Письма Уильяма Берроуза

1957

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Ни один мусульманин или еще кто, хоть одним глазом узревший истину Божью, никогда не посмеет больше жалеть себя. Есть лишь одна беда — не познать Бога.

[Танжер]

23 января 1957г.

Дорогой Аллен!

Рад, что ты наконец написал. Не устаю повторять тебе и повторю еще раз, медленно и разборчиво: ТАНЖЕР НЕ ОПАСНЕЕ ЛЮБОГО ДРУГОГО ГОРОДА. Уж я-то знаю, жил я много где. Лично мне внушают ужас мысли о пьяных отморозках на улицах, в парках и подземках Америки. В Танжере безопаснее, чем в Мехико. АРАБЫ НЕ ЗЛЫЕ… На моей памяти они лишь три раза напали на людей — поздно ночью, на пьяных. Да и то: забрали деньги и не покалечили. Арабы не нападают и не дерутся ради забавы, как американцы. Арабский мятеж — это праведный гнев, скопившийся в сердце народа, задроченного французскими колонистами. После зверств французских копов в южной зоне, бывало, оставались груды выбитых зубов и лужи пролитой крови. В Танжере с 1952-го, с тех пор, как здесь замочили одного европейца, мятежей вообще не было [385]. Сегодня бунт в Марокко — и уж тем более тут — случится навряд ли. Султан казнил мекнесских бунтовщиков с показательной жестокостью. Мол, подобное поведение официально не приветствуется и не покрывается… Так и передай Джеку: пусть не бздит и не порет херню.

«Интерзону» мне будто кто-то диктует, не успеваю записывать. Пришлю тебе то, что наработал, читать можно в любом порядке — разницы нет…

Я завершил свое религиозное обращение: я больше не мусульманин, не христианин. Однако именно исламу очень многим обязан, ибо НИГДЕ, КРОМЕ КАК ЗДЕСЬ, не приблизился бы к Богу. Сколько же впитанного от ислама мною пропущено через фильтр, так что даже сейчас ни слова на их отвратительном языке не слетит с моих губ. Займусь им позже, когда найдется свободное время. Поесть и потрахаться минутки нет…

Никогда прежде мне не удавалось познать даже частично душевное спокойствие — до тех пор, пока до меня не дошло истинное значение слов «на все воля Аллаха». Мол, расслабься, получится, не получится — не в твоей власти. И вот теперь, чего бы я ни пожелал, все сбывается. Хочу мальчика и вуаля, он стучится ко мне дверь. Подробно рассказывать не стану, все — в рукописи.

Как Люсьен? Его бы с исламом познакомить. Всех нас — особенно Джека — надо к нему приобщить. Перед расстрелом один из мекнесских бунтовщиков сказал: «скикут» [386], «так написано»… И помни: «Всевышний ближе к человеку, чем его сонная артерия» (из Корана)…

А сейчас надо заняться рукописью, придать тексту форму. Если сможешь, если успеешь — привези с собой копию проработанного тобою материала и еще одну оставь в Нью-Йорке. Я не переживу, если вдруг потеряю привезенные тобой наработки, потому как восстановить ничего не сумею. Очень часто после ночи труда не получается вспомнить написанное. Перечитывая рукопись утром, сам себе удивляюсь; роман пишется как будто во сне… Ничего пошлее в жизни я не читал. С этим письмом пришлю тебе часть рукописи, остальное — со следующим. К твоему приезду накатаю еще сотню страниц, которая заменит уже наработанный материал. Привет чувакам, всех люблю, но тебя — особенно.

Люблю, Билл

P.S. Последняя новость — виза в Танжер тебе нужна. Если, конечно, местное правительство снова не изменит порядок. В Нью-Йорке есть марокканское представительство, обратись к ним. Сомневаюсь, что виза пригодится, но ты на всякий случай ее получи. Мало ли какое западло на корабле может случиться. (В Гибралтаре сядешь на паром до Танжера, и я тебя встречу.)

Мой адрес (если на пристани вдруг разминемся): Калле Магелланес (на углу Кука и Магеллана), вилла Мунирия, 1.

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

[Танжер]

28 января 1957г.

Дорогой Аллен!

Рукопись, которую я тебе присылал — в четырех отдельных конвертах, — это так, разминка. Экзамен на проход в юношескую лигу. Сейчас сила наполняет меня, и я готов написать нечто по-настоящему грязное. Собираю оргоновый аккумулятор — буду отдыхать в нем, подзаряжаться. В обязательном порядке каждый день занимаюсь греблей на море. Чувак моего калибра обязан следить за собой.

С визовым порядком тут чехарда — то визу надо, то не надо. Так что дуй в марокканское представительство, если такое в Нью-Йорке имеется. Если нет — ну, покумекай, где визу достать. Поспрашивай в Виллидже о Рокки Латиморе. Здоровенный негрилаздесь, в Танжере, вообще-то хороший человек, вот только Интерпол его ловит за международную торговлю белым говном. У нас тут главный по безопасности строго секретно передает сплетни одному местному, Уолтеру Уинчелу, которому в «Минарете» под слухи отвели целую колонку и который живет по соседству от меня [387]. Такое только в Танжере возможно. И вот еще: справься о делах у вонючих шестерок путляхи Уина.

Уолтер Уинчел, он же Дэйв Вулман, вел колонку сплетней в «Мароккан курьер».

Передай Джеку, что Пол Боулз, который до жути боится насилия, прожил в Танжере двадцать лет и переселяться никуда не думает. Один год он провел в Мехико и больше туда возвращаться не хочет. Мне самому Танжер очень нравится, больше мне нигде не бывает так хорошо, как здесь. Тут такая красота, и вообще — в Танжере, словно бы сквозь разлом какой-то, в мир проникает иное измерение; время и пространство как будто заглючили.

Живет здесь один паренек-натурал из Америки, так вот он признается: «Говорят, в Танжере опасно, но я нигде себя так спокойно не чувствую. Мне нигде так не нравится, как в Танжере». По сути, мы образовали колонию: американцы в бегах, скрывающиеся от черных штормов, вихрей, терзающих землю свободы, высасывающих из нее всякий смысл и красоту — из жизни людей (а смысл и красота в жизни человека суть синонимы, ибо никто не знает, что есть красота, пока не познает истину Божью)…

У нас тут одна баба — бывшая полицистка, бывшая учителка — втюхалась по уши в страшного арабского сутенера. Его, кто знает, те плюются: «Хуже старого Али в северной зоне нет никого. Гнусный тип». Есть еще беженец из Южной Африки — из Йобурга, самой, наверное, задрипанной точки вселенной. Есть хипстер из Фриско, есть Рокки… короче, все. Город на подъеме… В марте приезжает Алан Ансен, в мае, думаю, будет и Боулз. Да, я знаю Джейн Боулз, но в список своих поклонников занести ее не могу. Мы не враги, нет, просто не сходимся.

Итак, хватит резину тянуть, приезжай, Аллен. Это жизненно важно! Встречу тебя на своем берегу, куда причалит гибралтарский паром «Мон-Кальпе», и спасу от этих сволочей гидов. Они — проклятие Танжера, убеждают туристов, мол, ходить без гида по городу очень опасно. На деле же опасно с ними бороться — у них свой профсоюз, и даже «Минарет» до усрачки боится писать о них что-то плохое. Мой адрес (на случай, если затея со встречей на корабле провалится): отель «Мунирия», Калле Магелланес, 1 (на углу улицы Кука и Магеллана).

Люблю, Билл

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Танжер

31 января 1957г.

Дорогой Аллен!

Это, пожалуй, последнее письмо, которое ты получишь, если решил ехать восьмого числа или около того. Я уже послал тебе рукопись. У меня, оказывается, есть практически полная ее копия, так что, если не будет времени сделать себе копию, но есть возможность оставить рукопись у кого-то дельного, — оставляй и даже не думай.

Продолжаю писать, и вот у меня рождаются новых тридцать, сорок страниц рукописи. Выходит, отослал я тебе еще сырой материал.

Погода стоит расчудесная. Я недавно тяжело убивался маджуном — гашиш такой, к чаю подают. Из глубины меня тут же поперли ответы на вопрос: «Почему я гомосек» и вообще практически на все другие вопросы. Вот пример того, что пришло в последний раз под маджуновым кайфом: «Что держит его? Не дает расстаться с гомосексуальной привычкой? Некая старая, заевшая матрица синаптической активности, которая никак не отомрет. Ответ должен быть. Нужна справочная. Пожалуй, я сам организовал бы такую, но выйдет дороговато. Современный Эдип». Ну все, я свободен, могу отставить старую шлюху и выебать молодую критянку, от вида которой тога на мне разгорается, словно портки из магазина «Нексус». Сравнил… современные труселя и древнее покрывало [388]. Вот Лиз трахает паренька первоапрельской хлопушкой-членом. Подарочек взрывается у парня в жопе, и кишки вылезают через пупок. Лиз катается по полу, вопит, хохоча:

— Ой-ой, не могу! И что у меня ребра не стальные!

А это верзила каждую ночь сует хоботок тебе в нос и высасывает мозги по частям. И каждое утро, просыпаясь, недосчитываешься еще одного центра.

Кувшин болеутоляющего, и ты под болотным кипарисом Восточного Техаса. Сладостные вопли горящего негра плывут по воздуху на теплом весеннем ветру, обдувающем наши жаркие тела, как раб-нубиец — опахалом. Чего еще надо для счастья?

Шериф содомирует всякого красавчика в окрестностях, а сейчас говорит:

— Что-то новых ощущениев захотелось. Может, манду какую вздернуть?

И тогда он вешает симпатичную штучку, вскормленную на кукурузе; титьки вываливаются из декольте и — плясь! — шерифу молоком в харю, словно кобра — ядом.

— О госспади-иии! — кричит шериф. — Зачем я бабу вешал! Мужик ведь неудачник, сраку от щели не отличит. Ну что ж, придется заглядывать в промежности ртом. Хе-хе, хе-хе, хех.

Итак, шериф обзавелся стеклянными глазами со встроенными порнокартинками.

— Посмотри мне в глаза, сынок, и скажи: что у меня на уме?

Ее манда раскрывается с щелчком, будто выкидной нож. Не оскорбляй невинностью, возьми мыло «Живой мальчик». Запах тела, запах жизни, ароматище из дырки добропорядочной американки.

После дезинсекции проходи в дверь. Смотри не зарази приятелей-ангелов нимбовой гнидой.

До скорого. Послушай: из Гибралтара тебе лучше лететь сюда самолетом. Билет стоит ненамного дороже, чем билет на паром. Таможня мозг канифолит не так сильно, да и мне не придется смотреть на страшные морды гидов, которые решат, будто я удумал перехватить у них жертву… В общем, наше дело предложить…

Люблю, Билл

1 февраля

Жду не дождусь. «Смотри, кончи, а не кончись на мне», — сказала блядь сердечнику. Ха-ха-ха.

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

[Танжер]

14 февраля 1957г.

Дорогой Аллен!

Жаль, жаль, что ты отложил приезд. Смотри, не упусти корабль двадцать второго числа. С прошлого раза, как я тебе рукопись отправлял, у меня еще где-то страниц пятьдесят накаталось. Чумовой текст, ты подобного еще не видел! Я курю хаш и печатаю шесть часов кряду, быстро-быстро, словно получая сигнал. Письмо идет — как будто автоматическое.

Со мной приключилось кое-что неприятное, и я окончательно распрощался с репутацией. Теперь меня знают как Грозу гомиков. Вот как все случилось: затемнение… и эстафету принимает Сомерсет Моэм.

Среди обыкновенных для игры в бридж возгласов раздалось: «Пять без козырей». В вестибюле, на верхнем этаже «Отель Сесиль» за столом собралась четверка самых гнусных выпускников частных школ Великобритании: Тони Г. (два привода за фальшивомонетчество), полковник П. (аферист, который всегда успешно делает ноги), Б. (старый гей) и Лестер (персонаж того же свойства).

Так вот, полковник посылает за деньгами. Ему приносят их в конверте; он достает часть и остальное передает Б., управляющему отелем. Б. кладет конверт на полку у себя за спиной, позже намереваясь вернуть деньги в сейф. Когда же он возвращается к ним — конверта на месте как не бывало. Стянуть его мог любой за столом, но в итоге за кражу вылетает с работы официант (чью национальность установить не удалось)… Отель отказывается отвечать за происшествие… В конверте якобы лежало пять сотен долларов…

Спустя несколько недель выпиваю в компании с полковником, Полом Лундом (английским гангстером) [389] и Тони Г. — тот говорит, мол, репутация его пострадала, словно подобное вообще возможно. Ну, а что дальше — несложно догадаться:

— Нельзя так обращаться с нашим старым другом, полковником.

— Ах они пульвера дырчатые!

— Наведаемся к ним и разнесем отель. Пусть знают, что случается с теми, кто не платит по счетам.

— С меня выпивка и ужин, парни! — обещается полковник.

Я переключаюсь на мое амплуа второклассного актера, играющего на публику, и уделываю всех. Они хватают меня за полы пиджака, умоляя:

— Бога ради, Билл, потише, успокойся!

А я кричу на весь бар:

— Эй, Герти! Нам еще по одной!

Мне-то подумалось, забавно получается, однако начальник охраны, Ричардсон, решил иначе. Ему сей розыгрыш в исполнении пожилых клоунов показался обыкновенным рэкетом… В итоге полковника попросили из Танжера. Оказалось, его заносят в черный список везде, где бы он ни появился. Из загородного танжерского клуба его с треском вышибли за то, что он щипал молоденьких девиц за попки (натурал, а туда же, скандалит…) В черный список попали и мы все, пятимся жопами к выходу, оправдываемся, мол: «Вы не подумайте, мы вовсе не замышляли ничего такого. Просто пьяные». Жучара Тони Г., кстати, вытянул из Б. заявление, типа Тони там «случайно оказался и вообще не при делах», которое предъявил потом Ричардсону (хотя именно он задумал вышибить бабки из администрации отеля).

Слава богу, послезавтра полковник сваливает из Танжера. На прощание он, правда, отпечатал манифест касательно «непригодных к жилью условий в «Отеле Сесиль», где у него по кровати «бегали гигантские жуки», и это «не считая тошнотворного зрелища, когда управляющий целовал бармена-норвежца в коридоре». Он планирует размножить манифест на мимеографе и через уличных мальчишек разослать по всем кафе Танжера. Надеюсь подобного не застать.

Я постепенно разрываю отношения с Лундом и иже с ним. Хлопот больно много. Полковнику могу ответить лишь словами Бессмертного барда: «Старик, с тобой я не знаком» [390].

Аллен, прошу, не тяни больше с приездом. Месяц назад ты не приехал, и это к лучшему — мне нужно было в одиночку отточить новый метод работы. Теперь позарез нужна помощь, совет, правки… понимаешь, Алан умудрился пропихнуть пролог к моему роману в одно парижское издательство, «Олимпия пресс», и они вроде бы заинтересовались. Говорят: присылайте все, что есть готового, но не раньше апреля. Мне самому трудно оценить написанное; кое-что, разумеется, вырежу, да и целиком вещь надо бы упорядочить.

Интересно, что у нас выйдет, когда за работу возьмемся в четыре руки? Думаю, заебатую книгу напишем! Сам видишь, я больше и больше углубляюсь в написание стихотворений в прозе, ухожу от линейного повествования. Записываю, пока прет… Теперь смотри сюда: если я вдруг не сумею встретить тебя в порту (югославы, бывает, приводят свои паромы когда им вздумается), то сразу же бери такси — БЕЗ ГИДА! В жопу их, уродов поганых! И езжай в ОТЕЛЬ «МУНИРИЯ» НА УГЛУ УЛИЦЫ КУКА И МАГЕЛЛАНА.

Люблю,

Билл

БИЛЛУ ГИЛМОРУ

Марокко, Танжер Дипломатическое представительство США

25 марта 1957г.

Дорогой Билл!

Я вернулся в Танжер, сижу тут с сентября. Писал тебе на Ибицу, но ты к тому времени оттуда, похоже, уехал. Буду очень рад повидаться с тобой; в следующем месяце думаю отправиться в тур по Европе. Здесь со мной Аллен Гинзберг и Джек Керуак [391]. Любопытно узнать поподробней о делах, о которых ты мне рассказывал. Мое собственное писательство нисколько меня не кормит.

Напиши, пожалуйста.

Помнишь Алана Ансена? Он сейчас в Венеции… работает в представительстве «Американ экспресс», сюда приедет восьмого апреля. Мы вместе с ним хотим поехать в Италию. Однако все как всегда неопределенно… С тобой, впрочем, уверен, вскорости сможем пересечься. Ты во Франции часто бываешь? Планирую съездить туда весной-летом, разведать, нет ли шансов опубликовать мой последний опус, который, сдается мне, чересчур откровенен даже для «Олимпии пресс». Фрехтману (он еще «Богоматерь цветов» переводил) то, что он видел, понравилось, но чувак говорит: публикация крайне сомнительна [392].

Напиши обязательно, чем занимаешься и каковы твои планы. Надеюсь, скоро увидимся.

Всегда твой, Билл Берроуз

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

[Танжер]

15 июня 1957г.

Дорогой Аллен!

Рассылаю всем письма. Мы наконец покончили с рукописью, и вышло очень неплохо. Алан через несколько дней собирается назад в Венецию.

Пришло письмо от Уолберга. Ничего так письмо, весьма приятное содержание. Все по-старому. В бухте выловили трупешник неопознанной национальности; в затылке — дыра от револьверной пули.

Ребята вернулись в Париж неженатыми и невредимыми. Мне по крайней мере удалось сорвать операцию «Лактоза».

Я сам определенно в конце месяца сорвусь с места. Пить не могу совершенно. Завязал наглухо и чувствую себя замечательно. Прочел сегодня в газете самую ужасную новость: единственная форма жизни, которой радиация идет только на пользу, это вирус. Вспышка! И под пепельным небом ядерной катастрофы вирусы размером с клопов пожирают стофутовых многоножек…

Большой привет Питеру… Увидимся в Барселоне [393].

Люблю, Билл

P.S. Вот тебе адреса мадридских гей-баров и/или просто злачных местечек:

«Ринкон ордобес» на Калле Уэртас.

«Ла Пануэлита» на Калле Хардинес. «Бар Танжер» на Калле Эчегаррас. На Калле Эчегаррас вообще много клевых баров. Бар на Калле Хардинес, «Эчакарди». Станция метро «Плаза-Майор» — у Толстухи можно спросить ганджубаса.

АЛАНУ АНСЕНУ

Лондон

18 июля 1957г.

Дорогой Алан!

Я на полчаса смотался в «Прадо». В Мадриде почти все время валялся в постели, занавесив окна у себя в комнате. Я болен. Сдал анализы и вот жду диагноза. Хрен его знает, что за болячка во мне, однако про вино даже думать тошно. Лондон — как всегда скучен до одури. Планов никаких, разве тодько определить, какая дрянь завелась в организме.

Вот бы кто-нибудь соизволил потратить пять минут своего времени и отослал издателю мою рукопись (кроме «Слова» и окончания текста с «Рыночной» частью [394]). В конце концов найти издателя да еще без проволочек — тот еще гемор. Посылаю тебе обновленную версию «Слова», урезанную до тридцати страниц. Хотя, наверное, разделю ее на кусочки, которые затем разбросаю по всей книге. А так большую часть рукописи можно уже представлять потенциальному издателю. Время внести исправления остается всегда.

Говоришь, Пегги Гуггенхайм назвала парочку «Питер плюс Аллен» идеальной [395]? Как по мне, дамочка ведет себя непоследовательно: общается с людьми заведомо богемного склада ума и ожидает от них адекватного поведения.

Лондон скучен до одури, но я об этом уже говорил. Может быть, получится съездить в Копенгаген, однако все зависит от здоровья и того, как там дела у Келлса [396]. Он скоро приедет…

Всегда твой, Билл

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Копенгаген 30 июля 1957г.

Дорогой Алан!

Я на земле свободы. Иду в бар и ловлю на себе взгляд красивого паренька, который вчера день как приехал. Выпиваем вместе пару стаканчиков, и я предлагаю, давай, мол, ко мне в номер. Он говорит: «К тебе в номер? Мы оба?» Отвечаю: «Ну, типа того». Паренек: «Ты точно этого хочешь?» Я: «Ну да, да». Он: «Нет, не могу» и, выдержав паузу, добавляет: «Я женат». Какого, спрашивается, хрена было вот так динамить?! Сначала заманил, а потом — нате, отшил и к тому же соврал. Называется «Доктор Бенуэй! Срочно подойдите в отделение реадаптации».

Закусочная. Рабочий в комбинезоне слушает по радио классику. Все молчат, и ладно — если датчанина завести, он будет трещать, что твой пулемет, без умолку и без смысла.

Мрачнее Лондона я места не видел. Это огромный кафкианский лабиринт из агентств, продающих клиентам расстройство. Ничего кошмарнее лондонских бань не бывает. Они, дорогой мой, словно придаток ада. Как ни странно, с печенкой у меня все тип-топ; оказалось — легкая форма нетипичного гепатита. Так я и думал. Получается, зря переживал, мучился.

Раздобыл у Дента ценные сведения — про ЛСД6, о котором все исследователи молчат. Вряд ли их письма потерялись в пути, скорее всего адресаты Денту попросту не ответили [397]. У меня в запасе имеется парочка трюков, знаю, как заставить гаденышей говорить. «Доктор Элк, вы у нас заговорите… контра!» (фраза произносится с жутким русским акцентом).

Слушай, ну как могу я сочувствовать твоей беде, когда сам происхожу из страны, где шлюх снимают за пятнадцать баксов. К тому же у меня самого — чувства, ну совсем никуда не ведущие. Я после Танжера ни разу не трахался. Яйца лопаются, а дрочить принципиально отказываюсь. По ходу дела, без Дырочной жажды у меня и не жизнь вовсе.

Что ж, посмотрим, как обстоят дела с попками здесь и в Гамбурге. В октябре надеюсь заехать в Париж.

Привет всем. Гуггенхайм от меня поцелуй — сам знаешь куда.

Алан-Питер, прискорбно слышать, что вы никак не вписываетесь в обстановку «дворца Гуггенхайм». Пегги ни дать ни взять Пчелиная матка.

Может, стоит представить рукопись — или хотя бы части «Бенуэй» и «Рынок» — американским литагентам, пусть покажут текст издательствам «Нью дайрекшнз» или «Нью райтинг», что ли?

Увидимся в Париже, и надеюсь, на этот раз там будет веселей, чем в предыдущий мой визит.

С любовью, Билл

P.S. Письма мне присылай в филиал «Американ экспресс»…

Я копнул глубже и убедился: Копенгаген — вовсе не земля обетованная. Первое впечатление не обмануло. Да и вообще ничего хорошего я тут не добился. Застрял, жду Денег. Уж больно все дорого. Хрен знает, что дальше: можно через две недели поехать обратно через Париж; если в прочих местах, куда хочу наведаться, та же бодяга, то точно возвращаюсь в Танжер. Больше нигде — только там! — есть доступные попки. К такому выводу я постепенно и прихожу… Планы, впрочем, еще очень зыбкие, за две недели всякое может случиться.

Здесь повсюду играют джаз, но звучит он как-то безжизненно, вяло. Нету нерва — ужаса и напряга, которые его породили.

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Копенгаген 20 августа 1957 г.

Представить не могу, что придется жить где-нибудь, но не в Танжере, ибо лучшего места я еще не нашел. Ни один город в мире даже близко не стоит с Танжером — это, как ни крути, правда. Хватит с меня странствий, наездился. Устал жить на чемоданах, шататься по барам в бесплодных поисках интересного собеседника; устал снимать дрянных шлюхов за невъебенные бабки.

Надо успокоиться, осесть где-нибудь месяца на три. Я постепенно сужаю для себя шар земной, зачеркивая страны на карте. В это путешествие я для себя закрыл путь в Скандинавию, как в прошлый — вшивый, дорогущий, совершенно бесполезный раз — закрыл себе путь в Ливию и на весь Ближний Восток. Нынешняя поездка не пропала исключительно в плане познания ужасов: Скандинавия затмевает собой мои самые жуткие кошмары.

Свободия в «Бенуэе» описана только вкратце. (Занятно, я еще не побывал здесь, а уже представил себе этот город как вереницу баров вдоль канала. Потом, правда, вырезал описательную часть из рукописи, поэтому ты ее не прочел.)

Тут вовсю хозяйничает Центр реадаптации, загребая всякого, у кого хоть намек на безумие; они много кому уже мозг покалечили, испортили непоправимо. Это полицейское государство без полиции. Место действия моего нового опуса, из которого я тебе скоро пришлю первую главу. Датчане поголовно скучны до мозга костей и безумны.

Самой важный пропущенный кусок в главе «Бенуэй» на странице четырнадцатой (шестнадцатая строка сверху): «Я заметил, что все мои пациенты-гомосексуалисты проявляют сильные подсознательные гетеросексуальные наклонности». Вот, это предложение я и пропустил, а ведь в нем — смысл и основа последующих экспериментов Бенуэя по намеренному введению гомосексуальных черт в поведение здоровых объектов: «Также все мои пациенты-гетеросексуалы проявляют сильные подсознательные гомосексуальные наклонности».

Насчет планов: как я и сказал, по Европе до Вены мотаться не собираюсь, слишком дорого [398]. И в самой Вене не особенно дешево; летом народу полно, к тому же не знаю, как там обстоят дела с попками.

В СТАМБУЛ НЕ ЕЗЖАЙ! Все, кто в нем побывал, говорят: отстой полный. Дорого, кругом полиция, иностранцев не любят и на все требуют разрешение. В плане секса — не разжиться ни бабой, ни мальчиком. И еще такое совпадение: город сейчас реконструируют, воздух дрожит от ударов отбойных молотков, всюду шароебятся бульдозеры, рабочие шпыняют из подвалов обколовшихся нариков… Кошмар, одним словом. И если где-то в Европе не приветствуются богемные граждане — так это в Стамбуле. Все, я тебя честно предупредил.

Афины — еще куда ни шло. По крайней мере дешево и есть доступные мальчики. Лучше тебе побывать там, чем в Париже. У меня от парижских цен волосы дыбом встают. Неудобства по полной программе, комнату хрен снимешь. Короче, не устроиться.

Вот тебе задача: находишь пристанище, и я тебя позже навещу. Пока у меня чересчур много работы. Чтобы ею заняться и завершить, лучшего места (и более дешевого), чем Танжер, просто нет. Финансы поют романсы, да такие… денежное довольствие я проел и надо как-то восстановиться. Про Париж в этом плане и думать смешно. В общем, советую посетить Грецию, на островах жить дешево, очень дешево […] Осядешь там — или во Франции, — приеду на несколько месяцев. Может быть, даже переселюсь к тебе. Сейчас никуда ездить не хочется, и в каждом шаге я хочу быть уверен. Слишком много потрачено денег ни на что и слишком много объезжено мест, откуда съебаться хотелось со всей доступной скоростью. Дай знать о своих планах.

С любовью, Билл

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Копенгаген

28 августа 1957г.

Дорогой Аллен!

О событиях за неделю в одном письме не расскажешь. Только в общем поведаю.

Так и знал, что рукопись романа — не роман вовсе, а лишь черновик. Теперь же роман обретает истинную форму да столь быстро, что я не успеваю записывать. Все же не зря я приехал в Скандинавию: получил толчок и начал Великое делание. Если коротко, то роман — о зависимости и вирусах, которые эту зависимость вызывают; они передаются от человека к человеку половым путем. От мужчины к мужчине или от женщине к женщине, никак иначе. Потому Бенуэй и наладил «серийный выпуск» гомосеков. Заглавная тема — Осквернение Образа человеческого людьми, торчащими на диктате, они-то и распространяют заразу. Как сказал один барыга из Мехико по имени Лола ла Чата: «Барыга подсаживается крепче торчка».

Больше рассказывать не могу, надо работать. Я словно бы годами вынашивал в мозгу личинки идей, и они теперь обретают свою подлинную форму. Написание вплотную связано с моим личным опытом: стоит зависнуть, как в жизни происходит нечто, от чего я отталкиваюсь и пишу дальше. Пару ночей назад переспал с мальчиком, и во сне увидел новую линию для романа. Главный герой списан с того динамщика в Дании.

В общем, планы туманные. Пока не хочу покидать этот источник вдохновения. Надо посмотреть северное сияние и повидать захолустный городок в Швеции, породивший Юрджона [399]. По-моему, Юрджон сильно походит на воплощение джанка. Ты как думаешь? Он потрепанный, отрицающий личность, серый, практически невидимый и задавивший в себе сексуальность.

С другой стороны, у меня закончилась ганджа, и хочется обратно в Танжер. Денег почти не осталось. Не знаю, как быть. В Париже точно ничего не добьюсь, а в Танжере есть и ганджа, и цены там низкие, и можно спокойно работать. Причем работы еще о-го-го. Надо вшить в основной текст «Слово» и прочие части рукописи. Но это не значит, что не нужно искать издателя для рукописи такой, какая есть.

Роман займет три, четыре, а то и шесть месяцев интенсивной работы. Чую, многие части рукописи («Бенуэй», «Рынок», «Голоса» [400], «Окружной клерк») в принципе готовы к печати, однако вместе не сцепляются… Вкратце дела обстоят так: если мы и встретимся в Париже через неделю или две, то скорее всего пробуду я там очень недолго. Моя судьба в руках Аллаха (ну или называй высшие силы как тебе угодно). Париж для работы подходит меньше всего. Если осядешь в Париже, я приеду к тебе, но не раньше, чем завершу хотя бы черновик, то есть примерно под Рождество. — Зак и получается, если осторожно прикинуть: следующие две недели работаю и изучаю Скандинавию, потом еду в Танжер через Париж. Было бы круто с тобой пересечься. Повторюсь: в Париже буду проездом; впрочем, есть шанс задержаться.

Такие вот приблизительные планы на будущее…

P.S. С мальчиками здесь полный порядок. Правда, они дорогие и не особенно хороши в постели.

Всем привет, всех люблю. Ответь сразу, как прочитаешь письмо.

Люблю, Билл

P.S. Не больно рассчитывай на то, что в Париже я задержусь. В мои планы это не входит.

P.S. По-моему, исправленный вариант «Слова» покруче будет. В нем есть значительные изменения и кое-что вырезано. Не сокращенной версией неплохо бы заинтересовать какого-нибудь издателя или агента.

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Танжер

20 сентября 1957г.

Дорогой Аллен!

Я вернулся в свою прежнюю комнатку. Какое же облегчение распаковать наконец вещи и сесть за работу, которой у меня воистину непочатый край. Ни за что бы я не остался надолго в Париже: на чемоданах, в паршивом отеле, тратя кучу бабла на бары, пребывая в тоске. Париж для меня — сплошное разочарование [401].

Насчет рукописи: пробовать организовать материал в хронологическом порядке нечего и пытаться, дохлый номер. По-моему, «Гомосек» и письма вообще не имеют отношения к роману. Вовсе не важно, как кто-то перемещается из одного места в другое. Слишком уж много литературного пространства тратится на описание перемещений какого-то персонажа: вот он поехал туда, вот он вернулся сюда… Сам пускай ездит, иначе на что ему «Американ экспресс»!

Рукопись пока никак не тянет на роман просто потому, что она — не роман вовсе. Моя книга — это набор связанных (тематически) небольших отрывков. Чувствую, в итоге вообще получится несколько романов, переплетенных между собой; их действие будет происходить одновременно, в маджуновом глюке. Организация текста для меня — не проблема. Разница между настоящей работой и работой, которая ей предшествует, такова, что прошлогодний материал уже не рабочий. Стану пихать его в общую схему — только книгу изговняю.

Конкретно сейчас работаю над линиями Бенуэя и Скандинавии, параллельно разрабатываю теорию морфийной зависимости. […] Собственно, наличия теории потребовал сам роман, в обязательном порядке. Теперь в задачу входит: развить общую теорию зависимости, которая распространяется на картину мира в контексте понятий добра и зла.

В Мадриде на прошлой неделе зарезали Кики. Бедняга. Сраный кубинский певун, старый козел, застукал его с девкой и всадил ему кухонный нож прямо в сердце. Этот псих потом и на девчонку бросился, но тут ворвались соседи… Убийца бежал. Чуть позже его схватила национальная гвардия.

У Ансена был мальчик — жалкий тип, урод, действительно урод, которого никто не любил. Так вот, поехал он во Францию и там замочил таксиста. Когда жандармы пришли его брать, он застрелился.

[…] Город прямо наводнили торчки — и бывшие, и настоящие.

Недавно уехал некто по имени Гарольд Менски; он, говорят, знает всю нью-йоркскую тусовку. А Карлос Фьоре [402] в Париже с Марлоном Брандо.

Джейн Боулз совсем плоха; легла в санаторий в Англии. Пол уехал ее навестить [403].

Напиши о своих планах. Повторюсь: ума не приложу, как ты устроишься в Париже. Говорят, комнату там достать почти невозможно. Париж — последнее место, куда следует соваться человеку с невеликим достатком.

Оден и правда видел мои работы [404]?

Большой привет Гилмору. Извинись за меня, что не смогу повидаться с ним в Париже. Питеру тоже привет. Напиши поскорей.

Люблю, Билл

P.S. По-моему, у меня в рукописи нет никакой путаницы, если учесть, что это — отдельные кусочки, связанные тематически и через героев.

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

[Танжер

8 октября 1957г.]

Дорогой Аллен!

Посылаю тебе свою Общую теорию зависимости. Без нее понять мой роман невозможно. Фактически работа, которую я сейчас выполняю, это иллюстрация к теории. Я разослал по экземпляру Уолбергу и Денту, а ты, как прочтешь сам, отошли, пожалуйста, копию литагенту.

Теория зависимости относится к главе «Бенуэй» из «Интерзоны»; вроде эпилога к теориям о морфинизме и шизофрении… Пока не могу рассказывать, на какой стадии прогресса работа — у меня еще где-то сотня страниц заметок и фрагментов дожидается своей очереди. Фишка в том, что роман иллюстрирует теорию. Типа я начинаю развивать ее и — под маджуном — делаю долгое лирическое отступление, которое, собственно, и составляет роман. Например, есть в книге место, где юноша-хипстер, гомосек, странствует по джунглям и горам Южной Америки, забирается в самое сердце этой земли в поисках жирной зеленой ТРАНДЫ; пропадает, подобно полковнику Фосетту, так что нам никогда не узнать, нашел он транду или нет. Есть огромный сюрреалистический парк развлечений, похожий на сады Тиволи в Копенгагене. Есть страна — Швеция, — где все помешаны на вирусе зависимости. Идет Последняя война полов. Доктор Бенуэй при помощи энзим-терапии плодит гомосеков и лесбиянок. Пластический хирург-чудовище изуродовал лицо Джонни Йену… и проч., и проч. В подробности вдаваться времени нет.

Чувствую, скоро моя голубизна разрешится, а это потребует разрешения от болезни. Ведь голубизна и есть болезнь. Страшная болезнь. В моем, по крайней мере, случае.

Однажды натуральная сущность у меня прорвалась наружу, как отдельная личность. Дело было в Лондоне: во сне я вошел в комнату и увидел там себя самого. Я — не мальчик, юноша — смотрел на себя с отвращением. Говорю себе сидящему: «Ты, гляжу, не рад меня видеть?», и он отвечает: «Не рад! Да я ненавижу тебя!!!» И ненавидеть у него причины имеются. Представь, что ты двадцать пять лет продержал мальчика-натурала в смирительной рубашке плоти. Подвергая содомистским актам, заставляя выслушивать содомистские речи… И что теперь, он любить тебя за такое должен?! Вряд ли. Но как бы там ни было, я со своим пареньком постепенно схожусь, начинаю с ним ладить. Позволил ему взять верх над собой в любое мгновение, однако есть еще кое-кто, кого мы не вычислили, и с ним паренек справиться не сумеет. Придется за обоими приглядывать. В конце концов нам троим предстоит слиться. A ver.

В последнее время меня накрывает по-дикому. Такие идеи приходят! Уверен, нет — знаю: моя память чрезвычайно верна мне и не подводит. К чему это я? Прочел в Швеции книгу, процитировал часть ее в своей теории, и — бац! — в голову ударила мысль: «Морфий действует на клеточные рецепторы». Во Франции, пока ждал пересадки с поезда на поезд, отправился как обычно в книжный, взял ежегодник по медицине и прочел: док Избелл из Лексингтона предположил, что морфий воздействует на клеточные рецепторы, формируя внутри клеток возбудитель. Хм, ну вот, моя теория больше не уникальна, хотя новизны в ней остается прилично, и вещь не стыдно разослать по редакциям. Но фишка-то в чем! Случай доказал: Я — КРАСАВЕЦ, и мои теории — вовсе не пердеж параноидального мозга! В одном, юноша, вы можете быть всегда уверены: по части медицины я редко ошибаюсь.

Что там с Хэнком Вертой? У меня есть уже три страницы; могу дальше набросать примерную схему действия, которая займет страниц десять или околотого. Если захочет подробностей, так и быть, предоставим, но тратить время на пересказ книги не больно-то хочется. Сам понимаешь. Работы сейчас — выше крыши, к тому же в последнее время на месте усидеть почти не могу.

Давай, напиши, как дела. Бернар [Фрехтман], кажется, вернулся в Париж. Я не говорил, что и Карлос Фьоре тоже там?

Читал отзывы на роман Джека [405]. Вроде бы все, кроме «Сатурдэй ревю», приняли его тепло.

Через несколько дней пришлю тебе в Париж Теорию. Держи меня в курсе событий. Привет Питеру. А ты, Питер, если будешь в Нью-Йорке, сходи к доктору Уолбергу. Льюису Уолбергу. Он плохого не посоветует [406].

Люблю, Билл

P.S. Амстердам — это здорово. Как там с мальчиками [407]?

Я тебе не рассказывал, как из крысы сделали гомосека? Всякий раз, когда самец приближался к самочке, его били током и обливали холодной водой. Теперь он говорит: «О любви своей даже пискнуть не смею».

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Марокко, Танжер 19 октября 1957г.

Дорогой Аллен!

Наконец-то я разработал схему, согласно которой в роман войдут все материалы по «Интерзоне»; она почти вся как воспоминания, записанные в долгую ночь на кумарах. Будет еще сотня страниц нового материала — лучшего, чем что-либо мною созданное. «Гомосек» и поиски яхе к роману отношения не имеют. Я из Них разве только кусочки мелкие возьму. И все равно, труд на мне — колоссальный. Понимаешь, в романе аж три линии, и все должны слиться в одну. Работать буду кровь из носа, к Рождеству надеюсь закончить. Ты, кстати, какую версию «Слова» агенту отдал? Обрезанную? Так лучше, сокращения оправданны и необходимы. Сокращенный вариант — официальный. Раздутый объем обосрет весь эффект.

Теория зависимости тоже крайне важна. Она пойдет как часть главы про Бенуэя, но могу определить ее и в другое место. Просто в текущей версии романа появляется еще одна продолжительная глава про Бенуэя. Сейчас более или менее готовы три главы, которые могу отослать тебе и агенту. Схема во всей своей полноте явилась; она — некое подобие Дантова «Ада», только гомосексуальная. А еще я описал гигантскую баню, занимающую всю площадь под городом, и пройти туда можно через люки, подземки, подвалы и проч.

С теорией зависимости выходит интересно: по сути она верна. Мне от Уолберга пришло письмо, вот, цитирую: «…Особенно занимательна ваша теория о раке и шизофрении. Сам я по данной теме не работаю, но мой друг, который работает в лечебнице для душевнобольных, подтверждает, что да, среди шизофреников рак случается значительно реже, чем среди здоровых людей». Один этот факт уже бесценен. Моя теория дает ключ к пониманию зависимости, рака и шизофрении! Только доктор Дент еще не ответил.

Посылаю тебе эпитафию Кики и еще несколько отрывков из текущей работы.

Проходя мимо Карла, мальчик взглянул на него спокойными, ясными глазами. С щемящей болью в груди Карл смотрел, как мальчик уходит по аллее мимо статуй греческих борцов и дискобола. Раздался паровозный свисток, пахнуло горелой листвой; где-то заиграла гармошка… В кабинке для переодевания при бассейне два мальчика дрочат друг другу… во дворе пахнет хлоркой и юной плотью.

Карл бежал по коридору, обшитому деревом и залитому странным зеленоватым свечением. Сквозь щели и трещины в полу пробивается пар, обжигая Карлу босые ступни. Раздаются типичные для бани звуки: какое-то звериное повизгивание, кто-то ноет, стонет, смачно сосет или пукает. Карл открывает дверь — она ведет в комнату. Внутри, в углу на соломенном тюфяке он видит себя. По полу, заваленному засохшими экскрементами и яркими страницами комикса, которыми успели подтереться, кочуют комки пыли. Окно заколочено.

Снаружи звучит сухой шелест; там страшная жара. Тело чудовища до кости изъедено отвратительными язвами похотью, а на лбу — печать зла, которому все дозволено. Тварь медленно приподнимает зад, показывает красный гноящийся анус, кишащий крохотными прозрачными крабами. Она несвязно бормочет и ноет, словно заключенное в объятия какого-то призрака. Брюхо раздувается, напоминая здоровенное розовое яйцо в прожилках вен. Внутри ворочается нечто черное с клешнями и ножками.

Бенуэй:

— Разбитые души тысяч мальчиков в моих снах стонут, печальные, словно деревянный кутас на могиле умирающих; им несть числа, как листьям на ветру; они воют, как обезьяны над бурыми водами реки в су мерках джунглей; наполняют шепотками мой сон, шебуршат, аки мыши, скользят по воздуху, словно мыши летучие, или ждут, затаившись, как какой-нибудь зверь…

«Отпустите! Отпустите!» — От их криков содрогается плоть. Постоянно внутри меня раздается их плач; рыдают мальчики, отводят глаза, и те, кто меня по-прежнему любит и говорит: «Что ты сделал со мной? За что ты так? НУ ЗА ЧТО?!»

Ну, теперь-то я знаю за что, но это «за что» раскроется позже. Не стану забегать вперед. Короче, через несколько месяцев смогу выдать готовый роман.

Передай привет Грегори. Он, говоришь, жалуется на парижских консьержей? Дети мои! Консьержи все, по умолчанию, гады.

Привет Питеру.

Люблю,

Билл

С этим романом я уработаюсь. Надо, надо обуздать поток зарисовок и найти время увязать, отредактировать и отпечатать материал, который прет и прет из меня — не успеваю записывать! Однако схема романа остается предельно ясной: Бенуэй постепенно становится похож на Великого инквизитора из «Братьев Карамазовых».

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

[Танжер]

28 октября 1957г.

Дорогой Аллен!

Лови отрывок из повествовательной части романа. Она составит сотню страниц и свяжет воедино весь материал «Интерзоны», а может, и еще кое-что. Заранее сказать не могу; определить, подходит материал или нет, можно лишь когда он органически вписался в повествование или же не вписался совсем. Не стану ничего впихивать в структуру романа и не стану ничего заранее обещать.

Место действия — некая совмещенная реальность, которая включает в себя Южную Америку, США, Танжер и Скандинавию. Герои легко перемещаются туда-сюда-обратно. То есть, например, из бани в Швеции можно через обычную дверь попасть в южноамериканские джунгли… с места на место героя носит переход от шизофрении к зависимости. Вообще, герой один: и Бенуэй, и Карл (блуждающий сейчас по джунглям; эту часть надеюсь причесать где-то за неделю), и Ли — все они, разумеется, один человек. Роман, по-моему, выливается в сагу о потере невинности, Грехе и некоем искуплении через познание основных законов жизни. Те, кого подобная форма подачи материала смущает, просто привыкли к повествованию историческому, то есть к рассказу о том, что происходило с героем, который с точки зрения повествования уже умер. Или так: действие обычного романа уже случилось; Действие моего романа разворачивается у читателя на глазах.

Для меня единственный способ создать повествование — это выбраться из оков тела и самому пережить события книги. Процесс утомительный и, временами, опасный. Заранее ведь не знаешь, получишь ты искупление или нет… […]

Буду присылать тебе главы или части глав по мере их завершения.

Привет Питеру и Грегори. Куда делся Гилмор?

Люблю, Билл

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

[Танжер]

10 ноября 1957г.

Дорогой Аллен!

Уже месяц прошел, а от тебя — ни строчки. Ты хоть получаешь материал рукописи?!! Я тебе три главы отправил: «Некролог Кики», «Общая теория зависимости» и «Карл Петерсон». Получил ты их, нет?!

Что с Вертой? От Фрехтмана или нью-йоркского агента новости есть?

[…]

Работаю, работаю и еще раз работаю… Синьку забросил. Пишу повествовательную часть — еле успеваю, материал так и преогромными кусманами. Моя психика тем временем так изменилась… очень глубоко, до самого основания. Я теперь совсем другой человек. Почти готов оставить Танжер. На мальчиков больше не тянет, серьезно.

Привет всем.

Люблю, Билл

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Танжер

26 ноября 1956 г.

Дорогой Аллен!

Я ответил Фельдману, сказал, пусть при публикации ставит на обложку мое настоящее имя [408]. Терять нечего.

Повествовательная часть отнимает все время. Я не бухаю, ни с кем не вижусь. Курю траву и пашу как вол. Процесс слегка сменил направление: я не вставляю повествовательные куски в текст об Интерзоне; теперь я вставляю куски об Интерзоне в повествовательный текст. Пишу-пишу и вдруг — ага! — вот этот кусочек прекрасно вписывается в такой-то отрывок. Например, часть про порнофильмы подходит для описания южноамериканского Содома, которое я только что завершил… «Слово» подойдет для абстяжной прогулки по метро. «Бенуэй» отправится в раздел про Свободию. Мимоходом упомяну скандинавского магната, президента «Трах Инк.», под контролем которого находится почти вся сексуальная активность в мире — он воплощает в себе силы зла (запросто может отключить тебя от органов и оставить на всю жизнь импотентом). Начинаю понимать, к чему стремлюсь. И похожа моя цель на современный Дантов «Ад».

Повествовательная часть будет состоять из американской главы, длинной южноамериканской главы (для которой я уже написал шестьдесят страниц), главы про Скандинавию и нескольких глав про Интерзону. Периодически буду между ними переключаться, когда, например, герои в Скандинавии и Южной Америке достигают одного и того же момента…

Пока пришлю тебе небольшой кусочек романа. Он, в принципе, самодостаточен и, может быть, понравится Полу Кэрроллу [409]. Если ты согласен со мной, то передай ему, пожалуйста, этот кусок. Если не согласен — пришлю еще что-нибудь.

Раз уж «Олимпия» не приняла рукопись в теперешнем ее виде, значит, торопиться некуда. Даже не знаю, когда закончу работу. Ее выше крыши. Тот кусок, например, который я тебе посылаю, занял полную неделю напряженного труда. Постоянно подкатывает новый материал.

В городе мертвый штиль. Боулза нет, поговорить не с кем.

Я достиг некой точки и теперь не хочу мальчиков. Не тянет на них, ну никак. Пора за пилотки браться. Я, в принципе, и не был никогда гомосеком; у меня, оказывается, травма с детства… Когда узнал, то от страха чуть сердце не встало. У меня острая межреберная невралгия и ишиас.

Где-то под Новый год встретимся в Париже… В Танжере меня больше не держит ничто, просто работать здесь очень удобно. А так, тошно от всего и ото всех, особенно — от Б.Б., который встречается с арабскими восьмилетками. Вот мерзость-то! По дому снуют его чурканы, так и норовя что-нибудь спиздить. Сам Б.Б. задорно говорит: «О, знаешь, мне со взрослыми как-то не по себе» — и смеется! Ублюдок тупой. Сидит в самом сердце мерзейшего круга ада и даже не подозревает об этом. «Мне как-то не себе, хи-хи…» Нет, с меня хватит…

Передавай от меня привет Грегори и Питеру. Я вроде писал уже, что моя теория по многим пунктам подтвердилась? В Германии ученые недавно узнали: зависимость ослабляет психоз. В смысле, на опытах доказали… и почему-то не запускают в лечение. Правильно, не имеют права делать из людей наркозависимых. Мозг они из черепа хреновиной для удаления сердцевины из яблок, значит, достают преспокойно, а вот безопасную методу опробовать — ни-ни, страшно же!

С любовью, Билл

ДЖЕКУ КЕРУАКУ

Танжер…

4 декабря 1957г.

Дорогой Джек!

Поздравляю с успехом [410]. Ты ведь пришлешь мне экземпляр своей книги, а? Правда, если считаешь, что до конца года она ко мне не поспеет, тогда не надо, не шли. Я из Танжера уматываю и, наверное, насовсем.

Здесь люди страдают какой-то формой болезни, лишающей сексуальности, — вроде атипичного гепатита. (Бог знает, что родится после ядерных взрывов.) Та же дрянь у Пола Лунда, и я сам дважды ею болел. Всего в городе случаев десять (из тех, которые мне известны). Но болячка проходит, стоит покинуть Танжер. Это не секрет, я лично проверил и перепроверил. К тому же мальчики мне больше не интересны. Перехожу на пилотки.

Над повествовательной частью романа, которая вберет в себя весь материал по Интерзоне, работаю часов по десять в сутки… Герои попадают в Скандинавию, в США, в Южную Америку, в Интерзону, и притом география романа тесно связана: например, входит герой в баню на территории Швеции, а выходит из нее в Южной Америке. «Слово» я подурезал до двадцати страниц… так намного лучше… погоди, отпечатаю — и пришлю почитать. Работы по горло, но я больше ничем другим и не занимаюсь: не трахаюсь, не пью, ни с кем не вижусь. Только работаю и курю иногда кайф.

Посылаю два образчика текста — они вроде бы части романа (про США и про Южную Америку), и в то же время идут как бы сами по себе. Прочитаешь — получишь представление о книге в целом и, может, даже сумеешь продать их. Как по мне, то они здорово получились.

Числа первого в следующем году я, наверное, в Париже пересекусь с Алленом. Или в Испанию перееду. Лишь бы из этой дырени убраться. Весной или летом, может быть, приеду в Нью-Йорк. Привет Люсьену и спасибо ему, что прислал мне экземпляры книг. Ему напишу отдельно. Времени нет, честное слово. Как встаю — сразу же за работу… Ладно, всего доброго. Скоро, надеюсь, увидимся.

Всегда твой, Билл

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

[Танжер]

8 декабря [1957г.]

Дорогой Аллен!

Посылаю тебе два отрывка из романа […] Может, подойдут для «Чикаго» [411]… если нет — тогда напиши, что именно им хотелось бы напечатать.

Алан здесь, вот уже несколько дней. Он болеет, простудился.

Похоже, к концу месяца я точно уеду отсюда. В городе все по-старому. Пол и Джейн вернулись из Англии: Джейн уже лучше, но до конца она не поправилась. Беднягу Ахмеда упекли в тюрьму за то, что он покинул Марокко, хотя на нем еще висит незакрытое дело, в котором замешан четырнадцатилетний немецкий паренек [412]. Брайон Гайсин открыл «Тысячу и одну ночь», организовав танцевальную труппу из щуплых арабских мальчиков: у всех морды как у хорьков, узкие плечи и гнилые зубы, и вообще они смотрятся больше как ньюаркская команда по игре в боулинг [413].

Алан Ансен тут говорит, мол, лорд Ф. устроил ему королевский прием. Лорд Ф., этот старый идиот, пытался меня совратить: я на кумарах, после лечения, и меньше всего хотелось вставать рачком перед старым развратником… Дебил, чтоб его. Ситуация примерно такая же, как если бы Энгус Уилсон [414] пригласил к себе на чаек и стал делать недостойные предложения. Страх-то какой.

Работал я, работал и наработал сотню страниц нового материала. Посмотрим, что из этого удастся состряпать.

Джек написал… похоже, все у него хорошо… Алан и я передаем всем привет.

С любовью, Билл