стали ее раскапывать. Им удалось вскоре извлечь оттуда Петрова и, уложив его на санки, бегом перевезти через Неву.

В медсанбате Петров пришел в сознание. Ему перелили кровь, удалили разбитое легкое, отправили во фронтовой госпиталь. Через некоторое время Александр Петров вернулся в свой гвардейский полк, к своим боевым друзьям-товарищам.

Вечером 15 января на плацдарм пришел военврач А. И. Страшинин — ему хотелось скорей перевести санчасть на левый берег.

— Посмотри сюда, видишь траншею? Автоматчика видишь? — прокричал ему на ухо командир полка полковник М. И. Заалишвили.

— Вижу, — не очень уверенно ответил Страшинин.

— Раз видишь, значит, понимаешь — близко гитлеровцы. Разве место здесь врачебному пункту?

И полковник подтолкнул Страшинина и пришедших с ним фельдшеров в укрытие.

Почти безвыездно на плацдарме находился П. А. Гультяев со старшим военфельдшером Александром Бусыликовым и санитарным инструктором Василием Фокиным. Они все делали, чтобы не задерживать раненых на плацдарме и побыстрее переправлять через Неву в санчасть полка.

Морозным звездным вечером шли начсандив Евсеев с Гультяевым на плацдарм. Невдалеке от берега разорвался снаряд. Гультяева швырнуло в сторону, свалило наземь. «Убило!» — крикнул старшина Новиков, побежав за носилками. К счастью, врача не убило, а контузило и раздробило правую стопу…

В те дни на плацдарме погибла санинструктор 134-го гвардейского полка Машенька Романова. Ее подружка санинструктор Надежда Ракитская пережила Романову лишь на полгода и погибла осенью в боях за Синявино.

Наступление поддерживали огнем своих батарей и минометные полки, в которых служили — в 134-м — военфельдшером Евгения Мандрыкина, в 175-м — санинструктором Валентина Чибор, обе активные участницы боев на колпинской земле. Темноглазой красивой Мандрыкиной не повезло — в один из первых же дней боев по прорыву блокады, когда она перевязывала раненого, ее швырнуло на землю взрывной волной и ранило в грудь. Нижние ребра вблизи сердца были повреждены осколками. В тяжелом состоянии военфельдшера доставили прямо во фронтовой госпиталь.

А Валентина Чибор все восемь дней находилась на передовой, продвигаясь вперед вместе с минометными батареями своего полка. Трудно, конечно, ей приходилось в боях — давало о себе знать тяжелое ранение под Путроловом: ведь только недавно вернулась она из госпиталя. Но охваченная, как и все, наступательным порывом, она забывала о себе и о своих недомоганиях. Как всегда, Чибор действовала смело, бесстрашно. Шестьсот метров ледяного покрова Невы она преодолела на одном дыхании… Мучительно болело ослабленное ранениями сердце. Но потом она не думала о своем сердце, не до того ей было. Она спешила от одного раненого к другому, перевязывала, укрывала в больших воронках от артиллерийских снарядов.

18 января сорок третьего года на митинге в своей части, в отвоеванном от врага Шлиссельбурге, Валентина Чибор вместе со своими однополчанами радовалась соединению ленинградцев и волховчан, смеялась и плакала от счастья, подбрасывая вверх старую шапку с оторванным ухом. В одержанной победе была и ее пролитая кровь, муки и страдания.

Великое счастье первыми соединиться с передовыми частями 2-й ударной армии Волховского фронта, прорвать блокаду Ленинграда выпало на 136-ю дивизию и 123-ю стрелковую бригаду 67-й армии. Но героями этих сражений были все, кто воевал на левобережье и кто дрался за каждую пядь земли, начиная с первых дней войны, кто воевал под Лугой и Выборгом, на Красном Гангуте и под Колпином, кто плыл по Тосне-реке и Неве, сражался на невских «пятачках».

Прорыв блокады был бы невозможен без полной отдачи сил теми, кто создавал оружие победы в осажденном Ленинграде и на Большой земле.

Плечом к плечу с воинами всегда шли медики, готовые помочь раненому даже ценою собственной жизни.

В сентябре есть такой день, когда в Невскую Дубровку съезжаются ветераны Невского плацдарма. В благоустроенном, заново рожденном поселке высится Дом культуры. В нем уже много лет существует скромный музей Невского «пятачка» с ценнейшими документами и фотографиями. И за каждым письмом, вырезкой из газеты неповторимая человеческая жизнь, сложная многогранная судьба.

Ветераны чтут павших. Кладут цветы на дорогие могилы. Часами стоят на высоком невском берегу и долго смотрят вдаль, на изрезанный холмистый левый берег у Московской Дубровки, у Арбузова, на обелиск в деревне Липки и монумент у шоссе, ведущего к городу Кировску, поставленные в память ожесточенных сражений.

В Красном Бору

С большого расстояния многое видится ярче. Никогда не перестанут люди преклоняться перед подвигом военных строителей, всего за восемнадцать дней проложивших железную дорогу Шлиссельбург — Волховстрой по болотистому берегу Ладоги с мостами через Неву и Назию.

Но единственная железная дорога, связавшая Ленинград с Большой землей, еще много месяцев оставалась под прицельным обстрелом врага. Фашистские батареи засыпали снарядами и мосты, и железнодорожную колею, и мчавшиеся по «коридору» поезда.

Едва завершился прорыв блокады, началась подготовка к новой операции, на этот раз на участке 55-й армии. Бои же на левобережье, то затухая, то разгораясь, продолжались все лето. Только в середине сентября наши войска овладели наконец Синявинскими высотами.

Красноборская операция на участке 55-й армии была лишь частью общей задачи, поставленной Ставкой Верховного Главнокомандования Ленинградскому и Волховскому фронтам: воспрепятствовать гитлеровцам восстановить блокаду.

Удары 50-й армии на Красный Бор — Ивановское — станцию Тосно и войск Волховского фронта из района Макарьевская Пустынь — Смердыня — Кородыня в направлении Шапки — Любань должны были привести к окружению и уничтожению мгинско-синявинской группировки противника. События, увы, развивались не так, как было задумано, и не все удалось выполнить…

Санитарный отдел нашей армии во всех деталях продумал план медицинского обеспечения Красноборской операции, хотя времени для этого было в обрез. Подготовка началась в ночь на 4 февраля, когда Военный совет поставил начсанарму и его заместителю по политчасти конкретные задачи. Доложить о полной готовности санотдела было приказано через 5 суток.

Подполковник А. А. Новиков с помощниками капитаном Д. Курковым и старшим лейтенантом И. Жабиным занялись математическими расчетами: прогнозированием людских потерь, на основе которых и строился план санитарного обеспечения операции.

Организация помощи раненым — всегда творческий процесс и не может быть шаблонной. Если в декабре сорок первого дистрофия, переохлаждение, тяжелая физическая нагрузка валили с ног бойцов, а острая нехватка горючего для санитарного транспорта заставила пойти на чрезвычайное приближение медсанбатов и полевых госпиталей к передовой, то обстановка в феврале сорок третьего складывалась совсем по-иному. Блокада Ленинграда была прорвана, значительно улучшилось снабжение, из военных госпиталей в свои части возвращалось окрепшее пополнение. Материальная база наших госпиталей пополнилась бельем, транспортом, продуктами питания. Для санитарной службы были практически сняты все лимиты на бензин. К имевшимся шестидесяти машинам ГАЗ-АА, приспособленным для перевозки раненых, добавились автобусы.

В этих условиях отпала необходимость приближать медико-санитарные батальоны к переднему краю. Стройная система эвакуации раненых из районов боев позволяла держать медсанбаты воюющих дивизий в полусвернутом состоянии, в постоянной готовности к движению вперед.

Но справится ли автомобильный санитарный транспорт с вывозом всех раненых из Красного Бора и окружающих его сел и деревень по мере отдаления фронта? Чтобы не было перебоев в быстрейшей перевозке раненых, в распоряжение санитарного отдела передали мотовоз и вагоны с полным оборудованием, а также несколько платформ.

Полки и батальоны были основательно пополнены фельдшерами.

Долгие военные месяцы совместной работы в труднейших условиях сплотили медиков армии, превратили недавних выпускников институтов в знающих врачей, вооруженных навыками военно-полевой хирургии. Неизмеримо возросла медицинская зрелость фельдшеров, медсестер, санинструкторов, санитаров. Все они готовы были в новых боях оказывать полноценную помощь раненым на всем пути от ротного участка до эвакогоспиталя.

На исходе пятых суток план санитарного отдела был утвержден Военным советом армии и санитарным управлением фронта. Он стал законом не только для военных медиков, но и для командиров частей, участников операции.

Эвакогоспитали, передав своих пациентов для долечивания во фронтовые учреждения, несколько дней потратили на подготовку помещений и всего необходимого для приема пострадавших. Больше всего хлопот выпало на долю хирургических бригад. Медицинские сестры нарезали и уложили в стопки тысячи больших и маленьких салфеток, марлевых шариков и повязок, проверили системы для переливания крови. Стерильный материал готовился особенно тщательно: его автоклавировали при одной-полутора атмосферах в течение сорока минут.

Через руки работниц банно-прачечных отрядов прошли многие тонны белья. К началу боевых действий все медицинские учреждения имели все необходимое для большой работы. Палаты госпиталей блестели чистотой.

Наши эвакоприемники развернули в школьных помещениях стационары на несколько тысяч мест. Полевые госпитали передвинулись ближе к медсанбатам, поставив свои палатки и Усть-Ижоре, Понтонной, на правом берегу Невы, возле речки Оккервиль, и в окрестностях Колпина, чтобы в случае нужды взять к себе раненых из медсанбатов, которые двинутся вслед за войсками.

Рядом с хирургическими полевыми госпиталями встали терапевтические. В просторных палатках, устланных хвойными ветками, опытные военные терапевты готовы были выхаживать прооперированных раненых. Разъехались по эвакогоспиталям и медсанбатам наши замечательные организаторы военно-полевой хирургии, в войска были переданы лекарства и медицинские аппараты — все необходимое, что переслала воюющему Ленинграду страна.

Не были опущены в плане санитарного отдела и эпидемиологические проблемы. Предусматривалась тщательная проверка колодцев и других водоисточников на отвоеванной территории. Это относилось также и к землянкам, к уцелевшим домам. Правдивую санитарную картину мог создать только санэпидотряд. Его мужественные врачи Т. И. Борисов, З. М. Васильева, И. И. Даальберг, Н. Н. Полякова и военные фельдшеры В. Эглов, И. Курбатов, А. Минько и другие готовились вступить с передовыми частями в освобождаемые районы, чтобы самим все рассмотреть, разузнать — нет ли среди населения острых заразных болезней, исследовать всю питьевую воду.

Перед началом боев в санитарном отделе было особенно многолюдно. Сюда приходили медики бригад и дивизий, отдельных полков за указаниями и материалами. Вот уверенным шагом входят гвардейцы 63-й, герои прорыва блокады начсандив и командир медсанбата подполковники Н. А. Федин и Р. Р. Романов. Медицинская служба отважно потрудилась на обоих берегах Невы в январе сорок третьего, приобрела опыт в условиях наступления. Медики-гвардейцы доложили план санитарного обеспечения боевых действий на участке своей дивизии. Ее медсанбат развернулся неподалеку от въезда в Колпино.

Начсандив-72 майор К. П. Алексеев всегда вносил оживление в строгий стиль работы нашего отдела. Деловой, жизнерадостный, с известной долей лукавства, он, не мытьем, так катаньем, всегда «выцыганивал» все, что ему требовалось. На этот раз ему не пришлось выпрашивать — санотдел имел куда больше возможностей и тщательно укомплектовывал медсанбаты всех полков фельдшерами, санитарными инструкторами и санитарами. Но с начальником медснабжения интендантом третьего ранга М. Миндлиным Алексееву все же пришлось повоевать. Он положил перед ним длинные листы требования на медимущество и спирт. Миндлин надел очки, просмотрел заявку и сказал, что количество спирта завышено в ней в несколько раз.

— Скажите, пожалуйста, — сердито проворчал наш старый Миндлин, и у него нервно задергалось веко — след тяжелой контузии. — Где это видано, чтобы столько спирта отпускать одной дивизии?

Алексеев пошел с жалобой к начсанарму, а в нашу комнату в это время вошел фельдшер-статистик Иван Жабин и протянул Миндлину письмо. Тот торопливо взял треугольник, раскрыл его и углубился в чтение. Мы знали, что в эти минуты для него не существовало ничего, кроме письма от единственного сына.

— Как сынок? — участливо спросил наш замполит полковник Павлинов. — Как ему летается?

— Пишет, что все хорошо. Он где-то на Западном фронте, истребитель… — Теперь Миндлина можно было орать голыми руками. — Ну хорошо, так где же Алексеев? Пожалуй, можно прибавить 72-й дивизии еще граммов триста спирта…

Пришел в санотдел и Денис Иванович Банщиков. 268-я дивизия снова влилась в состав нашей армии. Банщиков выглядел очень утомленным, постаревшим. Его беспокоили головные боли. Нелегкими оказались для него дни борьбы за прорыв блокады.

Он присел возле меня, и мы вспомнили знакомых — живых и тех, кого недавно потеряли. Помолчали.

Начальник санитарного отдела армии полковник Гофман собрал в своем кабинете всех работников отдела. Шел серьезный разговор о роли каждого из нас в предстоящей операции. Предварил этот разговор заместитель начальника по политчасти полковник Павлинов. Пришел начальник тыла полковник Е. И. Цуканов, вручил каждому офицерские погоны, поздравил с новыми званиями. Теперь нас, полковников, подполковников, майоров, капитанов, отличает от командиров других родов войск лишь наша медицинская эмблема — чаша с обвивающим ее мудрым змеем…

10 февраля части 63-й гвардейской дивизии под командованием Героя Советского Союза гвардии генерал-майора Н. П. Симоняка при поддержке артиллерии и танков внезапным ударом прорвали оборону врага, освободили Красный Бор, а вечером заняли станцию Поповку Октябрьской железной дороги. Придя в себя от неожиданного удара, гитлеровцы стали подтягивать резервы и яростно контратаковать советские войска. Из Пушкина, Красного Села, Тосна вражеские батареи день и ночь били по Красному Бору, Феклистову и когда-то живописным поселкам Чернышеву, Мышкину, Красной Мызе, Степановке.

Со своими подразделениями в Красный Бор вышли медики рот, батальонов, полков. Там же сразу появился и наш армейский токсиколог майор Г. М. Муравьев с большим отрядом санитарных инструкторов и санитаров из 120 человек.

— Пораженных ОВ, к счастью, не предвидится, — сказал накануне Муравьев на совещании у начальника отдела. — Я, ста-ало быть, свободен и прошу направить меня в Красный Бор представителем санитарного отдела.

Начсанарм утвердил его своим «уполномоченным» для связи с полковыми медсанчастями и помощи в эвакуации раненых.

В тяжелейших условиях приходилось работать нашим медикам в Красном Бору. Вот отрывок из воспоминаний командира санитарной роты 190-го гвардейского полка гвардии капитана А. В. Медведева.

В двадцатых числах февраля в полуразрушенной Степановке появились врачи и сестры 131-го гвардейского полка 45-й гвардейской дивизии и заняли под санчасть два небольших деревянных дома. В одном организовали перевязочную, в ней оказывали самую неотложную помощь, в другом раненые отдыхали, питались, ждали санитарный транспорт. Как и Красный Бор, Степановка интенсивно обстреливалась. Плотность вражеского огня была чрезвычайно высока. Под обломками домов погибали раненые, столь дорогой ценой доставленные сюда санитарами.

Смылась мечта младшего врача полка капитана Петра Петровича Барабанова. Он пришел в родную Степановку. Только встреча с земляками не принесла ему радости. Когда из лесов стали выходить изможденные земляки, он узнал, что его родные погибли…

Санитарный отдел пристально следил за тем, чтобы в медсанчастях не накапливались раненые: держать их в Поповке, Степановке или Красном Бору было неразумно — они могли стать жертвой вражеских обстрелов.

Семь суток работала в Степановке медсанчасть 131-го гвардейского полка. В памяти сохранился один особенно трудный день. Только успели отправить на санитарных машинах 50 человек, как в дом попал снаряд. Осколками были убиты несколько оставшихся раненых и санитар Зайцев, тяжело ранило санитара Майорова. Он подозвал санитарку Шуру Свиридову и попросил ее написать жене в Сибирь, что погиб за Ленинград…

На смену медсанчасти 131-го гвардейского полка в Степановку пришли медики 942-го полка и поставили палатки в мелколесье. Палатки протапливались только ночами, и раненых, и персонал мучил холод, а еще пуще — непрекращающиеся обстрелы. С восходом солнца старший врач полка Л. Кувардин обходил палатки и строго следил, чтобы во всех печках-времянках и полевой кухне был загашен огонь. Но острее, чем голод и усталость, медиков терзала тревога за раненых, и отважные санитарные шоферы подводили свои пробитые осколками машины чуть ли не к самой передовой, чтобы скорей вывезти людей из обстреливаемой зоны.

Уже позднее я не раз задумывалась — за что же люди назвали этот поселок «красным»? Не за красоту ли рощ и дубрав? А может, прозорливо догадывались о той обильной крови, что прольется на этой земле?

…Мы ехали по настильной дороге из Колпина в Красный Бор. По ней то гуще, то реже велся вражеский огонь. Но по иному пути туда нельзя было попасть, и, невзирая на обстрел, шли туда машины и днем и ночью. Рядом с водителем Черновым подремывал предельно спокойный, уравновешенный полковник Павлинов.

Перепаханная воронками равнина с низкорослым кустарником выглядела неприютной и безрадостной. Это впечатление усиливали лежавшие по сторонам от настила разбитые машины.

Километрах в пяти от Красного Бора движение машин замедлилось. Оказалось, что снарядом разбило настил, и транспорт пошел в объезд.

Но вот мы уже и в Красном Бору. Водитель развернул «эмку», загнал ее за развалины. Однако не успели мы пройти и десятка шагов, как вражеские снаряды стали разрываться на нашем участке. Укрылись в канавке. В нескольких метрах от нее взлетали вверх комья мерзлой земли. Когда обстрел прекратился, мы вылезли из канавы, отряхнули с шинелей землю, перемешанную с осколками, и, посчитав, что получили красноборское крещение, разошлись по полковым медсанчастям.

Красный Бор и его окрестности были буквально нафаршированы медицинскими учреждениями. Что ни подвал или просторная землянка, то медсанчасть. На тропах и тропинках множество санитаров, ведущих или несущих раненых.

Первым в Красном Бору я встретила начсандива-72 Алексеева. Он неодобрительно покачал головой, завидя меня.

— Торопитесь на тот свет!

Когда обстрел возобновился, Алексеев потянул меня в землянку, где я увидала знакомого по институту врача капитана Валерия Губкина и поняла, что попала в санчасть 14-го стрелкового полка. Здесь было тепло, чисто. И раненых — только горстка. Тщательно забинтованные, накормленные, они ожидали санитарных машин.

Вскоре мы вышли из землянки. За поваленным деревом молодая женщина с погонами капитана медицинской службы и острыми чертами худощавого лица вполне по-мужски распекала ездового, медленно и неловко запрягавшего тощую лошаденку. Взяв у него вожжи, она привычно и ловко запрягла лошадь, усадила в повозку несколько раненых и повезла их за Колпино, в медсанбат.

— Зоя Ивановна Маштакова — командир медицинской роты, — представил мне эту женщину Губкин. — Храбрейший человек, великая умница. Я ведь большую часть времени провожу в батальонах, а она фактически руководит всей лечебной работой санчасти.

Когда я прощалась с Губкиным, он мечтательно сказал:

— Как только разобьем фашистов, обязательно вернусь в институт, поступлю в аспирантуру. А ты?

Улыбка сделала его моложе, и он опять стал похож на студента-старшекурсника, которого я так хорошо знала.

Но Валерию не пришлось сдавать аспирантских экзаменов, он не вернулся в институт — кровь его впитала красногорская земля. На пути из стрелкового батальона в полковую санчасть его смертельно ранило, и он умер, так и не выходя из тяжелого шока.

Проводить меня к нашему армейскому токсикологу Г. М. Муравьеву — уполномоченному санитарного отдела вызвался помпотех санитарной роты И. Ф. Завищевский, наизусть знавший все тропки и дороги, проложенные к медицинским учреждениям.

Обходя развалины и воронки, мы подошли к дороге. По ней медленно шла серовато-зеленая санитарная машина с пробоинами в кузове. Мелкие осколки оставили свой след и на ветровом стекле шоферской кабины. Машина остановилась за грудой камней. Из кабины легко соскочил на землю старший хирург медсанбата 291-й дивизии майор А. А. Сомов — этакий русский богатырь с пытливыми светло-голубыми глазами. В санитарном отделе его хорошо знали как искусного хирурга, достойного ученика А. В. Вишневского. Сомов умел с блеском разобраться в сложном ранении черепа и внутренних органов, сам делал труднейшие операции и учил хирургическому мастерству своих коллег. Велик и непререкаем был авторитет Сомова в дивизии.

В день нашей встречи в Красном Бору Александр Андреевич Сомов, оставив медсанбат, ехал в полковые медпункты, чтобы помочь врачам. За рулем его машины, как обычно, находился полюбившийся ему водитель, носивший редкое имя Касьян.

Я хорошо знала Касьяна Макарова, частенько заезжавшего в санитарный отдел. В противоположность тургеневскому Касьяну, медсанбатовский Касьян был красив, молод, статен и всеми любим за добрый характер и большое мужество. Он привык к своему санитарному автомобилю, на котором вместе с санитаром Захаром Михайловым спас множество раненых еще в районе Белоострова.

С той поры другой машины не признавал. Сколько осколков досталось ей, а она все еще была на ходу. Касьян Макаров очень этим гордился.　

Показывая на Макарова, сейчас дремавшего за рулем, Сомов рассказал, что Касьян ежедневно не менее двух раз доставляет раненых из Красного Бора в медсанбат, в район речушки Оккервиль. Я попросила Сомова срочно представить водителя Касьяна Макарова к награде.　

Муравьева я нашла в прокуренной землянке, вход в которую как бы прикрывал подбитый танк с порванными гусеницами. Шел к концу уже десятый день бессменной и напряженной работы Муравьева в Красном Бору. На его помятом лице голубыми пуговками светились глаза, окаймленные воспаленными веками. Прокуренные пальцы скручивали очередную цигарку из эрзац-табака.　

Он очень обрадовался, что я привезла пополнение фельдшеров и санинструкторов. Поблагодарил за небольшую продуктовую посылочку и свежие газеты, письма. Взяв у меня продаттестаты, повел пополнение «подхарчиться» в соседнюю роту. Мы договорились встретиться в его же землянке около шести часов вечера.　

Я поднялась по ступенькам и вышла на воздух. Мимо проехала походная солдатская кухня с прицепом. В воздухе запахло супом. Хорошо бы поесть супа, он очень вкусен, когда его хлебаешь где-нибудь на краю воронки из котелка! Но кухня с прицепом, роняя по пути драгоценные капли, уже скрылась за поворотом дороги.　

Из-за деревьев показались санитарные машины. Их привел подполковник В. А. Буков. Он возвращался в Колпино, оставив за себя врача-эвакуатора капитана Н. М. Давидовского.　

Шел пятый час, когда я решила вернуться к Муравьеву за последней сводкой о количестве раненых, прошедших через медпункты. Но что это? Танк стоял на месте, а самой землянки уже не существовало. Из ямы торчали железные прутья разбитой кровати, валялись обрывки бумаги. Потрясенная, я стояла над этой ямой, пока меня не столкнул в воронку танкист, услышав вой летящей мины.　

Расстроенная, я медленно пошла к сборному пункту санитарных машин. Издали увидала помпотеха Завищевского и полковника Павлинова. Иван Васильевич что-то рассказывал, жестикулируя и улыбаясь.　

«Не знает ничего о Муравьеве», — подумала я и тут вдруг услышала знакомый муравьевский голос:　

— Ста-ало быть, вы берете двадцать восемь лежачих. Вот на них документы и докладная для начсанарма.　

Я бросилась к Муравьеву. Увидев меня, он хитровато усмехнулся и пригладил прокуренными коричневыми пальцами короткие светлые усики.　

— Видали ямочку? Возвращаюсь домой, смотрю: была землянка под накатом, а есть я-яма… Значит, не судьба.　

Хорошо, что не судьба. Я обняла Григория Михайловича и взяла от него пакет в санитарный отдел.

Они не считали себя героями…

Когда я вернулась к себе, мои помощницы Тося и Леля уже спали. Лишь трудолюбивый Стамер, отхлебывая из стакана крепчайший чай, продолжал работать. Села за работу и я: надо подготовить наградные листы на первую группу медиков, отличившихся в красноборской операции. Из присланных, зачастую пространных, расплывчатых характеристик составить краткие, четкие описания подвигов. Завтра эти документы будут доложены Военному совету армии. Среди наградных листов есть и лист на вновь раненную Валентину Чибор.　

Это случилось 22 февраля на земле когда-то стоявшего в садах, а в войну лежавшего в развалинах местечка Поркузи. Батарея 175-го минометного полка с боями продвинулась вперед и к середине дня заняла безымянную высотку. Валя весь день была на передовой. Под вечер внезапный удар повалил ее на почерневшую землю, и помутившимся сознанием Валентина поняла, что на этот раз ранена очень тяжело.　

Десять километров несли однополчане обессилевшую Чибор на носилках. Через проникающее осколочное ранение грудной клетки в плевральную полость вошел воздух. Ей нечем было дышать. В медсанбате оказали неотложную помощь и с кислородной подушкой в санитарной железнодорожной летучке отправили во фронтовой госпиталь. Очнулась Валентина в поезде, когда ей делали укол. Под утро поезд подошел к Александро-Невской лавре. Дежурный врач наклонился над ней и неосторожно пробормотал: «Экзитируст» (умирает).　

— Не хочу экзитировать! — довольно громко и ясно сказала Валя и снова потеряла сознание. Очнулась в большой палате, где было много женщин, и она не сразу поняла, что находится в госпитале уже после операции.　

Через несколько дней, 8 марта 1943 года, Валентина Чибор была награждена второй государственной наградой — орденом Красной Звезды. На прикроватный столик легла коробочка с орденом, а по соседству с ней, рядом с тонкими нежными листочками вербы и березы, — две желтые и одна красная нашивки. Не много ли нашивок для одной женщины?　

Когда дни стали длиннее и на город медленно наплывала белая ночь, однажды вечером в женскую палату вошел пожилой генерал в сопровождении начальника госпиталя. Он приветливо поздоровался со всеми и подошел к кровати Валентины Чибор. Она посмотрела на генерала, наклонила голову и здоровой рукой поправила сползавшее одеяло. Не зная пришедшего в лицо, она смутно угадывала, что от этого серьезного генерала зависит, как сложится ее дальнейшая судьба. Генерал сел на табурет, провел пальцами по короткой щеточке усов, задумчиво посмотрел на нашивки Чибор по ранению и на боевые ордена, лежавшие на прикроватном столике.　

— Слыхал о вас, товарищ Чибор, о ваших боевых подвигах. И стихи о вас читал. Как вы себя чувствуете?　

— Грешно жаловаться, товарищ генерал. — Валя глотнула воздух, почувствовала, как гулко застучало сердце. — Пожалуйста, не демобилизовывайте меня. Скоро окончательно поправлюсь, очень хочу вернуться в свой минометный полк…　

От остро возникшей боли в груди у нее перехватило дыхание, она закашлялась.　

Генерал повернулся к начальнику госпиталя, и табурет под ним заскрипел. Затем вновь внимательно посмотрел на Чибор.　

— Не волнуйтесь! — успокоил он раненую. — Выздоравливайте окончательно и возвращайтесь к себе в полк, если, конечно, врачи не будут возражать. А за службу большое спасибо.　

Пожелав всем раненым женщинам скорейшего выздоровления, командующий фронтом Л. А. Говоров вышел из палаты.　

Спустя некоторое время Валентина Чибор, счастливая и радостная, вернулась в полк. Ее тепло встретили однополчане. Поздравил с выздоровлением и командир полка, твердо добавив при этом:　

— Работай в санчасти, и больше никаких передовых. На тебе скоро живого места не останется…　

Тогда-то я снова где-то под Колпином встретила Валю Чибор.　

…Я открываю свою любимую тетрадь. Она вся испещрена. В ней много записей о Красном Боре. Нередко за несколькими буквами, фамилией, номером части, незатейливым рисунком — целая повесть о жизни человека, которого я знала.　

Из тетради выпал газетный листок. Это «Защитник Родины» — газета 63-й гвардейской дивизии — за 20 февраля 1943 года. Читаю: «В последний час. Наши войска заняли Любошин, Марефу, Обоянь».　

Боевые успехи на участке нашей армии в феврале были куда скромнее…　

Читаю дальше короткие газетные строки. Тамара Леонтьева, Валя Савельева, санинструктор А. Казаков, командир взвода санитаров-носильщиков Берг, повозочный И. Цветков вынесли группу раненых, оказали им помощь и были награждены на поле боя медалями «За отвагу».　

Ценою собственной жизни потушила пожар в землянке и спасла жизнь раненым рядовая Таня Терехова.　

Не забыт газетой и уважаемый в дивизии коллектив медсанбата. Военный журналист А. Ленин рассказал, как старший хирург гвардии подполковник А. П. Алесковский с помощниками боролся за жизнь старшины второй статьи Усанова, раненного в грудь:　

«На соседнем столе уже новый больной. Он ждет помощи. Так от стола к столу, совершая повседневный подвиг, идут эти люди, чей благородный труд достоин признания и восхищения».　

Порывистый ветер распахнул форточку под тяжелой шторой. Заколебались язычки пламени в фонарях. Перед глазами на белой стене, за склоненной головой Стамера, мне видятся руины Красного Бора, знакомые и незнакомые лица. Вот Машенька Дубровская — сандружинница первого батальона 190-го гвардейского полка. Ростом она невелика, глаза озорные, дерзкие, умные. Дубровская упросила разрешить ей поработать с собачьими упряжками. Несколько раз проносилась на них к самой передовой, откуда вывозила раненых… Но чаще всего приходилось руками упорно тащить плащ-палатку или волокушу с ранеными на батальонный медицинский пункт. Случалось, и плакала Машенька от слабости, но своих раненых никому не передоверяла.　

Старшин лейтенант Пирятинский, в прошлом работник милиции, в бою за деревню Мишкино потерял руку. Мария перетянула его плечо жгутом, наложила на кровоточащую культю большую повязку, несколько раз подбинтовывала, добавляя вату. Повязка все краснела, а старший лейтенант все белел, но покинуть роту наотрез отказался. И счастлива была Мария, когда на огневой позиции появился офицер А. К. Баранов, принял командование, и мужественный Пирятинский согласился пойти в санчасть.　

— Если бы еще здесь оставался, — сказала Машенька Баранову, — то изошел бы кровью.　

Вспомнилась мне санинструктор 192-го гвардейского полка Валентина Савельева. Война подошла к ее родной Луге в августе сорок первого, и с тех пор она связала свою судьбу с армией. Строгая к себе, самоотверженная, добрая, она заслужила уважение и любовь однополчан.　

Как-то группа автоматчиков (вместе с ними находилась и санинструктор Савельева) залегла под огнем. Лежать — значило подвергаться смертельному риску. Надо вырваться из зоны обстрела. Это понимала Валентина. А как поднять людей, как заставить их оторваться от земли и смело броситься вперед? Собравшись с духом, она вскочила и, обернувшись к залегшей цепи, отчаянно закричала:　

— Поднимайтесь, ребята, вперед! Иначе погибнем!　

За юной девушкой бросились вперед солдаты с повязками, которые она наложила им своими руками и в тот день, и накануне. Бросились прокопченные в дыму, почерневшие в сражениях бойцы… Раненые не покинули свою роту, а остались в боевых порядках.　

И Валя Иванова, и Мария Железняк, и Валя Савельева, и Оля Шуляева, и другие девушки-медички — участницы этих и многих других боев не считали свои поступки героическими. Они не задумывались над тем, вспомнят ли их имена потомки. Сопричастность к великому делу разгрома врага, угрожавшего чести и независимости Родины, делала их нравственно сильными и потому счастливыми. Это счастье они завещали будущим поколениям.

Кашменский и другие

Уходили из Красного Бора одни боевые части, приходили другие, и медики занимали освободившиеся подвалы и блиндажи, ставили в развалинах потемневшие палатки… Бои тут приняли затяжной характер. Наши войска не имели тогда необходимых сил и средств, чтобы выполнить главную задачу — отрезать мгинско-синявинскую группировку. Но они надолго приковали к небольшой освобожденной территории резервы гитлеровцев, постепенно перемалывая их.　

Весна в тот год была ранней и дружной. Уже в конце февраля снег на дорогах растаял и земля превращалась в месиво; путь, который ранее занимал два-три часа, теперь растягивался до восьми-десяти часов.　

Тогда-то санитарный отдел и создал временную внештатную армейскую конно-санитарную роту из пятнадцати повозок. Повозки пробирались по непроезжим дорогам к местам наибольшего сосредоточения раненых и доставляли их в полковые медпункты, привозили в Колпино.　

Если в начале операции все еще сохранялся принцип военной медицины «эвакуация на себя», что на практике означало: полковая санчасть вывозит раненых из батальонов, а медсанбат забирает раненых из полков к себе, то позже обстановка потребовала несколько нарушить этот проверенный жизнью принцип. Армейский санитарный транспорт высылался непосредственно в район боевых действий и нередко вывозил раненых из полковых медсанчастей в эвакоприемники и в специализированные госпитали, в обход санитарных батальонов.　

Наряду с эвакуацией раненых машинами и повозками решено было подвезти в район Красного Бора по специальной ветке от Поповки мотовоз с несколькими вагонами. Но первая попытка закончилась неудачно. Услышав движение поезда, противник обстрелял его из тяжелых минометов. На следующую ночь поезд прокрался тихо; раненые поджидали его в специальных укрытиях. Капитан Давидовский и помощник Новикова капитан Курков быстро организовали погрузку. Санитарный поезд, минуя эвакоприемники армии, доставил раненых в сортировочный госпиталь к Александро-Невской лавре.　

Однако основным видом транспортировки все же оставались автомобили. И каждый, кто видел, как по непролазной грязи, по разбитым снарядами дорогам, под обстрелом упорно вели санитарные машины военные шоферы, всегда с благодарностью вспомнят и по справедливости оценят их ратный труд.　

Между батальонами и полковыми медпунктами курсировали собачьи упряжки с ездовыми. Они доставляли на передовую боеприпасы, а из рот и батальонных медпунктов увозили раненых. Их было двадцать семь, беспородных собак, объединенных в три взвода: в каждом — девять упряжек. Каждую из них сопровождал ездовой. Случалось, что собаки погибали. Пока ездовой отстегивал погибшую, остальные сбивались в кучу и тихо скулили. Бывало, что ранило или убивало ездового. Тогда собаки сами подвозили раненых в санчасть и тихим лаем давали знать о себе. Выбегут из подвала или блиндажа люди и видят: стоят собачьи упряжки, а на носилках или на волокуше лежат раненые.　

Только за одну красноборскую операцию на собачьих упряжках было вывезено с передовой и доставлено в медицинские пункты 768 пострадавших бойцов　

Боевые действия в районе Красного Бора, начавшись феврале, продолжались с перерывами до 22 марта. Наши войска отвоевали территорию в 70 квадратных километров, которую вражеские батареи продолжали постоянно утюжить огнем.

Из Красного Бора и его окрестностей ушли уже многие, кто сражался здесь в первые дни. Не видно гвардейцев. По пути в другую армию к нам заехал попрощаться начсандив 268-й подполковник Д. И. Банщиков. В санитарный отел явились с докладами начсандивы 13-й и 189-й дивизий майоры Княжский и Сомов. Медики полков этих дивизий заняли пустующие землянки в Красном Бору　

Просматривая оставленные в санитарном отделе списки личного состава медицинской службы 189-й дивизии, я видела знакомую фамилию — Кашменский. Знала этого храбрейшего человека, бывшего старшего врача 247-го артпульбата сражавшегося осенью сорок первого под Пушкином. Как он тогда боролся за каждое место для раненых пулеметчиков в любой машине, которая следовала через Египетские ворота в Ленинград! А сам ушел из Пушкина одним из последних.　

Капитан Ю. Н. Кашменский занял в Красном Бору освобожденные какой-то санитарной частью два просторных подвала. В коробке сгоревшего дома «спрятал» небольшую серую медицинскую палатку.

^{Старший врач 891-го стрелкового полка 189-й стрелковой дивизии военврач 3-го ранга Ю. Н. Кашменский.}

Части 189-й дивизии не сумели далеко пробиться, но от них шло много раненых. Побывав в санчасти 891-го полка этой дивизии, я сама в этом убедилась. Удивилась видя, как долго они сидят и лежат на полу и на носилках в ожидании санитарных машин.　

Я пошла за разъяснениями к уполномоченному начсанарма Г. М. Гольдину. Санитарный транспорт, как оказалось, вышел из эвакоприемника рано утром, но почему-то задержался в пути.　

Кашменский сидел на опрокинутом ящике у стола, накрытого белой простыней. На его бледном, чисто выбритом лице блестели капельки пота. Сняв с правой руки перчатку, он просматривал и подписывал медицинские справки о раненых. Увидев меня, Кашменский недовольно проворчал:　

— Черт знает, что делается! И о чем только думает санитарное начальство? В двух подвалах раненые, и нет ни одной санитарной машины.　

— Скоро должны подойти, — успокоила я его. — Они уже давно вышли из эвакоприемника.　

В это время в подвал спустились санитары, доставившие двух раненых: старшего сержанта с огнестрельным ранением мягких тканей плеча и младшего лейтенанта, раненного в грудь. Сильное кровотечение и одышка делали состояние второго тяжелым. Кашменский быстро подбинтовал грудь младшего лейтенанта специальной повязкой с прорезиненной тканью, а сестра Васильева ввела в вену предплечья хлористый кальций.　

Едва увели раненых, как к санчасти подошли санитарные машины, и эвакуатор эвакоприемника старший лейтенант Михаил Егоров доложил, что из-за повреждения артогнем деревянных настилов санитарный транспорт задержали в Колпине.　

Через короткое время всех, кого надо было увезти, увезли, и врачи А. Балицкий и А. Бонфильд тут же за столами, положив головы на руки, мгновенно уснули, а санитарные инструкторы старшины Петр Асафьев, Василий Сараев и Василий Родин опять собрались в батальоны за новыми ранеными.　

Подходили к концу третьи сутки напряженнейшей работы санчасти, когда в землянку вошел незнакомый военный с генеральскими лампасами. Походил по помещению, посмотрел на раненых, на врачей, не поднимавших глаз от операционных столов. На его замечание о некотором беспорядке в санчасти Кашменский, оправдываясь, довольно резко ответил, что ни он, ни его товарищи не помнят, когда отдыхали в последний раз, и вряд ли могут сказать, какое сейчас время суток. Генерал ничего не ответил, круто повернулся и поднялся по ступенькам вверх.　

Вечером Кашменского вызвал командир дивизии. С тяжелым чувством шел старший врач на КП, в район Поповки, ожидая разноса. Он понимал, что держался с незнакомым генералом не совсем так, как положено. Наверное, надо было ему найти какие-то другие слова…　

Рядом с комдивом полковником П. А. Потаповым Кашменский увидел генерала, утром побывавшего в санчасти. Генерал поднялся навстречу, пожал руку, поблагодарил за службу и ввинтил в его гимнастерку орден Красной Звезды, предложив представить к наградам лучших людей санчасти… Надо ли говорить, что Кашменский с особым рвением выполнил этот приказ.　

— Я слушала Кашменского, и на память пришел его рассказ о том, как он стал медиком.　

В тридцатые годы, закончив десятилетку при Академии художеств, Кашменский ухитрился успешно сдать экзамены в четыре института одновременно: в технологический, коммунального хозяйства, арктический и медицинский!　

— Поступай в любой из них, — серьезно сказал отец. — Только не в медицинский. При твоей рассеянности и легкомыслии это опасно.　

— О, решено! — ответил Юра. — Иду в медицинский.　

Много позже старший библиограф Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина Николай Кашменский из всех врачей признавал только своего сына.　

Вскоре 189-я дивизия тоже ушла из нашей армии. Перед отъездом к нам в санитарный отдел заехал начсандив Евгений Петрович Сомов. Как всегда, увлеченно, с мягким юмором рассказывал он о своих товарищах.　

— В боевой обстановке, — говорил он, — человек как на ладони. Сразу ясно, кто он, можно ли на него положиться. Вот полковые врачи Юра Кашменский и Миша Оглоблин. Оба мужественные, жизнерадостные, отличные военные врачи. Оглоблина в Красном Бору контузило, и его отвезли во фронтовой госпиталь. Но он там не задержался и, умолчав о головокружениях, упросил выписать его. Примчался в свой полк, теперь руководит объединенной санчастью двух полков. Кашменский — редкой храбрости и души человек. Больше чем кто-либо другой он знает работу каждого фельдшера или санинструктора, кому надо помочь, кого выручить. Врачи, подобные Кашменскому, Оглоблину, Тайцу, — люди высокого накала.　

Сам Сомов тоже был из таких людей. Он не покидал Красного Бора во время боевых действий. За медсанбат, расположенный в Усть-Ижоре, был спокоен. Комбат майор Гельман и старший хирург Н. П. Золотухин, знал он, обеспечат полноценную помощь раненым.　

Полковые медпункты в Красном Бору Сомов обходил днем и ночью. Он всегда был в курсе их дел и в трудные минуты помогал им. То, что начсандив разделял со всеми медиками полков трудности и опасности боевой обстановки, подбадривало людей, давало им новые силы.

Товарищ Валя

На земле Красного Бора храбро воевали батареи 690-го истребительного противотанкового полка. Они появлялись то под Чернышевом, то под Поповкой, то под Поркузи, огнем своих пушек поддерживали наступление наших подразделений.　

Широкой известностью в полку пользовалась санитарный инструктор одной из батарей, в прошлом выпускница Индустриального института, талантливый инженер-механик Валентина Пальчевская. Весной сорок второго ее, сандружинницу фронтового госпиталя, направили наконец после ее долгих просьб в действующую армию. В феврале сорок третьего она со своей батареей пришла в Красный Бор. Тогда-то и состоялось наше знакомство. Старший сержант медицинской службы, высокая девушка в прохудившихся кирзовых сапогах и шинели в дырочках от минных осколков, удивила меня отличным знанием кратчайших тропок и дорожек ко всем медицинским учреждениям Красного Бора.　

^{Санинструктор батареи противотанкового артиллерийского полка В. В. Пальчевская (Иванова).}

Батарея, в которой служила Пальчевская, почти всегда била прямой наводкой. Сколько мужества, стойкости требовалось при этом! И Валентина все время была среди своих боевых друзей. Она перебегала от одного орудия к другому, помогала батарейцам, подносила снаряды, перевязывала раненых. В часы, свободные от боя, строчила коротенькие письма от имени раненых однополчан.　

В одном из боев, когда у орудия остались в живых лишь командир взвода Петр Валахов и самый «маленький» на батарее Коля Виноградов, к ним пришла Пальчевская. Еще один разрыв снаряда — и всю тройку засыпало мерзлой землей. Их откопали шедшие следом пехотинцы 13-й дивизии. Потерявшего сознание, контуженного Валахова санинструктор, собрав последние силы, оттащила в укрытие, затем проводила в госпиталь. Валентина, страдая от шума в ушах и нестерпимого гула в голове, вернулась к своим батарейцам в Красный Бор.　

В одну из ночей, когда беспорядочно и тревожно взлетали осветительные ракеты над передним краем, в просторном блиндаже, где отдыхали артиллеристы, распахнулась дверь. Пальчевская осторожно спускалась по ступенькам, держа в руках большой самовар.　

— Подъем! Чай будем пить, — услышали бойцы знакомый голос Валентины.　

— Вот так Валя! — в восхищении развел руками пожилой боец Тупкин, причмокнув от удовольствия. — Совсем наш самовар — вятский.　

Пили чай из самовара и были счастливы. Много ли надо бойцу на передовой, чтобы почувствовать себя счастливым. И эту радость, пусть минутную, принес добрый человек — Валя, общая любимица.

А под утро ее вызвали во второй расчет к раненым. Она идет узкой дорогой, прислушиваясь и вглядываясь. Ночью трудно ориентироваться даже в знакомых местах. Кое-где постреливают с деревьев замаскированные «кукушки» — окраина поселка еще у гитлеровцев. Внезапно доносится приглушенная чужая речь. Валя замирает у дерева — рука потянулась к «лимонке». Девушка поняла, что в темноте спутала дорогу.　

Голоса отдаляются и затихают. Валя медленно отползает назад, возвращается на тропу, то и дело проваливаясь в воронки, выходит наконец к расчету.　

— Как ты добралась? — с удивлением спрашивают ее.　

— Пустяки, — отвечает Валя. — Что, серьезно ранен Осипов?　

Только перевязав и отправив бойца, девушка стаскивает прохудившиеся сапоги. Но просушить их все равно негде…　

В девятом часу утра багряное солнце медленно поднялось над горизонтом. Начинался новый фронтовой день. Валентина отправилась за пополнением в штаб полка. Ее обязанности ежедневно расширяются. Этому, наверное, способствуют и ее открытый, общительный характер, живой ум и знания, вызывающие уважение у артиллеристов, — как-никак инженер!　

Когда Валя отлучилась из батареи, повар затопил походную кухню. Легкий дымок пробил себе дорогу между деревьями и чуть поднялся над поредевшим лесом. Сразу же ухнул тяжелый снаряд — «засекли». Разрыв — и вместо землянки глубокая яма. Долго сокрушались подбежавшие бойцы, откопав в яме санитарную сумку, сплющенный самовар. И сообщили в штаб: при прямом попадании погибла санинструктор Пальчевская…　

А Валя в это время спокойно шла, не подозревая о случившемся. Внезапно начался минометный обстрел. Она залегла за бугорок. Осмотрелась. В нескольких шагах от нее лежали раненые бойцы. Немцы методично бросали мины туда, где шла тропа и где теперь зияли черные ямы. Валя посмотрела на часы — засекла время. Стреляли каждые пять минут. Нужно уложиться. Сняла шапку, шинель, ремень, потуже заколола тяжелые косы и рванулась вперед.　

Только пять минут… Резким движением сильных натренированных рук Вали подхватила одного раненого. Это был боец 1-го дивизиона Латыпов. Перетащив его за кочку, девушка упала ничком в мягкую, перемешанную со снегом землю. За поваленным забором разорвалась мина, взлетели комья земли и осколки. Валя вновь бросилась к бойцам и вернулась еще с одним раненым.　

Вскоре спасенные ею воины были доставлены в полковую санчасть. Валя же продолжала свой путь. На батарею она вернулась с пополнением. Радость товарищей при виде ее, живой и невредимой, трудно передать.　

— Суждено тебе долго жить, товарищ Валя, — сказал ей тихо Тупкин, — Вот только… самовар жаль. Мало им попользовались.　

Через несколько дней стаял снежный покров, обнажив почерневшую, исковерканную снарядами и бомбами землю. Дороги расползлись, превратились в густое месиво, в котором беспомощно буксовали машины.　

27 февраля получили приказ взять Саблино.　

В ту ночь танкетки вывели батарею вправо от Московского шоссе и оставили ее прямо в открытом поле. За этим насквозь простреливаемым клочком земли, за опушкой леса были враги. Противник открыл по батарее ураганный огонь.　

Валентина — единственный медик на этом поле боя — оттаскивала раненых в ямы и воронки. Девушку оглушило, она плохо слышала, движения ее были автоматическими. А кругом падали товарищи. Перевязывая кого-то, Валя почувствовала, что ей в сапог будто налили кипятку. Это была ее кровь — рядом разорвалась воздушная мина «малютка». Валя туго затянула ногу бинтом.　

Налетели самолеты. На батарею посыпались бомбы. Валя потеряла счет времени. После каждого налета она погружалась в кратковременный сон, привалившись к земле в какой-нибудь из ям, чтобы, заслышав шум мотора и свист падающих бомб, снова ползать по полю, спасая товарищей. Так прошел этот запомнившийся на всю жизнь день. К ночи оставшиеся в живых с горьким чувством утраты хоронили павших.　

Много было еще боев в районе Красного Бора. Не раз участвовала в них батарея и ее бессменный санинструктор товарищ Валя. Она спасла немало бойцов из бригады морской пехоты. Среди них был командир взвода разведчиков. Тяжело раненный в бедро, он пролежал в снегу трое суток. Когда Валя обнаружила его, он попросил пить. И котелок красновато-зеленой воды из воронки, принесенный Валей, чуть не стоил ей жизни: пуля, просвистев над ухом, скользнула по каске. С трудом отодрав примерзший к земле дубленый полушубок командира, девушка оттащила разведчика к санитарному фургону.　

Наступила весна. В марте немцы стали обстреливать Красный Бор из тяжелой артиллерии и шестиствольных минометов. Не стало бора, не стало берез и сосен. Дороги развезло окончательно. Бойцы страдали от простуды, одолевала сырость. К людям, спавшим в землянках на ящиках, под утро подбиралась вода. Согревать пищу было негде. Ее доставляли в термосах, нередко ценою жизни.　

В конце марта бои в районе Красного Бора затихли. А в мае санинструктор Пальчевская была отозвана на свой завод «Русский дизель».　

Работая инженером, она еще долго в мыслях оставалась среди своих товарищей в траншеях, в медсанбате 13-й стрелковой дивизии, где служила ее подруга черноокая Марийка. Марийка до войны была учительницей. Девушки встретились в армии, подружились.　

^{Сандружинница 13-й стрелковой дивизии Мария Гендлина. Погибла в Красном Бору в марте 1943 года.}

По предложению Валентины завод взял шефство над дивизией. Седьмого ноября инженер Пальчевская приехала вместе с рабочими в Красный Бор. Ей были знакомы каждая тропинка, каждый бугорок.　

Осенний день. Ветер разгоняет рваные тучи, мокрыми хлопьями идет снег. Над головами пролетают мины. Валя встревожена: где-то на пути к Колпину задержались самодеятельные артисты из медсанбата. С ними ее подруга…　

Вскоре выяснилось: Марийка Гендлина убита осколком мины…

В жизни Пальчевской было все: и большое счастье, и большое горе, и так они переплелись, что отделить одно от другого невозможно.　

Нередко, когда приходилось трудно, Валя вспоминала окопы и землянки Красного Бора, залитые талой водой, и своих товарищей, живых и павших. И тогда ее беды и невзгоды казались ей мелкими, будничными, преодолимыми.　

…Мы встретились в Ленинградском Доме офицеров на торжественном собрании, посвященном двадцатилетию снятия блокады.　

В памяти ожили события тех дней, и, как наяву, предстали перед нами Красный Бор и люди, которых теперь нет среди нас: военфельдшер Леша Никифоров, медицинские сестры Марийка Гендлина и Таня Гаджа, командир взвода батареи Артем Чурилов, командир взвода разведчиков-саперов Саша Турыгин и многие-многие другие.　

Жизнь отпустила ей еще два десятилетия. Она провела их в неистовом горении. Ее интересовали и научные проблемы, и изобретательство, и преподавательская деятельность в Институте точной механики и оптики. Любила встречаться с друзьями — ветеранами войны, помогать им.　

И еще. Она очень любила сына, дочь, внуков.　

А это не такой уж малый след, оставленный женщиной на земле.　

…Красный Бор, Красный Бор! Еще не сложены о тебе песни, не воспеты подвиги живых и павших за тебя.

Батистовый платочек

Она приходила поутру к своим подопечным в белоснежном, наглухо застегнутом халате и накрахмаленном колпачке, с неизменным кружевным платочком в нагрудном кармане. От всей ее стройной фигуры, красивого женского лица, карих глаз и ослепительно белозубой улыбки веяло чем-то очень домашним. У нее небольшие смуглые сильные руки, чувствительные пальцы, и ни один мускул лица не дрожал, глаза смотрели внешне бесстрастно, когда сердце сжималось от чужой боли…　

Раненые любили своего врача и радовались ее приходу. И мало кто знал, как тяжело ей было жить и работать, какие душевные муки она испытывала, как старалась силой воли преодолеть развивающийся тяжкий недуг. Невезучая Александра Степановна Сивак! Обязательно попадет под бомбежку или артиллерийский обстрел. Или ее ранит, или чаще — контузит. Ей только тридцать пять лет. Мозг сверлят мысли, одна горше другой. Она гонит их прочь, но кровяное давление, о котором она беспокоится, не слушает ее приказа. Это плохо. Нужно «комиссоваться», как уговаривают друзья и строго требует начальство. Однако уехать на Большую землю теперь, после всего пережитого в Ленинграде, оставить своих товарищей, друзей? Сивак понимает, что не уедет, попросту не сможет уехать. Она знает, как важно настроить себя на рабочую волну, увлечься любимым делом, — тогда не чувствуешь болезни. Так внушала себе женщина, но душу тревожили сомнения.　

— Вы думаете, это пройдет? — спрашивала врач с мучительной тоской у своего коллеги.　

— Все постепенно пройдет, Александра Степановна, сгладится, но нужно время, какой-то срок после контузии. Придется пить снотворное, бром, стараться забыть, не вспоминать… — Старый врач пристально посмотрел в ее блестящие большие глаза и, отвернувшись, закашлялся.　

— Вы правы, я сделаю все, что в моих силах…　

Она подошла к раскрытому окну. Порывистый ветер раскачивал деревья, гнал низкие тучи. После теплого грозового дождя оделся зеленой листвой, помолодел старый сад. Над Невой кричали чайки. Шла ленинградская весна 1943 года.　

^{Старший специалист стоматологической группы усиления 55-й армии майор медицинской службы А. С. Сивак.}

Кто хоть раз в жизни, в тяжкие военные годы, видел огнестрельные раны лица, тот никогда их не забудет. Мысль об уродующих лицо рубцах и разбитых надеждах удручала даже очень сильных людей. Раненных в лицо окружали очень разные люди. Молодые и пожилые, мужчины и женщины, но равнодушных к их физическим и нравственным страданиям не было.　

Я хорошо помню свою предпоследнюю встречу с А. С. Сивак весной сорок третьего.　

Трудная операция близилась к концу. После тщательной хирургической обработки обширной раны ротовой полости доставленному из Красного Бора пулеметчику врач создала опору для поврежденной осколками челюсти, закрепив под ней металлическую шинку. Раненого, еще спящего под наркозом, сестры А. Роосон и А. Щур повезли на каталке в палату.

Сивак сняла маску с лица и провела ею по влажному лбу и набрякшим векам. Заметно было, как в последнее время спала она с лица, как залегли под глазами глубокие тени.　

Недалеко от госпиталя тяжело ударил снаряд, раскатился эхом по саду. Александра Степановна отпрянула от окна и, побледнев, опустилась в кресло-качалку. Некоторое время она сидела молча, закрыв глаза, охватив руками голову.　

«Надо еще раз попытаться уговорить Сивак уехать из Ленинграда», — подумала я. Будто прочитав мои мысли, врач сказала:　

— Я никуда не уеду. Минутная слабость. Боль в голове и в сердце. Это все последняя контузия…　

Сивак решительно встала, оправила примятый халат, вытерла холодный пот со лба батистовым платочком и прошла в палаты. Она обходила раненых одного за другим, внимательно и настороженно вглядываясь в их лица, поправляя повязки. Они были ей дороги, близки, как творение ее рук, как плод многих бессонных ночей и дней, когда для рассуждений не оставалось времени и всякое промедление для раненого было смерти подобно. У крайней кровати она задержалась. Молодой парень с забинтованным лицом что-то бормотал, всхлипывая, комкал смуглыми небольшими руками солдатское одеяло.　

— Что с тобой? Тебе больно?

Он отрицательно покачал головой.　

— Не тужи, парень, не расстраивайся. Я написала твоим родным о ранении. Потерпи немного, и ты получить письмо. Оно обязательно будет хорошим, добрым. Тебя не забыли. Разве может быть иначе? — Она села на край кровати и поправила ему повязку. — Челюсть срастется. Все пройдет, заживет. Вот контузия, да еще не одна, много хуже, тяжелее, — добавила она тише.　

— Верно вы говорите, товарищ военврач, — отозвался с дальней койки раненый. Широкий, еще не окрепший рубец перекашивал лицо и кривил рот иронической усмешкой. — Вот у нас в селе такой случай был… — И пошел разговор о любви и верности, который вспыхивал всякий раз, когда для этого возникал малейший повод. Врач, надавливая пальцем назойливо польсирующую вену на виске, вышла из палаты.　

…В третьем часу ночи по лестницам госпиталя шагал через ступеньки высокий майор с окладистой седеющей бородой. Это был старший специалист группы усиления хирург И. А. Аптекарь.　

— Я пришел вас сменить пораньше, Александра Степановна.　

— Но ведь сейчас два часа ночи, — удивилась Сивак.　

— Что за беда. Не спится старику. Я поработаю, а вы отдохните. Усните крепко, спокойно. Я заговорил все снаряды, ни один сюда не прилетит, — хитро улыбался старый врач, поглаживая бороду и щуря карий глаз. Сивак благодарно сжала его руку и ушла к себе, легла на узкую кровать у печки, прикрывшись шинелью.　

На смену ночи приходит раннее майское утро. Светлеет на востоке небо. В комнату проник солнечный луч, прилег зайчиком на стеклышко ее часов, перебрался на смоляные блестящие волосы, задержался на алой эмали ордена и нашивках за ранения. Тихо стучит метроном.　

Три часа пополудни 2 мая 1943 года. В этот весенний праздничный день обстрел осажденного города показался особенно жестоким.　

…В большой армейский госпиталь, принимавший раненых в школе у завода «Большевик», Первомай пришел ранним утром. Накануне в комнате комиссара госпиталя допоздна затянулось совещание. Все судили и рядили, как лучше распределить посылки, полученные со всех концов страны для раненых.

— Что тут мудрить? Все посылки вскрывайте и подряд одаривайте. Вручайте письма, фотографии, особенно будьте внимательны к тем из раненых, у кого погибли родные, кому никто не пишет, — посоветовал замначсанарма полковник И. В. Павлинов.　

Днем Первого мая врачи и политработники тепло поздравили раненых, роздали посылки. После раннего ужина собрались на праздничный концерт.　

И вот наступил второй день Первомая. Внезапно в праздничную передачу включился тревожный стук метронома.　

— Внимание, внимание, район подвергается артиллерийскому обстрелу!　

Последние слова заглушили взрывы на проспекте Обуховской Обороны. Снаряд разорвался на улице, попал в здание больницы завода имени В. И. Ленина, где работал полевой хирургический госпиталь.　

Раненые на улице. Раненые и убитые в госпитале. Вражеская батарея расширяет зону обстрела и переносит его на массивное здание школы, где работает госпиталь для легкораненых. Взрывной волной рвет часть крыши, стекла, рамы. Из палат, стуча костылями и палками, выходят раненые. Со столов слетает посуда.　

На третий этаж взбежал начальник госпиталя майор И. В. Шеремет:　

— Всем вниз, немедленно уходите в бомбоубежище. Госпиталь в квадрате обстрела. Уносите лежачих!　

Начальник приемного покоя капитан Нина Леничева понеслась по этажам.　

— Быстрее, быстрее спускайтесь в подвал, там безопасно, — уговаривала она.　

В одной из операционных, расположенных на третьем этаже, только что закончилась операция. Хирург А. Г. Мусин послал сестру в бомбоубежище, но сам туда не торопился. В операционную вбежал Борис Аксенов — хирург из группы усиления.　

— Мы тебя ищем, ты жив? А что это у тебя?　

— Осколок, Боренька, и даже горяченький. Весит грамм двести, — Мусин покачал головой и положил теплый осколок в карман халата. — Отделались легко, осколок стекло пробил и на стол упал, а что же касается подвала, то кто его знает, где тебя найдет такая штуковина. Ты же знаешь, я — фаталист! Вот в гражданскую войну, помню, был такой случай…　

Аксенов прорычал что-то и за рукав потащил «фаталиста» в коридор.　

Обстрел района продолжался. Опустели верхние этажи. Весенний свежий ветер хозяйничал в палатах и коридорах, крутил обрывки бинтов и ватные шарики, играл цветными флажками. В подвале много раненых. В нескольких хорошо оборудованных перевязочных и операционных работают хирургические бригады. В небольшом помещении принимает раненных в лицо Александра Степановна Сивак.　

Раненые поступают непрерывно. Их несут и ведут с улицы и из соседнего госпиталя, попавшего в беду.　

Грохнул где-то близко снаряд. Сивак тихо охнула, присела на край стула, зажмурила глаза. Мучительно заныл затылок, будто перевернулось сердце. «Никто не должен заметить, никто. Сейчас же работать. Немедленно работать». Она беззвучно шевелит губами, приказывая себе успокоиться. Решительно встала, прикрыла взмокшее лицо марлевой маской и подошла к столику с инструментами.　

— Внимание, внимание, артиллерийский обстрел продолжается!　

В подвал внесли молодого паренька, подобранного на улице. У него рассечена губа, в горле клокочет. Его положили на стол, сняли куртку, ботинки. К нему подошла Александра Степановна. На ее бледном лице крупные капли пота. На виске жарко пульсирует предательская венка.　

Внезапно сильный удар и грохот потрясли подвал. Вздыбился пол, воздух наполнился терпким дымом и гарью. Тревожно закачалась и замигала операционная лампа. Потом новый грохот — и гнетущая тишина и мрак.　

— Спокойно, товарищи! Всем оставаться на местах! Сейчас будет свет! — Голос начальника госпиталя был властен и спокоен.　

Слабо, вполнакала, загорелась лампочка. Ее тусклый свет выхватил из висевшей пыльной завесы расколотый пол, распростертую на нем женщину в белом халате. Возле нее лежал кружевной батистовый платочек…　

Через несколько дней госпитали сменили адреса. Многих раненых выписали для долечивания в батальон выздоравливающих, отправили в запасной полк. Оттуда они снова ушли в войска, готовые к новым битвам и сражениям. Были написаны и отправлены сто одно скорбное извещение о гибели солдат в разные концы страны. Только в них не было сказано, что погиб солдат не на ноле боя, а при артиллерийском обстреле госпиталя на проспекте Обуховской Обороны.　

Вернулась к работе челюстно-лицевой хирург Сивак, едва оправившись после тяжелой контузии.　

Пришло теплое ленинградское лето. Новые задачи вставали перед войсками Ленинградского фронта. Близились дни полного освобождения Ленинграда, его пригородов, высот, откуда вражеские батареи посылали смерть на город.　

Телесные раны заживают быстрее. Иногда остается лишь тонкий линейный рубец. Душевные раны сохраняются всю жизнь, они лишь чуть-чуть затягиваются, и каждое прикосновение к ним болезненно, оно рождает множество мучительных воспоминаний.　

Миновали десятилетия. Память удержала первомайский концерт 1943 года, блестящие глаза солдат, мягкий южный говор задумчивой Сивак, подвал, наполненный человеческими страданиями, и стройную большеглазую девушку врача Нину Леничеву, погибшую вместе с ранеными…　

После войны я разыскала Александру Степановну Сивак. Контузии и развившаяся гипертоническая болезнь не прошли бесследно. Темные глаза ее потускнели. Счастье трудиться в послевоенном мире растаяло для нее, как мираж. Лишь пальцы остались прежними. Тонкими, нервными. Пальцы складывали и расправляли тонкий батистовый платочек…