Письма моей памяти

ПОГРОМ 7 НОЯБРЯ

Жуткую новость принесла Дина Голанд. Она услышала, что немцы оцепляют Немигу. Все поняли — начался погром.

Мрачной стариной пахнуло от этого слова — погром. Знали мы его по книжкам, по рассказам дедов и бабушек.

И вот ожило зловещее слово.

— Надо скорее прятаться,— испуганно говорит Дина.

Мама озирается по сторонам.

— Где бабушка?

Ее нет, куда-то пошла.

Мама велит собираться. Берегом реки крадемся к мосту. Без желтых меток, в платочках мы похожи на сельских жителей. Блуждаем по Торговой, по Бакунина мимо церкви.

— Пойдем к Тоне, может, пустят,— уговариваю я маму. (Тоня— паша бывшая соседка. )

Мама раздумывает:

— Они живут возле самого пекла… Сами напуганы…

Да, действительно Тоня со своей мамой, Дарьей Степановной, живут на Школьной, у Немиги. Когда на той ее стороне, где гетто, убивали людей, Тонина семья все видела.

Нам некуда деться. Почему-то, как пришпиленные, бродим около гетто. Останавливаемся возле бани, поднимаемся к больнице, снова Торговая, снова Бакунина.

Идет дождь. Мы вымокли до нитки. Дрожим, ежимся от холода.

— Пойдем к Тоне,— прошу я.

Мама вспоминает добрую, душевную Дарью Степановну, соглашается:

— Попросимся погреться.

Спешим туда, где живет Тоня. Стучимся в дверь. На пороге Дарья Степановна, Тоня. Страх, слезы в глазах. —

Тонина мама молча захлопывает перед нами двери. Долго стоит в ушах этот, больно отозвавшийся в сердце грохот.

…Идем чуть ли не в конец города на Грушевскую. Там живут Гурские. Владимир Феофилович до войны лечился у мамы.

— Это удивительные люди. Они обогреют, накормят, а может, и спрячут нас,— говорит она.

…Как тепло, как хорошо на печке! Сытый кот то трется в ногах, то соскакивает на пол. Ластится к нам.

— Вот даже кот ходит на свободе, а мы. ,,— совсем не по-детски говорит Инна.

Ольга Алексеевна угощает нас драниками. Мы только что наелись крупяного супа, а. тут еще драники!

Нива и Тася, дочки Ольги Алексеевны и Владимира Феофиловича, забавляются с котом.

На костылях входит Владимир Феофилович, приносит на тарелке диво дивное — большие желто-красные груши.

— Угощайтесь… Это из нашего сада.

Мама всхлипывает:

— Спасибо, спасибо за все. Мы сейчас пойдем…

— Что вы Рахиль Ароновна, вы ж для нас родной человек! Да и куда пойдете? Скоро ночь! Побудете у нас, а там что-нибудь придумаем.

Решаем, что с утра незаметно для соседей нужно будет покинуть этих сердечных, добрых людей. Попросим что-нибудь из еды. Днем походим по городу, подойдем к Замковой. А вдруг наш дом не тронули? Да и что с бабулей?

Гурские не отпускают нас и 8 ноября. Мы прожили у них два дня.

9-го на рассвете просыпаемся от стука в дверь.

— Ольга, открой…

Ольга Алексеевна шепчет нам:

— Не бойтесь, это соседка… Закройтесь занавеской и сидите тихо.

Мы сидим на печи за занавеской, слушаем.

— Оля, Олечка, если что, не сносить нам всем головы… Ты смотри, Олечка, смотри… Знаешь, что за это?

— В чем дело? О чем ты говоришь?

— Ой, Олечка, не прикидывайся. Соседи меня послали… Говорят, люди у вас скрываются. Видели, когда к твоим воротам подходили. Зашли, не вышли. Говорят, беглые, из гетто…

— Кто говорит? Кто видел?

— Видели, Ольга, видели…

— Ишь, делегатка от соседей,— Владимир Феофилович стучит костылем. — Были люди знакомые Я ушли. Никого у нас нет. Хочешь, обыск делай.

— Да не, я так, предупредить… Что я, немец или полицай какой? Только сами смотрите. Несдобровать нам… О своих детках подумайте.

Соседка стучит дверями. Не поверила… В доме устанавливается мучительная тишина.

— Сидите. Не бойтесь,— Владимир Феофилович отдергивает занавеску. — Сейчас завтракать будем.

— Нет, нет, мы пойдем,— мама соскакивает с печи.

Ольга Алексеевна тихо плачет.

— Куда ж вы пойдете? На погибель? Я вас на чердаке спрячу или в погребе…

— Вы уже сделали больше, чем могли, Владимир Феофилович.

Мама торопит. Ольга Алексеевна закутывает меня и Инну в теплые шарфы.

Владимир Феофилович с побелевшим лицом и сжатыми губами выводит нас огородами на соседнюю улицу. Потом говорит:

— Идите к моему другу. Вот адрес. Скажете, от меня… Это недалеко. А я скоро там буду.

Он спешит следом за нами на костылях. Капли пота застыли на лице. В глазах тоска.

— Ждите меня там…

Мы не пошли по адресу, который дал Владимир Феофилович. Идем куда глаза глядят, перекусываем хлебом, его положила нам в узелок Ольга Алексеевна. Холодно, промозгло.

Коля показал кулак.

Беллу Моисеевну убили за нарушение приказа. Гражданам еврейской национальности запрещалось иметь связь с белорусским населением.

Она висела на проволоке, зацепившись за нее одеждой, казалось, напоследок еще пыталась сказать:

«Если у меня такие ученики, значит, жизнь прожита не зря…»