ПЛАСТУНЫ

18. ПЛЕННЫЕ

Когда в саклю, куда сносили казаков, погибших в ночной схватке с горцами, внесли тело Вареника, первым, кого увидели Дубовой и Синица, был Заруба. Атаман стоял, склонив низко голову и, сложив молитвенно руки, что-то тихо шептал. «Молитву читает», - подумал Дубовой. Они тихо положили тело пластуна в ряд с другими и встали рядом с Гнатом, отдавая дань памяти погибшим. Дубовой мельком взглянул на атамана и поразился перемене в его лице – всегда открытое и добродушное, оно сейчас казалось высеченным из камня. Резкие морщины пролегли возле рта и избороздили лоб, а вьющийся чуб стал почти седым.

Закончив молитву, Заруба затуманенным взором глянул на товарищей и дрогнувшим голосом сказал:

- Вот так, браты… За одну лишь ночь потеряли мы пятерых наших верных казачков. Да каких! Один к одному были герои, все прошли – и ногайцев, и крымчаков, и шляхтичей, и горцев били. И вот, на тебе все разом буйные головы сложили… Шайтаны настоящие – эти психадзе да хиджреты. Бьются до смерти все. Чудом только смогли мы троих живьем взять…

Гнат натянул на голову папаху и кивнул казакам, чтоб шли за ним.

Ночь была по-прежнему темной и ветреной. Все небо затянули черные, готовые пролиться дождем тучи. Пряча голову от резких порывов ветра, Гнат сказал товарищам:

- Там Петренко пытает пленников. Пойдем, узнаем, что ему удалось выведать.

Они вошли в низкую саклю, освещенную только светом самодельной нефтяной коптилки, и тихо уселись на лавку, стоящую вдоль стены. В центре сакли стояло лишь две кривых табуретки, на которых друг против друга сидели Петренко и пленный горец. Скрытый тенью, в углу на корточках примостился Уляб, готовый переводить слова хиджрета.

Есаул Петренко, пожилой казак, возраст которого никто не знал, кроме Зарубы, двадцать лет был пленником турков. Пятнадцатилетним парубком продали его турки индийским купцам, и довелось пареньку постранствовать по этой великой стране и повидать всякого дива. Последние десять лет плена прожил он в глухом храме в Гималайских горах, где научился у монахов многим секретам учения Иоги, и многое мог делать сам, как со своим телом, так и с противником. От него Заруба научился биться, не касаясь соперника ни рукой, ни клинком. От него научился заговорам от пули, от кровотечения, от укуса змеи, от сабли разящей. Все заговоры, которым научил его старый чаклун, начинались словами: «Я буду шептать, а ты, Боже, спасать…» А было диду Петренке уже девяносто два года, хотя на вид – лет шестьдесят пять, не более…

Казаки пришли как раз вовремя – Петренко только начинал священнодействовать.

Он долго внимательно смотрел в глаза хиджрету, который был третьим из захваченных, затем сделал руками несколько движений над его головой, не касаясь ее, и глухим голосом затянул какой-то медленный монотонный мотив. Хиджрет опустил голову на грудь и, казалось, задремал. Петренко встал со своего колченогого табурета и кивнул головой Улябу. Проводник уселся на его место и заговорил с пленником. Горец долго и обстоятельно что-то ему рассказывал, и Уляб слушал и кивал головой, давая понять, что понимает, о чем идет речь, хотя горец так и сидел, не поднимая головы, и не видел кивков Уляба.

Выговорившись, хиджрет упал с табурета, потеряв сознание.

Уляб поднялся и, обращаясь к Зарубе, доложил:

- Ну что, он говорит то же самое, что и остальные: должны были вырезать казачьи дозоры и высмотреть сакли, где находятся раненные. Другая группа должна была найти скважину, откуда бьет земляное масло и охранять ее до прихода амира с остальными горцами и запасом пороха. Затем, смотреть, чтоб никто из казаков не вышел на улицу и не обнаружил их. После этого один из них – зовут Карам, должен был обмотать стрелу намоченным в нефти куском холста и, подпалив его, запустить стрелу в небо.

- Сказал, сколько их? – спросил Гнат.

- Да, то же, что и остальные. Двести пятьдесят воинов у хана Нуцала и двести у Касыма Кумыкского. Караташ – амир хиджретов и с ним шесть воинов ждут ихнего сигнала, укрывшись у взорванного прохода. Когда увидят сигнал – пойдут сюда, чтобы взорвать скважину. Остальные воины находятся на поляне, ниже гребня со стороны гор. Они начнут спуск, когда Караташ подаст им сигнал, что скважина подготовлена к взрыву, чтобы сразу после взрыва ворваться в казачий стан.

- Какой же сигнал должен подать их амир, чтобы войско начало спуск в долину?

- Этого, - Уляб виновато развел руками, - никто из них не знает. Это знает только Караташ.

- Значит, Караташ нам нужен живым, - кусая ус, тихо сказал Заруба, - И брать его я буду сам. Расспросил, как он выглядит?

- Да, - ответил Уляб. – Он старше других и крупнее телом. Как и у всех хиджретов, голова его обрита наголо, но у него большая рыжая борода, потому что он аварец. Да, на нем всегда одета кольчуга из чеканного черного металла (здесь такого металла не делают и не знают), которую не пробивает ни стрела, ни пуля.

- Ничего, - сказал Гнат, - Не спасет его ни борода, ни кольчуга. Возьму я его тепленьким. А ты, диду, - Заруба повернулся к деду Петренко, - Сможешь быстро разговорить его? Время будет дорого!

- Разговорить-то смогу быстро, если надо, - ответил дед. – Только особым разговором – он умрет сразу после этого разговора. Так можно?

- Да и хрен с ним! - ответил атаман. - Пускай умирает, лишь бы сказал, каким знаком нам войско шамхала с горы выманить!

- Ну, тогда я пойду с тобой, и пытать стану, как только ты его мне отдашь живым.

- Давай, Лукьян, - Заруба поднялся с лавки и взял за рукав Синицу, - пускай стрелу!

Пойдем встречать «дорогих» гостей! А вы, - он поворотился к притихшим на корточках у стены остальным пластунам, - быстро уберите чучела дозорных, двое и Уляб – переоденьтесь в одежду пленных: вы встретите их. Ты, Уляб, шепотом скажешь, что остальные у скважины и поведешь их к нам. Только близко не подпускай к себе, чтоб лица не разглядели. Все по местам! Ждем поджигателей!

Заруба достал из-за широкого казачьего пояса шестипер и стал плотно обматывать его навершие ремешком из толстой сыромятной кожи.