Письма к Малькольму.

III

Скажите на милость, неужели и ты? Стоило мне возразить против сравнения молитвы с ухаживанием за собственной женой, как ты принимаешься ворошить старый вздор о «святости» секса, читая мне мораль, словно манихею. Я знаю, в наши дни одного упоминания о сексе бывает достаточно, чтобы завести публику, но я надеялся, что ты не из их числа. Разве я не ясно объяснил, что не согласен с твоим сравнением только из–за его беспечной самонадеянности?

Я не возражаю против «секса» и не защищаю его. Сам по себе он не более нравственен или безнравственен, чем питание или земное притяжение. Другое дело — сексуальное поведение людей. Как и в экономике, политике, земледелии, семье, люди иногда ведут себя здесь хорошо, а иногда плохо. И сексуальные отношения, если они законны (то есть согласуются с верой и любовью), подобно другим чисто природным вещам («едим мы или пьем», как говорит апостол), могут осуществляться во славу Божию и тогда быть священными. Опять–таки иногда это происходит, иногда нет. Может быть, именно это и пытался объяснить бедный епископ Вуличский [12]. В любом случае, что тут прибавить? Давай не отвлекаться: люди передовых взглядов умудрились сделать эту тему жутко нудной — никогда бы не подумал, что такое возможно. Бедная Афродита! Они почти стерли у нее с лица гомеровский смех.

Наверное, я и сам зря отвлекся, упомянув о молитвах к святым. Я вовсе не собирался об этом спорить. В их защиту есть такой богословский довод: если можно просить о молитве живых, почему нельзя просить умерших? Но есть и серьезная опасность. Нередко глупо уподобляют Небеса земному суду, где оборотистые просители пускают в ход нужные связи, отыскивают лучшие «каналы» и примыкают к наиболее влиятельным группировкам. Сам я этого не делаю и делать не собираюсь, но кто я такой, чтобы судить других? Надеюсь лишь, что в англиканской церкви не вздумают никого канонизировать. Можно ли вообразить лучший рассадник новых разделений между нами?

Утешает одно: в то время как среди христиан нет единодушия в вопросе о разумности и даже правомерности молитв к святым, молиться вместе с ними нам разрешено — «со ангелами и архангелами и всеми небесными силами». Поверишь ли, только недавно я включил эти слова в свои молитвы, украсив ими, как гирляндой, «да святится имя Твое». Это, кстати, иллюстрация к тому, что я говорил на прошлой неделе о «готовых» молитвах. Все они напоминают одну. Я понял, что это добавление очень важно. Никто и никогда его не отрицал (теоретически). Но совсем другое дело осознать это в нужный момент и пожелать, чтобы твое слабое чириканье соединилось с голосом великих святых и (мы надеемся) дорогих нам усопших. Они могут заглушить дурное и подчеркнуть хорошее, даже если хорошего почти нет.

Ты скажешь, что между общением святых в моем понимании и настоящей молитвой к святым мало разницы. Тем лучше, если так. Мне подчас ясно видится воссоединение, захлестнувшее нас гигантской нежданной волной, — быть может, в миг, когда официальные представители еще будут считать его невозможным. Споры обычно нас разделяют, дела порой соединяют.

Говоря о молитве без слов, я совсем не имел в виду что либо столь же возвышенное, как «молитва тишины» у мистиков [13]. И в слова о необходимости быть «в отличной форме» вкладывал не только духовный смысл. Состояние тела тоже важно: по–моему, можно находиться в состоянии благодати и очень хотеть спать.

Кстати, я полностью с тобой согласен — ни один нормальный человек, у которого есть возможность планировать день, не отложит основные молитвы до того часа, когда пора ложиться, часа явно худшего для всего, что требует сосредоточенности. Беда в том, что у тысяч людей, к сожалению, этой возможности нет. Даже нам, счастливцам, это не всегда удается. Если день сильно загружен, я стараюсь выкроить для молитвы любые время и место — пусть очень неподходящие, — только бы не отодвигать ее напоследок. Если предстоит поездка (а в конце ее, скажем, неприятная встреча), я скорее помолюсь в переполненном поезде, чем стану дожидаться полуночи, когда ты добираешься до своего номера с пересохшим горлом, головной болью и путающимися мыслями. В менее занятые дни годятся скамейка в парке или небольшая улочка, где можно прохаживаться взад–вперед.

Один человек, которому я все это объяснял, спросил: «А почему бы вам не заходить в церковь?» Отчасти потому, что девять месяцев из двенадцати там замерзаешь от холода. Кроме того, мне не везет на церкви. Не успею я войти и собраться с мыслями, как что–то происходит. Или начинают играть на органе. Или вдруг появляется благочестивая дама в калошах, с шваброй, ведром и щеткой и начинает возиться с цветами в вазах или выбивать пыль из подушек, на которые становятся коленями. Конечно, спаси ее Господь, «труд — это молитва», ее молитва делом может стоить десяти моих обычных. Но мне–то от этого не легче.

При молитве в незнакомом месте и в непривычное время на колени, конечно, не встанешь. Думаю, это плохо, ведь в молитве должны участвовать как душа, так и, слава ему, тело. Мое тело не раз меня ставило в затруднительное положение, но сам я ставил его в такое положение еще чаще. С послушным воображением желания не создавали бы столько проблем. Хорошо, что это не так, — если бы не тело, нам никогда бы не постичь все величие Божией славы, которую мы воспринимаем через чувства. Ведь животным это неведомо, а ангел, наверное, чистый разум. Они понимают цвет и вкус лучше наших прославленных ученых, но есть ли у них сетчатка и нёбо? Мне кажется, что красота природы — тайна, которую Бог открыл только нам. Возможно, это было одной из причин, по которым мы сотворены и по которой так важно учение о воскресении тела.

Но я опять отвлекся. Может быть, мешает неснятое обвинение в манихействе. Становиться на колени, конечно, хорошо, но есть вещи поважнее. Лучше молиться сосредоточенным сидя, чем полусонным на коленях. После остеопороза я вообще почти нигде не могу встать на колени.

От одного пастора я как–то услышал, что прекрасное место для молитвы — вагонное купе (если ты в нем один). «Внимание рассеивается настолько, насколько нужно». Когда я попросил его объяснить, он ответил, что немного внешних помех желательно, ибо полная тишина и уединение открывают человека для помех внутренних. Про себя я бы так не сказал, но представить себе это вполне могу.

Сына Джонсов зовут Сирил. Хотя не знаю почему, молясь за других, ты обязательно хочешь звать их не по фамилии, а по имени. Я уверен, что фамилии Богу тоже известны. Многие люди попадают в мои молитвы только как «старик из Кру», «эта официантка» или даже «тот человек». Их имена можно позабыть или не знать вообще, но все же помнить, как они нуждаются в том, чтобы за них молились.

На следующей неделе написать не получится. В самом разгаре будут экзамены.