Питомец «Ледового рая»

3

Злоба в душе Кирилла Кентаринова жила сызмальства.

Скорее всего, потому что у него не было матери. Вернее, мама-то у него, ясно, имелась, да вот только он её совершенно не помнил. Осталось лишь призрачное ощущение присутствия рядом чего-то огромного, мягкого и тёплого. Чего-то хорошего и вкусного. Наверное, это была мама. То есть, конечно, это была мама! И, наверное, материнское молоко…

Чаще всего это ощущение приходило во сне. И всякий раз было тепло и мягко. А просыпался Кирилл с другим ощущением — гигантской, бесконечной, невыносимой потери. Эта потеря рождала жалость к самому себе, а жалость уже через несколько минут превращалась в злобу по отношению ко всему белому свету.

Кирилл не помнил не только маму. У него не отложился в памяти момент, когда его привезли (или привели?) в приют.

Первое воспоминание было уже в приютских стенах.

— Здравствуй, малыш! Как тебя зовут? — Певучий голос, в котором ничего нет, кроме радости.

— Килил.

— А меня Мама Зина. Я буду твоей воспитательницей. — Высокая женщина в белом платье (это потом Кирилл узнал, что такое платье называется халатом и его носят не только воспитательницы, но и врачи) протягивает новичку конфету. — На-ка!

Тот с восторгом, едва ли не притоптывая от нетерпения, разворачивает фантик, а внутри — ничего…

— Слишком уж ты доверчив, Килил, — говорит воспитательница, передразнивая.

Кирилл не понимает, что ей не понравилось, но не это его расстраивает.

Потом он и сам порой угощал подружек такими «конфетками» — корпорация «Невский завод», производящая джамперы для всей Солнечной системы, выпускала в помощь любителям нехитрых розыгрышей всякие штуковины с использованием формованных силовых полей.

Но тогда, при знакомстве с Мамой Зиной, он знать не знал о конфетах-пустышках. Фантик с медведем был так красив! А разочарование столь велико, что слёзы сами брызнули из глаз.

— Э-э, да ты у нас, оказывается, плакса! — сказала Мама Зина осуждающим тоном. — Кто слишком часто слёзы льёт, тому Единый счастья не даёт.

Обида тут же обратилась в злость на обидчицу, слёзы мгновенно высохли, и это не укрылось от глаз опытной воспитательницы.

— Э-э, да ты, оказывается, ещё и злючка. — Мама Зина покачала головой. — Ну, пойдём, я тебе покажу, где ты будешь спать. — Воспитательница протянула новичку мягкую руку.

Кирилл попытался укусить её за палец, но Мама Зина была наготове. Сильные пальцы стиснули щёку злючки словно клещами, и Кирилл едва не завопил от боли. Но не завопил — детский умишко каким-то образом сообразил, что лучше вытерпеть. И мальчишка вытерпел. Лишь зубами скрипнул.

— Терпеливый, крысеныш, — удовлетворённо сказала воспитательница.

Клещи отпустили щёку Кирилла.

И тогда он не выдержал — всё-таки заплакал.

— К ма-а-аме хочу… К ма-а-аме…

— Не реветь, крысеныш! — скомандовала воспитательница. — Я теперь твоя мама. Я и Мама Ната. Не та мать, которая родила, а та, которая вырастила, — добавила она не очень понятную для Кирилла фразу.

Испуг прошёл, мальчишка перестал плакать. Мама Зина взяла его за руку и повела по коридору со светло-зелёными стенами. Коридор был не очень длинным, и вскоре они оказались в комнате, где стены тоже были зелёными, но другого оттенка. В комнате стояло несколько маленьких кроваток — Кирилл тогда умел считать только до трёх.

Мама Зина подвела его к одной из кроваток, в углу, застеленной зелёным же одеялом.

— Тут ты будешь спать. А сейчас пойдём знакомиться с другими детьми. Ты помнишь, как меня зовут?

Кирилл, само собой, помнил.

— Зина.

— Не Зина! — Пальцы-клещи угрожающе нависли над его лицом. — Мама Зина… Так как же меня зовут?

— Зина!

— Ах ты маленький упрямец! — Воспитательница вновь стиснула его щёку, теперь другую, да так, что Кирилл взвизгнул:

— Не надо!

На этот раз слёзы удалось сдержать; он и сам не понимал, каким образом, — просто не заплакал.

Воспитательница отпустила щёку и вновь спросила:

— Так как же меня зовут, крысеныш?

— Мама Зина, — вынужден был сказать Кирилл.

— Так-то, маленький упрямец. — Воспитательница снова взяла его за руку. — Пойдём знакомиться с детьми.

Кирилла привели в другую комнату, стены которой были окрашены в жёлтый цвет. И мальчишка увидел тех, с кем ему предстояло прожить следующие двенадцать лет. Правда, тогда он этого не знал. И совершенно не запомнил, как познакомился с Мамой Натой, хотя вскоре именно с нею в его мыслях ассоциировалось слово «мать».

Много позже он увидел голограмму своей настоящей матери. На могильной плите — когда Мама Зина сообщила крысенышу, где похоронены его родители. Кириллу было уже восемь. Он стоял перед могилой и, глядя на изображение женщины, запечатлённое в триконке — красивое круглое лицо, улыбающиеся серые глаза, длиннющие, как вечерние тени, ресницы, ямочка на подбородке, — мысленно спрашивал: «Почему же ты заболела? Почему так рано умерла?»

А потом Мама Зина объяснила Кириллу, что мать его умерла не от тяжёлой продолжительной болезни, как ему говорили. Собственно, это и вовсе была не болезнь… Всё очень просто: Екатерину Кентаринову прирезал кухонным лазерным ножом очередной сожитель, когда она в пьяном угаре приволокла в постель внеочередного. Именно так выразилась Мама Зина, и Кирюша возненавидел её, и стала она впредь уже не Мамой, а Стервой Зиной, и в скукоженную душу приютского крысеныша влился ещё один ручеёк злобы…

В общем, злоба стала для мальчишки сродни детскому — острому и непреходящему — желанию играть. Кирилл всегда на кого-нибудь сердился. То на Жердяя Севку, бывшего тремя годами старше и до тех пор отбиравшего сладкое у воспитанников из младшей группы, пока они не научились съедать свою порцию за столом, а не уносить куски в карманах, хвастаясь, кто дольше вытерпит и не съест… То на Маму Зину и Маму Нату, когда они ставили Кирилла, не желающего произносить перед трапезой обязательную молитву Единому Богу, на колени, в Тёмный Угол, который отгородили в игровой, чтобы наказанному слышно было, как другие в это время играют. Или отправляли в карцер за то, что отметелил вечно дразнящегося Петьку-Мартышку… То на Доктора Айболита, которого на самом деле звали Сергеем Ивановичем Неламовым, за то, что он делал Кирюше больные уколы, когда тот простужался.

Именно Доктор Айболит сказал как-то, что «на сердитых воду возят», посоветовал держать злобу при себе и даже объяснил, как это сделать.

«Когда начинаешь злиться, — говорил он, — вспомни что-нибудь хорошее. Вкусную шоколадную конфету, которую дарит, навещая детей, патронесса приюта. Хорошую погоду, когда выпускают на улицу…»

Кирилл вспоминал. И поначалу злился. На вкусную конфету за то, что её не было в кармане. На хорошую погоду, потому что она часто устанавливалась в те дни, когда надо учиться, и непременно портилась, когда приходил долгожданный выходной.

Тем не менее, в конце концов, он научился загонять злобу поглубже, откуда она не могла вырваться мгновенно и натворить дел, за которыми следовало неотвратимое наказание.

Доктор Айболит называл это аутогенной тренировкой и утверждал, что любой человек — хозяин своих чувств.

Именно Айболит первым посоветовал взрослеющему Кириллу Кентаринову пойти после приюта в Галактический Корпус.