Планету открывали сообща

Океан-объединитель

Атлантическая бездна долго разделяла народы. Если не считать короткого эпизода с викингами, не оставившего глубокого следа в истории человечества, сообщение через Атлантику стало налаживаться только в конце XV века. До этого для таких плаваний не было технических возможностей.

Индийский океан не похож на Атлантику: он не разъединяет прибрежные народы, а, наоборот, соединяет их. Еще в древнейший период жизни человечества первобытные люди смогли пройти огромный путь от Юго-Восточной Азии до Австралии, преодолевая узкие и мелководные проливы. Вдоль всего южного берега Азии и немалой части побережья Восточной Африки возможно каботажное судоходство с применением простейших плавучих средств.

Местные мореходы смогли рано оторваться от берегов и выйти в открытый океан. Сама природа снабдила их своеобразным двигателем, воспользоваться которым может каждый, кто научился управляться с парусами. Это муссоны — ветры, дующие в строго определенном направлении, а затем меняющие его на обратное словно затем, чтобы помочь мореплавателям возвратиться домой.

Вдоль южных берегов Азии проходит великий морской путь. Его прокладывали с глубокой древности египтяне, индийцы, персы, арабы, китайцы, индонезийцы. Он связывал воедино страны Восточной и Южной Азии, острова Индонезии и Филиппины, от него отходили ответвления в Африку. В начале нашей эры этот путь был освоен европейцами, что имело огромное значение для развития международной торговли и прогресса географической науки.

Колыбелью древних цивилизаций были долины рек Пила, Тигра и Евфрата, Инда, Амударьи… Археологи находят все новые доказательства торгового обмена между древнейшими цивилизациями, который осуществлялся и по морю. В развалинах дворца царей Ура в древней Вавилонии найдены остатки тика.

Откуда могло попасть это дерево сюда? Да не иначе как с Малабарского (западного) побережья Индии, где в древности тик произрастал поблизости от моря.

С незапамятных времен Индия вывозила не только сырье, но и готовые изделия, прежде всего ткани. Индийский историк Г. Мукерджи указывает, что в древневавилонском языке название «муслин» соответствовало индийскому. А это значит, что не только тик, но и ткани доставлялись из Индии в Вавилонию непосредственно по морю — в ином случае торговые посредники на суше наверняка переиначили бы это название.

Индийские изделия можно найти во многих музеях, где хранятся мумии древнего Египта. С другой стороны, в развалинах Мохенджо-Даро, древнего города в долине Инда, одного из центров культуры Хараппы, найдены украшения работы древнеегипетских мастеров. Культура Хараппы прекратила свое существование в середине II тысячелетия до н. э. Значит, обмен товарами и изделиями между долинами Инда и Нила происходил уже до этого времени.

Северо-Восточная Африка — страна Пунт — привлекала не только египтян и финикиян. Торговые связи с ней, по мнению некоторых ученых, поддерживали и жители древней Месопотамии. Многие древние географические названия, встречающиеся в Восточной Африке, — индийского происхождения. Таковы Софала (Мозамбик) — в дальнейшем важный центр средневековой торговли между Азией и Африкой, а также Сокотра — остров к югу от Аравии. Хенниг считает, что сношения между Индией и Юго-Западной Аравией или даже Восточной Африкой могли возникнуть в конце II тысячелетия до н. э.

К этому времени мереходы Юго-Западной Аравии и в особенности Омана уже давно совершали океанские плавания. Существует мнение, что именно они доставляли в древнюю Вавилонию обработанный камень для строительных работ, а также корабельный лес и ценные породы дерева с Малабарского побережья Индии, ходили в Египет, связывая таким образом три крупнейших центра цивилизации того времени.

Итак, уже свыше четырех тысяч лет назад цивилизации Индии, Месопотамии и Египта успели познакомиться между собой. Века складывались в тысячелетия, одни царства сменяли другие, возникали и исчезали цивилизации, а взаимовыгодные связи, установившиеся в древнейшие времена, продолжали развиваться и крепнуть.

В прошлом веке выдающийся русский востоковед II. П. Минаев обратил внимание на произведение раннебуддийской литературы Индии, которое повествует о плавании индийских купцов в страну Баверу, куда они доставили попугаев. Баверу — это Вавилония, а плавания, о которых идет речь, относятся, очевидно, к VI–V векам до н. э. Попугаями индо-вавилонская торговля, разумеется, не ограничивалась. В развалинах дворца нововавилонского царя Навуходоносора найдены остатки индийского тика.

В VI веке до н. э. Вавилония стала частью могучей персидской державы, цари которой владычествовали не только над Ираном, но и над Месопотамией, Сирией, Египтом, большей частью Малой Азии.

Держава Ахеменидов обладала мощным военным флотом, в котором, правда, преобладали моряки из покоренных персами народов — финикиян, малоазийских греков и прочих. С помощью этих мореходов персидские цари организовали несколько крупных исследовательских экспедиций. Выше уже говорилось о неудачной попытке царевича Сатаспа повторить подвиг финикийско-египетской экспедиции, обошедшей вокруг Африки.

Другая экспедиция, организованная царем Дарием, который восстановил могущество Персии и завоевал часть Индии, закончилась успехом (около 515 года до н. э.). Геродот рассказывает, что Дарий поручил мало-азийскому греку. — Скилаку из Карианды — обследовать течение Инда. Скилак выполнил эту задачу и через тридцать месяцев после начала экспедиции прибыл «к тому месту, откуда египетский царь отправил… финикиян объехать кругом Ливию» (то есть к Африканскому побережью современного Красного моря).

При Дарии продолжалось восстановление канала, соединяющего Нил с Красным морем, начатое еще при фараоне Нехо. Об этом повествуют памятники у канала, воздвигнутые, возможно, при самом Дарии. Надписи на них рассказывают об удачном плавании из канала «в Персию», то есть к берегам Персидского залива. Хенниг делает из этого вывод, что Дарий снарядил две морские экспедиции: одну — из Инда к Персидскому заливу, другую — туда же от устья канала Нил — Красное море. Эти экспедиции резко выделяются на фоне разрушительных и кровопролитных греко-персидских войн как пример сотрудничества персов и греков. Географические сведения, добытые Скилаком, стали известны тем и другим. Характерно, что два века спустя Александр Македонский снарядил экспедицию по тому же маршруту.

Сподвижники Александра Великого

Завоевания Александра Македонского, а затем создание эллинистических царств привели к невиданному расширению культурного обмена между народами Запада и Востока.

Географическим исследованиям Александр придавал исключительное значение: чтобы завоевать мир — а это входило в честолюбивые замыслы македонца, — надо было сначала познать его. Программа исследований, уже намеченная полководцем, осталась неосуществленной из-за его ранней смерти. Но одна смелая экспедиция все же была им организована и увенчалась успехом. Речь идет о плавании греко-македонского флотоводца Неарха.

По требованию своих измученных воинов Александр прекратил завоевание Индии и повернул свою армию из Пенджаба назад. Македонские силы возвращались в Западную Азию несколькими маршрутами. Часть их под командованием Неарха прошла весь путь от устья Инда до устья Евфрата морем (325–324 гг. до н. э.).

Существует мнение, что Александру и его соратникам ничего не было известно об экспедиции Скилака, что Александру пришлось все начинать сызнова. Трудно, однако, представить себе, что Александр, а тем более сопровождавшие его выдающиеся ученые Греции не читали Геродота. С другой стороны, краткое известие «отца исторической науки», конечно, не могло удовлетворить великого полководца и государственного деятеля. Что удивительного в том, что он решился повторить экспедицию Скилака, желая получить подробные географические сведения, которых нет у Геродота?

К тому же Неарх, взявший на себя руководство грандиозным предприятием, лично соприкасался с судостроителями и мореплавателями стран Востока, и это сотрудничество во многом предопределило успех экспедиции.

Еще в прошлом веке было высказано мнение, что для строительства македонского флота были использованы кедры из Кашмира. Большая часть флота Неарха состояла из речных судов, захваченных завоевателями. Кроме того, специально для экспедиции индийскими ремесленниками было построено тридцать кораблей. Сохранялась определенная преемственность между флотом разгромленной персидской державы и греко-македонским: в экспедиции участвовала трирема под командованием перса Магаиоса, сына Фарнуха, который до этого служил во флоте побежденного Александром Дария III.

Еще большее значение имело участие опытного кормчего гедрозийца Гидрака (Гедрозия — современный Иранский Белуджистан). Он, как указывает историк походов Александра— Арриан, взялся доставить македонцев до самой Кармании (современный Лурестан — также в Иране).

Так родилась традиция сотрудничества европейских мореплавателей с азиатскими кормчими, которая доказала свою жизненность в последующие века.

Вслед за сообщением о Гидраке Арриан, пользовавшийся отчетом Неарха, пишет: «Все дальнейшее плавание было не очень трудным». Это замечание напоминает заметки португальских участников и историков экспедиции Васко да Гамы, которую из Восточной Африки в Индию привел арабский кормчий. Из дальнейшего текста Арриана отнюдь не следует, что после появления Гидрака плавание флота Неарха стало легким в навигационном отношении. Напротив, на пути мореплавателей возникали опаснейшие препятствия, и люди, никогда в этих местах не бывавшие, могли преодолевать их без ущерба для себя только с помощью опытного навигатора.

В начале плавания, когда с Неархом еще не было Гидрака, флот потерял в районе Кангалы два военных корабля и одно легкое судно: они разбились о подводные камни настолько близко от берега, что команды спаслись вплавь. После того как Гидрак стал кормчим македонского флота, корабли неоднократно оказывались в сложных условиях (сильный прибой, подводные камни у берега), однако македонцы больше не понесли потерь.

Из текста Арриана видно, что, отправляясь в плавание, Неарх знал об индоокеанских муссонах. В ожидании благоприятного ветра флот его провел целый месяц в гавани Александра на территории современного Пакистана. «Расписание» муссонов Неарх мог узнать только от индо-персидских мореплавателей.

Мусейон

Распад державы Александра Великого не ослабил торговые и культурные связи между завоеванными им странами. При Птолемеях — потомках полководца Александра, захватившего власть в Египте, — это древнее государство превратилось в важнейший центр международной торговли и культурного обмена. Александрия, основанная великим завоевателем, становится не только средиземноморским, но и индоокеанским портом: искусственный водный путь соединяет великую африканскую реку Нил с Красным морем.

Между эллинистическим Египтом и государством Магадха, которое в III веке до и. э. охватывало всю Северную Индию и часть Южной, поддерживается регулярное сообщение. Суда из индийского порта Бхару-качка (Броч) и гаваней Южной Индии регулярно посещают красноморские порты Египта: Беренику, Миос (Хормос). Сабейские (южноаравийские) мореплаватели совершают плавания в Индию, Восточную Африку, порты Персидского залива.

Правители эллинистических монархий были заинтересованы в том, чтобы их купцы и торговые корабли также бывали в Индии. Послы и агенты наследников Александра посещают эту далекую страну. Они проникают в долину Ганга, о которой сам завоеватель не узнал ничего определенного.

До нас дошли отрывки из путевых заметок посла Селевка I Мегасфена— очевидно, первого грека, побывавшего на Ганге, куда переместился теперь центр индийской цивилизации. В конце IV века до н. э. Мегасфен прибыл в Паталипутру — резиденцию основателя царства Магадха Чандрагупты I — и провел в его государстве около десяти лет. К тому времени царь Селевк I — самый могущественный из наследников Александра Великого — был вынужден уступить Чандра-гупте индийские территории, захваченные Александром.

Дипломатические связи с державой Магадха поддерживал и птолемеевский Египет. Великий царь Ашока (273–236 годы до и. э.), при котором могущество и культура Индии достигли высшего подъема, направил посольство к царю Птолемею II Филадельфу. А при дворе Ашоки побывал посол Египта Дионисий.

Мегасфен, а вероятно, и Дионисий чрезвычайно обогатили представления греков эллинистической поры об Индии. Однако оба они, очевидно, путешествовали по суше.

К этому времени греки еще не раскрыли великой тайны муссонов, к которой только прикоснулся Неарх.

Открытие муссонов нередко приписывают греческому кормчему Гиппалу, о котором не известно ничего, кроме того, что «он открыл плавание (в Индию) прямо через море». Такое известие содержится в «Перилле Эритрейского моря» — любопытном документе I века.

Для оценки деятельности Гиппала очень важно (и очень трудно) установить ее хронологические рамки. Некоторые ученые полагают, что Гиппал жил около 100 года до н. э. Голландец Тиль связывает его имя с экспедицией II века до н. э., в ходе которой греки открыли морской путь в Индию с помощью одного из жителей этой страны. Речь идет о путешествии Эвдокса с Кизика (остров в Мраморном море). Эвдокс прибыл в Египет и, по рассказу Страбона, был представлен царю Эвергету II.

В это же самое время с побережья Красного моря был доставлен ко двору египетского царя какой-то индиец, потерпевший кораблекрушение. Стражники нашли его полумертвым и с трудом привели в чувство. Среди приближенных Эвергета II не нашлось никого, кто смог бы объясниться с индийцем на родном языке. Тогда царь велел обучить его греческому.

Спасенный оказался способным учеником и вскоре сумел рассказать свою историю. Он отплыл из Индии на торговом судне, которое «сбилось с пути» и долго блуждало по морю. Все его спутники погибли от голода. Такая же участь наверняка постигла бы и его самого, если б волны не прибили наконец судно к египетскому берегу.

В благодарность за оказанную ему помощь индиец вызвался провести подданных царя Эвергета в свою страну. Это предложение было принято. В числе других отправился морем в Индию и Эвдокс.

Плавание его преследовало и торговые цели. В обмен на египетские товары он привез индийские, включая драгоценные камни. Однако Эвдоксу они никакой выгоды не принесли: весь груз его судна был захвачен Эвергетом.

После смерти этого царя на престол вступила его жена Клеопатра. Она снова направила Эвдокса в Индию, не скупясь на посулы. Мореплаватель отсутствовал несколько лет, пережил немало опасных приключений и наконец возвратился в Египет. К этому времени Клеопатры уже не было на свете, а сын ее в точности последовал примеру отца: он снова отнял у Эвдокса все, что тот привез из далекой Индии и других стран.

Не удивительно, что именно индиец раскрыл грекам и египтянам тайну муссонов. Очевидно, что мореплаватели Индии и Южной Аравии издавна пользовались этими ветрами, иначе географические названий на карте обеих сторон западной части Индийского океана не совпадали бы столь часто. При возвращении из второго плавания в Индию Эвдокс был отнесен далеко на юг вдоль побережья Восточной Африки. Это могло произойти только в том случае, если Эвдокс плыл по открытому океану, используя муссоны.

Правда, Страбон в рассказе о плаваниях Эвдокса не упоминает ни о каких ветрах. Предположим, что Эвдокс плыл по старинке — вдоль берега. Спрашивается тогда: что же нового сообщил спасенный индиец, почему, передав грекам давно известные сведения, он исполнил тем самым долг благодарности, а далеко не щедрый Эвергет придал им такое значение, что поспешил отправить в Индию специальную экспедицию с участием Эвдокса и безымянного индийского кормчего?

Как же вписать Гиппала в эту вполне достоверную историю? Все становится на место, если предположить, что этот мореплаватель — реальное лицо, участвовавшее в греко-индийской экспедиции под руководством Эвдокса.

Вполне вероятно, что именно Эвдокс применил на практике знания, приобретенные в ходе экспедиции, и организовал систематическое сообщение между портами Египта и Индии с использованием муссонов.

То, что было им сделано совместно с индийским кормчим, а возможно и Гиппалом, имело огромное значение для дальнейшего развития мореплавания, а значит, и географической науки. Продолжительность путешествия из Египта в Индию сократилась с двух лет до каких-нибудь сорока дней. Из подвига оно превратилось в заурядное коммерческое предприятие. Но именно такая заурядность сблизила древние цивилизации, как никогда прежде.

Это сказалось не только в практике мореплавания, но и в развитии географических представлений. Не случайно, конечно, штабом мировой географической науки на несколько столетий становится александрийский Мусейон — одновременно библиотека, университет и научно-исследовательский институт, в котором успешно разрабатывались проблемы естественных и даже технических наук. В новую столицу эллинистического Египта стекались сведения обо всех странах, с которыми вела торговлю эта страна. Во времена расцвета эллинистической культуры ученые не отгораживались от жизни, не гнушались расспрашивать моряков и купцов, ездивших по суше и по морю за тридевять земель.

Само название «география» восходит к греческому ученому Эратосфену (276–194 годы до н. э.), который долгое время стоял во главе Мусейона. Эратосфен является отцом математической географии и создателем карты населенной земли, основанной на новейших для его времени данных. Его «Географические очерки» были свободны от характерных для античности мифов и легенд и содержали довольно точные сведения о значительной части Европы, Азии и Африки. В первой книге своего труда он прямо говорит, что при составлении его пользовался как сочинениями предшественников, так и рассказами многих очевидцев. Он был твердо уверен в том, что Атлантический океан соединяется с Индийским и что Африку можно поэтому обойти морским путем.

Кстати сказать, в этом важнейшем вопросе точка зрения великого ученого полностью совпадала со взглядами Эвдокса, практика мореплавания. Вполне вероятно, что она основывалась на результатах египетско-финикийской экспедиции вокруг Африки.

Эллинистический Мусейон стоял на почве древнего Египта не только физически, но, так сказать, и духовно.

Достаточно почитать Геродота, чтобы убедиться в том, какое большое значение имели контакты с учеными египетскими жрецами для этого зачинателя как исторической, так и географической науки в классической Греции.

В эллинистическую эпоху древняя культура Египта продолжала питать своими соками науку александрийского периода.

Особенно примечательно в этом отношении свидетельство Страбона. Во-первых, потому, что он побывал в Египте сравнительно поздно — после нескольких веков иноземного господства. Во-вторых, по той причине, что Страбон был настроен довольно скептически по отношению к трудам своих предшественников, а в оценке им египетской науки не свободен от высокомерия, свойственного завоевателям. И все же он написал в своей «Географии» о пребывании в Египте на рубеже двух эр: «До настоящего времени эллины многое заимствуют у египетских жрецов и халдеев».

Сотрудничество народов Индоокеанского бассейна с греками, а затем и римлянами вызвало замечательный расцвет международной торговли и мореплавания, которым ознаменовались первые века нашей эры. Характеризуя состояние Римской империи во II веке н. э., Карл Маркс подчеркнул оживление внутренней и внешней торговли с Индией через Египет, а также через Пальмиру и Сирию.

Оба пути, указанные Карлом Марксом, были связаны с морской торговлей в районе Индийского океана. Пальмира — город в пустыне, выросший на караванном пути, который соединял Персидский залив со Средиземным морем. Стоило этому городу получить известную автономию, а пальмирским купцам — право торговать за пределами Римской империи, как там была создана гильдия морских капитанов (начало II века). Назначением гильдии была организация перевозок по Красному морю. Император утвердил ее устав.

В Египте римские завоеватели, захватившие эту страну в 30 году, всячески стремились расширить морскую торговлю с Азией и другими странами Африки, успешно развивавшуюся при Птолемеях.

При этом был сделан значительный шаг вперед. Торговля птолемеевского Египта со странами Востока зависела от посредничества сабеев. При Антонине Пие (138–161) Запад отказывается от этого посредничества. В этот период греко-египетские суда достигают Занзибара в Восточной Африке, острова Цейлон, устья Ганга и полуострова Малакка. В 166 году какие-то купцы из Римской империи, возможно выдававшие себя за послов императора Марка Аврелия, побывали при дворе китайских императоров. С точностью установить их маршрут невозможно, но, вероятно, они добрались морским путем до Бирмы, а оттуда — по рекам и сухопутью достигли китайской провинции Юньнань.

Связи между Индией и Средиземноморьем достигли невиданной интенсивности. В конце I века в Египте появился, как уже говорилось, «Перипл Эритрейского моря» («Плавание по Индийскому океану») — мореходный справочник для купцов. Автор его — тоже купец греко-египетского происхождения. Это не писатель и не ученый, взяться за перо его побудили чисто практические интересы развития морской торговли. Плавание в Индию или в Восточную Африку для автора «Перипла» — будничное дело. Он бы, вероятно, очень удивился, если б узнал, что почти полторы тысячи лет спустя великий поэт Португалии — Камо-энш — прославит подобные путешествия звучными строфами.

Для автора «Перипла» самым важным в его произведении был, надо думать, перечень товаров, которые в его время можно было приобрести с перспективой на хороший барыш при перепродаже.

Нас же интересует больше всего географический кругозор автора, простиравшийся от Рапты в современной Танзании до земли Хрисе («Золотой») в современной Малайзии. Практический склад ума автора «Перипла» предохранил его от грубых ошибок, сделанных величайшим географом древности: в отличие от Птолемея он понимал, что Индийский океан соединяется с Атлантическим и Африку можно обогнуть с юга.

В суховатом и вполне объективном описании индоокеанская торговля предстает как совместное предприятие народов, населяющих этот географический район; в Восточной Африке преобладает арабское судоходство, но сюда открыт путь и греко-египетским купцам из Римской империи и индийским «гостям». Из Индии в Хрисе ходят океанские суда местной постройки — коландии.

В 99 году ко двору римского императора Траяна прибыло посольство индийского царя Кадфиса II, которое передало Траяну поздравления по случаю вступления его на престол годом раньше. Греки и римляне в свою очередь были частыми гостями в Индии, служили в войсках местных правителей. Крупнейшими индийскими портами, куда прибывали суда с Запада, были Баригаза и Музирис. В последнем даже воздвигли храм в честь императора Августа. Очевидно, в этом порту имелась достаточно многочисленная колония римских граждан. Индийцы имели свои постоянные фактории в Египте.

I век ознаменовался также обменом посольствами между Римом и островом Цейлон. В царствование императора Клавдия (41–54) его подданный был прибит штормом к берегам острова. В связи с этим местный царь решил направить посольство в Рим.

Его послы, прибывшие в «Вечный город» уже при Нероне, сообщили много сведений о природе родного острова, поведали о путешествиях цейлонцев через Индию в районы Центральной Азии, расположенные за Гималаями.

Правители Римской империи не случайно придавали большое значение морской торговле с Востоком. Пути, которые вели в эти далекие страны по суше, были ненадежными, сообщение по ним, и без того чрезвычайно медленное, часто прерывалось войнами. Установить же свой контроль над ними римляне не могли — для этого у завоевателей Средиземноморья просто не хватало сил.

Вместе с пряностями, драгоценными камнями и жемчугом, шелками и хлопчатобумажными тканями эллинистический Египет, а затем и Рим получали с Востока географические знания.

Торговля с Индией в тот период, о котором упоминает К. Маркс, означала уже и обмен с другими странами Юго-Восточной Азии.

Географическое положение Индии, наличие двух побережий со множеством гаваней открывало мореходам этой страны пути как на запад, так и на юг и на восток. По маршрутам, проложенным в море народами Азии, шли греко-римско-египетские мореплаватели.

Индийцы в Индийском океане

Флагманский корабль индийской экспедиции на Яву (рельеф в храме Боробудур)

Естественно, что первой вехой на пути индийских мореходов в юго-восточном направлении стал остров Цейлон. Вероятно, индийцы достигли его не сразу, а передвигаясь вдоль цепочки более мелких островов, которая как бы соединяет его с материком.

По древнему преданию, вошедшему в эпос «Рамаяна», эти островки — остатки моста, построенного некогда витязем Рамой, чтобы освободить свою жену красавицу Ситу. Царь демонов похитил ее и увез к себе на Цейлон. Но Рама собрал войско из обезьян и медведей, победил демонов и вернул любимую.

В этом «сухопутном» сказании нашли отражение морские походы с побережья Индостана на Цейлон. А в палийской литературе (княжество Пали существовало в Бенгалии в VIII–X веках) есть рассказ об экспедиции в эту страну, предпринятой героем Виджайей. Корабль Виджайи вмещал семьсот человек, а тот, на котором прибыла его невеста, — восемьсот. Мукерджи относит эту экспедицию к 543 году до н. э. В другом произведении, сообщает Мукерджи, описывается судно, которое направляется на Цейлон. Оно построено из крепких досок, сшитых веревками, имеет высокую мачту с большим парусом, командует им опытный кормчий.

Опытным кормчим, хорошо знакомым с морской астрономией, в буддийской литературе оказывается сам Бодисатва (Будда); от него не отстают и обыкновенные мореходы. Шаг за шагом они освоили путь в Индонезию, создали условия для мирного распространения в этой островной стране своей цивилизации.

В Кеду на Яве высится огромная каменная ступенчатая пирамида. Это всемирно известный буддийский храм Боробудур, восходящий к IX или первой половине VIII века. На нижних террасах храма — рельефы из жизни Будды.

Ряд скульптур повествует о плавании индийской экспедиции на Яву. Скульпторы сумели передать не только величие длительного поединка с водной стихией, но и совершенство технических средств, при помощи которых была достигнута победа в этом поединке. Большие парусно-гребные суда экспедиции производят впечатление прочности и остойчивости, парусное вооружение хорошо приспособлено к условиям плавания в муссонных морях.

Связи Индостана и Индонезии возникли очень давно. Правда, от Цейлона до северной части Суматры нужно пройти в открытом океане почти 800 миль. Но с сентября по апрель северо-восточный муссон благоприятствует такому переходу. Море в эти месяцы большей частью очень бурное, так что воспользоваться муссоном может только умелый и смелый моряк. Но в индийском государстве Калинга, возникшем еще в VIII в. до и. э. в бассейне Ганга, не было недостатка ни в таких моряках, ни в искусных судостроителях.

Первый год яванского летосчисления соответствует 78 году н. э. По преданию, в этом году на остров прибыла многочисленная экспедиция из Калинги. Участники ее поселились на Яве, приобщили ее жителей к своей культуре и ввели новый календарь. Об этом событии напоминают не только великолепные памятники скульптуры, дошедшие до наших дней. Хотя население Явы в обиходе разговаривает по-малайски, языком исторических и политических документов прошлого является занесенный из Индии санскрит.

Экспедиция 78 года не была последним предприятием этого рода. Вероятнее всего, она не была и первой. Но с этого времени мирная индианизация Явы пошла вперед семимильными шагами. Уже в 132 году правитель Явы носил чисто санскритское имя — Деваварман. В январе или феврале этого года Деваварман направил посольство ко двору китайского императора. Следуя утвердившемуся при его дворе обычаю, властитель Поднебесной империи счел подарки данью и даже пытался вручить послам золотую медаль с шелковой лентой как символ своей власти над Явой. После этого яванцы несколько веков воздерживались от дипломатических связей с Китаем, ограничиваясь торговыми.

Характерно, что около этого времени о далекой островной стране стало известно и на Западе. Первые плавания египетских греков к Зондским островам были предприняты непосредственно за экспедицией, прибывшей на Яву из Калииги. В середине II века н. э. великий географ древности Клавдий Птолемей упоминает Яву под ее санскритским названием Явадвипа, которое греки затем переделали в Ябадиу.

Фрагмент карты мира по Птолемею

Когда возникли морские связи между Индией и Китаем? В политико-экономическом трактате древней Индии — «Артхашастре» — упоминаются ленты (очевидно, шелковые), которые вывозились из страны Чина. Чина — древнее название Китая, известное и Клавдию Птолемею и автору «Перипла Эритрейского моря». Это, однако, еще не доказывает существования морского сообщения между страною шелка — Китаем и древней Индией. Шелк мог быть доставлен по суше — через Непал и Тибет.

На помощь историку, как это часто бывает в наиболее сложных случаях, приходит языкознание. Для Птолемея и автора «Перипла» Чиной могло быть только побережье Южного Китая. Слово «Чина» восходит к индийскому названию Китая — «Сина». Посредниками и торговле между долиной Ганга и Южным Китаем были искусные мореходы — индийцы и малайцы, издавна обладавшие отличными судами, прекрасные навигаторы.

Вполне возможно, что в портах Индии, особенно на восточном побережье, эти мореходы в начале нашей эры встречались с греко-египетскими подданными Римской империи. Так или иначе, за несколько десятков лет в Египте узнали о Юго-Восточной Азии, и в частности о Южном Китае, больше, чем за все предшествующие столетия. Географические познания автора «Перипла» фактически не распространялись дальше Малакки, хотя он и слышал о стране Чина. Клавдий Птолемей создавал свою знаменитую «Географию» на полвека позднее. Он широко использовал не дошедшие до нас работы Марина Тирского, которые относятся к 107–114 годам. В поле зрения этих ученых оказалось много стран и городов, совершенно неизвестных дотошному автору «Перипла»: Индонезия, Филиппины, Индокитай…

Птолемей впервые упоминает важный порт Каттигару — вероятно, китайскую гавань в заливе Ханчжо-увань, куда некогда впадал южный рукав реки Янцзы. Во II веке Каттигара занимала важное место в торговле страны шелка с Восточным Средиземноморьем. Автору «Перипла» она была еще неизвестна.

Кризис рабовладельческого хозяйства Римской империи привел к тому, что европейцы перестали принимать участие в судоходстве и морской торговле Индийского океана. Более тысячи лет ими монопольно занимались жители прибрежных стран.

Но это никак не отразилось ни на интенсивности связей между этими странами, ни на географических познаниях народов Востока. Со времени упадка и падения Римской империи и вплоть до наступления Века великих открытий этим народам было известно о нашей планете гораздо больше, чем европейцам.

При всей своей осведомленности географы греко-римского мира так и не узнали об одном из выдающихся достижений мореплавателей Востока, которые установили прямую связь между Индонезией и Мадагаскаром, — может быть потому, что в их время эти контакты только еще налаживались. По своей протяженности, по длительности плавания вдали от берегов данный маршрут не имел себе равных в Индийском океане.

Дети моря

В 1883 году океан вдруг выбросил на юго-восточный берег Мадагаскара огромное количество вулканического пепла. Казалось бы, какое отношение может иметь это событие к истории географических открытий? Самое непосредственное. Оно явилось блестящим подтверждением теории индонезийского происхождения малагасийского народа, который с давних времен населяет Мадагаскар. От Индонезии к юго-восточной части Мадагаскара идет сильное и устойчивое океанское течение. Именно оно принесло массу пепла, выброшенного во время знаменитого извержения вулкана Кракатау. Тем же течением воспользовались некогда предки малагасийцев.

Северная оконечность острова находится к тому же в зоне индо-африканских муссонов, которые уже в глубокой древности позволяли жителям прибрежных областей Индийского океана пересекать его в различных направлениях.

Этнографы находят все новые вещественные доказательства близкого родства между малагасийцами и жителями Индонезии. Однако самым убедительным свидетельством является язык. Сходство между языками малагасийцев и индонезийцев подметили еще мореплаватели XVIII века.

В «пластах» малагасийского языка лингвисты обнаружили своеобразные «вкрапления», состоявшие из очень древних меланезийских и даже полинезийских элементов. По существующей сейчас классификации малагасийский относится к западной группе индонезийских языков, которые принадлежат к малайско-полинезийской семье.

В некоторых районах Мадагаскара и сейчас встречаются лодки с балансиром, подобные тем, на которых предки малагасийцев пересекли океан. На. таких же лодках выходили в Тихий океан полинезийцы. В покорении двух океанов — Тихого и Индийского — участвовали потомки одних и тех же предков.

«У темнокожих, но с прямыми волосами жителей юго-западного побережья в ходу суда с балансирами, типичные для Юго-Восточной Азии и Океании. Эти жители называют себя «везу», что происходит от индонезийского слова «баджао», означающего «дети моря», — пишет французский ученый Фобле.

Естественно возникает вопрос: почему Мадагаскар, расположенный всего в 400 километрах от побережья Восточной Африки, не был заселен аборигенами этого побережья? Дело тут в Мозамбикском течении, в трудностях плавания по бурному проливу, отделяющему огромный остров от материка. Индонезийцам было легче пересечь весь Индийский океан, чем древним африканцам— один Мозамбикский пролив. К тому же первые в совершенстве овладели искусством мореплавания и навигации, у вторых оно еще находилось в зачатке.

К сожалению, не сохранилось никаких документов пли летописей, рассказывающих о переселениях малагасийцев на Мадагаскар. Но в преданиях прямо говорится, что предки их пришли из-за моря, вернее, с северо-востока. Основной поток переселенцев из Юго-Восточной Азии направлялся дальше на юго-восток, но от него вполне могли отделиться ручейки, взявшие направление на юго-запад.

Малагасийские ученые А. Рацимаманги и Р. Рабеманандзара составили приблизительную хронологическую таблицу заселения их родного острова. Приведем эту таблицу (в несколько сокращенном виде).

Заселение индонезийцами Мадагаскара во многом напоминает освоение их полинезийскими родичами Новой Зеландии. Началось оно с одиссей отдельных мореплавателей, унесенных в океан течениями и ветрами. Но в нашу эру, несомненно, происходило организованное переселение, основанное на достаточно четких географических представлениях. В IX веке, например, на Мадагаскар переселилось большое число индуизи-рованных малайцев во главе с вождем Рамини.

К этому времени в Индонезии создались довольно сильные «империи моря» со столицами на юго-восточном побережье Суматры. Они контролировали большую часть торговых путей через Индийский океан. Весьма важную роль играл портовый город Палембанг, центр царства Шри Виджайя, особенно выдвинувшийся в VII веке. В X веке в Палембанг перенесли свою столицу владыки Явы, носившие титул махараджей.

В XI веке связи между Индонезией и Мадагаскаром имели вполне устойчивый характер: аль-Идриси сообщал, что жители островов Забаг (Индонезия) ходят в страну зинджей (восточное побережье Африки) на больших и малых кораблях и ведут с их помощью торговлю. «И они понимают язык друг друга». Тот же автор указывает: «Жители Комра (Мадагаскара, — Авт.) и купцы из страны махараджи приезжают к ним (жителям Софалы. — Авт.); они их хорошо принимают и торгуют с ними».

Из этих двух сообщений можно сделать вывод, что малагасийцы долго не теряли связи со страной своих предков, но сами не предпринимали далеких морских походов. Это можно объяснить тем, что освоение такого огромного острова, как Мадагаскар, потребовало от них еще больших усилий, чем заселение Новой Зеландии от полинезийцев.

Некоторое время, однако, у них был и торговый и военный флот. Арабский писатель XIII века Ибн аль-Муджавир Дамасский посвятил одну из глав своей хроники судьбам Адена. Он сообщает, что после падения царства фараонов окружающая местность пришла в запустение, на месте некогда цветущего порта поселились рыбаки. Былое значение Адену вернули жители Мадагаскара, то есть малагасийцы, которые впоследствии, однако, вымерли.

Это известие надо, вероятно, понимать в том смысле, что со временем малагасийцы перестали ходить в Юго-Западную Аравию. Созданное ими поселение не могло долго сохранять свою самобытность, жители его, надо думать, смешались с аборигенами.

Ко времени западноевропейской колонизации Мадагаскара малагасийцы, подобно маори Новой Зеландии, не утратили окончательно традиций и навыков мореходства: еще в XIX веке они регулярно совершали плавания к берегам близлежащих Коморских островов.

Хотя об открытии и заселении малайцами Мадагаскара не сохранилось письменных известий, этот подвиг не прошел бесследно в истории географической пауки. Остров был хорошо известен арабским ученым Средневековья. Из европейцев первым узнал о нем, очевидно, Марко Поло. Описанный им остров Магагар иногда отождествляют с Мадагаскаром.

С установлением сообщения между Индонезией и великим африканским островом как бы замкнулось кольцо муссонных путей, окаймляющих северную и центральную часть Индийского океана.

Вместе с тем продолжали расширяться торговые и культурные связи народов этого бассейна с их соседями на Востоке.

Индийские суда доставляют все больше купцов, переселенцев, миссионеров к берегам многих стран Юго-Восточной Азии. В Индонезии, Бирме, Индокитае в результате их мирного проникновения образуются гак называемые индуизированные государства. В развитии географических представлений они играют туже роль, что и эллинистические.

В раннем средневековье порты Южного Китая принимали неизмеримо больше гостей из Индоокеанского бассейна, чем в древние века. Для индийских купцов посещение этих портов становится делом настолько обычным, что вместе с ними зачастую отправляются и люди весьма далекие от мореплавания, например проповедники буддизма. Один из наиболее выдающихся миссионеров, Бодхидхарма, сын южноиндийского царя, в 526 году совершил морское путешествие в Китай, уже находясь в преклонном возрасте. В то время в одном только китайском городе Лояне проживало свыше трех тысяч индийских монахов и десять тысяч индийских семейств. Из Китая Бодхидхарма направился в Японию, оттуда вернулся в Китай. Там он и умер.

Народы Востока накопили, а затем передали европейцам огромное количество сведений об Индийском океане и прилегающей к нему части Тихого. Впоследствии в океанской торговле, судоходстве и связанном с ними накоплении географических знаний стали участвовать те народы, которые в древности почти не отрывались от родных берегов.

Около полувека — приблизительно с 526 по 570 год — главным посредником в торговле между Средиземноморьем и странами Индоокеанского бассейна было царство Аксум в Эфиопии. В это время государи Аксума правили также Юго-Западной Аравией. Примерно в начале этого периода в Адулисе — главном порте Аксума, расположенном на Красном море, — побывал александрийский купец Козьма. В дальнейшем он постригся в монахи и написал труд «Христианская топография». Это произведение, во многом наивное и проникнутое религиозными предрассудками, представляет большой интерес благодаря описанию плаваний в далекие страны — Индию, Цейлон, Восточную Африку. Некоторые ученые считают, что Козьма, прозванный Индикопловом, сам в этих странах не бывал, а писал понаслышке. Но конкретность его описаний и сообщаемых подробностей свидетельствует об ином.

Адулис был не просто перевалочным пунктом для индийских, цейлонских и китайских товаров, направлявшихся этим путем в Византию. Он являлся, как мы сказали бы теперь, «портом приписки» многочисленного торгового флота Аксума. В 525 году эфиопский царь Эла-Ашбеха реквизировал семьдесят торговых судов, чтобы перебросить свою армию в Южную Аравию, где началось восстание против иноземного владычества. Из этих судов девять совершали регулярные рейсы в Индию и на Цейлон и обратно.

Возродившаяся персидская держава, создавшая могучий флот, изгнала аксумитов из Аравии и положила конец заморской торговле древней Эфиопии. В распре между правителями Персии и Аксума немалое значение имела борьба за китайский шелк-сырец. Союзница Аксума — Византия — стремилась получать его с Цейлона через Адулис, персидские государи, естественно, были заинтересованы в том, чтобы шелк поступал через подвластные им земли.

История взаимоотношений Аксума, Византии, Персии и Юго-Западной Аравии в V–VI веках показывает, что торговые связи между странами Индоокеанского бассейна и Восточным Средиземноморьем продолжали развиваться и после падения Западноримской империи. Политика правительств великих держав того времени основывалась на достаточно четких географических представлениях.

В VII веке складывается новая мировая держава — Арабский халифат. Арабское владычество распространяется и на Египет и Персию.

Развитие арабской государственности, расцвет арабской культуры благотворно отразились на судоходстве и морской торговле в Индийском океане. С завоеванием арабами Ирана роль гаваней Персидского залива в этой торговле возросла.

В IX–X веках среди портов на восточном берегу Персидского залива особенно выделялся Сираф, но он был разрушен землетрясением 977 года. Его место занял древний город Хормуз, расположенный южнее. Особенно возвысился Хормуз в XIV–XV веках, когда он стал важнейшим центром международной торговли, тесно связанным с Индией и Китаем. Выгруженные здесь товары по караванным дорогам направлялись в Западную Азию и Южную Европу.

Люди многих народов встречали в этом порту купцов из самых далеких стран, прибывших как по суше, так и морем.

«Хормуз — великая пристань. Люди всего света бывают в нем, есть здесь и всякий товар. Все, что на свете родится, то в Хормузе есть», — писал в XV веке Афанасий Никитин.

Из описания персидского историка ас-Самарканди, побывавшего в Хормузе в том же, XV столетии, видно, как далеко простирались морские связи Хормуза: «Жители океанских прибрежий прибывают сюда из Китая, Явы, Бенгалии, Цейлона, подветренных областей (к востоку от мыса Коморин в Индии), Тенассерима, Сокотры, Бенгалии, Мальдивских островов, из пределов Малабара, из Абиссинии, из Занзибара, портов Виджайянагара, Кальбарга, Гуджерата, Камбайи (Индия) и побережий Аравии, простирающихся до Адена, Джедды, Йанбуа. Они доставляют в Хормуз все драгоценное и редкое, чьей красоте способствуют солнце, луна и дожди и что может быть перевезено морем. Путешественники стекаются сюда со всех стран и взамен привозимых ими товаров могут, не прибегая к усилиям и длительным поискам, достать себе все желаемое».

На арабском берегу Персидского залива в X веке процветал оманский порт Сухар. Затем он уступил свое значение Маскату. На берегу общего русла Тигра и Евфрата в VII веке арабы заложили Басру — опорный пункт их владычества в Южной Месопотамии. Наконец, сама столица халифата — блистательный Багдад, заложенный в 762 году на берегах Тигра, — была портом шести морей и двух океанов, к которым имела выход арабская держава. Полноводные реки Ирака и связывавшая их сеть каналов были удобны для судоходства. Основатель Багдада халиф аль-Мансур считал, что благодаря Тигру между этим городом и Китаем не существует преград.

С перенесением столицы халифата в Багдад намного возросла роль покоренных персов в этом государстве. Достижения персидского судоходства органически соединяются с успехами арабского. И это находит отражение не только в исторических хрониках, но и в художественной литературе, составлявших тогда единое целое.

Народ синдбадов

Арабский купеческий корабль

«Во время одной из своих поездок в Страну золота (Индонезия. — Авт.) капитан Исмаилуйя приблизился к суше недалеко от Алмери (северная часть острова Суматра. — Авт.), так как ему понадобилось остановить корабль, который получил повреждение. Когда моряки бросили большой якорь, судно по никому не известной причине продолжало плыть дальше. «Спустись по якорному канату и узнай, в чем дело!» — приказал Исмаилуйя водолазу. Но водолаз, прежде чем нырнуть, заглянул в глубину и увидел, что якорь зажат между клешнями рака, который, играя им, тащит корабль. Матросы стали кричать и кидать в воду камни; наконец они вытянули якорь и бросили его в другом месте».

Как похожа эта сказка, родившаяся на берегах Индийского океана, на океанийский миф о гигантском моллюске, поглощающем суда со всей их командой! Оба сказания отражают, хотя и в фантастической форме, бесчисленные трудности и опасности, с которыми сталкивались моряки древности. И, конечно, такие сказания могли возникнуть только у народов-мореходов.

Удивительную историю о судах, чуть не ставших жертвами чудовищного рака, еще в X веке поведал в своей книге «Чудеса Индии» Бузург ибн Шахрияр.

Автор был капитаном и включил в книгу рассказы, слышанные от других моряков.

Таких моряков, ходивших за два, три, а то и больше морей в Индию, Китай, Индонезию, Восточную Африку, было очень легко встретить в прибрежных городах Персидского залива. Города с их арабо-персидским купечеством держали в то время в своих руках всю морскую торговлю огромного государства халифов. Они были посредниками между Европой и странами Индоокеанского бассейна.

В одном таком городе в Южной Месопотамии, или Западном Иране, и жил Бузург ибн Шахрияр. Родился он в начале X века в Хормузе, работу над книгой завершил около 960 года, писал по-арабски. Сам он участвовал, видимо, только в каботажных плаваниях, но водил дружбу с теми, кто бесстрашно пускался в открытое море, пересекал безбрежный океан.

И сам Бузург ибн Шахрияр и его информаторы были далеки от книжной науки. И хотя в IX–X веках в халифате вышло много географических трудов, эти люди вряд ли их читали.

Тем интереснее географические данные, которые можно извлечь из совершенно фантастических историй, рассказанных Бузург ибн Шахрияром. По романам Жюля Верна, не выезжавшего из родного города, можно судить о географических познаниях европейцев второй половины XIX века; по книге Бузург ибн Шахрияра, который в представлении своих друзей — капитанов дальнего плавания тоже был «домоседом», можно составить мнение о знаниях жителей халифата.

Маршруты арабских мореходов в западной части Индоокеанского бассейна

В IX–X веках в Гуанчжоу (Кантон) существовала постоянная фактория мусульманских купцов. Друзья Бузург ибн Шахрияра ходили туда из портов Персидского залива. Повествователь узнал от них о тогдашней столице Китая — нынешнем городе Сиани и о великой реке Янцзы. Частыми гостями были они и на Индокитайском полуострове. Моряки рассказывали о государстве Кхмер (Камбоджа), о побережье Сиамского залива и особенно много о Стране золота (так называли арабы западную часть Индокитая и острова Малайского архипелага). С этим районом и особенно с входившей в его состав частью Индонезии они были знакомы особенно хорошо. У них были свои названия для острова Суматра и отдельно — для северной его части и даже для долины реки Ангкола в центральной части острова. Упоминают они и остров Ява.

Эти капитаны, или кормчие, не раз водили суда в различные порты Индии и Цейлона, где купцы из халифата также имели свои фактории.

Они звали Страной перца западный берег полуострова Индостан, Барианским морем — часть Аравийского моря, омывающего это побережье, морем Серендибских заливов — Полкский пролив и Манарский залив между Цейлоном и Индией, рекой Михран — полноводный Инд, Херкендом — Бенгальский залив.

А сколько упомянуто в «Чудесах Индии» островов, даже таких, которые мало кому известны и в наше время (нынешний Кундур к югу от Малакки, Балай — островок в районе Сингапура, Ниас — к западу от Суматры).

Несколько хуже, чем побережье Южной Азии и Индостана, но все же основательно моряки с Персидского залива изучили берег Восточной Африки, особенно напротив острова Мадагаскар.

Герои рассказов Бузург ибн Шахрияра — преимущественно его земляки, но они сплошь и рядом оказывались на одном судне с уроженцами различных стран Азии и даже с арабами Пиренейского полуострова.

Несмотря на постоянно действующего помощника — муссоны, установление регулярного судоходства через океан было само по себе великим подвигом. А поддержание его на утлых деревянных судах, сшитых волокнами кокосовой пальмы, требовало постоянного героизма.

Сколь бы фантастическими ни были рассказы Бузург ибн Шахрияра, описания кораблекрушений всегда изобилуют реалистическими деталями.

Это относится и к приключениям Синдбада-морехода из «Тысячи и одной ночи». По этой сказке отчасти можно составить себе представление о географическом кругозоре арабов, о заморских странах, где побывал багдадский купец Синдбад. Но когда морская пучина грозит снова и снова поглотить героя, в памяти возникают эпизоды из практики других народов, других веков.

«Я… погрузился в море вместе с теми, кто погрузился, но Аллах великий спас меня и сохранил от потопления и послал мне большое деревянное корыто, из тех, в которых люди стирали. И я схватился за корыто, и сел на него верхом, ради сладости жизни, и отталкивался ногами, как веслами, и волны играли со мной, бросая меня направо и налево… И пришла ночь, и я был в таком положении и провел таким образом один день и одну ночь, и ветер и волны помогли мне, и корыто пристало к высокому острову…»

История с плаванием в корыте кажется совершенно неправдоподобной, но такой случай действительно произошел тысячу лет спустя. В 1881 году англичанка Мэри Уотсон с грудным ребенком и слугой-китайцем совершила вынужденное путешествие по морю в железной бадье для варки морских огурцов. На этом удивительном судне она прошла в районе Большого барьерного рифа 42 мили.

Практика дальних океанских плаваний породила и морскую науку. До нас почти не дошли имена и факты из жизни выдающихся мореплавателей Востока, основоположников этой науки. А тех, о которых сохранились отдельные известия, исследователи именуют то арабами, то персами в зависимости от собственных пристрастий.

По-видимому, наиболее правильно говорить об арабо-персидском мореплавании средних веков, не забывая при этом и роли индийцев. Так, в 1009–1010 годах кормчий Хавашир ибн Юсуф ходил по океану на судне одного индийца. Этот кормчий вместе с Ахмадом ибн Табрувайхи и Ахмадом ибн Мухаммедом составили описание берега Индийского океана к востоку от мыса Кумари (южная оконечность Индии). Он уделил внимание и Южному Китаю.

Продолжателями их дела в XII веке явились трое сирафских кормчих: Мухаммед ибн Шазан, Сахл ибн Абан и Лайс ибн Кахлан, прозванные «львами моря». Они составили морской справочник, переписанный в 1184–1185 годах внуком одного из авторов.

Их современником был Ахмед ибн Табруйя, сочинение которого высоко ценил корифей морской науки XV века Ахмад ибн Маджид. Он принадлежал к династии кормчих рода ан-Наджди, обосновавшегося, видимо, в Омане. Из этого рода происходил Мухаммед ибн Амр, живший в XIV веке. Он составил свод правил навигации в Красном море. Его сын Маджид ибн Мухаммед в начале XV века создал «Хиджазскую поэму». Это необычайно полное описание Красного моря дошло до нас в обработке внука Мухаммеда — Ахмада ибн Маджида.

Мореплаватели, выходившие из портов Персидского залива, расширили в средние века представления древних о побережье Восточной Африки. Когда этих берегов достигли португальские мореплаватели, они были поражены красотой и богатством торговых городов, протянувшихся от нынешнего Сомали до Мозамбика. Эти города были вызваны к жизни муссонами — попутными ветрами международной торговли в Индийском океане.

Города суахили

Хроника Пате

Начиная с VII–VIII веков в Восточной Африке сложился из отдельных племен народ суахили, который населяет сейчас узкую береговую полосу в Кении и материковой части Танзании, а также прибрежные острова Занзибар, Пемба, Мафия и др. Торговые города, созданные народом суахили, обменивались товарами и достижениями культуры с другими странами, прилегающими к Индийскому океану. У малагасийцев с Мадагаскара они научились строить суда с балансиром.

Частыми гостями в городах Восточной Африки были арабские, персидские и индийские купцы. Некоторые оставались здесь навсегда, женились на местных женщинах. Персидская и особенно арабская культура оказали большое влияние на народ суахили, но он продолжал пользоваться и в быту и в литературе родным языком, несмотря на большое количество заимствований из арабского.

Арабский путешественник аль-Масуди, живший в X веке, побывал на острове Занзибар. Он рассказал о существовании в Восточной Африке государства зинджей.

В дальнейшем, в результате развития феодальных отношений, это государство распалось. Но народ суахили остался единым, хотя его страна и оказалась раздробленной на множество мелких, враждовавших между собой царств. Царством нередко оказывался один портовый город с его окрестностями. В этом отношении государства суахили напоминали приморские республики Италии.

В XIV–XV веках через порты Восточной Африки вывозили не только ценные породы дерева, душистые смолы и слоновую кость, как это было в древности. Все более видное место в африканской торговле стали занимать золото и особенно железо, добывавшиеся в глубине материка. Через Софалу африканское железо, славившееся высокими качествами, доставлялось в далекую Индию. Там его перерабатывали в сталь, из которой в Иране и арабских странах изготовляли знаменитые дамасские клинки.

Богатство городов Восточной Африки зиждилось на морской торговле. Их жители учились мореходству у арабов и малагасийцев. Особенно тесные отношения существовали у суахили с арабами. Разделить культуры «тих народов практически невозможно. Поэтому можно говорить об арабо-суахилийском судоходстве и морской торговле в Индийском океане. В этом творческом содружестве арабы выступают в роли учителей и наставников, но не следует думать, что суахили из века в век оставались только учениками.

В летописи одного из городов-государств Восточной Африки — Пате — говорится о царе, который правил в конце XIV и начале XV века и покровительствовал торговле и мореплаванию. Он приучал своих подданных к дальним путешествиям, посылал их торговать в Индию. Сын его достиг острова, богатого серебром (возможно, Цейлона). Этого морехода звали Мкуу, что на языке суахили означает «вождь».

Жираф едет к императору

В 1415 году правитель города-государства Малинди направил в Китай морским путем посольство. Послы благополучно прибыли ко двору китайского императора и доставили «Сыну Неба» необычный подарок — живого жирафа. О животном с длинной шеей китайцы знали и раньше. У них даже возникло сказание о том, что, когда в их стране будет царствовать особенно добрый и благородный император, боги пришлют в Китай жирафа.

Легко представить себе, как обрадовался император Чэн-цзу, когда это пророчество сбылось. Он-то всегда считал себя необыкновенно благородным и добродетельным, но не все подданные разделяли его мнение. Император сам вышел встречать торжественную процессию, в которой шествовал жираф.

Церемониальным маршем дело не ограничилось, за ним начались переговоры. Они побудили императора Китая принять важное решение: мореплаватель Чжэн Хэ получил приказ готовиться к экспедиции в Восточную Африку.

Грандиозные экспедиции Чжэн Хэ явились как бы итогом многовекового развития китайского мореплавания, судостроения и навигационного искусства.

Отдавая должное этим достижениям, нужно заметить, что ни Чжэн Хэ, ни тем более его предшественники не были первооткрывателями, не прокладывали океанских и морских путей: они шли по следам арабов и персов, индийцев и малайцев, издавна посещавших Южный Китай и его главный порт Гуанчжоу (Кантон). Китайцы же поздно вышли в открытый океан.

Средневековый китайский военный корабль

Правда, в исторической литературе Запада и Востока долгое время держалось мнение, будто китайцы издревле совершали дальние плавания на своих судах: еще до нашей эры посещали Индию, а начиная с VII века или даже раньше бывали в портах Персидского залива, а затем и Восточной Африки.

В 1969 году советский китаевед В. А. Вельгус опубликовал исследование, в котором показал, что до XI века таких плаваний не было вообще, а морскую торговлю с Китаем, существовавшую до XI века, поддерживали иностранные суда. Этот простой, казалось бы, вывод потребовал углубленного анализа, исторического и лингвистического. Выяснилось, например, что слово «бо», которым с III века китайцы называли большие мореходные суда, обозначало иностранные корабли.

В V–VI веках это были преимущественно индийские и цейлонские корабли. В VII веке их сменили малайские (индокитайские и индонезийские). С VIII века морское сообщение с Китаем поддерживали в основном персы, а затем арабы.

Но как быть с известием арабского географа аль-Масуди, который определенно упоминает о «кораблях Китая»? В его время (до 947 года) они приходили в гавани на обоих берегах Персидского залива.

Что ж, и этому упоминанию можно найти вполне логичное объяснение. Поскольку нет других свидетельств о плаваниях китайских судов в Персидский залив до XI века, значит, «корабли Китая» — это просто суда, отплывавшие из китайских портов. При жизни аль-Масуди речь могла идти об арабо-персидских купеческих кораблях.

Нет ли тут, однако, натяжки? На этот вопрос дает ответ морская терминология не только средневековья, но и древности и нового времени. В Библии мореходные суда, совершающие дальние плавания, именуются «таршишскими». Но это вовсе не значит, что они принадлежали жителям Тартесса (Таршиша) — юга Испании. То были корабли финикийских купцов, ходившие, в частности, и в Тартесс. В XIX веке «чайными» (китайскими) клипперами именовались быстроходные парусники, поддерживавшие торговое сообщение между США и Китаем. Напомним и о том, что в книге «Чудеса Индии» «капитаном Китая» именуется моряк с побережья Персидского залива.

Почему же древний и средневековый Китай с его высокой материальной и духовной культурой столь долго отставал в мореходстве от других стран Азии? Общий уровень цивилизации и даже благоприятное географическое положение еще не определяют развитие мореходства. Северная Европа долгое время была отсталой окраиной материка. Но до наступления Века великих открытий во всей Европе не было моряков, которые могли бы сравниться с викингами — первооткрывателями Гренландии и Северной Америки.

Огромное влияние на заморскую торговлю и судоходство всегда оказывала правительственная политика. А политика китайских властей на протяжении многих веков благоприятствовала иностранным купцам и всячески тормозила внешнюю торговлю и мореплавание китайцев. Сначала чиновники, а затем императоры присвоили монополию торговли дорогостоящими импортными товарами.

Судостроение в Китае издавна стояло на высоком уровне, но правительство было заинтересовано только в речных судах и военных кораблях. Что же касается мореходных торговых судов, то, например, в 598 году император приказал отобрать у населения Южного Китая все большие джонки длиною свыше 9 метров. Повелитель Поднебесной империи считал, что в развитии мореходства в конечном итоге проявлялись негодные нравы, исстари присущие жителям этой части его владений.

Препятствуя развитию торгового мореплавания, китайское правительство заботилось, видимо, не только о своих фискальных интересах, но и о скорейшей ассимиляции аборигенов юга Китая. Так, племена юе, обитавшие в этой части страны и специально упомянутые в императорском указе, издавна являлись искусными мореплавателями и судостроителями. Племена этой группы обитали в прибрежных районах Юго-Восточной Азии и за пределами Китая. Овладев югом нынешнего Китая, ханьские императоры стремились, очевидно, порвать связи между подчиненными ими племенами юе и их зарубежными родичами. Этим, вероятно, объясняется, что, хотя торговая миссия народа юе побывала в стране Хуанчжи (Индия) еще во II–I веках до н. э., после завоевания юга Китая ханьцами такие плавания не повторялись на протяжении многих веков.

Реакционная политика властителей Китая помешала народам этой страны своевременно внести свой вклад в развитие мореплавания, а значит, и в дело географического изучения приморских стран. Но любознательные китайцы, постоянно соприкасавшиеся с иностранными купцами, все-таки накапливали знания. Труды известного китайского географа Цзя Даня (730–805) до нас не дошли, однако в «Новой истории династии Тан» приведены выдержки из его работы с описанием семи морских и континентальных путей в Корею, Монголию, Центральную Азию и Индию. Седьмой маршрут делится на две части: первая представляет собой описание морского пути из Гуанчжоу в Персидский залив; вторая — из Восточной Африки в тот же залив. Таким образом, уже в VIII веке в поле зрения китайской географии находилась большая часть Индийского океана.

В середине X века в Китае воцарилась сунская династия, объединившая страну. Начался длительный период расцвета внешней торговли и мореплавания. Он продолжался до первой половины XV века, когда реакция нанесла им смертельный удар.

О том, что X век был рубежом в истории китайского мореплавания, говорит, между прочим, тот факт, что именно с этого века начинается триумфальное шествие по морям компаса — великого изобретения китайского народа.

На суше компас появился за добрую тысячу лет до того. Почему же китайцы были столь медлительны в применении собственного изобретения на море? Это можно объяснить только одним — слабым развитием мореходства до X века. Когда же китайцы стали ходить в заморские страны на собственных кораблях, они незамедлительно использовали компас как навигационный инструмент. Арабы, а за ними европейцы потом применили этот инструмент на своих судах.

Немалым достижением было и освоение китайцами морских путей в районе между Малаккой на юге и Кореей на севере, а также между материком и Тайванем через широкий и часто бурный пролив. В первые века нашей эры китайские корабли поддерживали сообщение и с Японией, хотя едва ли можно говорить об открытии ими этого островного государства. Мореплаватели Страны Восходящего Солнца прибыли в Китай уже в 57 году.

Однако пропагандистам великодержавного ханьского шовинизма действительных достижений Китая мало. Они стремятся «доказать», будто Китай являлся морской державой с древнейших времен, а китайские корабли часто посещали западную часть Индийского океана еще до Арабского халифата. Вместе с тем в их сочинениях третируются древние насельники прибрежной части Китая, действительно искусные мореходы. Так, современный китайский историк Чжан Сюань в книге «Мореходство в древнем Китае» презрительно именует этих мореходов «варварами». Само собой разумеется, что к предкам ханьцев он таких эпитетов не применяет.

Любые географические сведения, содержащиеся в трудах древних и средневековых китайских авторов, Чжан Сюань рассматривает как доказательство широкого развития собственно китайского мореходства, хотя никаких указаний на этот счет в названных трудах нет.

Для аргументации Чжан Сюаня особенно характерно следующее место: «В последние годы правления династии Восточная Цзинь (приблизительно в 411–414 годах. — Авт.) один из известнейших китайских путешественников — Фа Сянь — совершил морской переезд, возвращаясь из Индии на родину, и сделал очень точные и живые записи об этом, дошедшие до нас в книге «Фа Сянь чжуань» («Биография Фа Сяня»). Фа Сянь пишет в ней о том, что свое путешествие он осуществил с караваном «крупных купеческих кораблей», на каждом из которых могло поместиться около двухсот человек».

Все так: Фа Сянь и в Индии побывал, и на большом корабле плавал, и очень точные и живые записи о своем путешествии оставил. Но именно эти записи и доказывают, что в то время китайские суда ни в Индию, ни на Цейлон не ходили, да едва ли достигали и островов Ява и Суматра, через которые Фа Сянь вернулся на родину.

Корабль, на котором он плыл домой, явно был для него иностранным, и всего вероятнее, что Фа Сянь оказался единственным китайцем среди находившихся на нем моряков и купцов.

Из-за тяжелых метеорологических условий это судно не смогло завершить плавание из Индонезии в Гуанчжоу за обычные пятьдесят дней. Поэтому на семидесятый день корабль взял курс на северо-запад, чтобы все-таки достигнуть Китая. Это ему удалось, но судно зашло в незнакомую бухту. На берег был высажен отряд, который, захватив несколько охотившихся китайцев, доставил их на борт к Фа Сяню: сами корабельщики с китайцами сговориться не могли — потребовался переводчик.

Все это не значит, однако, что китайские мореплаватели ничем не обогатили географическую науку, притом не только в своей стране, но и за ее пределами. Арабские мореходы, по-видимому, не заходили дальше Южного Китая. Но на карте великого арабского географа аль-Идриси имеется, например, обширный полуостров, который автор именует «островом Гиацинтов». Это, очевидно, Ляодунский полуостров в Желтом море, которого не достиг ни один арабский мореплаватель. К востоку от него — в Восточном океане— расположены острова Сила и Ваквак. Они были известны аль-Масуди еще за два века до аль-Идриси. Теперь установлено, что Ваквак — это Япония, а Сила — не остров, а Корейский полуостров.

Сведения о Желтом море и прилегающих к нему странах, конечно, были собраны китайскими мореходами. Пройдя через много рук, они, хотя и в искаженном виде, попали в рукописи и на карты арабских географов. Китайская же географическая наука долгое время питалась данными арабов о странах Индоокеанского и Средиземноморского бассейнов.

В XII веке в Китае появился географический труд «Обозрение варварских народов». Автор его Чжаэ Жу-гуа служил торговым инспектором в морском порту. Он описал не только известные китайцам заморские страны, но и мусульманские государства Средиземноморья и Восточной Африки, где китайцы тогда не бывали.

Из века в век народы Востока узнавали все больше о бассейне Индийского океана и прилегающих к нему морях. И не только узнавали, но и фиксировали, систематизировали свои познания, создавая передовую морскую науку. Высшей точки своего развития эта наука достигла в конце XV века в трудах Ахмада ибн Маджида — современника вторжения португальских колонизаторов в страны Индийского океана. Море-плавание арабов и других прибрежных народов западной части этого океана было подорвано пришельцами, сумевшими использовать их познания.

Китайская трагедия

Подобная участь постигла и судоходство Китая, для которого XV век также был веком наибольшего расцвета.

По приказу китайского императора в 1416 году выдающийся флотоводец Чжэн Хэ вышел в плавание к берегам Восточной Африки. Это была пятая экспедиция Чжэн Хэ на запад.

Его походы были призваны открыть для китайской торговли всю известную часть Индоокеанского бассейна. Экспедиции снаряжались с невиданным размахом. Уже в первой из них участвовало около двадцати восьми тысяч человек, число кораблей превышало шестьдесят. На верфях Южного Китая судостроители спускали на воду гиганты, которые достигали 142 метров в длину и 57 метров в ширину..

За тридцать лет Чжэн Хэ совершил семь плаваний. Он побывал, притом неоднократно, в портах Индокитая, Малакки, Индонезии, Цейлона, Индии, Персидского залива, Восточной Африки.

Чжэн Хэ и его соратники, очевидно, пользовались знаниями и навыками арабских, индийских, малайских кормчих, но их семь экспедиций имели непреходящее значение для развития географической науки в Китае. Труды участников экспедиций — Ма Хуаня и Фэй Синя — содержат описание сорока стран Азии и Африки, причем составленное не понаслышке, а на основе личных впечатлений. Чжэн Хэ составил также мореходные карты и лоции, которыми пользовались китайские кормчие.

Нетрудно представить, как много могли бы сделать эти кормчие для дальнейшего исследования морей, если бы Китай продолжал развиваться в том же направлении, что и в первые десятилетия XV века. Но уже при жизни Чжэн Хэ феодальная реакция выступила против активного участия Китая в международной морской торговле и морских экспедициях. Дело дошло до административных запретов отправки судов в дальние плавания, а позднее и до такого преступного акта, как уничтожение в государственном архиве документов экспедиций Чжэн Хэ.

Уже к семидесятым годам XV века Китай перестал быть морской державой и даже вывоз товаров из южных гаваней осуществлялся на арабских, индийских и яванских судах.

Полная победа китайских реакционеров над сторонниками развития мореплавания и международной торговли оказала самое пагубное влияние на дальнейшую историю Китая и впоследствии пошла на пользу западноевропейским колонизаторам.

Самоизоляция императорского Китая, отказ его от сотрудничества с другими народами нанесли значительный ущерб развитию географических исследований.

Борьба между сторонниками и противниками развития судостроения и заморской торговли развернулась и в нашей стране при Петре I. В этой борьбе взяли верх силы прогресса. Благодаря этому русский народ даже в условиях феодально-крепостнического строя смог внести важнейший вклад в исследование морей, омывающих Северо-Восточную Азию. Несмотря на близость Китая к этому географическому району, жители Поднебесной империи остались непричастны к исследованиям бассейнов Охотского и Японского морей.

«О если бы я знал!»

Много веков Пиренейский полуостров опустошали кровавые разрушительные войны между испанскими и португальскими христианами, с одной стороны, и мусульманами — арабами и берберами — с другой.

Однако эти войны не могли полностью свести на нет торговый и культурный обмен между различными народами. Долгое время арабо-берберская цивилизация стояла выше испано-португальской. Герои реконкисты и будущие конкистадоры во многом были учениками своих ожесточенных врагов.

Мусульманские государства Пиренейского полуострова поддерживали связи с отдаленными странами Востока уже в раннем средневековье, когда у их христианских соседей мореплавание находилось еще в зародыше.

В арабской классификации наук география была неразрывно связана с астрономией. Математическая, или астрономическая, география возникла у арабов в конце VIII — начале IX века и, естественно, оказала большое влияние на навигационное искусство. Труды ученых, работающих в этой области, проникали на христианский Запад, несмотря на непрекращающиеся войны. Не случайно в европейскую морскую терминологию вошло свыше шестидесяти арабских названий небесных светил. Накопление астрономических знаний способствовало приближению Века великих открытий.

Средние века не были «эпохой мрака», как их нередко называют на Западе. Задолго до того как над Европой занялась заря Возрождения, пытливые умы стремились изучить и усвоить, а значит, и умножить славное наследие древних. На протяжении столетий они знакомились с ним преимущественно через посредство арабов. Арабы же восприняли его при содействии прежде всего сирийцев — своих предшественников в области научной географии.

Наследие древних в основном состояло из научной литературы на латинском и греческом языках. Но в арабской астрономической географии есть и более ранний «культурный пласт»: мудрость индо-персидского мира, а если говорить о собственно математике, то и Вавилона.

Арабская географическая наука непрерывно развивалась на протяжении столетий, одни представления сменяли в ней другие, но неизменным оставался один из ее принципов: счет меридианов с востока и идея купола земли. Купол этот — точка пересечения экватора и меридиана, проходящего через центр обитаемой земли.

У индийцев счет географических долгот начинался от «купола», то есть меридиана, проходящего через город Уджайн в Центральной Индии, где находилась известная обсерватория. Со временем Уджайн стал называться Арин, а купол земли — куполом Арина. Постепенно Арин получил значение центра вообще.

Под новым названием он стал широко известен в средневековой Европе. Эту идею восприняли выдающиеся умы XI–XIII веков: Абеляр из Бата, Герард Кремонский, Роджер Бэкон, Альберт Великий. Каждый из них чем-либо способствовал географическим открытиям будущего, но несравненно больше сделал Петр из Айи, архиепископ Камбре (1330–1420). Его трактат «Картина мира», изданный (посмертно) в восьмидесятых годах XV века, был одним из источников, вдохновивших Христофора Колумба. Заметки великого мореплавателя на списке труда Петра из Айи показывают, что идея купола Арина вызвала у Колумба мысль о грушевидной форме земли. Он пришел также к выводу, что в западной полусфере, напротив «купола», должен был находиться другой центр. Все это явилось для Колумба лишним доказательством возможности достигнуть Восточной Азии западным путем.

Таким образом, арабская географическая теория сыграла известную роль в открытии Нового Света.

Немалое влияние оказали на Колумба и другие теории арабов. Научные положения, о которых пойдет речь ниже, восходят к греко-римскому миру. Герой одной из сказок «Тысячи и одной ночи» халиф Харун ар-Рашид совершил подвиг куда более удивительный, чем все описанное в этой книге: он воскресил античную науку. Этот халиф, правивший в 786–809 годах, основал в Багдаде «Дом знания» — переводческую коллегию с библиотекой при ней. Халиф аль-Мамун (813–833) расширил деятельность этого учреждения и даже посылал его сотрудников в Византию за греческими рукописями.

Благодаря «Дому знания» арабы за несколько десятилетий познакомились (в переводах с сирийского) с важнейшими научными произведениями, написанными на греческом языке.

Для астрономии и географии наибольшее значение имел перевод трудов Марина Тирского и Клавдия Птолемея. К произведениям Птолемея арабы относились с особым уважением. Недаром от них его астрономический трактат в тринадцати книгах с таблицами стал известен Европе в IX веке под названием «Альмагест». А слово это восходит к греческому эпитету «величайшая» (книга).

Прошло три века, и Герард Кремонский перевел «Альмагест» с арабского на латынь — язык науки средневековой Европы.

Во второй половине XII века Герард Кремонский перевел на латынь «толедские» астрономические таблицы и комментарий к ним, написанный изобретателем усовершенствованной астролябии видным астрономом аз-Заркали (в средневековой Европе его называли Арзахель).

Аз-Заркали начал свою деятельность как простой гравер. Он не получил систематического образования, по все же сумел стать крупнейшим ученым. Большую часть жизни он провел в Толедо — научном центре арабской Испании, где, очевидно, Герард Кремонский и познакомился с астрономическими таблицами и комментариями к ним.

Другой труд аз-Заркали — трактат об астролябии — оказал исключительное влияние на всю европейскую науку и тогда же был переведен на латинский, еврейский, кастильский и итальянский языки.

Благодаря огромным познаниям Арзахель успешно завершил работу над установлением истинного протяжения Средиземного моря. Он получил результат в 42 градуса, что почти соответствует действительности.

Арабские ученые, естественно, стремились определить величину градуса — от решения этого вопроса зависело определение размеров Земли. В древности такие измерения были произведены Эратосфеном и Птолемеем. При аль-Мамуне арабские астрономы проверили и уточнили их результаты, причем вычислили величину градуса с точностью до километра. Следующее измерение Земли состоялось только в начале XVI века, а потому современники Колумба могли руководствоваться лишь трудами арабских авторов, переведенными на латынь. При этом с ними приключился казус, который может показаться сейчас комическим, но в конечном счете сыграл немалую роль в прогрессе человечества.

«Мамуновское определение градуса в 56²/з мили перешло в Европу, — пишет И. Ю. Крачковский. — Здесь с ним случилось то же, что у сирийцев и арабов с греческим. Западные ученые XIV–XV веков не обращали внимания на несоответствие арабских миль принятым на Западе и часто допускали очень крупные ошибки. Такая ошибка помогла, между прочим, Колумбу открыть Америку: он принял величину градуса в 56²/₃ итальянские мили (миля в эту эпоху была на 384 метра меньше арабской). Таким образом, градус у него оказался меньше арабского на 22 километра и расстояние между берегами Западной Европы и Восточной Азии значительно меньше действительного. Если бы он знал фактическое положение дела, быть может, он и не рискнул бы отправиться через океан на своих судах…»

Да, Колумб ошибся, как ошибались в ту эпоху многие ученые Запада и Востока. Но эта его крупнейшая ошибка привела к величайшему открытию.

Арабские достижения в области астрономии и математической географии оказали влияние и на португальских мореходов. Притом не только в век «толедских» таблиц, но и много позднее.

Одним из подтверждений этого является такой факт. Единицей измерения астрономических расстояний у арабов служил «палец», составлявший 1°36′25″. Название это возникло потому, что, сверяясь с лоцией, арабский кормчий измерял углы между звездами и горизонтом либо посредством приборов, либо с помощью пальцев вытянутой руки. На португальских морских картах XVI века понятие «градус» обозначалось тем же словом «палец».

Путь компаса с его дальневосточной родины в Западную Европу был долог и труден: вражда между феодалами затрудняла общение между народами. Однако он легко прослеживается и во времени и в пространстве. Китайцы уже в III веке до н. э. знали чудесные свойства магнитного железняка. В труде Хань Фэя впервые упоминается компас. Прошло, однако, немало веков, прежде чем прибор этот появился на судах. Во всяком случае, до ученого Чжу Юя, книга которого вышла в 1119 году, никто не сообщал о применении компаса на море. От своего отца — чиновника в Гуанчжоу — Чжу Юй узнал, что местные моряки пользовались компасом уже в 1099–1102 годах.

Судовой компас китайских мореплавателей состоял из намагниченной стрелки, укрепленной в середине чуть более короткой камышинки, которая плавала в сосуде с водой. Прибор давал верные показания даже при самой сильной качке, но из-за плохой оснастки средневековых кораблей кормчим не всегда удавалось придерживаться избранного курса.

Арабские мореплаватели, поддерживавшие постоянные связи с Китаем, использовали компас на своих кораблях. После крестовых походов этот навигационный прибор наряду со многими другими достижениями народов Востока стал известен в Западной Европе, прежде всего в Италии. На Западе возникла даже легенда о том, что компас — итальянское изобретение. Один из спутников Васко да Гамы, первым описавший его путешествие, назвал компас «генуэзской иглой».

Европейские мореплаватели средневековья заимствовали у народов Востока не только навигационные приборы — компас, астролябию, угломерную линейку, квадрант.

Греко-римские суда оснащались прямыми парусами. В средние века моряки Южной (а позднее и Северной) Европы все чаще заменяют прямые паруса косыми.

Нельзя с уверенностью сказать, какому именно народу мир обязан этим важным новшеством. Очевидно, однако, что косое парусное вооружение, позволяющее ходить круто к ветру и лавировать, появилось там, где в этом существовала необходимость. Такая необходимость возникла прежде всего в Индийском океане, где дуют устойчивые ветры — муссоны.

Изображения судов с косыми парусами можно найти на многих исторических памятниках Индии и Индонезии. Но наибольшую приверженность к ним выказали арабы. Они пользуются косыми парусами и сейчас.

Почему же парус, занесенный в Европу арабами и там несколько видоизмененный, именуется латинским? Интересные соображения по этому поводу высказал западногерманский ученый Отто Хефер. Мореходы Северной Европы называли итальянцев, испанцев и португальцев «латинянами». А так как арабский парус распространился на север нашего материка из стран, населенных этими народами, то он и получил соответствующее наименование. Лингвистический анализ привел Хефера к выводу о том, что название «латинский» могло означать также «парус для использования ветра, дующего сбоку» («латеральный» — «боковой»).

Арабское судно с косым парусом

Косое парусное вооружение оказалось как нельзя более удачным для легких каравелл, на которых пускались в неведомые моря португальские экспедиции XV века. Такие каравеллы были для того времени очень быстроходны, свободно маневрировали, не страшились неблагоприятного ветра. Однако им не хватало остойчивости, при лавировании требовались исключительное внимание со стороны кормчего и слаженность команды, иначе внезапный порыв ветра мог опрокинуть судно.

Вот почему в последней четверти XV века, когда португальцы вышли в открытый океан, у них появился новый вид корабля с новым видом парусного вооружения. Обводы корпуса округлились, «ветровой движитель» состоял теперь из прямых четырехугольных парусов и косых треугольных. Эти корабли были не так быстроходны и, пожалуй, не столь грациозны, как каравеллы прежних лет, но зато плавать на них стало легче и надежнее.

Образцами кораблей нового типа могли служить «Сан-Габриэль» и «Сан-Рафаэль», на которых экспедиция Васко да Гамы открыла морской путь из Европы в Индию. Фок-мачта и грот-мачта (передняя и средняя) на обоих судах несли прямые четырехугольные паруса, бизань-мачта (задняя) — огромный треугольный (косой).

«Ветровой движитель», распахнувший перед европейцами морские ворота Азии, воплотил в себе достижения как Запада, так и Востока.

Арабские мореходы — непосредственные учителя европейцев — почти не выходили в Атлантику. Сохранились, однако, известия об отдельных их плаваниях в этом океане. Аль-Идриси, фундаментальный труд которого был закончен в 1154 году, упоминает об экспедиции, специально отправившейся из Лиссабона для исследования океана и установления его пределов.

Арабы потеряли Лиссабон в 1147 году, следовательно, экспедиция отплыла несколько ранее.

И в прошлом веке и в наше время часты попытки доказать, будто арабские мореплаватели XII века достигли Америки. Для такого утверждения нет оснований, но, судя по описанию аль-Идриси, лиссабонские арабы действительно достигли какого-то острова, на котором паслись неисчислимые стада мелкого скота. Г. Хенниг высказал предположение, что речь идет об одном из островов Канарской группы (еще Плиний именовал «Козьим» остров, известный ныне под названием Фуэртевентура).

Память об этой экспедиции едва ли была утрачена в Лиссабоне после изгнания арабов. Главное значение ее не в новом открытии одного из островов Канарской группы: лиссабонские смельчаки отважились выйти в открытый океан, который был «закрыт» для мореплавателей со времен упадка Римской империи. И вернулись на родину живыми и невредимыми.

Их опыт пошел на пользу мореплавателям христианской Европы. В 1270 году тот же архипелаг был снова открыт генуэзцем Малочелло. Возможно, с конца XIII века Канарские острова посещались и португальцами. Таким образом, первый шаг на пути в Тропическую Африку и Индию был сделан португальскими мореплавателями по следам арабских.

В подготовке великих открытий немалую роль сыграли путешествия по странам Востока, которые совершили в XIII–XV веках купцы и миссионеры Западной Европы.

Некоторые из них проделали часть пути в качестве пассажиров на судах, бороздивших волны Индийского океана и сопредельной с ним части Тихого. Эти плавания, несомненно, явились стимулом для тех, кто стремился познать неведомое, помогли преодолеть «водобоязнь» европейского средневековья.

Особенно примечательно путешествие Николо, Маффео и Марко Поло. Все трое — жители Венеции, судьбы которой были традиционно связаны с морем. Однако, прибыв в Хормуз на первом этапе своего путешествия, начатого в 1271 году, они не решились следовать дальше в Китай ни на одном из судов, стоявших в то время в иранском порту, и отправились туда по суше. Проведя семнадцать лет в Китае, венецианцы в 1292 году избрали для возвращения на родину морской путь и благополучно достигли Хормуза, пройдя Малаккский пролив и обогнув южный берег Индии.

Из книги, продиктованной Марко Поло, можно заключить, что незадолго до отъезда из Китая на родину он совершил плавание в Индию («вернулся Марко из Индии, из-за многих морей»).

Наиболее популярным в Западной Европе путешественником XIV века был монах Одорико Порденоне, получех-полуитальянец. Успехом своих странствий по странам Востока Порденоне обязан местному судоходству в еще большей степени, нежели Марко Поло.

Только из Константинополя до Басры монах дошел по суше, а остальную часть маршрута (Басра — Хормуз — Малабарский и Коромандельский берега Индии — Большие Зондские острова — Индокитай — Южный Китай) проделал на купеческих судах. Особенно много нового он узнал об островах Индонезии. Порденоне побывал на Суматре и Яве, вероятно, посетил и Калимантан (Борнео).

Широко использовал возможности восточного мореходства величайший путешественник XIV века Ибн Баттута. Ему не всегда везло на море. Отплыв из Каликута, центра индийской торговли, в Китай, он потерял все свое имущество в кораблекрушении. Затем арабский путешественник был ограблен пиратами. Но он снова выходил в море, совершил из Индии плавание на Мальдивские острова, Цейлон и Суматру и, наконец, достиг Южного Китая. Обратный путь из Китая он, как и Марко Поло, проделал на морских судах и через Суматру и Каликут направился в Северо-Восточную Аравию, а затем в Персию.

В XV веке плавание из Хормуза в Индию и обратно совершил русский землепроходец тверской купец Афанасий Никитин.

Деятельность португальского принца Энрики, пославшего не одну важную исследовательскую экспедицию, началась около 1415 года и закончилась с его смертью в 1460 году. Одни считают, что он хотел достигнуть Индии в обход Африки, другие — что африканское золото и рабы являлись сами по себе достаточным стимулом для португальских мореплавателей, спускавшихся все дальше и дальше вдоль западного побережья материка.

Невзирая на приказы принца, португальские моряки целых двенадцать лет не могли обогнуть африканский мыс Божадор (Бохадор), весьма близкий к их родине и весьма далекий от Индии. Им мешали не только течения, мели и противные ветры, но и суеверный страх: за мысом, по представлениям тогдашних моряков, обитали чудовища, способные поглотить их вместе с судами.

Энрики не посчитался с этим суеверием. Надо полагать, что он опирался на авторитет античных авторов, придерживавшихся более прогрессивных взглядов. Таким был Плиний, передавший сообщение об экспедиции Ганнона. Геродот едва ли был известен в Португалии при жизни принца Энрики, но сведения о египетско-финикийской экспедиции вокруг Африки, записанные греческим историком, могли стать достоянием просвещенных людей этой страны через латинские космографии.

Подтверждение своим взглядам принц Энрики и его ученые консультанты находили и в картах, состав-лившихся в торговых городах Средиземноморья. Уже в XV веке Африку нередко изображали суживающейся к югу. Это произошло не без влияния арабских географов. В 1457–1459 годах в Венеции появилась карта мира, составленная монахом фра Мауро. Она рассказывала об одном из замечательных путешествий арабских мореплавателей Востока, поныне остающихся безымянными.

Карта была составлена Мауро по заказу португальского короля Аффонсу V, который сообщил ему обо всех географических открытиях португальцев, сделанных до 1457 года. Ясно поэтому, что карта Мауро была отлично известна всем португальским путешественникам, отправлявшимся на поиски новых земель после этой даты.

Юг Африки, по Мауро, омывается морем. В этом он мог следовать аль-Масуди, еще в X веке лично побывавшему в Восточной Африке, а также аль-Бируни (XI век) и их последователям.

Гораздо важнее надпись на карте венецианского ученого, гласящая, что около 1420 года одно судно, обогнув некий мыс Диаб, перешло из Индийского океана в Море тьмы (так называли арабы Атлантику). При этом оно держало курс на Алгарви (юг Португалии, где дольше всего держались арабы, а затем часть Марокко, захваченная португальцами). Мауро именует судно индийской джонкой, очевидно имея в виду арабский торговый корабль, совершавший рейсы в Индию и, значит, обладавший необходимыми мореходными качествами. Экспедиция, по его словам, прошла 2000 миль и благополучно вернулась.

О том, что такие попытки издавна предпринимались арабами, известно еще из «Хронологии восточных народов», составленной аль-Бируни. Из этой книги видно, что уже в XI веке арабские мореплаватели пытались пройти на юг от Софалы, расположенной под 20-м градусом южной широты. В дальнейшем граница арабского мореплавания в Восточной Африке была еще отодвинута до 23 градусов 58 минут южной широты. Расположенный в этой точке мыс Корриентес назывался у арабов Джебель-эн-Надама, что означает мыс Раскаяния, ибо мореплаватели, огибавшие его, скоро раскаивались в своем поступке: сильное Мозамбикское течение не давало им возможности вернуться — слишком несовершенно было парусное вооружение судов.

Одна из попыток обогнуть мыс наконец увенчалась блистательным успехом, ибо арабские мореплаватели сумели все же вернуться на север. Для этого им нужно было обойти Мозамбикское течение к востоку от Мадагаскара, а затем воспользоваться противотечением, начинающимся под 37–40 градусом южной широты. Такой маршрут был доступен только кормчему, в совершенстве овладевшему искусством лавирования в море, да и то лишь при благоприятных обстоятельствах. Не удивительно поэтому, что экспедиция 1420 года осталась единичным явлением.

В сообщении фра Мауро есть подробность, кажущаяся настолько фантастической, что на первый взгляд ставит под сомнение его достоверность. В легенде на карте говорится, что на берегу мореплаватели обнаружили яйцо птицы Рух — сказочного чудовища арабских сказок.

На самом деле эта деталь вполне правдоподобна. На Мадагаскаре и теперь находят яйца огромной страусообразной птицы — эпиорниса, которая, как полагают, встречалась на этом острове еще в XVII веке. Правда, действительные размеры яйца вымершей птицы много меньше сказочных.

Вполне реалистические подробности имеются и на самой карте Мауро, которая довольно правильно изображает береговую линию Южной Африки до широты реки Оранжевой. Что касается названия «мыс Диаб», то оно означает, видимо, «На две воды глядящий». Это очень точная характеристика мыса Доброй Надежды или, вернее, мыса Игольного — самой южной оконечности Африки.

Только через два десятилетия после появления карты португальским мореплавателям удалось повторить подвиг арабов.

В 1488 году Бартоломеу Диаш обогнул Африку, но с запада, и первым из португальцев проник в Индийский океан. Экспедиция его готовилась очень тщательно. Невозможно предположить, что Диаш не знал о карте фра Мауро и не сделал из нее надлежащих выводов.

До нас не дошли ни документы экспедиции, ни воспоминания ее участников. Португальские историки XVI века, писавшие после открытия морского пути в Индию, утверждают, что Диаш хотел идти в эту страну, ио ему помешал матросский бунт.

Источники говорят, что Диаш пошел на мировую с возмутившимися экипажами своих кораблей и добился от них согласия еще два-три дня идти вперед. Едва ли он мог рассчитывать за столь короткий срок добраться до Индии или до Эфиопии, которую тогда часто принимали за Индию. Готтентоты же и бушмены, встречавшиеся португальцам на берегу, естественно, не могли оказать им никакой помощи.

Вероятнее предположить, что португальцы обогнули мыс Доброй Надежды во время бури, не заметив его. Поэтому Диашу было необходимо убедиться в том, что берег, к которому приблизились его корабли, действительно поворачивает к северо-востоку. Удостоверившись в этом, он мог считать свою основную задачу выполненной: его экспедиция прошла из Атлантического океана в Индийский мимо южной оконечности Африканского материка, сведения, полученные от Мауро, подтвердились.

На обратном пути Диаш обнаружил оконечность материка и назвал ее мысом Доброй Надежды. Его открытие действительно вселило в португальцев надежду на то, что вскоре им удастся найти морской путь в Индию. Но само оно было только звеном, хотя и весьма важным, в цепи событий, которые подготовили плавание Васко да Гамы.

В средние века Эфиопию называли Африканской Индией, а на тогдашней латыни слово «индиец» означало также «эфиоп».

Несомненно, некоторые экспедиции, снаряженные принцем Энрики, имели целью достигнуть царства пресвитера Иоанна (Эфиопии). Предполагалось, что для этого нужно только подняться вверх по реке Гамбия. Такие попытки были предприняты по приказу принца Энрики итальянскими мореплавателями Кадамосто и Узидимаре в 1455–1456 годах, а затем португальцем Диогу Гомишем в 1457 году. По понятным причинам никто из них в Эфиопию не попал, но зато Кадамосто открыл архипелаг Зеленого Мыса (на ту же честь претендовал и Гомиш).

Поиски морского пути в Эфиопию, без сомнения, стали вестись с удвоенной силой после буллы папы Калликста III, который в 1456 году признал владением Португалии всю территорию «от мысов Божадор и Нам вплоть до Гвинеи на всем протяжении ее и по ту сторону ее — южную область вплоть до индийцев».

Оживлению интересов к Эфиопии в окружении принца Энрики способствовали и иные события. В 1441 году римляне с огромным интересом встречали пышное посольство эфиопского негуса. Весть о пребывании его при папском дворе вскоре достигла Лиссабона, где, конечно, не прошло незамеченным и эфиопское посольство к королю Арагона (1427).

В 1490 году в Лиссабон прибыл эфиопский священник Лука Марк. Доставленная им информация могла стать известна Васко да Гаме.

Вряд ли можно считать случайным, что одновременно с экспедицией Диаша португальские разведчики направились через Ближний и Средний Восток в Индию Азиатскую и Индию Африканскую.

В том же, 1487 году, когда корабли Диаша вышли из устья Тежу, король Португалии Жуан II дал поручение чрезвычайной важности своему опытнейшему лазутчику Перу ди Ковильяну. Через Египет Ковильяну добрался до Адена, а оттуда совершил на арабском судне плавание в Индию. Он побывал в Каликуте, куда впоследствии прибыли корабли Васко да Гамы, а также во многих других городах Индостана.

В начале 1489 года Ковильяну — опять-таки на арабском судне — отправился в Хор муз.

Данные об экономике и торговле Индии и других стран Востока и об арабском мореплавании, которые собрал лазутчик Жуана II, стоили всей сокровищницы этого короля, но не облегчали португальцам открытие прямого морского пути в Индию. Ковильяну, конечно, сознавал это. Именно поэтому он не вернулся из Хормуза в Каир, где уже успел побывать, а отправился с арабскими купцами на побережье Восточной Африки.

Дошедшие до нас письменные источники, как португальские, так и итальянские, определенно говорят о посещении им Софалы. Но Софала была самым южным арабо-суахилийским поселением на Африканском побережье Индийского океана. Совершенно очевидно, что арабские купцы, а вместе с ними и Ковильяну посетили и другие порты побережья. Между этими портами и Индией поддерживалось регулярное сообщение, в Восточной Африке можно было без особого труда найти опытного кормчего, умеющего свободно ориентироваться в водной пустыне.

Ковильяну так и не вернулся на родину. В Каире он получил тайный приказ короля, обязывающий его проникнуть в Эфиопию. Приказ этот был выполнен, но эфиопское правительство не выпустило Ковильяну из страны. Лишь много лет спустя он поведал о своих приключениях одному из чинов португальского посольства, прибывшего в Эфиопию. Встреча их произошла уже в 1520 году — через много лет после плавания Васко да Гамы.

Вероятнее всего, однако, путешествия Ковильяну и в особенности посещение им Восточной Африки имели самое непосредственное отношение к открытию морского пути в Индию.

Приказ короля Жуана — ехать в Эфиопию — Ковильяну вручили в Каире в 1491 году два других португальских агента — Авраам из Вежи и Иосиф из Ламегу.

Ковильяну воспользовался этим, чтобы направить Жуану II подробное донесение обо всем, что он сделал. Это донесение он вручил Иосифу из Ламегу, который незамедлительно отправился в Лиссабон.

Альвариш передает рассказ Ковильяну об этом эпизоде:

«Здесь [в Каире] он сразу отписал через сапожника Иосифа из Ламегу, как он открыл, что корица и перец есть в городе Каликут, что гвоздика идет из [страны] за ним, но что все это можно найти там и, кроме того, в упомянутых городах Каннапуре, Каликуте и Гоа, на всем побережье, и что сюда можно плыть берегом и морями Гвинеи, останавливаясь у Софалы, куда он также плавал и где есть великий остров, называемый маврами «остров Луны» (Мадагаскар. — Авт.). Говорят, что он находится в трехстах лигах от берега и из любой из упомянутых стран можно взять курс на Каликут».

Возможно, что именно донесения Ковильяну обусловили различия в поведении Бартоломеу Диаша и Васко да Гамы. Принимая решение вернуться в Португалию, Диаш не мог знать, что от места, которого он достиг, недалеко до Софалы, где Ковильяну побывал в следующем или 1490 году.

В ином положении находился Васко да Гама. Если письма Ковильяну были получены при португальском дворе, он не мог не познакомиться с ними. А в этом случае задача открытия морского пути в Индию чрезвычайно упрощалась: она сводилась к тому, чтобы достигнуть арабо-суахилийских портов на побережье Восточной Африки и заручиться услугами местного кормчего.

Историки сходятся на том, что без плавания Диаша не было бы путешествия Васко да Гамы. Но открытие мыса Доброй Надежды было как бы одной половиной разорванной ассигнации или составной частью загадочной картинки. Второй явилась информация, собранная Ковильяну. Гений Васко да Гамы соединил их воедино.

Пройдя крайний пункт, достигнутый экспедицией Диаша, Васко да Гама продолжал подниматься вдоль побережья Восточной Африки, не выходя в открытый океан. Между тем его никак нельзя обвинить в трусости или нерешительности, да и корабли его, строившиеся с учетом опыта экспедиции Диаша, были гораздо лучше приспособлены к условиям плавания в открытом океане, нежели суда его предшественников. Адмирал имел случай проверить преимущество каравелл нового типа («круглые корабли») и их усовершенствованного парусного вооружения, когда, достигнув Сьерра-Леоне, взял курс на юго-запад и сделал большой крюк в сторону еще неизвестного побережья Бразилии. Благодаря этому он избежал противных ветров, дующих у берега Африки, и открыл наиболее удобный морской путь из Европы к мысу Доброй Надежды.

Достигнув Индийского океана, португальский адмирал продолжал идти вдоль берега, не предпринимая никаких экспериментов. Не следует ли заключить, что и в данном случае он руководствовался информацией, полученной ранее, то есть сведениями, почерпнутыми из писем Ковильяну? А потому стремился прежде всего достигнуть прибрежных городов Восточной Африки, чтобы заполучить опытного кормчего.

Нельзя, конечно, считать историческим источником эпическую поэму Луижа Камоэнша «Лусиады», в которой прославляются Васко да Гама и его спутники. Но Камоэнш еще застал в живых нескольких участников экспедиции и уж во всяком случае не написал бы ничего такого, что могло умалить заслуги Васко да Гамы. Поэтому когда он говорит: «Давно уже капитан пламенно желал найти кормчего, который мог бы указать ему путь в Индию» — этому нельзя не верить.

В конце января 1498 года Васко да Гама получил убедительное доказательство правильности сведений, сообщенных Ковильяну. Корабли его вошли в устье реки Келимане (общее устье нескольких рек, впадающих в Мозамбикский пролив). Несколько дней спустя из поселений, расположенных вверх по реке, приплыли два вождя-африканца. Командующий флотилией заметил, что на одном был головной убор с вышитой шелком каймой, а на другом — из зеленого атласа. Изделия эти были явно не местного происхождения. На предложенные им подарки оба вождя смотрели с пренебрежением, не произвели на них впечатления и корабли португальцев. Один из них дал понять, что приехал издалека и большие корабли ему не в диковинку.

Эти слова показали командующему, что он находится уже недалеко от крупных международных портов, где он может встретиться с бывалыми моряками, хорошо знающими путь в Индию.

Попытку заполучить опытных кормчих Васко да Гама предпринял уже на острове Мозамбик, в первом арабо-суахилийском поселении, где он побывал. Двое кормчих (или лоцманов), которых ему удалось нанять, довели флотилию до Момбасы, хотя и с явной неохотой.

В другом арабо-суахилийском городе-государстве — Малинди — португальцы увидели большие корабли, пришедшие из Индии, познакомились с их кормчими. Использовав распри между Момбасой и Малинди, Васко да Гама добился огромного успеха: правитель второго города направил на борт его корабля опытного кормчего. Да Гама, очевидно, заранее рассчитывал на это, а потому и не вышел в открытый океан из Момбасы.

Португальский историк XVI века Жуан Барруш так описывает историческую встречу: «Во время пребывания Васко да Гамы в Малинди со знатными индийцами, посетившими португальского адмирала на борту его корабля, был некий мавр из Гузерата по имени Малемо Кана. От удовольствия разговаривать с нашими земляками, а также чтобы угодить королю Малинди, искавшему кормчего для португальцев, он согласился отправиться с ними. Поговорив с ним, да Гама остался весьма удовлетворен его знаниями, особенно когда мавр показал ему карту всего Индийского побережья, построенную, как вообще у мавров, с меридианами и параллелями, весьма подробную, но без указания ветровых румбов. Так как квадраты (долгот и широт) были весьма мелки, карта казалась очень точной. Да Гама показал мавру большую астролябию из дерева, привезенную им, и другие металлические астролябии для снятия высоты солнца и звезд. При виде этих приборов мавр не выказал никакого удивления. Он сказал, что арабские кормчие Красного моря пользуются приборами треугольной формы и квадрантами для того, чтобы измерять высоту солнца и звезд, и особенно Полярной звезды, что весьма употребительно в мореплавании. Мавр добавил, что он сам и моряки из Камбайи и всей Индии плавают, пользуясь некоторыми звездами, как северными, так и южными и наиболее заметными, расположенными посреди неба, на востоке и на западе. Для этого они пользуются не астролябией, а другим инструментом (который он и показал), состоящим из трех дощечек… После этого и других разговоров с этим кормчим да Гама получил впечатление, что в нем он приобрел большую ценность. Чтобы его не потерять, он приказал немедленно плыть в Индию и 24 апреля двинулся в путь…»

Это писалось в эпоху, когда огонь корабельной артиллерии превратил Индийский океан в своего рода португальское озеро. Однако в описании Барруша нет и тени пренебрежения к кормчему, поведшему флотилию Васко да Гамы из Малинди в Каликут. Кормчий этот выступает здесь как представитель мореходной культуры, ничем не уступающей португальской.

Такое же уважение к кормчему, несомненно, испытывал и Васко да Гама. День встречи с мудрецом из Малинди был светлым днем в жизни португальского путешественника не только потому, что встреча эта обусловила успех его экспедиции. Беседа с кормчим как бы отодвинула на задний план постыдную алчность и корысть, которыми руководствовался Васко да Гама. Пирата заслонил великий мореплаватель, способный испытывать благородную и чистую радость творческого общения. В этот день вопреки тому, что писал Киплинг три века спустя, Запад встретился с Востоком как равный с равным.

Примечательно, что в поэме «Лусиады» Луиж Ка-моэнш воспевает подвиги не только своих соотечественников, но и «мавра», служившего им проводником по океану:

С этими строками величайшего поэта Португалии перекликаются записи неизвестного спутника да Гамы — автора знаменитого «Рутейру» (путевого журнала экспедиции): «Мы очень радовались кормчему, которого прислал король»[2].

Радость была не напрасной: португальцам не пришлось больше тревожиться до самого Каликута.

Переход флотилии Васко да Гамы из Малинди в Индию явился подлинным триумфом навигационного искусства «мавра из Гузерата».

Как указывает Т. А. Шумовский, он «блестяще провел флотилию, прорезав западную часть Индийского океана почти по самой середине; это позволило ему лавировать между двумя противоборствующими ветрами, применяя то простой, то усложненный поворот на другой галс через фордевинд, вследствие чего ни одно судно не легло в губительный в этих местах дрейф и половина океана была пройдена всего за двадцать шесть суток».

Смелость, с какой кормчий вел португальские корабли через океан, была порождена глубоким знанием направления ветров и течений, береговой линии и даже рельефа морского дна в прибрежной полосе.

Плавание в открытом океане он считал более безопасным, чем по мелководью, изобилующему подводными скалами и отмелями. Он не терялся ни при каких обстоятельствах. Берег Индии показался на двадцать третий день плавания, но был затянут пеленой дождя и тумана. Тогда «мавр из Гузерата» увел флотилию назад в океан, невзирая на ветер и бурю.

По словам Камоэнша, именно кормчий командовал флотилией. Предугадав бурю по хорошо известным ему признакам, он отдал четкие и ясные команды, а в опасную минуту приказал выбросить за борт лишние товары и выкачать насосами воду, которую зачерпнул корабль. Португальцы беспрекословно выполняли эти приказания.

Доверившись «мавру из Гузерата», Васко да Гама проявил большую прозорливость. Через трое суток буря прекратилась, небо очистилось и на горизонте показалась возвышенность, расположенная к северу от Каликута. Заветная цель была достигнута. Камоэнш вложил в уста кормчего следующие слова, обращенные к португальскому адмиралу: «Если мое искусство не обманывает меня, перед нами — государство Каликут! Вот Индия, которую вы ищете, и честолюбие ваше будет удовлетворено, если единственное ваше желание — попасть туда!»

С тех пор прошло свыше четырех с половиной веков. По желанию жителей Малинди, освободившихся от колониального гнета, одна из центральных улиц города названа в честь Ахмада ибн Маджида.

Это имеет самое прямое отношение к открытию европейцами морского пути в Индию, ибо Малемо Кана и Ахмад ибн Маджид — одно и то же лицо.

Связная биография Ибн Маджида отсутствует, но не подлежит сомнению, что кормчий экспедиции Васко да Гамы был арабом родом из Омана, а вовсе не «мавром из Гузерата» (то есть уроженцем Индии). Полное имя его — Шихабаддин Ахмад ибн Маджид ибн Мухаммад ибн Му’аллак ас-Сади ибн Абу-р-Рака’иб ан-Наджди.

Родился он в 1440 году, умер в начале XVI века — через несколько лет после того, как показал португальцам путь в Индию. Ахмад ибн Маджид принадлежал к династии оманских кормчих (то есть капитанов дальнего плавания). Владея в совершенстве навигационным искусством, он достиг в своих трактатах подлинного синтеза теории и практики и воплотил достижения многих народов, населяющих берега Индийского океана. Слава его на Востоке росла из года в год. В морских рассказах, передающихся из поколения в поколение, он именуется «львом моря». Современники Ахмада ибн Маджида — корабельщики и жители города Малинди, где он обосновался, — называли его не столь выспренно, но не менее уважительно: Малемо Кана.

«Малемо» на языке суахили «знаток морского дела», «кана» (вернее, «канака») — слово, заимствованное из тамильского языка и означающее «вычислитель», «звездочет». Итак, «Малемо Кана» — это «знаток морского дела и астрономии».

Стараниями Т. А. Шумовского в научный оборот введен важнейший труд Ахмада ибн Маджида «Книга польз». Это трактат по морской астрономии и своеобразный путеводитель по Индийскому океану и прилегающим морям. Лоция Красного моря, входящая в состав трактата, необычайно подробна, в ней не пропущено ни одной отмели или подводного камня. Ии одно европейское руководство по парусной навигации не достигло уровня этой лоции.

Для истории открытий наибольший интерес представляет географический кругозор автора этой книги и множества иных работ. Т. А. Шумовский составил карту основных маршрутных пунктов трех найденных и переведенных им лоций Ахмада ибн Маджида. Она поражает своей полнотой. Берега Аравийского полуострова и Восточной Африки буквально усыпаны этими пунктами. Мы находим их также на восточном берегу Персидского залива и западном побережье полуострова Индостан, в Индонезии (остров Ява) и даже в Южном Китае. «Книга польз» основана полностью на личном опыте автора, следовательно, кормчий экспедиции Васко да Гамы побывал во всех землях, прилегающих к Индийскому океану, — от Восточной Африки до Южного Китая. И в то же время отнюдь не был первооткрывателем, да и не претендовал на эту роль.

Творчество Ибн Маджида было вершиной арабской морской науки XV века, но вершиной не одинокой. В первой половине XVI века, когда в Индийском океане уже бесчинствовали колонизаторы, творил младший современник «льва моря» арабский кормчий Ибн Ахмад аль-Махри аль-Мухаммади. Его географический кругозор был не менее широк, чем у Ибн Маджида. В своих работах аль-Махри описывает морские пути от Хиджаза до Южного Китая, маршруты вдоль островов и архипелагов — от Мадагаскара до Тайваня, приводит расстояния от Аравии (сам аль-Махри происходил из южноаравийского города Шихра) до Индии и от Африки до Индонезии.

Ибн Маджид и аль-Махри не имели продолжателей только из-за колониального разбоя. Как могла развиваться арабская морская наука, когда португальцы захватывали все встречавшиеся арабские суда, а команду и пассажиров выбрасывали за борт?

Достаточно взглянуть на карту, составленную Т. Шумовским по книге Ибн Маджида, чтобы убедиться: об открытиях европейцев в бассейне Индийского океана можно говорить только условно. Народы этого бассейна веками поддерживали между собой интенсивные связи. Их географические познания носили отнюдь не только эмпирический характер. Они обрабатывались и систематизировались на уровне, который в то время едва ли был достигнут в Западной Европе. Правда, им присуща известная ограниченность: народы Востока так и не сумели установить прямую связь с Западной Европой, минуя сухопутных посредников, хотя героическую эпопею 1420 года можно считать попыткой достигнуть этого.

Экономические выгоды от установления такой связи, вероятно, показались соблазнительными шейху Малинди: он ведь не знал, что в лице португальских мореплавателей имеет дело с пиратами. Но что побудило Ахмада ибн Маджида привести чужеземцев в Индию?

До нас дошел своеобразный кодекс чести кормчего, составленный этим ученым и мореплавателем. Наряду с требованиями, касающимися квалификации, кодекс говорит о том, что му’аллим должен иметь возвышенный характер, быть честным, справедливым и великодушным.

Именно эти качества и проявил Ахмад ибн Маджид, согласившись участвовать в португальской экспедиции в Индию. Ибн Маджид обладал глубокими специальными познаниями, необычайно широким географическим кругозором. Согласившись показать португальцам морской путь в Индию, он руководствовался не только законами гостеприимства (а их тоже нельзя сбрасывать со счетов), но и стремлением перебросить мост через два океана, соединить пределы известного ему мира на Западе и на Востоке.

Этот вывод не расходится с таким важным португальским источником, как сообщение Барруша. Согласие Ибн Маджида провести португальские корабли в Индию Барруш объясняет двумя причинами. Он говорит о его стремлении «угодить королю Малинди», но в первую очередь называет «удовольствие разговаривать с нашими земляками». Ученый моряк Ибн Маджид, естественно, испытывал удовольствие от бесед с португальскими мореплавателями. Они ничему не могли научить кормчего в области навигационного искусства. Но корабли их и в особенности вооружение безусловно превосходили все, что ему доводилось видеть. Наконец, знакомство с ними еще больше раздвигало его географический горизонт.

Ибн Маджид знал о Западной Европе слишком мало, чтобы проникнуть в истинные намерения португальцев. Но его познаний было достаточно для того, чтобы правильно оценить великое значение экспедиции Васко да Гамы. Участие в таком предприятии, притом в роли учителя и наставника португальцев, и должно было стать для Ибн Маджида предметом профессиональной гордости.

Экспедиция Васко да Гамы — Ахмада ибн Маджида (есть все основания именовать ее так') явилась примером творческого содружества народов Запада и Востока. Колониальное порабощение подавляющего большинства человечества не дало развиться этому сотрудничеству и тем нанесло огромный урон развитию мировой культуры.

Ибн Маджид не мог, конечно, предвидеть, что своим искусством он открывает двери в бассейн Индийского океана не купцам, а разбойникам, что экспедиция, в которой он участвовал, явится прологом кровавых оргий колонизаторов, принесет неслыханные страдания всем народам прибрежных стран, приведет к разгрому их культуры.

В лоциях, составленных Ибн Маджидом после появления португальцев в Индийском океане, отражены страдания их автора, жестоко обманутого бессовестными пришельцами.

«О если бы я знал, что от них будет! Люди поражались их поведению», — говорится в одной из лоций. В этих словах, написанных в 1501 году после зверской бомбардировки Каликута португальской флотилией Кабрала, — вся трагедия Ибн Маджида, простодушного мудреца.

Используя географические познания народов Востока, колонизаторы захватывали одну позицию за другой и установили свое господство над всем бассейном Индийского океана.

После Васко да Гамы самая видная роль в этом деле принадлежит Аффонсу д’Албукерки, разрушителю Хормуза и подлинному основателю португальской колониальной империи в Индии. Хитростью и насилием Албукерки завладел рядом карт, составленных арабскими и индонезийскими кормчими, что безусловно облегчило португальскую экспансию. Так, при захвате Сокотры в его руки попал дорожник портов государства Хормуз, составленный кормчим по имени Омар.

В 1512 году Албукерки отправил королю Португалии копию большой карты, сделанной пилотом с Явы, которая включала мыс Доброй Надежды, португальские владения, Красное море, море Персии, Молуккские острова, морские пути китайцев и тайванцев с их линиями и прямыми дорогами, где проходят суда, и с внутренними частями страны. «Названия были там написаны яванскими буквами, — писал Албукерки, — и я нашел одного яванца, который умел читать и писать, чтобы объяснить мне ее».

К сожалению, карты арабских и иных индоокеанских кормчих не сохранились до нашего времени. Дошли только карты арабских «книжных географов», как их называл Ибн Маджид, то есть составителей.

Но сопоставление западных картографических работ начала XVI века даже с сохранившимися весьма несовершенными произведениями придворной арабской картографии показывает, сколь многим обязана европейская географическая наука народам Востока.

Наиболее характерные образцы заимствований представляют собой работы португальцев ди ла Коса и да Кастро, генуэзцев Кантино и ди Канерио, появившиеся в 1500–1502 годах, то есть вслед за возвращением экспедиции Васко да Гамы. Можно привести и многочисленные примеры заимствований португальцев из области морской топонимики.

Парусная навигация в Индийском океане невозможна без познания муссонов. Об этих ветрах и возможности их использования португальцы впервые узнали от Ибн Маджида. И самое слово «муссон», вошедшее во все европейские языки, происходит от арабского слова «мавсим», что означает «попутный ветер», то есть ветер, дующий в определенное время года.

Свет арабской морской науки распространялся не только на запад, но и на восток. Особенно большое влияние оказала эта наука на морскую географию и картографию Турции в XV–XVI веках.

Знаменательно, что имена Ибн Маджида и аль-Махри стали известны в Западной Европе задолго до того, как удалось обнаружить оригиналы их произведений. Это результат более раннего знакомства с трудами турецкого адмирала и писателя Сиди Али рейса.

Находясь в Индии, он в 1554 году создал свой важнейший труд «Объемлющее по науке небесных сводов и морей». Это весьма полное по тому времени описание стран Индийского океана, известных арабам. Географический кругозор автора простирался, впрочем, и за пределы этого бассейна. На востоке ему была известна страна Джур (Корея или остров Тайвань), на западе— Америка. В основу труда Сиди Али рейса легли беседы с опытными арабскими или иранскими кормчими, с которыми он встречался в Персидском заливе, а также работы Ибн Маджида и аль-Махри.

Широкие географические и гидрометеорологические познания арабов и других народов Востока были использованы колонизаторами во вред этим народам. Разгром мореходства стран Индоокеанского бассейна помешал местным кормчим в свою очередь воспользоваться достижениями науки и техники Запада, хотя, как показывают замечания в последних лоциях Ахмада ибн Маджида, моряки Востока были преисполнены готовности учиться у «франков».

Тем не менее установление прямого морского сообщения между Западной Европой и Индией, а затем и странами Дальнего Востока имело и положительное значение. Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии» писали: «Открытие Америки и морского пути вокруг Африки создало для подымающейся буржуазии новое поле деятельности. Ост-индский и китайский рынки, колонизация Америки, обмен с колониями, увеличение количества средств обмена и товаров вообще дали неслыханный до тех пор толчок торговле, мореплаванию, промышленности и тем самым вызвали в распадавшемся феодальном обществе быстрое развитие революциононго элемента»[3].