Плохие кошки

Татьяна Замировская ТРИ ГЛОТКА ГРАНАТА

Нет слов, просто нет слов. Как она могла выпустить кота?

Она выпустила кота, случайно замешкавшись в коридоре: одна из огромных, несуразных стеклянных бутылок с гранатовым соком вдруг начала выскальзывать из ладони, стремиться к твердому разрушающему кафелю пола, она присела и схватилась за бутылку обеими руками — стекло было холодным, каким-то почти жидким, практически кровавым. Она так сидела минуты полторы, оцепенев, будто удивляясь случившемуся чуду — не разбилась, не превратилась в дождь из колюще-режущих гранатов, а потом обернулась и заметила, что дверь открыта и кот в нее уже ушел.

Тогда муж и мама вышли на улицу, чтобы поймать кота, а она сидела на кухне и плакала: кот совсем один, маленький серый комочек, пять килограмм паники и неживого, напуганного веса, топает тонкими лапками по льдинкам, и сердце холодеет: его — от пронизывающего холода, ее — от ужаса.

— Как ты могла выпустить кота? — злым, леденящим душу голосом спросил муж, забежав в дом; он запыхался, его шапка стала ярко-красной, как фонарь, под ней лица было уже не разглядеть, вся его голова вообще пылала как факел. — Посмотри на себя, ты тут сидишь в тепле и куришь, — она посмотрела на свои пальцы и с ужасом отметила, что сжимает дымящуюся сигарету. Как успела вообще, когда? — А он, наш маленький, наверное, уже перешел дорогу, и его там сбил трамвай!

— Спасибо, у нас в городе нет трамваев, — ответила она.

И тогда муж начал страшно кричать:

— У нас в городе теперь есть что угодно, потому что, допуская недопустимые вещи, ты умножаешь количество недопустимых вещей и явлений в мире вообще!

Нелепо трижды повернулась на пятке, принимая душ, и защебетала птицей — через три дома у соседей в люльке дитя черничным соком замироточило, три баночки насобирали, полезно для глаз, говорят. Маникюрными ножницами с какой-то дури вырезала из вяленой рыбы квадратик и вазочку — на железнодорожной станции телефонный аппарат вдруг сказал внятным мужским голосом: «Внимание! Все мосты заминированы! Поезд превратился в чайный сервиз и разбился вдребезги от соприкосновения с жесткостью рельса!». Съев мандаринку, водрузила полученную географическую карту кожуры на голову с целью просто подурить — а в городе цистерна с мясом перевернулась и залило полквартала неизвестно чем, страшно даже смотреть. И так далее, и тому подобное. Неожиданно закурила — порвалась связь времен. Обрезала себе ресницы ножом для масла — на кладбище взорвалась одна из могил, хорошо еще, что не свежая. Выпила козьего яду — проснулась в книжном шкафу небольшой колонией вшей. Что еще?

— Ты почему молчишь? — заорал муж. — О чем ты думаешь?

Отвлечься от небольшой колонии вшей не так уж и сложно. «Бедный кот», — подумала она снова, никакими кошмарами не прикрыть этот главный кошмар. Они всегда очень осторожно закрывали и открывали дверь, потому что кот постоянно стремился на улицу: это был новый дом, новый район, и коту все было интересно, что снаружи, он часами стоял у двери и тонко поводил носиком, будто пытаясь прочитать ландшафт окрестностей по тонким ниточкам, тянущимся из воздуха. «Человек с сознанием курицы-гриль не имеет права анализировать мир через метафоры и воздушные нити», — сказала она сама себе, приложила горящую сигарету к запястью, тонкому и бледному, как лед, и тихо-тихо завыла.

— Ненормальная! — радостно сказал муж, схватил с полки банку кошачьих консервов и убежал на улицу, откуда доносилось радостное воркование мамы. Мама ничему не радовалась, просто ей показалось, что, если она будет радостно кудахтать, котик подумает, что ей досталось где-то что-нибудь вкусненькое, и подбежит посмотреть. Но котик не подбегал. Муж и мама включили фонарь и начали бегать с ним по району, разбрасывая всюду какую-то мишуру из кошачьих консервов.

«Надо выйти на крыльцо и там ждать кота, может, он узнает дом и вернется», — подумала она, сняла кофту и носки, чтобы было так же холодно, как и ему там, на морозе, бедненькому, и села на крыльцо, распахнув дверь прямо в пустоту, мороз и ветер, прорезаемый лучами охотничьего фонаря, — это мама и муж забрались уже достаточно далеко; узнать что-либо о них можно было только по интенсивности и нервозному мельтешению вспышек.

«А я буду тут сидеть и ждать его, — решила она. — Он будет мерзнуть, и я тоже. Ему будет страшно, и мне тоже. Он поймет, что все закончилось, причем закончилось так глупо, — и я тоже».

Она прислонилась головой к двери и закрыла глаза. Где-то вдалеке темноту прорезывали прожекторы, будто война, — это мама и муж добежали до пожарной станции, вдруг кот там, трам-пам-пам. Она подышала на свои руки и начала тихонечко напевать.

К дому подошел неизвестный человек в дурацкой малиновой шинели. Она напряглась, начала нащупывать в кармане связку ключей, чтобы пропустить каждый из ключей меж пальцами, — идеальное оружие, дом-то открыт, заходите кто хотите.

— Ты что? — спросил человек сквозь черную бороду; вид у него был испуганный, он напоминал огромную черную птицу, напялившую карнавальный костюм какой-то другой огромной черной птицы. — Ты зачем сидишь тут? Зачем мерзнешь? Меня ждешь?

— Ты кто, кого? — спросила она, елозя рукой и ключами, сросшимися в кармане в некую единую биоконструкцию. — Что н? Чт надо? — У нее зуб на зуб не попадал.

— Я кто, я твой муж, кто, — прошамкала черная борода. — Вот же глупенькая, застудишь все, мигом домой, ну, а если бы я позже приехал? То что бы? В больничку с пневмонией, да? Вот дурында же, дура совсем.

И схватил ее в охапку и повел, заиндевевшую и испуганную, в дом.

— Кот. Я выпустила кота, — попыталась объяснить она причину своих волнений.

— У нас нет кота, — отвечал человек в малиновой шинели, увлекая ее куда-то на кухню, к холодильнику.

«Может, это специальный кухонный грабитель, — подумала она, — сейчас наберет еды и убежит, хорошо бы».

— Я выпустила кота, — тихо пропищала она. — Мой муж и моя мама пошли его искать. Вон там, за окном, луч — видите? Это они с фонарем его ищут. С прожектором. И каждые пять или семь минут они подбегают к дому, чтобы проверить, не пришел ли кот сам. Сейчас они тоже придут. Поэтому вам лучше уйти. Я не одна тут.

— Вот дура же, дура-дурочка! — ласково сказал человек в малиновой шинели, распахивая холодильник и вынимая из него баночку майонеза. — Дурной зайчик замерзший. Белочка под елочкой сидела и белочку подхватила. Белая-белая белочка, да? Да?

Он выдавил на ломоть хлеба тонкую змеистую струю белого-белого, как мел, майонеза, и начал энергично жевать хлеб. На его бороду сыпались крошки.

— И не приготовила ничего, — улыбался он, плюясь крошками. — Конечно, с чего бы. На крылечке в мороз посидеть, застудиться — самое то! Это не борщ готовить. Борщ — он кровавый! Святой и правый! — тут он запел: — Марш, марш впере-е-ед! Марш, мой наро-о-од!

«Слова неправильные, — подумала она, — борода неправильная, и сам он неправильный».

— Муж с фонарем! — шипел он сквозь бутерброд. — Муж — это же я! Какой это там муж ищет какого там кота, если кота у нас нет, и муж твой — это я? И мама, ну какая мама, зайчик дурной дурацкий, мама в Набережных Челнах, где же еще маме нашей быть?

«Ну, этот муж получше того, — подумала она, — этот хоть не ругается, что я кота выпустила. Но все равно: чужой человек, абсолютно. И майонез этот, тьфу, неужели ему не противно».

Муж помыл руки в кухонном умывальнике, щедро полив их средством для чистки посуды, закрыл наглухо входные двери, съел еще один бутерброд с майонезом, немного пожурил ее за то, что она уже третий раз за неделю не приготовила никакого ужина, пора уже и учиться чему-то, а то сидит днями дома, он-то, конечно, понимает, что работа так сразу не ищется, но надо уже как-то шевелиться, три месяца уже дома сидит, ну, даже стыдно. Потом муж долго сёрбал горячий чай, неприятно втягивая воздух, принял душ и пошел спать, потащив ее за собой. Она послушно шла за ним по ступеням вверх. «Вот и спальня, — подумала она, — теперь нам с ним там спать, раз муж».

Но муж не хотел спать с ней в общепринятом смысле.

— Ты такая холодная! — сказал он. — Даже дотрагиваться до тебя неприятно. Зачем так долго сидела на крыльце?

— Кот. Я выпустила кота, — тихо отозвалась она.

— У нас нет кота и никогда не было, — сонно пробормотал муж. — Наверное, ты выпустила его еще когда-нибудь в прошлой жизни, еще до рождения — вот у нас его и нету поэтому…

Она не могла заснуть, это понятно. Муж отрубился очень быстро, захрапел, разметался по простыне. За окном послышалось какое-то шебуршание, она поднялась, тихо-тихо, стараясь не скрипеть половицами, подошла к окну и посмотрела вниз. Там, у забора, в прозрачном морозном воздухе будто бы висели две фигуры — это были изначальный муж и мама. В руках у мамы был котик.

— Поймали? — спросила она одними губами.

Мама триумфально подняла котика на вытянутых руках и улыбнулась. Котик выглядел крайне недовольно, мордочка у него была сморщенная, как у старой обезьянки.

Мама и изначальный муж показали знаками: впусти нас, открой дверь. Но она показала им в ответ — тоже знаками: я не могу вас пустить, дома муж, он спит здесь со мной, ничего не выйдет, он не поймет, если я открою дверь и буду кого-нибудь впускать в дом, я не смогу ничего ему объяснить.

Но это же ты выпустила кота, ты же сама виновата, знаками показали муж и мама, поэтому ты сама должна расхлебывать все это дерьмо, спускайся уж давай, открывай. И посветили фонарем прямо ей в лицо.

Нет, ответила она знаками, это исключено, мне, конечно, очень стыдно и страшно из-за того, что я выпустила кота, но раз уж сама судьба как-то разрешила эту странную дурацкую ситуацию, которая у нас с вами здесь возникла — а вы ведь не будете отрицать, что все протекало каким-то странным чередом, нет? — я поддамся внутренним течениям судьбы, и будь что будет.

Ну хорошо, как хочешь, тогда пока, знаками сказали ей изначальный муж и мама. Кажется, они были недовольны. Мама запихнула под мышку кота, муж — фонарь.

Она пожала плечами и спустилась вниз, открыла холодильник, достала оттуда стеклянную бутылку с гранатовым соком и налила себе стакан. «Вот так удерживаешь что-нибудь, — подумала она, делая ледяной глоток, — удерживаешь в последнюю секунду, хватая в миллиметре от убийственной земли, чтобы не разбилось, чтобы не разрушилось, а в результате разбиваешь и разрушаешь вообще все, что за этим стоит. А так бы просто убрала осколки, помазала бы порезанный палец йодом и вымыла пол. Но раз уж одна жизнь вдруг стала абсолютно другой — поздно о чем-то жалеть. Вероятно, это был мой сознательный выбор», — подумала она, но вдруг у нее так сильно защемило в груди, что она решила больше никогда-никогда не думать о том, сознательный она сделала выбор или нет. Еще три глотка — и спать. Жизнь такая жизнь.