Письмоносец

— Все нормально, — говорит Лэрке, — я поеду с тобой в больницу к твоей маме.

Каспар покупает красивый букет.

Белое здание больницы стоит на склоне горы в окружении елей. Каждый раз, когда автобус останавливается и двери открываются, он чувствует резкий масляный запах. Лэрке сидит, уставившись в одну точку перед собой, и пытается заставить ягненка лежать смирно.

Каспар навещал мать во все времена года. В каждом дереве тревога, каждый поворот напоминает о страхе и надежде. Он вглядывается в гущу темных елей: нет ли где знака? Он так часто бывал здесь, что видел приход весны семь раз. Он видел, как опадают осенние листья и приходит зима со льдом.

Автобус останавливается у больницы сам, даже не надо нажимать кнопку «Остановка по требованию». Там всегда кто-то выходит, и сразу видно, кому в родильное отделение, кто приехал навестить больного, а кому просто на дежурство. Каспар кивает водителю, тот узнает его, хотя на нем и надет капюшон.

Это лучшая в городе больница с цветочными вазами и картинами на стенах. Здесь хотят работать все медсестры. Каспар и Лэрке поднимаются на лифте на последний этаж. Из гостиной для пациентов открывается головокружительный вид. Здесь он так много раз сидел в ожидании того, пока мать приведут в порядок. В этом белом мире он снимает капюшон и очки. Их встречает медсестра.

— Каспар, — говорит она.

Лэрке сжимает морду ягненку, чтоб он не заблеял.

— Это хорошо, что ты пришел. Мы тебя долго ждали. Так интересно, что она тебе скажет. Были и улучшения, и ухудшения. Но на этот раз, не дай бог, конечно…

Медсестра переходит на шепот:

— …все может кончиться. Будь готов к тому, что она сильно исхудала. Она спала, но, наверно, сейчас уже проснулась. Пойдем к ней.

Медсестра медленно движется по коридору, они за ней, освещение меняется, за окнами проплывают тучи. Она останавливается и делает им знак рукой.

— Ты можешь войти, — говорит она.

Лэрке ударяет ягненка, так сильно, что он прячет голову. Лэрке с отчаянием смотрит на Каспара, улыбается легкой улыбкой и машет рукой, словно чувствует, что ей тоже не помешал бы букет.

Окно стоит открытым, чтобы выветривался кислый запах. Каспар медленно подходит к кровати, мать поднимает голову и смотрит невидящими глазами.

— Что? — ворчит она.

Ягненок ворочается в сумке, его шерсть растет. Сумка разваливается по швам, ягненок выпрыгивает и подбегает к постели матери. Она шикает на него, у нее тоже змеиные глаза.

— Кыш, — говорит она, — уйди!

Но он не уходит и ложится под кровать. У Каспара прихватывает живот, Лэрке грызет ногти.

— Мама, — говорит он.

Она пытается быть резкой:

— A-а, Каспар, не прошло и полгода… Не очень-то хорошо почтовое ведомство работает, как я погляжу.

Она выдерживает паузу и ловит ртом воздух.

— Тебе повезло, что ты еще застал меня в живых. Ты не представляешь, каково это: лежать здесь день за днем. Сам-то ты мотаешься по этой горе и портишь себе кожу. Не будешь беречься — кончишь так же, как я.

Он откашливается и кивает. Долгая пауза.

— Когда я писала тебе письма, я так много хотела рассказать, а теперь не знаю, смогу ли.

Когда мать говорит, у нее изо рта брызжет слюна. Медсестры рассказывали, что иногда под конец болезнь поражает мозг. И тогда люди становятся или как ангелы — робкие, верующие, или вредные.

— Со мной Лэрке, — говорит он.

Лэрке приближается на шаг.

— Твое лицо мне знакомо, — говорит мать.

— Она очень хорошо играет на флейте.

У матери на щеках проступает легкий румянец, Лэрке посылает Каспару раздраженный взгляд, но остается стоять.

— Лэрке… когда-то была флейтистка по имени Лэрке. Я читала о ней все-все. Она должна была дать в нашем городе концерт. Я полдня стояла в очереди за билетами. Но перед самым концертом она упала в обморок, и нам пришлось возвращаться домой. Я никогда не слышала Лэрке вживую. У меня есть диск, но это не то.

Лэрке чуть-чуть отступает, глаза матери затуманиваются. Она долго лежит тихо, и они уже собираются уходить, потому что думают, что она заснула. Вдруг она поднимает голову и смотрит на него.

— Я много думала, Каспар, — говорит она, — ведь здесь больше делать нечего. Я подумала, что лучше всегда говорить правду.

Мать делает глубокий выдох, в легких шумит.

— Один из моих самых больших заказов был — обставить залы для короля. Эта работа сулила массу другой работы. После этого я ни в чем не испытывала недостатка, хотя я была одна с тобой на руках.

Мать пытается сесть, Каспар подкладывает ей подушку.

— Я решила, что тебе надо знать, кто твой отец.

— А я не хочу знать, кто мой отец.

— Ты же всегда хотел.

— Нет!

— Я все собиралась сказать тебе, с тех пор как ты был маленьким. Может быть, ты когда-нибудь сам узнал бы его лицо в своем. Ведь за нами охотились журналисты. Я так сильно любила короля, что могла смотреть ему прямо в душу. Не думаю, чтоб кто-нибудь другой когда-нибудь на него так смотрел. Он был нездоров, он не выносил, когда на него смотрели, чужие взгляды медленно пожирали его. Он хотел было отречься от престола, но на него смотрели бы и после этого, ведь он такой известный. Король хотел жениться на мне, но когда я обнаружила, что беременна, мне пришлось выбирать.

Она тяжело вздыхает.

— Я выбрала тебя, Каспар, потому что ты был внутри меня. Я не хотела для тебя такой участи, как у твоего отца. Я такой участи никому не желаю. Я ушла от него, и через некоторое время его болезнь обострилась так, что это стало заметно всем.

Когда ты родился, я держала тебя в четырех стенах, чтоб тебя никто не увидел и не узнал. Ты был очень бледный, и иногда я думала, что ты, наверно, альбинос. Я почитала разные книги и наконец отвела тебя к врачу. Он сказал, что он не специалист и в данный момент ничего не может об этом сказать. Тогда я швырнула ему на стол книги, которые прочитала, и сказала, что тогда пусть начинает учиться. Врач очень глубоко вздохнул, когда мы вышли из дверей. А что он на следующий день едва не умер от закупорки сосудов, об этом я не подумала. Потом я слышала, что он долго ощущал усталость.

Мать откашливается и борется с воздухом.

— Мне разрешили посмотреть в твою медицинскую карту, и там я увидела, что он поставил тебе диагноз «альбинизм». Тогда я успокоилась. Это была во многих отношениях удача. Тогда тебе надо было все время сидеть дома, а когда мы выходили на улицу в солнечную погоду, тебе надо было надевать шляпу и очки. А в пасмурную погоду, когда тебе можно было ходить с открытым лицом, люди замечали только то, что у тебя очень белая кожа. Они не видели в упор, что ты чем-то похож на короля.

Мать вздыхает.

— Однажды я стала волноваться, что люди так глазели на твою белую кожу. Вдруг и тебя бы так же пожрали. Но на тебя смотрели не таким взглядом, как на твоего отца. О короле читали в популярных журналах и о его личной жизни что-то знали. А когда ты шел по улице, то у тебя было просто необычное лицо. И чужие взгляды не вонзались слишком глубоко.

— Мама, — шепчет Каспар, — этого мне знать не надо.

— Всем надо знать, кто их отец, — говорит мама.

— У меня были отцы. И дедушка, и еще один. Его уже нет в живых, он был почтальоном, как я.

— Я тебе рассказываю о твоем отце, чтобы у тебя был шанс выбрать, — шепчет мать. — Это дети могут жить в неведении, а взрослые должны знать. У тебя есть шанс получить в наследство целую страну. Ты поднимешься выше всех, ты…

Голос матери срывается, она роняет руки на одеяло и хватает ртом воздух. Каспар дергает за шнурок, Лэрке ловит ягненка и заталкивает его в сумку. Прибегает медсестра и делает матери укол.

— Выйдите со мной, — шепчет она.

Каспар и Лэрке заходят в комнату для медперсонала. Медсестра рассказывает, что рак прогрессирует. В каждой капле крови его след, в каждом органе образовалась опухоль. Тело — бомба с часовым механизмом, нацеленная сама на себя.

— Единственное, что мы можем, — это как следует ухаживать за ней, — говорит медсестра, — и конечно, надеяться на чудо. Самое лучшее, что можно сделать, — завести музыку. Она купила себе плеер и постоянно слушает один и тот же диск. Ты бы видел ее, когда ее щеки покрываются румянцем, а глаза сами закрываются! Тогда с ее лица вдруг исчезает боль.

Каспар кивает и начинает плакать. Он так плачет, что его рубашка промокает насквозь. Его никто не унимает, медсестра и Лэрке просто сидят и смотрят. Когда он прекращает, Лэрке вытирает ему лицо. Она берет его под руку, и они выходят из больницы.

Лэрке почти ничего не говорит, она только держит Каспара за плечо и гладит ягненка. К вечеру она поднимается с раскладушки в саду и отправляется на поиски телефонной будки. Она знает одного музыканта из оркестра, он иногда сдает комнату.

Лэрке быстро возвращается.

— Мы можем въехать прямо сейчас, — говорит она.

Когда они идут по улице, народ смотрит на них. Каспар и Лэрке идут тесно прижавшись друг к другу, словно у них одно тело.

Музыкант приветствует их коротким рукопожатием, его зовут Джек, он играет на фаготе. Джек шепчет: «Добро пожаловать», а Лэрке говорит, что он никому не должен разбалтывать, что они здесь.

Джек ставит на стол чай и сосиски и притворяется, что он не видел ягненка. Он одет в черный блейзер, живот у него слегка округлившийся, возраст в целом неопределенный. Джек ставит Баха, а когда Каспар спрашивает, нет ли у него стакана воды, опрометью мчится на кухню.

Джек и Лэрке обсуждают интерпретацию Баха. Не слишком ли тяжелы смычки, ошибся ли виолончелист в указаниях темпа в бурре, или он в принципе закоснел в венском классицизме. Каспар собирается ложиться спать.

— Ах, — извиняется Джек, — не хочу вас задерживать своей болтовней.

— Я уже давно ни с кем не разговаривала на профессиональные темы, — усмехается Лэрке.

Каспар входит в комнату и откидывает одеяло на кровати для гостей, вскоре приходит и Лэрке, и они ложатся в потемках.

— Ты мне немножко не поиграешь перед сном?

— Нет, — отвечает Лэрке.

Он долго лежит без сна. В глубине сознания он все еще бродит по горе. До него доносится запах лишайника и ивы. Он слышит, как под ногами гремят мелкие камешки.

Каспар навещает мать через день. Лэрке всегда с ним, но она молчит. Свои концертные одеяния она положила в выдвижной ящик под кроватью. Вместо них она купила себе черную юбку и блузку.

Иногда мать встает с постели. Она вышагивает на своих длинных ногах, как олень, и хватается за стены и дверные косяки, чтоб не упасть. Она дает Каспару деньги на лучшие духи и посылает его в банк, где в сейфе хранятся ее украшения. И вот она сидит в общей комнате, вышивает шелковыми нитками и хочет только шампанского и устриц, хотя она и не переживет отравления моллюсками. Каспару приходится быть с ней, он улыбается и глотает серые слизистые комочки, которые булькают в своих раковинах на блюде.

— Ты мой принц, — говорит она, — а я королева нашей страны.

Остальные таращат глаза, поднимаются и уходят.

— Не надо ни с чем смиряться, — шепчет она и посылает им змеиный взгляд, — человек таков, каков он есть.

Матери делают укол и кладут в постель. Каспар разговаривает с одной из медсестер.

— Так печально, — говорит она, — твоя мама хочет столько успеть. Когда она не говорит о концерте знаменитой флейтистки Лэрке, то ей хочется в Японию. Она всегда мечтала сидеть в храме над морем и медитировать. Она говорит, что хотела бы там умереть. Она даже звонила в разные бюро путешествий. Мы пытались ее отговорить, ведь у нее не так много сил. Но она срывается, плачет и говорит, что вольному воля.

Медсестра вздыхает:

— Большинство наших умирающих больных бывают рады, если им удастся выбраться хотя бы на прогулку с семьей в горы в последний раз.

Иногда по вечерам Лэрке вынимает флейту, чистит ее, собирает. Она легонько дует в нее. Как будто ветер овевает углы домов. Каспар садится и слушает.

— Успокойся, я ничего играть не буду. Это так, пальцы размять, — говорит она.

Мать хочет быть в курсе событий, Каспар покупает ей все журналы, какие только существуют. В одном из них статья про Королев поселок, как его теперь называют. Мать крепко вцепилась в журнал ногтями, покрытыми красным лаком, и громко читает. Там сказано, что Управление по лесам и природе собирается сделать все, чтобы сохранить редких овец Страдивариуса, а у коммуны, наоборот, планы проложить к поселку туннель. После того как овцевод София бесследно пропала, местность перешла в распоряжение государства, и оно хочет сделать там заповедник. В журнале интервью с работником и его женой, они рассказывают, как будут проводить свой досуг. Они хотели бы путешествовать и больше ходить в кино.

Король, скорее всего, у себя во дворце. Ларек с пиццей, который, должно быть, заказал король, был замечен у ворот, и кто-то видел, как король в шлафроке сам спускался туда и платил. Полиция до сих пор дежурит у дворца, и многие чувствуют себя неспокойно. И наконец, там написано, что старый почтовый маршрут через Форехаймскую гору упразднили. Теперь, когда там сделают туннель, ходить, скорее всего, будет не по чему.

Каспар выбегает из палаты матери, хлопнув дверью. Он едет домой на автобусе, бросается на кровать и плачет, уткнувшись в Джеков старый матрас. Лэрке гладит его по спине, а Каспар может только издавать странные звуки.

Каспар даже не знает, что у Лэрке с собой флейта. Два дня спустя он стоит и держит мать за руку, и вдруг из другого конца комнаты слышатся звуки. Мать садится на кровати, выпрямив спину.

— Откинься назад, — говорит Лэрке.

Мать в испуге ложится, а Лэрке играет так красиво, как никогда не играла. Каспар видит, как растет дерево и открываются большие дыры. Ангелы летают повсюду, даже там, где нет солнечного света.

— Это же Лэрке, — шепчет мать, — знаменитая флейтистка. Как красиво!

Мать молодеет. Наверное, она становится моложе, чем он когда-нибудь видел. Лэрке играет два часа, облака не движутся, медсестры не заходят, похоже, что мать совсем не дышит. Но когда последний звук выплывает в белую палату, она медленно открывает глаза и снова дышит. Она долго улыбается, а ее глаза превращаются в глаза ребенка. Лэрке незаметно исчезает вон из дверей.

Мать провожает Каспара до самого лифта, ее шаг на удивление тверд.

Дома Лэрке говорит, что нашла жилье, от которого не может отказаться. Каспар, конечно, может оставаться в комнате у Джека. Он понимающе кивает. Она собирает вещи.

Когда Каспар опять приезжает к матери, она уже заказала билет в Японию.

— Пошли, — улыбается она, — такси ждет внизу.

Медсестры стоят в коридоре и прощаются. Они жмут им руки и кивают, все как полагается. На пути к лифту они шепотом говорят ему, что палата матери будет стоять наготове на случай, если они вернутся. Она явно не доберется дальше аэропорта и наверняка повернет назад, едва увидит, как взлетают и приземляются самолеты.

В такси мать рассказывает, что нашла храм, в котором будет жить, и там никто не против, если она у них поселится. Мать и Каспар выходят у аэропорта, мать заводит свой ходунок в вереницу багажных тележек и, спотыкаясь, идет в зал отлетов.

Стюардесса недоверчиво смотрит на них, когда мать подает ей через стойку свой билет.

— Вы сопровождающий? — спрашивает она Каспара.

— Нет, — говорит мать, — я еду одна.

Стюардесса опять смотрит на него, он молчит.

— Но разве у вас нет багажа?

— Да, ручная кладь, — отвечает мать и машет красной лаковой сумочкой.

Стюардесса криво улыбается.

Мать и Каспар стоят друг перед другом.

— До свидания, — говорит она, — писем писать не надо.

— Нет, — говорит он.

Она улыбается; рот большой от всей этой помады. Она целует его, они обнимаются. Ее тело так мало, что может рассыпаться под его руками.

— Прости меня, — шепчет она, — я не умею как следует болеть.

Мать поднимается на эскалатор, а он остается до тех пор, пока она не скрывается из виду. Когда Каспар выходит из зала отлетов, все так тихо. Самолеты с их огромными моторами взлетают и садятся, но он ничего не слышит.

Вот что они шепчут.