Планету открывали сообща

От острова к острову

Когда первые европейские корабли под командой Магеллана вошли в воды Микронезии, их встретили в открытом море ладьи островитян. Земля, к которой подошел Магеллан 6 марта 1521 года после беспримерного плавания через безбрежный океан, — остров Гуам в Марианском архипелаге. Марианским его окрестили лишь в 1668 году, первооткрыватели же называли Гуам и ближайшие к нему острова то Разбойничьими, то островами Латинских парусов.

Название «острова Латинских парусов» не только поэтично, но и вполне конкретно исторически. О треугольных парусах говорится в первом описании океанийцев и их ладей, составленном историографом экспедиции Магеллана — Пнгафеттой.

«Лодки напоминают собой физолеры (венецианские быстроходные лодки. — Авт.), но они уже, некоторые окрашены в белый и красный цвета. Напротив паруса лежит заостренное в конце бревно, к нему накрест прикреплены жерди, опускающиеся в воду, чтобы уравновесить лодку. Парус изготовляется из сшитых вместе пальмовых листьев и напоминает собой латинский парус. Рулем служит лопасть, похожая на лопатку булочника, с куском дерева на конце. Корма служит также и носом; в общем они напоминают дельфинов, которые перескакивают с волны на волну».

Это первое описание океанийцев и их ладей — важный исторический документ. Но автор его не смог подняться выше своих предрассудков и высокомерно назвал ладьи океанийцев «лодчонками».

От этого термина тянется нить к долго бытовавшей в науке легенде о Пацифиде — гигантском материке, который некогда был поглощен волнами Тихого океана.

Уже первые европейские путешественники заметили, что жители различных архипелагов Полинезии, разделенных сотнями, а то и тысячами миль, понимают друг друга. Позднее, когда Океанией заинтересовались ученые-лингвисты, выяснилось, что языки Полинезии и Микронезии входят в одну семью. К той же семье относятся и языки меланезийцев, хотя на Новой Гвинее, Новой Британии и Соломоновых островах распространены также языки папуасской семьи.

Сторонники теории Пацифиды пытались на основании этих фактов доказать, будто океанийцы — потомки жителей древнего материка, уцелевшие на сохранившихся от него участках суши. «Лодчонки» Пи-гафетты вполне укладывались в эту схему, рожденную пренебрежением к пароду мореплавателей.

Спор вокруг Пацифиды был решен геологией: в настоящее время установлено, что если такой материк и существовал, то задолго до появления человека.

По данным радиоуглеродного анализа, опубликованным в 1967 году, острова Океании были заселены сравнительно недавно: самые древние останки человека обнаружены на острове Сайпан в Марианском архипелаге. Они относятся к 1527 году до н. э. Заселение Полинезии началось значительно позднее.

Благодаря содружеству наук все более четко вырисовывается один из величайших подвигов в истории человечества: открытие, исследование и заселение Океании самими океанийцами.

Откуда же появились в Океании океанийцы?

В 1816 году в Полинезии, а затем и в Микронезии побывала русская кругосветная экспедиция О. Е. Коцебу. Участником ее был немецкий писатель и натуралист, выходец из Франции Адальберт Шамиссо. Этот необыкновенно одаренный человек, обладавший блестящими лингвистическими способностями, обратил внимание на родство океанийских языков с индонезийскими. Позднейшие исследователи подтвердили правильность гениальной догадки. Современная наука объединяет эти языки в малайско-полинезийскую семью.

Археологические раскопки и данные радиоуглеродного анализа показывают, что прародиной современных океанийцев была Юго-Восточная Азия. Оттуда же происходят все их культурные растения (кроме батата) и домашние животные. С глубокой древности южная часть Индокитайского полуострова и современная Индонезия были населены негро-австралоидными племенами. Под давлением монголоидов, нахлынувших с севера, часть негро-австралоидов двинулась в Океанию и заселила острова Меланезии. Радиоуглеродный анализ позволяет, конечно приближенно, датировать эти события. Заселение центральной части архипелага Новые Гебриды началось приблизительно в 905 году до н. э., южной его части — в 420 году, Новой Каледонии — в 847 году и островов Фиджи — в 46 году.

За негро-австралоидами в Меланезию последовали монголоиды, которые вытеснили их из Индонезии. Из смешения этих элементов образовался полинезийский антропологический тип.

Расстояние между архипелагами Меланезии невелико. Поэтому заселение их выходцами из Индонезии не требовало совершенных судов и высокого навигационного искусства. Меланезийцы (за исключением жителей островов Фиджи, соседствующих с Полинезией) не были народом мореходов. Однако для рыболовства и каботажного плавания, для посещения других островов своего архипелага меланезийцы строили и строят лодки. На Новых Гебридах это обычно однодеревки, выдолбленные из ствола хлебного дерева. Каждая лодка снабжена балансиром (аутригером), выполняющим функции поплавка. Сейчас новогебридцы ходят только на веслах, но прежде применяли и паруса из листьев. На Соломоновых островах встречаются лодки, сшитые из досок, иногда без балансира и паруса. На обоих архипелагах большие лодки вмещали до сорока гребцов.

Итак, меланезийцы родственны жителям Полинезии и Микронезии по языку. Велико сходство (при всем различии уровней) и материальной культуры трех частей Океании. Это относится, в частности, и к плавучим средствам их жителей.

Советские ученые считают, что именно Меланезия была тем тигелем, где в результате смешения монголоидов и негро-австралоидов возник новый антропологический тип — полинезийцы.

Как же шло исследование Океании после открытия и заселения островов Меланезии предками ее нынешних жителей?

Среди ученых имеются сторонники двух путей заселения Полинезии: южного и северного. Южный путь лежит через Меланезию, жители которой, как я уже говорил, никак не являются народом мореходов. Однако необыкновенно высокий уровень мореплавания у фиджийцев заставляет призадуматься. Сама природа поставила перед ними задачу освоения безбрежного океана, простирающегося к востоку от их архипелага. Многие ученые считают, что именно отсюда предки нынешних полинезийцев двинулись навстречу солнечному восходу. Данные радиоуглеродного анализа, однако, не подтверждают эту схему постепенного движения с запада на восток. Правда если следы первых насельников Фиджи относятся к 46 году до н. э., то на островах Самоа люди появились около I года н. э. Тут как будто все сходится. Но дальше начинаются явные неувязки. Маркизские острова, лежащие далеко к востоку от Самоа, заселялись со 130 года до н. э., Гаваи — даже с 300-го. На острове Пасхи — восточном форпосте Полинезии и всей Океании — первые следы человека относятся к 400 году н. э., а на Таити, расположенном в Центральной Полинезии, — к 1010-му.

Не может считаться полностью доказанной и увлекательная гипотеза новозеландского ученого Те Ранги Хнроа о полинезийском треугольнике, или «осьминоге».

Те Ранги Хироа согласен с тем, что предки полинезийцев когда-то жили в современной Индонезии. Но он утверждает, что они миновали на своем пути Меланезию и двигались «северным» путем, через Микронезию. Оттуда они, по его мнению, попали прежде всего на архипелаг Общества. Главный остров этого архипелага с подветренной стороны — Раиатеа — стал, как он думает, центром дальнейшего расселения полинезийцев. Именно этот остров он отождествляет с Гавайки— легендарной прародиной полинезийского народа, о которой говорится во многих мифах и сказаниях. Га-ваики-Раиатеа представляется новозеландскому ученому головой спрута, от которой во все стороны вытянулись щупальца — пути переселенцев.

Гипотеза Те Ранги Хироа столь же уязвима для критики, как и теория южного пути. Начать с того, что радиоуглеродный анализ не подтверждает мнения об архипелаге Общества как голове спрута, протянувшего свои щупальца ко всем архипелагам Полинезии.

Но еще до применения радиоуглеродного анализа научная добросовестность заставила Те Ранги Хироа выдвинуть контраргументы, ставящие под сомнение его собственную гипотезу. Если предки полинезийцев миновали Меланезию, то откуда появились на коралловых островах Полинезии хлебное дерево, банан, ямс, таро? Они не могли очутиться там без участия человека, а за исключением таро, ни одно из них не произрастает на атоллах Микронезии. Нет и домашних животных полинезийцев — свиней, собак, нет и кур. Все это выходцы из индо-малайской области.

Поэтому наряду с основным — северным — путем заселения Полинезии Хироа признает и вспомогательный — через меланезийский архипелаг Фиджи, отличающийся развитым мореходством. Он полагает, что именно этим путем попали в Полинезию культурные растения и домашние животные.

Интересную попытку примирить противоположные взгляды океанистов предпринял советский ученый С. П. Толстов. Он не противопоставляет «северный» путь «южному», а совмещает обе гипотезы, считая, что мореходы, заселившие Полинезию, могли следовать по любому из них. Хотя их походы растянулись, вероятно, на длительный срок, это не отразилось на антропологическом и языковом единстве жителей Полинезии.

Конечно, переселение в совершенно новые условия не могло не наложить отпечаток на культуру полинезийцев, которую на Западе иногда пренебрежительно третируют как культуру каменного века. Действительно, до появления европейцев все орудия океанийцев делались из камня. Но это никак нельзя поставить в вину жителям островов, где не было и нет железа. Искусство обработки металлов, безусловно известное предкам океанийцев, выродилось по той простой причине, что им нечего было обрабатывать. И гончарное искусство прекратило свое существование, потому что в Океании не было глины.

Итак, деградация, регресс? Ни в коей мере. Предки океанийцев действительно растеряли многое из своего культурного багажа, но зато приобрели совершенно новые навыки и знания.

Прежде всего это сказалось в судостроении, мореходстве и тесно связанных с ними практической астрономии, гидрологии, метеорологии.

Постепенно, на протяжении веков, меланезийцы с островов Фиджи и полинезийцы в целом становились народом мореплавателей. Медленно, но верно Великий океан входил в их плоть и кровь. Плавая как рыбы, эти люди перестали бояться волн. Повседневное общение с морем выработало у них способность ориентироваться даже вдали от берегов. Это не мистическое «шестое чувство», якобы свойственное одним людям или народам и отсутствующее у других, а сумма наблюдений и навыков, которые передаются из поколения в поколение.

Борьба с морской стихией вырабатывала у островитян выдержку, волю и любознательность. Физический и нравственный облик народа-морехода складывался в этой борьбе, которая не только была для него трудом, но и занимала досуг.

Ограниченность территории островов Полинезии толкала их жителей ко все новым переселениям, которым по необходимости предшествовали плавания разведочного характера. Общая площадь полинезийской суши (без Новой Зеландии) всего 27 тысяч квадратных километров, то есть меньше, чем, скажем, территория Бельгии или Швейцарии. Полагают, что на этой территории ко времени появления европейцев проживало около миллиона человек. Следовательно, плотность населения составляла почти сорок человек на квадратный километр. Такой плотности могут позавидовать иные государства современной Европы, например Швеция и Норвегия.

Не удивительно, что в неурожайные годы смельчаки пускались в океан — либо на поиски новых земель, либо для поселения на уже известных им островах. Еще в середине XIX века на острове Ротума имелись большие суда, которыми в прошлом пользовались переселенцы. Американский офицер Д. Портер, в начале XIX века побывавший на Маркизских островах, сообщал, что в этом архипелаге засуха нередко продолжалась несколько лет подряд. В такие времена, писал он, ладьи отправлялись на поиски других островов, а жрецы ходили из дома в дом, дребезжащим голосом уведомляли жителей о том, что друзья их нашли землю, изобилующую хлебным деревом и кокосовыми орехами, и предлагали последовать за ними. В результате в океан отплывали целые флоты с запасом пищи и воды, а также свиньями, домашней птицей и молодыми растениями. По утверждению Портера, за несколько лет с Вашингтоновых и Маркизских островов отплыло более восьмисот мужчин, женщин и детей.

Хотя хозяйство океанийцев было в основном натуральным, в нем практиковался обмен. Особенно тесные торговые и политические связи установились между архипелагами Тонга (Полинезия) и Фиджи (Меланезия), отстоящими друг от друга на 200 миль, а также Тонга и Самоа (по прямой линии — 360 миль).

Тонганцы покупали на островах Фиджи суда, которые изготовлялись на заказ, а также сандаловое дерево. В обмен они доставляли китовый ус, тапу (материя из луба), палицы. Молодежь с островов Тонга отправлялась на Фиджи для обучения военному делу и проводила там несколько лет. Тонганцы занимались и посреднической торговлей: ходили на архипелаг Самоа за красными перьями — их выменивали на циновки, — а затем доставляли перья на Фиджи. Они перевозили огромные камни для гробниц своих вождей.

Морская торговля была развита и в Микронезии. Жители острова Яп (Каролинский архипелаг) отправлялись за 300 миль на острова Палау за «каменными деньгами» (диски кальцита диаметром до трех с половиной метров).

Перенаселенность и необходимость в торговом обмене были не единственными причинами, побуждавшими мореходов отправляться в дальние плавания. Поиски новых земель были обусловлены и социальным строем островитян. У них издавна выделилась верхушка в лице вождей и жрецов, появились зачатки эксплуатации человека человеком, а с нею и государственности.

Войны и набеги соседей заставляли побежденные племена отправляться в неведомую даль. Распри в верхушке общества, постоянная борьба за власть приводили к изгнанию отдельных родовых старейшин. А у изгнанников был один путь: в открытый океан. Нередко вожди со своими отрядами бороздили моря и с завоевательными или пиратскими целями.

Викинги солнечного восхода

Все это очень напоминает средневековую историю скандинавов. Особенно разительно сходство с викингами у тонганцев, которые совмещали мирную торговлю с пиратскими набегами на ближние и дальние острова. От них не отставали и таитяне. Английский мореплаватель Джемс Кук был свидетелем того, как целый флот, насчитывавший около восьми тысяч воинов, отправился с Таити на завоевание другого острова.

Как мы видели, причин (к ним следует отнести и простую любознательность) для поисков новых земель, для совершения географических открытий у океанийцев было более чем достаточно.

Но как же обстояло дело с реальными возможностями для таких открытий?

Выше говорилось о том, что Пигафетта неправильно именовал плавучие средства океанийцев лодчонками. На мой взгляд, неверно называть их и лодками, как это делается порой в нашей литературе. Ибо тогда придется применить тот же термин к европейским кораблям, на которых совершались великие открытия XV–XVI веков.

Жители островов Фиджи и полинезийцы изобрели или усовершенствовали несколько типов морских судов, отлично приспособленных к условиям плавания в Тихом океане. Наряду с ладьями для рыбной ловли и военных действий существовали специальные суда для дальних путешествий.

Среди полинезийских судов преобладали одиночные и двойные долбленые ладьи, ладьи с балансиром (отходящим от корпуса «коромыслом», как называли его русские мореплаватели XIX века), иногда с двумя. В межостровных плаваниях применялись также плоты.

У нас нет никаких сведений о типах судов, которыми на первых порах пользовались предки полинезийцев, пишет Те Ранги Хироа. Однако можно не сомневаться в том, что известные нам полинезийские суда в основном строились по тем древним образцам, которые оказались удачными.

На первый взгляд выдолбленная из дерева лодка, с которой соединен поддерживающий ее балансир, — сооружение довольно простое. Но если учесть, что для постройки такого судна надо срубить дерево, разрезать его на куски определенной длины, а затем придать им внешнюю форму и выдолбить изнутри каменным теслом, то проникнешься уважением даже к самому простому челноку. Выдолбленные из целых стволов маленькие рыболовные лодки были так узки, что легко переворачивались. Чтобы придать корпусу большую устойчивость, стали применять балансир в виде длинного куска легкого дерева, державшегося на поверхности воды на небольшом расстоянии от лодки. Обычно балансир соединялся с корпусом лодки двумя поперечными перемычками, которые прикреплялись одним концом к верхним краям обоих бортов лодки, а другим — к балансиру. В Полинезии балансир крепился самыми различными способами.

Лодки, выходившие в открытое море на лов бонито и глубоководной рыбы, нуждались в надежной защите от морских волн, перекатывавшихся через борт. Поэтому на верхнюю часть долбленого челнока островитяне нашивали доски, увеличивая его надводную часть. Для перевозки людей с запасами пищи и воды строились более крупные суда; в этих случаях на борта нашивали несколько ярусов досок. При дальних плаваниях и переправе военных отрядов с острова на остров балансир заменяли двойной лодкой. Так возникли двойные лодки, на которых полинезийцы открыли острова Тихого океана.

Ладьи с двойным корпусом, соединенные дощатым настилом (на нем обычно устраивали жилое помещение), уступали судам с балансиром в скорости хода, но значительно превосходили их грузоподъемностью.

Крупнейшим достижением океанийских судостроителей было создание фиджийцами «друа» («калиа» островов Тонга). Это модификация двойной ладьи, в которой второй сигарообразный корпус представляет собой скорее балансир. Суда этого типа имеют много общего с микронезийской парусной ладьей с одним балансиром.

Интересные наблюдения над микронезийскими ладьями сделал известный русский мореплаватель Ф. П. Литке. Он отметил, что благодаря большой длине в сравнении с шириной ладьи «лавируют с удивительной выгодой».

Океанийская ладья (архипелаг Тонга)

Литке подметил также, что суда эти никогда не дают течи, так как пазы между досками хлебного дерева и отверстия, в которые продеты соединяющие их веревки, замазаны очень надежной известкой, приготовляемой из прожженного мадрепорового камня.

Рассказал он и о том, как смело и ловко действуют микронезийцы, когда ветер и волны опрокидывают их ладьи. В этом случае моряки, плавая в воде, сначала освобождают мачту и свертывают парус. Затем часть моряков становится на коромысло (балансир), погружая его в воду, и поворачивает лодку до половины. Другие хватаются за край площадки на другом борту и скоро совсем выпрямляют ладью.

Еще в XVIII веке океанийские суда по многим показателям вполне могли конкурировать с европейскими. Так, английский корабль «Индевр», на котором Кук совершил свое первое плавание в Океанию, имел около 32 метров в длину, а на Таити сам Кук видел двойную ладью несколько большей длины. Миссионер Вильямс упоминает 35-метровое судно. При выходе из Плимута на борту «Индевра» находилось девяносто восемь человек, тогда как некоторые суда фиджийцев брали триста-четыреста. В трюме такой ладьи взрослый мужчина мог стоять во весь рост. А вмещал трюм до 50 тонн груза.

Как же приводились в действие суда океанийцев? Силою ветра и силою мускулов специально отобранных натренированных людей. Весла-гребки не имели уключин, и гребцы сидели лицом вперед, как на байдарке. К концу XVIII века в составе европейских флотов уже не было галер — явление, конечно, положительное. Однако парусные суда полностью зависели от ветра, и, попав в штиль, корабли прерывали плавание иной раз на целые недели. Океанийские мореплаватели, напротив, не страшились безветрия, хотя не забывали о парусном оснащении. Независимо от размера судна парус всегда ставился один. «Его сшивали из плетеных циновок, а форма была двоякая. В Центральной Полинезии применяли шпринтовый парус, закрепленный на вертикальной мачте, в Западной — «латинский», который растягивался между двумя реями, подвижно соединенными под острым углом и подвешенными к мачте так, что вершина острого угла находилась у носа лодки». Высота мачты порою превышала 20 метров. На друа и калиах мачта устанавливалась таким образом, что судно могло идти под парусом и кормой и носом вперед даже против ветра.

При посещении островов Тонга Дж. Кук сделал следующую запись:

«Я получил возможность удостовериться в истинности факта, который прежде мне представлялся сомнительным: могут или нет их большие парусные суда делать поворот при смене галса, или им достаточно только перекинуть парус и затем идти так, что носом становится та часть лодки, которая была кормой. Одно из тех каноэ, что подошли к нам, действовало таким образом».

Вывод Кука подтверждается опытами, проведенными в 1960–1961 годах. О них сообщает Ч. Бэхтол — автор статьи в «Журнале Полинезийского общества» В искусственных бассейнах, где ставились эксперименты с моделями океанийских судов разных типов, были воспроизведены аэродинамические условия тропических широт, в которых действовали океанийские мореплаватели.

Бэхтол сообщает, что испытанные модели всех типов могут успешно идти против ветра. При этом каноэ с V-образным или круглым дном и большим рулевым веслом способны держаться под углом 45 градусов к ветру, что примерно соответствует достижениям современных парусных судов.

Скорость хода океанийских судов (особенно ладей с балансиром) всегда поражала европейских мореплавателей. Кук отмечал, что тонганские каноэ все без исключения обгоняли его корабли. Американский мореплаватель первой половины XIX века Уилкс говорил, что фиджийские суда ходят с невероятной скоростью: до 12–14 узлов. Некоторые микронезийские суда делали 15, 18 и даже 22 мили в час. Французский мореплаватель Бугенвиль, как и Дж. Кук, рассказывает, что океанийские ладьи буквально кружились вокруг его кораблей, которые не стояли на якоре, а шли под парусами. Во время посещения Маршалловых островов русским кораблем «Рюрик» (1819) островитяне легко обгоняли его, а затем спускали паруса, чтобы он смог поравняться с ними.

Удивительная остойчивость двойных ладей и ладей с балансиром привлекла внимание и современных судостроителей. В Советском Союзе и в других странах Европы, а также в Америке суда с двумя корпусами применяют при спасательных работах. Кроме того, у нас стали строить такие суда — их называют катамаранами— и для перевозки пассажиров и грузов: наличие двух корпусов намного увеличивает емкость судна. Строят у нас теперь и спортивные лодки с отходящим в сторону поплавком-балансиром, на которых, как и на катамаране, можно уверенно чувствовать себя в любую погоду.

Французский мореплаватель Э. Бишоп проверил возможности ладьи с двумя корпусами. На таком судне, построенном на Таити, он благополучно прошел через три океана, обогнув мыс Доброй Надежды, и прибыл в город Канн на французском побережье Средиземного моря.

Чтобы совершать дальние плавания, мало, однако, иметь суда. Надо еще овладеть искусством судовождения, навигации.

При каботажном плавании океанийцы имели возможность ориентироваться по приметам, которые недоступны органам чувств европейцев: по запахам, цвету воды, отблескам на небе, облакам над островами, лежащими еще за горизонтом, и т. д.

Однако в открытом море, вдали от берегов, все это не могло им помочь. В основе навигационного искусства океанийских кормчих — этих подлинных капитанов дальнего плавания, — так же как и у мореходов других стран, лежит знание начатков астрономии.

На островах Полинезии эти знания нередко были монополией тех или иных родов, принадлежавших к верхушке общества, и передавались по наследству. В Микронезии же они становились достоянием широкого круга людей.

Один старик с островов Гилберта рассказывал в 1942 году, как он лет шестьдесят тому назад четырнадцатилетним мальчиком изучал астрономию. Это происходило в мужском доме. Карниз изображал восточный горизонт, крыша — небо, коньковая балка — меридиан, верхушка столба— звезду Ригель. Строительные балки как бы делили небо на участки, и каждое созвездие имело свое воображаемое место на крыше. Он изучил сто семьдесят восемь звезд и созвездий, указывал их место на стропилах, высоту их над карнизом (горизонтом) при восходе и заходе солнца в любое время года. Лишь после этого он перешел к изучению звезд на небе и маршрутов к различным островам.

И в Полинезии — даже в колониальный период астрономические познания распространялись за пределы узкого круга посвященных.

В 1882 году один миссионер отплыл на парусной шхуне с островов Санта-Крус. На шхуне находились трое местных ребят. Старший сообщал товарищам названия звезд и поразил миссионера своими познаниями. В любое время дня и ночи все трое — даже самый младший, мальчик лет десяти, — могли указать, в каком направлении находится их родная земля. Дети не ошибались и тогда, когда шхуна удалилась на сотни миль от архипелага Санта-Крус.

В одном полинезийском предании описывается сильный шторм, в который попадает ладья. Но кормчий не боится бури. Стоя во весь рост, он поет песню. В этой песне мореплаватель просит богов не о тихой погоде — в такой милости он не нуждается. Пусть и дальше бушует ветер — лишь бы он развеял тучи. Тогда кормчий снова увидит звезды, по которым поведет свое судно.

Океанийцы прекрасно изучили звездное небо — им было известно множество светил. Знали они и о таком факте, чрезвычайно важном для моряка: вид звездного неба постепенно меняется по мере продвижения судна с севера на юг или с юга на север.

Способность океанийцев ориентироваться в открытом море нередко казалась европейцам чудесной, таинственной. Однако никакого чуда тут не было. Европейские и американские моряки в XVIII веке и много позднее определяли свое местоположение в море с помощью инструментов, которые наводили на небесные светила. Океанийцы же, не имея таких приборов, определяли свое местоположение «на глазок», с помощью визуального наблюдения за теми же светилами.

Океанийцы прекрасно знали направления ветров, постоянно дующих в Тихом океане, а также течений, включая подводные. Еще в глубокой древности они заметили, что под влиянием пассатов направление волн на обширных пространствах океана остается неизменным. Кормчие зорко следили за тем, чтобы нос судна всегда оставался под определенным углом к этому направлению. И судно не сбивалось с заданного курса.

Конечно, у океанийцев не было научной метеорологии и гидрологии. Но разве в Век великих открытий могла идти речь о метеорологической науке? Что же касается научной гидрологии, то она зародилась только в XIX столетии.

Друг россиян

Попытки принизить значение морских походов и географических открытий океанийцев объясняются в первую очередь расистским высокомерием. Однако причина эта не единственная. В ходе прогресса науки и техники человечество не только многое узнает, но кое-что и забывает. Поныне остается загадочным происхождение некоторых исполинских памятников. Любопытно, что с началом космической эры появились гипотезы, авторы которых приписывают, например, знаменитые изваяния острова Пасхи (Рапануи) пришельцам из других миров. Понадобилась специальная экспедиция Т. Хейердала на этот остров, чтобы окончательно установить факт создания памятников самими островитянами, имевшими лишь примитивные каменные орудия. Людям, вооруженным современной техникой, этот факт кажется большим чудом, нежели появление на уединенном острове в Тихом океане пришельцев из иных галактик.

А тем, кто привык пользоваться достижениями современного судостроения и навигационного искусства, зачастую кажется невероятным, чтобы океанийцы, не имея никаких инструментов, могли на парусных «лодках» поддерживать связь между островами, разделенными огромными расстояниями.

Вот почему для нас вдвойне пенны свидетельства первых европейских путешественников по Океании, нанесших ее на современную карту мира. Эти люди познакомились с океанийскими мореплавателями до уничтожения их культуры колонизаторами. К тому же моряки парусного века стояли несравненно ближе к своим океанийским собратьям по профессии, нежели наши современники. Даже те из них, кто был заражен расистскими предрассудками, не могли не отдать должное достижениям океанийцев. Во время важных исследовательских экспедиций XVIII–XIX веков возникло содружество европейских и океанийских мореплавателей, которое не получило дальнейшего развития из-за вторжения колонизаторов в островной мир.

В первой половине XIX столетия выдающиеся открытия в Океании были сделаны русскими путешественниками. Большинство из них с уважением относилось к самобытной культуре островитян, искало дружбы с ними. Объяснялось это прогрессивными настроениями части русского морского офицерства и тем, что Россия не имела колоний в Океании.

Особый интерес представляют экспедиции выдающегося русского мореплавателя О. Е. Коцебу. Участник этих экспедиций А. Шамиссо научился изъясняться с островитянами, первым обратил внимание на родство между языками Океании и Индонезии. Это открытие поныне является необоримым оружием в руках сторонников азиатского происхождения океанийцев.

Отношения дружбы и взаимного уважения, установившиеся между участниками экспедиции О. Е. Коцебу и жителями Микронезии, помогли русским мореплавателям обнаружить острова, ранее неизвестные в Европе.

1 января 1817 года корабль «Рюрик» под командованием О. Е. Коцебу подошел к острову Меджит, который он назвал островом Нового года. То была первая земля в цепи островов Ратак (восточная часть Маршалловых), которую обнаружила и нанесла на карту экспедиция О. Е. Коцебу. Около месяца русские провели в группе коралловых атоллов Вотье, которой дали наименование островов Румянцева.

Здесь-то и началась дружба наших мореплавателей с местными жителями, которые до того никогда не видели европейцев, но приняли диковинных гостей согласно законам гостеприимства.

Хотя Коцебу по привычке называл островитян «дикарями», повествование его полностью опровергает такую характеристику:

«Один из моих проводников, человек пожилой, который, по-видимому, имел много природного ума, весьма мне понравился. Этот новый друг и учитель именовался Лагедиак; я назвал его другом потому, что в несколько часов узнал от него больше слов, чем от других в несколько дней… Так как он умел делать себя понятным, то я старался получить от него некоторые сведения об этих островах; так, например, он сказал мне, что остров этот называется Отдиа и что по нему именуется и вся группа. День ото дня их язык делался для меня понятнее, ибо я заметил, что в нем нет соединительных частей речи. Я пригласил своего друга посетить меня завтра на корабле и выразил это следующими словами: «Илдиу, Лагедиак, ваедок оа» (Завтра, Лагедиак, приди на корабль); он понял, отвечал: «Инга» (Хорошо) — и обнял меня от радости, что я понимаю его язык; но сам я обрадовался еще больше его, особенно потому, что такой восприимчивостью приобретал величайшую доверенность дикарей.

Я решил провести несколько месяцев на Отдиа как для исследования на гребных судах южной части этой группы островов, так и для подробнейшего ознакомления с языком и обычаями этого достопримечательного народа; мне кажется, что при открытии какой-либо земли или острова весьма важно и нужно приобретать такие познания о жителях тех земель, об их нравах и обычаях; я в самом деле не имел впоследствии причины сожалеть о потере времени, поскольку это дало мне возможность сделать новые открытия (выделено мной. — Авт.)».

Возможность эта представилась, когда Лагедиак и другие островитяне пришли по приглашению О. Е. Коцебу на «Рюрик».

«Я пригласил его (Лагедиака. — Авт.) сесть подле себя и, употребив все свои сведения в их языке, спросил, неизвестны ли ему кроме этой группы островов еще и другие. Долгое время мои толкования и пантомимы были тщетны, наконец он понял меня и, указав на юг, сказал: «Инга эни эф-эф» («Да, острова там»); радость моя при этом известии увеличивалась еще тем, что пониманию языка этих дикарей я обязан открытием неизвестной группы островов.

Я приказал поставить пель-компас; все собрались около инструмента и рассматривали его со вниманием; Лагедиак не спускал глаз с магнитной стрелки, которая поворачивалась сама собой без малейшего прикосновения, и несколько раз расспрашивал меня, каким образом это происходит. Но как я мог дать ему понятие, если бы даже он совершенно понимал наш язык; как объяснить вещь, о которой я сам желал иметь полное знание? Он легко понял, что поворачивается только ящик, а стрелка остается неподвижной, ибо тотчас подметил, что она указывает на N и на S. Я еще раз попросил его показать положение неизвестной группы островов. Направление компаса было к SW, и я сейчас записал этот румб на доске. Искусство писать было для дикарей новым явлением, возбудившим у них не только внимание, но и размышление.

Я старался растолковать Лагедиаку, что все наши слова могут быть нанесены на доску, и, написав его имя, сказал: «Это Лагедиак». Он крайне испугался увидев себя представленным столь странными фигурами, и, казалось, опасался, что посредством этого чародейства примет такой вид…

Я старался втолковать Лагедиаку, чтобы он изобразил на доске всю группу островов Отдиа; он взял в руки грифель и начертил кругообразную группу, обозначив под ветром пять проходов, которые называл «тиер»; потом повернул диоптры (визиры компаса. — Авт.) к высокому острову на SW и сказал: «Еф-еф руо тиер» («Там два прохода»). Это известие обрадовало меня потому, что теперь мы могли не возвращаться прежним путем, а найти- проход удобнее и безопаснее пролива «Рюрика». Я упросил Лагедиака начертить и другую группу островов, именуемую им «Эрегуп», он сделал круг, состоявший из семнадцати островов, и обозначил несколько проходов под ветром; потом указал на О и объявил, что если отплыть отсюда с восходом солнца, то к заходу уже можно быть там. Итак, по его описанию, эта группа находилась недалеко от группы Отдиа, и я нимало не сомневался, что открою ее без всякого затруднения».

Несколько дней спустя Коцебу вернулся к этой теме:

«2 февраля дул крепкий восточный ветер, сопровождавшийся дождем, но к вечеру небо прояснилось. Я воспользовался хорошей погодой для посещения моего приятеля Лагедиака, от которого надеялся получить ясное описание группы островов Эрегуп. Он изобрел весьма остроумный способ дать точное понятие о нем. Начертив на песке круг, который имел вид группы Отдиа, он разложил по окружности большие и малые камни, изображавшие острова, и, обозначив проходы, сказал: «Вот Отдиа». Изобразив потом таким же образом группу Эрегуп, он объявил, что я в один день плавания к SW могу достичь до нее (впоследствии я удостоверился в точности его показания). Затем я постарался выведать, встретятся ли какие-либо острова, если плыть к NO, S или W. К моему немалому удовольствию, он меня понял, опять принес кучу камней и стал обозначать к северу от Отдии три меньшие группы, в расстоянии одна от другой первые две на один день, а последняя на два дня плавания; эти группы он именовал Айлу, Удирик и Бигар. На NW в расстоянии одного дня плавания он обозначил еще одну группу, именуя ее «Лигиеп». Окончив описание севера, он обратился на юг, обозначил там еще пять групп островов в расстоянии одна от другой на один или два дня плавания и именовал их Кавен, Аур, Медиуро, Арно и Милле».

Достоверность сведений, сообщенных Лагедиаком, была подтверждена дальнейшими исследованиями русской экспедиции: тогда же, в феврале 1817 года, она открыла группы атоллов Эрикуб (острова Чичагова) и Кавен, или Малоэлап (острова Аракчеева), коралловый остров Аур и, наконец, группу атоллов Аилук (острова Крузенштерна).

Но не только в этих практических результатах ценность бесед О. Е. Коцебу с Лагедиаком. Письмо было совершенно неизвестно жителям Маршалловых островов, и даже самые умные и смелые из них, как Лагедиак, относились к нему с суеверным страхом. А вот осмотр европейского корабля и его оборудования никакого ужаса не вызвал. Лагедиак быстро освоился с никогда прежде не виданным компасом.

Техники разных национальностей в наше время быстро находят общий язык при помощи чертежей. Карта, составленная Лагедиаком для Коцебу, играла роль такого чертежа. Кстати, она не была импровизацией, озарением, внезапно снизошедшим на «дикаря». Жители Маршалловых островов и иных островов Микронезии издавна пользовались картами, сделанными из прутьев и прожилок пальмовых листьев. Течения обозначались переплетениями этих материалов, острова — белыми раковинами.

Это не значит, разумеется, что Лагедиак и его товарищи не нашли на «Рюрике» ничего достойного удивления. Мне хочется только подчеркнуть, что удивление это было вполне осмысленным.

В дневнике Коцебу есть запись, относящаяся примерно к тому же времени. Из нее видно, что океанийская ладья, отвалившая от берега одновременно с русским кораблем, шла так же быстро, как и «Рюрик».

В другом месте Коцебу говорит:

«Удивительно, каким образом дикари проплывают 56 миль против пассата к такому пункту, как Мяди, который видим едва на расстоянии 6 миль. Поскольку они лавируют, то на переход тратят два дня и одну ночь, направляя свой курс только по видимым простым глазом звездам; такого искусства не достигли и европейцы».

Шамиссо тоже удивлялся тому, что лодки, построенные жителями Каролинских островов, «гораздо лучше наших кораблей идут в бейдевинд».

Лагедиак — не единственный океанийский помощник О. Е. Коцебу. Островитяне как бы передавали друг другу своеобразную эстафету дружбы с его экспедицией. 10 февраля 1817 года, как уже указывалось, «Рюрик» подошел к атоллам Кавен. Здесь русские мореплаватели познакомились с местным вождем Лабе-леоа, который направил их на остров Аур, лежащий южнее.

На Ауре путешественники познакомились с мореплавателем Каду; тот упросил Коцебу взять его на борт «Рюрика». Каду был уроженцем Каролинских островов, пережившим подлинную одиссею. О. Е. Коцебу рассказал об этом удивительном плавании.

Каду родился на острове, удаленном на 1300 миль от Аура. Однажды с тремя другими микронезийцами он отправился в парусной лодке на рыбную ловлю. Внезапно рыбаки попали в жестокий шторм и целых восемь месяцев блуждали по морю, пока не достигли острова Аур. Если позволял ветер, они все время шли под парусами и лавировали против северо-восточного пассата, полагая, что находятся под ветром своего острова. Этот-то пассат и принес их к Ауру. Время они определяли по луне, завязывая при каждом полнолунии узел на веревке. От голода они почти не страдали, так как с ними были рыболовные снасти, но жажда давала себя чувствовать, хотя островитяне не упускали случая собрать про запас пресную воду. Если запас истощался, а дождя все не было, Каду, как искусный водолаз, нырял на большую глубину, где вода менее солона. С собой он брал скорлупу кокосового ореха, в которой было проделано небольшое отверстие — через него Каду набирал воду.

Когда их лодка приблизилась к Ауру, все четверо находились в состоянии крайнего истощения. К этому времени они давно уже лишились парусов и носились по океану в ожидании смерти. Жители Аура на нескольких лодках поспешили на помощь каролинцам и вытащили их полуживыми на берег.

Несмотря на переживания, выпавшие на его долю, Каду сохранил любовь к морю, большую любознательность и пытливость. К удивлению постоянных жителей Аура, он обратился к Коцебу с просьбой взять его на борт «Рюрика». В составе русской экспедиции микронезиец совершил плавание к Алеутским островам, а затем вернулся на Аур.

Трудно переоценить услуги, оказанные Каду его русским друзьям. Он обучил Шамиссо нескольким микронезийским диалектам, выступал в роли толмача при переговорах с островитянами, назвал мореплавателям десятки островов и облегчил открытие их для Европы. Он помогал собирать сведения о метеорологии и гидрологии этого географического района.

«По нашим замечаниям, которые подтвердил и Каду, — читаем мы в книге Коцебу, — на Радаке господствует ONО ветер, в сентябре иногда и SW; этот последний нередко превращается в жестокий шторм, вырывающий с корнем кокосовые и хлебные деревья и опустошающий лежащие в западной части группы острова, которые, по уверению Каду, иногда поглощаются волнами».

В другом месте говорится: «По рассказам Каду, группа Бигар образует круг, состоящий из одних рифов, за исключением двух малых островов; третий остров, как он говорил, находится посреди лагуны, образуемой группой. Все острова скудно покрыты землей, произрастает только мелкий кустарник, под ветром (то есть с подветренной стороны. — Авт.) острова находятся входы в лагуну, удобные для лодок». Какая четкость, какая точность в сообщаемых сведениях!

Географический кругозор Каду был чрезвычайно широк — на западе ему был известен район вплоть до островов Палау. В Маршалловом архипелаге Каду знал не только группу Ратак, где встретился с русскими, но и лежащую к западу от нее цепь островов Ралик. Подробные сведения об этих островах были получены также от вождя Лангемуи в группе атоллов Аилук, куда «Рюрик» прибыл 28 февраля 1817 года.

Состояние корабля не позволило путешественникам немедленно проверить полученные сведения. Прошло восемь лет — и 18 октября 1825 года к этим ранее неведомым в Европе островам подошел другой корабль под русским флагом. То было «Предприятие», на котором О. Е. Коцебу совершил новое плавание в Океанию. Так подтвердилась абсолютная достоверность сведений, сообщенных Каду и Лангемуи. На карте мира появились новые группы атоллов. Это Ронгелап и Бикини, которым О. Е. Коцебу присвоил имена Римского-Корсакова и Эшшольца — участников экспедиции на «Предприятии».

Люди, которые помогли русским мореплавателям открыть для науки атоллы Бикини, числятся на Западе «дикарями». Между тем Шамиссо писал о глубоко укоренившемся отвращении Каду к войне, к человекоубийству. «Больше всего нравилась ему миролюбивая отважность нашего предприятия, с коим он совокуплял намерение доставлять открываемым народам все, что им нужно и полезно… [Каду] уважал стремление наше к исследованиям и помогал нам в том по возможности».

В наше время атолл Бикини приобрел печальную известность — в 1954 году американские империалисты произвели здесь опытный взрыв термоядерной бомбы. Тучи радиоактивных осадков распространились во всех направлениях. Мир узнал о страшной участи японских рыбаков, которые, хотя и находились в сотнях миль от места взрыва, стали его жертвами: некоторые из них заболели неизлечимой лучевой болезнью, двое умерли.

От последствий взрыва едва не погибли и семеро рыбаков, жителей Маршалловых островов, над которыми после второй мировой войны была установлена опека США. Рыбаки эти находились на безмоторной парусной шхуне. Излучения от ядерного взрыва вывели из строя единственный компас на их суденышке. Проблуждав сто дней по волнам океана, как некогда блуждал Каду, рыбаки, пройдя свыше 1800 миль, достигли наконец островов Новые Гебриды.

Если мы сравним поведение этих миролюбивых людей и ненавистника войны Каду с поступками колонизаторов-атомщиков, то неизбежно придем к выводу, что дикарями являются как раз последние.

Плавание Каду с Каролинских островов на Маршалловы, как и путешествие современных нам рыбаков с Маршалловых на Новые Гебриды, было вынужденным, непреднамеренным.

Однако во время экспедиции Коцебу выяснилось, что Каду еще у себя на родине слышал о существовании островов Ратак и Ралик — об этом он сам рассказывал Шамиссо. Следовательно, кто-то из каролинцев побывал на Маршалловых островах и сумел возвратиться домой, пройдя 1500 миль в один конец. Кстати, каролинцы отчетливо представляли себе, что можно найти путь домой по безбрежному океану. Один из спутников Каду — старый вождь с острова Ян, разделивший с ним ужасы вынужденного странствования по волнам, — долго упрашивал русских взять и его на борт «Рюрика». Однако ему было в этом отказано из-за преклонного возраста. Тогда он обратился к мореплавателям с просьбой сообщить его соплеменникам о судьбе их вождя, чтобы они построили специальное судно и пришли за ним.

Шамиссо пришел к следующему выводу: «Плаватели с сих (Каролинских. — Авт.) островов, обретающие опять дорогу от Радака в свое отечество и предпринимающие с другой стороны путешествия к Филиппинским островам, откуда также возвращаются, доказывают нам через то самое, что мореплавание их объемлет пространство в 45 градусов долготы или около, что составляет самую большую ширину Атлантического океана». О плаваниях каролинцев на Филиппины, лежащие на расстоянии свыше 1000 миль от их родины, было, кстати, известно уже в XVII веке.

Каду, разумеется, не был ученым в нашем понимании этого слова. Он с явной неохотой отвечал на вопросы географического характера, но не потому, что хотел что-либо скрыть, — просто он привык к иной системе запоминания и передачи информации. «Песни, которые он (Каду. — Авт.) пел на разных языках и коим научился у народов, между коими плавал, были, так сказать, книгой, в которой он справлялся и искал доводов (доказательств. — Авт.) к своим повествованиям», — писал Шамиссо.

В одной из этих песен говорилось о посещении родины Каду кораблем белых людей, на котором находились, в частности, Самуил, Моремал и Луи. Сам Каду этих людей не видел, имя Моремал — явно неевропейского происхождения. Однако все, о чем говорилось в песне, нашло свое подтверждение, когда «Рюрик» прибыл на остров Гуам. Испанский губернатор острова — Луис де Торрес — был, по рассказу Шамиссо, человеком образованным. От него Шамиссо узнал ряд любопытных подробностей о каролинских мореплавателях.

В 1788 году каролинец Тамар Умар Луйто «на двух лодках снова обрел путь к острову Гуаму, о котором весть сохранилась с давних времен в одной песне». Вернувшись на родину, он через год снарядил уже целую флотилию из четырех судов и благополучно достиг Гуама. Однако на обратном пути все суда погибли. В 1804 году де Торрес воспользовался заходом на Гуам американского судна и сам отправился на атолл Ламотрек, откуда приходила каролинская флотилия. Прибытие американского судна с испанским чиновником на борту, естественно, произвело глубокое впечатление на островитян. Они сложили по этому поводу песню, в которой фигурировали Луи (де Торрес), Самуил (капитан бостонского судна Самуил Болл) и Моремал (суперкарго Томас Борман).

Каролинцы объяснили, что после 1789 года перестали ходить на Гуам, будучи уверены, что испанцы убили Луйто и его товарищей.

Получив соответствующие заверения от Луиса де Торреса, они согласились возобновить прежние связи. Характерно, что испанцы не располагали на Гуаме необходимыми плавучими средствами, а потому поддержание регулярного морского сообщения взяли на себя каролинцы. Ежегодно в апреле их флотилия отплывала на Гуам для менового торга и пять дней спустя прибывала на остров. В мае они возвращались на родину, чтобы достигнуть ее до наступления сезона неблагоприятных ветров.

Самое любопытное то, что каролинцы меняли готовые изделия («сооружаемые ими на своих островах суда, потребные для испанцев») на железо. «Те же самые каролинцы производят на собственных своих судах перевозку вещей, отправляемых на Тиниан и Сайпан, и поддерживают затруднительные без того сношения Марианских островов между собой».

Как видим, потомки конкистадоров, истребивших коренных жителей Марианских островов — опытных мореходов, были буквально вынуждены идти на поклон к ближайшим их родичам — каролинцам.

Результаты экспедиции Луйто не ограничились установлением регулярного сообщения между Каролинским архипелагом и Гуамом. Находясь на Гуаме, он сообщил сведения о многих островах (включая даже численность населения) испанскому губернатору— предшественнику де Торреса. На основании его слов губернатор составил карту, копия которой была передана прибывшему на Гуам испанскому адмиралу Эспиносе.

Каду продолжал помогать русским мореплавателям при исследовании Каролинских островов. В 1827–1828 годах этот архипелаг посетил шлюп «Сенявин» под командой Ф. П. Литке.

Карта Каролинского архипелага, в водах которого еще в XVI–XVII веках побывали испанские мореплаватели, была невероятно запутанной, мифические земли соседствовали на ней с реально существующими. За две кампании «Сенявина» было описано двадцать шесть групп или отдельных островов, из них двенадцать — открыты вновь.

Ф. П. Литке широко использовал сведения, полученные в свое время от Каду, а также информацию, которую охотно предоставляли ему островитяне: с каролинцами у участников экспедиции установились вполне дружественные отношения.

«Помянутые известия и определения (сделанные европейскими путешественниками. — Авт.) весьма облегчили нам дело, послужив, так сказать, опорными пунктами, к которым мы могли относить как мои работы, так особенно сведения, в разных местах от островитян получаемые, руководствуясь которыми могли мы располагать плавание так, чтобы оставить возможно меньше островов без определения», — писал Ф. П. Литке.

Подобно Коцебу и Куку, Литке отметил «рассудительное любопытство островитян». Последние «тщательно осматривали все части судна («Сенявина». — Авт.), измеряли его высоту, длину мачт и прочее».

Экспедиция Ф. П. Литке еще раз показала возможность мирного взаимовыгодного сотрудничества между европейцами и океанийцами, которой сознательно пренебрегли колонизаторы.

Вместе с тем наблюдения Ф. П. Литке снова подтвердили высокий уровень навигационного искусства жителей Микронезии.

«Плавания ведут естественно к наблюдению светил, которыми они вместо компаса руководствуются, — писал он. — Они имеют названия для всех главнейших звезд, для разных времен дневного течения солнца, для каждого дня лунного месяца. Горизонт разделяют они на двадцать восемь точек, различаемых по именам светил, которые близ этих точек восходят или заходят. Самый натуральный и верный способ для того, кому не случается значительно менять широты».

Помощник Кука

Карта Кука, составленная по карте Тупиа

Из книги «Charts and Views Drawn by Cook and his Officers and Reproduced from the Original Manuscripts», Cambridge, 1955

Западноевропейские путешественники редко так сближались с океанийцами, как О. Е. Коцебу и А. Шамиссо. Большинство из них и не стремилось к этому, и только наиболее дальновидные понимали, какие выгоды можно извлечь из сотрудничества с «викингами солнечного восхода», как поэтично назвал своих земляков Те Ранги Хироа. Такое сотрудничество восходит если не к XVI веку, когда европейцы впервые появились в водах Океании, то, во всяком случае, к началу XVII столетия.

21 декабря 1605 года из Кальяо (Перу) вышла в океан испанская флотилия под командованием Педро Фернандеса де Кироса. Испанский флотоводец был одержим идеей открыть Южный материк и даже уверил себя и многих современников и потомков в том, что это ему удалось (на самом деле он принял за сказочный материк, якобы занимающий четверть земной суши, небольшой остров Эспириту-Санто в архипелаге Новые Гебриды). Если бы Кирос захотел установить дружественный или хотя бы деловой контакт с островитянами, эта легенда скорее всего была бы тут же развеяна. Однако конкистадоры предпочли дружбе разбой, зверское истребление мирных людей.

Кирос достиг Эспириту-Санто 27 апреля 1606 года. Несколько ранее (9 апреля) экспедиция открыла остров Таумако из группы Дафф, к востоку от архипелага Санта-Крус. Здесь произошла встреча Кироса с вождем по имени Туман, которая вопреки обыкновению конкистадоров завершилась не кровопролитием, а установлением нормальных, мирных отношений. Возможно, это объяснялось мужеством Туман. Когда испанцы дали залп (правда, холостой) по толпе высыпавших на берег островитян, он один не тронулся с места. Хотя пришельцы не знали языка Туман, а вождь, естественно, не говорил по-испански, он не только назвал им более шестидесяти островов, расположенных в этом районе, но и указал, в каком направлении и сколько дней нужно идти до каждого острова.

Несмотря на гостеприимство Туман, испанцы, отправляясь в обратный путь, вероломно захватили четырех островитян. Один был доставлен в Мексику, где его окрестили и дали ему имя Педро. Педро подробно рассказал о многих островах, лежащих вблизи Таумако, о дальних путешествиях, которые предпринимали его родичи на легких судах.

В числе островов, известных и Тумаи и Педро, был Маниколо. Раньше считалось, что это — Ваникоро, один из островов в архипелаге Санта-Крус. Новозеландский ученый Парсонсон доказал, однако, что речь идет о другой, куда более далекой земле.

Описывая ее Киросу, Педро говорил, что его соплеменники отправляются туда за деревом для ладей, что на этом острове есть большая гавань удлиненной формы с узким входом.

Судя по этим признакам, речь шла об острове Вануа-Леву в архипелаге Фиджи, куда жители Западной Полинезии издавна плавали за высокими деревьями с очень твердой древесиной. Что касается гавани, то только бухта Натеуа на этом острове соответствует описанию Педро. К тому же на острове Вануа-Леву есть местность, именуемая Виникоро. Расстояние между Тикопией (самый южный остров архипелага Санта-Крус) до ближайшего из островов Фиджи составляет 720 миль в один конец.

Педро называл в числе прочих земель Мекарелеле — очевидно, Нукулаэлаэ, один из островов группы Эллис, — и весьма красочно описывал его население. Расстояние между этим островом и Тикопией — 840 миль.

Сейчас трудно судить о том, удалось ли Киросу использовать сведения, полученные от Тумаи и Педро. Во всяком случае, уже на третий день после ухода с Таумако испанцы открыли остров Тикопиа (Тукопия), а еще через четыре дня — острова Меролава и Гауа в группе Банкс (Кирос назвал их островами Сан-Маркос и Санта-Мария).

Упадок испанского могущества привел к тому, что уже в начале XVII века подданные мадридского властелина прекратили исследования Тихого океана. Однако в семидесятых годах XVIII века в Океанию было вновь направлено несколько экспедиций. В 1775 году, например, из Перу на Таити совершил переход корабль «Агила» под командованием капитана К. Лангары. Один из подчиненных ему офицеров — Хосе Андиа-и-Варела — оставил интересные записки о навигационном искусстве островитян. Содержащиеся в них сведения заимствованы у таитянина Пукуро, который отправился с испанцами в Перу, и двух других островитян, плававших на «Агиле».

«У островитян нет компаса, но они круг горизонта делят на шестнадцать румбов… Выходя из гавани, кормчий отсчитывает должные румбы, ведя отсчет с востока. Он знает, в каком направлении нужно вести судно, учитывает, дует ветер с кормы в левую или правую скулу или под острым углом к заданному курсу. Он знает, откуда идет волнение на море и в какой мере все эти обстоятельства влияют на его курс, и избирает выгодный путь, учитывая снос под ветер. Задача осложняется, если день облачный, ибо тогда у кормчего нет ориентиров. Если ночь тоже облачная, он прокладывает курс, пользуясь теми же приметами. И поскольку направление ветра меняется чаще, чем направление волн, он пользуется флюгерами-султанами из перьев или пальмовых волокон, которые помогают ему следить за ветром и соответственно управлять парусами… Ясной ночью островитяне идут по звездам, и это для них легче всего, ибо по многим звездам они определяют не только курс, на котором лежат те или иные острова, но и местоположение нужных им гаваней. И они идут прямо на вход в гавань, ориентируясь на звезды, которые восходят или заходят над нею, и «ловят» эти звезды с такой же сноровкой, как самые сведущие штурманы из цивилизованных стран…

Больше всего меня поразило то, что два индейца (так испанцы называли океанийцев. — Авт.), которых я взял на Раиатеа, каждый вечер предсказывали погоду на следующий день, включая направление ветра, штиль, дождь, безоблачное небо, волнение и т. д., причем ни разу не ошиблись.

Такой дар предвидения достоин зависти; ибо, сколько ни писали об этом наши мореплаватели и космографы, они не могут похвастать подобными достижениями».

Расстояние между Раиатеа и Таити невелико — всего 125 миль, но и на этом участке Андиа-и-Варела смог наблюдать навигационное искусство островитян в действии. И хотя он отнюдь не был лишен расистских предрассудков, не смог скрыть свое восхищение и даже зависть.

С записками Андиа-и-Варелы перекликаются путевые дневники французского путешественника Луи Антуана де Бугенвиля. В 1766–1769 годах де Бугенвиль успешно осуществил первое кругосветное плавание с научной целью. На Таити он взял с собой во Францию сына вождя. Этот юноша по имени Аотуру обладал замечательным даром ориентироваться и на море и на суше. В Париже он так и не научился французскому языку, но зато безошибочно находил дорогу в огромном городе, столь непохожем на привычную ему обстановку.

В апреле 1768 года, вскоре после отплытия с Таити, де Бугенвиль записал в дневник:

«Двумя днями позже мы получили неоспоримое доказательство того, что обитатели островов Тихого океана общаются между собой даже на значительные расстояния. В безоблачном небе сверкали звезды. Внимательно их разглядывая, Аотуру указал нам яркую звезду в поясе Ориона, говоря, что если взять направление на эту звезду, то через два дня мы увидим богатую землю, где он бывал и где у него есть друзья… Задетый тем, что меня не трогают эти доводы, он бросился к штурвалу, с управлением которым уже ознакомился, и хотел, несмотря на протесты рулевого, повернуть нас, чтобы заставить идти в направлении указанной им звезды… Отказ причинил ему большое огорчение… Накануне этого дня он, не задумываясь, назвал на своем языке большую часть ярких звезд, на которые мы ему указывали; тогда же мы убедились, что ему прекрасно известны фазы луны и различные приметы, по которым можно предсказать изменение погоды на море».

Как выяснилось, Аотуру хорошо знал не только звезды, но и кометы. Последние отнюдь не внушали островитянам суеверного ужаса, какой веками вызывали в Европе.

Аотуру назвал Бугенвилю множество островов. «До самого дальнего острова, о котором говорил мне Аотуру, не менее пятнадцати дней пути», — отметил французский мореплаватель.

Из бесед с Аотуру и сведений, собранных на Таити, де Бугенвиль сделал следующий вывод: «Более сведущие представители этого народа… имеют собственную номенклатуру самых замечательных созвездий. Им знакомо суточное движение, и они руководствуются нм, находясь в открытом море, во время плавания от острова к острову. В ходе такого плавания… земля совсем теряется из виду. Днем компасом им служит солнце, а ночью — звезды, которые между тропиками всегда чрезвычайно ярки».

Сведения о навигационном искусстве океанийцев, сообщаемые де Бугенвилем и Андиа-и-Варела, представляют большую ценность для науки. Однако нет оснований утверждать, что эти мореплаватели сделали открытия, пользуясь информацией, полученной от островитян.

Иное дело — великий английский путешественник Джемс Кук, в достижениях которого большую роль играл замечательный полинезийский мореплаватель Гупиа. Неправильно обвинять Кука в том, что он умолчал о нем, хотя великий путешественник не оценил должным образом помощь, полученную от Тупиа. Ему и в голову не пришло, например, присвоить имя полинезийца хотя бы одной из земель, которые он открыл, следуя советам Тупиа.

Знаменательная встреча Дж. Кука с уроженцем острова Раиатеа — Тупиа, из рода прославленных мореплавателей, произошла в июле 1769 года в таитянской бухте Матаван. Вынужденный покинуть юношей родину из-за вторжения враждебного племени, Тупиа нашел убежище на Таити и здесь благодаря уму и знаниям скоро занял выдающееся положение. Любознательность, стремление побывать в дальних странах толкнули Тупиа на смелое решение: он обратился к Куку с просьбой, чтобы тот взял его в Англию.

Кук понял, что Тупиа человек способный и знающий, и взял его на борт своего корабля. Так началось творческое содружество английского и полинезийского мореплавателей, являющееся чрезвычайно важным эпизодом в истории географической науки О нем рассказывает сам Кук:

«Перед нашим отплытием некоторые туземцы просили взять их с собой; они могли принести пользу в ходе наших будущих открытий. Мы решили взять одного из них, по имени Тупиа — вождя и жреца. Большую часть времени, которое мы пробыли на острове, он находился с нами, и мы имели возможность оценить его. Тупиа оказался человеком смышленым. Расположение островов, их богатства, законы и обычаи населения он знал гораздо лучше, чем любой из местных жителей, поэтому он был наиболее пригоден для наших целей. Из этих соображений… я взял его на борт вместе с юношей, его слугой».

Огромный интерес для науки представляет карта, составленная Тупиа. На нее полинезиец нанес семьдесят четыре острова. О каждом из них Тупиа сообщил, под каким румбом и на каком расстоянии от Таити он находится. Недостаточное знание Куком и его спутниками полинезийского языка и другие объективные причины крайне затрудняют расшифровку карты в настоящее время (оригинал ее утрачен). Однако новозеландский ученый Биглехол считает, что из семидесяти четырех островов и сейчас можно с достаточной точностью определить сорок-пятьдесят (острова эти расположены в радиусе 1500 миль).

Кук, разумеется, не испытывал трудностей при пользовании картой Тупиа, ибо в течение почти полутора лет мог непосредственно консультироваться с ее автором (Тупиа умер от тропической лихорадки в конце 1770 года, когда «Индевр» стоял в Батавии (Джакарта).

Естественно, что наиболее точно полинезийский мореплаватель указал местонахождение островов родного ему архипелага Общества. Менее точны, но достаточно определенны его сведения о западной части архипелага Туамоту, о Маркизских островах, южной группе островов Кука и островах Тубуаи. Кое-что знал он и об архипелагах Самоа, Тонга и Фиджи.

Уже через несколько дней после выхода с Таити экспедиция на «Индевре» обнаружила в архипелаге Общества четыре земли из числа указанных Тупиа (в том числе и его родной остров — Раиатеа). Впрочем, Кук не может считаться первооткрывателем этих островов, так как незадолго до него там побывал де Бугенвиль. Благодаря указаниям Тупиа в том же архипелаге 30 июля 1769 года был открыт ранее неизвестный островок. «Тупиа назвал этот остров Мауруа (Маупити)», — писал Кук.

Именно в этот период Кук пришел к чрезвычайно важному выводу относительно мореплавания океанийцев:

«Как нам удалось установить, и в этом сходятся все, кто говорил нам подобное, в своих проэ или пахи (так называл Кук плавучие средства островитян. — Авт.) туземцы путешествуют от острова к острову, проходя сотни лиг (1 лига равна 3 милям. — Авт.); днем компасом им служит солнце, ночью — луна и шезды. Когда факты подтвердят наше предположение, станет ясно, как заселялись земли в этих широтах. Если жители Ульетеа (Раиатеа. — Авт.) посещали острова в 200 или 300 лигах к западу, можно не сомневаться, что в свою очередь население последних могло побывать на других, более западных; так мы можем проследить их путь от острова к острову вплоть до ()ст-Индии.

Добавление.

Тупиа рассказал нам, что в этих широтах в течение ноября, декабря и января господствуют западные ветры с дождем и, поскольку местным жителям хорошо известно, как следует использовать в своих целях ветры, для них не составляет большого труда плавать в различных направлениях и вести торговлю».

Доказательством правильности этого вывода Кука и вместе с тем торжеством навигационного искусства океанийцев было открытие 14 августа 1769 года острова Руруту (Хитироа или Охитироа) в архипелаге Тубуаи. К этому острову, расположенному в 350 милях к юго-западу от Таити, привел «Индевр» именно Тупиа. Дж. Кук не говорит этого прямо, но его дневник не оставляет в том никаких сомнений:

«Тупиа сообщил мне, что здесь расположено еще несколько островов; они лежат на S, W и NW, а в трех днях пути при курсе на NO находится остров Маннуа (Птичий), до него от Ульетеа четыре дня пути, на день меньше, чем до Охитироа. По описанию я легко смогу найти этот остров (здесь и далее выделено мной. — Авт.). Когда мы покидали Ульетеа, Тупиа стремился на запад, где, по его мнению, было много островов, большую часть которых он посетил. С его слов нам стало ясно, что, видимо, два из них были открыты капитаном Уоллисом и названы им островами Боскавен (Тафахи) и Кеппл (Ннотобутабу); они лежат не более чем в 400 лигах к западу от Ульетеа. Тупиа сказал, что туда идти десять-двенадцать дней, если же считать обратный путь, это отнимет тридцать и более дней. Он добавил, что пахи, то есть большие проз, быстроходнее нашего корабля; думаю, что все это правда, проз с легкостью проходят 40 и более лиг в день.

Самый южный остров, на котором удалось побывать Тупиа, лежит в двух днях пути от Охитероа и называется Моутоу (Тубуаи, в 115 милях к OSO от Руруту. — Авт.). Правда, Тупиа сообщил, что его отец однажды рассказывал об островах, расположенных южнее Моутоу…

У меня есть основания доверять Тупиа во всем, ибо, когда мы покидали Ульетеа, чтобы следовать к югу, он предупредил, что, отклонившись немного к востоку (нам мешал ветер), мы сможем увидеть остров Маннуа, а если пойдем курсом, которого тогда придерживались, то окажемся у Охитироа. Дальнейшие события подтвердили его слова».

Как известно, одной из основных задач экспедиции Кука были поиски мифического Южного материка. Инструкция лордов адмиралтейства обязывала командира «Индевра» после завершения астрономических наблюдений на Таити (в связи с прохождением Венеры через солнечный диск) вести поиски материка между этим островом и 40-м градусом южной широты. I ели же в названном районе материка не окажется, идти к Новой Зеландии и обследовать ее.

Общение с Тупиа укрепило Кука во мнении, что поиски в названном районе не могут дать результатов. Он, правда, не решился отклониться от курса, после открытия острова Руруту продолжал идти на юг и I сентября 1769 года достиг 40-го градуса. Из записи, сделанной на следующий день, видно, однако, что Кук уже не рассчитывал наткнуться на огромный материк, в существование которого продолжали верить в Англии, но не верили в Океании.

«Я решил идти к югу, пока дуют умеренные западные ветры, хотя мы и не надеялись встретить землю, но, так как погода стала очень бурной, я отказался от своего намерения и пошел на север…» — гласит запись от 2 сентября 1769 года.

7 октября «Индевр» достиг восточного побережья Северного острова Новой Зеландии, так и не найдя никакого Южного материка.

Хотя совершенно очевидно, что после открытия Руруту Тупиа превратился из кормчего в пассажира, ему принадлежат большие заслуги и в исследовании экспедицией Кука Новой Зеландии.

Нет прямых доказательств того, что Тупиа знал о существовании этой обширной земли, заселенной в стародавние времена его родичами. Однако, исследуя сохранившуюся копию карты Тупиа, Биглехол пришел к выводу, что одно из названий на ней представляет собой соединение двух слов: Те Ван Пунаму (маорийское название Южного острова) и Театеа (Белый). Но мнению Биглехола, «белый» может означать покрытые снегом горы. Новая Зеландия, видимо, была известна на Таити.

Дж. Кук решительно отвергал возможность заселения Новой Зеландии аборигенами Америки и подчеркивал сходство обычаев, верований и языка жителей Новой Зеландии и архипелагов Южных морей.

Кук отметил, что в языке новозеландцев мало слов, неизвестных на тропических островах. При этом он ссылался на список, составленный главным натуралистом экспедиции Бенксом, который «изучил этот язык лучше всех наших людей».

Отнюдь не умаляя значения труда Бенкса, следует, однако, обратить внимание на другую запись Кука, сделанную значительно ранее — почти сразу после того, как «Индевр» достиг Северного острова Новой Зеландии. Из нее видно, что Тупиа заговорил с маори на своем родном языке и они поняли его.

Естественно, что Тупиа, который быстро овладевал английским языком, выполнял в Новой Зеландии функции толмача. Но этим отнюдь не ограничиваются его заслуги. Злосчастное пристрастие Кука и некоторых его спутников к применению огнестрельного оружия вполне могло погубить великого мореплавателя еще в Новой Зеландии — на восемь лет раньше его гибели на Гаваях. Этого не произошло в значительной степени благодаря красноречию Тупиа.

Уже на следующий день после прибытия к острову Северный англичане несколько раз открывали огонь по аборигенам и даже ходили на них в штыковую атаку, хотя повода для кровопролития не было никакого. Затем матросы с «Индевра» захватили лодку с островитянами. Кук, очевидно, и сам понял, что зашел слишком далеко, и высказал в своем дневнике убеждение, что гуманные люди осудят его за стрельбу.

Одумавшись, он приказал на следующий день отпустить пленников, предварительно одарив их. После этого несколько матросов под командой офицера были посланы на берег за дровами. Вслед за ними высадился и сам Кук в сопровождении Бенкса и Тупиа.

«Едва мы переправились через реку, — пишет Кук, — как сто пятьдесят — двести вооруженных местных жителей собрались на берегу. Тупиа обратился к ним с пространной речью, а их соплеменники показали все, что мы им подарили… Это, кажется, убедило туземцев в наших добрых намерениях».

Несколько позднее в дневнике была сделана запись о переговорах Тупиа с новозеландскими вождями: «Тупиа объяснил причину нашего прихода сюда, он постарался втолковать им, что мы не тронем их, если они будут вести себя мирно».

А вот и третья запись: «Спустившись с холма, мы увидели, что у шлюпки рядом с Тупиа и матросами стояли туземцы. Они вели себя на диво просто и дружелюбно. Во всех поездках нас сопровождал Тупиа, и он всегда оказывал нам неоценимые услуги».

Плавание вокруг Новой Зеландии, составление необычайно точной карты ее берегов — одно из замечательных достижений экспедиции на «Индевре» и лично Кука. Кроме того, Кук с помощью Тупиа тщательно собирал географические сведения, которыми располагали новозеландцы, и делал из них надлежащие выводы. Он, например, пришел к мысли о том, что Новая Зеландия представляет собой два острова, разделенные узким проходом (ныне пролив этот носит его имя). Однако Кук окончательно утвердился в своем предположении после бесед с местными жителями, которые вел через Тупиа. Несколько дней спустя «Индевр» вошел в пролив.

Усердие Тупиа, его бескорыстная помощь экспедиции объяснялись, видимо, тем, что он испытывал уважение к смелым мореплавателям и хотел посетить их страну. Ни он, ни новозеландские информаторы Кука не подозревали, что прокладывают путь колонизаторам, захватчикам. Конечно, островитяне знали и войну, жертвой которой стал сам Тупиа, и жестокие обычаи, по были свободны от таких благ буржуазной «цивилизации», как мошенничество и отвратительное лицемерие.

Тупиа не мог знать, что секретнейшая инструкция лордов адмиралтейства предписывала Куку провозглашать новооткрытые земли владениями короля Великобритании и Ирландии якобы «с согласия туземцев», которые никогда и не слыхивали об этом джентльмене.

Одна из записей Кука, относящаяся к пребыванию на Северном острове Новой Зеландии, наглядно раскрывает механику обмана им Тупиа и жителей этого острова:

«С помощью Тупиа я постарался втолковать старику и его соплеменникам, что мы хотим установить на острове столб как свидетельство нашего пребывания здесь раньше других кораблей. Туземцы не имели ничего против и обещали не уничтожать этот знак… В самой высокой точке острова установили столб и укрепили на нем британский флаг. Проход я назвал проливом Королевы Шарлотты и от имени Его Величества вступил в официальное владение близлежащими островами; за здравие Ее Величества была распита бутылка вина, а пустую бутылку мы подарили старику (он тоже поднялся на холм), она ему страшно понравилась».

Разумеется, ни этот старик, ни Тупиа не могли разгадать подлинный смысл зловещей церемонии, послужившей прелюдией к оргии грабежей и убийств, ареной которых стали острова Новой Зеландии, когда во владение ими вступили колонизаторы. Поэтому Тупиа совершенно искренне и дружественно помогал английским мореплавателям.

Преждевременная смерть полинезийского кормчего положила конец этому сотрудничеству. Незадолго до своей кончины он еще раз поразил англичан: по созвездию Ориона совершенно точно определил, в каком направлении лежит остров Таити.

Оставшаяся в наследие от Тупиа знаменитая карта несомненно повлияла на дальнейшие исследования Кука в тропической части Океании, во многом предопределила его планы. Впоследствии Кук открыл и нанес на карту некоторые земли, указанные Тупиа.

Главное, однако, не в конкретном перечне земель, открытых Куком уже после смерти Тупиа, а в общем направлении поисков английского исследователя. Дж. Кук еще при жизни полинезийца сделал выводы из своей первой экспедиции:

«Если континент («Южный материк». — Авт.) не будет обнаружен, мореплаватель может направить свои помыслы к открытию тех бесчисленных островов, которые, как мы уже говорили, расположены в пределах тропических областей к югу от экватора, и предпринять эти поиски, как на то я уже указывал, опираясь на надежные источники.

Было бы разумно направить для этой цели корабль, пока жив Тупиа, ибо, если он окажется среди исследователей, последние получат огромные преимущества по сравнению с любыми другими, ранее побывавшими ради открытий в этих морях. Ведь с помощью Тупиа вы всегда найдете людей, которые проведут вас от острова к острову, и вы, безусловно, встретите дружеский прием и сумеете пополнить запасы на любом берегу, где вам доведется побывать. Это поможет мореплавателю осуществить поиски наиболее полно и совершенно и, кроме того, сохранить время, ибо не будет у него необходимости спешить, что обычно вызывается недостатком съестных припасов. Я прилагаю список островов, о которых нам сообщил Тупиа и некоторые другие туземцы. Они же пытались указать нам их местоположение по отношению к Таити или острову Святого Георгия, но во многих случаях на них нельзя полагаться. На всех помеченных знаком Тупиа был сам, и в истинности его слов у нас нет оснований сомневаться. Его знания южных морей весьма обширны…»

Приведя затем список островов, названных Тупиа, Кук продолжает:

«Этот перечень составлен по карте, вычерченной Тупиа собственноручно; он говорил нам примерно о ста тридцати островах, но на его карту нанесено только семьдесят четыре. Приблизительно столько же называли туземцы с Таити, но в сообщениях тех или иных лиц названия и количество островов давались по-разному. Разнобой… вызван тем, что жители не знают, как правильно произносится то или иное наименование. Несомненно, что действительно насчитывается такое количество островов, и вероятно, что еще больше их расположено где-нибудь в великом Южном море и что на многих из них не был ни один европеец».

Эта запись в путевом дневнике Кука — не только признание исключительной широты географических познаний Тупиа, но и программа действий самого Кука. Во второй экспедиции (1771–1775) он, конечно, не случайно пытался заменить умершего кормчего другими полинезийцами. На острове Хуахине, куда в свое время привел англичан Тупиа, Дж. Кук взял в состав экспедиции юношу Оман, а на острове Раиа-теа — его сверстника Ойдиди. Ойдиди совершил на корабле Кука «Резолюшн» плавание вокруг Тихого океана и в 1775 году вернулся на родину. К сожалению, ни Оман, ни Ойдиди не обладали познаниями Тупиа и не принесли экспедиции большой пользы.

Но карта Тупиа продолжала служить Куку. Выполняя инструкцию лордов адмиралтейства, английский путешественник продолжал, правда без особого энтузиазма, искать Южный материк и, можно сказать, окончательно стер его с карты.

Вместе с тем он неутомимо продолжал «поиски островов», о которых писал в связи с картой Тупиа в дневнике первого путешествия, и действительно нашел и нанес на карту Тихого океана множество земель, ранее неизвестных европейцам: Новую Каледонию, южную группу Новых Гебрид, остров Норфолк, ряд островков в архипелаге Тонга, в южной группе островов Кука и в западной части архипелага Туамоту.

Тень Тупиа продолжала сопутствовать Дж. Куку и в третьем его путешествии. 8 августа 1777 года, то есть почти через семь лет после смерти полинезийца, был открыт остров Тубуаи, лежащий к югу от Таити. Биглехол доказал, что этот остров нанесен на карту Тупиа, но под его древним названием — Моутоу.

Открытие Тубуаи еще раз подтвердило достоверность сведений, сообщенных Тупиа. С другой стороны, и этот кормчий и другие мореплаватели с островов Общества, которых опрашивал Дж. Кук, единодушно утверждали, что к северу от Таити лежит еще много островов. Прибытию Кука на Таити предшествовал эпизод, свидетельствовавший о возможностях океанийских мореходов: Кук побывал на островах Тонга, где со слов местных кормчих записал названия девяноста семи островов, расположенных между островами Общества и Новыми Гебридами. Многие из этих островов принадлежали к архипелагам Тонга и Фиджи. Указан был также архипелаг Самоа (в 520 милях от Тонга), острова Футуна (в 500 милях), Ротума (в 775 милях) и Вайтупу (в 1000 милях). Конечно, познания тонганцев объяснялись тем, что местные мореплаватели не только побывали на всех этих островах, но и вернулись на родину. В то время ни один европеец еще не достиг островов Самоа, Вавау и Фиджи.

Тонганец Финоу — уроженец острова Намука — убедил Кука изменить маршрут и идти не к центральному острову архипелага Тонга — Тонгатапу, а на северо-восток— к островам Хаапай. Через двое суток Финоу сам привел корабли Кука к коралловым атоллам, на которые еще не ступала нога европейца. Кормчим английской экспедиции снова стал полинезиец.

Не удивительно, что, покидая архипелаг Общества, Кук надеялся в ближайшее время открыть новые земли в приэкваториальной части Тихого океана. И действительно, уже 23 декабря 1777 года он увидел близ экватора небольшой остров, названный островом Рождества. А 19 января следующего года корабли экспедиции подошли к Гавайским островам, о существовании которых в Европе никто не знал (за исключением, быть может, некоторых испанских мореплавателей, которые тщательно засекретили свои открытия).

Гавайские острова стали местом гибели Кука 14 февраля 1779 года. Официальная английская версия, исходящая от спутников великого мореплавателя, возлагает вину за смерть его на островитян. Кук действительно был убит гавайцами, но рассказ о гибели мореплавателя, слышанный О. Е. Коцебу от очевидца Калемаку, существенно отличается от английской версии: причинами нападения островитян явилась попытка Кука силой увести на корабль местного вождя и огонь, открытый по гавайцам со шлюпок экспедиции. Кто знает, как закончился бы этот день для Кука, если бы подле него находился Тупиа? Как не хватало Куку этого человека, которого он считал «проницательным, чувствительным, искренним…».

Аборигены и в XIX веке продолжали вносить свой вклад в исследование Океании европейцами. В 1823 году английский миссионер Джон Уильямс, проведший шесть лет на архипелаге Общества, занялся исследованием южной группы островов Кука и совместно с капитаном Д. Диббсом открыл острова Митиаро и Мауке. Затем он решил разыскать другой остров той же группы — Раротонга. О существовании этой земли было хорошо известно на Таити, где о ней в семидесятых годах XVIII века узнали испанцы. Однако она не была нанесена на европейские карты, поэтому некоторые историки считают Уильямса первооткрывателем и этого острова. Путь к нему указал миссионеру вождь Рома-Тане с острова Атиу, раскрывший перед путешественником еще одну особенность навигационного искусства полинезийцев.

«Заметив, что Рома-Тане отличается необычайной рассудительностью, я спросил, слыхал ли он о Раротонге, — писал Уильямс, — О да, — ответил он. — Туда только один день и одна ночь пути от Атиу. Мы знаем этот путь». Эти сведения восхитили нас; но когда мы спросили, в каком направлении лежит остров, он в первый раз указал одно, а во второй — другое. Но вскоре все объяснилось: отправляясь в путешествие, туземцы не отплывают от любой части острова, как это делаем мы, а пользуются, так сказать, «отправными пунктами». В этих пунктах у них есть «вехи», по которым они и ориентируются, пока не появляются звезды. Обычно они выходят в море с таким расчетом, чтобы ориентироваться по небесным светилам, когда сухопутные вехи исчезают вдали. Зная об этом, мы решили принять план туземцев и подвели судно свое к отправному пункту. Оказавшись там, вождь пожелал увидеть вехи на берегу, для чего судно стали постепенно поворачивать. Когда его вехи оказались на одной линии друг с другом, он воскликнул: «Вот так! Вот так!» Я немедленно взглянул на компас и установил, что курс судна — SWW. Курс этот оказался столь точным, как если бы Рома-Тане был идеальным штурманом. Расстояние составило 133 мили».

На острове Раротонга Уильямс с помощью местных жителей, пользовавшихся только каменными орудиями, построил судно европейского типа и совершил на нем переход на Раиатеа и Таити.

Не только океанийцам, но и многим западноевропейским и американским мореплавателям приходилось находить путь в океане без всяких навигационных приборов. Как правило, их вынуждало к этому кораблекрушение. Не имея практических навыков океанийцев, они испытывали куда более серьезные затруднения, нежели островитяне.

Никакое искусство навигации не может, однако, спасти мореплавателя от голода и жажды, если он не умеет сохранять запасы пищи и воды. У океанийцев необходимые навыки вырабатывались столетиями, и в этом отношении они не только не отстали от европейцев XV или даже XVIII века, но и могли кое-чему их научить.

Викинги Востока и Запада

По мере прогресса знаний все труднее отрицать способность океанийцев к дальним путешествиям и открытиям. Однако за последние годы на Западе разгорелась дискуссия о том, были ли их плавания случайными или преднамеренными. Вопрос этот имеет не только академический характер. И дикарь, унесенный на челне в океан, может случайно открыть необитаемый остров и поселиться на нем. Пропаганда теории «случайных открытий» независимо от субъективных намерений ее сторонников играет на руку колонизаторам, отрицая культурные достижения порабощенных или вовсе уничтоженных ими народов.

Наиболее полно эта теория изложена в книге новозеландского ученого Эндрю Шарпа. В первом издании (1957) Шарп устанавливает для преднамеренных плаваний океанийцев 100-мильный лимит (в порядке исключения он повышает его до 200 миль). Под влиянием критики Шарп несколько пересмотрел свои позиции и во втором издании (1964) признал, что двусторонние связи могли поддерживаться между островами, расположенными на расстоянии даже 360 миль друг от друга.

Свои взгляды на историю мореплавания в Тихом океане Шарп переносит и на район Северной Атлантики. По его мнению, древние скандинавы, как и их собратья — мореходы Полинезии и Микронезии, — не были способны к преднамеренным плаваниям на большие расстояния. «Рассказы о посещении Америки древними викингами считались подтверждением аналогичных историй о Полинезии и наоборот, но при ближайшем рассмотрении эта взаимная опора рушится. Даже если когда-либо появятся несомненные доказательства доисторической скандинавской колонизации Северной Америки, они не докажут ничего, кроме того, что отдельные путешественники иногда достигали Америки, совершая переход в один конец».

Последняя фраза рисует Э. Шарпа человеком весьма осторожным — без нее он мог стать предметом насмешек уже в год выхода второго издания своей книги, ибо в том же, 1964 году норвежский ученый X. Ингстад обнаружил на острове Ньюфаундленд остатки поселка скандинавского типа с кузницей и баней. Мыс на острове именовался на карте XVI века «Мыс Винланда». Радиоуглеродный анализ золы из кузницы указал, что ее возраст — 900±70 лет. Между тем, по данным скандинавских саг, о которых Э. Шарп отзывается с пренебрежением, Винланд был открыт викингом Лейвом Эрикссоном около 1000 года. Совпадение достаточно убедительное!

Кроме того, существуют и вполне достоверные источники о плаваниях в Винланд, о которых Шарп почему-то умалчивает. Это — исландские летописи, показывающие, что древние скандинавы жили в Винланде несколько десятилетий (постоянный характер строений, раскопанных на Ньюфаундленде, — лишнее тому доказательство).

Дело, однако, не только в открытии норманнами Америки. Шарп, естественно, не подвергает сомнению открытие и колонизацию ими Гренландии, население которой в XIII веке составляло восемь-десять тысяч человек. Между тем гренландские поселения поддерживали прямую связь не только с Исландией, но и с Норвегией. От Норвегии до Фарерских островов — 500 миль, а оттуда еще 1000 миль открытого моря до Гренландии. Плавания норманнов обычно проходили в несравненно более тяжелой метеорологической обстановке, чем путешествия полинезийских мореходов.

История скандинавских поселений в Гренландии и Северной Америке помогает понять еще одну особенность географических открытий океанийцев. Как ни велики были достижения обоих народов в области мореплавания, их примитивное общество не могло постоянно и бесперебойно поддерживать двусторонние связи с вновь открытыми землями. Связь с Винландом оборвалась уже к XII веку, Гренландия была «потеряна» в начале XV века и вновь обретена только в XVI. К этому времени все ее скандинавское население вымерло (причины еще не раскрыты наукой до конца).

Однако память о морских походах викингов и открытых ими землях продолжала жить в народе, разукрасившем подлинную историю этих путешествий блестками домысла и фантазии.

И в Океании много островов, которые были открыты, затем потеряны и вновь обретены европейцами. Соломоновы острова, например, обнаружены в феврале 1568 года испанскими мореплавателями Менданья и Гальего. Но испанцы скрывали свои открытия, не умели правильно определить координаты найденных земель — и архипелаг словно канул в пучину океана. Его искали долго и упорно, но лишь в 1767 году — ровно двести лет спустя — английскому мореплавателю Картерету удалось вторично открыть загадочный архипелаг.

Никто, однако, не утверждает на этом основании, что вторичные открытия в XVIII–XIX веках островов Океании, обнаруженных испанцами во второй половине XVI и начале XVII века, носили случайный, непреднамеренный характер. С другой стороны, первооткрыватели зачастую руководствовались в своих поисках «сведениями» явно мифического характера. Соломоновы острова искали, чтобы найти сокровища библейского царя Соломона или перуанского инки Тупаки-Юпанки, будто бы открывшего в Тихом океане земли, богатые золотом.

Ао-теа-роа, или Новая Зеландия

Итак, географический кругозор таких океанийских мореплавателей, как Туман, Каду, Тупиа, простирался на 1000–1500 миль. Он мог развиться только благодаря двусторонним связям между различными островами и архипелагами. По-видимому, связи эти имели достаточно длительный и устойчивый характер, иначе парод, не знавший письменности, не сохранил бы сведения о далеких землях.

Это полностью относится и к крупнейшему достижению полинезийского мореплавания — открытию и заселению Новой Зеландии, которую отделяет от Восточной Полинезии более 2000 миль открытого моря.

Новозеландский ученый Те Ранги Хироа пишет об открытии и заселении этой островной страны его предками со стороны матери:

«В противоположность европейским авторам маорийская традиция совершенно спокойно приводит флот (полинезийцев. — Авт.) в Новую Зеландию. Тип судна, расстояние свыше 2000 миль, отсутствие карт и навигационных инструментов, противные ветры, необходимость брать с собой запас пищи и питья представляются европейцам почти неразрешимыми задачами. Однако большие ладьи для дальних плаваний длиной свыше 60 футов (18 метров. — Авт.) вполне могли вместить достаточное количество провианта и воды. Они были снабжены парусами, в движение их приводили отборные люди, достаточно широкоплечие, чтобы управиться с глубоководным веслом. Наблюдения Кука, Бугенвиля и других европейских мореплавателей показывают, что полинезийские суда вполне были способны делать при попутном ветре 7 миль в час. При такой скорости хода расстояние от Таити до Новой Зеландии можно было покрыть не более чем за две недели, а с остановкой на Раротонге — и того меньше. Во время второй мировой войны американские летчики, которым приходилось дрейфовать посреди Тихого океана на резиновом плоту, с малым количеством еды и питья, выживали по тридцать дней и более. Действительная трудность состоит в том, чтобы понять, как именно жрецы-кормчие приводили свои суда к месту назначения. Тот факт, что не одно, а несколько судов нашли путь в Новую Зеландию с целью заселения ее, позволяет отнести это предприятие к категории преднамеренных путешествий. Но подробности о методах, с помощью которых был достигнут успех, не отражены в традиционных повествованиях».

Науке пока не удалось дать совершенно точный ответ на вопрос новозеландского ученого: как именно жрецы-кормчие приводили свои суда к месту назначения — в данном случае в Новую Зеландию.

Посмотрим, однако, что пишут по этому поводу специалисты морского дела, весьма далекие от мифотворчества. Несколько лет назад «Журнал Полинезийского общества» опубликовал статью капитана Г. Хейена, который отрекомендовался моряком-практиком, имеющим опыт плавания по Тихому океану на парусных судах.

Опровергая мнение Э. Шарпа о том, что заселение Новой Зеландии было результатом случайных плаваний из Восточной Полинезии, Хейен пишет:

«Если бы подобные путешествия объяснялись тем, что ладьи сбивались с курса или уносились штормами, то почти невероятно, чтобы кормчий продолжал идти на юг, несмотря на понижение температуры и непривычные условия плавания. Вероятнее, что он пошел бы по ветру, будь то на север или на юг, взяв курс по звездам. Если он все же шел на юг, то есть все основания полагать, что через несколько дней, заметив значительную разницу в температуре, он изменил бы курс и поплыл снова на север. Если бы он отдался на милость стихии, то ветры, волны и течения не привели бы его в Новую Зеландию.

Вероятнее всего, что такой кормчий закончил бы свое путешествие на восточном берегу Австралии — но в Австралии не найдено ни одного поселения маори».

Хейен указал несколько маршрутов, но которым полинезийские мореплаватели могли достигать Новой Зеландии. Из имеющихся данных о скорости парусно-гребных судов океанийцев он делает вывод, что на пути в Новую Зеландию они делали в среднем 120 миль в день. В этих условиях для прямого перехода с Таити (острова Общества) на Северный остров Повой Зеландии (расстояние 1037 миль) требовалось более семнадцати суток. Между тем полинезийские суда выдерживали четырехнедельные плавания. Однако гидрометеорологическая обстановка на данном маршруте столь сложна, что, по мнению Хейена, полинезийские мореплаватели не могли ходить в Новую Зеландию этим путем.

Однако он полагает, что если в тот период уже был установлен контакт между различными архипелагами, то путешественники, вышедшие с островов Общества, могли делать остановки на Раротонге, Тонгатапу или на обоих островах. Это значительно сокращало длительность плавания. По расчетам Хейена, при той же скорости хода полинезийцы могли дойти с Тонгатапу до Новой Зеландии вдвое быстрее, чем с Таити, — всего лишь за восемь и семь десятых суток (поэтому возможно, что тонганцы открыли Ао-теа-роа).

«С ноября по март, — пишет капитан Хейен, — гидрометеорологические условия благоприятствуют переходам небольших судов с Тонгатапу на Новую Зеландию. Циклоны редко заходят так далеко на юг, а шквалы бывают в среднем не более трех дней из ста. Между полосой юго-восточных пассатов и берегом Новой Зеландии преобладают умеренные восточные ветры. Течения несильные, но переменчивые, в целом благоприятные для мореплавателей, средняя скорость судов не превышает 10–15 узлов.

Плавание носит вполне естественный характер; ладьи могли смело проходить через полосу юго-восточных пассатов, а затем брать курс на юг, который выводил их к Северному острову Новой Зеландии. Угол между Тонгатапу и крайними точками побережья Новой Зеландии — 20 градусов, что допускает значительные ошибки при определении долготы. После выхода из зоны пассатов курс на юг легко контролировать путем наблюдения за околополярными звездами ночью и за солнцем днем…

В оптимальных условиях такое путешествие можно было совершить за девять или десять дней. Течение могло отклонить ладью от курса на этом участке не больше чем на 50–60 миль».

Для обратного перехода самыми благоприятными были, вероятно, весенние и осенние месяцы. Ладьи могли свободно идти на север, пользуясь западными ветрами, а затем смело брать курс на архипелаг Тонга через зону юго-восточных пассатов.

«Примечательно, что все длительные путешествия, приписываемые полинезийцам, как легендарные, так и истинные, предпринимались в северном или южном направлениях, — продолжает автор, считающий, что островитяне не могли посещать Южную Америку. — Плавания с севера на юг представляются естественными. Древние мореплаватели, конечно, сознавали, сколь ограниченны возможности их ладей и собственные познания в навигационном искусстве… Вместе с тем они могли предпринимать длительные путешествия, зная, что вернутся на родной остров, взяв другой курс…»

Другой автор, Г. Денинг, указывает на ряд второстепенных признаков, которые могли помочь полинезийским мореплавателям достигнуть заветной цели — Новой Зеландии. В сентябре, когда не бывает западных ветров, длиннохвостые кукушки совершают перелет с Таити и островов Кука в Новую Зеландию. Птицы летят низко над морем и издают продолжительные резкие крики, особенно ночью. К востоку от Новой Зеландии тянется длинная полоса водорослей, которая становится гуще по мере приближения к островам.

Чрезвычайно убедительные доказательства возможности преднамеренных путешествий полинезийцев в Новую Зеландию содержатся в статье капитана Б. Хилдера, также опубликованной в «Журнале Полинезийского общества», хотя по непонятным причинам он стоит на точке зрения Э. Шарпа.

«Если прародители маори прибыли из района Раротонги, — пишет он, — то их легенды о преднамеренном переселении в Новую Зеландию предполагают предшествующее путешествие, после которого по крайней мере один хороший кормчий достиг островов Кука, независимо от того, откуда он первоначально отправился. Для человека, находящегося на Раротонге, Северный остров Новой Зеландии представляет собой мишень протяжением 15 градусов, ибо он тянется на 450 миль, а расстояние между островами — 1500 миль. Это неплохая мишень, если кто-либо укажет правильный курс. При скорости 5 узлов путешествие займет всего двенадцать дней.

…Если мореплаватели когда-либо брали курс прямо на Новую Зеландию, то он должен был почти совпадать с направлением, указываемым вехами на острове Атиу для плавания на Раротонгу… Не вызывает сомнений, что точный курс с Атиу на Раротонгу приведет, если следовать ему дальше, на Новую Зеландию».

Особый интерес представляет анализ Хилдером новозеландских сказаний, которые, оказывается, вовсе пе лишены смысла с чисто навигационной точки зрения.

«Не все ладьи, достигшие Новой Зеландии, пристали к восточному берегу Северного острова, некоторые подходили к западному. Я подозреваю, что окончательные курсы этих ладей, взятые при приближении к земле, нашли отражение в различных версиях навигационных указаний, которые приписываются первооткрывателю Купе. Судя по различным легендам, они состояли в следующем. В день Оронгонуи месяца Та-тау-уруора (28 ноября) держи вправо от заходящего солнца, луны или Венеры; держи влево от заходящего солнца; держи на восходящее солнце.

Эти указания могут иметь смысл только в том случае, если кормчие знали, что им нужно спуститься на север до широты 35 градусов. На этой параллели Южный Крест больше не заходит, а лишь касается горизонта. Это случается в полночь в первые дни октября, в десять часов вечера 1 ноября и в четверть девятого 28 ноября. Если ладьи, находившиеся на этой широте, могли взять курс на запад, то рано или поздно достигали Новой Зеландии. Распределение зон переменных ветров в это время года может объяснить, почему во многих легендах говорится о гребле.

Далее, мореплаватели могли получить указание плыть к югу столько-то дней и недель или до тех пор, пока не наступит заметное похолодание, а затем поворачивать к западу, держа курс на заходящее солнце».

Сопоставим эти слова с замечанием Хейена, сторонника теории преднамеренных плаваний в Новую Зеландию: «В полинезийских водах преобладающее течение направляется на юго-запад и поворачивает на юг или юго-юго-запад близ Новой Зеландии».

Выходит, что указаний, приписываемых первооткрывателю Купе, достаточно. При плавании из Восточной Полинезии в Новую Зеландию сложные навигационные проблемы возникали только на подходе к цели путешествия.

Как видим, полинезийские предания по достоверности ничуть не уступают скандинавским сагам. Это, кстати, относится и к хронологии событий. Жители Океании уделяют исключительное внимание своей генеалогии. Изучая генеалогию маори — аборигенов Новой Зеландии, — ученые пришли к выводу, что открытие их страны древними полинезийцами произошло в начале (по другим сведениям — в середине) X века. На жизнь одного поколения они кладут двадцать пять лет.

Прародиной маори, согласно их преданиям, был остров Гаваики. Он несомненно находился в Полинезии — маори и жители полинезийских островов отлично понимают друг друга. Однако лингвистический анализ названия «Гаваики» не дает возможности точно определить, откуда отплыли ладьи первооткрывателей Новой Зеландии. По многим косвенным признакам Гаваики отождествляют с островами Общества.

Предания, мифы, генеалогия — все это как-то неопределенно. Но вот в 1962 году археологи раскопали на острове Маупити (архипелаг Общества) могилу взрослого мужчины. Вместе с человеческими останками были обнаружены украшения, тесла, рыболовные крючки. В докладе об археологии, представленном Международному конгрессу по изучению стран Тихого океана (Токио, 1966), говорилось, что эти предметы отличаются от традиционных таитянских, но почти идентичны с теми, которые древнейшие насельники Новой Зеландии закапывали со своими покойниками. Таким образом, существовала «восточнополинезийская разновидность древнемаорийской культуры».

Самое удивительное, однако, то, что радиоуглеродный анализ — одно из достижений физики второй половины XX века — подтверждает сведения, полученные путем анализа генеалогических преданий. Древнейшие маорийские захоронения относятся примерно к 1000 году н. э. К этому же периоду (IX–X века) относятся захоронения, раскопанные на острове Маупити.

Повторилось то, что произошло на Ньюфаундленде, — легендарные мореплаватели обрели плоть и кровь. Первооткрыватель Новой Зеландии Купе становится таким же историческим лицом, как современник его Лейв Эйрикссон — первый европеец, ступивший на землю Америки.

Купе сделал свое открытие случайно. Легенда рассказывает о том, как Купе, рассердившись на кальмаров, которые унесли его приманку во время рыбной ловли, поклялся убить их вожака Уеке-а-Муту-ранги. Он гнался за стаей кальмаров до тех пор, пока не очутился далеко к югу от родного острова и не увидел землю с высокими холмами, окутанными дымкой.

Подробности мифологического характера (погоня за вожаком кальмаров и поединок с ним) навеяны реальной действительностью, романтикой труда полинезийских рыболовов, которых ветры и течения так часто относили к неведомым землям.

По преданию, именно к плаванию Купе восходит маорийское название Новой Зеландии. Жена Купе, находившаяся с мужем и пятью детьми на борту ладьи «Мата-Хоруа», увидела далеко в море длинное белое облако. Такой представилась ей земля, к которой держала путь ладья. Длинным белым облаком (Ао-теа-роа) и назвали мореплаватели открытую ими островную страну.

Предание сохранило и маршруты, по которым следовали ладьи экспедиции Купе — «Мата-Хоруа» и «Та-ури-Ранги» (последней командовал Нгаке). Миновав восточное побережье Северного острова, они вошли в пролив, отделяющий его от Южного. Здесь Купе удалось убить кальмара, в погоне за которым он преодолел столько опасностей. Открыв два небольших островка, названных по имени его дочерей Матиу и Макаро (нынешние Соме и Уорд), Купе прошел вдоль западного берега Северного острова. Затем он отплыл обратно на Гаваики и благополучно вернулся на родину, указав соплеменникам, как добраться до открытой им земли.

На этом сходятся все рассказчики, но полного единодушия между ними нет. По одной версии, Купе видел на Ао-теа-роа только птиц и насекомых. По другой — в местности Таранаки (район современного Нью-Плимута) он встретил высоких темнокожих людей с плоскими носами. Они прибыли на остров в трех ладьях.

Это описание довольно точно соответствует антропологическим признакам меланезийцев. Поэтому некоторые ученые считают, что первыми насельниками Новой Зеландии были не полинезийцы, а меланезийцы. Для нас, однако, важно, что и те и другие — океанийцы.

Судя по генеалогическим преданиям, плавание Купе происходило около 925 года. Эта дата не расходится с данными радиоуглеродного анализа, точность которого ± 70 лет.

Следующее путешествие полинезийцев к берегам Ао-теа-роа предание относит к середине XII века. На сей раз экспедицией руководил кормчий Той, который отправился из Гаваики на поиски двух своих внуков, унесенных в океан во время лодочных гонок. Сначала он побывал на острове Раротонга, а затем пошел дальше на юг, достиг земли Ао-теа-роа и поселился на берегу залива Пленти. Там его нашел один из пропавших внуков, по имени Уатонга. На их ладьях имелись большие запасы продовольствия, но не было семян культурных растений, а также домашних животных, которых обычно везли полинезийцы при переселении на другие острова. По преданию, дед с внуком не вернулись на Гаваики, а остались на Ао-теа-роа и женились на местных женщинах.

Археологические раскопки показывают, что первые насельники Новой Зеландии были прежде всего охотниками. Добычей им — и важнейшим источником питания — служила гигантская бескрылая птица моа.

Моа — может быть, из-за легкости охоты на нее — была быстро истреблена маори. Не исключено, что это создало на Ао-теа-роа своеобразную продовольственную проблему. Свиней и домашней птицы спутники Купе и Той с собой не привезли, быть может потому, что свиньи, как отмечал Дж. Кук, не выдерживают переселения из тропической Полинезии в более южные широты, где значительно холоднее. Так или иначе, на Новой Зеландии к моменту появления европейцев не было домашних животных, кроме собак (которых полинезийцы употребляют в пищу).

Разумеется, маори и после истребления моа могли охотиться на птиц, ловить рыбу, собирать раковины и съедобные растения, но среди них, конечно, продолжала жить память о земледельческой культуре прародины.

Во всяком случае, в народе сохранилась память о двух путешествиях с Ао-теа-роа на Гаваики за саженцами батата. По одной версии, к берегу Северного острова была прибита ладья с двумя братьями — Тауката и Хоаки, которые впервые познакомили островитян с этим вкусным и питательным растением. Те направили на Гаваики специальную экспедицию за бататом. Ладья, посланная с Ао-теа-роа, достигла берегов Гаваики, но не вернулась. Участники экспедиции возвратились около 1350 года на борту одного из судов флотилии, которую снарядили жители земли их предков.

Путешествие это — одна из самых замечательных страниц в истории полинезийского и мирового мореплавания. Напомним, кстати, что крупнейшим достижением европейских моряков в XIII–XIV веках было открытие в Атлантике Канарских островов, расположенных совсем недалеко от европейского материка.

Народная память сохранила названия ладей и даже кормовых весел, имена кормчих и рулевых. Племена маори ведут свои родословные от команд этих ладей.

Современные маори — народ земледельческий. Необходимость освоить обширные пространства двух островов, открытых их предками, приспособиться к климату и природным условиям, весьма отличным, от полинезийских, отдалила их от моря и привязала к земле еще до нашествия колонизаторов.

И все же сказания о плавании полинезийской армады полны специфических деталей, которые передавались из рода в род от предков-мореходов.

Хотуроа — кормчий ладьи «Таинуи» — готовился отплыть от Гаваики в ночь Оронго, 27-ю ночь лунного месяца, соответствующего октябрю — ноябрю, пишет Те Ранги Хироа. Старики советовали Хотуроа отложить плавание до следующего месяца, когда пройдут бурные дни таматеа (с 6-й по 9-ю ночь), но Хотуроа гордо ответил им: «Я отправлюсь в путь немедленно и встречу дни таматеа в открытом море». Преодолев шторм, ладья приблизилась к заливу Пленти (Северный остров Новой Зеландии), направилась вдоль берега на запад и достигла залива Хаураки. Затем полинезийцы перетащили свою ладью волоком через перешеек и вдоль восточного берега острова направились к югу, миновав устье реки Ваикато. В конце концов переселенцы высадились на западном берегу Северного острова.

Те Ранги Хироа установил длину этой ладьи. В одном сказании говорится, что она равнялась росту двенадцати высоких мужчин, положенных голова к голове, то есть составляла около 90 футов (27 метров). По тому же преданию, «Таинуи» вытащили на берег и уложили на склоне невысокого холма. У носа и кормы были поставлены каменные вехи, которые сохранились. Измерив расстояние между ними, Те Ранги Хироа получил 70 футов (21 метр). Цифра вполне вероятная, поскольку некоторые европейцы своими глазами видели ладьи длиной 100 футов (30 метров).

На ладье «Те Арава» находился один из вождей жителей Гаваики— Тама-те-капуа, кормчим же был ученый жрец Нгаторои-ранги. Ладья, достигнув восточного побережья залива Пленти, направилась на север, обогнула мыс Северный, а затем поплыла к югу вдоль западного берега. Потомки ее команды заселили район к югу от острова Мокау до Нью-Плимута.

Ладья «Матаатуа», которую вел кормчий Тороа, добралась до залива Пленти, а затем направилась вдоль берега на запад. Потомки полинезийцев, находившихся в этой ладье, заселили район от Уакатане до мыса Ранавей, а также лесную местность в глубине Северного острова.

О ладье «Курахаупо» данные сказаний противоречивы. По одним сведениям, она потерпела крушение у островов Кермадек и ее пассажиры и команда были приняты на борт ладьи «Аотеа», по другим — достигла берегов Ао-теа-роа. Племена, ведущие свое происхождение от команды этой ладьи, занимали до прихода колонизаторов район Таранаки.

Ладьей «Такитуму» командовал Таматеа. Достигнув залива Пленти, она направилась на север, от мыса Северного повернула на юг, пошла вдоль западного берега и достигла реки Вуонгануи, а затем озера Таупо. Сыновья Таматеа поселились в районе бухты Поверти и залива Хок, а позднее их потомки перебрались на Южный остров.

Ладья «Токомару», на которой прибыли предки Те Ранги Хироа, по одним сведениям, совершила плавание под командой Манаиа, по другим — ею командовал Тама-арики, а кормчим был жрец Ракеиора. От восточного берега залива Пленти она направилась к мысу Северный и, обогнув его, пошла вдоль западного берега на юг. Племена, которые ведут свое происхождение от команды и пассажиров этой ладьи, заселили местность от реки Мокау до района к югу от Нью-Плимута.

Ладья «Аотеа» отплыла с Гаваики в неблагоприятное время года, и на долю находившихся на ее борту полинезийцев выпало особенно много злоключений. Ветер отнес ее в сторону от маршрута других ладей, но она все же пристала к островам Рангихатуа — видимо, нынешним Кермадек. О том, что эти необитаемые сейчас острова в прошлом посещались полинезийцами, свидетельствуют найденные там поломанные тесла и метательные камни.

Именно на «Аотеа» были доставлены в Новую Зеландию клубни батата. По преданию, жена Тури — красавица Ронгоронго — хранила их в двойном поясе, который носила вокруг талии, чтобы согревать теплом своего тела. Эта подробность слишком реалистична, чтобы оказаться плодом вымысла. Вместе с тем она подтверждает, на мой взгляд, наличие двусторонних связей между Ао-теа-роа и Гаваики, то есть Новой Зеландией и Полинезией. При отсутствии таких связей вряд ли могла возникнуть легенда, смысл которой, по сути дела, в том, что при переходе на Новую Зеландию необходимо охранять семена и клубни полинезийских растений от холода. Следовательно, маорийские сказители имели достаточно четкое представление о разнице между климатом страны Ао-теа-роа и их прародины — Гаваики.

Кстати, согласно маорийским преданиям, ладья «Хороута», упоминаемая в песне, была построена непосредственно на Ао-теа-роа, совершила переход на Гаваики специально за бататом, а потом вернулась обратно, к заливу Пленти. От полинезийцев, прибывших в этой ладье, ведут свою родословную племена, жившие на юг от мыса Ранавей, примерно до Гисборна.

Расселение полинезийцев по двум обширным островам (сначала Северному, а потом Южному) потребовало от них больших усилий, покорения незнакомой природы, приспособления всего своего жизненного уклада к изменившимся условиям. Не удивительно поэтому, что с середины XIV века и вплоть до появления европейцев страна Ао-теа-роа пребывала в состоянии изоляции. Ни сказания, ни иные источники не сохранили сведений о каких-либо попытках маори достигнуть своей прародины после прихода полинезийской армады.

А жители Гаваики со своей стороны не пытались более совершать плавания к далекой южной земле. При нынешнем состоянии исторической науки едва ли возможно объяснить это явление. Судя по сказаниям, важной причиной отправления флота около 1350 года была племенная вражда, распри в верхушке полинезийского общества. Это напоминает повествования скальдов о причинах, которые заставляли древних скандинавов искать новые земли и селиться на них.

В Западной Европе дальние морские походы, которые предпринимали на свой страх и риск смельчаки со своими родичами и отрядами воинов, становились невозможными по мере развития феодального общества. В Полинезии то же явление было вызвано другими причинами.

Северное направление

История открытия и заселения полинезийцами Гавайских островов чрезвычайно напоминает то, что было рассказано о Новой Зеландии. Только здесь мореплаватели шли не на юг, а, вероятнее всего, на север.

Когда отец новозеландской этнографии Перси Смит впервые записал в прошлом веке генеалогические предания маори, он обратил внимание на знаменательный факт: древнейшие предки жителей Новой Зеландии, Гаваев, Таити и Раротонги носят одни и те же имена, причем все они жили двадцать пять поколений назад.

У маори и гавайцев это Хуа, у таитян и раротонгцев — Хиро.

Первооткрывателем Гавайского архипелага считается Опу’у-ка-хонуа. При подсчете поколений получается, что он высадился на Гаваях около 225 года до н. э. Между тем, по данным радиоуглеродного анализа, заселение этих островов произошло около 300 года н. э. Расхождение, как видим, велико.

Второе открытие Гавайских островов, согласно легенде, было сделано около 450 года н. э. мореплавателем Гаваи’и-лоа. Имя этого путешественника, а также его отца и деда совпадает с названиями местностей в Новой Зеландии. О его происхождении и плавании рассказывают столько разных чудес, что установить реальную основу чрезвычайно трудно. Важно, однако, что все сказители сходятся в одном: острова, открытые Гаваи’и-лоа, были уже заселены. В сказании говорится, что он вернулся на родину за семьей и воинами, а затем совершил новое плавание на Гаваи и остался там.

От полулегендарных первооткрывателей Гаваев сохранились довольно конкретные навигационные указания относительно обратного пути на прежнюю родину.

«Легенды, относящиеся к этому периоду (XII век н. э. — Авт.), рассказывают о многочисленных плаваниях на Таити и обратно… — пишет Те Ранги Хироа. — При плавании к югу курс держали так, что Хокупа (Полярная звезда) находилась прямо за кормой. Когда мореплаватели достигали Пико-о-уакеа (Пуп пространства), Полярная звезда погружалась за кормой в море, звезда Неуе указывала путь на юг, а созвездие Хуму становилось в зените».

Конечно, мореплаватель не найдет архипелаг, расположенный более чем в 2000 миль от островов Общества и Тонга, руководствуясь только этими указаниями. Но по ним видно, что гавайские мореплаватели знали, что картина звездного неба меняется при переходе через экватор. А экватор лежит примерно на полпути от Гаваев до островов Центральной и Восточной Полинезии.

Начало XII века ознаменовалось появлением на Гаваях многих вождей со своими отрядами воинов. Пуна-нуи поселился на Кауаи, Неуа-Лани и Мауеке — на Оаху, Калана-ну’хуа и другие — на Мауи, Хика-по-лоа — на острове Гавайи. Некоторые из них прибыли на новую родину вместе.

Мореплаватели доставили на Гавайские острова свиней, собак, домашних птиц, семена и клубни культурных растений (в частности, таро). Кормчий Каха’и отправился на старую родину и привез оттуда хлебное дерево, которое стали разводить на острове Оаху.

Последние плавания с Гаваи’и (местное произношение полинезийского названия «Гаваики») на архипелаг, открытый, по преданию, Опу’у-ка-хонуа, совершил жрец Паао. Судя по гавайским генеалогиям, это произошло в 1275 году. В дальнейшем сношения между Гавайскими островами и Центральной и Восточной Полинезией прекратились и возобновились только пять столетий спустя после экспедиции Дж. Кука.

Всего семьдесят пять лет отделяют плавание Паао от последнего похода полинезийского флота на Ао-теа-роа. Это еще раз наводит на мысль о том, что какие-то изменения, происшедшие в XIII–XIV веках, привели к прекращению связей Центральной и Восточной Полинезии с наиболее отдаленными землями, которые заселили ее сыны.

О связях между Гаваики и Гаваями свидетельствуют не только полинезийские предания и легенды, но и исследования современных специалистов морского дела, в частности работа капитана Хейена, упомянутая выше. По его мнению, прямой переход с Таити на Гаваи мог совершаться за шестнадцать дней, а с острова Нукухива (Маркизский архипелаг) — немного более чем за тринадцать дней. Хотя плавание по первому маршруту более продолжительно, Хейен считает его вполне естественным и соответствующим погодным условиям. Близость к широте Гавайских островов можно было определить по высоте Полярной звезды над горизонтом. Направление ветров и течений особенно благоприятствовало такому плаванию.

На переходе Нукухива — Гаваи юго-восточный и восточный пассаты позволяют ладье идти на север. Достигнув полосы северо-восточных пассатов, та же ладья, следуя по ветру, оказывается у Гаваев или неподалеку от них с наветренной стороны. На обратном пути, если мореплаватели минуют Нукухиву, они почти наверняка заметят острова Туамоту, расположенные в 450 милях к юго-западу.

Полинезийский Колумб

О многих полинезийских мореплавателях сложены сказания и легенды, память о них жила и живет в веках. Однако самый выдающийся из них остался неизвестным. Мы не знаем, как его звали, когда он жил. Но великий подвиг полинезийского Колумба нельзя подвергнуть сомнению. Чтобы убедиться в этом, не надо изучать фольклор, исследовать метеорологические и гидрологические условия; достаточно на одном из островов Полинезии отведать вкусного питательного батата, за которым, по преданиям, отправлялись на старую родину потомки мореходов, переселившихся на Гаваи и в Новую Зеландию.

Батат, как и сами мореходы, имеет свою прародину, но находится она не в Океании и даже не в Азии, а в далекой Южной Америке. Вопрос этот решен ботаниками. Он имеет большое значение для истории географических открытий.

Сладкий картофель не мог быть завезен в Полинезию испанскими завоевателями страны инков: они не бывали на Гаваях и в Новой Зеландии, где эта культура появилась задолго до появления европейцев в Тихом океане.

Значит, она была доставлена в Океанию до открытия Америки Христофором Колумбом. Тур Хейердал, взгляды которого расходятся с мнением большинства ученых, согласен, однако, с тем, что полинезийцы побывали в древнем Перу — на южноамериканской родине батата.

Мы знаем, пишет Хейердал, что в эпоху расцвета навигационного искусства полинезийцев, то есть примерно в XIII веке, дальность плавания их судов позволяла преодолеть расстояние Гаваи — Таити и обратно (2300 миль).

Расстояние от острова Пасхи (Рапануи) до Южной Америки меньше (оно составляет 2030 миль. — Авт.).

«Не только возможно, но и весьма возможно, — продолжает норвежский ученый, — что отдельные парусные суда полинезийцев смогли пробиться к Южной Америке».

Те Ранги Хироа полагает, что ладья, доставившая батат, отправилась в путь незадолго до начала XIII века, причем не с острова Пасхи, а из Центральной Полинезии.

Хотя остров Пасхи и ближе к Америке, экспедиция не могла быть снаряжена на этом острове из-за отсутствия строевого леса, необходимого для сооружения большой ладьи. Остров Пасхи не мог быть использован и в качестве промежуточной базы, ибо любой путешественник, который проплыл бы по морю более 1000 миль, направляясь с ближайшего острова Восточной Полинезии, остался бы на острове Пасхи и не пошел бы дальше. Те Ранги Хироа полагает, что экспедиция надеялась обнаружить землю недалеко от отправного пункта, но, поскольку в восточных морях почти нет островов, мореплаватели были вынуждены продвигаться вперед, пока не достигли южноамериканского берега.

Ближайшими островами, с которых такая экспедиция могла отправиться в путь, были Мангарева и Маркизские. Экспедиция с Мангаревы должна была встретить на своем пути остров Пасхи и обосноваться там. Но даже если бы ладья продолжала свой путь, она достигла бы американского берега южнее Перу, а там к батату не применяется название «кумар» (на диалекте северного Перу батат именуется «кумар», а в Полинезии— «кумара»). Свободное открытое море между Маркизскими островами и Северным Перу не давало возможности сделать остановку в пути. Поэтому новозеландский ученый считает, что мореплаватели, достигшие Южной Америки, отправились в путь с Маркизских островов.

Правда, от Маркизских островов до Северного Перу более 4000 миль. Это значительно превышает все известные данные о дальности плавания океанийских ладей. Однако, по мнению Те Ранги Хироа, при наличии благоприятного ветра они могли идти со скоростью 7 миль в час (что вполне допустимо) и проделать путешествие за три недели с небольшим.

Необычные условия жизни на огромном и совершенно чужом материке заставили океанийцев пуститься в обратный путь через океан. С собой они везли бесценное сокровище — клубни кумара.

За последнее время ученые предприняли попытку установить хотя бы самую приближенную дату этого необыкновенного путешествия. Новозеландский ученый Макнэб отмечает, что в местности Пунта-Гранде (Перу) батат, по данным радиоуглеродного анализа, культивировался уже около 2500 года до н. э. Около 1850 года до н. э. в той же местности появилась низкосортная кукуруза. Около 750 года н. э. в сельском хозяйстве Перу произошел переворот — был введен новый, значительно улучшенный сорт этого растения.

Макнэб считает, что полинезийско-перуанские контакты происходили до этой даты, ибо, познакомившись с новым сортом кукурузы, полинезийские мореплаватели, конечно, взяли бы его с собой, как и батат. Низкосортная кукуруза, которая выращивалась до 750 года, могла не привлечь их внимания.

Новозеландский ученый приходит далее к выводу, что океанийский Колумб происходил с островов Западной Полинезии, ибо, по данным радиоуглеродного анализа, заселение Восточной началось около 950 года.

Это интересная и убедительная гипотеза. Но кем же все-таки был мореплаватель, подаривший своему народу батат?

Сказания и генеалогические предания океанийцев, как и скандинавов, повествуют большей частью о подвигах представителей правящей верхушки, выделившейся из недр родового общества. А если путешественник не был знатен и не вел свой род от богов? Не потому ли остался он неизвестен, как тысячи и тысячи умельцев, изобретателей, художников и иных тружеников и творцов, чьему гению и дерзанию человечество обязано всем?

И сейчас простые океанийцы остаются отважными мореплавателями.

Несколько лет назад в Англии состоялось очередное ежегодное присуждение золотой медали Королевского Общества человеколюбия. Медаль выдается за величайший в пределах Содружества наций акт героизма при спасении людей. На сей раз ее получил полинезиец по имени Тиху Макимаре, уроженец острова Манихики.

Приключение началось обыденно. Четверо друзей отправились на парусной лодке в плавание, которое должно было продлиться всего восемь часов. Шестьдесят четыре дня спустя трое из них достигли суши, пройдя 2000 миль по величайшему из океанов.

Ветер унес лодку за 1000 миль от берега. Но это было еще не самое страшное. Однажды люди, уже истощенные четырехнедельным плаванием и голодной диетой, очутились в воде — лодка перевернулась. Тут-то и показал себя во всем блеске ловкости, ума, сноровки и подлинной самоотверженности полинезиец Тиху Макимаре. Ныряя бесчисленное число раз, он голыми руками развязал набухшие от воды узлы канатов, убрал паруса.

После этого ему удалось, снова перевернув лодку, поставить ее в нормальное положение. Между тем один из товарищей Тиху Макимаре обессилел и стал тонуть. Макимаре еще раз нырнул и вытащил его.

Приближается время, когда освободившиеся от колониального гнета океанийцы снова станут народом мореходов — подобно норвежцам, потомкам викингов Запада. Их ученые вместе с учеными других частей света полностью восстановят истину о подвигах тех, кто первыми открыл и заселил бесчисленные острова Великого океана. И тогда на картах Океании появятся имена отважных, которые донесли до нас древние сказания.

На земле маори

Итак, после переселения на Ао-теа-роа потомки полинезийских мореплавателей — маори отказались от дальних плаваний. Но прибрежные племена продолжали выходить в море на ловлю рыбы, а те, кто заселил внутренние области, совершили еще один подвиг, достойный их мужественных предков: землепроходцы-маори подробно обследовали два больших острова Новой Зеландии, стойко преодолев многочисленные препятствия, которые воздвигала на их пути природа: плоскогорья, изрезанные глубокими депрессиями, цепи крутых и высоких гор, вершины которых порою покрыты снегом, непроходимые болота. Особенно изобилует грозными преградами Южный остров — на его карте и сейчас еще имеются «белые пятна».

История исследования европейцами Новой Зеландии очень напоминает то, что происходило в Австралии. И здесь аборигены охотно делились с пришельцами своими познаниями, выручали их из бед, принимали активное участие в экспедициях, организуемых англичанами. И здесь колонизаторы отплатили местным жителям злом за добро. Они использовали сведения, полученные от аборигенов или с их помощью, для того, чтобы лишить гостеприимных хозяев земель отцов и дедов. Только отчаянное сопротивление маори (война продолжалась тридцать лет — с сороковых по семидесятые годы XIX века) спасло остатки этого народа от участи австралийцев: маори отстояли часть своих земель и заставили колониальные власти признать за ними некоторые права.

Английские исследователи рано получили карту Новой Зеландии, составленную маорийским вождем Ту-ги. В 1793 году он по просьбе лейтенанта Хенсона с корабля «Дедал» нарисовал ее на полу жилого помещения. Как указывает новозеландский альпинист и историк Макклаймонт, при сравнении ее с куковской картой контуры Северного острова оказались достаточно точными; поэтому вождя убедили перечертить карту на бумагу и сделать добавления и уточнения в той ее части, которая изображала Южный остров. В глубине этого острова было указано озеро (Уакатипу), в окрестностях которого добывался камень для изготовления топориков.

Первыми европейскими исследователями внутренних районов Новой Зеландии и одновременно разведчиками колонизаторов явились миссионеры. Маори не распознали их коварных планов и оказали им всяческую помощь. В 1814 году в заливе Бей-оф-Айлендс высадился главный капеллан Нового Южного Уэльса Сэмюэл Марсден. С помощью аборигенов он проник свыше чем на 50 километров в глубь Северного острова. В дальнейшем к Марсдену присоединились миссионеры Батлер, Паки и Шеферд. Вождь Те Хинаки помог Батлеру совершить восхождение на гору Веллингтон (так было положено начало альпинизму в Новой Зеландии). В 1820 году — опять-таки при помощи маори — миссионеры совершили переход от реки Темс до Тауранги и открыли бухту Манукау.

Некоторые участники первых английских экспедиций, не выдержав тягот пути, опасно заболели и были спасены аборигенами.

Во время экспедиции 1833 года маори долго несли миссионера Уильямса по болотам. При этом аборигенами руководило не религиозное рвение — креститься они отказались, — а обычай гостеприимства.

Хорошо известно, как отблагодарили миссионеры своих друзей и спасителей. Марсден положил начало жульнической скупке земель у бесхитростных маори (сам он приобрел участок для миссии за два железных топора). Вождь племени нгапухов Хонги-Хака сообщил ему ценные сведения о внутренних районах страны, о горячих целебных источниках, больших озерах и заснеженных горных вершинах. Марсден и другие миссионеры привезли его в Лондон, где этого честолюбца снабдили огнестрельным оружием, которое он использовал для разжигания кровавых войн. А распри между маори были использованы колонизаторами для дальнейшего захвата их земель.

В сороковых годах XIX века наибольший вклад в исследование Северного острова был сделан, пожалуй, миссионером Уильямом Коленсо. В 1841 году он прошел пешком вдоль восточного берега от залива Хок к бухте Поверти. Затем отправился в глубь страны и достиг озер Таравера и Рото-Ити, окруженных горячими ключами (за двадцать лет до этого о них рассказал Марсдену Хонги-Хака). Затем он по реке Уайката спустился к Окленду на западном берегу острова и оттуда совершил морем переход к заливу Бей-оф-Айлендс.

Коленсо и на реках и на море прибегал к помощи маорийских ладей. И хотя к этому времени маори никак не могли сравниться в навигационном искусстве со своими предками-полинезийцами, английский путешественник назвал их «замечательными мореходами».

В 1844–1852 годах Коленсо жил в миссии Нейпир на восточном берегу Северного острова и тщательно исследовал его восточную окраину. В 1845 году с помощью проводника-маори, побывавшего в плену у жителей внутренней части страны, он предпринял первую попытку форсировать горный хребет Руахине. Перебраться через хребет ему не удалось, но он изучил большой участок труднопроходимой местности.

Во второй половине сороковых годов на Южном острове была предпринята экспедиций, которую Мак-клаймонт называет «величайшим предприятием в исследовании Новой Зеландии». В 1846 году маори Кеху, землемер Бруннер и топограф Чарлз Хефи совершили две вылазки из населенного пункта Нельсон на северном берегу к западному побережью.

В феврале 1846 года Кеху повел европейцев через горы к озеру Роторуа, которое они впервые нанесли на карту. Затем экспедиция, по-прежнему ведомая Кеху, направилась на запад к истокам реки Мэнглс и следовала по ее течению до слияния с рекой Буллер. Здесь недостаток продовольствия заставил исследователей вернуться в Нельсон. Один из участников экспедиции писал: «Кеху — первоклассный проводник по лесу. Он не только блестяще ориентируется, но и отличный стрелок… прекрасно управляется с каноэ, ловит диких птиц. Наверняка замечательно ведет себя на переправе».

В марте 1846 года Кеху, Бруннер и Хефи вышли из Нельсона, миновали бухту Голден-Бей и направились в глубину острова к реке Уэст Уангануи. Отсюда, карабкаясь по утесам, они вышли к реке Буллер, а затем взяли направление на юг, к реке Грей.

Наиболее трудное и важное в то время для науки путешествие Бруннер совершил с Кеху и его женой в 1846–1848 годах. Путешественники досконально исследовали большую часть западного побережья Южного острова, нанесли на карту все течение реки Грей и, наконец, нашли залежи угля. Маршрут, пролегавший по сильно пересеченной местности, оказался чрезвычайно тяжелым, исследователям пришлось долгое время питаться съедобными папоротниками и моллюсками. Можно сказать без преувеличения, что только благодаря обоим маори Бруннер возвратился в Нельсон. В январе 1848 года английский землемер поднялся на одну из вершин хребта Виктория. Ему показалось, что он видит вдали на востоке Кентерберийские равнины. К счастью, маори разъяснили Бруннеру, что он ошибается, и повели его не по горам, где не было пищи, а по долине реки Инангахуа. Так они достигли Буллера. Из-за постоянной сырости и дождей Бруннер простудился, затем у него отнялась половина тела. Много дней Кеху и его жена не просто поддерживали, а буквально несли англичанина.

Однако научные результаты экспедиции Бруннера — Кеху не удовлетворили колонизаторов. Для них всего важнее было найти проходы в Южных Альпах для перегона овец с Кентерберийских равнин в северо-восточной части острова к гаваням западного побережья (цепь Южных Альп тянется вдоль всего побережья). Для решения этой проблемы геодезист Дж. Гамильтон, уже известный нам австралийский путешественник Дж. Эйр (поставленный во главе администрации Новой Зеландии) и четверо маори обследовали в конце 1849 года хребет Каикоура к северу от Кентерберийских равнин.

12 ноября они начали восхождение на самую высокую гору этого хребта — Тапуэнуку. Тринадцать часов путешественники поднимались по снегу без специального альпинистского снаряжения. Один из маори — Уирему Хоэта — сорвался со скалы и погиб. К сожалению, имя этого мученика науки никак не увековечено в Новой Зеландии. За Уирему Хоэта едва не последовали еще один маори и Дж. Эйр. Первому удалось зацепиться за скалу, второго спасла обитая железом палка. Из-за наступивших сумерек альпинисты спустились на 200 метров, а затем утром снова пошли на штурм вершины и взяли ее.

Только в 1857 году был найден проход через Южные Альпы, который столько лет искали колонисты. Сейчас он носит имя Леонарда Харпера, который пересек Южный остров с востока на запад, поднявшись по реке Хурунуи, а затем достигнув через этот проход реки Тарамакау. Следует, однако, отметить, что маори отлично знали проход Харпера под названием Хурунуи. Проводником Харпера на этом участке его маршрута был Таинуи — брат маорийского вождя Тарапухи, который встретил их у устья Тарамакау. Отсюда Харпер и Тарапухи совершили длительный переход на юг вдоль западного побережья, причем англичанин получил от маори ценные сведения о реках и горных проходах.

Вскоре на плато Отаго было обнаружено золото. Вслед за овцеводами в южную и юго-западную часть острова хлынули золотоискатели. И те и другие беззастенчиво захватывали земли коренных жителей, прогоняя прочь или уничтожая законных хозяев.

Одного прохода Харпера было явно недостаточно, чтобы пропускать к побережью и обратно во внутреннюю часть острова Южный поток людей, скота и различных грузов. Во время начавшейся золотой лихорадки было найдено еще несколько проходов через Южные Альпы. Особенно отличился английский путешественник А. Баррингтон, однако не один он. Еще Дж. Гамильтон предложил опросить маори, не знают ли они проходы через Южные Альпы. Миссионер Сток последовал его совету и узнал таким образом о существовании прохода в верхнем течении реки Ракайа. Маори наложили на проход табу после того, как в суровую зиму при попытке форсировать Южные Альпы погибла от холода и голода группа людей. Неизмеримо большее число маори погибло впоследствии из-за того, что проходы через Южные Альпы были открыты для колонизаторов.

В Новой Зеландии и Австралии повторилась трагедия, с таким чувством описанная Фенимором Купером: честные следопыты проложили путь бессовестным захватчикам и грабителям.

В стране Папуа

Выше уже говорилось о том, что малайцы знали Австралию. Однако на карте пятой части света вы не найдете малайских названий. Ближайший сосед Австралии— огромный остров Новая Гвинея. Его юго-восточная часть, захваченная английскими колонизаторами, при передаче ее Австралийскому Союзу (1906) была переименована в Папуа. Это название (вернее, страна Папуа) дали всему острову малайские мореплаватели.

Правда, как раз в юго-восточной части острова малайцы, видимо, не бывали, но на протяжении многих столетий поддерживали постоянные контакты с населением другой его половины, которая под названием Западный Ириан входит сейчас в состав Республики Индонезии. Малайцы прозвали коренных жителей острова за их густые мелковолнистые волосы «папува» — «курчавые».

На Суматре и Яве Новая Гвинея была хорошо известна уже в VIII веке, когда царь Шривиджайи— морской державы с центром на Суматре — подарил китайскому императору двух девушек из народа сен-к’и. Полагают, что это слово, встречающееся и в китайских источниках, означает людей с мелковолнистыми волосами. Такие люди изображены яванскими скульпторами на памятнике зодчества XIII века — Боробудур. Длительное время Западный Ириан входил в состав индонезийского царства Маджапахит с центром на Яве. Об этом писал китайский путешественник XII века Чжао Жу-гуа (он называл Западный Ириан «Тун-ки»), К 1365 году на Яве сложился эпос «Нагара-кертагама». В этом произведении в числе владений царя Маджапахита упоминаются Опии и Серан, расположенные на юго-западном побережье нынешнего полуострова Чендравасих в Новой Гвинее.

С XII века в торговлю со страной Папуа включились раджи Молуккских островов. Папуасы со своей стороны бывали на островах Восточной Индонезии. Случалось, что малайские работорговцы совершали нападения на папуасские селения и захватывали их жителей. В целом, однако, отношения между Западным Ирианом и азиатской частью Индонезии были вполне дружественными. На это обратил внимание Николай Николаевич Миклухо-Маклай.

«Необходимо отметить, — говорил он в 1882 году, — что малайцы острова Целебес (Сулавеси. — Авт.), главным образом макасарцы, уже в течение трехсот-четырехсот лет имеют сношения с Новой Гвинеей, равно как и жители островов Серам-Лаут, Серам и Кей так же часто отправляются туда за невольниками, для ловли и покупки у туземцев черепахи, трепанга и жемчужных раковин. Я узнал также, что в тех частях берега Новой Гвинеи, которые называются Папуа-Онин, малайцы всегда принимаются туземцами в высшей степени дружелюбно и хорошие отношения установились между ними уже издавна, так что на этих частях берега я, по всей вероятности, встретил бы смешанное население».

Несмотря на столь тесные и длительные связи между Западным Ирианом и другими островами нынешней Индонезийской Республики, первооткрывателем Новой Гвинеи считается португалец Жоржи ди Менезиш. В 1526 году он был назначен наместником Молуккских островов, и направляясь с полуострова Малакка к месту новой службы, случайно прошел мимо острова Хальмахера и достиг полуострова Чендравасих в стране Папуа.

Португальцы еще раньше располагали обширной информацией об островах Индонезии и прилегающего района, полученной у малайских кормчих и картографов. Благодаря этому Родригеш, участник первой португальской экспедиции на Молуккские строва 1511 года, с большой точностью нанес на карту Большие и Малые Зондские острова.

Мы не можем сейчас утверждать с полной определенностью, что Родригеш и Менезиш узнали о существовании страны Папуа от малайцев. Но это не менее вероятно, чем то, что в Португалию проникли сведения об Австралии, полученные от тех же малайцев. Примечательно, что Менезиш не дал открытому им острову нового названия, приняв, очевидно, малайское наименование «страна Папуа». Новой Гвинеей ее назвал испанский мореплаватель Иньиго Ортис де Ретес, прошедший вдоль части побережья в 1545 году. Это объясняется скорее всего тем, что португальцы тщательно скрывали географические данные, полученные от малайцев, и испанцы о них не знали.

Внутренние районы огромного острова оставались совершенно неизведанными и через триста лет после появления на картах названия «Новая Гвинея». Да и сейчас исследование страны нельзя считать законченным. Для путешественника этот тропический остров столь же труднопроходим, как и ледяные пустыни Антарктиды.

Вязкие болота, дремучие леса, крутые и обрывистые горные хребты, высокогорная местность в центре острова, разделенная множеством ущелий, — далеко не единственные преграды, которые приходится преодолевать исследователю Новой Гвинеи. Зной, тропические болезни, мириады насекомых на побережье и в долинах огромных рек, ядовитые змеи в непроходимых джунглях оберегают остров не хуже сказочных драконов.

Вот почему Николай Николаевич Миклухо-Маклай, высадившийся 20 сентября 1871 года на берегу залива Астролейб, был первым европейцем, с которым познакомилось население обширного района на северо-востоке Новой Гвинеи.

Научные достижения великого русского путешественника относятся прежде всего к области этнографии и антропологии. Немало сделал он, однако, и для географии. Лев Николаевич Толстой писал Миклухо-Маклаю: «Вы первый, несомненно, опытом доказали, что человек везде человек, то есть доброе общительное существо, в общение с которым можно и должно входить только добром и истиной, а не пушками и водкой».

Опыт, о котором говорит Л. Н. Толстой, имеет самое непосредственное отношение к географической науке, ибо наибольших успехов в исследовании неизвестных европейцам земель добивались именно те путешественники, которые умели завоевать дружбу коренного населения.

Правда, географический кругозор папуасов ограничен из-за неблагоприятных природных условий Новой Гвинеи. Однако уже Н. Н. Миклухо-Маклай обнаружил у жителей острова начатки географических познаний. Население берега Маклая знало расположение окрестных деревень, очертания близлежащих островов, бухт и заливов, направление рек. Один из друзей Николая Николаевича — папуас Туй — поправил составленный им набросок карты.

Путешественник не раз отмечал в дневниковых записях, что папуасы оказывали ему большую помощь в экскурсиях по суше и по морю. Во время своего второго пребывания в районе залива Астролейб (1876–1877) Миклухо-Маклай тщательно исследовал большой участок северо-восточного побережья Новой Гвинеи. В июле 1877 года он записал:

«Экскурсия в деревню Телята. Моя шлюпка (дынга) была слишком мала для помещения провизии на несколько дней и разных вещей (стола, складного табурета, гамака и т. и.), необходимых для многодневной экскурсии. Кроме того, она была слишком плоской (низкой) и легко могла быть залита водой при большом волнении. Поэтому я нашел ее неудобной для экскурсии в Телята и решил воспользоваться одним из больших ванг Били-Били. Эти пироги, как я уже говорил, имеют довольно вместительную хижину на платформе, так что в одной из этих пирог я не только мог вместить все свои вещи, включая даже и висячую керосиновую лампу, но нашел место для стола и для моего небольшого кресла. В хижине же другой пироги поместился Сале со всеми кухонными принадлежностями. Каждым вангом управляло двое людей: один парусом, другой рулем. Один ванг принадлежал моему старому приятелю Каину, другой — Кисему, очень энергичному, но, к сожалению, чересчур болтливому жителю Били-Били. Люди этой деревни из поколения в поколение ежегодно по нескольку раз совершают путешествия вдоль северо-восточного берега до деревни Телята.

Они изучили эту местность, господствующие ветры, периодичность их, течения, удобные пристани вдоль берега и т. д. Поэтому было вполне естественно, что я предоставил своим спутникам всю мореходную часть экспедиции, уговорившись только, что мы будем останавливаться в каждой деревне столько времени, сколько это будет необходимо. Каин и Кисем объяснили мне, что все переходы из деревни в деревню вдоль берега мы будем делать по вечерам или по ночам, пользуясь береговым ветром, который дует равномерно каждую ночь, начинаясь через час или два по заходе солнца и продолжаясь до рассвета. В продолжение дня нам невозможно было бы бороться с противным зюйд-вестом, который иногда бывает очень силен».

В этой записи папуасские друзья русского путешественника предстают как полноправные участники его экспедиции и вместе с тем как опытные мореходы.

На суше они тоже повсюду сопровождали «тамо русса», указывали путь, помогали объясняться с жителями других деревень берега Маклая.

Так же вели себя аборигены берега Папуа-Ковиай в западной части острова, где Н. Н. Миклухо-Маклай побывал в 1874 году. Здесь он открыл «большое и очень интересное озеро Камака-Валлар», которого достиг, перейдя береговой хребет. «Меня сопровождали жители гор Камака, которые называются вуоусирау», — записал он.

Еще при жизни русского друга папуасов восточная часть Новой Гвинеи была поделена между немецкими и английскими колонизаторами, а в Западном Ириане закрепились голландские захватчики. Колонизация Новой Гвинеи, как и любой другой страны, сопровождалась резней, охотой на «черных птиц», как называли работорговцы аборигенов, порабощением тех, кто оставался в живых. К счастью для новогвинейцев, добраться до их селений в глубине страны было чрезвычайно трудно. И сейчас еще в нагорьях восточной части острова время от времени обнаруживаются неизвестные племена. Природа Новой Гвинеи спасла ее население от участи тасманийцев, маори, аборигенов Австралии.

С другой стороны, природные условия породили большую разобщенность между племенами: жители дальних селений зачастую имеют смутное понятие о своих соседях, в одной и той же долине порою говорят на нескольких языках, всего же на острове насчитывается семьсот пятьдесят языков.

И все-таки даже на Новой Гвинее аборигены были активными участниками экспедиций, предпринятых западноевропейскими путешественниками. Именно участниками экспедиций, а не только носильщиками, без которых европейцы и американцы, кстати сказать, тоже не смогли бы ступить и шагу.

Это можно доказать на множестве примеров, но я ограничусь одним, относящимся к двадцатым годам нашего века. Речь идет о пересечении Новой Гвинеи в самом широком месте с юга на север. Экспедицию возглавляли австралийские офицеры, несшие службу на территории Папуа: Чарлз Кариус и Айвен Чемпьон. Австралийский историк Гевин Саутор пишет об этой экспедиции: «Безусловно, самое важное и самое трудное из всех путешествий, когда-либо предпринимавшихся на Новой Гвинее».

Речь идет, собственно, о двух экспедициях, из которых первая (1926) закончилась неудачей, а вторая (1927–1928) увенчалась полным успехом: поднявшись по реке Флай, путешественники форсировали горные хребты, отделяющие ее от бассейна реки Сепик, по которой затем спустились к морю. Маршрут описан здесь в нескольких словах, но, чтобы проделать его, путешественникам понадобились многие месяцы.

Их путь напоминал спортивное многоборье: тут были и горы, и болота, и реки с порогами и стремнинами, по которым приходилось спускаться на плотах. Впрочем, все это было не ново для исследователей Новой Гвинеи. А вот об «острых как лезвие бритвы» известняковых грядах в верховьях реки Флай, примыкающих к хребту Виктора-Эммануила, в то время также почти не исследованному, до Кариуса и Чемпьона имелись лишь отрывочные сведения. Если добавить, что глубокие трещины то и дело перерезали эти гряды и каждый неверный шаг грозил падением в бездну, то невольно вспомнишь картину Дантова ада.

Чем же можно объяснить то обстоятельство, что вторая экспедиция завершилась блестящим успехом? Ответ на этот вопрос дает в предисловии к книге Чемпьона бывший генерал-губернатор территории Папуа — Муррэй, привыкший к тому, что его подчиненные ведут беглый огонь по аборигенам. «Отмечу один факт, который больше, нежели целые тома, говорит о такте, самообладании и мужестве участников экспедиции: за все время путешествия не было сделано ни одного выстрела. Большая часть маршрута проходила по неисследованной местности, населенной неизвестными племенами, но такт и терпение обеспечивали установление дружественных отношений с аборигенами, даже когда это казалось маловероятным». Муррэй рассказывает, что в одном месте экспедицию встретил отряд лучников, изготовившихся к стрельбе по пришельцам. Однако Кариус не поддался панике и смело направился к ним. В результате ни одна стрела не была выпущена по путешественникам. Если бы австралийские офицеры пошли на столкновение с лучниками, это, как отмечает Муррэй, вызвало бы повсеместную враждебность к ним и экспедиция закончилась бы совершенно иначе.

На судьбы экспедиции сильнейшее влияние оказало активное содействие аборигенов. Поэтому главным достижением первого путешествия надо признать наряду с открытием истока реки Флай установление дружественных контактов с жителями папуасской деревни Боливии и их вождем Тамсимарой.

Селение Боливип расположено на ближних подступах к известняковым грядам, а потому во вторую экспедицию Кариус и Чемпьон направились прямо туда. Гостеприимно встреченные Тамсимарой и другими жителями, австралийцы попросили аборигенов провести их через известняковые гряды и самый хребет Виктора-Эммануила. Тамсимара согласился и с несколькими соплеменниками примкнул к экспедиции. Подъем по едва заметным тропам был труден и изнурителен.

«Наши проводники, — пишет Чемпьон, — если и останавливались, так только для того, чтобы поддержать меня, когда я спотыкался. Это был не просто акт вежливости: один неверный шаг означал здесь падение в пропасть или смерть на известняковых остриях, подобных кольям».

При форсировании хребта Виктора-Эммануила приходилось идти на высоте до 3 километров над уровнем моря. Однако почти голые папуасы стойко переносили холод и сырость.

Наконец Тамсимара и его люди привели австралийцев на небольшое заросшее травою плато, откуда открывался изумительный вид. Далеко внизу на территории Западного Ириана виднелась полноводная река, стекающая с высоких гор. То был Сепик — путь к морю и к победоносному окончанию путешествия.

Выполнив свое обещание, жители Боливипа вернулись в родное селение. Об их вожде Тамсимаре Чемпьон писал:

«Он был выдающейся личностью… Этот дикарь — джентльмен. Без него мы походили на судно, лишившееся руля, и впоследствии часто жалели о том, что он не остался нашим проводником до конца».

Впереди экспедицию ждало еще много испытаний. В долине реки Сепик Чемпьон повредил себе колено и наверняка погиб бы, если б не помощь новогвинейцев: участники путешествия — военнослужащие Джигори, Арура и Бариджи, а также пятеро носильщиков несколько дней несли его по горной местности. С опасностью для жизни Джигори и Арура на себе перенесли Чемпьона по подвесному мосту через реку. В другом случае только благодаря сноровке Аруры путешественники смогли соорудить подвесной мост. Незадолго до окончания путешествия Чемпьон едва не утонул в реке, когда плот, на котором он спускался, потерпел крушение. В последний момент, уже теряя силы, он на мгновение вынырнул на поверхность. Тут его подхватили сильные руки Джигори и вытащили на мелкое место.

17 января 1928 года в 500 милях от устья Сепика путешественники увидели зрелище, которое сначала приняли за мираж: вверх по реке поднималось экспедиционное судно «Элевала», разыскивавшее их. По словам Чемпьона, папуасы с криками торжества налегли на весла плотов. Да, это было общее торжество аборигенов Новой Гвинеи и австралийцев английского происхождения, сумевших в этой экспедиции преодолеть расовую рознь, увидеть в папуасах равных себе людей.