Плот

5

После беседы с Холлербахом Грай повел Риса в здание общежития. В длинном, плоском коробе могло поместиться около пятидесяти человек. Полный смущения Рис проследовал за суетливым Ученым между рядами простых коек. Рядом с каждой койкой стояли тумбочка и вешалка. Рис с любопытством рассматривал разбросанные на полу и по тумбочкам предметы — расчески и бритвы, небольшие зеркала, нитки с иголками и фотографии родственников или молодых девушек. Один юноша — судя по малиновому галуну, вшитому в комбинезон, ученик в Науке — сидел на койке. При виде плохо одетого Риса он с удивлением поднял брови, но кивнул вполне дружелюбно. Рис, вспыхнув, кивнул в ответ и поспешил за Граем.

Он пытался догадаться, куда попал. Жилище Паллиса, где он жил с момента прибытия, по меркам Пояса казалось невообразимо роскошным. Этот короб вряд ли можно было с ним сравнить, но, несомненно, здесь жили представители более или менее привилегированного класса. Возможно, Рису придется убирать общежитие, и ему отведут место для сна где-нибудь поблизости…

Они подошли к кровати, на которой не было ни простыней, ни одеял, рядом стояла пустая тумбочка.

Грай махнул рукой.

— Думаю, сойдет, — сказал он и направился к выходу.

Смущенный Рис последовал за ним.

Грай остановился.

— Клянусь всеми Костями, в чем дело, парень? Ты что, слов не понимаешь?

— Извините…

— Здесь, — Грай снова указал на койку и медленно, подчеркнуто медленно, как будто обращаясь к ребенку, произнес: — С этого времени ты будешь спать здесь. Или тебе нужно письменное распоряжение?

— Нет…

— Положи свои вещи в тумбочку.

— У меня ничего нет…

— Возьми из кладовой одеяла, — велел Грай, — другие покажут тебе, где это.

И, не обращая больше внимания на растерянный взгляд Риса, поспешил из спальни.

Рис сел на койку — она была чистая и мягкая — и провел пальцем по гладкой поверхности тумбочки. Его тумбочки!

Юноше стало трудно дышать, и он почувствовал, как раскраснелось его лицо. Да, это его тумбочка, его койка — его место на Плоту!

Все-таки этого он достиг!

Рис просидел на кровати несколько часов, не обращая внимания на удивленные взгляды соседей по комнате. Он был в покое, безопасности и предвкушал завтрашние занятия — на сегодня с него было вполне достаточно.

— Так ты все-таки провел старика Холлербаха?

Эти злые слова вывели Риса из оцепенения. Подняв голову, он уперся взглядом в тонкое, жестокое лицо того самого кадета, над которым он одержал победу около Рубки. Порывшись в памяти. Рис вспомнил его имя Дов?

— Мало того, что приходится жить в этой хибаре. Теперь мы должны делить ее с такими, как эта крыса…

Рис умел держать себя в руках, он был спокоен и рассудителен. Сейчас не время для драки. Он спокойно посмотрел Дову в глаза, медленно улыбнулся и подмигнул.

Дов фыркнул и отвернулся. Намеренно громко стуча дверцами тумбочки, он собрал свои вещи и перенес их в дальний конец комнаты.

Чуть позднее дружелюбный парень, который раньше признал Риса, прошел мимо его койки.

— Не обращай внимания на Дова. Мы не все такие идиоты.

Оценив благородный жест. Рис поблагодарил парня, однако заметил, что тот, в свою очередь, не передвинулся ближе к Рису, а к концу смены, когда пришли другие обитатели спальни, стало очевидным, что койка Риса осталась островком, окруженным рядами пустующих коек.

Он лег на незастеленную постель, свернулся клубком и, засыпая, улыбнулся, нисколько не обеспокоенный общим бойкотом.

Теоретически, как узнал Рис, общество на Плоту было бесклассовым. Ранги Ученых, Офицеров и так далее были открыты любому, положение определялось не рождением, а только способностями. «Классы» Плота вели свое происхождение от распределения обязанностей Команды на легендарном Корабле и обозначали только род деятельности и степень полезности, а не власть или положение. Так что Офицеры не были правящим классом. Они служили остальным, неся тяжкое бремя ответственности за поддержание порядка на Плоту. С этой точки зрения Капитан был самым несчастным человеком, несущим на своих плечах тяжелейший груз.

Поначалу Рис, чей жизненный опыт ограничивался знакомством с жестокими условиями Пояса, был готов верить тому, чему его вполне серьезно учили, и списывал высокомерную жестокость Дова и прочих на молодость. Но когда круг его знакомств расширился, а опыт — формальный или неформальный — обогатился, он пришел совсем к другому выводу.

Несомненно, что юноша из неофицерского класса мог стать Офицером. Но, как ни странно, такого никогда не случалось. Прочие классы, отстраненные от власти иерархическим правлением Офицеров, отвечали тем же и основывали свою власть на чем могли. Так, работники Инфраструктуры превратили подробности конструкции и функционирования Плота в тайну, известную только посвященным, и при недовольстве их лидеров — людей вроде Деккера, знакомого Паллиса — могли показать свою власть, ограничив снабжение водой или пищей, перекрыв канализацию и вообще остановив функционирование Плота любыми из сотни доступных им способов.

Даже Ученые, сам смысл существования которых, казалось, состоял в приобретении знаний, не остались в стороне от этой борьбы за власть.

Ученые были необходимы для самого существования Плота. В таких случаях, как его перемещение, предотвращение эпидемий, перестройка секций, знания Ученых и дисциплина их мышления были незаменимы. А без традиций, которые старательно сохраняли Ученые, традиций объяснявших, как устроен мир и каким образом могут выжить в нем люди, хрупкая сеть общественных и материальных взаимоотношений, без сомнения, развалилась бы за несколько тысяч смен. Рис уяснил себе, что Плот удерживает от падения вовсе не орбита Ядра, но отношения между людьми.

Так что на Ученых лежала огромная, почти священная ответственность. Но, отметил Рис, это не мешало им использовать свои бесценные знания в личных целях, поступая при этом не более щепетильно, чем любой рабочий Деккера, перекрывающий канализацию. На Ученых лежала традиционная обязанность обучать каждого нового работника, независимо от класса, и они обучали — до определенного, среднего уровня. Но только ученикам Науки, таким как Рис, позволялось пойти дальше простых фактов и увидеть воочию древние книги и инструменты…

Знания были скрыты. Поэтому только люди, близкие к Ученым, имели представление о происхождении человечества, даже о природе самого Плота и Туманности. Прислушиваясь к разговорам в столовой и в очередях. Рис пришел к заключению, что люди были озабочены размером выдаваемого на смену пайка или результатом псевдоспортивных соревнований больше, чем томами исследований о выживании расы. Они вели себя так, будто Туманность была вечной, а Плот незыблем.

Эти люди были невежественны, следовали моде, своим прихотям и словам ораторов — даже здесь, на Плоту. Что же касалось человеческих колоний вне Плота — рудника Пояса и, возможно, легендарных, затерянных миров Костяшников — там, как Рис знал по собственному опыту, представления о прошлом человечества и устройстве мира сводились к историям более чем фантастическим.

К счастью для Ученых, большинство учеников, принадлежащих к другим классам, подобное положение дел вполне устраивало.

Например, будущие Офицеры весьма презрительно относились к занятиям и страстно мечтали о том дне, когда им наконец позволят окунуться в водоворот жизни и ощутить сладость власти.

Так что конкуренция Ученым не грозила, но Рис сомневался в мудрости их политики. Даже Плот, куда более обустроенный и пригодный для жилья, чем Пояс, и тот уже начал испытывать недостаток в ресурсах. Недовольство усиливалось, а поскольку у большинства людей не хватало знаний, чтобы они могли оценить вклад более привилегированных классов, эти классы все чаще служили мишенью для нападок.

Это напоминало горючую смесь.

Рис сознавал, что узурпация знания имела еще одну отрицательную сторону. Наделение фактов ценностью делало их священными, неприкосновенными, а потому Ученые тряслись над старыми распечатками и, как заклинания, бормотали обрывки мудрости, доставленной сюда Кораблем и его Командой. Они не желали, а сможет, и не могли даже предположить, что существуют какие-то факты вне этих пожелтевших страниц и что — только тише — в древних фолиантах могут оказаться неточности и ошибки!

И все же, несмотря на все свои вопросы и сомнения, Рис сознавал, что смены, проведенные на Плоту, были самыми счастливыми в его жизни. Как полноправный ученик, он не просто листал красивые книжки с картинками. Теперь он сидел на уроках вместе с другими учениками, и его занятия приняли последовательный характер. После лекций Рис мог часами сидеть над книгами и фотографиями. Он никогда не забудет выцветшую картинку из одной потрепанной папки — фотографию голубого края Туманности.

Голубого!

Рис не мог оторвать глаз от этого чудесного цвета, такого чистого и холодного, как он и представлял себе.

Сначала Рис, чувствуя себя неловко, ходил на занятия с учениками на несколько тысяч смен моложе его, но, к недоброжелательному удивлению своих наставников, юноша быстро прогрессировал. Вскоре он догнал остальных, и ему позволили присоединиться к классу самого Холлербаха.

Холлербах вел семинары очень живо и увлекательно. Отложив в сторону пожелтевшие страницы и древние фотографии, старый Ученый требовал от своих слушателей самостоятельности мышления в развитии идей, которые он излагал при помощи слов и жестов.

В одну из смен Ученый заставил каждого ученика смастерить простейший маятник — гирьку из тяжелого металла, привязанную к куску веревки, — и измерить период колебаний по зажженной свече. Рис установил свой маятник, ограничил размах несколькими градусами, как посоветовал им Холлербах, и тщательно сосчитал колебания. Краем глаза он мог видеть Дова, сидевшего через несколько скамей от него и вяло производившего необходимые действия. Как только Холлербах отводил свой свирепый взгляд, Дов, видимо скучая, подталкивал качающуюся перед ним гирьку.

Учащимся не понадобилось много времени, чтобы установить, что период колебаний зависит от длины веревки и не зависит от массы гирьки.

Этот простой факт показался Рису удивительным, а еще удивительнее было то, что он сам это обнаружил. После окончания занятий юноша задержался в маленькой лаборатории для учащихся. Он менял условия эксперимента, подвешивал новые гирьки, сильнее раскачивал маятник.

Следующий урок удивил еще больше. Важно вошел Холлербах и, оглядев учеников, велел им взять с собой штативы, на которых крепились маятники. Сделав приглашающий жест, ученый повернулся и вышел из лаборатории.

Ученики схватили свои штативы и поспешили вслед за ним.

Дов со скучающим видом закатил глаза.

Они шли по улице, под пологом вращающихся деревьев. Холлербах отвел их довольно далеко. Небо в этот день было безоблачным, и палубу усеивали пятна звездного света. Несмотря на свой возраст, Холлербах шел быстро, и когда он остановился под открытым небом чуть подальше опушки летающего леса, у Риса немного болели ноги (и, как он подозревал, не у него одного). Мигая от прямых лучей света. Рис с любопытством огляделся вокруг. После начала занятий ему редко доводилось здесь бывать. Явно заметный наклон палубы под ногами по-прежнему казался странным.

Холлербах молча опустился на плиты, скрестил ноги и приказал ученикам сделать то же самое. К плите он прикрепил несколько свечей.

— А теперь, леди и джентльмены, — прогудел Холлербах, — я хочу, чтобы вы повторили вчерашний эксперимент. Установите маятники.

Раздались приглушенные стоны, но Холлербах их как будто не расслышал. Ученики приступили к работе, а неугомонный старик поднялся и начал прохаживаться между ними.

— Вы Ученые, запомните это, — говорил он. — Вы здесь для того, чтобы наблюдать, а не предполагать, для того, чтобы измерить и понять…

Результаты Риса были… странными. Пока горели свечи, юноша тщательно перепроверял, повторял и пробовал вновь и вновь.

Наконец Холлербах призвал учеников к порядку.

— Ваши выводы, пожалуйста? Дов?

Рис услышал стон кадета.

— Никакой разницы, — вяло ответил тот. — Та же кривая, что и в прошлый раз.

Рис нахмурился. Это было неправдой. Периоды, которые он замерил, были больше, чем вчера, ненамного, но несомненно больше.

Молчание становилось тягостным. Дов беспокойно заерзал.

И тут Холлербаха прорвало. Рис с трудом сдерживал улыбку, слушая, как старый Ученый поносил небрежную работу кадета, его невосприимчивый ум, лень и неспособность носить золотой галун. К концу этой патетической речи щеки Дова были малиновыми.

— Теперь послушаем правду, — пробормотал Холлербах, тяжело дыша. Баэрт?

Следующий ученик дал ответ, совпадающий с наблюдениями Риса. Холлербах спросил:

— В чем же тогда дело? Как изменились условия эксперимента?

Все тут же стали строить предположения. О чем они только не говорили! И о влиянии света звезд на грузики, и о неточности в измерении времени свечи мерцали здесь гораздо больше, чем в лаборатории, — выдавали и множество других идей. Холлербах слушал их серьезно, время от времени кивая.

Ни одна из этих идей Рису не нравилась. Он уставился на примитивное устройство, как будто надеясь, что оно само выдаст ему свои секреты.

Наконец Баэрт нерешительно сказал:

— А что, если гравитация?

Холлербах поднял брови.

— Что гравитация?

Баэрт неуверенно почесал нос.

— Мы здесь немного дальше от центра тяготения Плота, не так ли? Так что сила притяжения, действующая на гирьку, будет немного меньше…

Холлербах напряженно смотрел на него и молчал. Баэрт покраснел и продолжил:

— Гравитационное поле, притягивая гирьку, заставляет ее качаться. Поэтому, если тяготение меньше, период будет больше… В этом есть смысл?

Холлербах покачал головой.

— По крайней мере это немного менее сомнительное высказывание, чем все остальные. Но если так, то какова точная зависимость между силой притяжения и периодом?

— Мы не можем этого сказать, — выпалил Рис, — не можем без дополнительных данных.

— Вот это, — сказал Холлербах, — первая умная вещь, которую кто-либо из вас высказал за всю смену. Хорошо, леди и джентльмены, я предлагаю вам продолжить сбор данных. Если что-то обнаружите, скажите мне.

Он с трудом встал и пошел прочь.

Ученики разошлись выполнять задание с разной степенью энтузиазма. Рис приступил к нему с большой охотой и за несколько смен исходил всю палубу, вооруженный маятником, блокнотом и запасом свечей. Он измерял период колебаний маятника, тщательно записывал данные и вычерчивал графики в логарифмических координатах. Более того, он внимательно наблюдал, как плоскость колебаний образует разные углы с поверхностью, показывая тем самым, как меняется локальная вертикаль при перемещении по Плоту. Рис даже изучил медленные, неуверенные колебания маятника на самом Краю.

Наконец он принес результаты Холлербаху.

— Кажется, я понял, — нерешительно сказал юноша. — Период колебания маятника пропорционален квадратному корню его длины… и обратно пропорционален квадратному корню ускорения свободного падения.

Холлербах молчал и сурово смотрел на Риса.

— Я прав, — выпалил наконец Рис.

Холлербах выглядел расстроенным.

— Ты должен понять, мальчик, что в нашем деле нет точных ответов. Есть только хорошие догадки. На основе проведенных опытов ты выдвинул гипотезу — что ж, это прекрасно. А теперь ты должен проверить, согласуется ли она с изученной тобой теорией.

Рис беззвучно застонал. Однако послушно ушел и сделал то, что велел Холлербах.

Позднее он показал Ученому свои измерения величины и направления гравитационного поля Плота.

— Поле меняется весьма сложным образом, — сказал он. — Сначала я думал, что оно должно ослабляться обратно пропорционально квадрату расстояния от центра Плота, но это не так…

— Закон обратных квадратов применим только для точечных масс или для идеально сферических объектов, а не для объектов, похожих на тарелку, как наш Плот.

— Тогда что же…

Холлербах молча смотрел на него.

— Я понял, — вздохнул Рис, — я должен пойти и определить это сам. Верно?

Это отняло у него гораздо больше времени, чем проблема маятника. Рис должен был изучить тройные интегралы… векторы… эквипотенциальные поверхности. А еще ему пришлось учиться выдвигать предположения, достаточно близкие к истине.

Но он справился с этим. Зато сразу возникла новая проблема. Потом другая, третья…

Случалось Рису и отдыхать.

В одну из смен Баэрт, с которым у Риса наладилось что-то вроде дружбы, предложил ему лишний билет на представление в том, что называлось Театром Света.

— Не скажу, что я сразу надумал позвать тебя с собой, — улыбаясь, сказал Баэрт. — Она, увы, несколько красивее тебя… Но мне в любом случае не хочется пропускать представление или терять билет.

Вертя в руках картонную карточку. Рис поблагодарил Баэрта.

— Театр Света? Что это такое? Что там происходит?

— Слушай, на Поясе, наверное, не так уж много театров, а? Если ты не слышал о нем, подожди и увидишь сам.

Театр находился вблизи привязанного леса, неподалеку от Края. От центра Плота туда можно было проехать на автобусе, но Баэрт и Рис предпочли пройтись пешком. Когда они подошли к окружающей Театр ограде, наклон палубы был уже достаточно велик, и прогулка превратилась в довольно утомительный подъем. Здесь, далеко от полога леса, на открытой палубе жар звезды был силен, и к концу пути у обоих лица блестели от пота.

Пытаясь не поскользнуться на покрытом заклепками склоне, Баэрт неуклюже повернулся к улыбающемуся Рису.

— Ну и прогулочка, — сказал он. — Но дело стоит того. Билет не забыл?

Рис порылся в карманах и нашел драгоценный кусок картона. Чувствуя себя неловко, он подождал, пока Баэрт предъявил билеты контролеру, и прошел вслед за другом сквозь узкую калитку.

Театр Света выглядел как широкий овал, большая ось которого была ориентирована вдоль кажущегося наклона палубы. В верхней части Театра были установлены скамьи. Рис и Баэрт заняли свои места, и юноша увидел перед собой маленькую сцену на подпорках. Она располагалась по локальной горизонтали, под углом к «наклонной» палубе. За сценой, как гигантский задник, наклонно возвышался центр Плота — огромная нависающая стена железных параллелепипедов и кружащихся шелестящих деревьев.

Театр быстро заполнялся. Рис прикинул, что здесь могло поместиться около сотни людей, и при мысли о таком скоплении народу ему стало не по себе.

— Будете пить?

Рис резко повернулся. Возле него стояла очень красивая девушка с подносом. Он улыбнулся и уже собрался ответить, но вдруг заметил, как странно она стояла…

Непринужденно, без всяких видимых усилий, девушка стояла на палубе, не обращая внимания на кажущийся наклон, словно палуба была ровной. У Риса отвисла челюсть. Все его тщательно продуманные представления о расположении палубы испарились. Потому что, если девушка стояла вертикально, тогда он сидел под углом, не имея за спиной опоры…

Со сдавленным криком он начал падать назад.

Баэрт, смеясь, поддержал друга, а девушка с извиняющейся улыбкой протянула ему стакан с каким-то прозрачным напитком. Рис чувствовал, как горят его щеки.

— Что все это значит?

Баэрт с трудом перестал смеяться.

— Извини, так бывает со всеми. Хотя мне следовало предупредить тебя…

— Но как она может ходить так?

Баэрт пожал плечами.

— Если бы я знал, это не производило бы такого впечатления. Магнитные подошвы на обуви? Самое смешное, что тебя сбила с ног не девушка… а крушение твоих представлений, потеря чувства равновесия.

— Ладно, весельчак.

Рис с кислым видом отхлебнул приятное на вкус питье и стал наблюдать за идущей между скамьями девушкой. Ее походка была свободной, и естественной, и, как Рис ни старался, он не мог понять, каким образом она удерживает равновесие. Но вскоре его вниманием полностью завладело начавшееся представление. На подмостках появились жонглеры. Предметы взлетали и падали под самыми немыслимыми углами, но неизменно возвращались в руки артистов.

Под аплодисменты Рис сказал Баэрту:

— Это похоже на волшебство.

— Никакого волшебства, — ответил тот. — Обыкновенная физика. А у тебя, рудокоп, наверное, глаза на лоб полезли?

Рис нахмурился. На Поясе было не так уж много времени для жонглирования, и, без сомнения, своим каторжным трудом рудокопы оплачивали все эти забавы, хотя и не впрямую. Юноша украдкой осмотрел публику. Множество золотых и малиновых галунов и не так уж много черного или других цветов. Только высшие классы? Рис сдержал вспышку негодования и вернулся к представлению.

И вот настало время главного номера. На сцене установили огромный трамплин. Публика затаила дыхание. Какой-то духовой инструмент начал наигрывать жалобную мелодию, и на подмостки взошли двое — мужчина и женщина, — затянутые в трико. Поклонившись зрителям, они взмыли с трамплина в наполненный светом воздух. Сначала акробаты выполнили простые элементы: медленные, грациозные сальто и вращения — приятные для глаза, но не очень эффектные.

Потом пара, одновременно оттолкнувшись от трамплина, высоко подпрыгнула, встретясь в верхней точке траектории — и, не соприкасаясь, танцоры обернулись вокруг друг друга так, что их раскинуло в стороны.

Баэрт судорожно вздохнул.

— Послушай, как они это делают?

— Гравитация, — шепнул Рис. — На одно мгновение они вращаются вокруг общего центра масс.

Танец в воздухе продолжался. Партнеры кружились, направляя свои стройные тела по тщательно продуманным траекториям. Рис, позабыв обо всем и полузакрыв глаза, смотрел на них. Как физик, он анализировал отточенные движения танцоров. Их центры масс, расположенные где-то в области груди, описывали гиперболические орбиты в переменных гравитационных полях, создаваемых Плотом, сценой и самими танцорами так, что всякий раз, когда они отрывались от трамплина, траектории были предопределены… Но танцоры так затейливо усложняли эти траектории, что казалось, будто они плавают в воздухе как захотят, не подчиняясь никаким законам. «Насколько парадоксально, — подумал Рис, — что гигантские гравитационные поля этого мира дают людям подобную свободу движений».

Наконец танцоры начали последний, точно рассчитанный полет — они вращались вокруг друг друга, как планеты. Потом все закончилось. Взявшись за руки, танцоры, стояли на трамплине, а Рис вместе с другими хлопал и топал ногами. Значит, здешняя гравитация годилась еще на что-то, а не только на борьбу с ней…

Вспышка, глухой удар, выросшее дымное облако. Трамплин, подорванный снизу, на короткое мгновение превратился в летящее птицеподобное существо, само ставшее танцором. Артисты, крича, летели по воздуху. Потом трамплин рухнул на сцену и рассыпался. Сверху на обломки свалились люди.

Пораженная публика хранила гробовое молчание. Единственными звуками были глухие отрывистые стоны пострадавших. Не веря своим глазам. Рис увидел, что по обломкам трамплина расплываются кроваво-красные пятна. Из-за кулис выскочил толстый человечек с нашивками из оранжевого галуна и властно привлек внимание рублики.

— Всем оставаться на месте, — приказал он. — Никто не должен пытаться уйти.

Зрители молчали. Оглянувшись, Рис заметил другие оранжевые галуны у выходов из Театра, еще несколько мелькало среди обломков трамплина.

Баэрт побледнел.

— Служба безопасности, — прошептал он. — Подчиняются непосредственно Капитану. Их не часто видно, но они всегда поблизости… Всегда в тени. Он сел и сложил руки на груди. — Черт побери, прежде чем отпустить нас, они допросят каждого! Это займет не один час…

— Баэрт, я ничего не понимаю. В чем дело?

Баэрт пожал плечами.

— А ты не видишь? Разумеется, бомба.

У Риса слегка закружилась голова, как раньше при виде девушки с подносом.

— Кто-то сделал это специально?

Баэрт угрюмо посмотрел на него и ничего не ответил.

— Зачем?

— Не знаю. Я не могу говорить за этих людей. — Баэрт почесал нос. Но уже было несколько таких акций, в основном направленных против Офицеров, в тех местах, где они скорее всего могут оказаться. Вроде этого. Видишь ли, друг мой, тут тоже не все счастливы. Многие полагают, что Офицеры имеют больше, чем заслуживают.

— И поэтому устраивают взрывы?

Тела танцоров лежали на груде окровавленных обломков трамплина. Рис все еще не мог поверить своим глазам. Он вспомнил недавнюю вспышку негодования, охватившую его при словах Баэрта. Возможно, Рис мог бы понять движущие мотивы тех, кто устроил взрыв, — почему одни должны работать, а другие наслаждаться плодами их труда, — но убивать из-за этого?

Ребята из службы безопасности начали обыскивать зрителей, раздевая их догола. Делать было нечего. Рис и Баэрт молча уселись на места и стали поджидать своей очереди.

Несмотря на отдельные тягостные моменты, вроде взрыва в Театре, Рис находил новую жизнь стоящей и захватывающей. Смены мелькали одна за другой. Очень скоро Рис окончил свою Тысячу Смен, первую ступень обучения. Настало время получить признание своих успехов.

И вот молодой человек уже сидит на разукрашенном автобусе и, чувствуя озноб от нереальности происходящего, рассматривает малиновый галун Ученого (Третий класс), только что нашитый на плечо его комбинезона. Автобус едет по Пригородам Плота. Десяток пассажиров, товарищи Риса по выпуску, громко разговаривают и смеются.

Джаен, сморщив нос, смотрит на него с насмешливой заботой.

— Тебя что-то беспокоит?

Рис пожал плечами.

— Все в порядке. Ты же меня знаешь. Я человек серьезный.

— Ты чертовски правильный. Возьми. — Джаен потянулась к сидевшему по другую сторону от Риса парню и взяла бутылку с узким горлом. — Выпей. Ты выпускник. Это твоя Тысячная Смена, и ты должен веселиться.

— Ну, это не совсем так. Я начал не сразу, вспомни. Для меня это вылилось примерно в тысячу с четвертью…

— Ну ты и зануда! Выпей, или я скину тебя с автобуса.

Рис рассмеялся, взял бутылку и сделал большущий глоток.

Он пробовал крепкие напитки в баре Квотермастера, и многие из них были гораздо сильнее, чем это газированное псевдовино, но ни один из них не оказывал на Риса подобного действия. Вскоре свет ламп по сторонам дороги стал казаться ему более приветливым, гравитационное поле Джаен, слившись с его, стало источником теплоты и спокойствия, а несвязный разговор товарищей казался все живее и интереснее.

Когда они выехали из-под полога летающих деревьев и въехали в тень Платформы, Рис все еще пребывал в приподнятом настроении. От Края выдавался внутрь металлический выступ, черным прямоугольником вырисовывавшийся на малиновом фоне неба. Его подпорки напоминали иссохшие конечности. Автобус остановился возле ряда широких лестниц. Рис, Джаен и все остальные слезли с автобуса и поднялись на Платформу.

Вечеринка Тысячной Смены была в самом разгаре, присутствовало около ста выпускников различных Классов Плота. Установленный на козлах бар не пустовал. Музыканты играли ритмичную мелодию, и возле низкой сцены для оркестра даже пытались танцевать несколько пар. Рис в сопровождении Джаен отправился на экскурсию вдоль стен Платформы.

Идея Платформы была очень изящна: прикрепленная к Краю плита площадью сто квадратных футов под углом, соответствовавшим локальной горизонтали, окруженная стеклянными стенами и таким образом открывающая для осмотра окрестности Туманности. С внутренней стороны Платформы глазам Риса, подобно некой гигантской игрушке, предстал сам Плот. Как в Театре, от ощущения того, что находишься на безопасной ровной поверхности, нависшей над гигантским склоном, кружилась голова.

Наружный край Платформы выдавался над Краем Плота. Эта часть пола была стеклянной. Рис стоял над глубинами Туманности, и ему казалось, что он висит в воздухе. Со всех сторон сверкала россыпь сотен звезд, освещающих все вокруг подобно гигантским шарообразным лампам. В самом центре, при приближении к невидимому Ядру, звезды скучивались, и казалось, что смотришь в гигантский колодец со стенами из звезд.

— Поздравляю тебя. Рис.

Рис повернулся. Рядом с ним стоял Холлербах, худой, серьезный и абсолютно несоответствующий окружению.

— Благодарю вас, сэр.

Старый Ученый с заговорщицким видом наклонился к Рису.

— Я, разумеется, с самого начала не сомневался, что у тебя все будет хорошо.

— По правде говоря, иногда я в этом сомневался.

— Тысяча Смен, подумать только, — Холлербах поскреб щеку. — Ну что ж, не сомневаюсь, что ты на этом не остановишься… А пока вот тебе тема для размышлений, мой мальчик. Древние, первая Команда, не измеряли время только сменами. Мы знаем об этом из их записей. Конечно, они использовали смены, но у них были и другие единицы: «день», который длился около трех смен, и «год», равный примерно тысяче смен. Сколько тебе смен?

— Я думаю, около семнадцати тысяч, сэр.

— Значит тебе около семнадцати «лет», а? А теперь вот что — как ты думаешь, откуда взялись эти единицы «день» и «год»?

Но прежде чем Рис смог ответить, Холлербах выпрямился и отошел, обращаясь уже к другому собеседнику.

— Баэрт! Все-таки они позволили тебе зайти настолько далеко, несмотря на мои попытки воспротивиться…

Вдоль стен были расставлены вазы со сладостями. Джаен надкусила пышное взбитое пирожное и рассеянно потянула Риса за руку.

— Пойдем. Может быть, хватит на сегодня видов и науки?

Рис осоловело посмотрел на нее. Псевдовино в сочетании со звездами несколько оглушило его.

— Думаешь? Знаешь, Джаен, мы часто толкуем о непереносимости нашего мира, но иногда он кажется мне очень красивым, — улыбнулся он, — и ты тоже неплохо выглядишь.

Джаен мягко ткнула его кулаком в живот.

— А ты нет. Теперь пойдем потанцуем.

— Что? — Эйфория моментально испарилась, поверх ее плеча Рис взглянул на танцующие пары. — Послушай, Джаен, я не танцевал никогда в жизни.

Она щелкнула языком.

— Не будь таким трусом, ты, рудничная, крыса. Эти люди такие же выпускники, как и мы, и могу тебе точно сказать: им нет до нас никакого дела.

— Послушай… — начал Рис, но было поздно. Решительно сжав его руку, Джаен вывела партнера на середину Платформы.

Рис все еще не мог забыть несчастных танцоров из Театра Света и их стремительный, захватывающий танец. Проживи он хоть пятьдесят тысяч смен, никогда ему не достичь подобной грации.

К счастью, этот танец не имел ничего общего с тем. Юношей и девушек разделяли несколько метров пола. Танцующие были полны энтузиазма, но вряд ли их можно было считать профессионалами. Рис несколько секунд понаблюдал за ними, а затем начал повторять ритмичное раскачивание. Джаен приблизилась к нему.

— Ужасно. Но кому какое дело?

В условиях низкого тяготения — а здесь оно было раза в два меньше, чем в Лабораториях — танцоры двигались медленно, как во сне. Спустя некоторое время Рис расслабился и в конце концов почувствовал, что это начинает доставлять ему удовольствие…

…И вдруг палуба как будто выскользнула из-под него. Рис с глухим стуком грохнулся на Платформу. Джаен закрыла рот рукой, вокруг раздался смех. Рис поднялся.

— Извини…

Кто-то хлопнул его по плечу.

— Да, извиниться тебе бы не мешало.

Рис повернулся. Перед ним, ослепительно улыбаясь, стоял высокий молодой человек с нашивками Младшего Офицера.

— Дов, — медленно сказал Рис, — это ты подставил подножку?

Дов оглушительно, захохотал.

Рис почувствовал, как напряглись его мышцы.

— Дов, ты доводил меня весь этот год… — Дов непонимающе посмотрел на него, — …я хотел сказать, последнюю тысячу смен!

И это было правдой. Рис терпеливо переносил постоянные подковырки, сарказмы и жесткие шутки Дова и ему подобных в учебные часы… Однако предпочитал бы не подвергаться им. К тому же после происшествия в Театре он начал понимать, что такие люди, как Дов, и были причиной многих страданий и боли на Плоту и, по всей видимости, принесут их еще больше.

Псевдовино стучало в голове.

— Кадет, нам надо выяснить отношения…

Дов презрительно смерил его взглядом.

— Не сейчас. Но скоро. Да, очень скоро!

И он, повернувшись, пошел через толпу.

Джаен так сильно стукнула Риса по руке, что молодой человек поморщился.

— Почему ты вечно превращаешь любой инцидент в спектакль? Пойдем выпьем чего-нибудь.

Она направилась к бару.

— Привет, Рис.

Рис остановился, а Джаен исчезла в толпе. Перед ним стоял тощий молодой человек с приглаженными волосами. Он носил черные галуны Инфраструктуры и смотрел на Риса критическим взглядом.

Рис застонал.

— Говер! Кажется, это не лучшая смена для меня.

— Что?

— Неважно. В последний раз мы встречались вскоре после моего прибытия сюда.

— Да, но это и не удивительно, — Говер слегка щелкнул по нашивке Риса. — Мы вращаемся в разных кругах, не так ли?

Рис, уже находившийся после случая с Довом на грани срыва, смотрел на Говера как можно холоднее. В бывшем ученике пилота оставалась все та же угловатость — но теперь Говер выглядел более основательным, уверенным в себе.

— Так ты все еще прислуживаешь этим старым пердунам в лабораториях, а?

— Я не намерен обсуждать эти вопросы, Говер.

— Не намерен? — Говер вытер нос рукой. — Когда я увидел тебя в этом дурацком наряде, мне стало интересно, что ты сейчас думаешь о себе. Уверен, что со времени прибытия на Плот ты не проработал ни одной смены. Я имею в виду настоящую работу Интересно, что бы сказали твои дружки-крысы, если б они тебя увидели. А?

Рис почувствовал, что у него горят щеки, псевдовино, казалось, в мгновение ока выветрилось у него из головы. В глубине души у него постоянно тлел огонек стыда за себя. Может, его гнев на Говора всего лишь только способ отгородиться от правды, от того, что он предал свое прошлое?..

— Чего тебе надо, Говер?

Говер подошел еще ближе. Его нечистое дыхание перебило запах алкоголя.

— Слушай, рудничная крыса, хочешь верь — хочешь нет, а я хочу оказать тебе услугу.

— Какого рода услугу?

— Надвигаются перемены, — осторожно сказал Говер, — ты понимаешь, о чем я говорю? Существующее положение не вечно.

Он взглянул на Риса, очевидно не желая продолжать.

Рис нахмурился.

— Ты о чем? О недовольных?

— Некоторые зовут их так. Другие называют искателями справедливости.

Шум веселья, казалось, отошел куда-то в сторону, как будто он и Говер находились на отдельном Плоту где-то в воздухе.

— Говер, в ту смену я был в Театре Света. Разве это справедливость?

Глаза Говера сузились.

— Рис, ты же видишь, как элита Плота угнетает остальных. Их прогнившая экономическая система приводит к вырождению остального населения Туманности. Скоро наступит время, когда они заплатят за все.

Рис пристально посмотрел на него.

— Ты с ними, да?

Говер закусил губу.

— Возможно. Послушай, Рис, я рискую, говоря тебе такие вещи. И если ты меня выдашь, я буду отрицать и скажу, что этого разговора вообще не было.

— Чего ты от меня хочешь?

— С нами лучшие люди. Такие, как Деккер, Паллис…

Рис расхохотался. Деккер — работник Инфрастуктуры, с которым он столкнулся сразу по прибытии на Плот, — в это он мог поверить. Но Паллис?

— Ври дальше, Говер.

Говер не рассердился.

— Черт побери, Рис, ты знаешь, что я о тебе думаю. Ты рудничная крыса. Тебе не место среди порядочных людей. Но твое происхождение делает тебя одним из нас. Все, чего я прошу, так это чтобы ты пришел и выслушал то, что они тебе скажут. Ты вхож в корпуса Ученых, ты можешь быть… полезен.

Рис постарался отвлечься от всего, что мешало ему думать. Говер был человеком порочным, озлобленным, и его аргументация — противоречивая смесь презрения и взывания к товарищескому чувству — была путаной и примитивной. Но словам Говера придавала силу заключавшаяся в них страшная правда. Частично Рис был напуган тем, что человек, подобный Говеру, может так быстро вывести его из равновесия. Но слова парня разжигали тлеющее внутри пламя.

Но даже если и произойдет что-то вроде революции, и лаборатории будут разрушены. Офицеры арестованы — что дальше?

— Говер, посмотри вверх.

Говер задрал голову.

— Видишь эту звезду? Если не передвинуть Плот, мы с ней столкнемся. И тогда все мы зажаримся. А если даже и выживем — посмотри дальше! — Рис махнул рукой в сторону красного неба. — Туманность гибнет, и мы гибнем вместе с ней. Говер, только Ученые с помощью всего Плота могут спасти нас от этих опасностей.

Говер нахмурился и сплюнул на палубу.

— Ты что, действительно в это веришь? Послушай, Рис. Я тебе кое-что скажу. Туманность сможет кормить всех еще долго, конечно, если ресурсы будут делиться поровну. А это все, что нам нужно… — Он остановился. Ну?

Согласятся ли небесные волки с доводами Говера, когда спустятся на обломки Плота, чтобы обглодать кости его потомков?

— Отстань, Говер.

Говер пренебрежительно усмехнулся.

— Как хочешь. Не скажу, чтобы я жалел об этом…

Заговорщик повернулся и пошел сквозь толпу.

Шум, казалось, обтекал Риса, не касаясь его. Молодой человек протиснулся к бару, заказал чего-нибудь покрепче и одним глотком осушил стакан.

Подошла Джаен и схватила его за руку.

— Я тебя искала. Где ты был?..

Тут девушка почувствовала, как напряжены под одеждой мышцы Риса, и, когда он повернулся к ней, отшатнулась, увидев гнев на его лице.