По дорогам сказки

Преданный друг. Пересказала Т. Габбе

Старая Водяная Крыса высунула однажды утром голову из своей норы. У нее были блестящие, как бусинки, глаза и жесткие серые усы, а хвост точь-в-точь длинный шнурок из черной резины. Маленькие утята, желтые точно канарейки, плавали вдоль и поперек пруда, а их мать, белая как снег Утка с ярко-красными лапками, обучала их искусству держаться на воде вниз головой.

– Вас никогда не примут в хорошее общество, если вы не научитесь стоять на голове, – приговаривала она и время от времени показывала им, как это делается.

Но утята не обращали на нее никакого внимания. Они были еще очень маленькие и не могли понять, что хорошего в хорошем обществе.

– Какие непослушные дети! – воскликнула Водяная Крыса. – Право, они стоят того, чтобы их утопили.

– Ничуть не бывало, – возразила Утка. – Во-первых, всякое начало трудно, а во-вторых, родительскому терпению нет предела.

– Ах, я и понятия не имею о родительских чувствах, – сказала Водяная Крыса. – Я человек не семейный. Замужем я никогда не была, да и выходить не собираюсь. Любовь, конечно, вещь очень хорошая в своем роде, но дружба гораздо выше. Право, я не знаю ничего на свете благородней и редкостнее преданной дружбы.

– А в чем, скажите пожалуйста, состоят, по вашему мнению, обязанности преданного друга? – спросила зелененькая Коноплянка, сидевшая поблизости на иве и слышавшая весь этот разговор.

– Вот именно! Мне тоже хотелось бы это знать, – сказала Утка, а сама отплыла на противоположный конец пруда и там встала вниз головой, чтобы показать добрый пример своим детям.

– Какой глупый вопрос! – воскликнула Водяная Крыса. – Разумеется, я хотела бы, чтобы мой преданный друг прежде всего был предан мне.

– А что бы вы дали ему взамен? – спросила птичка, покачиваясь на серебристой ветке и помахивая своими маленькими крылышками.

– Я вас не понимаю, – удивилась старая Водяная Крыса.

– Позвольте по этому случаю рассказать вам одну коротенькую историю, – сказала Коноплянка.

– Эта история относится ко мне? – спросила Водяная Крыса. – Если да, то я не прочь послушать – я ужасно люблю всякие занимательные истории.

– Мою историю можно применить и к вам, – ответила Коноплянка, и, слетев на берег, она рассказала историю о «Преданном друге».

– Жил-был на белом свете, – начала Коноплянка, – славный, честный паренек по имени Ганс.

– Это был человек замечательный? – спросила Водяная Крыса.

– Нет, – ответила Коноплянка, – мне кажется, он ничем не был замечателен, кроме разве своего доброго сердца и круглого веселого лица. Жил он один-одинешенек в своем маленьком домике и целый день работал у себя в саду. Во всей округе не было такого чудесного сада. Тут росли и гвоздика, и левкой, и даже розы, пунцовые и чайные. Лиловые и золотистые крокусы, фиалки, темные и светлые, колокольчики, дикий базилик, ирисы, златоцвет и первинка – все расцветало в свой черед. Месяц сменялся месяцем, и цветок сменялся цветком, сияя свежестью лепестков и наполняя воздух благоуханием. Да, нечего сказать, в этом саду было на что посмотреть и что понюхать.

У маленького Ганса было множество друзей, но самым верным, преданным ему другом считал себя большой, толстый мельник. Да, богатый мельник был так предан маленькому Гансу, что всякий раз, когда проходил мимо его сада, перегибался через забор и набирал целый букет цветов или охапку душистых трав. А если уже наступала пора плодов, то он набивал карманы сливами и яблоками.

– У истинных друзей все должно быть общее, – говорил мельник, а маленький Ганс улыбался и кивал головою. Он очень гордился тем, что у него есть друг с такими благородными взглядами.

Правда, соседи иной раз удивлялись: как это богатому мельнику никогда не приходит в голову отблагодарить чем-нибудь маленького Ганса, ведь у него в амбарах накопилась добрая сотня мешков с мукой, а на лугу пасется шесть дойных коров и целое стадо тонкорунных овец. Но маленький Ганс не ломал головы над такими вопросами, и ничто не доставляло ему такого удовольствия, как слушать рассуждения мельника о том, что такое истинная дружба, как она великодушна и самоотверженна.

Итак, маленький Ганс с утра до ночи работал в своем саду. Весною, летом и осенью он был совершенно счастлив, но, когда приходила зима и в запасе у него не было ни цветов, ни плодов, которые он мог бы отнести на рынок, ему приходилось терпеть и холод и голод. Частенько ложился он в постель без ужина, если не считать нескольких сушеных груш или твердых орехов. К тому же зимой он чувствовал себя очень одиноким. Мельник не имел привычки навещать его в эту пору.

– Не стоит беспокоить маленького Ганса, пока не сойдет снег, – говорил обыкновенно мельник своей жене. – Когда человеку приходится плохо, его лучше оставить одного и не докучать ему своими посещениями. Таков, по крайней мере, мой взгляд на дружбу, и я убежден, что я прав. Подожду, пока придет весна, и уж тогда навещу его. Он даст мне большую корзину первоцвета, и это доставит ему такое счастье!

– Ты всегда заботишься о других, – отвечала жена, сидя в покойном кресле у камина, где ярко пылали сосновые дрова. – Только о других! Просто наслаждение послушать, как ты рассуждаешь о дружбе. Я уверена, что сам священник не умеет говорить такие прекрасные слова, хоть он и живет в трехэтажном доме и носит на мизинце золотое кольцо.

– А нельзя ли позвать маленького Ганса к нам сюда? – спросил мельника его младший сын. – Если ему так плохо, я поделюсь с ним кашей и покажу ему моих белых кроликов.

– Что за глупый мальчишка! – воскликнул мельник. – Право, не знаю, какой толк посылать тебя в школу. Ты там, как видно, ничему не научился. Ведь если бы Ганс пришел сюда к нам и увидал бы наш теплый очаг, наш добрый ужин и славный бочонок красного вина, он, пожалуй, позавидовал бы нам, а зависть – это самая ужасная вещь на свете и может испортить характер любого человека. Нет уж, кто-кто, а я не допущу, чтобы характер у Ганса испортился. Я его лучший друг и всегда буду зорко следить, чтобы он не подвергался соблазну. Притом, если бы Ганс пришел сюда, он, пожалуй, попросил бы у меня отпустить ему в долг немного муки, а я никак не мог бы сделать этого. Мука – мукой, а дружба – дружбой, смешивать их не следует. Ведь и слова эти пишутся различно, и означают они совершенно разные вещи. Это для каждого ясно.

– Как хорошо ты говоришь! – сказала жена мельника, наливая себе большую кружку теплого эля. – Право, я даже чуть не задремала. Ну, точно в церкви.

– Многие поступают хорошо, – ответил мельник, – но хорошо говорят очень немногие, и это показывает, что уменье говорить – искусство более трудное, а потому и гораздо более ценное.

И он через стол строго посмотрел на своего маленького сына, которому стало так стыдно за себя, что он опустил голову, покраснел и заплакал прямо к себе в чай. Впрочем, он был еще так мал, что его можно простить!..

– Тут и конец вашей истории? – спросила Водяная Крыса.

– Разумеется, нет, – ответила Коноплянка. – Это только начало.

– Вы, значит, совсем отстали от века, – заметила Водяная Крыса. – Каждый порядочный современный рассказчик начинает с конца, потом переходит к началу, а кончает серединой. Это новый метод. Я все это слышала на днях от одного критика, который гулял вокруг пруда с каким-то молодым человеком. Он долго толковал на эту тему, и я уверена, что он прав, потому что у него были синие очки и большая лысина, и стоило только юноше сделать какое-нибудь замечание, как он тотчас же отвечал: «Фу!» Но продолжайте лучше вашу историю. Мне страшно нравится мельник. Я сама переполнена прекрасными чувствами, так что между нами много общего.

– Ну так вот, – сказала Коноплянка, прыгая то на одной ножке, то на другой, – едва зима миновала и первоцвет стал приоткрывать свои бледно-желтые звездочки, мельник сказал жене:

– Пора навестить маленького Ганса.

– Ах, какое у тебя доброе сердце! – воскликнула жена. – Ты всегда думаешь о других. Только не забудь захватить с собою корзину для цветов.

Мельник связал крылья мельницы толстой железной цепью и спустился с холма, захватив с собой большую корзину.

– Доброе утро, маленький Ганс, – сказал мельник.

– Доброе утро, – ответил маленький Ганс, опираясь на лопату и улыбаясь во весь рот.

– Ну, как ты провел эту зиму? – спросил мельник.

– Ах, – воскликнул маленький Ганс, – как мило с вашей стороны, что вы меня об этом спрашиваете! Признаться, подчас мне приходилось очень туго. Но вот наступила весна, и я опять счастлив, и цветы мои растут понемножку.

– А мы зимой частенько говорили о тебе, Ганс, – сказал мельник. – Не проходило и дня, чтобы мы не думали: как-то ты поживаешь.

– Это очень, очень мило с вашей стороны, – повторил Ганс. – А я уж начинал было бояться, не забыли ли вы меня.

– Ты меня удивляешь, Ганс, – сказал мельник. – Дружба не забывается. Вот этим-то она и прекрасна. Боюсь, впрочем, что ты не понимаешь, в чем поэзия жизни. Кстати, как хороши эти твои первоцветы!

-Да, они действительно хороши, – согласился Ганс. – Мне прямо-таки повезло, что их нынче уродилось так много. Завтра я отнесу их на рынок и продам дочери бургомистра, а на эти деньги выкуплю мою тачку.

– Выкупишь тачку? Неужели ты хочешь этим сказать, что заложил ее? Ну и глупость же ты сделал!

– Да, так уж вышло, – ответил Ганс. – Зимой, видите ли, мне пришлось круто. Денег не было даже на хлеб. Поэтому я сначала заложил серебряные пуговицы с моей воскресной куртки, потом – серебряную цепочку, потом – мою большую трубку и, наконец, тачку. Но теперь я опять все это выкуплю.

– Ганс, – сказал мельник, – я подарю тебе свою тачку. Правда, она не совсем в порядке. У нее не хватает, кажется, одного бока, и с колесными спицами что-то неладно, но, как бы там ни было, я подарю ее тебе. Я знаю, это щедрый подарок, и многие найдут, что я поступаю страшно глупо, отдавая ее даром, но я не похож на других. Я полагаю, что великодушие – это самая сущность дружбы. К тому же недавно я купил себе новую тачку. Да, теперь ты можешь быть совершенно спокоен: тачка у тебя будет.

– Ах, это в самом деле очень великодушно с вашей стороны! – воскликнул маленький Ганс, и его широкое круглое лицо так и засветилось от радости. – Я мигом починю вашу тачку, у меня как раз есть хорошая длинная доска.

– Длинная доска? – переспросил мельник. – Да ведь это именно то, что мне нужно для моего амбара. Там, понимаешь ли, прохудилась крыша, и, если ее не починить, все зерно у меня отсыреет. Как хорошо, что ты вспомнил про эту доску! Нет, прямо замечательно, что одно доброе дело всегда порождает другое. Я подарил тебе мою тачку, а ты хочешь подарить мне свою доску. Правда, тачка стоит гораздо больше, чем доска, но при истинной дружбе таких вещей не замечают. Достань-ка ее, пожалуйста, поскорей, и я сегодня же примусь за работу в моем амбаре.

– Сию минуту! – воскликнул Ганс. Он сейчас же побежал в сарай и притащил оттуда доску.

– Ну, не такая уж она длинная, – заметил мельник, осматривая ее. – Боюсь, что когда я починю у своего амбара крышу, то от нее останется слишком мало для починки тачки. Но это, конечно, уж не моя вина. А теперь, раз я подарил тебе мою тачку, я уверен, что тебе захочется дать мне побольше цветов. Вот корзина, можешь наполнить ее до самого верха.

– До самого верха? – переспросил Ганс с некоторой грустью, потому что это была довольно-таки большая корзина, и он видел, что если наполнить ее доверху, то для рынка уж ничего не останется, а ему очень хотелось выкупить свои серебряные пуговицы.

– Ну, знаешь ли, – отозвался мельник, – раз я подарил тебе тачку, я не думал, что попросить у тебя несколько цветочков будет уж слишком много. Я, может быть, неправ, но мне казалось, что дружба, истинная дружба, свободна от всякого эгоизма.

– Дорогой мой друг, мой лучший друг! – воскликнул маленький Ганс. – Я с радостью отдам вам все цветы из моего садика. Мне гораздо дороже ваше мнение обо мне, чем какие-то серебряные пуговицы.

И он побежал и сорвал все свои чудесные первоцветы и наполнил ими корзину мельника.

– Да свидания, маленький Ганс! – сказал мельник и зашагал себе на горку с доской на плече и корзиной в руках.

– До свидания! – ответил маленький Ганс и весело принялся за работу. Нет, что ни говори, а хорошо, что у него опять будет тачка.

На другой день он прибивал вьющуюся жимолость над своим крылечком, как вдруг услышал голос мельника, доносящийся откуда-то с дороги. Ганс живо соскочил с приставной лестницы, сбежал в сад и поглядел через ограду.

Там стоял мельник с большим мешком муки на спине.

– Дорогой Ганс, – сказал мельник, – надеюсь, ты не откажешься снести за меня этот мешок муки на рынок.

– Ах, мне очень жаль, – ответил Ганс, – но я, право, так занят сегодня. Мне нынче нужно прибить все мои вьющиеся растения, полить все цветы и подрезать траву.

– Вот как, – сказал мельник. – А мне казалось, что если я как друг дарю тебе тачку, то и ты как друг можешь мне оказать маленькую услугу. А иначе – что же это за дружба?

– О нет, не говорите так! – воскликнул маленький Ганс. – Я ни за что на свете не хотел бы поступить не по-дружески.

И он сбегал в дом за шапкой, взвалил на плечи большой мешок с мукой и поплелся на рынок.

День был очень жаркий, дорога была очень пыльная, и Ганс, не дойдя и до шестого верстового камня, так устал, что вынужден был присесть и отдохнуть. Тем не менее он храбро продолжал путь и наконец дошел до рынка. Потолкавшись там немного, он продал муку за очень хорошую цену и сейчас же пустился в обратный путь: ему хотелось добраться домой засветло, чтобы ненароком не встретиться ночью с грабителями.

– Ну и трудный же нынче выдался денек, – сказал себе Ганс, ложась в постель. – Но все-таки я рад, что не отказал мельнику. Он мой самый лучший друг, да к тому же обещал подарить мне свою тачку.

На следующий день, рано утром, мельник пришел получить деньги за муку, но маленький Ганс так устал накануне, что был еще в постели.

– Однако же ты лентяй, честное слово, – сказал мельник. – Я тебе собираюсь подарить свою тачку, а ты бездельничаешь. Праздность – великий грех, и я решительно не могу потерпеть, чтобы кто-нибудь из моих друзей был бездельником и лентяем. Ты не обижайся, что я так откровенно, попросту говорю с тобой. Разумеется, мне и в голову не пришло бы сказать это, если бы я не был твоим другом. Но что было бы хорошего в дружбе, если бы человек не мог сказать другому в глаза все, что он думает?

Всякий может наговорить разных сладких слов, льстить, подлаживаться, но истинный друг всегда говорит неприятные вещи и не боится огорчить того, кого любит. Да, если только он истинный друг, он, конечно, предпочтет поступить именно так, лишь бы это принесло пользу.

– Мне очень жаль, что вы недовольны мной, – сказал маленький Ганс, протирая глаза и снимая ночной колпак, – но я так устал, что мне хотелось поваляться немножко в постели и послушать, как щебечут птицы. Я, знаете ли, всегда лучше работаю после того, как наслушаюсь их песен.

– Что ж, я очень рад, – сказал мельник, похлопывая Ганса по спине, – потому что я, видишь ли, пришел просить тебя заглянуть ко мне на мельницу, как только ты встанешь, и починить в моем амбаре крышу.

Бедному маленькому Гансу очень хотелось поработать в саду, потому что он не поливал своих чудесных цветов уже двое суток, но ему неприятно было отказать мельнику, ведь тот был ему таким преданным другом.

– А по-вашему, это было бы очень нелюбезно с моей стороны, если бы я сказал вам, что мне сегодня некогда? – спросил он робким, нерешительным голосом.

– Ну конечно, – ответил мельник. – Вот уж не думал, что ты считаешь мелкую услугу таким большим одолжением, – особенно если принять во внимание, что я собираюсь подарить тебе мою тачку. Впрочем, если ты не хочешь, я, разумеется, пойду и починю крышу сам.

– О, ни в коем случае! – воскликнул маленький Ганс и, тотчас же вскочив с постели, оделся и побежал чинить амбар.

Он проработал весь день до заката солнца, а на закате мельник пришел посмотреть, как идет у него работа.

– Ну, маленький Ганс, поправил крышу? – крикнул он весело.

– Все в порядке! – ответил Ганс и спустился с лестницы.

– Ах, нет работы приятнее той, которую мы делаем для другого, – сказал мельник.

– Какое наслаждение – слушать вас! – ответил Ганс, присаживаясь и отирая пот со лба. – Уверяю вас, это настоящее наслаждение. Боюсь только, что у меня никогда не будет таких возвышенных мыслей, как у вас.

– О, это придет! – ответил мельник. – Старайся побольше размышлять, и со временем это придет. До сих пор у тебя была только практика дружбы, когда-нибудь ты овладеешь и теорией.

– Вы в самом деле так думаете? – спросил Ганс.

– Я в этом не сомневаюсь, – ответил мельник. – Но теперь уже, раз ты починил крышу, тебе лучше идти домой и отдохнуть как следует, потому что мне хочется, чтобы завтра ты отвел моих овец в горы.

Бедный маленький Ганс не решился возразить, и на другое утро мельник пригнал своих овец к его домику, и Ганс отправился с ними в горы. Целый день ушел на то, чтобы отвести овец на горное пастбище, а с пастбища обратно – к мельнице, и, вернувшись домой, Ганс так устал, что заснул прямо в кресле и проснулся только при ярком свете дня.

– Вот славно проведу я наконец время у себя в саду! – сказал он и тотчас же принялся за работу.

Однако с этой поры ему не слишком-то много пришлось ухаживать за своими цветами. Дело в том, что друг его мельник что ни день заходил к нему и посылал его с разными поручениями – то в ближний город, то в дальнее село, а то брал его с собою помогать на мельнице. Временами маленький Ганс приходил в отчаяние и боялся, как бы его цветочки не подумали, что он совсем забыл о них. Но он утешал себя мыслью, что мельник его лучший друг. «К тому же он собирается подарить мне свою тачку, – обычно говорил он при этом, – а это очень щедро и великодушно с его стороны».

Так и работал маленький Ганс для мельника, а мельник говорил всевозможные прекрасные вещи о дружбе. Все его изречения Ганс записывал в тетрадочку и потом перечитывал по ночам, потому что очень любил учиться.

И вот однажды вечером, когда маленький Ганс сидел у своего очага, раздался сильный стук в дверь. Ночь была бурная, ветер так страшно завывал и ревел вокруг домика, что сначала Ганс принял и этот стук за шум бури. Но вот раздался второй удар, а потом и третий, громче двух первых.

– Верно, это какой-нибудь бедный путник, – сказал себе Ганс и бросился к двери.

Там стоял мельник с фонарем в одной руке и большой палкой в другой.

– Дорогой Ганс! – воскликнул мельник. – Я в большой тревоге: мой маленький сын упал с лестницы и расшибся, и я иду за доктором. Но доктор живет так далеко, а ночь такая ужасная, что мне пришло в голову: не лучше ли будет тебе пойти за доктором вместо меня.

– Разумеется! – воскликнул маленький Ганс. – Да я прямо за честь считаю, что в такую минуту вы обратились ко мне. Сейчас же иду за доктором. Одолжите мне только ваш фонарь, потому что ночь, сами видите, очень темная, и я боюсь, как бы мне не свалиться в канаву.

– Извини, дружок, – ответил мельник, – но фонарь у меня новенький, и было бы очень досадно, если бы с ним что-нибудь случилось.

– Ну ничего, я обойдусь и без фонаря! – воскликнул маленький Ганс, надел свою теплую куртку, теплую красную шапку, повязал шею шарфом и вышел.

Что за буря встретила его за порогом! Кругом было до того темно, что маленький Ганс почти ничего не видел, а ветер так и валил его с ног. Но мужество не покидало маленького Ганса, и, пройдя около трех часов, он наконец добрался до цели и постучался в дверь докторского дома.

– Кто там? – спросил доктор, высовывая голову из окна своей спальни.

– Это я, господин доктор. Я – маленький Ганс.

– Что тебе нужно, Ганс?

– Сын мельника упал с лестницы и расшибся, и мельник просит вас поскорее приехать!

– Хорошо! – ответил доктор и велел подать лошадь, большие сапоги и фонарь.

Потом он спустился вниз и уехал верхом по направлению к дому мельника. А маленький Ганс поплелся за ним пешком.

Буря между тем становилась все сильнее и сильнее, дождь лил потоками. Маленький Ганс не мог, конечно, угнаться за лошадью и брел в темноте наугад, сам не зная куда. В конце концов он сбился с дороги, заблудился и попал в болото, по которому и днем-то было очень опасно ходить, потому что в нем было много глубоких ям. Там бедный Ганс и утонул. На другой день пастухи нашли его тело в большой яме, наполненной водою, и принесли домой.

Все пошли на похороны маленького Ганса, потому что все его любили. Но первым лицом на похоронах был, разумеется, мельник.

– Я был его лучшим другом, – говорил мельник, – и потому справедливость требует, чтобы я первый последовал за его гробом.

И он шел во главе процессии в длинном черном плаще и время от времени вытирал глаза большим носовым платком.

– Смерть маленького Ганса – большая потеря для каждого из нас, – сказал кузнец, когда похороны окончились и все уютно уселись в трактире, попивая душистое вино и закусывая сладким печеньем.

– Для меня, во всяком случае, это огромная потеря, – отозвался мельник, – потому что ведь я уже почти подарил ему мою тачку, а теперь я положительно не знаю, что мне с ней делать. Дома она мешает, а продать – так ведь, пожалуй, никто ее не купит: уж очень она старая и поломанная. Впредь буду осторожнее и никому ничего не стану дарить. Всегда приходится расплачиваться за свою щедрость.

– Ну? – сказала Водяная Крыса после долгого молчания.

– Ну, это конец, – сказала Коноплянка.

– А что же было дальше с мельником?

– Ах, право, не знаю, – ответила Коноплянка. – Да мне, откровенно говоря, до этого и дела нет.

– Вот и видно сейчас, что вы по натуре совсем не отзывчивы, – заметила Водяная Крыса.

– Боюсь, что вам не будет ясна мораль этого рассказа, – сказала Коноплянка.

– Что не будет ясно? – переспросила Водяная Крыса.

– Мораль.

– Вы хотите сказать, что в этом рассказе есть мораль?

– Разумеется, – ответила Коноплянка.

– Ну, однако, – сказала Водяная Крыса с большим раздражением, – мне кажется, вам следовало бы предупредить меня об этом заранее. Если бы вы это сделали, уж я наверное не стала бы вас слушать. Несомненно, я сказала бы: «Фу!», как тот критик. Впрочем, я и теперь могу это сделать. – И она во весь голос крикнула: «Фу!» – взмахнула хвостом и спряталась в нору.

– Как вам нравится эта Водяная Крыса? – спросила Утка, подплывая к берегу. – У нее очень много хороших черт, но, что касается меня, во мне так сильно развито родительское чувство, что без слез я не могу смотреть на неисправимых холостяков и старых дев.

– Боюсь, что я рассердила ее, – ответила Коноплянка. – Дело в том, что я рассказала ей историю с моралью.

– Ах, это всегда очень опасно, – сказала Утка.

И я с ней совершенно согласен.