Свое отношение к происшедшему он определил сразу: Леонид хотел подставить его, а заодно компанию "Скиф-Холдинг", и сожалеть о том, что он не позволил ему этого сделать, было бы лицемерием. Конечно, он не ожидал такого исхода, не думал, что Леонид сломается, тот всегда оставлял пути для маневра, отступления. Но очевидно на этот раз он сыграл не в свою игру, судьба отвернулась от него и последний ход он сделал пистолетом. Что ни говори, а это был поступок мужчины. Олег не сожалел о своем последнем разговоре с Леонидом, он щадил его достаточно долго и щадил нередко за свой счет. Но всему есть предел. По-настоящему, до боли в сердце, было жалко Полину - в свои тридцать лет она все еще оставалась избалованной, неприспособленной к жизни девочкой. И другого такого мужа, Петя прав, она уже не найдет. А тут еще Слава ушла из дома...

И вдруг обожгла мысль, от которой стало не по себе: Леонид все-таки отомстил ему - между ним и Мирославой легла еще одна смерть. И это, как ни объясняй, как ни оправдывай потом, останется навсегда, через это им уже не переступить. А еще подумал, что маленькая кудесница ошиблась только в одном: он приносит беду не себе, но тем, кого любит...

Вернулся Роман, увлек их в сторону, противоположную холлу. За очередным поворотом коридора они уперлись в тупик. Однако Роман не смутился: ловко орудуя отмычкой, открыл неприметную дверь, за которой зияла темнота. Когда они вошли, он включил карманный фонарик, осветил вонзившуюся штопором в потолок винтовую лестницу, сказал тоном экскурсовода:

- Поднимемся на шестой этаж. Там есть переход в старое здание. Оттуда спустимся вниз, через кафе попадем в хоздвор, дальше будет проще. Волкодавы уже в гостинице. При мне звонили дежурной четвертого этажа, велели проверить на месте ли вы. С дежурной я поладил - запер ее в бытовке. Пока они сообразят что к чему, нам надо успеть выбраться.

Только сейчас Олег по достоинству оценил поступок Романа: тот не просто поспешил на выручку другу, но пошел против тех, от кого зависел, кому без веры и правды служил все эти годы и кто сурово карал за измену. За свои сорок два года Роман Корзун немало грешил по чужой и по своей воле, умел договариваться с совестью. Но, очевидно, была какая-то грань, за которую он не мог ступить, не теряя уважения к себе. А такую цену он не хотел платить...

Им повезло - в холле шестого этажа не было дежурной, и они, миновав погруженный в предутренний сон лабиринт гостиничных коридоров, перешли в старое, еще довоенной постройки здание, спустились на второй этаж, где помещалось кафе. Роман открыл дверь кафе, через зал, кухню, подсобку вывел беглецов в хозяйственный двор. Их встретили моросящий холодный дождь, непроглядная тьма, настороженная тишина. Когда переходили в старое здание, где-то в районе четвертого этажа главного корпуса разнесся по коридорам возбужденный гул голосов, хлопанье дверей - очевидно, молодчики Кошарного обнаружили номер вице-президента компании пустым и бросились искать беглецов. Но в отстоящий на почтительном расстоянии хозяйственный двор этот шум не доносился.

- Значит так, - полушепотом сказал Роман. - В двух кварталах отсюда стоит мой "Москвич". Когда доберемся до него, будем считать, что оторвались. Надо только определить, куда ехать. Если Мельник объявит тревогу по городу, положение осложнится - мою тачку вся милиция знает. Но что-нибудь придумаем. Остается решить, куда ехать. Ко мне нельзя Кошарный своих волкодавов в первую очередь на Листопада пошлет. К моим старикам не следует по той же причине. Друзей-приятелей, к которым можно было бы завалиться среди ночи всей компанией, не осталось...

Олег назвал адрес, сообщенный Брыкайло.

- Годится, - обрадовался Роман. - Это неподалеку. Если пешком через двор Политеха, минут за двадцать можно дотопать. Но лучше на машине. Только сначала я выгляну на улицу.

Как только он отошел, Мирослава, до того не проронившая ни слова, разрыдалась.

Олег обнял ее за плечи.

- Возьми себя в руки. Мы непременно выберемся и все утрясется. Все станет по своим местам. Вот увидишь.

Хотел утешить, но она отмахнулась.

- Не трогай меня! Я дрянь, сволочь, проститутка. Он из-за меня застрелился. Я нахамила ему. Перед тем, как уйти, нахамила.

- Не говори глупостей. Ты ни при чем. Он запутался в своих махинациях, аферах, к которым ты не имела никакого отношения.

- Нет, - замотала головой Мирослава. - Если бы я не нахамила, не ушла, он не сделал бы этого. Он любил меня. У меня с ним ничего не было, но я знаю - он любил только меня. Полина, сын, родители были для него ничто, пустое место. Если бы не ушла... Он на коленях стоял, умолял...

- Чтобы ты голышом танцевала перед Мельником? - невольно вырвалось у Олега.

- Не смей так говорить! Он хотел бросить все и уехать. Но только со мной.

- Надо было согласиться.

Мирослава ахнула, попятилась, стала растворяться в темноте.

Опомнившись, Олег рванул следом, догнал, обнял, стал целовать ее мокрое от дождя и слез лицо.

- Я сказал глупость. Прости. Ну, пожалуйста. Очень прошу.

- Ты ничего не понял, - снова заплакала Мирослава. - Я не о себе - о нем. Он всегда и во всем добивался своего. Только не любви. А человек не может прожить жизнь, никого не любя. И я виновата, что не ушла из дома, как только поняла какое чувство он питает ко мне. Обманывала себя, убеждала, что ошибаюсь...

- Я уже все понял, - утешал ее Олег. - Ты была ему многим обязана, но он требовал непомерной платы. И ты все правильно сделала.

Но, утешая ее, он думал, что Мирослава напрасно терзается угрызениями совести: по-настоящему, безраздельно, всю жизнь Леонид любил только себя, для других этого чувства не оставалось. И вряд ли ссора с воспитанницей могла серьезно повлиять на его последнее решение. Скорее всего, его коленопреклонное объяснение было попыткой удержать ее в сфере своего влияния, в надежде, что она, успокоившись, смирится со своим положением наложницы всемогущего губернатора, а это даст ее воспитателю шанс на его снисхождение. Уже после того, как Мирослава ушла из дома, он - Олег, виделся с ним в клубе объединения и сейчас готов заявить под присягой, что вовсе не размолвка со своей воспитанницей занимала в тот час мысли и чувства Леонида Закалюка...

Мирослава перестала всхлипывать, обняла Олега, приникла к нему.

- И ты прости меня. Мне не надо было рассказывать об этом. Но я хотела, чтобы ты знал все.

Из темноты вынырнул Роман.

- Кончайте миловаться, молодожены. Пошли!

Они вышли на плохо освещенную Садовую улицу, параллельную той, на которую выходил фасад центрального гостиничного корпуса, и соблюдая меры осторожности, оглядываясь по сторонам и прижимаясь к стенам домов, добрались до угла, перебежали дорогу, свернули в переулок, где Роман оставил свой "Москвич".

В переулке было тихо и так же темно, как в хозяйственном дворе. Только гонимый встречным ветром дождь шел сильнее. Холодными колкими дробинками он бил в лица, заставляя щуриться. В глубине переулка горел единственный уличный фонарь. Тусклый расширяющийся книзу конус его лучей выхватывал из темноты радиатор и часть кабины канареечного "Москвича". Других машин в переулке не было, что обнадежило беглецов.

Идущий впереди Роман неожиданно остановился, досадливо крякнул, схватился за ногу.

- Судорогой свело, - громко сказал он бросившемуся к нему Олегу, а когда тот приблизился, ухватил его за плечо, быстро зашептал: Волкодавы... Засекли мою тачку... Сзади первая подворотня - проходняк. Хватай Мирославу и туда. Я задержу их.

Олег распрямился, стараясь не смотреть в ту сторону, где стоял "Москвич", спросил у Мирославы булавку и тут же шагнул к ней, взял за руку, крепко сжал, сказал едва размыкая губы:

- Спокойно. Брось сумку. И быстро назад.

Пятясь, Мирослава, как завороженная, смотрела туда, где их ждала засада. До спасительной подворотни оставалось уже несколько шагов, когда слепя глаза, вспыхнули фары "Москвича". Мирослава вздрогнула, испуганно простонала:

- Кошарный! Это конец...

Олег оглянулся. Из глубины переулка, растянувшись цепью во всю ширь, на них надвигалась группа людей. Впереди, просунув руки в карманы модного долгополого плаща, шел рослый плечистый мужчина с непокрытой головой.

- Вот и повстречались, голуби мои, - еще издали басил он.

- Ходу! - крикнул Роман товарищу.

Волкодавы Кошарного не оправдали своего устрашающего имени. Во всяком случае тем двум амбалам, которые выскочили из-за трансформаторной будки, рванулись наперерез беглецам, этого не следовало делать. Ловко уклонившись от увесистого кулака, Олег молниеносно нанес нападавшему ответные удары: ногой по голени, ребром ладони по горлу, напрочь вырубив самонадеянного боевика. Второго, который успел схватить Мирославу за волосы, ударил замком сплетенных рук по шее. Не издав ни звука, тот свалился рядом со своим напарником.

Олег увлек Мирославу в тоннель подворотни.

Они были уже в проходном дворе, когда с улицы донесся хриплый голос Романа:

- На том свете разберутся, кто кого предал.

Тишину ночи разорвал гулкий пистолетный выстрел, продолженный стонущим вскриком: "Падла милицейская!", но тут же оборванный вторым выстрелом. А в ответ торопливо, взахлеб, словно оправдываясь за непозволительную задержку, ударили разом несколько автоматных очередей.

- Роман Семенович! - сдержав бег, ахнула Мирослава. - Как же так?

- Он рассчитался за твоего отца, а я сейчас за него, - выхватывая пистолет, сквозь зубы процедил Олег. - Уходи!

Он рванулся назад, но Мирослава камнем повисла на нем.

- Не смей! Ты знаешь, чем платят потом за такие расчеты. Бежим. Без тебя и шага не сделаю...

Загрузка...