Пленительная страсть

Глава 34

Цезарь вытер салфеткой рот и, откинувшись на спинку плетеного кресла, обвел самодовольным взглядом свою роскошно обставленную столовую. Это была просторная комната с высокими панелями из бамбука и лепным потолком. Пол был устлан кирпично-красным ковром с персидскими узорами. Стены были увешаны картинами в золоченых рамах, на которых были изображены всевозможные лакомства и яства, какие только можно пожелать для пиров. Высокие окна, пропускавшие внутрь столовой мягкий абрикосовый свет, были украшены причудливо разрисованными китайскими драпировками тончайшей работы. На полках шкафов красовались голубые вазы из китайского фарфора, а посредине столовой стоял большой стол из красного дерева, за которым и восседал в данный момент сеньор Альварес. Это все принадлежало ему одному. Но если Сирена пожелает, то все, чем владеет он, будет принадлежать им обоим. Взгляд испанца упал на тарелку, которая стояла перед ним, играя огненными бликами под прикосновениями солнечных лучей, — и легкая самодовольная усмешка затеплилась в уголках его губ. Золотые тарелки! Много лет он мечтал о том, что у него будет когда-нибудь посуда из чистого золота. Недолго осталось ждать того дня, когда эта столовая наполнится купцами из разных стран, которые, разделяя с ним трапезу, будут восхищаться его богатством, а после станут рассказывать легенды о «королевстве» сеньора Альвареса, владеющего огромными плантациями мускатного ореха. И придет час, когда его, дона Цезаря Альвареса, провозгласят главой, вождем, правителем — кем еще? — всего Африканского побережья. А его величественная, статная супруга, прекрасная Сирена, восседающая рядом с ним, будет главным украшением его «королевства». Никто не сможет противостоять власти и авторитету человека, сумевшего покорить, подчинить, сделать своей такую женщину! Он станет верховным правителем! Не за горами тот час, когда повсюду будут прославлять имя дона Цезаря Альвареса, когда одно лишь упоминание этого имени повергнет любого и каждого в благоговейный трепет. Совсем недолго осталось ждать того часа. Ведь некоторым мускатным деревцам уже по четыре года. Еще несколько лет — и он станет всемогущим, он сможет уверенно контролировать всю мировую торговлю мускатом.

Размечтавшись и вжившись в тот образ, который так живо воссоздало его услужливое воображение, Цезарь неторопливо сложил салфетку аккуратным треугольником, торжественно осушил бокал вина и, поставив его на середину золотого блюда, поднялся, гордо приосанившись.

Он больше не мог тянуть время. Пора было увидеть прибавление семейства. Вот уже несколько дней, как наследник родился, а Цезарь еще не видел его. Терпеливо ожидая, пока Сирена окрепнет, он не позволял себе расспрашивать, как выглядит ребенок. Зачем? Он и так был уверен, что ребенок от него, что у малыша темные волосы и смуглая кожа. Однако перед самим собой он мог признаться, что безразличие его было напускным: на самом деле Альварес задыхался от нетерпения увидеть малыша. Он должен был окончательно утвердиться в своих предположениях, а значит, в своем отцовстве.

Цезарь с важным видом придвинул к столу плетеное кресло с высокой спинкой, поправил белоснежную кружевную скатерть и какое-то время еще помедлил, остановив взгляд на пышном букете цветов, украшавшем длинный стол. Наконец он решительно направился к выходу неторопливой походкой уверенного в себе человека.

Дверь в комнату Сирены была слегка приоткрыта.

Цезарь остановился, прислушиваясь, прежде чем постучать. И в этот момент проходившая по комнате фрау Хольц заметила в дверях его силуэт и быстро направилась в его сторону.

— Что вам угодно, сеньор?

— Я желаю взглянуть на своего наследника. Будьте так добры, разрешите мне войти.

— Мефрау сейчас отдыхает, сеньор.

— Я желаю увидеть не сеньору, а ребенка. И в будущем попрошу вас называть ее сеньорой, а не мефрау, ибо это несуразное голландское слово оскорбляет мой слух.

Фрау Хольц неопределенно пожала плечами и открыла дверь пошире, предоставляя ему возможность войти в комнату.

— Ребенок лежит возле окна, — холодно произнесла она.

Цезарь секунду поколебался и неспешно направился к колыбели. Заглянув в нее, он увидел небольшой, завернутый в ткань комочек. И только испанец наклонился, чтобы получше рассмотреть этот сверток, как фрау Хольц стремглав подскочила к колыбели, выхватила оттуда запеленутого младенца и, откинув угол материи в кружевах, с тонкой улыбочкой показала Цезарю розовую мордашку с золотистым пушком на головке. Глаза экономки искрились веселым лукавством, когда она взглянула на побагровевшее и перекосившееся от гнева лицо Альвареса. Казалось, испанец готов был немедленно задушить беспомощное маленькое создание, безмятежно посапывающее на руках экономки.

Цезарь чувствовал себя так прегадко, как будто вместо сладкого поцелуя получил увесистую оплеуху. Он ощущал себя таким обманутым, таким оплеванным!

Но, ничего не сказав и стараясь ничем не выдать ярость, клокотавшую в груди, он сдержанно кивнул экономке, позволяя опустить малютку назад в колыбель.

— Чудесный ребенок, не правда ли, сеньор? Крепенький, здоровенький, а какой красавчик! С каждым днем он становится все милее, все очаровательнее, доставляя матери безмерное счастье. Жаль, что отец не может разделить с ней эту радость! — хитро усмехаясь, проворковала фрау Хольц.

Потемнев от злости, Цезарь молча кивнул в ответ на веселое щебетание старой женщины и поспешно покинул комнату.

Уже выйдя в темный коридор, он обнаружил, что изо всех сил сжимает в ладони сломанную сигару. Бросив ее на пол, Альварес медленно и с наслаждением наступил на нее каблуком и давил, представляя, что под ногой у него младенческая головка, покрытая золотистым пушком, давил до тех пор, пока табак не превратился в пыль. И эта воображаемая расправа с ненавистным голландским отродьем принесла испанцу некоторое удовлетворение.

Да, он не ожидал такого удара! Выходит, его информация, полученная от слуг из дома ван дер Рисов, была неверна. Значит, их брак был не таким уж формальным. Доказательство тому налицо.

Однако еще не все потеряно. Всякая ситуация, даже самая неблагоприятная, может нести в себе свою выгоду. Если сообщить Ригану, что у него, у Альвареса, в плену не только его жена, но и сын, то этот дикарь явится сюда как миленький. И вот тогда-то дон Цезарь Альварес сможет отомстить разом за все ненавистному ван дер Рису. Да, нужно разделаться с этим голландцем окончательно. Пришла пора воздать ему за все. Из-за этого скота, дикаря, варвара у него, у Цезаря, все в жизни наперекосяк. Все его неудачи только из-за Ригана. Если он хочет покончить со всеми своими неприятностями, то должен покончить с Риганом. Пока будет жив этот человек, не видать дону Цезарю Альваресу счастья ни в чем. Нужно наконец стать победителем! Слишком долго он был на вторых ролях после ван дер Риса! Но больше он не намерен быть вторым, нужно покончить с этим навсегда!

Если понадобится, то можно будет устроить так, чтобы этот дикарь встретился со своей женой, а потом на глазах у них обоих Цезарь убьет их светловолосое чадо, растопчет этот проклятый сверток, лежащий сейчас в колыбели. Так или иначе он поступит — это потом будет видно. А сейчас нужно каким-то образом послать сообщение в Батавию, пусть даже ради этого придется отправить туда корабль без груза… Нужно заманить ненавистного голландца сюда, а уж тут с ним покончить будет нетрудно!

Бросив последний взгляд на раздавленную сигару, Цезарь достал из кармана другую и, не оглядываясь, направился в свой кабинет.

— Мефрау, когда вы спали, пожаловал наконец сеньор, — сообщила фрау Хольц с многозначительной улыбкой. — Пожелал взглянуть на родившегося ребенка.

— Ну и как? Понравился сеньору мой сын? Надеюсь, он остался доволен. Что он сказал о моем мальчике?

— Он не произнес ни слова, но, судя по взгляду, готов был убить вашего сынишку. Мы должны и день и ночь беречь младенца от этого дьявола. Сколько ненависти было в его глазах! И к кому? К очаровательному крошке! Нет, этот чертов испанец не человек. Он способен на что угодно! Столько в нем злобы, мефрау, что страшно становится. Нам надо быть настороже, живя с таким мерзавцем под одной крышей.

— Да, фрау Хольц, вы правы. Все эти месяцы он пребывал в полной уверенности, что является отцом ребенка, поэтому ожидал увидеть темноволосого и смуглокожего мальчика. А увидел… Я представляю его реакцию! Мы должны сделать все, чтобы защитить моего сыночка от этого изверга.

— Послушайте, мефрау, какой настойчивый крик! Ваш малютка снова проголодался.

Сирена улыбнулась. У ребенка были великолепные легкие, и можно было не сомневаться, что его крик слышался во всем доме.

Дни проходили за днями, но Сирена не замечала их бега, всецело поглощенная заботами о малыше — занятием новым для нее, но бесконечно радостным. И все это время рядом с нею находилась верная, преданная фрау Хольц, отдававшая себя хлопотам о малыше с неменьшим энтузиазмом, чем счастливая молодая мама.

И все это время из головы Сирены никак не выходили слова экономки об опасности, грозящей малютке со стороны озлобленного Альвареса. Она не могла не осознавать правоту старой, умудренной опытом женщины, и с каждым днем тревога молодой матери нарастала. Безотчетный страх за сыночка вселился в нее, проникнув во все поры. Особый ужас внушали ей участившиеся визиты Цезаря в детскую. Он приходил и подолгу стоял перед колыбелькой, пристально глядя на маленький, беспомощный сверток. Иной раз лицо испанца искажалось злобой и ненавистью, а иной раз было бесстрастным, лишенным какого бы то ни было выражения. Но именно в эти моменты, когда взгляд его, казалось, ничего не выражал, кровь застывала в жилах Сирены от леденящего душу, безотчетного страха. Она чувствовала, что коварный испанец замышляет какое-то злодейство — возможно, смерть ее маленького сыночка и ее самой. Если бы этот страшный человек хотя бы говорил что-нибудь! Но он хранил безмолвие, и от этого становилось жутко вдвойне. Без предупреждения, без звука он входил в детскую, а затем не проронив ни слова, уходил. После каждого такого визита Сирену начинала бить нервная дрожь. Молодая мать боялась не столько за себя, сколько за свое драгоценное дитя, за своего мальчика, за своего ненаглядного сыночка.

Как-то раз, в один из ясных солнечных дней, закончив кормить малютку грудью, молодая мать только собралась было положить своего насытившегося крошку в колыбель, чтобы он поспал, как, безотчетно подняв глаза, вздрогнула, увидев стоявшего в дверях Цезаря.

Какое-то мгновение он в молчаливой задумчивости смотрел на Сирену, а затем неожиданно проговорил тихим, вкрадчивым голосом:

— Я наводил справки о кормилице для ребенка.

— Что?! — в голосе молодой женщины зазвенел гнев.

— Я говорю о кормилице, моя дорогая, — отчетливо повторил испанец, — потому что в такие минуты, как теперешняя, ты мне напоминаешь свиноматку, а это зрелище оскорбительно для моих глаз. Как только найдется подходящая кормилица, ты передашь ребенка ей.

Зеленые глаза Сирены опасно сверкнули, но она сдержалась и не произнесла ни слова.

— Я решил найти кормилицу, — ровным голосом продолжал он, — потому, что настало время исполнять обязанности, ради которых я и привез тебя сюда.

— И что же это за обязанности? — холодно спросила она.

— Ты будешь выполнять обязанности хозяйки дома и моей супруги. Все окружающие считают нас мужем и женой. Никто не посмеет усомниться в этом. Прошло уже два месяца со дня рождения ребенка, и пора уже отнимать его от груди. У тебя будет достаточно забот и без кудахтанья над этим орущим отродьем. Кроме того, я не хочу, чтобы ты перепортила своим материнским молоком все те красивые платья, которые я купил для тебя.

— Как же, однако, ты все за меня решил! А если я откажусь от твоего… предложения насчет кормилицы? Что тогда?

— Тогда, моя дорогая сеньора, ты можешь вообще потерять ребенка, который доставляет тебе столько беспокойства и отнимает уйму времени! С твоей стороны было бы благоразумнее прислушаться к моим предложениям. А то, знаешь ли, в последнее время я стал таким нервным, таким раздражительным, и порой мне самому кажется, что еще немного — и присущее мне терпение оставит меня!

— Ах ты тварь! У тебя еще хватает наглости угрожать мне! Мало того, что ты насильно привез меня Бог знает куда, держишь меня здесь как пленницу и рассказываешь всем направо-налево, будто бы я являюсь твоей женой и родила тебе сына! О Боже! И в довершение ко всему ты надеешься, что я буду вести себя по отношению к тебе как любящая супруга… Цезарь, твоя глупость поражает меня! Извини, но я считала тебя умнее. Неужели ты надеешься, будто я когда-нибудь смогу не то чтобы полюбить, а даже просто с симпатией относиться к тебе?! Нет, нет и еще раз нет! Никогда! Я бы убила тебя, если бы могла! И не надейся, что я буду изображать здесь твою жену, что я приму участие в затеваемом фарсе!

— Моя дорогая, не стоит так горячиться понапрасну. Я уверен, что ты великолепно справишься с предложенной тебе ролью. Ты очень талантливая актриса. Я с наслаждением наблюдал за твоей двойной игрой в Батавии. Думаю, что за это время ты не успела растерять свой редкий талант. В конце концов, я советую тебе черпать вдохновение в своем материнстве, думая об интересах собственного ребенка.

— Ты… ты… негодяй, мерзавец, подонок! Ты ублюдочная свинья! Сын проститутки!

— Ах моя милая сеньора! А кто тогда ты? — игриво спросил он, бесцеремонно уставясь на ее полную волнующуюся грудь, и похотливая улыбка заиграла на его губах. — Жена негодяя, мерзавца, подонка, ублюдочной свиньи и сына проститутки? Не так ли, дорогая? Ну что ж, тоже неплохо…

— Ты забываешься, Цезарь! Я вовсе не твоя жена. И никто на свете не убедит меня в обратном. Ни при каких обстоятельствах я не стану твоей женой! Можешь зарубить себе это на носу.

— Помнится, я уже говорил тебе однажды, что обладаю редким терпением. Но не надо его испытывать. Это может тебе дорого стоить! Цена уже известна — это здоровье и жизнь твоего… сына. Надеюсь, ты меня хорошо поняла, мамаша? А теперь о деле! Сегодня вечером я устраиваю небольшой ужин, будут присутствовать человек двенадцать… Я пришлю к тебе слугу, который принесет платье и драгоценности, достойные моей жены и твоей красоты. А после ужина мы начнем жизнь, которую полагается вести нормальным супругам. Обещаю тебе незабываемую ночь, дорогая, — выразительным взглядом Цезарь окинул её фигуру, и Сирена почувствовала такой жгучий стыд, как будто сидела перед ним раздетая. — Ужин начнется после захода солнца. Однако ты спустись вниз на час раньше, и мы поднимем тост за драгоценное здоровье твоего сына, горячо любимого нами обоими. До встречи, моя дорогая Сирена! — все это он произнес ровным, невыразительным голосом, и его глаза при свете полуденного солнца казались непроницаемыми.

Не дожидаясь ее ответа, он коротко кивнул и немедленно вышел из комнаты.

— Фрау Хольц! Фрау Хольц! Вы все слышали? Нет, вы слышали, что приказал мне этот негодяй?! Скотина, свинья, ублюдок! Он хочет, чтобы я спала с ним после сегодняшнего ужина! Что мне делать? О Боже, что мне делать?! — она жалобно застонала. — Если я не выполню его требования, то этот зверь убьет моего малыша. Что мне делать, фрау Хольц? Я боюсь за сына, я боюсь за моего ненаглядного мальчика! Но какой-то должен быть выход! Не может быть, чтобы все произошло так, как хочет этот изверг! Что вы мне посоветуете, фрау Хольц?

Экономка с состраданием смотрела на молодую женщину.

— Я так и знала! — испуганно воскликнула Сирена. — Вы считаете, что я должна подчиниться воле этого ублюдка! Но нет, однажды я дала себе клятву, что никогда никому на свете не позволю использовать себя. И я не нарушу этой клятвы. Я не подчинюсь ему. Я ни за что не лягу с ним в постель. Я не проститутка! Он не дождется моего унижения. Этого не будет никогда!

— Но…

— Никаких «но»! Я что-нибудь придумаю. Я обязательно что-нибудь придумаю! У меня еще есть в запасе несколько часов, — уверенно проговорила она.

Еще с борта своего корабля на подходе к африканскому порту Риган увидел новые многочисленные стапеля, большие груды свежих, не успевших потемнеть от времени лесоматериалов, оживленное мельтешение людей… Все говорило об усиленном строительстве, развернувшемся в порту. Недаром моряки рассказывали, что все Африканское побережье переживает торговый бум. Африканские порты, не в пример европейским и ост-индским, отличались грубоватыми, наспех сколоченными строениями, что говорило о стремительной застройке здешних мест, а значит, и об усиленном развитии торговли. В местах, где пролегали новые торговые пути, в спешном порядке возводились новые укрепления.

Однако основным предметом здешней торговли были не пряности, шелка и продукты — совершенно новый товар, вывозимый отсюда, наполнял карманы купцов. Называли этот товар черным золотом, черной слоновой костью, но оба эти термина означали одно и то же — африканских рабов. Работорговля была самым бесстыдным, самым подлым, самым грязным промыслом; самым ужасным товаром, который когда-либо наполнял трюмы кораблей, — рабы.

Риган поспешно соскочил на берег, а Калеб — за ним. Как только их ноги ступили на пристань, группка чернокожих голых детей, весело смеясь, окружила пришельцев. Голландец присел на корточки и ласково притянул к себе одного самого бойкого черноглазого негритенка. Жестами и мимикой ван дер Рис попытался кое-что спросить у мальчугана, и тот, смущенно улыбнувшись, взял Ригана за руку и повел его по дощатому настилу, проложенному к одному из прибрежных зданий. Остальные детишки не отставали ни на шаг. Наконец малыш указал пальцем на какого-то седоволосого мужчину, стоявшего неподалеку от постройки, и со смехом убежал прочь вместе с другими мальчишками.

Человек, к которому привел Ригана веселый негритенок, выслушал вопрос и кивнул головой.

— Да, уважаемый, есть здесь один такой человек, похожий на того, о ком вы спрашиваете. Правда, мне самому встречаться с ним пока не довелось. Живет он в южной части города, в великолепном доме, который был не так давно выстроен по его указанию. Говорят, что этот человек невероятно богат. Наверное, он решил обосноваться здесь всерьез и надолго, так как привез с собой жену и маленького сына. Я слышал, что как раз сегодня вечером он устраивает свой первый прием. В городе говорят, будто бы он называет себя королем, а жену величает не иначе как королевой! Если честно, то я этого всего не понимаю, — тихо произнес пожилой человек, укоризненно качая головой. — Представить свою жену друзьям и соседям — это нормально, это куда ни шло… Но провозглашать себя королем и королевой! Знаете, это как-то не укладывается у меня в голове. Будь ты хоть каким богатым… А может, он просто безумец? Как вы считаете?

Риган усмехнулся.

— Как мне добраться до дома этого… короля?

— Пожалуй, туда лучше всего отправиться верхом. Если хотите, я могу предоставить в ваше распоряжение своих лошадей. Разумеется, с тем условием, что вы мне их потом вернете. А как туда добраться… Сначала поезжайте вон до того участка земли, очищенного от лесных насаждений… Там, по всей видимости, что-то будут высаживать. Ага, так вот. Затем дорога поворачивает. Вы следуйте по ней, пока не закончится лес. Тут вы увидите еще одну дорогу, с деревьями по обочинам. Поехав по ней, вы прибудете на другой участок, расчищенный от леса. А уже оттуда будет виден особняк. Огромный, великолепный! Вам такой даже и во сне не снился! Это и есть дом того человека, который называет себя королем и которого вы разыскиваете.

Риган поблагодарил словоохотливого незнакомца.

И когда отец с сыном вскочили на лошадей, так любезно предоставленных им этим пожилым джентльменом, глаза обоих всадников горели от нетерпения.

— Неужели наступил конец нашим странствиям, отец?! — в радостном волнении воскликнул Калеб. — Человек, о котором нам только что рассказали, наверняка и есть сеньор Альварес, не так ли?

— Ну конечно! Кто еще стал бы провозглашать себя королем?! — презрительно усмехнулся Риган.

— Тогда, должно быть, королева не кто иная, как Сирена! — воскликнул Калеб и рассмеялся счастливым смехом.

— Да. Но только вот королеву он выбрал себе неудачно! — зло прохрипел Риган и пришпорил коня. — Скорее бы только добраться до этого «королевства»!

Теперь, когда ван дер Рис был так близок к цели, ему не хотелось терять ни секунды. Калебу тоже не терпелось поскорее увидеть Сирену. Голова мальчика кружилась от радости, когда он стегал поводьями коня.

Прошло не меньше часа, прежде чем всадники остановились у огромного, очень роскошного трехэтажного дома. Пожалуй, хозяин лошадей был прав: этот дом был поистине достоин короля — весь из бело-розового мрамора, с массивными колоннами у входа и небольшими изящными балкончиками по бокам. По всему фасаду, под крышей, над центральным входом и вокруг окон красовались лепные украшения в виде цветов, виноградных гроздьев и детских фигурок.

На какой-то момент Риган задумался. Как лучше поступить? Войти сейчас через главный вход или, быть может, дождаться темноты и неожиданно явиться на званый ужин? Но, взглянув в горящие нетерпением глаза сына, он решительно соскочил с лошади.

Однако не успел он коснуться ногами земли, как чьи-то сильные черные руки грубо схватили его. Вздрогнув от неожиданности, ван дер Рис непонимающе огляделся по сторонам и увидел вокруг чернокожих людей с суровыми лицами, которые изучающе рассматривали его. Посмотрев назад, он обнаружил, что и Калеб находится точно в таком же положении.

Это что же, «его королевское величество» боится свержения? А иначе зачем ему была бы нужна столь многочисленная охрана? Чтобы сторожить свою новоиспеченную королеву и маленького сына? Ах нет, голландец ошибся: сын-то должен называться не как-нибудь, а принцем! Риган еле сдержался, чтобы не рассмеяться собственным мыслям. Однако ситуацию, в которую они с Калебом попали, вряд ли можно было назвать располагающей к веселью. Он попытался было освободиться от цепких рук, удерживающих его, но, поняв тщетность своих усилий, покорился и велел сыну сделать то же самое. Всякое сопротивление в их положении выглядело бесполезной возней: вдвоем они не могли противостоять такому большому количеству воинственно настроенных людей.

Непрошеных гостей, заявившихся издалека, «королевские» стражники потащили за дом, где один негр из «свиты» схватил висевший на дереве тяжелый молоток и громко ударил им по круглому металлическому щиту, пристроенному тут же, на том же самом дереве.

И через несколько секунд на этот оригинальный зов явился сам «король», дон Цезарь Альварес собственной персоной. Вид у него был такой, как будто он знал заранее, кто к нему сегодня заявится, и давно поджидал далеких гостей: ни удивления, ни недоумения не было на его лице — лишь знакомая дьявольская улыбка.

— Итак, ван дер Рис, ты решил нанести визит своему старинному приятелю и прибыл в мое маленькое «королевство». Что ж, похвально, мой дорогой друг. Но должен тебе заметить, Риган, что ты как был, так и остался дикарем! Ты никогда не отличался хорошими манерами. Взял и заявился без приглашения! Настоящий джентльмен никогда бы не позволил себе этого! — Цезарь неодобрительно пощелкал языком.

— Зато меня от твоего манерничанья просто тошнит! Ты! Лощеный хлыщ! Я не на тебя заявился любоваться. Я приехал за своей женой. Или, если тебе так больше нравится, я прибыл за королевой! — ядовито проговорил Риган и громко рассмеялся.

Глаза Цезаря помрачнели от ярости, и он стиснул зубы с такой силой, что свело скулы.

— И не вздумай мне говорить, что Сирена добровольно согласилась стать твоей так называемой королевой! Я тебе все равно не поверю!

— Помилуй Бог! А как же еще, если не добровольно?! Ты, Риган, все такой же неотесанный болван! Только лишь я сделал ей предложение, как она сразу же упала к моим ногам! Разве существует на свете такая женщина, которая не мечтала бы стать королевой?! Однако почему мы здесь стоим? Разреши мне пригласить тебя, моего старинного друга, в дом. Я, как хорошо воспитанный, гостеприимный сеньор, покажу тебе свое маленькое, скромное «королевство». Надеюсь, тебе известно, как нужно себя вести в приличном доме? — язвительно спросил Цезарь.

— Едва ли мне удастся пролить твою кровь на твои ковры, когда меня «ласково» держат под руки! Не бойся, Цезарь, я не нанесу урон твоему… «королевству»! — Риган снова засмеялся.

Этот злой, издевательский смех заставил Альвареса поежиться. Обернувшись назад, он что-то коротко и тихо приказал одному из стоявших у него за спиной слуг.

Закончив свой туалет, Сирена была мрачнее тучи. Время ужина приближалось, а она так ничего и не придумала для спасения себя и сына. Лицо ее перекосилось от мучительной душевной боли, растерянности, ненависти, страха… Тысячи противоречивых чувств раздирали ее сердце.

Наконец, в который раз наказав фрау Хольц смотреть в оба, она взялась за ручку дверей, чтобы выйти… И в этот миг в комнату вошли двое слуг. Один из них, оттолкнув Сирену, бросился к колыбели и ловко подхватил на руки лежавший там сверток. С диким яростным криком молодая женщина набросилась на похитителя. Она молотила его кулаками, а затем впилась ногтями в голую черную спину. Разъяренная фрау Хольц атаковала его спереди. Второй стражник, бросившись на помощь своему товарищу, с силой отшвырнул Сирену к противоположной стене комнаты, где она упала, оглушенная ударом. Фрау Хольц с неукротимым неистовством била и царапала негра, державшего на руках ребенка, и кричала во всю мощь своих старческих легких. Но стражник без особых усилий оттолкнул ее, и старая женщина упала рядом со своей мефрау.

Сирена, приходя в себя, поднялась на колени. В голове ее шумело, а глаза застилала рябая дрожащая пелена. В это время дверь за слугами, унесшими ребенка, закрылась.

Отчаяние, гнев и злоба охватили Сирену. Она, вся дрожа, с трудом поднялась на подкашивающиеся ноги. Сердце матери готово было разорваться от боли за сына. Нет, это Альваресу так не пройдет! Она убьет этого ублюдка, этого изверга, этого дьявола! Ну и пусть нет оружия! Она убьет его голыми руками! Он еще плохо знает ее!

Покачиваясь из-за головокружения, Сирена помогла фрау Хольц подняться на ноги, и обе женщины, путаясь в юбках и спотыкаясь, побежали по длинному темному коридору. Где малыш? Куда унесли ребенка?

Вне себя от горя, они бросились на первый этаж в направлении кабинета Цезаря. А может, мальчика унесли в другое место? Но куда? Боже, где он? Где ее ненаглядный сыночек? Сирена бежала вниз по винтовой лестнице чуть ли не падая. Спустившись наконец на первый этаж, она, задыхаясь, остановилась. Кажется, она окончательно сошла с ума от горя! Сердце ее готово было выскочить из груди от страха за сына и за собственный разум. Глазам ее предстало зрелище, в правдоподобность которого можно было поверить лишь допуская, что это сон. Она увидела Ригана и Калеба, которых крепко держали под руки четверо черных гигантов. Полубезумным взглядом она окинула комнату и увидела стражника, державшего на руках ее сына. Задыхаясь от гнева и ужаса, она закричала:

— Верни мне ребенка! Немедленно!

— Возвращайся в свою комнату, если не желаешь лицезреть сцену убийства твоего бывшего мужа и сына, — холодно произнес у нее за спиной Цезарь.

При этих жестоких словах, не веря в правдоподобность происходящего, Сирена обернулась к нему лицом и попятилась назад. Ее сознание отказывалось воспринимать действительность. Нет, это все неправда! Это просто жуткий сон! Надо проснуться! Надо только проснуться! Необходимо немедленно проснуться! Боже праведный, скорее прерви этот кошмарный сон! Взгляд расширенных глаз женщины, пытавшейся вырваться из оков страшного сна, заметался по комнате и остановился на Ригане. Господи! Какой у него взгляд! Буря чувств отразилась на лице мужа: ненависть, гнев, отчаяние и… любовь. Нет, она не ошиблась: именно любовь светилась во взгляде Ригана, когда их глаза встретились. Боже, так сон это или все же явь? Она качнулась, едва не теряя сознание, и перевела взгляд на Калеба. Чтобы не сойти с ума окончательно, силясь удержаться за нить, связывающую ее с реальностью, Сирена, слабо улыбнувшись, тихо произнесла:

— Выходит, братишка, ты не забыл обо мне. Ты не хотел, чтобы я в одиночестве отправилась на свою родину. Однако прости, что невольно я обманула тебя, что вместо Испании оказалась здесь, на этом странном побережье, в этом странном доме и рядом с этим странным человеком.

По мере того как она говорила, тон ее становился спокойнее, взгляд осмысленнее, а сознание постепенно прояснялось. Она сделала шаг к Цезарю, метнув быстрый взгляд на оружие, висевшее за спиной испанца, и на Ригана. Голландец, моментально смекнул, что она имела в виду, и едва заметно одобрительно мигнул глазами. Сирена, почти совсем успокоившись, бочком приближаясь к Альваресу, проговорила тихим, вкрадчивым голосом:

— Я его королева. Тебе известно это, Риган? Цезарь провозгласил меня своей королевой. Ты можешь не поверить, но мне лестно это. Какая женщина не мнит себя в своих мечтах королевой! Однако, как видишь, существуют на свете такие мужчины, которые способны мечты женщины превратить в реальность. Я лишь совсем недавно начала понимать это и по-новому оценила Цезаря, взглянув на него другими глазами. Сегодня у нас торжественный день. После ужина мы должны были начать нашу королевскую супружескую жизнь. Так что же, это знаменательное событие не состоится? Цезарь, неужели ты отменил прием?

Альварес нахмурился. Он был сбит с толку и определенно не знал, как воспринимать ее слова. Как насмешку? Как скрытое издевательство? Но голос ее звучал так нежно, так искренне. Почему стража позволила ей появиться здесь? Как не уследила? Теперь он должен что-то предпринять. Но что?

Сирена вплотную подошла к нему.

— Пойми меня, дорогая. Я должен убить Ригана и его самоуверенного выродка, а также, как мне ни прискорбно, и твоего ребенка. Ибо я считаю, что в нашем милом маленьком королевстве не следует жить существу, так похожему на этого варвара. Я не желаю никаких напоминаний об этом ненавистном мне человеке. Я сотру с лица земли всякую память о нем! Он приносит нам одни несчастья, этот проклятый голландец! И твой ребенок вырастет таким же. Пойми: я не могу этого допустить. Сирена, дорогая, у тебя еще будут дети — другие дети, наши с тобой дети, настоящие испанцы. Мы их воспитаем как королей! У них будет все что только душа пожелает. Они будут богаты, и я буду любить их, как самого себя, как тебя, моя дорогая королева. Пойми: нам необходимо разделаться с ненавистным прошлым и начать жизнь сначала, без каких-либо напоминаний о былых неудачах. Ты и представить себе не можешь, как чудесно мы с тобой потом заживем. Поверь мне, Сирена! Пойми и поверь! — он говорил это искренне и страстно, с заискивающей доверчивостью глядя в ее расширившиеся глаза. Ему казалось, что она начинала понимать его чувства, что она все-таки любит его, но во всем виноват этот чертов ребенок. И теперь, увидев Ригана, она вновь испытала прежнюю ненависть к бывшему мужу и по-новому восприняла и этого ребенка. Все к лучшему, как говорится. — Стража, снимите одеяло с ребенка. Пусть голландец взглянет на свое чадо. Он имеет на это право перед смертью.

Ван дер Рис попытался было освободиться от рук стражников, но добился лишь того, что его стали держать еще крепче.

Сирена во все глаза наблюдала за Риганом, когда к нему поднесли распеленатого ребенка, и от нее не ускользнуло изумленное выражение, мелькнувшее на его лице. Он искренне удивился, что ребенок оказался светлокожим и светловолосым. Значит, ее муж заранее был убежден, что отцом новорожденного ребенка являлся Цезарь, и теперь, когда внешность малютки красноречиво говорила за себя, все сомнения Ригана отступили, а лицо его осветилось торжествующей и счастливой улыбкой. Однако эта смена выражений в его глазах врезалась в память Сирены. Ей никогда не забыть первоначального изумления в его глазах…

Взор Ригана, затуманившийся было нежностью при виде малютки, вдруг наполнился страхом.

— Ты хочешь убить невинное дитя, Цезарь?! И тебя не будут мучить угрызения совести после этого? Да ты хуже дьявола, Альварес! Должно быть, ты сошел с ума! Убей меня, если хочешь, но детей не трогай! Отправь моих сыновей в Ост-Индию — там позаботятся о них. Ради всего святого пощади их!

А тем временем, когда внимание Цезаря отвлеклось от Сирены, она уже совсем приблизилась к шпагам, крест-накрест висевшим на стене позади испанца. Со стремительностью пантеры она сорвала с крюка клинок и, оттолкнув Альвареса, подскочила к темнокожему стражнику, державшему ее ребенка. Острие шпаги уперлось негру в голую поясницу, а затем описало устрашающий круг пониже пояса. Если этот человек не был знаком с иностранными языками и не понимал ничего, кроме местного диалекта, то язык обнаженного клинка понял отлично, судя по его вспотевшему и перекосившемуся от страха лицу. Сирена кивком головы подала знак фрау Хольц, и та, доселе стоявшая в полном безмолвии возле дверей, моментально подскочила, выхватила из рук перепуганного стражника ребенка и так крепко прижала его к груди, что младенец громко закричал, возмущенный столь неделикатным обращением.

Сирена вскинула вверх шпагу, призывая таким образом всех к полнейшей тишине, и, сузив глаза, проговорила, обращаясь к Альваресу, который все никак не мог прийти в себя от изумления: он явно не ожидал подобного поворота событий.

— Итак, Цезарь, ты — мой главный враг, ты — мой основной противник! Я вызываю тебя на поединок. Отказавшись от него, ты покроешь свое имя позором, которого потом не сможешь смыть даже собственной кровью. Дело твоей чести — принять мой вызов и сражаться как мужчина и как испанский дворянин! Прикажи своим стражникам, чтобы они не мешали нам. Если ты не сделаешь этого, то не успеешь даже пожалеть о своем неправильном поступке, ибо я проткну тебя шпагой, как паршивую свинью!

Цезарь поспешно произнес несколько гортанных слов на местном диалекте, и стражники торопливо покинули комнату.

— Риган! Калеб! Вы тоже не должны вмешиваться в поединок, — спокойно произнесла Сирена. — Надеюсь, это понятно? Даже если я окажусь слабее противника, никто не должен приходить мне на помощь! Запомните: я никого не пощажу! Я запрещаю кому бы то ни было вставать между нами!

Ван дер Рис согласно кивнул, но страдальческое выражение исказило его лицо. Разве можно придумать испытание более тяжкое для мужчины: смотреть, как женщина сражается с твоим заклятым врагом, и ничего не предпринимать! А Калеб, наоборот, никак не проявил своего беспокойства. У него был такой вид, будто он вот-вот захлопает в ладоши, выражая свой восторг неожиданным поворотом событий. Мальчик знал заранее, кто выйдет победителем из этого поединка, и потому мог пообещать что угодно.

Сирена отступила назад и, споткнувшись о свои длинные юбки, несколькими уверенными взмахами шпаги, укоротила подол до колен.

— Ну что ж, желание королевы — закон! — усмехнулся, приходя в себя, Цезарь. — Я понял так, что будем драться на смерть?

— И никак иначе! Только на смерть! Выбирай, какая смерть тебя больше устроит — мгновенная или долгая и мучительная!

— Ну конечно, долгая и мучительная! Моя дорогая, я хочу, чтобы ты, прежде чем умереть, получила удовольствие. После того, как ты позабавляешься шпагой, тебя будет ждать другое развлечение: наблюдать, как кровь твоего сына потечет по этому полу. А затем прольется кровь наших дорогих гостей. И, наконец, когда ты, вся израненная, начнешь валяться у меня в ногах, умоляя, чтобы я поскорее прикончил тебя, я оставлю тебя умирать здесь мучительной, долгой смертью в окружении дорогих твоему сердцу трупов.

Сирена посчитала выше своего достоинства отвечать на эту бесстыдную похвальбу. Красноречивый взгляд женщины сказал за нее все. Столько ненависти было в ее глазах, что Цезарь, побледнев, опустил очи долу. Затем он медленно подошел к стене и молча снял вторую шпагу.

— Защищайся! — крикнула воинственно Сирена, и бой начался.

Цезарь сделал ложный выпад, прочертив в воздухе дугу сверкающим клинком. Сирена сосредоточенно наступала на него и, сделав вдруг резкий скачок, оказалась сзади испанца, нанеся ему удар в спину. От подобной неприятной неожиданности Альварес растерялся и, пока он удосужился развернуться, получил еще несколько сильных уколов в спину. Он весь покрылся испариной, едва успевая отражать наскоки Сирены. Ее стремительная шпага мелькала в воздухе, как вспышка молнии. И каждый раз, когда клинок Цезаря взлетал вверх, он встречал вездесущую шпагу женщины, которая, кроме всего прочего, успевала ударить противника по ногам. Таким образом, спина и обе ноги противника были залиты кровью. Неутомимая Сирена не давала Альваресу ни доли секунды на передышку. Казалось, она орудовала не одной шпагой, а несколькими. Утомленный и потерявший бдительность испанец недосмотрел и получил внушительный удар в грудь. Тяжело дыша, женщина отскочила назад и спросила:

— Может быть, ты передумал, Цезарь, и предпочитаешь теперь легкую и быструю смерть, а не долгую и мучительную, как заказывал поначалу? Быстро отвечай, ибо мне не терпится узнать, сколько крови течет в жилах такого подлеца!

— Я не меняю своих решений, дорогая! Меня устроит долгая и мучительная смерть, но не моя, а твоя! Я сгораю от нетерпения увидеть, как ты будешь плакать над своим заколотым сыночком.

Глаза Цезаря сверкали ненавистью. Он никогда не простит ей такого подлого обмана, такого предательства! Яростно взмахнув шпагой, оскорбленный в лучших чувствах испанец сумел достать острием клинка обнаженную руку своей «королевы».

— Не беспокойся, ублюдок! Никто из нас не увидит пролитой крови моего сыночка. Но вот лужа твоей подлой кровищи украсит этот пол непременно! — со злой решимостью произнесла она и снова нанесла удар в грудь Цезаря. — Вот видишь, вот видишь, ты уже давно пачкаешь своей кровью драгоценный пол твоего роскошного замка! Оглянись вокруг себя… король! Раскройте пошире глаза, ваше величество! — язвительно воскликнула она, рассекая острием клинка его щеку.

Никакие ухищрения не помогали Альваресу достать Сирену шпагой. Всякий раз она успевала либо отскочить в сторону, либо отражала удар своим клинком. Он уже начал выбиваться из сил, и она это видела, градом рассыпая свои стремительные удары. Все чаще и чаще он ощущал на своем теле уколы ее безжалостной шпаги. Кровь струилась из его тела.

Вдруг Сирена сделала выпад вправо, поскользнулась, ступив в лужу крови, и потеряла равновесие. Цезарь воспользовался ее оплошностью и, почуяв в себе прилив сил, подскочил к ней и торжествующе приставил свою шпагу к ее шее.

Калеб, увидев это, испуганно закричал.

Но Сирена каким-то образом умудрилась уклониться от его клинка, оцарапавшего ее, перевернулась через голову и вскочила на ноги.

— Ты хотел обезглавить меня, Цезарь? Обезглавить свою королеву? — насмешливо спросила она, между тем как глаза ее полыхали яростью. Она сделала выпад вперед и прижала противника к стене. Тяжело дыша и прищурившись, она произнесла: — В последний раз спрашиваю, сеньор: быстрая и легкая смерть или медленная и мучительная?

Безумие сверкнуло в его влажных и темных глазах.

— Когда-нибудь ты полюбишь меня, моя королева, как я люблю тебя сейчас! — пробормотал он.

Сирена не успела сообразить, что случилось… Только что испанец был прижат к стене и казался вконец обессиленным, прощавшимся с жизнью, но вдруг рванулся, с силой оттолкнул ее от себя, а острие его шпаги уперлось ей в горло.

На руках фрау Хольц жалобно заплакал младенец, в другом углу отчаянно закричал Калеб. Сирена потеряла равновесие и, судорожно взмахнув шпагой, прошлась по телу испанца острым клинком, резко скользнувшим ему в пах. О Боже! Ненароком случилось то, что когда-то сгоряча она пообещала сотворить с Альваресом.

Страшные, душераздирающие крики Цезаря, соперничавшие с громким плачем младенца, орущего от страха и голода, наполнили помещение. По мраморному полу тек широкий поток крови, хлеставший из оскопленного «короля». Глаза поверженного, широко раскрытые и переполненные болью и ужасом, смотрели прямо в лицо Сирене.

Она стояла над побежденным противником опустив шпагу.

— Ты сам виноват в своей смерти, Цезарь. Слишком много злодеяний на твоем счету. Расплата неминуемо должна была настигнуть тебя. Моей шпагой руководила месть. Умри же с мыслью, что тебе еще повезло! Смерть, нашедшая тебя в честном поединке, — не самая плохая смерть. Правда, она могла быть более легкой и менее мучительной, но ты сам выбрал себе такую, Цезарь. Так что, ты получил то, что просил.

— Ты победила, Морская Сирена! Забирай своего… сына и уезжай домой… Моя королева…

Кровь заклокотала у него в горле и потекла по подбородку. Глаза испанца закрылись, и жизнь оставила его.

Сирена уронила шпагу и без чувств упала на руки вовремя подоспевшего Ригана.