Письма Уильяма Берроуза

1958

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

[Танжер]

9 января 1958 г.

Дорогой Аллен!

Ты уж постарайся застолбить комнату, очень прошу. Скоро буду. Я тут застрял исключительно по болезни и потому, что еще не набрал скорости… А выбраться отсюда надо обязательно, хотя бы ради собственного здоровья. Город поразила чума — какой-то вирус, может быть даже, синдром Ардмора (см. последний выпуск «Тайм» [415]).

В Париже всем от меня привет, скоро буду. Дня через три-четыре я отсюда смотаюсь, а перед тем пошлю тебе телеграмму: сообщу время прибытия в Париж… если, конечно, сумею точно узнать его [416].

С Аланом все хорошо… В городе все по-старому.

С любовью, Билл

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

[Париж]

16 февраля 1958 г.

Дорогой Аллен!

Да, чеки от тебя я получил, за что спасибо огромное! Из Танжера чеки до сих пор не пришли. Отправил запрос консулу в Конью… пока ждал оттуда чеков, мне предки прислали немного бабла, поэтому за жилье я заплатил.

Получил письмо от Алана… они с Грегори вполне неплохо ужились, теперь-то, когда между ними не стоит наркота… Грегори тем временем успевает отрываться на хате у Гуггенхаймов. Мадам Гуггенхайм даже задарила ему наручные часики. Грегори, кстати, взял и признался ей, что отмотал срок. То есть дело обстояло так: он признался, будто когда-то сидел, а она подарила ему часы. Слушай, Грегори вообще в тюряге был [417]?

[…]

Я почти что подсел на анаболики, которых здесь обожраться… Только нам на это плевать, мы ставим опыты по анализу [418]. Если найдешь книгу Уиклера о зависимости от пиатов — покупай… издательство «Юниверсити оф Иллинойс пресс» [419]. Напиши, когда соберешься приехать [420]. Погода антастическая — тепло как весной. Алан и Грегори с Гуггенхайм собираются в Грецию… Замечательно, честное слово, просто замечательно… […] Из Танжера приходят дурные вести: Пол и Джейн перебираются в Португалию. По ходу дела, боятся, как бы не мели вместе с Ахмедом. А ему, бедняге, легавые на допросах выбили передние зубы… Так написал Френсис Бэкон… «Пасапога» [421] закрылся.

До скорого.

С любовью, Билл

ЛОУРЕНСУ ФЕРЛИНГЕТТИ

Франция, Париж, 6-й округ, рю Гит-ле-Кёр, 9

18 апреля 1958 г.

Уважаемый господин Ферлингетти!

Относительно отдельных частей моей рукописи [422], разобраться в которых без помощи автора вам, наверняка, будет затруднительно, я предлагаю следующие изменения: всю последнюю часть под заглавием «СЛОВО» вычеркнуть, поскольку я в конце концов сократил ее до трех страниц. Посылаю вам новую версию; пусть она встанет в начало и называться будет «Понтапонную Розу не видели?»… Нынешнее начало, то есть часть «Эндрю Кейф и вазелиновый скандал», прошу опустить. Вторую часть, «Голоса», читать начинайте с третьей страницы: «Когда я был нариком, то жил исключительно джанком…» и дальше, до конца части. Если желаете следовать напрямую линии романа о джанке, то главу «Окружной клерк» пропускайте… «Интерзону Ю», «Ислам Инк.», «Балеху у Эй-Джея» и «Шумную комнату Хасана» пропускайте. Но обязательно включите «Больницу» [423] (опустив пассаж про Микки Спиллейна в середине), «Бенуэя» (пропуская теоретическую часть о зависимости и шизофрении), «Конференцию потехнической психиатрии» и все, что захотите из «Рынка»…

Это один способ работы с моим романом, так текст обретает некое подобие единой смысловой линии. Само собой, у вас на этот счет могут быть свои соображения. Роман можно представить и как набор коротких, не связанных по смыслу рассказов. В письме я лишь предлагаю организовать их все в единый текстовой массив. Я также не стал бы публиковать самых «грязных» моментов, дабы избежать в дальнейшем затруднений юридического характера…

В любом случае, это лишь предложение с моей стороны.

Искренне ваш, Уильям Берроуз

ПОЛУ БОУЛЗУ

Франция, Париж, 6-й округ, рю Гит-ле-Кёр, 9

20 июля 1958 г.

Дорогой Пол!

Ты что, хочешь дать представление в Денвере [424]? На кой тебе Денвер?

В Париже я застрял — примерно до ноября. Потом хочу в Индию. У меня тут есть приятель, который Дальний Восток изъездил вдоль и поперек. Он говорит: Бангкок и Япония — туфта полная. Слишком много в них от Америки. В ноябре он собирается ехать в единственную страну, не тронутую влиянием Запада — в Индию. И я, скорее всего, поеду с ним. Мой друг планирует там обосноваться, снять домик в Калькутте. Из его рассказов я понимаю, что местечко — вполне для тебя. Айда и ты с нами! Зовут моего друга Жак Стерн [425], и он самый интересный человек в Париже. У нас много общего: оба учились в Гарварде и оба знакомы с джанком. Так вот, Джек говорит: с травой в Индии все зашибись.

«Чикаго ревю» в восторге от моей работы и печатает ее по частям. Одна часть уже вышла, весной 1958-го. Еще кусок появится в следующем выпуске. Редактор [426] готов публиковать все мои вещи; одна беда — публикуют бесплатно.

Дэйв Вулман пишет, будто в Танжере ничего не изменилось, но я туда жить не поеду — не сейчас, не при нынешних обстоятельствах. Дэйв еще говорит, мол, МИД отобрал у Джейн паспорт. Абсурд! Разве это дипломатично?..

Ты пока еще не надумал где-нибудь осесть? Навсегда? Напиши, расскажи о своих планах.

Всегда твой, Билл Б.

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

[Париж Июль 1958 г.]

Дорогой Аллен!

Я прочитал письмо от миссис Керуак. Она, похоже, вскрыла твое письмо Джеку и написала ответ за него [427]. Больная женщина, скажу я тебе. Думает, что ее угроза обращения в ФБР отпугнет тебя от общения с Джеком.

Вот ведь глупая, узколобая, мстительная деревенская баба, неспособная даже помыслить о чувствах! Она мелочная, и злоба у нее тоже мелочная. На твоем месте я бы показал письмо Джеку. Если уж ему нравится, когда с ним обращаются как с ребенком и указывают, с кем общаться и кому писать, тогда для нас он потерян.

Еще плохие новости: Нила осудили на пять лет [428]. Боб Лавин [429] пишет, мол, судья, когда зачитывал приговор, поливал Нила грязью. Нил, впрочем, держался с достоинством и на оскорбления никак не ответил.

Стерн сейчас в больнице, где его лечат через жопу — демеролом. Врач понятия не имеет ни о чем, хотя бы отдаленно напоминающем апоморфин.

Придется, наверное, повесить на дверь табличку «Гинзберг тут больше не живет». А то, понимаешь, разбудил меня в три утра какой-то вшивый араб; потом еще в восемь приперся какой-то дебил, искал «друзей по Оксфорду»…

В остальном все по-старому.

С любовью, Билл

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

[Париж]

24 июля [1958 г.]

Дорогой Аллен!

Пересылаю тебе письмо нашего трусишки Джека. Написано как будто полудурком, который пытается объяснить бывшему другу, мол, домой теперь «приводить никого нельзя, потому что в доме поселилась бабенка и ей жиды о-очень не нравятся, к тому же сам он «совсем не тот, как прежде»… Нет, можно, конечно, порою (только не слишком часто) посидеть где-нибудь, пропустить вместе по кружечке пива и проч.». Одним словом, трусишка. Слабак. Он еще пишет: «Нилу или Джулиусу [430] помочь никак не смогу. В конце концов, мое какое дело? Спешить не буду. Мать для меня прежде всего — она сильно расстроена, сам знаешь. И вообще: я его честно предупредил». Буддист-католик… Боже ж мой! Жена его к ногтю прижала, как вошь. А на десерт — бредятина о «мудром дядюшке Сэме», и это в то время, как вопиющая, преступная глупость лидеров Америки очерняет страну в глазах всего мира!

Миссис Керуак тем временем продолжает забрасывать нас с тобой безумными письмами, в которых изливает свою болезненную ненависть. От подобного кого хочешь стошнит. Пример: «Вы вопще не люди, пишите грязные книги, замышляйте грязное и употрибляите наркотики. Не смейте больше упоминать Джека в своих грязных книжках». Ну и тэ-дэ, и тэ-пэ. Последнее письмо от этой дамочки я сжег в биде и В ответ написал, мол, ничего тебе пересылать не стану — не буду даже сам читать, сразу спалю. Не открывая.

Это письмо я пишу лично тебе, Аллен, Джеку его не показывай. Незачем. Впрочем, передай ему: двойная игра не удалась. И не удастся никому, кто молча потворствует гневным письмам миссис Керуак и одновременно с этим пытается дружить с человеком, которому эти письма адресованы. Джек добился богатства и славы, пересказав историю Нила, изложив его речи на бумаге и притворяясь другом до гроба. Так может, полиция взялась за Нила после книги? Как бы там ни было, Джек нажился на крови друга. Теперь не хочет и доллара дать, чтобы вызволить друзей из беды. Разве не так?

И разве не в духе миссис Керуак посылать ядовитые письма, снабжая конверты дешевыми марками?

Впрочем, довольно о Джеке. Ты давай, определяйся с планом действий.

Стерн в безопасности, но с наркоты не слез [431]. Я тоже; только у меня при себе запас апоморфина, так что через недельку смогу отправиться в Испанию. Мой врач-аналитик [432] уходит в отпуск на весь август и первые две недели сентября. Я тем временем неплохо уживаюсь с супругой Стерна [433] — милая женщина, мне она даже нравится. Очень.

У меня родилась шикарная задумка для книги… Напишу роман о временах, когда на Земле жило много разных видов людей, из которых самые замечательные до сегодня просто не дотянули. Подобную идею удастся воплотить, если я… увижу тот период. Пока же мне представляются такие картины: гигантские болота и пустыни; лемуры, чьи глаза глупы и печальны; страшные, хищные бабуины; потенциал человека в зачаточной форме… Может, я такую книгу и не потяну. Задумка родилась лишь вчера.

Анализ достиг апогея: в детстве у меня на глазах случилось убийство. Мэри [434], моя злобная гувернантка, пережила выкидыш и сожгла плод в печи. Убила ребенка.

Через несколько дней Стерн уходит в круиз на яхте. Он оставил на Грегори сто пятьдесят баксов. Надеюсь, завязав с наркотой в этот раз, я верну себе изначальную форму — здоровье, которыми наслаждался после терапии доктора Дента. Потому-то я и не торопился соскакивать — хотел изменений на клеточном уровне, сам понимаешь.

Напиши поскорей.

С любовью, Билл

Грегори сейчас на машинке набивает поэму про бомбу [435]. Готовую вещь хочет отослать в Штаты.

P.S. Вот, свою позицию я изложил.

Грегори написал письмо Джеку, которое решил не посылать. Повторяю: ты это письмо Джеку не показывай. Нечего подпитывать его паранойю, а то он весь такой белый и пушистый, и все вокруг — против него. По сути, Джек хочет стать нацистом и в то же время держать при себе друзей-евреев. Свою мать он ни хрена не любит. Боится ее до усрачки. От комплекса избавляется при помощи непросвещенного буддизма (буддизм без психоаналитического озарения — это крысиный бег по кругам страха), но в итоге возвращается к матери в образе скудоумного буддиста-католика… И единственный выход для себя — психоанализ — он отвергает как «отмерший, европейско-жидовский и антиамериканский». (Господи, да он безнадежен! Напрочь забыл, как ты возился с его рукописями, приводил их в порядок, рассылал издателям, литагентам… Не нравится мне, что Джек упоминает говнюка Джулиуса и так запросто отмахивается от несправедливо осужденного Нила. Джек печется исключительно о себе. Слабак… нет, трус, который сдаст всех, стоит лишь на него слегка надавить. Не хочет видеть своего имени в моих книгах, а сам-то тебя, Нила и меня в свои книги берет!

Постскриптум я дописал через день после того, как закончил само письмо. И чем больше думаю о Джеке, тем меньше хочется его видеть. Все, хватит.)

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Танжер

25 августа 1958 г.

Дорогой Аллен!

Мой врач-аналитик в отпуске, и я пока смылся из Парижа сюда, уж больно часто меня отвлекают. Когда вернусь, хочу, чтобы ко мне вообще никто не совался. Ну, или совался, но только очень и очень нечасто.

Танжеру конец. Пришли дни Хааб [436]. Многих гомиков утащили с Сокко-Чико прямиком в местную каталажку, где чахнут теперь шестьдесят содомовых отпрысков. Полиция допрашивает Дэйва Вулмана, Крофта-Кука и Джозефа [437]. Декстер Аллен [438], Дэйв [Вулман] завтра же мотают отсюда. Тони [Рейтхорст] уже смылся в Малагу. Парней избивают, и они, плюясь кровью, выдают имена. Сотни имен. Я скорей всего тоже в списках. На допрос вызывают повесткой, которую понимать можно как предупреждение типа «Убирайся из города». Что ж, вещи мои упакованы, и убраться я могу за пару минут.

В работе у меня одновременно несколько вещей, но времени рассказывать о них нет. Здесь пробуду числа до десятого… Ахмед Якуби сидит у себя в комнате, дрожа от страха. Пришел конец. На этот раз окончательный. Больше я сюда не вернусь.

Индия! Открывай ворота…

С любовью, Билл

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

(от Грегори Корсо и Уильяма Берроуза)

[Париж

28 сентября 1958 г.]

Тряси бабки с Дона Аллена [439] и Керуака. Дорогой Аллен!

Мы с Биллом затеяли издавать журнал «ИНТЕРПОЛ»: о поэте, «который стал легавым». Содержание — наимерзейшее, наигнуснейшее, наивульгарнейшее и наипошлейшее. Грязь должна получиться густая, чтобы ложка стояла.

Билл спланировал первый выпуск: состряпаем его из самых грязных произведений Боулза, Теннеси Уильямса и твоих крепких кокаиновых записей; возьмем у Стерна самого унизительного, у Керуака — самого сентиментального…

Мы решительно настроены воплотить проект в жизнь, потому что — как Билл говорит — мы легавые и просто не можем без этого. Нашей вины здесь нет. Тебя берем в долю, будешь соредактором — ищешь материал и спонсоров. Твои прямые обязанности: сбор самых грязных и пошлых текстов и денег. Денег нужно много, за ними обращайся к Дону Аллену, Керуаку… да ко всем. В общем, на тебе надежность сего исторического предприятия. Ищи спонсоров, говори, мол, Берроуз собирает средства на воплощение в жизнь одного гнусного проекта. Мы верим в тебя.

Для поднятия боевого духа обрисуем тебе наш формат: сначала идет вступительное слово редактора (от меня, Билла или от нас обоих). В нем сообщаем, что на этой неделе в моде будет пальфиум, или что в Испании отныне диосан без рецепта не отпускают… в общем, подобие новостей для торчков и проч. Дальше пойдут обзоры книг, написанных наркоманами, торчками, косоглазыми дебилами и больными гигантизмом. В журнале будут всячески поноситься чистота и порядочность; на первое место выйдут разносы и желчь.

Давай, Аллен, не откажи в помощи. Я напишу Ансену, Ферлингетти, Стерну и тебе — к Фиппсу [440]. Потом Дону Аллену, Керуаку и прочим…

Удачи, Аллен! В твоих руках — мерзейший золотой скипетр Билла, которым он прожжет себе дорогу в неизведанные области истории. Синий гной и зеленые яйца гарантируем. Вперед! Ни шагу назад! Ибо вперед смотрят пустыми глазами ищейки из Интерпола! Лучше не попадайтесь к ним в черный список! Ого, Билл возвращается. Уползаю обратно к себе в комнату. Берегись! «Интерпол» явился на свет! Гр-рррррррррр!

[Грегори Корсо]

Когда образ человеческий находится под угрозой, Поэт дарует формы спасения. Контролеры фантазий в поэзии защищают нас от вируса человечества. Эту заразу теперь можно выделить и лечить. Такова работа новых ПОЭТОВ-ЛЕГАВЫХ.

Вирус надо выследить при помощи радиоактивных образов, пока он не выкристаллизировался в раке, крови, камне и деньгах ужасной поверхности мира. Кошмар последней ночи — это отсыревший гренок на сегодняшний завтрак. Вот вам новейшее откровение и пути действия…

Говоришь, веселящий газ довелось нюхнуть [441]? Да, у меня глюки были примерно такие же. А вообще, видения теперь постоянно приходят…

Наша «объективная реальность» — это лишь кристаллизовавшийся сон или глюк. Из него можно выйти. Сильнее воображения ничего нет. Те же сны — суть форма ЗАКОНА.

Билл

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Париж

10 октября [1958 г.]

Дорогой Аллен!

Прости, что не писал. У меня в жизни случилось столько всего очень важного… кажется, будто прошло десять лет, как я посылал тебе письмо в последний раз. Стоит подумать о себе самом, когда я год назад приехал в Париж, и собственный образ представляется мне страшно далеким. Словно идущим из детства. И это особенно в тему. Психоанализ поднимает меня на сказочные высоты! Я жутко разочарован своей писаниной и ремеслом вообще. Если не сумею достичь пика, на котором выдавать стану вещи столь же опасные и напряженные, сколь и коррида, то следует поискать иной путь.

По соседству живет Брайон Гайсин. В Танжере он владел баром «Тысяча и одна ночь», а сейчас пережил такое же обращение, как и я, и творит ВЕЛИКОЛЕПНЫЕ полотна. Когда я говорю «великолепные», то имею в виду «великолепные» не в современном понимании слова. Замечательные работы сразу видно. На картинах Брайона Гайсина мне видится ментальный пейзаж моих собственных работ. Он пишет на полотнах то, что я пытаюсь изложить на бумаге. Сам художник представляет свою живопись как отверстие в нашей «реальности», сквозь которую он заглядывает во внешний космос и исследует его просторы. В процессе живописи, проникая за грань картины, он рискует собственной жизнью и разумом. Подобных полотен я прежде не видел. Само собой, покупать их никто не станет. Стоит взглянуть на картины Брайона Гайсина, и разум перестанет работать; перед тобой развернется сатори. Пока Френсис [Бэкон] думает, Гайсин уже пишет — и пишет весьма плодотворно.

Надо отказать в доступе всем визитерам и вплотную присесть за работу. Ни с кем просто-напросто не получится общаться на прежнем, простейшем и бессмысленном уровне.

Наконец я отыскал способ преодолеть ломку. Надо войти в депрессию и выйти из нее по другую сторону.

В последнее время я переживаю столько всего необычного. Конечно, жизнь — это лишь воображение или скорее его проекция. Потому-то и проваливаются любые политические действия, как провалится попытка сдержать невроз при помощи одной силы воли. Однако систему можно устранить, используя воображение, если одновременно достаточное количество людей начнет мыслить на уровне Гайсина. Силу воображения не сдержит ничто. В буквальном смысле. То есть я, например, могу мысленно притянуть к себе на карман деньги. Могу запросто навоображать герыча или опия. Вчера утром валяюсь разбитый, сломленный (Джек Стерн в Англии, лечится), впору вешаться… Думаю: хорошо бы джанка — и тут забегает Бернар [Фрехтман], заносит здоровенный кусок О. Еще один чувак буквально настаивал, чтобы я принял у него десять тонн франков. Сам собой нарисовался барыга… И подобное происходило со мной не один раз.

Одна беда: не могу написать ни строки… Посылаю старые наработки [Ирвингу] Розенталю.

Привет Джеку, Питеру и остальным…

С любовью, Билл

ПОЛУ БОУЛЗУ

Англия, Лондон 19 октября 1958 г.

Дорогой Пол!

Пишу тебе из Лондона, где лечусь от наркомании с одним другом [442]. Доктор Дент за раз проводит курс только для двух пациентов, поэтому с нами не лежат алкоголики и не портят общую атмосферу.

Спрашиваешь, стоит ли возвращаться в Танжер? Лучше обратись в отдел гаданий на кофейной гуще.

Пол Лунд написал, что в «ИСПАНЕ» он вычитал, мол, власти в Рабате без объективных причин постановили изгнать тебя из Шерифской империи. Многие из нашей братии, напротив, утверждают, типа, такой заметки не появлялось. Чарльз [Галлагер] навел справки в охранке: в Танжер можешь вернуться, когда пожелаешь. Брайон Гайсин тоже удивляется, отчего ты еще раньше не приехал — опасности нет… Ну, смотри сам. Щ.

Короче, в Танжере все спокойно. Да, Бент Андерсон угодил в крепость, но такое может случиться и в другой стране. С человеком его-то калибра. Дэйв Вулман на первом же допросе вломил всех. Декстер Аллен смылся, едва получив от меня срочное — и не лишенное шкурного интереса — предупреждение. В итоге выиграли мы оба: через два дня после отъезда Декстера полиция пришла по его душу. Тони Голландец вернулся на родину. Эрика [Гиффорда] покамест не трогают. Я же свой месяц в Танжере провел как котяра в сметане: ел маджун и работал. Ахмед [Якуби] вроде оправился и не боится. В один момент, однако, пришлось прервать поток его бессвязных и исключительно непонятных рассказов о каком-то Морисе и о тебе, о вещах, оставшихся на квартире и проч. О чем он лопотал, я понять не сумел. Чем дальше Ахмед разорялся, тем больше я запутывался.

Брайон Гайсин поселился в отеле неподалеку от меня. Наконец мы поладили.

За последние три месяца Гайсин написал несколько поразительных картин. В живописи я не разбираюсь, но отличную работу в любом виде искусства признаю сразу. А работы Гайсина и правда отличны. Потому-то ни один покупатель на них даже не взглянет, ведь прежде никто подобного не создавал. Ужасно, когда денежной стороной живописи заправляют люди скудоумные. Издатели и то добрее.

«Голый завтрак» по частям публикует «Чикаго ревю» [443]. Розенталь — единственный редактор, понимающих, о чем я пишу. Не знаю, видел Джей Лафлин [444] мою рукопись или нет.

Здесь я пробуду еще несколько недель, потом возвращаюсь в Париж. Письма присылай по адресу: Лондон, филиал «Американ экспресс». Не забудь о себе написать. Жаль, что с Джейн так получилось [445]. Передавай ей от меня пожелания всего наилучшего. Надеюсь, скоро свидимся…

Всегда твой, Билл Б.