Питер - Москва. Схватка за Россию

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Выделение противоборства питерской и московской финансово-промышленной группы в качестве самостоятельного объекта изучения позволило лучше уточнить некоторые моменты отечественной истории. Изложение перипетий борьбы за контроль над конкретными активами, за обладание более прочными коммерческими позициями, разумеется, являлось необходимой, но далеко не главной целью предпринятой работы. Гораздо более существенное значение имело выявление тех двух моделей политического поведения, в рамках которых отстаивали свои политико-экономические интересы питерский и московский кланы. Разность их стратегий основывалась на различных представлениях о том, каким образом должна идти модернизация страны, насколько та или иная ее логика приемлема для российских условий и менталитета.

Московская купеческая группа – крайне интересное явление нашего исторического прошлого. Купечество, о котором идет речь, по большому счету, явилось продуктом царствования Екатерины II. Напомним, с последней трети XVIII века, когда были запущены рыночные механизмы, в российской экономике полноценно заработал внутренний рынок. Утверждая доктрину свободного предпринимательства, власти заимствовали опыт европейских держав, демонстрировавших преимущества промышленного прогресса. Как известно, в России торгово-мануфактурная сфера не стала уделом дворянства, ориентированного главным образом на сельскохозяйственные дела и обслуживание экспортно-импорт-ных операций. В силу этого роль локомотива внутреннего экономического развития империи досталась крестьянству, неплохо адаптировавшемуся в новом хозяйственном климате. Именно этим объясняется тот факт, что отечественная купеческая элита, выросшая из недр внутреннего рынка, в подавляющем большинстве была крестьянского происхождения. Во многом так обстояло дело и на Западе, где значительная часть буржуазии также вышла из низших (только городских) слоев населения. Тем не менее в Европе жизненные интересы мощного третьего сословия, выраженные в партийно-политических формах, стали основой государственной системы, а буржуазия – краеугольной частью западного истеблишмента.

В России же аналогичные процессы протекали совсем иначе. Серьезным фактором, осложнившим вхождение капиталистов из народа в правящие элиты, оказались религиозные причины. Подобного не наблюдалось в Европе, где страны представляли практически однородные конфессиональные образования, созданные по принципу – «чья власть, того и вера». Но в России утверждение данной доктрины привело не к конфессиональной рассортировке, а к фиксации вероисповедной разобщенности в рамках единого государства. Не принявшая нововведений патриарха Никона значительная часть русского населения оказалась на экономической периферии, отстраненной от государевой службы и земельного фонда. Шансы реализовать свою пассионарность появились у приверженцев старой веры с формированием рыночных механизмов, благодаря которым любой (независимо от положения) мог проявлять хозяйственную инициативу. Староверы вложились в торгово-мануфактурное строительство, далекое от устремлений дворянства; раскольничество из религиозной общности трансформировалось в обширную экономическую корпорацию, а ее представители составили костяк купеческой элиты, группировавшейся вокруг древней столицы – Москвы. С 60-х годов XIX столетия, с нормализации обстановки вокруг старообрядчества, налаживается и расширяется диалог купечества с государством. Этому немало поспособствовала славянофильская и патриотическая интеллигенция, идейно патронировавшая купеческих выходцев из народа. Именно с ее подачи в годы царствования Александра III происходит долгожданное для московской буржуазии сближение с властью. Ободренное купечество начинает претендовать на «контрольный пакет» российской экономики, объясняя свое право на это своим истинно русским происхождением.

Однако эти надежды купечества перечеркнула ставка на иностранные инвестиции в российскую экономику, которую сделал при поддержке Николая II министр финансов С.Ю. Витте. Со второй половины 1890-х именно в зарубежном капитале власти видели панацею от российской экономической отсталости. По замыслу правительства, европейские инвестиции должны были обеспечить нужный для модернизации страны промышленный рост. У России не было времени ждать, пока собственный доморощенный бизнес достигнет надлежащего развития: в этом случае отставание от западных держав приняло бы необратимый характер. Провозглашенный государственный курс стал своего рода вердиктом о неконкурентоспособности купеческой элиты. В этой ситуации московское купечество могло рассчитывать не на обладание «контрольным пакетом» российской экономики, а лишь на малопривлекательные миноритарные роли. Конечно, такие изменения в экономической политике неизбежно вели к пересмотру отношений с государством. Ущемленная купеческая элита бросилась искать «спасательный круг», обретя его в западных конституционно-либеральных ценностях. Отринув верноподданническую идеологию, она устремилась навстречу радикальному общественному движению, начав исповедовать ограничение самодержавия и всевластия высшего чиновничества. Под этим идеологическим знаменем московская деловая элита вступила в борьбу с правящей бюрократией за обладание административно-управленческими рычагами.

Политические вожделения московского купечества и его либеральных союзников вдохновлялись западноевропейской практикой, служившей, по их убеждению, образцом для устроения России. По аналогии с тем, как это было в развитых державах, мотором отечественной модернизации объявлялся частный бизнес и частные собственники. В их распоряжении, по представлениям московской буржуазии, должны находиться ключевые российские активы, поскольку только частные хозяева способны эффективно управлять ими. Государственная дума московскому купечеству и его политическим союзникам виделась парламентом западного типа. Его компетенция – утверждение министров, которые несут ответственность перед депутатами. Работа Думы строится на основе партийного принципа: партии либерального направления вместе с общественными организациями должны идейно обслуживать многообразные потребности частного предпринимательства. В этой конструкции оставалось немного места для государства как в политической сфере, так и в экономической жизни. Бюрократия представлялась исключительно тормозом прогресса, и ее влияние на управленческие процессы следовало минимизировать. Так в общих чертах выглядел модернизационный проект, продвигавшийся московским купечеством и его политическими сторонниками. Подчеркнем, что в большинстве современных исторических исследований именно он презентуется в качестве магистрального российского пути, срыв которого по вине реакционной и недалекой бюрократии привел к краху империи.

Сегодня можно констатировать, что восторженные оценки либеральной модели государственного развития Российской империи заслонили другую интересную страницу последних двух десятилетий ее существования. Речь идет о совершенно забытой программе модернизации, выработанной высшей петербургской бюрократией. Той самой бюрократией, на которую был прочно навешен ярлык недееспособности к чему-либо созидательному. Рассмотреть на историческом полотне этот сюжет помогла исследовательская «оптика» данной книги. Разматывание противоборства московского и питерского буржуазных кланов позволило увидеть модернизационные подходы правящей бюрократии того периода, в корне отличающиеся от московского общественно-либерального творчества.

Сразу скажем, функционирование петербургской бюрократии и крупного столичного бизнеса нельзя рассматривать изолированно. Со времен Петра I власть в лице самого императора, приближенных, чиновничества, озабоченная растущими казенными потребностями, выступала инициатором всех значимых деловых начинаний. Излишне говорить, что насаждаемый «сверху» капитализм осознавал себя не свободным предпринимательством западного типа, а своего рода правительственным агентом, рассчитывающим главным образом на содействие властей. Рыночная экономика, взрастившая купеческих капиталистов, не изменила делового менталитета правящего сословия. Оно по-прежнему чуждалось свободного рынка, считая его механизмы недостаточно надежными. Коммерческая активность дворянства заметно возросла после отмены крепостного права. 60-70-е годы XIX века – время формирования петербургской буржуазной группы. Ее становление происходило опять-таки «сверху», став плодом усилий бюрократической элиты. Именно правительство насаждало капиталистическое развитие, оживляя его иностранными вложениями и вовлекая правящее сословие в коммерческую сферу. Учреждение банков, железнодорожные концессии, создание новых предприятий – в этой новой бизнес-реальности тесно переплетались деловые и чиновничьи устремления. Подчеркнем, что для российских элит освоение новых коммерческих горизонтов оказалось заманчивым соблазном. В тот период официально разрешалось совмещение государственной службы с участием в различных деловых проектах; чиновничество с энтузиазмом пользовалось этим правом. В результате Зимний дворец превратился в место, где аристократия и чиновничество разного уровня вели откровенную торговлю концессиями и лицензиями. Крупные дельцы не без успеха лоббировали назначения на ответственные должности. В 1873 году даже был наложен мораторий на банковское учредительство, дабы сбить нездоровый ажиотаж в финансовой сфере. Иными словами, насаждение рыночных отношений в российских условиях сопровождалось для государства большими издержками.

В Российской империи предел всему этому был положен твердой рукой Александра III, который инициировал закон, запрещавший чиновникам заниматься коммерцией, а также осуществил выкуп значительной части железнодорожной сети государством и приструнил высшую аристократию начиная с членов разросшейся царской фамилии. Говоря иначе, взаимоотношения власти и бизнеса подверглись кардинальному пересмотру и оздоровлению, а это серьезно повысило компетентность бюрократической элиты. Уже к концу XIX столетия она представляла собой субъект, способный адекватно обслуживать модернизационные вызовы. Так, выход России на мировые финансовые рынки и приток зарубежных инвестиций не привел к подчинению страны иностранному капиталу, как уверяла советская история. Преградой тому как раз и стало качество высшей бюрократии, руководствовавшейся не стремлением к личному обогащению, а государственными потребностями. Западные денежные потоки проникали в российскую экономику преимущественно через петербургские банки, которые играли роль своего рода финансовых окон. Одновременно власти запрещали открытие филиалов иностранных банковских структур, но им разрешалось присутствовать в акционерном капитале тех же петербургских банков. Руководящий состав последних преимущественно комплектовался из чиновников министерства финансов, юстиции, госбанка и др., ориентированных в первую очередь на правительственные интересы. В итоге на рубеже XIX-XX столетий произошло резкое усиление петербургского банковского сообщества: оно становится оператором государства в обеспечении экономического подъема. Напомним, что именно это обстоятельство переполнило чашу терпения московской буржуазии, толкнув ее на освоение либеральных рубежей.

Пул крупнейших петербургских банков при поддержке правительства деятельно участвовал в переформатировании отечественной экономики с целью повышения ее конкурентоспособности. Питерские финансовые структуры, подпитываемые иностранными ресурсами и средствами государственного банка, активно входили в различные отрасли отечественной экономики, устанавливая контроль над многими из них. К началу Первой мировой войны столичные банки стали полноправными участниками монополистических нефтяных концернов в Кавказском регионе на паритетных началах с зарубежными собственниками. Сахарная отрасль на Украине практически полностью перешла под контроль банкиров и действовавших по их поручениям дельцов. Произошла масштабная смена собственников уральской индустрии, которая перешла в руки питерских банков. Экспансия петербуржцев неумолимо приближалась к цитадели купеческой буржуазии – текстильной и легкой промышленности центра России. Столичным финансистам удалось овладеть хлопкозаготовительными рынками Средней Азии, что выглядело весомым аргументом в борьбе с купеческими текстильными королями. В то же время целые отрасли промышленности стратегического назначения (оборонный комплекс, главные железные дороги) неизменно находились в собственности государства; петербургские банки только обслуживали их счета, обеспечивая нужным кредитованием. Заметим, мощная горнопромышленная индустрия юга России, принадлежащая иностранным акционерам, также обслуживалась в тех же столичных структурах и их южных филиалах.

Именно в этом ключе бюрократические верхи намечали дальнейшее расширение экономического строительства. Министерствами и ведомствами был разработан новый цикл индустриализации страны. Планировалось коренное освоение Урала, Кузнецкого бассейна, постройка крупных индустриальных гигантов, сети гидроэлектростанций начиная с ДнепроГЭСа и т.д. Практическое же воплощение этой обширной индустриальной программы по-прежнему опиралось на потенциал и возможности крупных банковских структур. Очевидно, что в условиях догоняющего развития это являлось оптимальным способом концентрации усилий на нужных направлениях. Заметим, что наработки именно этой программы были реализованы уже в советские 30-е годы в ходе так называемой сталинской индустриализации, сполна воспользовавшейся плодами трудов царской бюрократии. Добавим: важнейшим направлением программы последней являлась столыпинская аграрная реформа, призванная сформировать обширный слой небольших собственников – потребителей растущих объемов промышленной продукции. Говоря современным языком, речь шла о поощрении малого бизнеса, выступавшего в качестве естественной опоры экономического роста.

Перед нами самостоятельная модель модернизации, целенаправленно реализуемая государством, то есть высшей бюрократией, определяющей базисные векторы развития. Подчеркнем, что ключевое положение бюрократии в управленческой системе обусловлено порядком ее формирования. Качественный состав высшего чиновничества при Николае II кардинально улучшился. Верхи бюрократии формировались главным образом двумя путями: посредством постепенного возвышения по административной лестнице и переходом на государственную службу профессоров из российских университетов и институтов – признанных специалистов в своих отраслях. Такой механизм пополнения бюрократической элиты позволял аккумулировать требуемый опыт и компетенцию, дефицит которых заметно ощущался в общественной среде, во многом случайной и нестабильной. Иными словами, приоритет признавался не за партийными деятелями, а за профессионалами-технократами. Потому-то в данной конструкции Государственная дума не наделялась управленческими полномочиями, а влияние разноликих общественных организаций на правительственные дела было ограничено. Нетрудно заметить, что эта модель, запущенная в дореволюционной России, очень напоминает ту, которая успешно функционирует в современном Китае. Как известно, китайское экономическое чудо – это как раз результат деятельности бюрократии, занимающей центральное место в модернизационных процессах Поднебесной.

Так в начале XX века действовала царская власть. Именно ее усилиям противостояла московская альтернатива, состоявшая из пропагандистских апелляций думских ораторов и публицистики либеральных деятелей широкого профиля. Купеческая буржуазия – основной бенефициар данной альтернативы – прекрасно осознавала, что продвижение правительственного экономического курса означает для нее окончательную утрату каких-либо перспектив на обладание «контрольным пакетом» российской экономики. Поэтому старания оппозиционных сил неизменно концентрировались на дискредитации правящей бюрократии и ее планов. Разразившийся кризис царской империи имел сугубо политические корни, а не экономические причины. Отметим, что последнее десятилетие дореволюционной России характеризовалось наиболее высоким экономическим ростом и форсированным развитием социальной сферы страны. Однако широкомасштабная программа преобразований была опрокинута падением монархии и царского правительства. В феврале 1917 года московская буржуазная группа и ее политические союзники захватили власть, в конечном счете не сумев использовать ее во благо страны.

Реанимация либерального проекта в России была осуществлена в 90-е годы XX столетия. Нынешние ее итоги таковы: частная олигархия и ее идейная обслуга, воспетые еще в дореволюционные времена как движущие силы модернизации, воспринимаются сегодня в качестве дееспособных субъектов вовсе не развития, а небывалого в отечественной истории разграбления страны. В этих условиях бюрократия как таковая быстро превратилась в «приводной ремень» расхищения активов, создававшихся трудом не одного поколения россиян. Весьма символично, что упадок России, оказавшейся во власти такого «прогресса», проходил на фоне беспрецедентных успехов Китая, вышедшего на невиданный уровень развития без использования либеральной классики. Однако западный истеблишмент упорно характеризует китайский путь как некое недоразумение, лишь временно существующее вне либеральных политико-экономических стандартов.

В этой связи актуализируется ряд принципиальных задач. Во-первых, осмыслить модернизационные модели Петербурга и Москвы, которые базировались на разных ветвях либерализма (государственного или общественного). Во-вторых, показать исторический вектор развития Российской империи, двигавшейся в начале XX века в том же модернизационном русле, что и Поднебесная в конце столетия. В-третьих, конвертировать дореволюционный опыт для возвращения России на тот естественный путь, с которого она была выбита бурей 1917 года и последующими советскими экспериментами. Очевидно, что нынешнее государство крайне нуждается в ясных идеологических опорах. Их обретение связано не с реализацией имитационной логики западной либеральной проекции, а прежде всего с четким осознанием своего прошлого, которое должно стать твердым источником исторической легитимации современной российской власти и ее политического курса.