Плацдарм по бросовой цене

Глава 49

У нас обоих не могло быть одинаковых галлюцинаций. Это было чудо, потому что ничего подобного мы не могли ожидать, и в наше спасение трудно было поверить даже нам самим. Я вскочил на ноги столь поспешно, что шлюпка, накренившись, зачерпнула бортом воду.

Я крикнул, удивившись тому, насколько слабым и тихим стал мой голос, потом стал бить по днищу ведра, как в барабан.

Баржа не плыла своим ходом. Ее тащило течением, причем кормой вперед, но двигалась она быстрее шлюпки, потому что кормовые надстройки на свежем ветру играли роль паруса.

Я перестал колотить в ведро и протер глаза. С баржей было не все в порядке. Ее нос погрузился в воду, и волны свободно набегали на палубу, которая полого накренилась. На кормовой палубе и мостиках двухэтажной надстройки я не увидел ни одного человека. Недоброе предчувствие закралось мне в душу.

– Черт возьми, – пробормотал я. – Похоже, что они получили повреждение. Надо подать какой-нибудь сигнал, чтобы капитан заметил нас и подобрал.

Гепард с трудом выполз из своего убежища. На подгибающихся ногах он подковылял к борту, положил на него голову и, водя носом, стал смотреть на баржу.

Я взялся за весла. Никогда не узнаешь до конца своих возможностей! Откуда взялись силы? Не могу сказать, чтобы я греб с легкостью, но, во всяком случае, за десять минут работы расстояние между нами и баржей заметно уменьшилось.

Чем ближе мы подплывали к судну, тем тревожнее становилось у меня на сердце. Черный смоляной борт надвигался на нас, заслоняя вечернее небо. За несколько дней своего одиночного плавания мы настолько привыкли к водной пустыне вокруг нас, что беззвучно приближающаяся корма с надстройкой казалась гигантским чудовищным сооружением, оно вызывало чувство ужаса и заставляло все внутри сжаться в комок.

Когда нас разделяло не больше пятидесяти метров, я перестал грести и сложил весла. Мы медленно сближались. Уже можно было легко рассмотреть облупившуюся краску, которой был написан бортовой номер «К-22» и порт приписки «GUAJAKIL», ржавые потеки под клюзами и мутные стекла иллюминаторов. Волны шумно разбивались о борта, и баржа лениво раскачивалась. На середине судна с борта свисала веревочная лестница. В этом месте баржа погрузилась в воду гораздо ниже ватерлинии, и нижний конец лестницы плавал на поверхности.

Я схватился за него, пропустил его под скамейкой и связал.

– Оставайся здесь, – сказал я Нике. – И… Если что-то случится… В общем, будь внимательна.

Она села на скамейку и обняла гепарда. Я стал подниматься по лестнице вверх. Когда я перелезал через борт на палубу, то дышал так, словно находился высоко в горах.

Грузовая палуба была пуста, почти треть ее была уже затоплена. Мне показалось, что баржа погружается в воду едва ли не на глазах.

– Что за чертовщина? – пробормотал я и медленно пошел к надстройке, все двери которой были распахнуты настежь и скрипели на ржавых петлях.

Под ноги мне выкатился красный баллон огнетушителя. Ударившись о перегородку борта, он звякнул и, как только судно накренилось на другой борт, покатился в обратную сторону. Я успел заметить, что огнетушитель был использован – у него отсутствовала чека.

Я приблизился к скрипящей двери, придержал ее рукой, чтобы она ненароком не двинула меня по затылку, и зашел в отсек. В нос сразу шибанула гнилостная вонь. Понимая, что могу наткнуться на нечто неприятное, я остановился перед лестницей, ведущей наверх, и тотчас увидел лежащий на полу труп лысой женщины. Он уже успел распухнуть от жары и представлял собой исключительно мерзкое зрелище.

Не задерживаясь, я стал подниматься наверх, уже ничего хорошего не ожидая, и по мере того, как мне открывался вид на светлое помещение, дышащее окнами с каждой стены, мои движения становились все более медленными, а потом я и вовсе остановился, пораженный увиденным.

Пол этого большого и светлого помещения был покрыт матрацами, и на них лежали «мамочки». Их было очень много, и от голубой униформы рябило в глазах. Несмотря на сквозняк, гуляющий по помещению, в воздухе витал тяжелый запах больничной палаты. Многие женщины лежали с открытыми глазами, уставившись в потолок и никак не реагируя на мое появление, другие спали или пребывали в бессознательном состоянии. Вид их был отталкивающим, вокруг глаз темнели провалы, губы, напоминающие хлебные корки, потрескались и кровоточили.

Потрясенный этим зрелищем, я глухим голосом спросил:

– Где капитан? Есть кто живой?

Я сам испугался своего голоса, потому что в одно мгновение на меня уставилось сразу несколько десятков глаз. Не меняя поз, не двигаясь, «мамочки» зашевелили мутными зрачками. Это было равносильно тому, как если бы мертвецы встали из своих могил.

Леденящее чувство ужаса толкало меня вниз и, с трудом подавив в себе желание кубарем скатиться по лестнице и побежать по палубе, к шлюпке, я вылез из люка и сделал несколько шагов между матрацев.

– Где капитан? Что происходит? – бормотал я, все время озираясь на люк. Мне казалось, что кто-то может захлопнуть крышку, и я уже никогда не выберусь из этого морга.

Одна из женщин вдруг приподнялась, упираясь в пол дрожащей рукой, и, глядя на меня страшными глазами, шепотом спросила:

– Воду привез?… Неси воду!

Ее слова произвели настоящий фурор среди остальных мумий. Вокруг меня стали подниматься привидения. Страшные, позеленевшие лица обратили ко мне свои молящие взгляды, и со всех сторон зашелестели слова:

– Вода… Он привез воду… Вода… Быстрее, воды… У него есть вода…

Я пятился назад, но мое отступление лишь придало сил этим страшным, высушенным существам. Не меньше сотни «мамочек» встали на ноги и, протягивая ко мне дрожащие руки, двинулись на меня, сжимая кольцо.

– Воды! Дай воды! Дай воды! Дай воды!..

– Нет у меня ничего!! – закричал я в надежде оборвать этот кошмар. – Я приплыл на шлюпке!! Я сам уже пять дней в море!! Где ваш капитан? Что здесь произошло?

Обезумевшие женщины не слышали меня. Они продолжали окружать меня, и через полминуты я уже не видел ничего, кроме дрожащих рук, направленных в меня, словно копья римской фаланги.

– Дай воды! Дай воды!..

– Уберите от меня руки! – зарычал я и, навалившись на плотный строй «мамочек», пробил брешь и кинулся по лестнице вниз.

Я недооценил цепкость и ловкость людей, умирающих от жажды, но еще надеющихся получить глоток воды. За моей спиной раздался дикий визг толпы и топот сотен ног. «Мамочки» не просто бежали за мной, они превратились в лавину, чтобы завалить меня своими телами. Они сбили меня с ног, и я кубарем покатился по лестнице, ударяясь о металлические ступени головой, спиной, ногами. Упав на пол, я не смог встать, так как меня тотчас придавило теми женщинами, которые упали под напором бегущих сзади. Раздались вопль, крики, стоны, отвратительный хруст ломающихся суставов. Проем люка был слишком узким, и в нем образовалась ужасная толчея. Женщины давили друг друга, дрались, рвали одежду, выворачивали уши и носы; беременные с большими сроками, придерживая снизу свои огромные животы, пятились спиной, расталкивая своих сородичей ягодицами и лягаясь ногами. Накачанные инстинктом сохранения зародышей, они обезумели только при одной мысли о воде и были готовы убивать всех подряд, пробивая дорогу к ней.

Я как мог прикрывал голову руками, но это мало помогало; десятки шершавых подошв и жестких пяток приколачивали меня к полу; чьи-то жесткие пальцы прижались к моему лицу, словно щупальца осьминога. С ужасом осознавая, что выпустил джинна страшной разрушительной силы, я как мог приподнял голову и, вобрав в грудь воздуха, закричал:

– Ни-и-ка-а!! Уходи-и!!

По затылку прошла волна свежего воздуха. Оставляя на своем пути растоптанные, покалеченные тела, лавина «мамочек» вырвалась на палубу. По лестнице, заваленной корчащимися и стонущими телами, медленно спускались самые слабые.

Я с трудом поднялся на ноги, скинув с себя несколько безжизненных тел, и, хромая, вышел из отсека, едва не споткнувшись о пустой огнетушитель. Теперь мне стал понятен смысл этого предмета. Женщины вскрыли его, чтобы выпить.

Случилось самое страшное. «Мамочки», собравшись на краю палубы толпой, дрались за место на шлюпке. Несколько женщин уже спускались по веревочной лестнице, сталкивая друг друга ногами, другие прыгали с борта в воду. Раздалось несколько выстрелов. Должно быть, Ника догадалась воспользоваться револьвером, но оружие возымело тот же эффект, что и мои крики.

Я с ходу врезался в безумную толпу, жестоко расталкивая «мамочек» и пытаясь добраться до лестницы. Вокруг меня мельтешили страшные лица с белыми от пены губами. Тучи рук с растопыренными пальцами стрелами Горгоны устремились в меня, царапая мне лицо и вырывая волосы. Я рычал от злости и боли и, почти ослепший и оглохший от невыносимого визга, молотил кулаками во все стороны, медленно проталкиваясь к борту.

– Лодка не выдержит всех, идиотки!! – кричал я. – Разойдись, не то утоплю всех скопом!!

Невысокий борт внезапно уперся мне в ноги, и я, потеряв опору, полетел головой вниз в воду. Шлюпки, к счастью, подо мной не оказалось. Вынырнув на поверхность, я увидел вокруг себя лишь тучи брызг и мельтешащие в воздухе руки, словно крылья мельницы. «Мамочки» перевернули шлюпку, и она плавала в кипящей от сотен тел воде кверху днищем.

– Ника!! – кричал я, отбиваясь от тонущих и орущих женщин. – Ника, ты где?!

Женщины облепили полузатопленную шлюпку, словно мухи гнилую грушу. Многие пытались взобраться на нее верхом, но те, кто лишь держался за ее бока, тотчас стаскивали конкуренток в воду. В ход пошли зубы. Драка за место у шлюпки достигла своего апогея. Я увидел, как лупит лапами по ее бортам гепард, царапает когтями обшивку, рычит, повизгивает, кусает воду, пытаясь выбраться на сухое место, убежать из этого ада, а «мамочка», барахтающаяся в воде рядом, тонет и бьет кулаком кошку по голове. Гепард увидел меня и, по-своему расценив мой взгляд, из последних сил задрал голову и, широко раздувая ноздри, поплыл ко мне, шлепая по воде толстым хвостом. Я искал Нику, уворачиваясь от ударов и отрывая от своих волос руки тонущих «мамочек», словно гигантских пиявок. Гепард, подплыв ко мне, попытался закинуть лапы мне на плечи. Голова его была разбита, и между ушей из косого шрама хлестала темная кровь. Я еще никогда не видел такого молящего взгляда в глазах животного. Кошка отдавала мне свою последнюю надежду, мне, человеку, хозяину, царю природы, и не знала, что царь был бессилен что-либо изменить.

– Плыви отсюда! – крикнул я гепарду и хлебнул воды. – Плыви далеко! Здесь тебя утопят!

Черные глаза молили о пощаде. Я повернулся к гепарду спиной, чтобы не видеть этих пронзительных глаз, в которых, казалось, больше человеческих чувств, чем в глазах «мамочек».

Я нашел Нику за кормой шлюпки. Девушка намотала на руку обрывок снасти и, держась за него одной рукой, второй прикрывала голову от ударов. Все лицо ее было в кровоподтеках, а рука, сдавленная веревкой, побелела, словно была выточена из мрамора. Я подплыл к ней и, расставив руки полукольцом, закрыл Нику собой.

– Мы умрем? – спросила она.

Толпа «мамочек», стоящих на борту, вдруг взорвалась истошным воплем, и женщины посыпались в воду, как гравий с ковша экскаватора. Корпус баржи вдруг стал стремительно уходить в воду, разгоняя вокруг себя волны; корма, приподнявшись над водой, сверкнула медными лопастями винта; испытывая гигантские нагрузки, с оглушительным стоном начал рваться металл; и вся чудовищная махина величиной с трехэтажный дом стремительно пошла в воду. Океан громко чавкнул, заглотив судно, отрыгнул пенящимися пузырями и закрутил на месте гибели баржи воронку. Полузатопленную шлюпку, меня с Никой и десятки уцелевших «мамочек» подхватило течение и понесло на бешеной скорости по краю воронки, методично вырывая из кольца жертву и поглощая ее в бездонной пасти воронки. Вопли женщин превратились в слабые стоны. Нас с Никой накрыло волной с головой, и я почувствовал, как она крепко обхватила меня за шею свободной рукой и прижалась губами к моим губам…

Я думал, что это конец. Водоворот прекратился в тот момент, когда я был готов разжать зубы и вдохнуть воду. Лодка, словно большой поплавок, удержалась на краю воронки и удержала нас.

Когда мы вынырнули и со стоном стали вдыхать воздух, угас последний солнечный луч. Над нами кружила стая чаек. Волны игрались с трупами утопленниц. Ника, качаясь вместе с лодкой, терла ладонью лицо, и ее посиневшие губы беззвучно шевелились. Я не сразу понял, что она пытается что-то сказать мне.

– Что ты говоришь? Я не понимаю!

– Не могу… – бормотала Ника и, приблизив ладонь к лицу, посмотрела на нее пустыми глазами. – Он пытался лизнуть каждую «мамочку», он будто просил нас оставаться людьми, он… он кричал, но его никто не слышал…

– О чем ты? – произнес я. – Разверни ладонь, я перегрызу веревку.

– Он привык ко мне и потому не испугался «мамочек», – сказала Ника, поднимая на меня воспаленные от морской соли глаза. – Ты понимаешь, что он просто привык ко мне?…

«Говори, говори! – мысленно кричал я, закрывая глаза и прижимаясь лбом к скользкому и холодному днищу лодки; слезы выкатывали к глазам, но не проливались, как гроза над Сахарой – гремит, сверкает, а дождя нет. – Говори еще, убеждай, доказывай!.. Но что мне делать, если надежды нет, и слова твои льются по сердцу ледяной водой. Анна, милая, родная, единственная, прости меня! К черту здравый разум! В нем нет ничего, кроме ожидания смерти. Сколько бы мне пришлось ждать? Двадцать восемь лет? Всего двадцать восемь! Мне было бы уже под шестьдесят, а тебе столько же, сколько есть сейчас, и ты, молодая и красивая, стала бы ожившей памятью…

Прости меня, Анна! Я ждал бы тебя, если бы не умерла надежда. Если бы она не умерла…»

Влад, арендовав поисковое судно с палубным вертолетом, двое суток подряд искал спасательную шлюпку с патрульного катера. Вертолет завис над нами с Никой в тот момент, когда я раздавил последнюю ампулу с отпугивающими акул чернилами.

Этот симбиоз подлеца и благородного парня уже не вызывал во мне ни удивления, ни ненависти, ни благодарности. Вытащил нас с Никой из воды – значит, был у него на это свой интерес, а бог разберется, какой именно.

Нас с Никой поместили в центральную клинику в Кито, но девушка на второй день сбежала оттуда, даже не простившись со мной.

По поводу событий, которые произошли на Комайо, местная пресса писала очень скупо и немногословно, а в какой-то малоизвестной бульварной газетенке проскочило сообщение, что перуанское торговое судно подобрало в океане нескольких лысых женщин с крохотными золотыми серьгами в ушах, и все женщины были беременны. В связи с этим газета отпустила неприличную шуточку относительно способа зачатия в океане. Я прочитал эту заметку несколько раз, но так и не понял, как относиться к написанному. Может быть, это правда? Маттос, затопив баржу, не учел особой живучести «мамочек», когда в борьбу за их жизнь вступает сам господь бог. Или, применительно к нашему случаю, сам сатана. Чего теперь ждать, если это сообщение не было обыкновенной газетной «уткой»? Возвращения на Землю Августино?

Что касается комиссара, то, по слухам, за успешно проведенную операцию на Комайо он отхватил какую-то умопомрачительную государственную премию и был назначен заместителем министра внутренних дел Эквадора.

Что касается меня, то в первых числах апреля я вернулся в Москву, а оттуда – к себе домой, в Крым.

Месяц спустя Влад стал бомбить меня письмами. Оказывается, Анна завещала остров нам обоим в равных долях, и мой бывший друг предлагал мне цивилизованный развод. В июне он неожиданно нагрянул ко мне, затащил в мои апартаменты ящик шампанского и несколько десятков карт острова с различными вариантами его дележа, предоставляя мне право самому выбрать подходящий. Я выбрал ту половину, в которую входила территория разгромленной базы и место гибели Анны.

В последующие двое суток мы с Владом молча пили шампанское и смотрели в потолок. Я чувствовал, что Влад хочет нормализовать наши с ним отношения, но не знает, с чего начать. И я тоже не знал. Мы пили шампанское, и каждый думал о своем.

– Вот что, – неожиданно сказал Влад на исходе вторых суток. – Я боюсь дать тебе надежду, но молчать тоже не в силах. Я только вернулся с Комайо. Территорию, где была база, я перепахал бульдозером и засеял тростником. Но воронку от бомбы не тронул. Там, под бетонными плитами, я нашел узкий лаз и подземный ход, ведущий через штольню к южному берегу.

Он бродил по комнате, не поднимая глаз. Мог бы смотреть на меня, убедился бы, что никакой надежды он мне не дал.

– Ну и что? – равнодушно ответил я. – Если бы этим подземным ходом можно было бы воспользоваться, то Августино обязательно бы это сделал еще до появления в небе «Фантома». Но я сам видел обломки его коляски.

– Обломки коляски – это еще не труп Августино, – возразил Влад. – Седой Волк был настолько немощным и высохшим, что его без труда могла бы вынести на себе женщина. Преданная ему женщина.

Он поднял на меня глаза, словно хотел выяснить, правильно ли я его понял. Я понял его очень правильно. Слова Влада, словно огниво, высекли искру. Мне очень хотелось, чтобы в моей душе вспыхнула надежда, но этого не произошло. Душа настолько отсырела от слез, что для ее воспламенения одной искры было мало. И шампанское закончилось.

Влад все сделал сам и выслал мне документы на право владения землей. Вслед за этим на меня обрушился целый поток писем из землеторгующих компаний США, Перу, Эквадора, Боливии и еще десятка стран с предложением продать землю на Комайо. После того как она стала свободна от влияния наркобаронов, цена ее взлетела до невероятных высот. Мой знакомый юрист, которого я посвятил в свои дела, недвусмысленно посоветовал мне немедленно составить завещание, в котором, в случае моей смерти, передать право владения землей какому-нибудь благотворительному фонду. Иначе, сказал юрист, моя жизнь в перспективе превратится в весьма относительное понятие.

Летом я снова побывал на Комайо и осмотрел подземный ход, о котором мне говорил Влад. Вероятнее всего, Августино об этом подземном тоннеле не знал – это было не искусственное сооружение, а естественный природный сток для воды в период ливневых дождей. Местами он был настолько узок, что мне приходилось опускаться на корточки, и гипотеза Влада о том, что этим ходом могли воспользоваться Седой Волк и Анна, показалась мне почти фантастической.

В порту Гуаякиля я опросил всех портовых девок, известно ли им что-нибудь о Нике. Большинство это имя слышали впервые и пожимали плечами. Лишь одна девушка сказала, что знает Нику и как-то случайно оказалась свидетелем того, как в баре ее избивал какой-то матрос с китобойного судна и называл ее шлюхой. Причина этой неприглядной ссоры была в том, что Ника якобы «залетела», и матрос, сопоставив сроки, уличил ее в измене.

Я несколько раз переспросил девку, действительно ли Ника была беременна. Та кивала головой, отвечала, что, по-видимому, беременна, коль получила от своего хахаля по физиономии. Дыма без огня не бывает.

Все мои попытки отыскать Нику оказались безрезультатными. У меня был служебный телефон Маттоса, но обращаться к нему за помощью я не стал. Этот человек хоть и не брал взяток, но слишком вольно трактовал понятие «лжи во спасение», и я не мог доверять ему.

В нескольких эквадорских газетах, публикующих частные сообщения, я оставил свой адрес и пообещал журналистам щедрый гонорар, если они отыщут Нику.

Мария вышла замуж за Влада и получила двойное гражданство. Приглашение на свадьбу было написано ее рукой по-испански. В гостиницу «Churchill» на Кипре, где молодожены зарегистрировали свой союз, я отправил Марии телеграмму, в которой написал всего несколько слов: «ЭТО ТВОЙ САМЫЙ МЕТКИЙ ВЫСТРЕЛ».

Я живу надеждой. Каждый день хожу на почту, забираю адресованную мне корреспонденцию и с замиранием сердца перебираю разноцветные конверты с иностранными марками, и желание найти среди них письмо от Ники столь велико, что я рычу голодной пумой, и почтальонша с испугом смотрит на меня из своего окошка.

Никаких вестей от Ники до сих пор нет, но надежда, дающая мне силы пережить утрату Анны, остается. Я равнодушно просматриваю все письма, отправляю их в мусорное ведро и жду прихода новой партии.

Лишь одно странное письмо не дает мне покоя и заставляет снова и снова вспоминать про подземный тоннель на Комайо. Оно пришло из Англии два месяца спустя после страшных событий на острове. В конверте лежал маленький лист бумаги, на котором было написано всего несколько слов: «WELL, I’M READY! EVERY „GOLD“ – 100 000 000 $»[6].