IX

Слава Богу. Какое заблуждение! Или, если выразиться зловеще, — какая репетиция! Всего сутки минули с тех пор, как я получил телеграмму от Бетти, и вот уже кризис кажется до смешного далеким. Как на море. Стоит обогнуть мыс — утихнет волнение, и ты не заметить, как он скроется из виду.

Теперь о твоем письме. Меня совсем не удивляет, что ты в унынии вместо радости. Это не неблагодарность, а просто усталость. Разве ты не впадал порой в апатию даже в эти страшные дни по той же самой причине? Тело, хвала ему, не всегда дает нам физические условия для душевного волнения.

Конечно, несложно понять, как ученики могли записать гефсиманскую молитву, если они в это время спали и ничего не слышали. На произнесение записанных ими слов едва ли потребовалось больше трех секунд. Он отошел от них недалеко, «на расстояние брошенного камня» [30]. Вокруг стояла ночная тишина. И мы можем не сомневаться, что Он молился вслух. Помнишь, как удивился несколько веков спустя живший в намного более утонченном обществе св. Августин, обнаружив, что св. Амвросий читает про себя и расслышать слова невозможно, даже подойдя вплотную. Засыпавшие ученики уловили начальные слова молитвы и записали их как единственные.

В 24–й главе Деяний Апостолов есть довольно похожий случай. Чтобы обвинить апостола Павла, иудеи наняли профессионального ритора по имени Тертулл. Если я правильно сосчитал, его речь в том виде, как она приведена у Луки, состоит из восьмидесяти четырех греческих слов. Восемьдесят четыре слова — это немыслимо мало для греческого юриста в столь важном вопросе. Возможно, перед нами конспект? Но сорок слов там уходит на вводные любезности судье, которые при подобной сжатости следовало бы опустить. Как все произошло, догадаться несложно: св. Лука — великолепный рассказчик, но никудышный репортер. Сначала он пытается запомнить и записать всю речь verbatim. Ему удается воспроизвести некоторую часть вступления (стиль сомнений не вызывает, это речь профессионального ритора), но вскоре он терпит неудачу — остаток представлен смехотворно кратким резюме. Лука не сообщает, в чем дело, а нам кажется, что он приписывает Тертуллу заведомо непрофессиональные действия.

Как ты говоришь, проблемы, которые возникают, когда молишься за дорогого человека, — не абстрактные и не философские, они зарождаются изнутри самой веры. По крайней мере, так у нас с тобой. Мы уже давным–давно согласились: если наши молитвы вообще услышаны, они услышаны еще при сотворении мира. Бог и действия внеположны времени. Связь между Богом и человеком возникает иногда не для Бога, а для человека. Если ход событий переделывается (как это предполагает само понятие молитвы) связи со свободными молениями людей, эта переделка должна быть укоренена от начала в едином творческом акте. Бог слышит наши молитвы — не говори «услышал», иначе ты подчинишь Его времени — не только до того, как мы их произнесем, но даже до того, Он сотворил нас самих.

Реальные проблемы — в другом. Верим ли мы, что подлинные причины — именно наши молитвы (или некоторые из них)? Если эти причины — не магические и, в отличие от заклинаний, на природу прямо не влияют. Может быть, они влияют на природу через Бога? Тогда получится, что они влияют на Бога. Но мы верим, что Бог беспристрастен. Всякая теология отвергнет мысль о возможности таких дел, где человек — причина, а Бог — следствие.

Бесполезно отвечать эмпирически, приводя примеры поразительных ответов на молитву (хотя мы с тобой знаем странные случаи). Нам ответят, и вполне разумно, что post hoc и propter hoc — вещи разные. То, о чем мы молимся, случилось бы все равно, и наша молитва ни при чем. Если поступок ближнего удовлетворяет нашей просьбе, он не обязательно вызван ею. Человек делает то, о чем мы просим, но, возможно, сделал бы и без нас. Иные циники скажут, что никогда еще женщина не выходила замуж потому, что мужчина сделал ей предложение, она сама побуждает его к этому, ибо решила стать его женой.

В этих человеческих ситуациях мы верим (когда верим), что наша просьба — причина или одна из причин поступка, так как мы хорошо с человеком знакомы и представляем себе, каков он. Конечно, для установления причин мы не проводим научные опыты, контрольные эксперименты и прочее. Точно так же мы верим (когда верим), что связь между нашей молитвой и событием не простое совпадение, так как имеем определенное представление о том, каков Бог. Об этой связи говорит только вера. Никакие эмпирические доказательства здесь невозможны. Даже чудо, если оно произошло, «могло бы случиться так или иначе».

Опять–таки, в самых личных отношениях с людьми мы почти всегда чувствуем, что причинно–следственными категориями происходящее не исчерпывается. В настоящем «предложении», не в старомодном романе, очень трудно сказать, кто причина, а кто — следствие. Какая из капель на оконном стекле хочет соединиться с другой?

Еще меньше годится применять строго причинное мышление к отношениям между Богом и человеком. Я имею в виду не только молитву, но и все, что происходит на грани, на таинственной точке соединения и разделения Абсолютного с производным.

Одна попытка точно определить, что там случается, породила спор о благодати и свободе воли. Заметь, Писание лишь касается этой проблемы. «Со страхом и трепетом совершайте свое спасение» — чистейшее пелагианство. Но почему? «Потому что Бог производит в вас и хотение и действие» — чистейшее августинианство. Видимо, нам мешают предпосылки: мы по–мирскому полагаем, будто божественное и человеческое действия взаимно исключают друг друга, как бывает у людей. Будто к одному и тому же действию нельзя применить слова «Бог сделал это» и «я сделал это», каждый внес свою долю.

Мы должны, наконец, допустить двустороннее движение в точке, где все соединяется. На первый взгляд, ничто на свете не звучит пассивнее, чем «быть сотворенным». Разве это не значит, что когда–то нас не было? Но для нас, разумных созданий, быть тварью — значит и «быть действующей силой». У нас нет ничего, кроме того, что мы получили. Но часть полученного — сила быть чем–то большим, чем просто восприемник. Мы, несомненно, проявляем ее главным образом через грехи. Но это только подтверждает мою мысль, ибо Бог грехи прощает. Он бы этого не делал, если б мы их не совершали. «На что и милость, как не на то, чтоб стать лицом к вине?» [31] В этом смысле действие Божие — следствие нашего поведения, оно обусловлено и вызвано им. Значит ли это, что мы способны «влиять» на Бога? При желании можно сказать и так. Тогда придется перетолковать «бесстрастность», чтобы она это допускала! Ведь мы знаем, что Бог прощает намного больше, чем позволяет «бесстрастность». Я бы даже сказал, что прежде всех миров Его провиденциальный и творческий акт (все они заключены в одном) берет в расчет все ситуации, которые вызовут поступки Его тварей. А если Он учитывает наши грехи, то почему не сказать, что Он учитывает и наши просьбы?

Загрузка...