Э. ЛАБУЛЭ (Франция) Перевела Т. Габбе note 11
Как петушок попал на крышу (Испанская сказка.) Пересказала Т. Габбе
Жила-была на птичьем дворе прекрасная черная курица. На голове она носила маленькую корону, как испанская королева. А на ногах у нее были широкие штаны, как у турецкой султанши. По пятам за ней ходила дюжина цыплят – шесть курочек и шесть петушков.
Курочки были похожи на свою мать, а петушки – на отца, самого храброго и галантного петуха во всей Кастилии.
Мальчики уже немного умели кричать «ку-ку-ре-ку», а девочки премило кудахтали. Все они были очень умные и красивые цыплята.
Но был у курицы еще один сынок – тринадцатый. Вот уж этот нисколько не походил ни на отца, ни на мать. Сказать по правде, он ни на что не был похож, этот тринадцатый цыпленок, – у него не хватало одной лапки, одного крыла и одного глаза.
2 – 1 = 1.
Цыпленок скакал по двору на одной ноге, размахивая одним крылом и посматривая вокруг одним глазом. Но это не мешало ему кричать громче всех и выхватывать из материнского клюва зерна и червяков вдвое быстрее, чем это делали все его двуглазые и двуногие сестры и братья.
Казалось бы, уж если вы уродились на свет хромым, кривым и однокрылым, самое лучшее и разумное для вас – вести себя скромно. Но, должно быть, у этого тринадцатого цыпленка не хватало не только ноги, но и ума в голове. Во всяком случае, он вел себя задорнее и горделивей, чем все боевые петухи от Бургоса до Мадрида.
Он никому не желал уступать дорогу, никого не удостаивал своей дружбы, ни с кем не хотел делиться ни добычей, ни подачкой.
Целыми часами простаивал он над какой-нибудь канавкой, полной воды, или над лужей, которая никогда не просыхает подле колодца, и, слегка склонив голову набок, любовался своим отражением.
А так как, по обычаю всех петухов, он от восторга закрывал глаза, – вернее было бы сказать, один-единственный глаз, – то ему и казалось, что он самая прекрасная и важная птица на свете.
Если куры начинали громче обычного кудахтать на своем насесте, он говорил, что это они раскудахтались с досады на то, что он глядит на них только одним глазом.
Если кто-нибудь из братьев нечаянно толкал его или выхватывал у него из-под носа червяка, он кричал:
– Все зависть! Все ку-ку-ревность! – и сразу кидался в драку.
Всякое чужое «ку-ку-ре-ку» выводило его из себя. Но как он ни старался перекричать всех своих братьев – родных, двоюродных и троюродных, – это ему никак не удавалось: вокруг было слишком много петухов, еще более горластых, чем он.
И вот в конце концов он решил попросту покинуть этот жалкий птичий двор, где только и умеют, что кудахтать да дремать, сидя на насесте.
– Матушка, – сказал он. – Испания мне надоела! Я отправляюсь в Рим.
– Куда? Куда? – закричала в ужасе курица.
– В Рим! – сказал тринадцатый цыпленок. – Мне хочется видеть римского папу. Да и ему, конечно, будет интересно поглядеть на меня.
– Что ты, мой мальчик, – сказала бедная курица, – ведь это страшно далеко! Ты заблудишься.
– Пустяки! – ответил цыпленок. – Все дороги ведут в Рим.
– Предположим, – сказала курица. – Но будь уверен, что задний двор, на котором ты родился, стоит любого двора, даже королевского. Нигде на свете ты не найдешь такого уютного курятника, выбеленного чистейшей известкой, таких тенистых шелковичных деревьев, под ветвями которых можно укрыться и от дождя и от зноя, такой огромной, такой величественной, такой душистой кучи навоза!.. А сколько здесь червей! Ведь их и разыскивать не нужно – наклони голову и клюнь! Наклони голову и клюнь! Я уже не говорю о том, что здесь ты окружен любящей родней. Все петухи и куры вокруг – наши двоюродные и троюродные… И, кроме того, три великолепных сторожевых пса днем и ночью охраняют нас от лисицы. Не забывай этого, дитя мое!
– Ах, это-то мне и невыносимо! – сказал цыпленок и махнул своим единственным крылом. – Эти ищейки не дают нам шагу ступить. Собаки! А уж что касается родни, так будем откровенны, матушка: мои братцы и сестрицы только и умеют горланить да кудахтать, у всех моих двоюродных – куриные мозги, а троюродные еще в скорлупе были настоящими болтунами. Нет, и не уговаривайте меня! Я ни за что не останусь в этой дыре. Я хочу видеть свет и хочу, чтобы свет увидел меня!
– Ты хочешь, чтобы свет увидел тебя? – спросила курица грустно. – Но разве ты никогда не гляделся в лужицу, друг мой? Разве ты не знаешь, что у тебя не хватает лапки, глаза и крыла? Ох, и тем, кто смотрит в оба, не так-то легко уберечься от всяких бед, а что будет с тобой, мой бедный одноглазый мальчик!
– Вы скоро это узнаете, – ответил тринадцатый цыпленок и вытянул шею так гордо, как это умеют делать только кастильские петухи. – Да, я не похож на своих братьев, но я и вылупился из яйца для того, чтобы удивить свет и занять в нем высокое положение. Мое место не здесь, на этой навозной куче, среди глупой домашней птицы. Прощайте, матушка! В Рим! В Рим!
– Погоди же, погоди, дитя мое! – закричала курица. – Дай мне обнять и благословить тебя!
– Вы слишком чувствительны, матушка, – ответил цыпленок. – А впрочем, если это вам доставит удовольствие… – И он наклонил голову.
– Выслушай меня, сын мой, – сказала курица, приподнимая лапку. – Два-три совета – это все, что я могу дать тебе на дорогу. Во-первых, избегай поваров и поварят – их легко узнать по белым колпакам, передникам и ножам, которые они носят сбоку, за поясом. У этих людей нет ни стыда, ни совести. Они настоящие разбойники. Им ничего не стоит зарезать нас среди бела дня и ощипать до последнего перышка… Во-вторых, будь услужлив, приветлив и учтив. Недаром говорят: «Кто меняет в дороге коня на осла – сам осел; кто меняет услугу на услугу – мудрец». Я сама помню один случай…
– Извините меня, матушка, – перебил ее цыпленок. – Все это очень интересно, но мне, к сожалению, некогда, я должен спешить. Передайте мое нижайшее кукуреку братьям, сестрам и прочей родне.
И с этими словами он распустил хвост по ветру, добежал до полуоткрытой калитки, перескочил через порог, и не успела курица опомниться, как он уже скрылся из виду.
Смахнув слезу, она поплелась в тень старых шелковиц, чтобы поискать червей и немного забыться.
А в это время ее тринадцатый сын уже мчался в полскока, в пол-лета по полям, по лугам, по дорожкам и тропинкам – прямо к оливковой роще, которую он приметил вдали.
Сначала путешествие его было очень приятно. Он скакал, летел, бежал, наслаждаясь утренней прохладой, останавливался, чтобы отдохнуть и подкрепиться несколькими зернышками, расклевать гусеницу или, как говорится, заморить червячка, а потом опять бежал, летел, скакал…
Но, когда солнце поднялось повыше и стало припекать не на шутку, ему сделалось жарко и сильно захотелось пить.
Так как у него не хватало правого глаза, то он посмотрел налево, потом сделал пол-оборота, еще раз посмотрел налево и закричал во все горло:
– Река! Ку-ку-река! Ку-ку-река!
Но это была вовсе не река, а только маленький ручеек, почти пересохший от зноя.
Наш путешественник сначала перемахнул через гряду гладких, словно отшлифованных камней, потом пересек полосу мягкого, мелкого песка и только тогда увидел наконец, что по самой середине песчаного ложа извивалась струйка воды, но такая узенькая, тоненькая, слабенькая, что достаточно было двух листков, упавших с дерева, чтобы совсем остановить ее течение.
Однако же не зря сказано: «Где быку и не напиться, там петуху – утопиться!» Для нашего странника и в этом ручейке было довольно воды. Он наклонил к ручью свой гребешок и опустил в воду клюв, потом, по обычаю предков, закинул голову назад, еще раз наклонился, еще раз откинулся – и так до тех пор, пока не почувствовал в горле приятную свежесть.
И вот, когда он наклонился к воде в последний раз, она вдруг пролепетала еле слышным от слабости голосом:
– О сеньор, по вкусу ли вам пришлось это питье? Я бы рада была угостить вас получше, да нечем – это мои последние капли… Я сохну, умираю… Вы сами видите: два жалких листка стали для меня непроходимой преградой. Я не могу поднять их, чтобы унести с собой, и не могу обогнуть их… Умоляю вас, будьте милосердны, отбросьте куда-нибудь в сторону эти два листа! Одним движением клюва вы можете вернуть меня к жизни и открыть передо мной дорогу. После первого же дождя я расплачусь с вами!
– Что? – сказал тринадцатый цыпленок и раскрыл свой единственный глаз так широко, как только мог. – Вы, кажется, изволите шутить, сеньора Вода? Уж не принимаете ли вы меня за чистильщика канав? Стоило ли покидать свои родовые поместья, чтобы прокладывать путь в свет не себе, а другим! Что же касается дождя, то я не охотник до него. Я хорошо помню, как после одного ливня кто-то назвал меня «мокрой курицей». Это меня-то! Курицей! Да еще мокрой!.. Нет уж, справляйтесь сами как знаете. А я вам не слуга.
Тут он взмахнул крылом, оттолкнулся от земли шпорой и перелетел на другую сторону ручья…
– Ты еще вспомнишь обо мне… – пробормотала Вода, но так тихо и невнятно, что он ничего не слыхал, а может быть, не захотел услышать.
К тому времени, когда солнце поднялось на самую середину неба и колокол на церковной башне отсчитал целую дюжину гулких, полновесных ударов, тринадцатый цыпленок (для краткости мы будем называть его просто Тринадцатый) уже добрался до оливковой рощи. Он нашел себе уютное местечко в тени, затянул глаз пленкой и задремал. Ему снился очень приятный сон – будто он занял высокое, самое-самое высокое положение в свете. Это он вместо солнца плыл по небу, светил направо и налево, жег и припекал кого следует, а солнышко, опустив свой золотой гребешок и свернув лучистые крылья, дремало в роще олив. Да, это был очень, очень приятный сон!
Выспавшись всласть, Тринадцатый проснулся, подскочил на одном месте, крикнул «ку-ку-ре-ку» и отправился дальше.
Скоро он оставил позади оливковую рощу и вышел на укромную полянку, всю заросшую кустами диких роз.
– И кто только насажал здесь столько ко-ко-ко-лючек! – сказал он и от негодования закатил глаз под самый гребень. – Полюбуйтесь-ка на них! Как расфрантились, как раздушились! И смотреть противно, и дышать нечем!.. Нет, надо удирать отсюда поскорее!
И он так сильно взмахнул крылом, что ветки вокруг него закачались, а в траве зашелестело. Он остановился и прислушался.
– Добрый сеньор, – шелестело в траве, – помоги мне! Я Ветер – тот самый, который в хорошие времена вырывает с корнем оливковые деревья и сбрасывает с домов крыши… Видишь, что сделал со мной полуденный зной, – я почти без чувств и лежу на самой земле…
– Ах, так это вы, принц-невидимка? – сказал Тринадцатый, не кланяясь. – Вот уж не ожидал встретить ваше высочество так низко!.. Что ж это с вами случилось?
– И сам не знаю, – чуть дыша, прошептал Ветер. – Должно быть, я слишком долго играл с розами и они вскружили мне голову…
– Так, – сказал Тринадцатый. – Чего же вы хотите от меня, ветреный принц?
– Ах, меньше малого! – зашелестел Ветер. – Приподними меня чуть-чуть над землей и взмахни разок-другой своим крылом, чтобы я мог прийти в себя.
– Не понимаю, – сказал Тринадцатый. – Разве можно поднять то, чего не видишь? А я вас не вижу.
– И не надо, – ответил Ветер. – Вот рядом со мной лежит пушинка одуванчика. Подкинь ее кверху и гони крылом. А уж я поднимусь вместе с ней. Чуть только я выберусь из этих зарослей, мои крылья сами собой развернутся, и у меня хватит сил долететь вон до тех белых облаков. Их гонят мои братья – это славный, веселый народ, они поддержат меня до тех пор, пока я не получу наследства от моего деда Урагана. Ну, подними же меня скорей! Подними! Ты не пожалеешь об этой услуге…
Но Тринадцатый только отступил назад на полшага и тряхнул гребешком.
– Сеньор, – сказал он, – ваше высочество! А помните вы, как однажды, всего каких-нибудь восемь дней тому назад, вы изволили залететь в наше поместье и вволю позабавились, гоняя меня по всему двору и раздувая мой хвост, как будто это был не хвост, а парус! Все вокруг смеялись, даже самые желторотые цыплята, а вы – громче всех. Вам было очень смешно, не правда ли? Что ж, как видно, и насмешники оказываются иногда в смешном положении. Советую вам быть ниже травы, тише воды и, лежа здесь, под ногами у муравьев, поразмыслить на досуге о том, как дурно смеяться над теми, кто имеет в обществе гораздо больше веса, чем вы.
Сказав эту речь, Тринадцатый выгнул грудь колесом, напыжился, крикнул три раза «ку-ку-ре-ку» и побежал дальше.
На сжатом поле горкой лежали только что вырванные жнецами сорные травы. Легкий, чуть видный дымок выбирался из кучи стеблей и листьев. Тринадцатый подошел поближе, чтобы посмотреть, что тут происходит, и увидел маленький огонек, который червячком извивался среди зеленых, еще сырых стеблей, но никак не мог разгореться.
– Ко мне, дружище! – зашипел Огонь. – Скорей, скорей помоги мне, а не то я сейчас угасну… И куда только запропастился мой двоюродный братец – Ветер? Я совсем пропадаю без него. Окажи мне услугу – принеси хоть несколько сухих соломинок, чтобы я мог немного подкрепиться. Уж я не останусь перед тобой в долгу!..
– Ку-ку-ре-ку, – сказал Тринадцатый. – Вы просите у меня всего несколько соломинок? Это, конечно, немного. Но не скажите ли вы мне сначала, ваша светлость, кто зажарил мою покойную бабушку Брамапутру и мою тетку Пулярду?
И с этими словами он вскочил на кучу сорной травы и так плотно придавил ее к земле, что Огонь сразу перестал шипеть и последняя струйка дыме растаяла в воздухе.
А Тринадцатый взмахнул крылом и помчался дальше в пол-лета, в полскока.
К вечеру он увидел перед собой городскую стену, черепичные крыши и высокую колокольню.
– Кук-ура! Ку-ку-Рим! Ку-ку-ре-ку! – закричал он и подпрыгнул так высоко, как только мог.
На самом деле это был вовсе не Рим, а просто маленький кастильский городок, куда окрестные крестьяне возили в базарные дни овощи, свежие яйца и молодых откормленных кур со связанными ногами.
Но Тринадцатый ни у кого нечего не спрашивал, а потому мог думать, что ему было угодно. Он считал, что уже достиг своей цели и ему остается совсем немного – только занять высокое положение в свете.
Как же это сделать? О, это совсем не трудно. Надо только, чтобы вас заметили.
А как сделать, чтобы вас заметили? Надо кричать как можно громче.
И вот Тринадцатый побежал на самую большую площадь в городе – это была площадь перед церковью, – взлетел на паперть и принялся кричать что было сил: «Ку-ку-ре-ку! Ку-ку-ре-ку!»
– Ты слышишь? – сказал своей жене церковный сторож. – Чей это петух заливается у нас на паперти?
– Ума не приложу… – сказала сторожиха. – У нас в городе и нет таких горластых петухов.
– Да и во всей Кастилии нет петуха, который бы кричал в такое неурочное время, – прибавил сторож и вышел посмотреть, кому это вздумалось тревожить добрых людей.
Он поймал буяна за хвост, перевернул вниз головой и потащил к себе на кухню.
– Погляди-ка, жена, на это диво! – сказал он. – За всю свою жизнь не видел я такого удивительного петуха!
– Да разве это петух? – сказала сторожиха. – Это просто полпетушонка. А ведь туда же – кричит, как настоящая птица!
– Ну, что его разглядывать! – сказал сторож. – Давай-ка сюда кипятку, жена, да ошпарь его хорошенько, чтобы легче было ощипать. Мы люди бедные, нам на ужин и полпетуха довольно, – особенно если эта половина достается даром.
Сторожиха сняла с очага целый чугунок кипятку.
– Здравствуйте! Здравствуйте! – заклокотала Вода в чугунке. – Надеюсь, вы узнаете меня, сеньор?
Ах, это была довольно-таки неприятная встреча!
– Помилуйте! Помилуйте, госпожа моя Вода! – закричал Тринадцатый. – Чистая, сладкая, прекрасная Вода!.. Вы лучше всех на свете – я так люблю вас, когда вы не кипятитесь! Сжальтесь надо мной, не обварите меня!
– А ты пожалел меня, когда я была слабее тебя? – ответила Вода, вся бурля от гнева. – Ты даже не захотел ради меня лишний раз нагнуться.
И она выплеснулась на него с такой яростью, что ни одной пушинки не осталось у него на теле.
Тогда сторож посадил беднягу на вертел и поднес к огню.
– Господин мой Огонь! – закричал Тринадцатый. – Отец Света! Брат Солнца! Соперник Брильянта! Сжалься надо мной! Сдержи свою горячность, умерь свое пламя – не жарь меня!
– А ты пожалел меня, когда я был слабее тебя? – ответил Огонь и засверкал от злости. – Ты не захотел подать мне в беде даже соломинку!
И он до того распалился, что одним дуновением превратил Тринадцатого от головы до шпоры в уголь.
– Ах, чертова птица! – сказал сторож, вертя перед глазами черного, как сажа, и твердого, как палка, петуха. – И когда только она успела сгореть так, словно ее поджаривали на адском пламени? Да пропади она пропадом! Не стану же я есть на ужин головешку!
Он схватил Тринадцатого за ногу, размахнулся и выкинул во двор – прямо на кучу навоза.
– Ветер! Милый Ветер! – прошептал Тринадцатый еле слышно. – Пожалей меня – мне так горячо… Подуй на меня! Взмахни надо мной своим крылом!..
– А ты пожалел меня, когда я был слабее тебя? – зашумел Ветер. – Пошевелил ради меня крылом? Ну, да уж ладно… Я, так и быть, подую на тебя, коли ты сам просишь. Да только я ведь теперь не прежний. Крылья у меня отросли. Я так на тебя стану дуть, что ты у меня завертишься!
Ветер дохнул один разок, и Тринадцатый взлетел на верхушку колокольни – прямо на острую спицу. Дохнул другой раз, и петушок завертелся волчком.
Так он и вертится до сих пор. Куда ветер подует, туда и поворачивается однокрылый, одноногий петушок.
Все уже давно позабыли, что когда-то он скакал по земле и звался Тринадцатый. Теперь его просто зовут Ветряным петушком или Флюгером.
– Ничего, – скрипит Флюгер, когда сильный ветер кружит его на спице, – ничего!.. Пусть я прошел сквозь огонь и воду, пусть ветер занес меня под самое небо и вертит, словно на вертеле, а все-таки я добился своего: занял высокое положение в свете!
Зербино-нелюдим. Пересказали Т. Габбе и А. Любарская
1
Жил когда-то в Салерно молодой дровосек по имени Зербино. Не было у него ни денег, ни родни, ни друзей. Даже словом ему не с кем было перемолвиться. А бросать слова на ветер он не любил. Когда же человек ни с кем не разговаривает и никого ни о чем не спрашивает, то ему никто и не отвечает. А так как Зербино, вдобавок ко всему, не имел привычки совать нос в чужие дела, то соседи считали его дураком.
Они прозвали его Зербино-нелюдим, и прозвище это подходило к нему как нельзя лучше.
Рано утром, когда все в городе еще спали, Зербино с топором на плече отправлялся в горы и весь долгий день бродил один по лесу.
А вечером, когда солнце уже садилось, он возвращался домой с вязанкой хвороста, чтобы продать ее и купить себе что-нибудь на ужин.
У фонтана, мимо которого проходил Зербино, каждый вечер собирались девушки со всего квартала – набрать в кувшины воды и почесать язычки. Ну и доставалось же от них бедному Зербино!
– Зербино! Зербино! – кричали они. – Иди-ка сюда, а то нам скучно одним.
– Расскажи нам что-нибудь, Зербино! Ты ведь мастер рассказывать.
– Спой нам песенку, Зербино! Ты поешь лучше соловья.
– Зербино, а Зербино! Кто из нас тебе больше по вкусу? К кому ты посватаешься? Ко мне?
– Или ко мне?
– Или, может, ко мне?
– К самой болтливой! – огрызнулся дровосек, грозя кулаком.
Дружный хохот провожал Зербино, когда он, словно кабан от охотников, убегал от них к себе домой.
Добравшись до своей хижины, он покрепче запирал дверь и садился ужинать.
Ужин у него был немудреный – кувшин воды и кусок хлеба. Подобрав все до последней крошки, он заворачивался в старое потертое одеяло, ложился прямо на пол и крепко засыпал. Ничто не мешало его отдыху – ни сны, ни заботы, ни желанья.
И если счастье в том, чтобы ничего не желать, то самым счастливым человеком на свете был Зербино.
2
Однажды Зербино работал в лесу, подсекая сучья у старого, твердого, точно камень, самшита. Он очень устал и решил отдохнуть под деревьями на берегу пруда. Каково же было его удивление, когда он увидел, что у самой воды на траве лежала красавица в платье из лебединых перьев! Красавица крепко спала.
– Уснуть в полдень, на самом солнцепеке! – пробормотал Зербино. – И придет же такое в голову!.. Нет, что ни говори, а у женщины ума – что у годовалого ребенка.
Зербино снял с себя куртку, натянул ее между ветвями деревьев и устроил над головой у незнакомки навес, чтобы защитить ее от солнечных лучей.
Только что кончил он свою работу, как заметил в траве, в двух шагах от красавицы, гадюку. Змея подползала к ней, высунув ядовитое жало.
– Ишь ты! – сказал Зербино.– Такая маленькая и уже такая злая!
И недолго думая двумя ударами топора он разрубил змею на три части.
Но, и разрубленная, змея все еще старалась подползти к спящей красавице.
Тогда Зербино носком башмака столкнул в пруд змеиную голову, туловище и хвост, и они зашипели в воде, как раскаленное железо.
В эту самую минуту красавица открыла глаза и, увидев дровосека, воскликнула:
– Зербино! Это ты, Зербино?
– Подумаешь, новости! Я и сам знаю, что я Зербино,– ответил дровосек.
– Друг мой, – сказала красавица, – ты спас мне больше чем жизнь! Поверь, я сумею отблагодарить тебя за твою услугу.
– И не думал я спасать вас, – пробурчал Зербино со своей обычной любезностью. – В другой раз не ложитесь на траву, не поглядев наперед, нет ли там змей, – вот вам мой совет. А теперь не мешайте мне, я тоже хочу спать.
Он растянулся на траве и закрыл глаза.
– И тебе не нужно никакой награды? Ты ни о чем не просишь меня? – спросила красавица.
– Ну как же, очень прошу: оставьте меня в покое! – сказал Зербино.– Если человек ничего не хочет, значит, у него есть все, что он хочет. А если у него есть все, что он хочет, значит, он счастлив. Прощайте! – И он захрапел.
– Бедный юноша! – сказала красавица. – Твоя душа спит крепче, чем ты сам. Но что бы ты ни говорил, а я не буду неблагодарной. Без тебя я попала бы в руки злого волшебника, моего старинного врага. Без тебя мне пришлось бы превратиться в ужа и сто лет ползать по земле в змеиной чешуе. Я у тебя в долгу за целый век красоты и молодости. Чем же мне заплатить тебе за твою услугу? А, знаю!.. Ты только что сказал: «Если у человека есть все, чего он хочет, значит, он счастлив». Пусть же у тебя будет все, чего ты пожелаешь, пусть каждое твое желанье исполняется. Когда-нибудь ты добром помянешь за этот подарок фею вод!..
Она трижды взмахнула своей ореховой волшебной палочкой и пошла по серебристой водяной дорожке так легко, что вода даже не шелохнулась.
Навстречу ей раскрылись кувшинки, и тростники склонили свои хохлатые головки. Волны, нежно звеня, расступились, и будто солнечный луч скользнул до самого дна.
Потом все погасло, и стало тихо-тихо.
Только и слышно было, как храпит на берегу Зербино.
3
Солнце уже спускалось за горы, когда дровосек проснулся. Он опять взялся за топор и принялся рубить неподатливое дерево, над которым бился с утра. Топор звенел на весь лес, но проку было мало. Обливаясь потом, Зербино только напрасно колотил по проклятому стволу.
– Эх, – сказал наконец Зербино, рассматривая свой зазубренный топор, – хотел бы я иметь топорик, который режет дерево, словно масло! И почему это ни один умник не смастерил до сих пор такого топора?
Он отступил на два шага от дерева, размахнулся и ударил с такой силой, что сам не удержался на ногах и растянулся во весь рост, уткнувшись носом в землю.
– Черт побери, я, кажется, хватил мимо! – заворчал он. – В глазах у меня, что ли, помутилось?
Но не успел он выговорить эти слова, как дерево дрогнуло и повалилось прямо на него, так что он едва успел отскочить в сторону.
– Вот это удар! – закричал Зербино в восторге. – Раз – и готово! И как чисто срублено!.. Кто не видел, сказал бы, что спилено. Ну, есть ли на свете дровосек, который орудует топором так ловко, как сын моей матери?
Он обрубил все сучья и ветви на дереве и, распутав намотанную вокруг пояса веревку, уселся верхом на вязанку, чтобы получше ее затянуть.
– А теперь, – пробормотал он, – надо тащить ее в город. Экое горе, что у вязанок не бывает ног, вот как у лошадей, например. А то бы я въехал на ней в Салерно, гарцуя вроде тех знаменитых господ, которые от безделья только и знают, что прогуливаются верхом. Хотел бы я посмотреть на себя в таком виде!
И не успел он договорить, как вязанка приподнялась и пустилась рысью, все скорей и скорей – так что ветер засвистел у Зербино в ушах.
Но Зербино нелегко было удивить чем-нибудь. Он и на этот раз нисколько не удивился. Уверенно сидя на своем необыкновенном скакуне, он всю дорогу с жалостью поглядывал на тех бедняков, которые должны ходить пешком, потому что у них нет вязанки дров.
4
В те времена посреди Салерно была большая площадь, а на этой площади стоял королевский дворец. Царствовал тогда, как всем известно, знаменитый Мушамиель. Кто не знает этого имени, не знает истории.
Всякий день после полудня прохожие могли увидеть на одном из балконов дочь короля Мушамиеля – прекрасную принцессу Алели. Придворные кавалеры и дамы старались развлечь ее песнями, сказками и плясками, но принцесса была всегда грустна и задумчива. Да и как было не задуматься!
Вот уже три года каждый день к ней сватались женихи – князья, бароны и принцы, и вот уже три года она отказывала каждый день всем своим женихам – принцам, князьям и баронам.
Дело было в том, что король Мушамиель, который очень хотел поскорее выдать дочку замуж, давал в приданое за нею прекрасный город Салерно, и принцесса Алели не без основания предполагала, что ее женихи хотят жениться не столько на ней, сколько на ее приданом. Как видите, принцесса Алели была рассудительной девицей, не в пример другим принцессам. Впрочем, она вообще не слишком походила на других принцесс: никогда не смеялась только для того, чтобы показать свои зубки, никогда не молчала только для того, чтобы ее считали умной, никогда не болтала только для того, чтобы поболтать. Эта болезнь не на шутку тревожила придворных докторов.
В этот день принцесса Алели была еще грустнее, чем всегда. Она сидела на балконе и задумчиво глядела вниз, как вдруг на площадь выехал Зербино.
Он скакал верхом на своей вязанке, точно лихой наездник на горячем скакуне.
Придворные дамы так и прыснули со смеху и принялись швырять в него апельсинами, лежавшими на блюде. Два апельсина угодили наезднику прямо в лицо.
– Смейтесь, смейтесь, зубоскалки! – крикнул Зербино, грозя им пальцем. – Смейтесь до тех пор, пока у вас рот не растянется до ушей!
Придворные дамы расхохотались еще громче. И сколько ни приказывала им принцесса замолчать и прекратить свои насмешки над бедным малым, они в ответ только покатывались со смеху.
– Добрая барышня, – сказал Зербино, поглядев на принцессу, – что же вы такая печальная? Желаю вам полюбить хорошего парня, который сумеет вас развеселить, и выйти за него замуж.
С этими словами Зербино приподнял шапку и поклонился так вежливо, как только умел.
Если ты едешь верхом не на лошади, а на вязанке дров, первое правило – ни с кем не раскланивайся, будь то хоть сама королева. Зербино совсем забыл про это и попал в беду. Снимая шапку, он выпустил из рук веревку, которой были связаны ветки. Вязанка развалилась, и Зербино полетел вверх тормашками.
Встав на ноги, он собрал ветки и, взвалив их себе на плечи, отправился своей дорогой. Теперь уже вязанка ехала на нем, а не он на вязанке.
Когда кто-нибудь падает, рискуя сломать себе шею, люди почему-то смеются. Почему? Я не знаю. Мудрецы еще не объяснили этой тайны. Известно только, что все смеются и что принцесса Алели поступила так же, как и все другие: она засмеялась.
Но вдруг щеки ее побледнели. Она встала, прижала руку к сердцу, как-то странно поглядела на Зербино и молча удалилась в свои покои.
А Зербино как ни в чем не бывало вернулся к себе домой.
Своей удачи он и не заметил, а на неудачи, как всегда, не обратил внимания. День выдался славный, он хорошо продал вязанку дров – с него и этого было достаточно.
Он купил себе целую головку сыра, белого и твердого, как мрамор, и, разрубив ее на куски, отлично поужинал.
Камень, упавший в воду, знает ровно столько же о кругах, которые пошли по воде, сколько знал Зербино о том смятении, которое поднялось во дворце после его ухода.
5
В то время как происходили все эти важные события, на городской башне пробило четыре часа. День выдался жаркий. На улицах было пусто.
Удалившись в залу парламента, король Мушамиель размышлял о благоденствии своего народа. Он спал.
Вдруг чьи-то руки обвились вокруг его шеи и горячие слезы закапали прямо ему на лысину. Король Мушамиель вскочил в испуге. Перед ним стояла прекрасная Алели.
– Что это значит? – сказал король, удивленный таким преувеличенным выражением любви. – Поцелуи и слезы? Ах, дочь своей матери! Ты, верно, хочешь, чтобы я исполнил какое-нибудь твое желание?
– Нет, дорогой отец. Перед вами покорная дочь, которая только и думает о том, чтобы исполнить ваше желание. Вы хотели выдать меня замуж – я готова доставить вам это удовольствие.
– Ну, слава богу, наконец капризы кончены! За кого же мы выходим, а? За принца Кава?.. Нет? Ну, так за графа Капри?.. Тоже нет? За маркиза Сорренто?.. Как, опять нет? Кто же это такой?
– Я не знаю, дорогой отец.
– Не знаешь? Но ты, по крайней мере, хоть видела его?
– Да, только что. На площади перед дворцом.
– И он с тобою говорил?
– Нет, почти не говорил. Да и к чему слова, когда сердца и так слышат друг друга!
Мушамиель поморщился, почесал за ухом и пристально поглядел на дочь:
– Но, во всяком случае, это принц?
– Ах, я не знаю… Да и какое это имеет значение!
– Очень большое. Ты ничего не смыслишь в политике, дочь моя. Разумеется, ты можешь совершенно свободно, так сказать по своему вкусу, выбрать себе подходящего мужа, а мне – подходящего зятя. Как король и как отец, я совсем не хочу стеснять твою волю… если она совпадает с моей. В противном же случае напоминаю тебе, что я прежде всего обязан заботиться о чести династии и о благе моих подданных, и поэтому я требую, чтобы поступали так, как угодно мне. Ну-с, что же за птица этот твой избранник, которого ты едва видела, с которым почти не разговаривала, но которого ты обожаешь?
– Не знаю, – сказала Алели.
– Вот это замечательно! – воскликнул Мушамиель. – И для того, чтобы болтать весь этот вздор, ты отнимаешь у меня время, принадлежащее моему народу. Эй, камергеры! Позвать сюда фрейлин! Пусть они проводят принцессу в ее покои. Ей нездоровится.
Услышав слова отца, Алели залилась слезами и упала к его ногам. В это время дверь открылась и две придворные дамы вошли в королевские покои, покатываясь со смеху.
– Опомнитесь, сударыни! Перед вами король! – закричал Мушамиель, возмущенный таким грубым нарушением придворных правил.
Но чем громче кричал на них король, тем громче хохотали фрейлины, совершенно не заботясь о придворном этикете.
– Эй, стража, – закричал король вне себя от гнева, – схватить этих грубиянок и отрубить им головы! Будут знать, как смеяться над своим королем!
– Ваше величество! – воскликнула Алели, всплеснув руками. – Вспомните, что вы прославили свое царствование, запретив смертную казнь без суда.
– Ах да, – сказал Мушамиель, – ты совершенно права, дочь моя. Нельзя нарушать законы. Но если нельзя казнить без суда, то пусть их секут без суда до тех пор, пока они не умрут естественной смертью.
– Пощадите их, отец! Умоляю вас!
– Ну хорошо, хорошо! – сказал добрый Мушамиель. – Пусть только они перестанут смеяться и не попадаются мне больше на глаза… Уведите этих дур – я их прощаю. Запереть их в келью. Пусть они там издохнут от тишины и скуки… И довольно об этом.
– Отец!.. – зарыдала Алели.
– Ваше величество! – закричали в один голос фрейлины, падая на колени. – Ваше величество, смилуйтесь! Мы не смеемся больше.
И в самом деле, они больше не смеялись, потому что рты у них от непрерывного смеха уже растянулись до самых ушей, как пожелал Зербино.
– Помилуйте, ваше величество! Это не мы смеялись над вами – это над нами насмеялся злой человек. Он околдовал нас.
– Колдун в моем государстве? – сказал король, покачав головой. – Это невозможно. Их нет, потому что я в них не верю.
– Однако, ваше величество, – заметила одна из дам, – что бы вы сказали, если бы увидели человека, который гарцует верхом на обыкновенной вязанке дров, и эта вязанка скачет рысью и выделывает курбеты, как хорошо объезженная лошадь?
– В самом деле? – удивился король.– Да, это похоже на колдовство. Стража! Я приказываю немедленно отыскать этого человека и его вязанку, посадить человека на вязанку и сжечь вязанку вместе с человеком посреди дворцовой площади. Все!.. Ну, теперь, надеюсь, мне дадут отдохнуть.
– Сжечь моего возлюбленного! – закричала принцесса. – Государь, этот благородный юноша – мой избранник, моя любовь, моя жизнь… Если тронут хоть один волосок на его голове – я умру!
– У меня в доме сущий ад! – сказал бедный Мушамиель. – Какой смысл быть королем, если в собственном вашем дворце вам не дают спокойно вздремнуть часок? Впрочем, я ведь могу избавиться от всех этих хлопот. Позвать сюда Мистигриса! Для чего я держу министра, если не для того, чтобы он говорил мне, о чем я думаю, и знал, чего я хочу и чего не хочу!
6
Вскоре доложили о приходе господина Мистигриса. Это был маленький человечек, толстый, коротенький, круглый, пузатый. Он не ходил, а катался, как шар. Рысьи глазки, посматривающие разом во все стороны, низкий лоб, утиный нос, толстые щеки и тройной подбородок – вот вам портрет знаменитого министра, который правил Салерно от имени короля Мушамиеля.
Он вошел, кланяясь и охорашиваясь, отдуваясь и улыбаясь, с видом человека, весело несущего бремя власти и забот.
– Наконец-то!.. – сказал король. – У меня в королевстве происходит черт знает что, и я, король, узнаю об этом последний!
– Все в полном порядке, – спокойно отвечал Мистигрис. – У меня в руках донесения королевской полиции. Мир и счастье, как всегда, царят в нашем государстве.
И, развернув длинный свиток, он прочел:
– «Салернская гавань. Все спокойно. В таможне украдено не больше обычного. Три ссоры между матросами. Шесть ударов ножом. Пятеро отправлены в госпиталь. Один скончался. Происшествий нет… Верхний город. Налог удвоен. Благосостояние и нравственность возрастают. Две женщины умерли голодной смертью. Трое мужей избили своих жен. Десять жен избили своих мужей. Тридцать краж. Два убийства. Три отравления. Происшествий нет».
– И это все, что вы знаете? – рассердился Мушамиель. – Стало быть, я, который вовсе и не обязан знать, что происходит в государстве, осведомлен гораздо лучше вашего. Мне, например, известно, что не далее как сегодня какой-то бездельник проехал по дворцовой площади верхом на вязанке дров и одним взглядом так очаровал мою дочь, что она хочет выйти за него замуж.
– Ваше величество, – ответил Мистигрис, не моргнув глазом, – разумеется, я знаю об этом – министр знает все! – но я не смел беспокоить ваше величество такими пустяками. Этого человека повесят – и дело с концом!
– Ах, так вы знаете, где он, этот негодяй?
– Конечно, ваше величество, – ответил Мистигрис. – Министр все видит и все слышит…
– Прекрасно, – сказал король. – Но, если через четверть часа этот плут не будет здесь, вы сдадите дела министерства людям, которые не только все видят и слышат, но и действуют. Ступайте!
Мистигрис, приятно улыбаясь, вышел из покоев короля. Но чуть только дверь за ним закрылась, он весь побагровел, словно от удушья, и, чтобы не упасть, вынужден был опереться на первую дружескую руку, которая ему подвернулась. Это была рука городского префекта, который по счастливой случайности оказался в королевской приемной.
Мистигрис прошел два шага, потом схватил префекта за ворот и сказал, отчеканивая каждое слово:
– Синьор, если через десять минут вы не приведете ко мне человека, разъезжающего по Салерно верхом на вязанке дров, я вас уничтожу. Слышите? У-ни-что-жу! Ступайте!
Ошеломленный этой угрозой, префект побежал к начальнику полиции:
– Где человек, разъезжающий верхом на вязанке дров?
– На вязанке дров? – удивился тот.
– Попрошу не рассуждать! – закричал префект.– Я этого не потерплю. Вы не знаете своих обязанностей. Если через пять минут этот мошенник не будет здесь, я вас выгоню. Слышите? Вы-го-ню! Ступайте!
Начальник полиции побежал к дежурным полицейским, которые охраняли общественное спокойствие, играя в кости.
– Бездельники! – закричал он. – Если через три минуты вы не приведете ко мне человека, который разъезжает по Салерно верхом на вязанке дров, я прикажу избить вас до полусмерти. Слышите? До по-лу-смер-ти! Бегом – и ни слова!
Полицейские, ругаясь на чем свет стоит, выбежали на улицу. А Мистигрис, вполне уверенный в чудодейственной силе своего приказа, сложил губы в приятную улыбку и опять отправился к королю, слегка прихорашиваясь и бодро отдуваясь, как человек, легко и весело несущий бремя государственных забот.
7
Министр шепнул на ухо два слова своему повелителю, и лицо доброго короля просияло. Итак, все устраивается как нельзя лучше! Колдуна сожгут, и это маленькое происшествие, без сомнения, прославит царствование кроткого Мушамиеля Девятого и навсегда останется для благодарного потомства доказательством его милосердия и мудрости.
Одно только смущало короля – это неутешные слезы бедной Алели.
Но государственный ум Мистигриса помог и в этом затруднении. Министр подмигнул королю и, подойдя к принцессе, сказал ей, стараясь смягчить свой пронзительный голос:
– Не плачьте, ваше высочество! Жених не должен видеть вас в слезах. Подите к себе, наденьте свой самый пышный наряд, чтобы показаться ему во всем блеске вашей красоты. Тогда, взглянув на вас, он сразу поймет, какое счастье его ожидает.
– Верно ли я вас поняла, мой добрый Мистигрис? – воскликнула Алели. – О, благодарю вас, отец, благодарю!
Она бросилась обнимать короля, который до того растерялся, что не мог вымолвить ни единого слова.
Не чуя под собой ног от радости, принцесса выбежала из королевских покоев и первому встречному офицеру сама объявила о своей свадьбе.
– Добрый юноша, – сказала она, – мой жених сейчас придет сюда! Устройте ему торжественную встречу и будьте уверены, что мы сумеем оценить вашу услугу.
Оставшись наедине с Мистигрисом, король гневно посмотрел на своего министра.
– Вы что – с ума сошли? – сказал он. – Как вы осмелились давать за меня слово в моем присутствии? Кажется, вы считаете себя хозяином не только в моем королевстве, но и у меня в доме!.. Кто вам позволил распоряжаться по-своему мною и моей дочерью?
– Ваше величество, – невозмутимо ответил Мистигрис, – прежде всего надо было успокоить принцессу, а дальше видно будет. Политика никогда не заботится о завтрашнем дне. У всякого дня – своя забота.
– А мое слово?
– Вы не сказали ни слова, ваше величество.
– Но это все равно, что дать слово. И, если я теперь возьму его назад, меня будут считать лжецом…
– Государь, – сказал Мистигрис, – само собой разумеется, король никогда не берет своего слова назад… Но есть множество способов сдержать слово, не сдержав его.
– Что вы хотите этим сказать?
– Ваше величество, – сказал Мистигрис, – давайте спокойно обсудим положение. С одной стороны, вы ничего не обещали принцессе; с другой стороны, своим молчанием вы как бы одобрили ее брак. Что ж, пусть принцесса выйдет замуж за своего избранника. А после церемонии мы поступим по закону, который гласит:
«Если дворянин, не имеющий звания барона, желает взять в жены принцессу королевской крови, с ним надлежит поступить как с дворянином, то есть отрубить ему голову».
«Если дерзкий окажется горожанином – с ним надлежит поступить как с горожанином, то есть повесить его».
«Если же это будет простой мужик – его следует утопить, как собаку».
Видите, ваше величество, как легко сочетать родительскую любовь и правосудие! У нас в Салерно столько всяких законов, что всегда можно подобрать подходящий к случаю.
– А ведь вы, Мистигрис, изрядная каналья, – сказал Мушамиель посмеиваясь.
– Государь, вы мне льстите! – ответил Мистигрис, раздуваясь от гордости. – Я всего-навсего ваш преданный слуга и готов положить жизнь…
– Ну хорошо, хорошо!.. – прервал его король. – Довольно слов, перейдем к делу. Найти, повенчать, утопить – вот все, что я от вас хочу.
8
Конечно, слава – хорошая вещь, но и она имеет свои неудобства. Прощай, спокойная жизнь! Всякий бездельник считает своим священным и неотъемлемым правом знать лучше вашего, о чем вы думаете, что любите и чего хотите.
Зербино еще не успел продать свою волшебную вязанку, а уже в Салерно не было ни одного мальчишки, который бы не знал, где он живет, что ест на ужин, сколько ему лет и как звали его бабушку. Поэтому полицейским ничего не стоило исполнить приказ начальства и разыскать знаменитого дровосека.
Они ворвались к нему во двор как раз в ту минуту, когда Зербино, стоя на коленях, точил свой старый топор, то и дело пробуя лезвие на ногте большого пальца. Вдруг чья-то рука схватила его за шиворот и одним рывком поставила на ноги. Десять затрещин, двадцать подзатыльников – и он очутился на улице.
Таким образом Зербино узнал, что министр интересуется его особой и сам король желает его видеть.
Мудрость и глупость ничему не удивляются. Неизвестно, по какой из этих причин, но Зербино никогда не удивлялся. Не удивился он и на этот раз. Заложив руки за пояс, он спокойно шагал, не обращая внимания на пинки, которые так и сыпались на него градом со всех сторон.
Но всякому терпению приходит конец.
– А нельзя ли потише? – сказал Зербино, когда тяжелый удар в спину чуть не сбил его с ног.
– Скажите какие нежности! – усмехнулся полицейский.– Не прикажете ли надеть перчатки и вести вас под ручку?
– Хотел бы я, чтобы кто-нибудь из вас оказался на моем месте! – сказал Зербино. – А я бы посмотрел, как вы тогда стали бы смеяться.
– Молчать, мошенник! – И полицейский с размаху отвесил Зербино такой удар, которым можно было бы свалить даже быка.
Но, должно быть, он плохо рассчитал или неловко замахнулся: кулак его почему-то миновал затылок Зербино и угодил прямо в глаз одному из конвойных. Тот рассвирепел от боли и, не говоря ни слова, вцепился в волосы обидчику. Остальные кинулись их разнимать.
Удары посыпались, как горох из дырявого мешка: сверху, снизу, справа, слева… Началась такая потасовка, что небу стало жарко. Женщины рыдали, дети кричали, собаки лаяли.
Пришлось вызвать другой отряд полицейских, чтобы навести порядок и арестовать тех, кто бил, тех, кого били, и тех, кто на это глядел.
А Зербино как ни в чем не бывало засунул руки в карманы и отправился во дворец один.
На дворцовой площади он увидел длинную вереницу нарядных господ, разодетых в шитые золотом камзолы и короткие атласные панталоны. Это были придворные лакеи во главе со старшим лакеем и мажордомом. По распоряжению принцессы они вышли встречать жениха.
Так как им было приказано встретить его с подобающими почестями, они все время улыбались и низко кланялись, держа шляпы в руках.
Как человек вежливый, Зербино ответил на поклоны поклоном. Придворные лакеи согнулись чуть не вдвое. Зербино ответил еще вежливее.
Лакеи поклонились еще ниже.
Так кланялись они друг дружке восемь или десять раз подряд. Зербино устал первый. Он не был воспитан при дворе и не привык гнуть спину.
– Довольно, довольно! – закричал он. – Знаете, как это у нас в песне поется:
Дама кавалеру
улыбнись,
улыбнись!
Кавалер красотке
поклонись,
поклонись!
После трех улыбок
поцелуй,
поцелуй!
После трех поклонов
потанцуй,
потанцуй!
С меня хватит и улыбок и поклонов. Попляшите-ка теперь!
И лакеи, не переставая кланяться, запрыгали, словно кузнечики на лугу.
Так, приплясывая и кланяясь, они проводили Зербино во дворец.
9
Король Мушамиель сидел на троне. Справа от него расположились дамы – принцесса и ее фрейлины, слева – Мистигрис и придворные кавалеры.
Чтобы придать себе величественный вид, король Мушамиель смотрел на кончик собственного носа.
Принцесса Алели вздыхала. Мистигрис чинил перья и с видом заговорщика подмигивал одним глазом королю, а другим – принцессе. Придворные стояли неподвижно и глядели задумчиво, как будто и в самом деле о чем-то думали.
Вдруг дверь отворилась. Танцуя сарабанду и раскланиваясь в такт, появились мажордом и лакеи во главе со старшим лакеем.
Эта неприличная и несвоевременная пляска чрезвычайно удивила весь двор. Но все еще больше удивились, когда вслед за танцующими в зал преспокойно вошел Зербино, в своей старой куртке и помятой шапке. Он один ничем не был удивлен и поглядывал по сторонам так равнодушно, как будто родился во дворце и весь век ходил по бархатным коврам и сидел в золоченых креслах.
Однако, увидев короля, он сразу догадался, что это и есть хозяин дома, и остановился посреди залы.
Сняв шапку и прижимая ее обеими руками к груди, он вежливо поклонился. Потом снова надел шапку на голову, удобно уселся в кресло и для развлечения стал легонько шевелить носком башмака.
Это так понравилось принцессе, что она вне себя от восторга бросилась на шею королю.
– Ах, отец, – закричала она, – надеюсь, вы теперь сами видите, как хорош тот, кого я избрала!
– Вижу, вижу, – пробормотал полузадушенный ее объятиями Мушамиель. – Мистигрис, допросите-ка этого человека. Только поосторожнее. Да, нечего сказать, происшествие! Ах, как счастливы были бы отцы, если бы у них не было детей!
– Не беспокойтесь, ваше величество, – ответил Мистигрис. – Мое правило – справедливость и великодушие. – И, обернувшись к Зербино, крикнул: – Встань, мошенник! И, если тебе дорога твоя шкура, отвечай прямо: кто ты такой?.. Молчишь, негодяй? Значит, ты колдун!
Зербино ничего не ответил и только пожал плечами.
– Теперь мне все ясно! – сказал Мистигрис.– Твое запирательство подтверждает твою вину. Не желая ни в чем признаться, ты выдаешь себя своим молчанием.
Зербино усмехнулся.
– Ну конечно! – сказал он. – А вот если бы я признался во всех смертных грехах, то это значило бы, что я невинен, как новорожденный ягненок.
– Государь! – закричал Мистигрис. (Во гневе он бывал еще красноречивее, чем всегда.) – Государь, свершите правосудие! Спасите ваше королевство, спасите весь мир от этого чудовища! Нет казни, которой бы не заслужил такой закоренелый преступник!
– Эк его разобрало! – сказал Зербино, покачивая головой. – Ну, словно с цепи сорвался!.. Ладно уж, лай себе сколько твоей душе угодно, только не кусайся.
Мистигрис словно поперхнулся. Глаза у него налились кровью, зубы оскалились.
– Гав, гав!.. – залаял он. – Ваше величество!.. Гав, гав, гав, гав!.. Всем известно ваше милосердие и справедливость… Гав, гав, гав!.. Милосердие повелевает вам позаботиться о ваших подданных и избавить их от этого колдуна… Гав, гав, гав!.. Справедливость требует, чтобы его повесили или сожгли… Гав, гав, гав!.. Вы отец… гав, гав!.. но вы и король… гав, гав! А король… гав, гав, гав!.. должен победить отца… гав, гав, гав!..
– Мистигрис, – сказал король, – спокойнее, спокойнее! Вы говорите горячо, но как-то сбивчиво. К чему столько лишних слов и восклицаний! Что вы предлагаете?
– Государь, – ответил министр, – веревка, огонь, вода – вот что я предлагаю! Гав, гав, гав!.. – И он залаял хриплым лаем.
Король вздохнул и пожал плечами. А принцесса Алели решительно встала со своего места и, перейдя через всю залу, села рядом с Зербино.
– Решайте, государь! – сказала она. – Это мой муж. Его судьба будет и моей судьбой.
Все дамы ахнули и в смущении закрылись веерами. Даже Мистигрис счел нужным покраснеть.
А король схватился за голову и воскликнул:
– Несчастная, ты сама произнесла свой приговор! Эй, стража! Взять этих людей, немедленно обвенчать их в придворной часовне, а потом посадить на первый попавшийся корабль – и пусть плывут, куда гонит ветер. А с меня довольно!..
Стража сейчас же окружила Зербино и принцессу и увела их из залы. А Мистигрис подошел к королю.
– О мой повелитель! – воскликнул он. – Вы величайший король в мире! Ваша доброта, снисходительность и милосердие будут служить примером и вызывать удивление потомков. Ах, как расскажет об этом завтра «Официальная газета»! Нам же, потрясенным царственным великодушием, остается только молчать и восхищаться.
Но король не слушал его.
– Моя бедная девочка, – сказал он, вытирая слезы, – что станется с нею?.. Эй, стража! Взять господина Мистигриса и посадить на тот же корабль. Для меня будет утешением думать, что этот пройдоха – возле моей дорогой Алели. К тому же смена министра – это все-таки некоторое развлечение, а мне в моем родительском горе так нужно хоть немного развлечься и рассеяться… Прощайте, старина Мистигрис!
Министр открыл было рот, чтобы проклясть королей и их неблагодарность, но в эту минуту его подхватили под руки, вывели из дворца и силой втолкнули на корабль.
Корабль отчалил.
А добрый король Мушамиель отер слезу, скатившуюся по носу, и заперся в парламенте на ключ, чтобы никто больше не мог помешать его послеобеденному отдыху.
10
Ночь была тихая, лунная. Береговой ветер нес корабль вперед, и вот уже вдали показался остров Капри, поднимавшийся из волн, точно корзина цветов.
Зербино правил рулем и напевал какую-то песенку – матросскую, может быть, или песню дровосеков.
У его ног сидела принцесса Алели, не сводя глаз со своего возлюбленного. Прошлое она позабыла, о будущем не думала. Ей было все равно, куда плыть, только бы плыть с Зербино.
Что касается Мистигриса, то ему путешествие вовсе не доставляло такого удовольствия, как принцессе Алели. Он метался по палубе, точно медведь в клетке, и кричал:
– Что станется с нами на этой жалкой посудине? Мы пропадем! Мы непременно пропадем! Ах, если бы этот колдун и в самом деле был колдуном!.. Он мог бы, по крайней мере, сделаться владетельным князем или даже королем, а меня назначить своим первым министром. Я просто чувствую потребность чем-нибудь управлять… Ну, долго ли мы еще будем болтаться между небом и землей? Говорите же! И о чем только вы думаете?..
– Я проголодался, – сказал Зербино.
Алели поднялась с места.
– Друг мой, – сказала она, – я пойду поищу чего-нибудь. Скажите мне, чего бы вы хотели.
– Апельсинов и винограда, – ответил Зербино.
И в ту же минуту, опрокинув Мистигриса, прямо у него из-под ног появилась огромная корзина с апельсинами и виноградом.
«Ага, – подумал Мистигрис, поднимаясь на ноги, – теперь-то я узнал твою тайну, бездельник! Оказывается, ты и в самом деле колдун. Ну что ж… Раз всякое твое желание сбывается, так и мои желания сбудутся. Недаром же я был министром у самого короля Мушамиеля. Я и тебя заставлю желать того, чего захочу я».
Согнувшись в три погибели и сладко улыбаясь, Мистигрис подошел к Зербино.
– Синьор Зербино, – сказал он, – я прошу высокой чести быть другом вашей светлости. Может быть, ваша светлость не совсем верно поняли то, что я прятал под вынужденной суровостью моих слов. Но, клянусь честью, все, что я говорил и делал, было сказано и сделано только для того, чтобы ускорить ваш счастливый брак. Смею надеяться, что вы и впредь позволите мне служить вам, чтобы я мог доказать свою глубочайшую преданность вашей светлости. Я ваш раб, приказывайте мне!
– Подвинь-ка поближе апельсины и виноград, – сказал Зербино. – Я чертовски проголодался!
– Вот они, синьор! – Мистигрис пододвинул корзину с ловкостью придворного лакея, а сам подумал: «Мужик! Невежа! Он меня просто не слушает. Нет, надо сначала склонить на свою сторону Алели. Это, пожалуй, будет попроще – как-никак она выросла при дворе».
И, растянув губы в улыбке, он снова заговорил:
– Кстати, синьор Зербино, не думаете ли вы, что вам следует сделать своей молодой жене свадебный подарок?
Зербино удивился.
– Свадебный подарок? – переспросил он. – Да откуда же я его возьму? Со дна моря, что ли, выудить?
– А хоть бы и со дна моря. Вам стоит только захотеть…
Зербино пожал плечами.
– Вот чудак! – сказал он. – Ну и отправляйся за этим подарком на морское дно, если уж тебе тут не сидится. А меня оставь в покое.
В ту же минуту Мистигрис, словно подхваченный чьей-то невидимой рукой, перелетел через борт и камнем врезался в воду.
А Зербино вытащил из корзины новую кисть винограда и стал преспокойно ее ощипывать. Алели смотрела ему в глаза.
Вдруг вода под бортом забурлила и чья-то круглая, покрытая тиной голова мелькнула среди пены.
– Это, наверное, морская свинья, – сказала Алели.
– Нет, сухопутная, – ответил Зербино и, перегнувшись через борт, вытащил за шиворот мокрого и фыркающего, как дельфин, Мистигриса.
И тут принцесса и Зербино увидели странную вещь: в зубах у толстяка сверкал, как звезда ночью, огромный, великолепный алмаз.
Отплевываясь и кланяясь, Мистигрис сказал:
– Вот подарок, который король рыб преподносит прекрасной Алели… Теперь вы видите, синьор Зербино, что перед вами самый верный, самый покорный раб? Если когда-нибудь вы захотите сформировать маленькое министерство, доверьте мне…
– Дайте-ка еще апельсинов и винограда! – перебил его Зербино.
Мистигрис пододвинул к нему корзину.
– Синьор, – сказал он вкрадчиво, – не кажется ли вам, что эта жалкая барка, плывущая по воле ветра и волн, недостойна нести на себе принцессу Алели, самую благородную и прекрасную из всех принцесс!
– Перестаньте, Мистигрис! – сказала Алели. – Мне хорошо и здесь. Я ни о чем не прошу и ни о чем не жалею.
– Однако, госпожа моя, – сказал Мистигрис, – припомните, когда граф Капри предлагал вам свою руку, он послал в Салерно великолепный корабль красного дерева, весь украшенный золотом и слоновой костью. А матросы, одетые в бархат?.. А шелковые снасти?.. А три зеркальные каюты?.. Вот что приготовил для вас какой-то ничтожный граф. Я уверен, что синьор Зербино не захочет отстать от него – ведь он так могуществен, так добр, так…
– Этот старичок может оглушить своей болтовней, – вздохнул Зербино. – Говорит, говорит… Право, я не прочь иметь такой корабль, хотя бы только для того, чтобы заткнуть болтуну глотку. Надеюсь, это бы его успокоило хоть на часок.
Не успел он произнести эти слова, как принцесса Алели вскрикнула: «Посмотрите!» – и схватила его за руку. Дровосек вздрогнул и оглянулся… Что это? Как очутился он на этом великолепном корабле с белоснежными парусами, похожими на лебединые крылья, с шелковым шатром над палубой и алебастровыми лампами, освещающими каждый уголок?.. Проворные матросы ловко и бесшумно делали свое дело.
Мистигрис оживился. Вот наконец занятие для человека, привыкшего управлять! Он кинулся распоряжаться, подгонять, приказывать…
Но матросы не обращали на него ни малейшего внимания, будто его совсем не было на палубе. Даже самый маленький юнга и тот не нашел нужным выслушать его и что-нибудь ответить.
Однако Мистигрис не унывал. Он опять вернулся к Зербино и, самодовольно улыбаясь, сказал:
– Надеюсь, ваша светлость довольны моим усердием и стараниями? Поверьте, все, чего я хочу, – это заслужить вашу благосклонность!
– Замолчи, болтун! – сказал дровосек. – Я хочу спать. Запрещаю тебе говорить до завтрашнего утра.
Мистигрис хотел пожелать ему спокойной ночи и сказать на прощанье что-нибудь любезное, но, к своему великому изумлению, не мог выговорить ни слова. Не зная, как скоротать время до завтрашнего утра, он отправился в одну из зеркальных кают и улегся спать.
11
«Все надоедает, даже счастье», говорит пословица.
Можете себе представить, как надоело Мистигрису плыть неизвестно куда и неизвестно зачем да еще все время молчать! Он только и думал о том, как бы заставить Зербино высадиться на сушу.
Однако действовать надо было осторожно. А то, чего доброго, этот мужик вспомнит, кто он такой, и опять возьмется за топор. Попробуй-ка тогда стать министром у дровосека!
Едва только Мистигрис снова обрел дар речи, он пошел разыскивать Зербино.
Дровосек и принцесса сидели на корме и о чем-то беседовали. Мистигрис остановился, прислушался, и волосы стали у него дыбом.
– Мой друг, – говорила Алели, – подумайте, как были бы мы счастливы, если бы поселились где-нибудь тут, на берегу, вдали от всех, в маленькой лесной хижине…
– Да… – задумчиво сказал Зербино. – Завести корову, кур… Это было бы неплохо.
Мистигрис почувствовал, что почва уходит у него из-под ног, и решительно выступил вперед.
– Ах, синьор!.. – закричал он. – Посмотрите же! Посмотрите скорее!.. Как это прекрасно!
– Что такое? – спросила принцесса. – Где? Я ничего не вижу.
– А я и того меньше, – сказал Зербино, хлопая глазами.
– Как? Вы не видите этого сверкающего на солнце мраморного дворца? – удивился Мистигрис. – Не видите эту широкую лестницу, спускающуюся к самому морю среди апельсиновых деревьев и роз?
– Дворец? – испугалась Алели. – Я не хочу во дворец! Опять скучные придворные дамы, назойливые лакеи, опять притворство, сплетни, лесть!.. Нет, нет, я не хочу! Уедем отсюда поскорее!
– Это верно, – согласился Зербино. – Чего мы не видели во дворце!
– Такого дворца, синьор, вы не видели никогда! – закричал Мистигрис не своим голосом. – Он не похож ни на один дворец на свете. В нем нет ни придворных, ни лакеев. Там прислуживают невидимки. Там у столов и кресел есть руки, а у стен – уши!
– А языки у них есть? – спросил Зербино.
– Нет… то есть да, – сказал Мистигрис. – Они говорят, когда их спрашивают, и молчат, когда их не спрашивают.
– Значит, они умнее тебя, – сказал дровосек. – Что ж, пожалуй, я бы хотел иметь такой дворец. Только где же он? Я его не вижу.
– Он перед вами, ваша светлость! – сказал с торжеством Мистигрис.
И в самом деле, корабль уже подошел к берегу, на котором высился сияющий золотом и мрамором дворец, самый светлый и веселый, какой только можно себе представить.
Зербино, принцесса Алели и Мистигрис сошли с корабля и стали подниматься по широкой белой лестнице, среди магнолий и роз.
Мистигрис шел впереди, отдуваясь на каждой ступеньке.
Подойдя к решетчатым дворцовым воротам, он хотел позвонить, но звонка нигде не оказалось.
– Эй, кто там!.. – закричал Мистигрис и стал стучать и трясти решетку изо всех сил.
– Что тебе надо, чужеземец? – металлическим голосом спросила решетка.
– Я хотел бы видеть владельца этого дворца, – сказал Мистигрис с некоторой робостью. (Дело в том, что ему еще никогда не приходилось разговаривать с кованым железом.)
– Этот дворец принадлежит синьору Зербино, – ответили ворота. – Когда он подойдет, мы откроемся. Не стучите понапрасну и не трясите нас.
В эту минуту к воротам подошел Зербино под руку с прекрасной Алели.
Ворота почтительно распахнулись и пропустили их обоих, а заодно и Мистигриса, который семенил сзади.
Они вышли на террасу и невольно остановились, глядя на бесконечное море, сверкающее в лучах утреннего солнца.
– Как хорошо! – сказала Алели. – Не хочется уходить отсюда.
– Да, славно, – ответил Зербино, опускаясь на каменные плиты. – Давайте-ка посидим здесь немного.
Но Мистигрис был вовсе не охотник сидеть на каменном полу.
– Разве тут нет кресел? – спросил он.
– Мы здесь, мы здесь! – закричали дружно чьи-то бархатные голоса, и три мягких кресла вбежали на террасу со всех четырех ног – так быстро, как только позволяли их коротенькие выгнутые ножки.
Мистигрис плотно уселся в одно из кресел.
– А не хотели ли вы теперь позавтракать, синьор Зербино? – спросил он.
– Хочу, – сказал Зербино. – Только где же у них тут стол? Вы не видите?
– Здесь, здесь! – ответил густой, низкий голос, и великолепный стол красного дерева степенно и неторопливо подошел и стал перед ними.
– Это восхитительно! – сказала принцесса. – Но где же кушанья?
– Мы здесь, мы здесь, мы здесь! – закричали наперебой голоса – звонкие, как серебро, и чистые, как хрусталь.
И целый полк блюд, тарелок и тарелочек, ножей, вилок, графинов, стаканов, солонок и соусников в один миг выстроился на столе.
Такого завтрака не подавали даже во дворце у короля Мушамиеля.
– Ну, ваша светлость,– сказал Мистигрис, – довольны ли вы теперь вашим покорным слугой? Не могу скрывать от вас, что все это – дело моих рук.
– Ты лжешь! – прогремел у него над головой чей-то голос.
Мистигрис обернулся, но нигде никого не было. Это заговорила колонна, поддерживающая свод галереи.
– Надо быть каменным, как столб, чтобы не оценить чистоты моих намерений, – сказал Мистигрис, с упреком глядя на колонну. – Никто не может заподозрить меня в неискренности. Я всегда говорил и говорю правду…
– Ты лжешь! – загремело со всех сторон.
«Что за гнусное место! – подумал Мистигрис. – Если даже стены говорят тут правду, то в этих стенах никогда нельзя будет устроить королевский дворец. И, стало быть, я никогда не буду тут министром двора. Нет, все это надо переделать!..»
– Синьор Зербино, – начал он опять, – вместо того чтобы жить в полном одиночестве и беседовать только со стульями, лестницами и воротами, не лучше ли вам милостиво править каким-нибудь добрым народом, который платил бы вам небольшие подати, содержал маленькую армию и окружал вас любовью и преданностью?
– Одним словом, сделаться королем? – спросил Зербино. – Это чего же ради?
– Мой друг, не слушайте его! – сказала Алели. – Останемся здесь вдвоем. Нам будет так хорошо!
– Втроем, – поправил Мистигрис. – Для меня такое счастье быть подле вас! Больше я ничего не желаю.
– Ты лжешь! – опять загудело наверху.
– Да что же это?.. Синьор, никто не смеет сомневаться в моей преданности! – Лжешь! Лжешь!.. – загудело во всех углах.
– Синьор Зербино, не слушайте их! – закричал Мистигрис в тревоге. – Я вас уважаю. Я вас обожаю! Клянусь вам…
– Лжешь! – закричали на все голоса стены, колонны и ступеньки.
– Лжешь! – зазвенели тарелки и стаканы.
– Лжешь! – заскрипели стол и кресла и даже затопали ногами.
– Ну, если ты все время лжешь, – сказал Зербино, – так убирайся на луну. Недаром же люди врут, что там страна врунов
Едва он произнес эти неосторожные слова, как Мистигрис взлетел на воздух, поплыл, словно мыльный пузырь, и пропал за облаками.
Вернулся ли он когда-нибудь на землю? Неизвестно. Некоторые историки утверждают, что он опять появился при каком-то королевском дворе и даже занимает пост министра, но под другим именем. Достоверно только одно: он никогда не показывается там, где говорят правду.
12
Зербино и принцесса Алели остались одни. Взявшись за руки, они пошли осматривать свои владения.
Все кругом было прекрасно. Справа и слева дворец обнимала роща с говорливыми ручейками. Зеленые дубы, темно-красные буки, лиственницы в тонких, нежных иглах и широколистые платаны бросали на землю узорную тень.
Цветущие апельсиновые деревья осыпали траву легкими лепестками.
В листве переговаривались, звеня, какие-то веселые птички.
Зербино смотрел по сторонам. Алели смотрела на Зербино.
– Друг мой, вы довольны? – спросила она.
– А чего мне еще хотеть? – ответил Зербино. – Вот завтра возьмусь за работу. Тут славные деревья, можно будет нарубить больше сотни вязанок.
– Ах, – вздохнула Алели, – вы меня не любите!
– То есть как это – не люблю? – удивился Зербино. – Я вам не желаю никакого зла. Даже наоборот… Вот хотите? Этот дворец будет ваш. Напишите вашему отцу, позовите его в гости, если это доставит вам удовольствие. А мне все равно. Вы уж не взыщите, если я вас чем-нибудь обидел… Я ведь дровосек… Дровосеком родился, дровосеком и умру! Да вы не плачьте! Чего ж тут плакать?..
Алели залилась слезами.
– Ах, Зербино! – воскликнула она. – Чем я провинилась, что вы так жестоки со мной? Верно, я очень дурна и зла, если вы совсем, совсем не хотите меня любить!
– Еще чего выдумаете! – Зербино развел руками. – Я свое место знаю. Да полно вам плакать, это ни к чему не поведет. И далась же вам эта любовь! Ну вот, опять слезы!.. Да хорошо, хорошо, если уж вам так хочется, я тоже хочу любить вас!
И вдруг Зербино схватился за сердце, кровь отлила от его щек, он посмотрел на Алели глазами, полными слез, и прошептал прерывающимся голосом:
– Я люблю вас, Алели! Я люблю вас!
Не веря своим ушам, Алели взглянула на него и поняла, что и это желание Зербино исполнилось, как и все другие.
Что сказать в заключение?
Говорят, что король Мушамиель, узнав, где находится принцесса Алели, приезжал навестить дочь и зятя, но провел с ними всего один день, так как опасался, что радость свидания может повредить его здоровью.
А Зербино и Алели счастливо прожили до ста лет (а может быть, и дольше) в прекрасном замке, который подарила им фея вод.
И если вы тоже хотите быть счастливыми, знайте: прежде всего надо научиться желать. То, чего вы сильно хотите, непременно сбудется.
1
Жил когда-то в Салерно молодой дровосек по имени Зербино. Не было у него ни денег, ни родни, ни друзей. Даже словом ему не с кем было перемолвиться. А бросать слова на ветер он не любил. Когда же человек ни с кем не разговаривает и никого ни о чем не спрашивает, то ему никто и не отвечает. А так как Зербино, вдобавок ко всему, не имел привычки совать нос в чужие дела, то соседи считали его дураком.
Они прозвали его Зербино-нелюдим, и прозвище это подходило к нему как нельзя лучше.
Рано утром, когда все в городе еще спали, Зербино с топором на плече отправлялся в горы и весь долгий день бродил один по лесу.
А вечером, когда солнце уже садилось, он возвращался домой с вязанкой хвороста, чтобы продать ее и купить себе что-нибудь на ужин.
У фонтана, мимо которого проходил Зербино, каждый вечер собирались девушки со всего квартала – набрать в кувшины воды и почесать язычки. Ну и доставалось же от них бедному Зербино!
– Зербино! Зербино! – кричали они. – Иди-ка сюда, а то нам скучно одним.
– Расскажи нам что-нибудь, Зербино! Ты ведь мастер рассказывать.
– Спой нам песенку, Зербино! Ты поешь лучше соловья.
– Зербино, а Зербино! Кто из нас тебе больше по вкусу? К кому ты посватаешься? Ко мне?
– Или ко мне?
– Или, может, ко мне?
– К самой болтливой! – огрызнулся дровосек, грозя кулаком.
Дружный хохот провожал Зербино, когда он, словно кабан от охотников, убегал от них к себе домой.
Добравшись до своей хижины, он покрепче запирал дверь и садился ужинать.
Ужин у него был немудреный – кувшин воды и кусок хлеба. Подобрав все до последней крошки, он заворачивался в старое потертое одеяло, ложился прямо на пол и крепко засыпал. Ничто не мешало его отдыху – ни сны, ни заботы, ни желанья.
И если счастье в том, чтобы ничего не желать, то самым счастливым человеком на свете был Зербино.
2
Однажды Зербино работал в лесу, подсекая сучья у старого, твердого, точно камень, самшита. Он очень устал и решил отдохнуть под деревьями на берегу пруда. Каково же было его удивление, когда он увидел, что у самой воды на траве лежала красавица в платье из лебединых перьев! Красавица крепко спала.
– Уснуть в полдень, на самом солнцепеке! – пробормотал Зербино. – И придет же такое в голову!.. Нет, что ни говори, а у женщины ума – что у годовалого ребенка.
Зербино снял с себя куртку, натянул ее между ветвями деревьев и устроил над головой у незнакомки навес, чтобы защитить ее от солнечных лучей.
Только что кончил он свою работу, как заметил в траве, в двух шагах от красавицы, гадюку. Змея подползала к ней, высунув ядовитое жало.
– Ишь ты! – сказал Зербино.– Такая маленькая и уже такая злая!
И недолго думая двумя ударами топора он разрубил змею на три части.
Но, и разрубленная, змея все еще старалась подползти к спящей красавице.
Тогда Зербино носком башмака столкнул в пруд змеиную голову, туловище и хвост, и они зашипели в воде, как раскаленное железо.
В эту самую минуту красавица открыла глаза и, увидев дровосека, воскликнула:
– Зербино! Это ты, Зербино?
– Подумаешь, новости! Я и сам знаю, что я Зербино,– ответил дровосек.
– Друг мой, – сказала красавица, – ты спас мне больше чем жизнь! Поверь, я сумею отблагодарить тебя за твою услугу.
– И не думал я спасать вас, – пробурчал Зербино со своей обычной любезностью. – В другой раз не ложитесь на траву, не поглядев наперед, нет ли там змей, – вот вам мой совет. А теперь не мешайте мне, я тоже хочу спать.
Он растянулся на траве и закрыл глаза.
– И тебе не нужно никакой награды? Ты ни о чем не просишь меня? – спросила красавица.
– Ну как же, очень прошу: оставьте меня в покое! – сказал Зербино.– Если человек ничего не хочет, значит, у него есть все, что он хочет. А если у него есть все, что он хочет, значит, он счастлив. Прощайте! – И он захрапел.
– Бедный юноша! – сказала красавица. – Твоя душа спит крепче, чем ты сам. Но что бы ты ни говорил, а я не буду неблагодарной. Без тебя я попала бы в руки злого волшебника, моего старинного врага. Без тебя мне пришлось бы превратиться в ужа и сто лет ползать по земле в змеиной чешуе. Я у тебя в долгу за целый век красоты и молодости. Чем же мне заплатить тебе за твою услугу? А, знаю!.. Ты только что сказал: «Если у человека есть все, чего он хочет, значит, он счастлив». Пусть же у тебя будет все, чего ты пожелаешь, пусть каждое твое желанье исполняется. Когда-нибудь ты добром помянешь за этот подарок фею вод!..
Она трижды взмахнула своей ореховой волшебной палочкой и пошла по серебристой водяной дорожке так легко, что вода даже не шелохнулась.
Навстречу ей раскрылись кувшинки, и тростники склонили свои хохлатые головки. Волны, нежно звеня, расступились, и будто солнечный луч скользнул до самого дна.
Потом все погасло, и стало тихо-тихо.
Только и слышно было, как храпит на берегу Зербино.
3
Солнце уже спускалось за горы, когда дровосек проснулся. Он опять взялся за топор и принялся рубить неподатливое дерево, над которым бился с утра. Топор звенел на весь лес, но проку было мало. Обливаясь потом, Зербино только напрасно колотил по проклятому стволу.
– Эх, – сказал наконец Зербино, рассматривая свой зазубренный топор, – хотел бы я иметь топорик, который режет дерево, словно масло! И почему это ни один умник не смастерил до сих пор такого топора?
Он отступил на два шага от дерева, размахнулся и ударил с такой силой, что сам не удержался на ногах и растянулся во весь рост, уткнувшись носом в землю.
– Черт побери, я, кажется, хватил мимо! – заворчал он. – В глазах у меня, что ли, помутилось?
Но не успел он выговорить эти слова, как дерево дрогнуло и повалилось прямо на него, так что он едва успел отскочить в сторону.
– Вот это удар! – закричал Зербино в восторге. – Раз – и готово! И как чисто срублено!.. Кто не видел, сказал бы, что спилено. Ну, есть ли на свете дровосек, который орудует топором так ловко, как сын моей матери?
Он обрубил все сучья и ветви на дереве и, распутав намотанную вокруг пояса веревку, уселся верхом на вязанку, чтобы получше ее затянуть.
– А теперь, – пробормотал он, – надо тащить ее в город. Экое горе, что у вязанок не бывает ног, вот как у лошадей, например. А то бы я въехал на ней в Салерно, гарцуя вроде тех знаменитых господ, которые от безделья только и знают, что прогуливаются верхом. Хотел бы я посмотреть на себя в таком виде!
И не успел он договорить, как вязанка приподнялась и пустилась рысью, все скорей и скорей – так что ветер засвистел у Зербино в ушах.
Но Зербино нелегко было удивить чем-нибудь. Он и на этот раз нисколько не удивился. Уверенно сидя на своем необыкновенном скакуне, он всю дорогу с жалостью поглядывал на тех бедняков, которые должны ходить пешком, потому что у них нет вязанки дров.
4
В те времена посреди Салерно была большая площадь, а на этой площади стоял королевский дворец. Царствовал тогда, как всем известно, знаменитый Мушамиель. Кто не знает этого имени, не знает истории.
Всякий день после полудня прохожие могли увидеть на одном из балконов дочь короля Мушамиеля – прекрасную принцессу Алели. Придворные кавалеры и дамы старались развлечь ее песнями, сказками и плясками, но принцесса была всегда грустна и задумчива. Да и как было не задуматься!
Вот уже три года каждый день к ней сватались женихи – князья, бароны и принцы, и вот уже три года она отказывала каждый день всем своим женихам – принцам, князьям и баронам.
Дело было в том, что король Мушамиель, который очень хотел поскорее выдать дочку замуж, давал в приданое за нею прекрасный город Салерно, и принцесса Алели не без основания предполагала, что ее женихи хотят жениться не столько на ней, сколько на ее приданом. Как видите, принцесса Алели была рассудительной девицей, не в пример другим принцессам. Впрочем, она вообще не слишком походила на других принцесс: никогда не смеялась только для того, чтобы показать свои зубки, никогда не молчала только для того, чтобы ее считали умной, никогда не болтала только для того, чтобы поболтать. Эта болезнь не на шутку тревожила придворных докторов.
В этот день принцесса Алели была еще грустнее, чем всегда. Она сидела на балконе и задумчиво глядела вниз, как вдруг на площадь выехал Зербино.
Он скакал верхом на своей вязанке, точно лихой наездник на горячем скакуне.
Придворные дамы так и прыснули со смеху и принялись швырять в него апельсинами, лежавшими на блюде. Два апельсина угодили наезднику прямо в лицо.
– Смейтесь, смейтесь, зубоскалки! – крикнул Зербино, грозя им пальцем. – Смейтесь до тех пор, пока у вас рот не растянется до ушей!
Придворные дамы расхохотались еще громче. И сколько ни приказывала им принцесса замолчать и прекратить свои насмешки над бедным малым, они в ответ только покатывались со смеху.
– Добрая барышня, – сказал Зербино, поглядев на принцессу, – что же вы такая печальная? Желаю вам полюбить хорошего парня, который сумеет вас развеселить, и выйти за него замуж.
С этими словами Зербино приподнял шапку и поклонился так вежливо, как только умел.
Если ты едешь верхом не на лошади, а на вязанке дров, первое правило – ни с кем не раскланивайся, будь то хоть сама королева. Зербино совсем забыл про это и попал в беду. Снимая шапку, он выпустил из рук веревку, которой были связаны ветки. Вязанка развалилась, и Зербино полетел вверх тормашками.
Встав на ноги, он собрал ветки и, взвалив их себе на плечи, отправился своей дорогой. Теперь уже вязанка ехала на нем, а не он на вязанке.
Когда кто-нибудь падает, рискуя сломать себе шею, люди почему-то смеются. Почему? Я не знаю. Мудрецы еще не объяснили этой тайны. Известно только, что все смеются и что принцесса Алели поступила так же, как и все другие: она засмеялась.
Но вдруг щеки ее побледнели. Она встала, прижала руку к сердцу, как-то странно поглядела на Зербино и молча удалилась в свои покои.
А Зербино как ни в чем не бывало вернулся к себе домой.
Своей удачи он и не заметил, а на неудачи, как всегда, не обратил внимания. День выдался славный, он хорошо продал вязанку дров – с него и этого было достаточно.
Он купил себе целую головку сыра, белого и твердого, как мрамор, и, разрубив ее на куски, отлично поужинал.
Камень, упавший в воду, знает ровно столько же о кругах, которые пошли по воде, сколько знал Зербино о том смятении, которое поднялось во дворце после его ухода.
5
В то время как происходили все эти важные события, на городской башне пробило четыре часа. День выдался жаркий. На улицах было пусто.
Удалившись в залу парламента, король Мушамиель размышлял о благоденствии своего народа. Он спал.
Вдруг чьи-то руки обвились вокруг его шеи и горячие слезы закапали прямо ему на лысину. Король Мушамиель вскочил в испуге. Перед ним стояла прекрасная Алели.
– Что это значит? – сказал король, удивленный таким преувеличенным выражением любви. – Поцелуи и слезы? Ах, дочь своей матери! Ты, верно, хочешь, чтобы я исполнил какое-нибудь твое желание?
– Нет, дорогой отец. Перед вами покорная дочь, которая только и думает о том, чтобы исполнить ваше желание. Вы хотели выдать меня замуж – я готова доставить вам это удовольствие.
– Ну, слава богу, наконец капризы кончены! За кого же мы выходим, а? За принца Кава?.. Нет? Ну, так за графа Капри?.. Тоже нет? За маркиза Сорренто?.. Как, опять нет? Кто же это такой?
– Я не знаю, дорогой отец.
– Не знаешь? Но ты, по крайней мере, хоть видела его?
– Да, только что. На площади перед дворцом.
– И он с тобою говорил?
– Нет, почти не говорил. Да и к чему слова, когда сердца и так слышат друг друга!
Мушамиель поморщился, почесал за ухом и пристально поглядел на дочь:
– Но, во всяком случае, это принц?
– Ах, я не знаю… Да и какое это имеет значение!
– Очень большое. Ты ничего не смыслишь в политике, дочь моя. Разумеется, ты можешь совершенно свободно, так сказать по своему вкусу, выбрать себе подходящего мужа, а мне – подходящего зятя. Как король и как отец, я совсем не хочу стеснять твою волю… если она совпадает с моей. В противном же случае напоминаю тебе, что я прежде всего обязан заботиться о чести династии и о благе моих подданных, и поэтому я требую, чтобы поступали так, как угодно мне. Ну-с, что же за птица этот твой избранник, которого ты едва видела, с которым почти не разговаривала, но которого ты обожаешь?
– Не знаю, – сказала Алели.
– Вот это замечательно! – воскликнул Мушамиель. – И для того, чтобы болтать весь этот вздор, ты отнимаешь у меня время, принадлежащее моему народу. Эй, камергеры! Позвать сюда фрейлин! Пусть они проводят принцессу в ее покои. Ей нездоровится.
Услышав слова отца, Алели залилась слезами и упала к его ногам. В это время дверь открылась и две придворные дамы вошли в королевские покои, покатываясь со смеху.
– Опомнитесь, сударыни! Перед вами король! – закричал Мушамиель, возмущенный таким грубым нарушением придворных правил.
Но чем громче кричал на них король, тем громче хохотали фрейлины, совершенно не заботясь о придворном этикете.
– Эй, стража, – закричал король вне себя от гнева, – схватить этих грубиянок и отрубить им головы! Будут знать, как смеяться над своим королем!
– Ваше величество! – воскликнула Алели, всплеснув руками. – Вспомните, что вы прославили свое царствование, запретив смертную казнь без суда.
– Ах да, – сказал Мушамиель, – ты совершенно права, дочь моя. Нельзя нарушать законы. Но если нельзя казнить без суда, то пусть их секут без суда до тех пор, пока они не умрут естественной смертью.
– Пощадите их, отец! Умоляю вас!
– Ну хорошо, хорошо! – сказал добрый Мушамиель. – Пусть только они перестанут смеяться и не попадаются мне больше на глаза… Уведите этих дур – я их прощаю. Запереть их в келью. Пусть они там издохнут от тишины и скуки… И довольно об этом.
– Отец!.. – зарыдала Алели.
– Ваше величество! – закричали в один голос фрейлины, падая на колени. – Ваше величество, смилуйтесь! Мы не смеемся больше.
И в самом деле, они больше не смеялись, потому что рты у них от непрерывного смеха уже растянулись до самых ушей, как пожелал Зербино.
– Помилуйте, ваше величество! Это не мы смеялись над вами – это над нами насмеялся злой человек. Он околдовал нас.
– Колдун в моем государстве? – сказал король, покачав головой. – Это невозможно. Их нет, потому что я в них не верю.
– Однако, ваше величество, – заметила одна из дам, – что бы вы сказали, если бы увидели человека, который гарцует верхом на обыкновенной вязанке дров, и эта вязанка скачет рысью и выделывает курбеты, как хорошо объезженная лошадь?
– В самом деле? – удивился король.– Да, это похоже на колдовство. Стража! Я приказываю немедленно отыскать этого человека и его вязанку, посадить человека на вязанку и сжечь вязанку вместе с человеком посреди дворцовой площади. Все!.. Ну, теперь, надеюсь, мне дадут отдохнуть.
– Сжечь моего возлюбленного! – закричала принцесса. – Государь, этот благородный юноша – мой избранник, моя любовь, моя жизнь… Если тронут хоть один волосок на его голове – я умру!
– У меня в доме сущий ад! – сказал бедный Мушамиель. – Какой смысл быть королем, если в собственном вашем дворце вам не дают спокойно вздремнуть часок? Впрочем, я ведь могу избавиться от всех этих хлопот. Позвать сюда Мистигриса! Для чего я держу министра, если не для того, чтобы он говорил мне, о чем я думаю, и знал, чего я хочу и чего не хочу!
6
Вскоре доложили о приходе господина Мистигриса. Это был маленький человечек, толстый, коротенький, круглый, пузатый. Он не ходил, а катался, как шар. Рысьи глазки, посматривающие разом во все стороны, низкий лоб, утиный нос, толстые щеки и тройной подбородок – вот вам портрет знаменитого министра, который правил Салерно от имени короля Мушамиеля.
Он вошел, кланяясь и охорашиваясь, отдуваясь и улыбаясь, с видом человека, весело несущего бремя власти и забот.
– Наконец-то!.. – сказал король. – У меня в королевстве происходит черт знает что, и я, король, узнаю об этом последний!
– Все в полном порядке, – спокойно отвечал Мистигрис. – У меня в руках донесения королевской полиции. Мир и счастье, как всегда, царят в нашем государстве.
И, развернув длинный свиток, он прочел:
– «Салернская гавань. Все спокойно. В таможне украдено не больше обычного. Три ссоры между матросами. Шесть ударов ножом. Пятеро отправлены в госпиталь. Один скончался. Происшествий нет… Верхний город. Налог удвоен. Благосостояние и нравственность возрастают. Две женщины умерли голодной смертью. Трое мужей избили своих жен. Десять жен избили своих мужей. Тридцать краж. Два убийства. Три отравления. Происшествий нет».
– И это все, что вы знаете? – рассердился Мушамиель. – Стало быть, я, который вовсе и не обязан знать, что происходит в государстве, осведомлен гораздо лучше вашего. Мне, например, известно, что не далее как сегодня какой-то бездельник проехал по дворцовой площади верхом на вязанке дров и одним взглядом так очаровал мою дочь, что она хочет выйти за него замуж.
– Ваше величество, – ответил Мистигрис, не моргнув глазом, – разумеется, я знаю об этом – министр знает все! – но я не смел беспокоить ваше величество такими пустяками. Этого человека повесят – и дело с концом!
– Ах, так вы знаете, где он, этот негодяй?
– Конечно, ваше величество, – ответил Мистигрис. – Министр все видит и все слышит…
– Прекрасно, – сказал король. – Но, если через четверть часа этот плут не будет здесь, вы сдадите дела министерства людям, которые не только все видят и слышат, но и действуют. Ступайте!
Мистигрис, приятно улыбаясь, вышел из покоев короля. Но чуть только дверь за ним закрылась, он весь побагровел, словно от удушья, и, чтобы не упасть, вынужден был опереться на первую дружескую руку, которая ему подвернулась. Это была рука городского префекта, который по счастливой случайности оказался в королевской приемной.
Мистигрис прошел два шага, потом схватил префекта за ворот и сказал, отчеканивая каждое слово:
– Синьор, если через десять минут вы не приведете ко мне человека, разъезжающего по Салерно верхом на вязанке дров, я вас уничтожу. Слышите? У-ни-что-жу! Ступайте!
Ошеломленный этой угрозой, префект побежал к начальнику полиции:
– Где человек, разъезжающий верхом на вязанке дров?
– На вязанке дров? – удивился тот.
– Попрошу не рассуждать! – закричал префект.– Я этого не потерплю. Вы не знаете своих обязанностей. Если через пять минут этот мошенник не будет здесь, я вас выгоню. Слышите? Вы-го-ню! Ступайте!
Начальник полиции побежал к дежурным полицейским, которые охраняли общественное спокойствие, играя в кости.
– Бездельники! – закричал он. – Если через три минуты вы не приведете ко мне человека, который разъезжает по Салерно верхом на вязанке дров, я прикажу избить вас до полусмерти. Слышите? До по-лу-смер-ти! Бегом – и ни слова!
Полицейские, ругаясь на чем свет стоит, выбежали на улицу. А Мистигрис, вполне уверенный в чудодейственной силе своего приказа, сложил губы в приятную улыбку и опять отправился к королю, слегка прихорашиваясь и бодро отдуваясь, как человек, легко и весело несущий бремя государственных забот.
7
Министр шепнул на ухо два слова своему повелителю, и лицо доброго короля просияло. Итак, все устраивается как нельзя лучше! Колдуна сожгут, и это маленькое происшествие, без сомнения, прославит царствование кроткого Мушамиеля Девятого и навсегда останется для благодарного потомства доказательством его милосердия и мудрости.
Одно только смущало короля – это неутешные слезы бедной Алели.
Но государственный ум Мистигриса помог и в этом затруднении. Министр подмигнул королю и, подойдя к принцессе, сказал ей, стараясь смягчить свой пронзительный голос:
– Не плачьте, ваше высочество! Жених не должен видеть вас в слезах. Подите к себе, наденьте свой самый пышный наряд, чтобы показаться ему во всем блеске вашей красоты. Тогда, взглянув на вас, он сразу поймет, какое счастье его ожидает.
– Верно ли я вас поняла, мой добрый Мистигрис? – воскликнула Алели. – О, благодарю вас, отец, благодарю!
Она бросилась обнимать короля, который до того растерялся, что не мог вымолвить ни единого слова.
Не чуя под собой ног от радости, принцесса выбежала из королевских покоев и первому встречному офицеру сама объявила о своей свадьбе.
– Добрый юноша, – сказала она, – мой жених сейчас придет сюда! Устройте ему торжественную встречу и будьте уверены, что мы сумеем оценить вашу услугу.
Оставшись наедине с Мистигрисом, король гневно посмотрел на своего министра.
– Вы что – с ума сошли? – сказал он. – Как вы осмелились давать за меня слово в моем присутствии? Кажется, вы считаете себя хозяином не только в моем королевстве, но и у меня в доме!.. Кто вам позволил распоряжаться по-своему мною и моей дочерью?
– Ваше величество, – невозмутимо ответил Мистигрис, – прежде всего надо было успокоить принцессу, а дальше видно будет. Политика никогда не заботится о завтрашнем дне. У всякого дня – своя забота.
– А мое слово?
– Вы не сказали ни слова, ваше величество.
– Но это все равно, что дать слово. И, если я теперь возьму его назад, меня будут считать лжецом…
– Государь, – сказал Мистигрис, – само собой разумеется, король никогда не берет своего слова назад… Но есть множество способов сдержать слово, не сдержав его.
– Что вы хотите этим сказать?
– Ваше величество, – сказал Мистигрис, – давайте спокойно обсудим положение. С одной стороны, вы ничего не обещали принцессе; с другой стороны, своим молчанием вы как бы одобрили ее брак. Что ж, пусть принцесса выйдет замуж за своего избранника. А после церемонии мы поступим по закону, который гласит:
«Если дворянин, не имеющий звания барона, желает взять в жены принцессу королевской крови, с ним надлежит поступить как с дворянином, то есть отрубить ему голову».
«Если дерзкий окажется горожанином – с ним надлежит поступить как с горожанином, то есть повесить его».
«Если же это будет простой мужик – его следует утопить, как собаку».
Видите, ваше величество, как легко сочетать родительскую любовь и правосудие! У нас в Салерно столько всяких законов, что всегда можно подобрать подходящий к случаю.
– А ведь вы, Мистигрис, изрядная каналья, – сказал Мушамиель посмеиваясь.
– Государь, вы мне льстите! – ответил Мистигрис, раздуваясь от гордости. – Я всего-навсего ваш преданный слуга и готов положить жизнь…
– Ну хорошо, хорошо!.. – прервал его король. – Довольно слов, перейдем к делу. Найти, повенчать, утопить – вот все, что я от вас хочу.
8
Конечно, слава – хорошая вещь, но и она имеет свои неудобства. Прощай, спокойная жизнь! Всякий бездельник считает своим священным и неотъемлемым правом знать лучше вашего, о чем вы думаете, что любите и чего хотите.
Зербино еще не успел продать свою волшебную вязанку, а уже в Салерно не было ни одного мальчишки, который бы не знал, где он живет, что ест на ужин, сколько ему лет и как звали его бабушку. Поэтому полицейским ничего не стоило исполнить приказ начальства и разыскать знаменитого дровосека.
Они ворвались к нему во двор как раз в ту минуту, когда Зербино, стоя на коленях, точил свой старый топор, то и дело пробуя лезвие на ногте большого пальца. Вдруг чья-то рука схватила его за шиворот и одним рывком поставила на ноги. Десять затрещин, двадцать подзатыльников – и он очутился на улице.
Таким образом Зербино узнал, что министр интересуется его особой и сам король желает его видеть.
Мудрость и глупость ничему не удивляются. Неизвестно, по какой из этих причин, но Зербино никогда не удивлялся. Не удивился он и на этот раз. Заложив руки за пояс, он спокойно шагал, не обращая внимания на пинки, которые так и сыпались на него градом со всех сторон.
Но всякому терпению приходит конец.
– А нельзя ли потише? – сказал Зербино, когда тяжелый удар в спину чуть не сбил его с ног.
– Скажите какие нежности! – усмехнулся полицейский.– Не прикажете ли надеть перчатки и вести вас под ручку?
– Хотел бы я, чтобы кто-нибудь из вас оказался на моем месте! – сказал Зербино. – А я бы посмотрел, как вы тогда стали бы смеяться.
– Молчать, мошенник! – И полицейский с размаху отвесил Зербино такой удар, которым можно было бы свалить даже быка.
Но, должно быть, он плохо рассчитал или неловко замахнулся: кулак его почему-то миновал затылок Зербино и угодил прямо в глаз одному из конвойных. Тот рассвирепел от боли и, не говоря ни слова, вцепился в волосы обидчику. Остальные кинулись их разнимать.
Удары посыпались, как горох из дырявого мешка: сверху, снизу, справа, слева… Началась такая потасовка, что небу стало жарко. Женщины рыдали, дети кричали, собаки лаяли.
Пришлось вызвать другой отряд полицейских, чтобы навести порядок и арестовать тех, кто бил, тех, кого били, и тех, кто на это глядел.
А Зербино как ни в чем не бывало засунул руки в карманы и отправился во дворец один.
На дворцовой площади он увидел длинную вереницу нарядных господ, разодетых в шитые золотом камзолы и короткие атласные панталоны. Это были придворные лакеи во главе со старшим лакеем и мажордомом. По распоряжению принцессы они вышли встречать жениха.
Так как им было приказано встретить его с подобающими почестями, они все время улыбались и низко кланялись, держа шляпы в руках.
Как человек вежливый, Зербино ответил на поклоны поклоном. Придворные лакеи согнулись чуть не вдвое. Зербино ответил еще вежливее.
Лакеи поклонились еще ниже.
Так кланялись они друг дружке восемь или десять раз подряд. Зербино устал первый. Он не был воспитан при дворе и не привык гнуть спину.
– Довольно, довольно! – закричал он. – Знаете, как это у нас в песне поется:
Дама кавалеру
улыбнись,
улыбнись!
Кавалер красотке
поклонись,
поклонись!
После трех улыбок
поцелуй,
поцелуй!
После трех поклонов
потанцуй,
потанцуй!
С меня хватит и улыбок и поклонов. Попляшите-ка теперь!
И лакеи, не переставая кланяться, запрыгали, словно кузнечики на лугу.
Так, приплясывая и кланяясь, они проводили Зербино во дворец.
9
Король Мушамиель сидел на троне. Справа от него расположились дамы – принцесса и ее фрейлины, слева – Мистигрис и придворные кавалеры.
Чтобы придать себе величественный вид, король Мушамиель смотрел на кончик собственного носа.
Принцесса Алели вздыхала. Мистигрис чинил перья и с видом заговорщика подмигивал одним глазом королю, а другим – принцессе. Придворные стояли неподвижно и глядели задумчиво, как будто и в самом деле о чем-то думали.
Вдруг дверь отворилась. Танцуя сарабанду и раскланиваясь в такт, появились мажордом и лакеи во главе со старшим лакеем.
Эта неприличная и несвоевременная пляска чрезвычайно удивила весь двор. Но все еще больше удивились, когда вслед за танцующими в зал преспокойно вошел Зербино, в своей старой куртке и помятой шапке. Он один ничем не был удивлен и поглядывал по сторонам так равнодушно, как будто родился во дворце и весь век ходил по бархатным коврам и сидел в золоченых креслах.
Однако, увидев короля, он сразу догадался, что это и есть хозяин дома, и остановился посреди залы.
Сняв шапку и прижимая ее обеими руками к груди, он вежливо поклонился. Потом снова надел шапку на голову, удобно уселся в кресло и для развлечения стал легонько шевелить носком башмака.
Это так понравилось принцессе, что она вне себя от восторга бросилась на шею королю.
– Ах, отец, – закричала она, – надеюсь, вы теперь сами видите, как хорош тот, кого я избрала!
– Вижу, вижу, – пробормотал полузадушенный ее объятиями Мушамиель. – Мистигрис, допросите-ка этого человека. Только поосторожнее. Да, нечего сказать, происшествие! Ах, как счастливы были бы отцы, если бы у них не было детей!
– Не беспокойтесь, ваше величество, – ответил Мистигрис. – Мое правило – справедливость и великодушие. – И, обернувшись к Зербино, крикнул: – Встань, мошенник! И, если тебе дорога твоя шкура, отвечай прямо: кто ты такой?.. Молчишь, негодяй? Значит, ты колдун!
Зербино ничего не ответил и только пожал плечами.
– Теперь мне все ясно! – сказал Мистигрис.– Твое запирательство подтверждает твою вину. Не желая ни в чем признаться, ты выдаешь себя своим молчанием.
Зербино усмехнулся.
– Ну конечно! – сказал он. – А вот если бы я признался во всех смертных грехах, то это значило бы, что я невинен, как новорожденный ягненок.
– Государь! – закричал Мистигрис. (Во гневе он бывал еще красноречивее, чем всегда.) – Государь, свершите правосудие! Спасите ваше королевство, спасите весь мир от этого чудовища! Нет казни, которой бы не заслужил такой закоренелый преступник!
– Эк его разобрало! – сказал Зербино, покачивая головой. – Ну, словно с цепи сорвался!.. Ладно уж, лай себе сколько твоей душе угодно, только не кусайся.
Мистигрис словно поперхнулся. Глаза у него налились кровью, зубы оскалились.
– Гав, гав!.. – залаял он. – Ваше величество!.. Гав, гав, гав, гав!.. Всем известно ваше милосердие и справедливость… Гав, гав, гав!.. Милосердие повелевает вам позаботиться о ваших подданных и избавить их от этого колдуна… Гав, гав, гав!.. Справедливость требует, чтобы его повесили или сожгли… Гав, гав, гав!.. Вы отец… гав, гав!.. но вы и король… гав, гав! А король… гав, гав, гав!.. должен победить отца… гав, гав, гав!..
– Мистигрис, – сказал король, – спокойнее, спокойнее! Вы говорите горячо, но как-то сбивчиво. К чему столько лишних слов и восклицаний! Что вы предлагаете?
– Государь, – ответил министр, – веревка, огонь, вода – вот что я предлагаю! Гав, гав, гав!.. – И он залаял хриплым лаем.
Король вздохнул и пожал плечами. А принцесса Алели решительно встала со своего места и, перейдя через всю залу, села рядом с Зербино.
– Решайте, государь! – сказала она. – Это мой муж. Его судьба будет и моей судьбой.
Все дамы ахнули и в смущении закрылись веерами. Даже Мистигрис счел нужным покраснеть.
А король схватился за голову и воскликнул:
– Несчастная, ты сама произнесла свой приговор! Эй, стража! Взять этих людей, немедленно обвенчать их в придворной часовне, а потом посадить на первый попавшийся корабль – и пусть плывут, куда гонит ветер. А с меня довольно!..
Стража сейчас же окружила Зербино и принцессу и увела их из залы. А Мистигрис подошел к королю.
– О мой повелитель! – воскликнул он. – Вы величайший король в мире! Ваша доброта, снисходительность и милосердие будут служить примером и вызывать удивление потомков. Ах, как расскажет об этом завтра «Официальная газета»! Нам же, потрясенным царственным великодушием, остается только молчать и восхищаться.
Но король не слушал его.
– Моя бедная девочка, – сказал он, вытирая слезы, – что станется с нею?.. Эй, стража! Взять господина Мистигриса и посадить на тот же корабль. Для меня будет утешением думать, что этот пройдоха – возле моей дорогой Алели. К тому же смена министра – это все-таки некоторое развлечение, а мне в моем родительском горе так нужно хоть немного развлечься и рассеяться… Прощайте, старина Мистигрис!
Министр открыл было рот, чтобы проклясть королей и их неблагодарность, но в эту минуту его подхватили под руки, вывели из дворца и силой втолкнули на корабль.
Корабль отчалил.
А добрый король Мушамиель отер слезу, скатившуюся по носу, и заперся в парламенте на ключ, чтобы никто больше не мог помешать его послеобеденному отдыху.
10
Ночь была тихая, лунная. Береговой ветер нес корабль вперед, и вот уже вдали показался остров Капри, поднимавшийся из волн, точно корзина цветов.
Зербино правил рулем и напевал какую-то песенку – матросскую, может быть, или песню дровосеков.
У его ног сидела принцесса Алели, не сводя глаз со своего возлюбленного. Прошлое она позабыла, о будущем не думала. Ей было все равно, куда плыть, только бы плыть с Зербино.
Что касается Мистигриса, то ему путешествие вовсе не доставляло такого удовольствия, как принцессе Алели. Он метался по палубе, точно медведь в клетке, и кричал:
– Что станется с нами на этой жалкой посудине? Мы пропадем! Мы непременно пропадем! Ах, если бы этот колдун и в самом деле был колдуном!.. Он мог бы, по крайней мере, сделаться владетельным князем или даже королем, а меня назначить своим первым министром. Я просто чувствую потребность чем-нибудь управлять… Ну, долго ли мы еще будем болтаться между небом и землей? Говорите же! И о чем только вы думаете?..
– Я проголодался, – сказал Зербино.
Алели поднялась с места.
– Друг мой, – сказала она, – я пойду поищу чего-нибудь. Скажите мне, чего бы вы хотели.
– Апельсинов и винограда, – ответил Зербино.
И в ту же минуту, опрокинув Мистигриса, прямо у него из-под ног появилась огромная корзина с апельсинами и виноградом.
«Ага, – подумал Мистигрис, поднимаясь на ноги, – теперь-то я узнал твою тайну, бездельник! Оказывается, ты и в самом деле колдун. Ну что ж… Раз всякое твое желание сбывается, так и мои желания сбудутся. Недаром же я был министром у самого короля Мушамиеля. Я и тебя заставлю желать того, чего захочу я».
Согнувшись в три погибели и сладко улыбаясь, Мистигрис подошел к Зербино.
– Синьор Зербино, – сказал он, – я прошу высокой чести быть другом вашей светлости. Может быть, ваша светлость не совсем верно поняли то, что я прятал под вынужденной суровостью моих слов. Но, клянусь честью, все, что я говорил и делал, было сказано и сделано только для того, чтобы ускорить ваш счастливый брак. Смею надеяться, что вы и впредь позволите мне служить вам, чтобы я мог доказать свою глубочайшую преданность вашей светлости. Я ваш раб, приказывайте мне!
– Подвинь-ка поближе апельсины и виноград, – сказал Зербино. – Я чертовски проголодался!
– Вот они, синьор! – Мистигрис пододвинул корзину с ловкостью придворного лакея, а сам подумал: «Мужик! Невежа! Он меня просто не слушает. Нет, надо сначала склонить на свою сторону Алели. Это, пожалуй, будет попроще – как-никак она выросла при дворе».
И, растянув губы в улыбке, он снова заговорил:
– Кстати, синьор Зербино, не думаете ли вы, что вам следует сделать своей молодой жене свадебный подарок?
Зербино удивился.
– Свадебный подарок? – переспросил он. – Да откуда же я его возьму? Со дна моря, что ли, выудить?
– А хоть бы и со дна моря. Вам стоит только захотеть…
Зербино пожал плечами.
– Вот чудак! – сказал он. – Ну и отправляйся за этим подарком на морское дно, если уж тебе тут не сидится. А меня оставь в покое.
В ту же минуту Мистигрис, словно подхваченный чьей-то невидимой рукой, перелетел через борт и камнем врезался в воду.
А Зербино вытащил из корзины новую кисть винограда и стал преспокойно ее ощипывать. Алели смотрела ему в глаза.
Вдруг вода под бортом забурлила и чья-то круглая, покрытая тиной голова мелькнула среди пены.
– Это, наверное, морская свинья, – сказала Алели.
– Нет, сухопутная, – ответил Зербино и, перегнувшись через борт, вытащил за шиворот мокрого и фыркающего, как дельфин, Мистигриса.
И тут принцесса и Зербино увидели странную вещь: в зубах у толстяка сверкал, как звезда ночью, огромный, великолепный алмаз.
Отплевываясь и кланяясь, Мистигрис сказал:
– Вот подарок, который король рыб преподносит прекрасной Алели… Теперь вы видите, синьор Зербино, что перед вами самый верный, самый покорный раб? Если когда-нибудь вы захотите сформировать маленькое министерство, доверьте мне…
– Дайте-ка еще апельсинов и винограда! – перебил его Зербино.
Мистигрис пододвинул к нему корзину.
– Синьор, – сказал он вкрадчиво, – не кажется ли вам, что эта жалкая барка, плывущая по воле ветра и волн, недостойна нести на себе принцессу Алели, самую благородную и прекрасную из всех принцесс!
– Перестаньте, Мистигрис! – сказала Алели. – Мне хорошо и здесь. Я ни о чем не прошу и ни о чем не жалею.
– Однако, госпожа моя, – сказал Мистигрис, – припомните, когда граф Капри предлагал вам свою руку, он послал в Салерно великолепный корабль красного дерева, весь украшенный золотом и слоновой костью. А матросы, одетые в бархат?.. А шелковые снасти?.. А три зеркальные каюты?.. Вот что приготовил для вас какой-то ничтожный граф. Я уверен, что синьор Зербино не захочет отстать от него – ведь он так могуществен, так добр, так…
– Этот старичок может оглушить своей болтовней, – вздохнул Зербино. – Говорит, говорит… Право, я не прочь иметь такой корабль, хотя бы только для того, чтобы заткнуть болтуну глотку. Надеюсь, это бы его успокоило хоть на часок.
Не успел он произнести эти слова, как принцесса Алели вскрикнула: «Посмотрите!» – и схватила его за руку. Дровосек вздрогнул и оглянулся… Что это? Как очутился он на этом великолепном корабле с белоснежными парусами, похожими на лебединые крылья, с шелковым шатром над палубой и алебастровыми лампами, освещающими каждый уголок?.. Проворные матросы ловко и бесшумно делали свое дело.
Мистигрис оживился. Вот наконец занятие для человека, привыкшего управлять! Он кинулся распоряжаться, подгонять, приказывать…
Но матросы не обращали на него ни малейшего внимания, будто его совсем не было на палубе. Даже самый маленький юнга и тот не нашел нужным выслушать его и что-нибудь ответить.
Однако Мистигрис не унывал. Он опять вернулся к Зербино и, самодовольно улыбаясь, сказал:
– Надеюсь, ваша светлость довольны моим усердием и стараниями? Поверьте, все, чего я хочу, – это заслужить вашу благосклонность!
– Замолчи, болтун! – сказал дровосек. – Я хочу спать. Запрещаю тебе говорить до завтрашнего утра.
Мистигрис хотел пожелать ему спокойной ночи и сказать на прощанье что-нибудь любезное, но, к своему великому изумлению, не мог выговорить ни слова. Не зная, как скоротать время до завтрашнего утра, он отправился в одну из зеркальных кают и улегся спать.
11
«Все надоедает, даже счастье», говорит пословица.
Можете себе представить, как надоело Мистигрису плыть неизвестно куда и неизвестно зачем да еще все время молчать! Он только и думал о том, как бы заставить Зербино высадиться на сушу.
Однако действовать надо было осторожно. А то, чего доброго, этот мужик вспомнит, кто он такой, и опять возьмется за топор. Попробуй-ка тогда стать министром у дровосека!
Едва только Мистигрис снова обрел дар речи, он пошел разыскивать Зербино.
Дровосек и принцесса сидели на корме и о чем-то беседовали. Мистигрис остановился, прислушался, и волосы стали у него дыбом.
– Мой друг, – говорила Алели, – подумайте, как были бы мы счастливы, если бы поселились где-нибудь тут, на берегу, вдали от всех, в маленькой лесной хижине…
– Да… – задумчиво сказал Зербино. – Завести корову, кур… Это было бы неплохо.
Мистигрис почувствовал, что почва уходит у него из-под ног, и решительно выступил вперед.
– Ах, синьор!.. – закричал он. – Посмотрите же! Посмотрите скорее!.. Как это прекрасно!
– Что такое? – спросила принцесса. – Где? Я ничего не вижу.
– А я и того меньше, – сказал Зербино, хлопая глазами.
– Как? Вы не видите этого сверкающего на солнце мраморного дворца? – удивился Мистигрис. – Не видите эту широкую лестницу, спускающуюся к самому морю среди апельсиновых деревьев и роз?
– Дворец? – испугалась Алели. – Я не хочу во дворец! Опять скучные придворные дамы, назойливые лакеи, опять притворство, сплетни, лесть!.. Нет, нет, я не хочу! Уедем отсюда поскорее!
– Это верно, – согласился Зербино. – Чего мы не видели во дворце!
– Такого дворца, синьор, вы не видели никогда! – закричал Мистигрис не своим голосом. – Он не похож ни на один дворец на свете. В нем нет ни придворных, ни лакеев. Там прислуживают невидимки. Там у столов и кресел есть руки, а у стен – уши!
– А языки у них есть? – спросил Зербино.
– Нет… то есть да, – сказал Мистигрис. – Они говорят, когда их спрашивают, и молчат, когда их не спрашивают.
– Значит, они умнее тебя, – сказал дровосек. – Что ж, пожалуй, я бы хотел иметь такой дворец. Только где же он? Я его не вижу.
– Он перед вами, ваша светлость! – сказал с торжеством Мистигрис.
И в самом деле, корабль уже подошел к берегу, на котором высился сияющий золотом и мрамором дворец, самый светлый и веселый, какой только можно себе представить.
Зербино, принцесса Алели и Мистигрис сошли с корабля и стали подниматься по широкой белой лестнице, среди магнолий и роз.
Мистигрис шел впереди, отдуваясь на каждой ступеньке.
Подойдя к решетчатым дворцовым воротам, он хотел позвонить, но звонка нигде не оказалось.
– Эй, кто там!.. – закричал Мистигрис и стал стучать и трясти решетку изо всех сил.
– Что тебе надо, чужеземец? – металлическим голосом спросила решетка.
– Я хотел бы видеть владельца этого дворца, – сказал Мистигрис с некоторой робостью. (Дело в том, что ему еще никогда не приходилось разговаривать с кованым железом.)
– Этот дворец принадлежит синьору Зербино, – ответили ворота. – Когда он подойдет, мы откроемся. Не стучите понапрасну и не трясите нас.
В эту минуту к воротам подошел Зербино под руку с прекрасной Алели.
Ворота почтительно распахнулись и пропустили их обоих, а заодно и Мистигриса, который семенил сзади.
Они вышли на террасу и невольно остановились, глядя на бесконечное море, сверкающее в лучах утреннего солнца.
– Как хорошо! – сказала Алели. – Не хочется уходить отсюда.
– Да, славно, – ответил Зербино, опускаясь на каменные плиты. – Давайте-ка посидим здесь немного.
Но Мистигрис был вовсе не охотник сидеть на каменном полу.
– Разве тут нет кресел? – спросил он.
– Мы здесь, мы здесь! – закричали дружно чьи-то бархатные голоса, и три мягких кресла вбежали на террасу со всех четырех ног – так быстро, как только позволяли их коротенькие выгнутые ножки.
Мистигрис плотно уселся в одно из кресел.
– А не хотели ли вы теперь позавтракать, синьор Зербино? – спросил он.
– Хочу, – сказал Зербино. – Только где же у них тут стол? Вы не видите?
– Здесь, здесь! – ответил густой, низкий голос, и великолепный стол красного дерева степенно и неторопливо подошел и стал перед ними.
– Это восхитительно! – сказала принцесса. – Но где же кушанья?
– Мы здесь, мы здесь, мы здесь! – закричали наперебой голоса – звонкие, как серебро, и чистые, как хрусталь.
И целый полк блюд, тарелок и тарелочек, ножей, вилок, графинов, стаканов, солонок и соусников в один миг выстроился на столе.
Такого завтрака не подавали даже во дворце у короля Мушамиеля.
– Ну, ваша светлость,– сказал Мистигрис, – довольны ли вы теперь вашим покорным слугой? Не могу скрывать от вас, что все это – дело моих рук.
– Ты лжешь! – прогремел у него над головой чей-то голос.
Мистигрис обернулся, но нигде никого не было. Это заговорила колонна, поддерживающая свод галереи.
– Надо быть каменным, как столб, чтобы не оценить чистоты моих намерений, – сказал Мистигрис, с упреком глядя на колонну. – Никто не может заподозрить меня в неискренности. Я всегда говорил и говорю правду…
– Ты лжешь! – загремело со всех сторон.
«Что за гнусное место! – подумал Мистигрис. – Если даже стены говорят тут правду, то в этих стенах никогда нельзя будет устроить королевский дворец. И, стало быть, я никогда не буду тут министром двора. Нет, все это надо переделать!..»
– Синьор Зербино, – начал он опять, – вместо того чтобы жить в полном одиночестве и беседовать только со стульями, лестницами и воротами, не лучше ли вам милостиво править каким-нибудь добрым народом, который платил бы вам небольшие подати, содержал маленькую армию и окружал вас любовью и преданностью?
– Одним словом, сделаться королем? – спросил Зербино. – Это чего же ради?
– Мой друг, не слушайте его! – сказала Алели. – Останемся здесь вдвоем. Нам будет так хорошо!
– Втроем, – поправил Мистигрис. – Для меня такое счастье быть подле вас! Больше я ничего не желаю.
– Ты лжешь! – опять загудело наверху.
– Да что же это?.. Синьор, никто не смеет сомневаться в моей преданности! – Лжешь! Лжешь!.. – загудело во всех углах.
– Синьор Зербино, не слушайте их! – закричал Мистигрис в тревоге. – Я вас уважаю. Я вас обожаю! Клянусь вам…
– Лжешь! – закричали на все голоса стены, колонны и ступеньки.
– Лжешь! – зазвенели тарелки и стаканы.
– Лжешь! – заскрипели стол и кресла и даже затопали ногами.
– Ну, если ты все время лжешь, – сказал Зербино, – так убирайся на луну. Недаром же люди врут, что там страна врунов
Едва он произнес эти неосторожные слова, как Мистигрис взлетел на воздух, поплыл, словно мыльный пузырь, и пропал за облаками.
Вернулся ли он когда-нибудь на землю? Неизвестно. Некоторые историки утверждают, что он опять появился при каком-то королевском дворе и даже занимает пост министра, но под другим именем. Достоверно только одно: он никогда не показывается там, где говорят правду.
12
Зербино и принцесса Алели остались одни. Взявшись за руки, они пошли осматривать свои владения.
Все кругом было прекрасно. Справа и слева дворец обнимала роща с говорливыми ручейками. Зеленые дубы, темно-красные буки, лиственницы в тонких, нежных иглах и широколистые платаны бросали на землю узорную тень.
Цветущие апельсиновые деревья осыпали траву легкими лепестками.
В листве переговаривались, звеня, какие-то веселые птички.
Зербино смотрел по сторонам. Алели смотрела на Зербино.
– Друг мой, вы довольны? – спросила она.
– А чего мне еще хотеть? – ответил Зербино. – Вот завтра возьмусь за работу. Тут славные деревья, можно будет нарубить больше сотни вязанок.
– Ах, – вздохнула Алели, – вы меня не любите!
– То есть как это – не люблю? – удивился Зербино. – Я вам не желаю никакого зла. Даже наоборот… Вот хотите? Этот дворец будет ваш. Напишите вашему отцу, позовите его в гости, если это доставит вам удовольствие. А мне все равно. Вы уж не взыщите, если я вас чем-нибудь обидел… Я ведь дровосек… Дровосеком родился, дровосеком и умру! Да вы не плачьте! Чего ж тут плакать?..
Алели залилась слезами.
– Ах, Зербино! – воскликнула она. – Чем я провинилась, что вы так жестоки со мной? Верно, я очень дурна и зла, если вы совсем, совсем не хотите меня любить!
– Еще чего выдумаете! – Зербино развел руками. – Я свое место знаю. Да полно вам плакать, это ни к чему не поведет. И далась же вам эта любовь! Ну вот, опять слезы!.. Да хорошо, хорошо, если уж вам так хочется, я тоже хочу любить вас!
И вдруг Зербино схватился за сердце, кровь отлила от его щек, он посмотрел на Алели глазами, полными слез, и прошептал прерывающимся голосом:
– Я люблю вас, Алели! Я люблю вас!
Не веря своим ушам, Алели взглянула на него и поняла, что и это желание Зербино исполнилось, как и все другие.
Что сказать в заключение?
Говорят, что король Мушамиель, узнав, где находится принцесса Алели, приезжал навестить дочь и зятя, но провел с ними всего один день, так как опасался, что радость свидания может повредить его здоровью.
А Зербино и Алели счастливо прожили до ста лет (а может быть, и дольше) в прекрасном замке, который подарила им фея вод.
И если вы тоже хотите быть счастливыми, знайте: прежде всего надо научиться желать. То, чего вы сильно хотите, непременно сбудется.
Пальчик (Финская сказка.) Пересказали Т. Габбе и А. Любарская
1
Жил когда-то на свете крестьянин. У него было три сына: Пьер, Поль и Жан.
Пьер был толстый, румяный, ленивый и глупый.
Поль – тощий, желтый, завистливый и злой.
Жан – маленький, шустрый, веселый и смелый.
Старшие братья в насмешку называли его Пальчиком и уверяли, что он может спрятаться в отцовском сапоге.
У крестьянина только и было добра, что три сына. В кладовой у него валялись пустые мешки, а в погребе стояли пустые бочки. Поэтому даже тень медной монетки считалась у них в доме богатством.
Рожь была дорога, жизнь тяжела. И вот, как только сыновья подросли, отец стал уговаривать их пойти побродить по свету, поискать счастья.
– Не так-то легко жить у чужих людей и гнуть спину из-за куска хлеба, – говорил он, – а все лучше, чем помирать дома с голоду.
Братья подумали, подумали и решили, что оно и вправду лучше.
А неподалеку от тех мест, где они жили, стоял королевский дворец.
Такого великолепного дворца не было, пожалуй, на всем свете. Хоть он и был деревянный, но зато с двадцатью резными балкончиками, а окон в нем была целая дюжина – шесть вверху, шесть внизу, и все со стеклами.
Но вот нежданно-негаданно за одну ночь прямо перед окнами дворца вырос огромный дуб, да такой ветвистый, что в королевских покоях сразу стало темно.
Король приказал немедленно срубить дуб. Но как ни старались придворные дровосеки, у них ничего не получалось. Самые острые топоры тупились после первого же удара. А если кому-нибудь и удавалось срубить хоть одну ветку, вместо нее в тот же миг вырастали две, да притом вдвое толще срубленной.
Король обещал мешок золота тому, кто избавит его от этого неприятного соседства.
Однако и королевское обещание не помогло. Хочешь не хочешь, а пришлось королю сидеть среди бела дня при свечах.
Но это бы еще полбеды. Гораздо хуже было то, что колодец королевского замка неизвестно почему вдруг высох до самого дна.
Королю, принцессе и придворным приходилось пить мед и умываться пивом. Вот до чего дожили! И это в стране, где чуть ли не из-под каждого камня текут ручьи.
Король был в отчаянии. Он обещал наградить поместьями, деньгами и титулом маркиза всякого, кто выкопает во дворе замка колодец такой глубины, чтобы воды из него можно было брать сколько угодно и когда только понадобится.
Охотников до денег, поместий и титулов нашлось немало. Но заработать эту награду оказалось не так-то легко. Где бы ни начинали рыть, лопаты всюду натыкались на твердый камень.
– Ваше величество, – сказали министры, – вырыть колодец так же невозможно, как срубить дуб.
– Ну что ж, – сказал король, – раз это невозможно, значит, это должно быть сделано.
Хоть королевство его, по правде говоря, было совсем захудалое, упрям он был ничуть не меньше китайского императора.
И вот король приказал вывесить на воротах указ, скрепленный большой королевской печатью.
В указе черным по белому было написано: его королевское величество обещает тому, кто срубит дуб и выроет колодец, руку принцессы, своей единственной дочери, да еще полкоролевства в придачу.
Принцесса была прекрасна, как день, половина королевства тоже чего-нибудь да стоила – поэтому не мудрено, что всякий, кто умел держать в руках топор или заступ, захотел попытать счастья.
Не успели слуги вывесить королевский указ, как со всех концов двинулись ко дворцу толпы здоровых молодцов с топорами, пилами, заступами и кирками на плечах.
Они принялись пилить и рубить, копать и долбить, но все было напрасно: дуб становился тверже, а гранит не делался мягче.
2
События во дворце взбудоражили весь народ. В городах и деревнях только и разговору было, что о королевском указе.
И вот Пьер, Поль и Жан решили тоже отправиться во дворец, благо дворцовые ворота открывались для всех, кто приходил с топором и заступом.
Не то чтобы братья надеялись жениться на принцессе или получить половину королевства, но – кто знает! – может быть, при дворе найдется и для них подходящая работа и кусок хлеба. Это все, чего они хотели.
Дорога была не такая уж длинная и трудная, но не успели братья отойти от дома и ста шагов, как старший из них, Пьер, стал жаловаться, что устал и поранил ноги острыми камнями, а средний брат, Поль, принялся проклинать свою судьбу, а заодно – отца, мать и обоих братьев.
Только меньшой брат, Пальчик, был доволен путешествием и весело шагал, поглядывая по сторонам.
Птицы, пчелы, кузнечики, травы, камни – ничто не ускользало от его быстрых глаз.
Все надо было ему знать: в какие цветы любят забираться пчелы? Почему ласточки летают так низко над рекой? Почему бабочки порхают зигзагами? Но стоило ему заговорить об этом с братьями, как Пьер поднимал его на смех, а Поль обрывал на полуслове, называя пустомелей и дурачком.
По дороге им надо было обойти гору, поросшую от подножия до вершины дремучим лесом.
Откуда-то сверху доносился мерный стук топора и треск ломающихся ветвей.
– Кому это вздумалось на такой высоте рубить лес? – сказал Пальчик. – Право, меня это очень удивляет.
– А меня очень удивило бы, если бы тебя что-нибудь не удивило, – со злостью сказал тощий Поль. – Для дурака все диво.
Толстый Пьер потрепал младшего брата по щеке и добродушно сказал:
– Эх ты, глупенький! Ну кто же станет стучать в лесу топором? Ясно, что дровосек.
– А все-таки я пойду посмотреть, кто это, – сказал Пальчик.
– Что ж, ступай, ступай! – сказал Поль. – Желаю тебе сломать шею. Это будет для тебя наука: в другой раз не захочешь знать больше, чем твои старшие братья.
Пальчик не стал спорить и полез вверх, цепляясь за ветки, перескакивая с камня на камень и все время прислушиваясь к стуку топора, чтобы не сбиться с пути.
Как вы думаете, что увидел он, добравшись до вершины горы? Топор. Да, да, топор, который сам по себе, для собственного удовольствия и без всякой посторонней помощи, рубил огромную сосну.
– Здравствуй, топор, – сказал Пальчик. – Неужели тебе не скучно рубить в одиночку это большое, старое дерево?
– На то я и топор, чтобы рубить! – ответил топор. – Рублю и поджидаю хозяина.
– Отлично! – сказал Пальчик. – Я тут.
Он преспокойно взял топор, положил в свой кожаный мешок и спустился к братьям.
– Ну, любознайка, какое чудо ты видел наверху? Что там стучало? – спросил его Поль, криво усмехаясь.
– Это и в самом деле стучал топор, – ответил Пальчик.
– Ну, я же говорил тебе! – сказал Пьер, похлопав его по спине. – Было из-за чего взбираться на такую кручу!
Пальчик ничего не ответил, и они пошли дальше.
Дорога становилась все труднее. Скоро они оказались в узком скалистом ущелье. Пробираясь по заваленной камнями тропинке, они услышали где-то вдалеке гулкие удары, как будто кто-то бил железом по гранитной скале.
– Что это? – сказал Пальчик. – Неужели там наверху каменоломня?
– Нет, это дятел долбит носом дерево! – сказал Пьер насмешливо. – Право, можно подумать, что этот мальчик только вчера вылупился из яйца!
Пальчик покачал головой:
– Никогда не слышал, чтобы дятел стучал так громко! Надо пойти поглядеть.
– Дурачок, – сказал Пьер, – не понимает шуток! Разве ты сам не слышишь, что это работают киркой?
– А все-таки я пойду посмотрю, – сказал Пальчик и на четвереньках полез вверх по крутому утесу.
Как вы думаете, что он увидел, добравшись до вершины? Кирку! Кирку, которая сама по себе, для собственного удовольствия и без всякой посторонней помощи, долбила камень. Твердый гранит поддавался, словно это был не гранит, а мягкая земля, и с каждым ударом кирка уходила в глубь скалы до самой рукоятки.
– Здравствуй, кирка! – сказал Пальчик. – Неужели тебе не скучно долбить в одиночку этот огромный гранитный утес?
– На то я и кирка, чтобы долбить, – ответила кирка. – Долблю и поджидаю хозяина.
– Отлично, – сказал Пальчик. – Я тут.
Он преспокойно взял кирку, снял с рукоятки и, положив то и другое в свой кожаный мешок, весело спустился к братьям.
– Ну, какое еще чудо видела ваша милость наверху? – усмехаясь, спросил Поль.
– Вы и на этот раз были правы: это стучала кирка,– сказал Пальчик и, не прибавив больше ни слова, пошел вслед за братьями.
Скоро они подошли к прозрачному и чистому ручью. Всем троим очень хотелось пить, и, низко наклонившись, они принялись черпать студеную воду полными пригоршнями.
– Какая вкусная холодная вода! – сказал Пальчик. – Хотел бы я знать, откуда вытекает этот ручей.
– Нашел о чем спрашивать! – пробурчал Поль, едва не захлебнувшись от злости. – Ручей как ручей! И вытекает он, как и все ручьи на свете, из земли.
– Может быть, – сказал Пальчик. – А все-таки я пойду посмотрю, где он начинается.
– Можешь лезть хоть на небо, к самому господу богу! – закричал Поль.
А Пьер грустно добавил:
– Какой глупый ребенок! Ума не приложу, в кого он такой.
И братья зашагали по дороге, а Пальчик бегом побежал в другую сторону, вверх по течению ручья.
Ручей становился все уже и уже и наконец превратился в тоненькую серебристую ниточку.
И что же, вы думаете, увидел Пальчик, когда добрался до самого начала ручья?
Ореховую скорлупу, из которой, играя на солнце всеми цветами радуги, выбивалась струйка прозрачной воды.
– Здравствуй, скорлупка! – сказал Пальчик. – Неужели тебе не скучно лежать в этой глуши совсем одной?
– Конечно, скучно, да что ж поделаешь, – ответила скорлупка. – Вот уж сколько лет я лежу здесь и поджидаю хозяина.
– Отлично, – сказал Пальчик. – Я тут. – И он преспокойно поднял ореховую скорлупку, заткнул ее мхом, чтобы не вытекала вода, и положил в свой кожаный мешок.
После этого он побежал догонять братьев.
– Ну, что, – закричал Поль, завидев его издали, – узнал теперь, откуда ручей течет?
– Узнал,– ответил Пальчик. – Он вытекает из ореховой скорлупки.
– Этого дурака не переделаешь! – проворчал Поль и махнул рукой.
– Видно, такой уж он уродился… – вздохнув, добавил Пьер.
Пальчик ничего не ответил и весело зашагал вслед за братьями.
«Я увидел то, что хотел увидеть, – думал он, – и узнал то, что хотел узнать. А больше мне ничего и не надо».
3
Наконец братья дошли до королевского дворца. На воротах они увидели большое объявление о том, что король обещает руку принцессы и полкоролевства человеку любого рода и звания – будь то дворянин, горожанин или даже простой крестьянин, – если только он исполнит два желания его величества: срубит дуб и выкопает колодец.
Но так как охотников оказалось очень много, а после каждого неудачного удара топора и взмаха кирки дуб разрастался все шире и гранит становился все тверже, то под большим объявлением король приказал повесить маленькое, написанное красными буквами.
Вот что было сказано в этом объявлении:
«Да будет известно всем, что его величество король в своей неисчерпаемой милости повелел отсекать правое ухо всякому – будь то крестьянин, горожанин или даже знатный дворянин, – кто вызовется срубить дуб и вырыть колодец, но не сделает ни того, ни другого.
Его величество надеется, что это маленькое наказание послужит к исправлению нравов и отучит дерзких браться не за свое дело».
Для большей убедительности вокруг объявления было прибито десятка два отрезанных ушей с указанием имени и звания их бывших владельцев.
Прочтя это объявление, Пьер засмеялся, закрутил усы, поглядел на свои огромные жилистые руки, потом повертел топор над головой и одним махом срубил самую толстую ветку заколдованного дерева.
И сейчас же вместо нее выросли две ветки, каждая вдвое больше и толще срубленной.
Королевская стража схватила несчастного и тут же на месте отрубила ему правое ухо.
– Эх ты, простофиля! – сказал Поль. – Разве так надо браться за дело?
Он медленно обошел вокруг дерева, высмотрел узловатый корень, вылезший из земли, несколько раз примерился, а потом с одного удара перерубил корень пополам.
И в то же мгновение два огромных новых корня вырвались из-под земли, и каждый из них дал по крепкому молодому побегу, сразу же покрывшемуся листьями.
– Схватить этого негодяя! – закричал в бешенстве король. – Он заслуживает того, чтобы ему отрубили оба уха.
Сказано – сделано. Поль не успел и за ухом почесать, как у него уже не было ушей – ни правого, ни левого.
Тут выступил вперед Пальчик и сказал, что тоже хочет попытать счастья.
– Гоните прочь этого недомерка! – закричал король. – А если ему так уж хочется избавиться от своих ушей, отрубите их сейчас же, и пусть он убирается на все четыре стороны.
– Простите, ваше величество, – сказал Пальчик, – король должен быть верен своему слову. Я тоже хочу испытать свои силы, а уши отрубить вы мне всегда успеете.
– Ладно, попробуй! – вздохнув, сказал король. – Но берегись, как бы я не приказал в придачу к ушам отрезать тебе и нос!
Однако и эта угроза не испугала Пальчика. Он достал из своего кожаного мешка топор, не без труда насадил его на топорище, которое было чуть ли не больше самого Пальчика, и звонко крикнул:
– Руби, топор!
И топор принялся за дело. Он рубил, колол, крошил, рассекал. Щепки так и летели во все стороны – направо, налево, вверх и вниз… Не прошло и четверти часа, как от дуба осталась только куча дров. Дров было там много, так много, что ими потом целый год топили дворцовые печи.
Когда дерево было срублено и расколото, Пальчик подошел к балкону, на котором сидели король и принцесса, и, низко поклонившись, сказал:
– Довольны ли вы своим покорным слугой, ваше величество?
– Не совсем, – ответил король, хотя на самом деле он не мог прийти в себя от изумления и радости. – Мне нужен еще колодец. Если у меня не будет колодца, у тебя не будет ушей.
– Соблаговолите указать место, которое вам нравится, – сказал Пальчик, – и я попытаюсь еще раз доставить удовольствие вашему величеству.
Король с принцессой и придворными спустился во двор. Королю подали бархатное кресло, а принцесса уселась на золоченой скамеечке у его ног. С тревогой и любопытством поглядывала она на этого маленького человека, который добивался высокой чести стать ее мужем.
– Ну, принимайся за дело! – сказал король и указал место, где уже многие безуспешно пытались вырыть колодец.
Нимало не смущаясь, Пальчик вытащил из кожаного мешка кирку, насадил ее на рукоятку и звонко крикнул:
– Долби, кирка!
И кирка принялась долбить и дробить камень так что осколки гранита брызгами полетели вверх.
Не прошло и четверти часа, как посреди двора, в гранитной скале, был выдолблен глубокий-преглубокий колодец.
– Ваше величество, – спросил Пальчик, кланяясь королю, – достаточно ли глубок этот колодец?
– Глубок-то он глубок, – сказал король, – но в нем нет воды.
– Потерпите еще одну минуту, ваше величество, и вода будет, – сказал Пальчик.
Он достал из своего мешка волшебную скорлупку и осторожно положил ее на край колодца. Потом вытащил из скорлупки кусочек мха, которым она была заткнута, и звонко крикнул:
– Бей ключом!
И сразу же из скорлупки, звеня и рассыпаясь дождем, высокой струей забил фонтан. В воздухе стало так свежо, что король, принцесса и все придворные даже продрогли.
А фонтан бил без устали. Не прошло и четверти часа, как вода наполнила колодец, а потом перелилась даже через край.
Пришлось спешно рыть канавы, чтобы спастись от наводнения.
– Ну, теперь вы довольны мной, ваше величество? – спросил Пальчик. – Я сделал все, что обещал. Надеюсь, и вы исполните свои обещания.
– Да, маркиз Пальчик, – ответил король, – я готов уступить тебе половину моего королевства. Если же ты не охотник носить корону (кстати, должен тебя предупредить, что это дело довольно хлопотливое), можешь получить стоимость короны деньгами. Выбирай сам. Что же касается женитьбы на принцессе, то здесь мало одного моего согласия. Попытайся понравиться ей самой.
– Что же нужно для этого сделать? – спросил Пальчик, подбоченившись и поглядывая на принцессу.
– Ты узнаешь об этом завтра, – ответил король. – А пока ты мой гость. Тебе отведут лучшую комнату в замке.
Король удалился вместе с принцессой и придворными. А Пальчик с братьями остался во дворе замка.
– Ну, дорогие мои, – сказал Пальчик, – теперь вы видите, что я недаром сделал в пути несколько лишних миль!
– Тебе просто повезло, – сухо ответил Поль. – Недаром же говорится: «Дуракам – счастье».
– Ты молодец, малыш! – добродушно сказал Пьер. – Даю второе ухо на отсечение, что ты далеко пойдешь.
В это время из дворца вышел камергер и пригласил маркиза Пальчика в его покои. Пальчик позвал с собой своих братьев. И так как считалось, что он в большой милости у короля, то камергер обещал завтра же найти для Пьера и Поля подходящее занятие при дворе.
4
В эту ночь король не мог уснуть. Такой зять, как Пальчик, был ему совсем не по вкусу. Его величество ломал голову, раздумывая о том, как бы это сдержать слово и в то же время не сдержать его.
Король долго ворочался с боку на бок и наконец приказал позвать Пьера и Поля. Ему захотелось узнать всю подноготную своего непрошеного зятя, а кто же лучше братьев мог выдать ему недостатки и слабости Пальчика!
Пьер расхвалил младшего брата как только мог. Это не слишком-то понравилось королю. Гораздо больше удовольствия доставил ему Поль.
Поль, не жалея громких слов и нимало не заботясь о правде, доложил его величеству, что Пальчик с детства был бездельником, хвастуном и нахалом и что было бы просто смешно из-за такого пустяка, как честное слово короля, отдавать за него замуж принцессу.
– Этот мальчишка слишком много думает о себе, – сказал Поль. – После своей случайной удачи он, кажется, считает себя сильнее и умнее всех на свете. Здесь в окрестных лесах живет великан, который наводит страх на всю округу. Говорят, что к обеду он съедает чуть ли не целого быка в один присест. Так вот, я собственными ушами слышал (тут Поль немного замялся и хотел было почесать за ухом, но вовремя вспомнил, что у него нет ушей)… собственными ушами слышал, будто наш новоиспеченный маркиз хвалится, что, стоит ему только захотеть, и он заставит этого великана чистить себе сапоги.
– Посмотрим, – сказал король.
После этого он отпустил братьев и спокойно уснул.
На следующее утро его величество приказал позвать Пальчика. Он принял его в присутствии всего двора.
– Мой дорогой будущий зять, – сказал король, делая ударение на предпоследнем слове, – я слышал, что в наших местах живет великан. Говорят, что он выше самой высокой сосны и может съесть за обедом целого быка. Так вот, я полагаю, что в ливрее с золотыми нашивками, в треуголке с плюмажем и с алебардой в руках этот великан был бы достоин стоять на страже у дверей нашего замка. Моя дочь просит вас сделать ей этот маленький подарок, а после этого она готова подарить вам свою руку и сердце.
– Это нелегкая задача, – сказал Пальчик, – но, чтобы понравиться ее высочеству, я попробую.
Он положил в свой кожаный мешок волшебный топор, волшебную скорлупку, круг сыра и каравай хлеба, вскинул мешок на спину и отправился в лес.
Пьер утирал слезы, а Поль ухмылялся. Он думал, что Пальчик уже не вернется, и был очень доволен.
А Пальчик тем временем шагал по лесу, поглядывая то направо, то налево. Но нигде не было и следа великана.
Так бродил он целую неделю и наконец зашел в такую чащу, где, наверно, никогда не ступала человечья нога.
Тут он остановился и закричал во весь голос:
Эй, чудовище лесное,
На тебя иду войною!
Выходи на смертный бой –
Я разделаюсь с тобой!..
– Со мной?.. – загремел в вершинах сосен страшный голос. – А вот погоди, я тебя сейчас раздавлю, как мошку.
– Ну, ну, не хвастай раньше времени! – сказал Пальчик.
Великан что-то зарычал в ответ, и Пальчик услышал, как затрещали, сгибаясь, деревья и захрустели сломанные ветки.
Великан, тяжело топая, бежал по лесу. Он остановился возле Пальчика и стал озираться по сторонам, стараясь разглядеть среди деревьев своего противника.
Но никого не было видно.
Наконец, случайно поглядев себе по ноги, он заметил маленького человечка, спокойно сидящего на стволе поваленного дерева.
– Так это ты, муравей, посмел разбудить меня? – заревел великан и так топнул ногой, что земля вздрогнула.
– Да, дружок, это я, – ответил Пальчик. – Мне нужен усердный и послушный слуга, и я решил взять тебя на эту должность.
– Ну и потеха!.. – сказал великан. – А вот я сейчас закину тебя на дерево, в это воронье гнездо, – тогда будешь знать, как шататься по моему лесу!
– По твоему лесу? – удивился Пальчик. – Он такой же твой, как и мой. А если ты посмеешь мне сказать еще хоть одно грубое слово, я в четверть часа вырублю весь этот лес до последнего дерева.
– Фу-ты, напугал!.. – засмеялся великан. – Хотел бы я посмотреть, как ты это сделаешь.
– Сейчас увидишь, – сказал Пальчик. Он достал из своего мешка волшебный топор и тихонько сказал: – Руби, топор!
И топор начал рубить, ломать, колоть, крошить… Огромные стволы валились прямо на великана. Ветки дождем сыпались ему на голову.
.. – Довольно, довольно! – в страхе закричал великан. – Ты погубишь весь мой лес. Кто ты такой?
– Я могущественный волшебник Пальчик. Стоит мне только сказать слово, и мой топор снесет тебе голову. Ты еще узнаешь, с кем имеешь дело!.. А ну-ка, веди меня к себе в дом!
Великан так удивился, что не стал спорить и повел Пальчика прямо к своему жилью.
По дороге Пальчик проголодался. Он достал из своего мешка каравай хлеба, круг сыра и принялся уплетать за обе щеки.
– Что ты ешь – такое белое и такое черное? – спросил великан, который никогда не видел ни хлеба, ни сыра.
– Камни, – ответил Пальчик и откусил большой кусок сыра.
– Ты ешь камни?
– Да, я их очень люблю. Потому-то я и такой сильный, что ем камни. Да ты сам попробуй – вон там лежит славный камешек! Увидишь, как это вкусно.
Великан, который был так же глуп, как и высок, поднял большую каменную глыбу и принялся грызть.
Но, должно быть, угощенье пришлось ему не по вкусу. Он сломал два зуба и отшвырнул камень в сторону.
– Эх, ты! – сказал Пальчик, дожевывая горбушку. – А еще великан!
Наконец они подошли к хижине великана. Эта хижина была выше самого высокого дворца и чуть пониже самой высокой горы.
– Слушай, – сказал Пальчик великану, усаживаясь возле очага, в котором с треском пылало несколько сосен, переломленных пополам, – давай уговоримся: один из нас двоих будет хозяином, а другой – слугою. Если я не смогу сделать того, что сделаешь ты, я буду твоим слугой, а ты – моим хозяином. Если же ты не сможешь сделать того, что сделаю я, – я буду твоим хозяином, а ты – моим слугой.
– Идет! – сказал великан. – Я не прочь иметь слугою такого пройдоху, как ты. Ты будешь за меня думать, а то я ужасно устаю, когда мне приходится ворочать мозгами. Ну, давай начнем наше состязание. Для первого раза сходи-ка на реку, принеси воды, будем варить обед. Вон там, в углу, стоят ведра.
Чтобы посмотреть на ведра, Пальчику пришлось задрать голову. Они были в два человеческих роста вышиной и в три обхвата шириной. Пальчику было бы легче утонуть в них, чем сдвинуть с места.
– Ага, – сказал великан, скаля уцелевшие зубы, – испугался, сынок? Еще бы – где тебе справиться с моими ведерками! А ведь я каждый день хожу с ними на реку, и даже не хожу, а бегаю.
– Ну и бегай себе на здоровье! – сказал Пальчик. – А что до меня, так я лучше реку заставлю прибежать сюда.
Он украдкой вытащил из мешка свою волшебную скорлупку и сказал шепотом:
– Бей ключом!
И в ту же минуту кипучая струя с шумом вырвалась из скорлупки, и вода, весело журча, растеклась по всей хижине.
– Не надо, не надо!.. – закричал великан в ужасе. – Не зови сюда реку! Уж лучше я сам схожу за водой.
Он подхватил свои огромные ведра и, перешагнув через лужу, побежал на реку.
Вернувшись в хижину, великан подвесил над очагом чугунный котел, выплеснул в него воду из одного ведра, бросил тушу только что освежеванного быка, пятьдесят кочанов капусты и целый воз моркови.
Пока суп варился, великан несколько раз пробовал его и снимал пену огромным решетом.
– Ну, готово, – сказал он наконец. – Садись за стол. Посмотрим, сможешь ли ты угнаться за мной в еде. Я так проголодался, что готов съесть этого быка целиком, да и тебя в придачу. Знаешь, бывают такие пряничные человечки? Их едят на сладкое.
– Ладно, ладно, – ответил Пальчик, – еще посмотрим, кто кого съест.
Он уселся за стол и, пока великан снимал котел с огня, незаметно подсунул себе под куртку свой большой кожаный мешок.
И вот оба принялись за еду.
Великан отправлял себе в рот кусок за куском, а Пальчик не отставал от него, отправляя кусок за куском в свой мешок.
– Уф, – сказал великан, обсасывая кость, – славно! Теперь пора расстегнуть одну пуговку на жилетке…
– Как! Уже? – спросил Пальчик и опустил в мешок полкочана капусты. – Ты, я вижу, плохой едок.
Великан ничего не ответил. Он заложил за щеку чуть ли целый окорок и стал его жевать вместе с костью, так что хруст пошел по всей хижине.
– Уф, – сказал он, проглотив последний кусок, – придется расстегнуть вторую пуговицу, а то жилетка лопнет.
– Нет, ты мне не товарищ! – сказал Пальчик и сунул в мешок огромный кусок говядины. – Только сели за стол, а ты уже вторую пуговицу расстегиваешь.
Великан тяжело вздохнул и вытащил из котла три кочана капусты.
Он без передышки проглотил их один за другим и отвалился от стола.
– Уф!.. – простонал он. – Надо расстегнуть третью пуговку, а не то я и сам сейчас лопну.
– Эх ты, неженка! – сказал Пальчик. – Ну, давай съедим еще по кусочку!
– Места нет, – прохрипел великан. – Я по самое горло сыт.
Пальчик засмеялся:
– Ну и что же из этого! Распори ножом брюхо, а потом зашей и снова набивай. Вот, смотри!..
И он с размаху распорол свой кожаный мешок сверху донизу.
– Теперь мы можем начинать обед сначала. Бери-ка нож, пори себе брюхо!
– Нет уж, слуга покорный, – сказал великан, отмахиваясь от него обеими руками.
– А если ты мой покорный слуга, так забирай свое добро и неси меня к королю.
Великан послушно посадил своего маленького повелителя к себе на плечо, на другое взвалил мешок золота и зашагал через лес к замку короля.
5
В замке был праздник. Все танцевали и веселились, о Пальчике никто больше не думал. Прошло уже восемь дней с тех пор, как он ушел. Кто же мог сомневаться в том, что великан его съел?
И вдруг раздался страшный грохот. Дворец задрожал и зашатался от основания до самой крыши.
Это великан ударом ноги вышиб большие дворцовые ворота, которые были для него слишком низки.
Все бросились к окнам и увидели Пальчика – он преспокойно сидел на плече у страшного великана.
Дамы закричали от ужаса, мужчины схватились за шпаги, а Пальчик как ни в чем не бывало перешагнул с плеча великана прямо на балкон второго этажа и, преклонив перед своей невестой колено, произнес:
– Принцесса, вы желали иметь одного раба, перед вами – два!
Эту любезную фразу на следующий день напечатали в «Придворной газете», и все кавалеры повторяли ее своим дамам, хотя ни у кого из них не было такого слуги, как у Пальчика. Но в ту минуту, когда Пальчик произнес эти слова, они привели в замешательство весь двор.
Разумеется, больше всех были встревожены принцесса и король.
Его величество отозвал дочь в сторону и сказал ей шепотом:
– Дочь моя, к сожалению, у нас нет больше никаких оснований отказывать этому отважному молодому человеку. Пожертвуй собой для блага государства. Принцессы редко выбирают женихов по собственному вкусу.
Но принцессу не так-то легко было уговорить. Она сделала глубокий реверанс и сказала:
– Дорогой отец! Принцессы, как и все другие девушки, мечтают выйти замуж за того, кто им понравится. Позвольте же и мне выбрать жениха по сердцу. – И, повернувшись к Пальчику, она сказала:
– Маркиз Пальчик, я вижу, что вы смелый юноша и что вам везет во всех делах, за которые вы беретесь. Но, прежде чем согласиться выйти за вас замуж, я хотела бы знать, так ли вы умны и находчивы, как сильны и отважны. Я предлагаю вам последнее испытание. На этот раз вам не придется бродить по дремучим лесам и покорять великанов. Вашим противником буду я сама, а вашей наградой, если вы окажетесь победителем, будет моя рука.
В знак согласия Пальчик отвесил низкий поклон, и все отправились в тронный зал. К ужасу придворных, великан уже был там.
Он сидел посреди зала на полу, чуть ли не упираясь головой в потолок. Если бы он вздумал встать на ноги, он пробил бы головой крышу.
Пальчик сделал ему знак. Великан сейчас же подполз к нему на четвереньках и уселся у его ног, готовый в любую минуту защитить своего господина. Это была сила на службе у разума.
– Посмотрим, – сказала принцесса, – кто из нас способен, не сморгнув глазом, выслушать любую ложь и небылицу. Первый, кто не выдержит и скажет: «Это уж слишком!» – будет считаться побежденным.
– В угоду вашему высочеству я готов вытерпеть все на свете – не только шутливую ложь, но и суровую правду, – сказал Пальчик.
– Ну что ж, начнем, – сказала принцесса. – Знаешь ли ты, что за луга в наших поместьях? Если два пастуха на разных концах луга заиграют в рожок, то один не услышит другого. Вот какие у нас поместья!
– Это что! – сказал Пальчик. – Посмотрели бы вы, какой скотный двор у моего отца! Если в одни ворота впустить двухмесячную телку, то из других она выйдет уже дойной коровой.
– Что же тут удивительного! – сказала принцесса. – Зато, уж наверное, у вас нет такого большого быка, как у нас. Если два человека сядут к нему на рога и каждый возьмет палку в десять локтей, то все равно они не смогут дотянуться друг до друга.
– Это что! – сказал Пальчик. – У нашего быка такая голова, что если на рогах у него усядутся два человека, то им не разглядеть друг друга даже в подзорную трубу.
– Что ж тут удивительного! – сказала принцесса. – Но, уж наверное, ваши коровы не дают столько молока, сколько наши. Одного только сыру – не говоря о масле и сметане – у нас столько, что мы складываем из него каждую неделю гору ничуть не ниже большой египетской пирамиды.
– Это что! – сказал Пальчик. – У нас дома делают такие большие круги сыра, что однажды, когда наша кобыла упала в сыроварный котел, мы искали ее целых шесть дней. А когда мы наконец нашли лошадку, оказалось, что она ударилась о дно и сломала себе спинной хребет. Мы вырубили молодую сосенку и поставили ее на место хребта. И что же вы думаете, в одно прекрасное утро сосна пустила росток, а через три дня он поднялся так высоко, что я вскарабкался по его веткам на самое небо. А на небе сидела какая-то старушка и пряла пряжу из морской пены. Мне захотелось узнать, прочная ли это пряжа. Я взялся за ниточку, потянул, вдруг – крак! – нитка оборвалась, и я полетел с неба на землю, да так прямо и угодил в мышиную норку. И знаете, кого я там увидел? Мою покойную бабушку и вашего дедушку – покойного короля. Они сидели и вязали на спицах шерстяные чулки. И за то, что ваш дедушка спустил петлю, моя бабушка дала ему такую оплеуху, что у него даже усы затряслись…
– Ну, это уж слишком! – возмутилась принцесса. – Никто никогда в нашем роду не вязал чулок и не получал оплеух!
– Она сказала: «Это уж слишком!» – закричал великан. – Ура! Принцесса наша!
– Нет еще, – упрямо сказала принцесса. – Я хочу загадать маркизу Пальчику три загадки. Скажите, маркиз, что вечно падает и никогда не разбивается?
– Ах, эту загадку я слышал еще от моей матушки! – сказал Пальчик. – Это водопад.
– А ведь верно! – закричал великан и захлопал в ладоши. – Нет, подумайте, кто бы еще мог догадаться!
Принцесса покраснела с досады.
– Теперь скажите,– продолжала она, нахмурив брови,– кто каждый день ходит по одной и той же дороге, но никогда по ней не возвращается?
– Ах, эту загадку я слышал еще от моей бабушки! – сказал Пальчик. – Это солнце.
– Он знает все на свете! – закричал великан и хлопнул себя по колену.
– Предположим, – сказала принцесса, бледнея от гнева. – Остается одна, последняя загадка. Отгадайте: что я думаю, а вы не думаете? Что вы думаете, а я не думаю? Что думаем мы оба? И чего не думаем ни вы, ни я.
Пальчик нахмурился и замолчал.
– Не ломайте понапрасну голову, мой повелитель, – сказал великан. – Я-то хорошо знаю, какое это неприятное занятие – ворочать мозгами! Если задача такая уж трудная, я унесу принцессу – и делу конец! Только мигните мне.
– Силой, мой друг, ничего не сделаешь, – ответил Пальчик. – Кто-кто, а уж ты-то должен это хорошо знать. Помолчи и не мешай мне думать.
Великан замолчал, а Пальчик стал думать. Чем больше он думал, тем веселее становилась принцесса и тем печальнее делался великан.
Но вот Пальчик усмехнулся, поклонился принцессе и заговорил:
– Вы думаете, ваше высочество, что я ни за что не придумаю отгадки к вашей загадке, а я этого не думаю. Я думаю, что вы, ваше высочество, по доброте души, думаете, будто я не так уж недостоин вашей благосклонности, а вы думаете, что я этого не думаю. Оба мы думаем, что на свете немало людей поглупее нас с вами. И, наконец, ни вы, ни я не думаем, что высокий рост бедного великана и высокий пост вашего высокочтимого отца являются свидетельством…
– Довольно! – сказала принцесса. – Вот вам моя рука.
– Но что же вы все-таки думаете обо мне? – воскликнул король. – Или, вернее, не думаете?
– Мы думаем, дорогой отец, что среди королей вы самый мудрый, – и больше мы ничего не думаем.
– Совершенно правильно, – ответил король. – Я и сам это думаю. Маркиз Пальчик, за такие здравые мысли я жалую вам титул герцога.
– Ура! Да здравствует герцог Пальчик! Да здравствует мой повелитель! – закричал великан так громко, что можно было подумать, будто во дворце грянул гром.
К счастью, все обошлось благополучно, если не считать трех обмороков и двадцати разбитых стекол.
6
О свадьбе принцессы и Пальчика не стоит долго рассказывать. Все свадьбы похожи одна на другую.
Однако правдивый историк не может умолчать о том, что присутствие великана прибавило много блеска этому великолепному торжеству.
При выходе из церкви он поднял карету новобрачных, поставил ее вместе с лошадьми себе на голову и так донес до ворот замка.
Это одно из тех происшествий, которое стоит отметить, потому что их можно увидеть не каждый день.
Вечером в столице было устроено пышное празднество. Пиры, речи, свадебные песни, фейерверки, гирлянды и букеты – всего было вдоволь. Словом, было всеобщее ликование.
Во дворце и на городских площадях пели, ели, пили, говорили. Только одному человеку было не до веселья, и он угрюмо сидел, забившись в самый темный угол дворца: это был Поль. Он даже радовался, что у него отрезаны уши и от этого он почти не слышит восторженных похвал Пальчику. Он даже был готов сам выколоть себе глаза, чтобы не смотреть на счастливые лица новобрачных. Со злости он в конце концов убежал в лес, и там его съели медведи. От души желаю того же всем, кто завидует чужому счастью.
Теперь остается только сказать, что после смерти тестя король Пальчик царствовал целых шестьдесят два года и считался самым мудрым не только среди королей, но и среди людей. А уж о доброте его и говорить нечего! Историки так и прозвали его: Пальчик Добрый.
Но зачем прославлять его доброту? Ведь это свойство всех умных людей. Что бы там ни говорили, а добрых дураков на свете нет. Глупый не бывает добрым, добрый не бывает глупым – поверьте моей многолетней опытности. Если и не все дураки злы (в чем я сильно сомневаюсь), то зато все злые – дураки. В этом и вся мораль моей сказки.
Придумайте лучшую – я найду ей место на этих страницах.
1
Жил когда-то на свете крестьянин. У него было три сына: Пьер, Поль и Жан.
Пьер был толстый, румяный, ленивый и глупый.
Поль – тощий, желтый, завистливый и злой.
Жан – маленький, шустрый, веселый и смелый.
Старшие братья в насмешку называли его Пальчиком и уверяли, что он может спрятаться в отцовском сапоге.
У крестьянина только и было добра, что три сына. В кладовой у него валялись пустые мешки, а в погребе стояли пустые бочки. Поэтому даже тень медной монетки считалась у них в доме богатством.
Рожь была дорога, жизнь тяжела. И вот, как только сыновья подросли, отец стал уговаривать их пойти побродить по свету, поискать счастья.
– Не так-то легко жить у чужих людей и гнуть спину из-за куска хлеба, – говорил он, – а все лучше, чем помирать дома с голоду.
Братья подумали, подумали и решили, что оно и вправду лучше.
А неподалеку от тех мест, где они жили, стоял королевский дворец.
Такого великолепного дворца не было, пожалуй, на всем свете. Хоть он и был деревянный, но зато с двадцатью резными балкончиками, а окон в нем была целая дюжина – шесть вверху, шесть внизу, и все со стеклами.
Но вот нежданно-негаданно за одну ночь прямо перед окнами дворца вырос огромный дуб, да такой ветвистый, что в королевских покоях сразу стало темно.
Король приказал немедленно срубить дуб. Но как ни старались придворные дровосеки, у них ничего не получалось. Самые острые топоры тупились после первого же удара. А если кому-нибудь и удавалось срубить хоть одну ветку, вместо нее в тот же миг вырастали две, да притом вдвое толще срубленной.
Король обещал мешок золота тому, кто избавит его от этого неприятного соседства.
Однако и королевское обещание не помогло. Хочешь не хочешь, а пришлось королю сидеть среди бела дня при свечах.
Но это бы еще полбеды. Гораздо хуже было то, что колодец королевского замка неизвестно почему вдруг высох до самого дна.
Королю, принцессе и придворным приходилось пить мед и умываться пивом. Вот до чего дожили! И это в стране, где чуть ли не из-под каждого камня текут ручьи.
Король был в отчаянии. Он обещал наградить поместьями, деньгами и титулом маркиза всякого, кто выкопает во дворе замка колодец такой глубины, чтобы воды из него можно было брать сколько угодно и когда только понадобится.
Охотников до денег, поместий и титулов нашлось немало. Но заработать эту награду оказалось не так-то легко. Где бы ни начинали рыть, лопаты всюду натыкались на твердый камень.
– Ваше величество, – сказали министры, – вырыть колодец так же невозможно, как срубить дуб.
– Ну что ж, – сказал король, – раз это невозможно, значит, это должно быть сделано.
Хоть королевство его, по правде говоря, было совсем захудалое, упрям он был ничуть не меньше китайского императора.
И вот король приказал вывесить на воротах указ, скрепленный большой королевской печатью.
В указе черным по белому было написано: его королевское величество обещает тому, кто срубит дуб и выроет колодец, руку принцессы, своей единственной дочери, да еще полкоролевства в придачу.
Принцесса была прекрасна, как день, половина королевства тоже чего-нибудь да стоила – поэтому не мудрено, что всякий, кто умел держать в руках топор или заступ, захотел попытать счастья.
Не успели слуги вывесить королевский указ, как со всех концов двинулись ко дворцу толпы здоровых молодцов с топорами, пилами, заступами и кирками на плечах.
Они принялись пилить и рубить, копать и долбить, но все было напрасно: дуб становился тверже, а гранит не делался мягче.
2
События во дворце взбудоражили весь народ. В городах и деревнях только и разговору было, что о королевском указе.
И вот Пьер, Поль и Жан решили тоже отправиться во дворец, благо дворцовые ворота открывались для всех, кто приходил с топором и заступом.
Не то чтобы братья надеялись жениться на принцессе или получить половину королевства, но – кто знает! – может быть, при дворе найдется и для них подходящая работа и кусок хлеба. Это все, чего они хотели.
Дорога была не такая уж длинная и трудная, но не успели братья отойти от дома и ста шагов, как старший из них, Пьер, стал жаловаться, что устал и поранил ноги острыми камнями, а средний брат, Поль, принялся проклинать свою судьбу, а заодно – отца, мать и обоих братьев.
Только меньшой брат, Пальчик, был доволен путешествием и весело шагал, поглядывая по сторонам.
Птицы, пчелы, кузнечики, травы, камни – ничто не ускользало от его быстрых глаз.
Все надо было ему знать: в какие цветы любят забираться пчелы? Почему ласточки летают так низко над рекой? Почему бабочки порхают зигзагами? Но стоило ему заговорить об этом с братьями, как Пьер поднимал его на смех, а Поль обрывал на полуслове, называя пустомелей и дурачком.
По дороге им надо было обойти гору, поросшую от подножия до вершины дремучим лесом.
Откуда-то сверху доносился мерный стук топора и треск ломающихся ветвей.
– Кому это вздумалось на такой высоте рубить лес? – сказал Пальчик. – Право, меня это очень удивляет.
– А меня очень удивило бы, если бы тебя что-нибудь не удивило, – со злостью сказал тощий Поль. – Для дурака все диво.
Толстый Пьер потрепал младшего брата по щеке и добродушно сказал:
– Эх ты, глупенький! Ну кто же станет стучать в лесу топором? Ясно, что дровосек.
– А все-таки я пойду посмотреть, кто это, – сказал Пальчик.
– Что ж, ступай, ступай! – сказал Поль. – Желаю тебе сломать шею. Это будет для тебя наука: в другой раз не захочешь знать больше, чем твои старшие братья.
Пальчик не стал спорить и полез вверх, цепляясь за ветки, перескакивая с камня на камень и все время прислушиваясь к стуку топора, чтобы не сбиться с пути.
Как вы думаете, что увидел он, добравшись до вершины горы? Топор. Да, да, топор, который сам по себе, для собственного удовольствия и без всякой посторонней помощи, рубил огромную сосну.
– Здравствуй, топор, – сказал Пальчик. – Неужели тебе не скучно рубить в одиночку это большое, старое дерево?
– На то я и топор, чтобы рубить! – ответил топор. – Рублю и поджидаю хозяина.
– Отлично! – сказал Пальчик. – Я тут.
Он преспокойно взял топор, положил в свой кожаный мешок и спустился к братьям.
– Ну, любознайка, какое чудо ты видел наверху? Что там стучало? – спросил его Поль, криво усмехаясь.
– Это и в самом деле стучал топор, – ответил Пальчик.
– Ну, я же говорил тебе! – сказал Пьер, похлопав его по спине. – Было из-за чего взбираться на такую кручу!
Пальчик ничего не ответил, и они пошли дальше.
Дорога становилась все труднее. Скоро они оказались в узком скалистом ущелье. Пробираясь по заваленной камнями тропинке, они услышали где-то вдалеке гулкие удары, как будто кто-то бил железом по гранитной скале.
– Что это? – сказал Пальчик. – Неужели там наверху каменоломня?
– Нет, это дятел долбит носом дерево! – сказал Пьер насмешливо. – Право, можно подумать, что этот мальчик только вчера вылупился из яйца!
Пальчик покачал головой:
– Никогда не слышал, чтобы дятел стучал так громко! Надо пойти поглядеть.
– Дурачок, – сказал Пьер, – не понимает шуток! Разве ты сам не слышишь, что это работают киркой?
– А все-таки я пойду посмотрю, – сказал Пальчик и на четвереньках полез вверх по крутому утесу.
Как вы думаете, что он увидел, добравшись до вершины? Кирку! Кирку, которая сама по себе, для собственного удовольствия и без всякой посторонней помощи, долбила камень. Твердый гранит поддавался, словно это был не гранит, а мягкая земля, и с каждым ударом кирка уходила в глубь скалы до самой рукоятки.
– Здравствуй, кирка! – сказал Пальчик. – Неужели тебе не скучно долбить в одиночку этот огромный гранитный утес?
– На то я и кирка, чтобы долбить, – ответила кирка. – Долблю и поджидаю хозяина.
– Отлично, – сказал Пальчик. – Я тут.
Он преспокойно взял кирку, снял с рукоятки и, положив то и другое в свой кожаный мешок, весело спустился к братьям.
– Ну, какое еще чудо видела ваша милость наверху? – усмехаясь, спросил Поль.
– Вы и на этот раз были правы: это стучала кирка,– сказал Пальчик и, не прибавив больше ни слова, пошел вслед за братьями.
Скоро они подошли к прозрачному и чистому ручью. Всем троим очень хотелось пить, и, низко наклонившись, они принялись черпать студеную воду полными пригоршнями.
– Какая вкусная холодная вода! – сказал Пальчик. – Хотел бы я знать, откуда вытекает этот ручей.
– Нашел о чем спрашивать! – пробурчал Поль, едва не захлебнувшись от злости. – Ручей как ручей! И вытекает он, как и все ручьи на свете, из земли.
– Может быть, – сказал Пальчик. – А все-таки я пойду посмотрю, где он начинается.
– Можешь лезть хоть на небо, к самому господу богу! – закричал Поль.
А Пьер грустно добавил:
– Какой глупый ребенок! Ума не приложу, в кого он такой.
И братья зашагали по дороге, а Пальчик бегом побежал в другую сторону, вверх по течению ручья.
Ручей становился все уже и уже и наконец превратился в тоненькую серебристую ниточку.
И что же, вы думаете, увидел Пальчик, когда добрался до самого начала ручья?
Ореховую скорлупу, из которой, играя на солнце всеми цветами радуги, выбивалась струйка прозрачной воды.
– Здравствуй, скорлупка! – сказал Пальчик. – Неужели тебе не скучно лежать в этой глуши совсем одной?
– Конечно, скучно, да что ж поделаешь, – ответила скорлупка. – Вот уж сколько лет я лежу здесь и поджидаю хозяина.
– Отлично, – сказал Пальчик. – Я тут. – И он преспокойно поднял ореховую скорлупку, заткнул ее мхом, чтобы не вытекала вода, и положил в свой кожаный мешок.
После этого он побежал догонять братьев.
– Ну, что, – закричал Поль, завидев его издали, – узнал теперь, откуда ручей течет?
– Узнал,– ответил Пальчик. – Он вытекает из ореховой скорлупки.
– Этого дурака не переделаешь! – проворчал Поль и махнул рукой.
– Видно, такой уж он уродился… – вздохнув, добавил Пьер.
Пальчик ничего не ответил и весело зашагал вслед за братьями.
«Я увидел то, что хотел увидеть, – думал он, – и узнал то, что хотел узнать. А больше мне ничего и не надо».
3
Наконец братья дошли до королевского дворца. На воротах они увидели большое объявление о том, что король обещает руку принцессы и полкоролевства человеку любого рода и звания – будь то дворянин, горожанин или даже простой крестьянин, – если только он исполнит два желания его величества: срубит дуб и выкопает колодец.
Но так как охотников оказалось очень много, а после каждого неудачного удара топора и взмаха кирки дуб разрастался все шире и гранит становился все тверже, то под большим объявлением король приказал повесить маленькое, написанное красными буквами.
Вот что было сказано в этом объявлении:
«Да будет известно всем, что его величество король в своей неисчерпаемой милости повелел отсекать правое ухо всякому – будь то крестьянин, горожанин или даже знатный дворянин, – кто вызовется срубить дуб и вырыть колодец, но не сделает ни того, ни другого.
Его величество надеется, что это маленькое наказание послужит к исправлению нравов и отучит дерзких браться не за свое дело».
Для большей убедительности вокруг объявления было прибито десятка два отрезанных ушей с указанием имени и звания их бывших владельцев.
Прочтя это объявление, Пьер засмеялся, закрутил усы, поглядел на свои огромные жилистые руки, потом повертел топор над головой и одним махом срубил самую толстую ветку заколдованного дерева.
И сейчас же вместо нее выросли две ветки, каждая вдвое больше и толще срубленной.
Королевская стража схватила несчастного и тут же на месте отрубила ему правое ухо.
– Эх ты, простофиля! – сказал Поль. – Разве так надо браться за дело?
Он медленно обошел вокруг дерева, высмотрел узловатый корень, вылезший из земли, несколько раз примерился, а потом с одного удара перерубил корень пополам.
И в то же мгновение два огромных новых корня вырвались из-под земли, и каждый из них дал по крепкому молодому побегу, сразу же покрывшемуся листьями.
– Схватить этого негодяя! – закричал в бешенстве король. – Он заслуживает того, чтобы ему отрубили оба уха.
Сказано – сделано. Поль не успел и за ухом почесать, как у него уже не было ушей – ни правого, ни левого.
Тут выступил вперед Пальчик и сказал, что тоже хочет попытать счастья.
– Гоните прочь этого недомерка! – закричал король. – А если ему так уж хочется избавиться от своих ушей, отрубите их сейчас же, и пусть он убирается на все четыре стороны.
– Простите, ваше величество, – сказал Пальчик, – король должен быть верен своему слову. Я тоже хочу испытать свои силы, а уши отрубить вы мне всегда успеете.
– Ладно, попробуй! – вздохнув, сказал король. – Но берегись, как бы я не приказал в придачу к ушам отрезать тебе и нос!
Однако и эта угроза не испугала Пальчика. Он достал из своего кожаного мешка топор, не без труда насадил его на топорище, которое было чуть ли не больше самого Пальчика, и звонко крикнул:
– Руби, топор!
И топор принялся за дело. Он рубил, колол, крошил, рассекал. Щепки так и летели во все стороны – направо, налево, вверх и вниз… Не прошло и четверти часа, как от дуба осталась только куча дров. Дров было там много, так много, что ими потом целый год топили дворцовые печи.
Когда дерево было срублено и расколото, Пальчик подошел к балкону, на котором сидели король и принцесса, и, низко поклонившись, сказал:
– Довольны ли вы своим покорным слугой, ваше величество?
– Не совсем, – ответил король, хотя на самом деле он не мог прийти в себя от изумления и радости. – Мне нужен еще колодец. Если у меня не будет колодца, у тебя не будет ушей.
– Соблаговолите указать место, которое вам нравится, – сказал Пальчик, – и я попытаюсь еще раз доставить удовольствие вашему величеству.
Король с принцессой и придворными спустился во двор. Королю подали бархатное кресло, а принцесса уселась на золоченой скамеечке у его ног. С тревогой и любопытством поглядывала она на этого маленького человека, который добивался высокой чести стать ее мужем.
– Ну, принимайся за дело! – сказал король и указал место, где уже многие безуспешно пытались вырыть колодец.
Нимало не смущаясь, Пальчик вытащил из кожаного мешка кирку, насадил ее на рукоятку и звонко крикнул:
– Долби, кирка!
И кирка принялась долбить и дробить камень так что осколки гранита брызгами полетели вверх.
Не прошло и четверти часа, как посреди двора, в гранитной скале, был выдолблен глубокий-преглубокий колодец.
– Ваше величество, – спросил Пальчик, кланяясь королю, – достаточно ли глубок этот колодец?
– Глубок-то он глубок, – сказал король, – но в нем нет воды.
– Потерпите еще одну минуту, ваше величество, и вода будет, – сказал Пальчик.
Он достал из своего мешка волшебную скорлупку и осторожно положил ее на край колодца. Потом вытащил из скорлупки кусочек мха, которым она была заткнута, и звонко крикнул:
– Бей ключом!
И сразу же из скорлупки, звеня и рассыпаясь дождем, высокой струей забил фонтан. В воздухе стало так свежо, что король, принцесса и все придворные даже продрогли.
А фонтан бил без устали. Не прошло и четверти часа, как вода наполнила колодец, а потом перелилась даже через край.
Пришлось спешно рыть канавы, чтобы спастись от наводнения.
– Ну, теперь вы довольны мной, ваше величество? – спросил Пальчик. – Я сделал все, что обещал. Надеюсь, и вы исполните свои обещания.
– Да, маркиз Пальчик, – ответил король, – я готов уступить тебе половину моего королевства. Если же ты не охотник носить корону (кстати, должен тебя предупредить, что это дело довольно хлопотливое), можешь получить стоимость короны деньгами. Выбирай сам. Что же касается женитьбы на принцессе, то здесь мало одного моего согласия. Попытайся понравиться ей самой.
– Что же нужно для этого сделать? – спросил Пальчик, подбоченившись и поглядывая на принцессу.
– Ты узнаешь об этом завтра, – ответил король. – А пока ты мой гость. Тебе отведут лучшую комнату в замке.
Король удалился вместе с принцессой и придворными. А Пальчик с братьями остался во дворе замка.
– Ну, дорогие мои, – сказал Пальчик, – теперь вы видите, что я недаром сделал в пути несколько лишних миль!
– Тебе просто повезло, – сухо ответил Поль. – Недаром же говорится: «Дуракам – счастье».
– Ты молодец, малыш! – добродушно сказал Пьер. – Даю второе ухо на отсечение, что ты далеко пойдешь.
В это время из дворца вышел камергер и пригласил маркиза Пальчика в его покои. Пальчик позвал с собой своих братьев. И так как считалось, что он в большой милости у короля, то камергер обещал завтра же найти для Пьера и Поля подходящее занятие при дворе.
4
В эту ночь король не мог уснуть. Такой зять, как Пальчик, был ему совсем не по вкусу. Его величество ломал голову, раздумывая о том, как бы это сдержать слово и в то же время не сдержать его.
Король долго ворочался с боку на бок и наконец приказал позвать Пьера и Поля. Ему захотелось узнать всю подноготную своего непрошеного зятя, а кто же лучше братьев мог выдать ему недостатки и слабости Пальчика!
Пьер расхвалил младшего брата как только мог. Это не слишком-то понравилось королю. Гораздо больше удовольствия доставил ему Поль.
Поль, не жалея громких слов и нимало не заботясь о правде, доложил его величеству, что Пальчик с детства был бездельником, хвастуном и нахалом и что было бы просто смешно из-за такого пустяка, как честное слово короля, отдавать за него замуж принцессу.
– Этот мальчишка слишком много думает о себе, – сказал Поль. – После своей случайной удачи он, кажется, считает себя сильнее и умнее всех на свете. Здесь в окрестных лесах живет великан, который наводит страх на всю округу. Говорят, что к обеду он съедает чуть ли не целого быка в один присест. Так вот, я собственными ушами слышал (тут Поль немного замялся и хотел было почесать за ухом, но вовремя вспомнил, что у него нет ушей)… собственными ушами слышал, будто наш новоиспеченный маркиз хвалится, что, стоит ему только захотеть, и он заставит этого великана чистить себе сапоги.
– Посмотрим, – сказал король.
После этого он отпустил братьев и спокойно уснул.
На следующее утро его величество приказал позвать Пальчика. Он принял его в присутствии всего двора.
– Мой дорогой будущий зять, – сказал король, делая ударение на предпоследнем слове, – я слышал, что в наших местах живет великан. Говорят, что он выше самой высокой сосны и может съесть за обедом целого быка. Так вот, я полагаю, что в ливрее с золотыми нашивками, в треуголке с плюмажем и с алебардой в руках этот великан был бы достоин стоять на страже у дверей нашего замка. Моя дочь просит вас сделать ей этот маленький подарок, а после этого она готова подарить вам свою руку и сердце.
– Это нелегкая задача, – сказал Пальчик, – но, чтобы понравиться ее высочеству, я попробую.
Он положил в свой кожаный мешок волшебный топор, волшебную скорлупку, круг сыра и каравай хлеба, вскинул мешок на спину и отправился в лес.
Пьер утирал слезы, а Поль ухмылялся. Он думал, что Пальчик уже не вернется, и был очень доволен.
А Пальчик тем временем шагал по лесу, поглядывая то направо, то налево. Но нигде не было и следа великана.
Так бродил он целую неделю и наконец зашел в такую чащу, где, наверно, никогда не ступала человечья нога.
Тут он остановился и закричал во весь голос:
Эй, чудовище лесное,
На тебя иду войною!
Выходи на смертный бой –
Я разделаюсь с тобой!..
– Со мной?.. – загремел в вершинах сосен страшный голос. – А вот погоди, я тебя сейчас раздавлю, как мошку.
– Ну, ну, не хвастай раньше времени! – сказал Пальчик.
Великан что-то зарычал в ответ, и Пальчик услышал, как затрещали, сгибаясь, деревья и захрустели сломанные ветки.
Великан, тяжело топая, бежал по лесу. Он остановился возле Пальчика и стал озираться по сторонам, стараясь разглядеть среди деревьев своего противника.
Но никого не было видно.
Наконец, случайно поглядев себе по ноги, он заметил маленького человечка, спокойно сидящего на стволе поваленного дерева.
– Так это ты, муравей, посмел разбудить меня? – заревел великан и так топнул ногой, что земля вздрогнула.
– Да, дружок, это я, – ответил Пальчик. – Мне нужен усердный и послушный слуга, и я решил взять тебя на эту должность.
– Ну и потеха!.. – сказал великан. – А вот я сейчас закину тебя на дерево, в это воронье гнездо, – тогда будешь знать, как шататься по моему лесу!
– По твоему лесу? – удивился Пальчик. – Он такой же твой, как и мой. А если ты посмеешь мне сказать еще хоть одно грубое слово, я в четверть часа вырублю весь этот лес до последнего дерева.
– Фу-ты, напугал!.. – засмеялся великан. – Хотел бы я посмотреть, как ты это сделаешь.
– Сейчас увидишь, – сказал Пальчик. Он достал из своего мешка волшебный топор и тихонько сказал: – Руби, топор!
И топор начал рубить, ломать, колоть, крошить… Огромные стволы валились прямо на великана. Ветки дождем сыпались ему на голову.
.. – Довольно, довольно! – в страхе закричал великан. – Ты погубишь весь мой лес. Кто ты такой?
– Я могущественный волшебник Пальчик. Стоит мне только сказать слово, и мой топор снесет тебе голову. Ты еще узнаешь, с кем имеешь дело!.. А ну-ка, веди меня к себе в дом!
Великан так удивился, что не стал спорить и повел Пальчика прямо к своему жилью.
По дороге Пальчик проголодался. Он достал из своего мешка каравай хлеба, круг сыра и принялся уплетать за обе щеки.
– Что ты ешь – такое белое и такое черное? – спросил великан, который никогда не видел ни хлеба, ни сыра.
– Камни, – ответил Пальчик и откусил большой кусок сыра.
– Ты ешь камни?
– Да, я их очень люблю. Потому-то я и такой сильный, что ем камни. Да ты сам попробуй – вон там лежит славный камешек! Увидишь, как это вкусно.
Великан, который был так же глуп, как и высок, поднял большую каменную глыбу и принялся грызть.
Но, должно быть, угощенье пришлось ему не по вкусу. Он сломал два зуба и отшвырнул камень в сторону.
– Эх, ты! – сказал Пальчик, дожевывая горбушку. – А еще великан!
Наконец они подошли к хижине великана. Эта хижина была выше самого высокого дворца и чуть пониже самой высокой горы.
– Слушай, – сказал Пальчик великану, усаживаясь возле очага, в котором с треском пылало несколько сосен, переломленных пополам, – давай уговоримся: один из нас двоих будет хозяином, а другой – слугою. Если я не смогу сделать того, что сделаешь ты, я буду твоим слугой, а ты – моим хозяином. Если же ты не сможешь сделать того, что сделаю я, – я буду твоим хозяином, а ты – моим слугой.
– Идет! – сказал великан. – Я не прочь иметь слугою такого пройдоху, как ты. Ты будешь за меня думать, а то я ужасно устаю, когда мне приходится ворочать мозгами. Ну, давай начнем наше состязание. Для первого раза сходи-ка на реку, принеси воды, будем варить обед. Вон там, в углу, стоят ведра.
Чтобы посмотреть на ведра, Пальчику пришлось задрать голову. Они были в два человеческих роста вышиной и в три обхвата шириной. Пальчику было бы легче утонуть в них, чем сдвинуть с места.
– Ага, – сказал великан, скаля уцелевшие зубы, – испугался, сынок? Еще бы – где тебе справиться с моими ведерками! А ведь я каждый день хожу с ними на реку, и даже не хожу, а бегаю.
– Ну и бегай себе на здоровье! – сказал Пальчик. – А что до меня, так я лучше реку заставлю прибежать сюда.
Он украдкой вытащил из мешка свою волшебную скорлупку и сказал шепотом:
– Бей ключом!
И в ту же минуту кипучая струя с шумом вырвалась из скорлупки, и вода, весело журча, растеклась по всей хижине.
– Не надо, не надо!.. – закричал великан в ужасе. – Не зови сюда реку! Уж лучше я сам схожу за водой.
Он подхватил свои огромные ведра и, перешагнув через лужу, побежал на реку.
Вернувшись в хижину, великан подвесил над очагом чугунный котел, выплеснул в него воду из одного ведра, бросил тушу только что освежеванного быка, пятьдесят кочанов капусты и целый воз моркови.
Пока суп варился, великан несколько раз пробовал его и снимал пену огромным решетом.
– Ну, готово, – сказал он наконец. – Садись за стол. Посмотрим, сможешь ли ты угнаться за мной в еде. Я так проголодался, что готов съесть этого быка целиком, да и тебя в придачу. Знаешь, бывают такие пряничные человечки? Их едят на сладкое.
– Ладно, ладно, – ответил Пальчик, – еще посмотрим, кто кого съест.
Он уселся за стол и, пока великан снимал котел с огня, незаметно подсунул себе под куртку свой большой кожаный мешок.
И вот оба принялись за еду.
Великан отправлял себе в рот кусок за куском, а Пальчик не отставал от него, отправляя кусок за куском в свой мешок.
– Уф, – сказал великан, обсасывая кость, – славно! Теперь пора расстегнуть одну пуговку на жилетке…
– Как! Уже? – спросил Пальчик и опустил в мешок полкочана капусты. – Ты, я вижу, плохой едок.
Великан ничего не ответил. Он заложил за щеку чуть ли целый окорок и стал его жевать вместе с костью, так что хруст пошел по всей хижине.
– Уф, – сказал он, проглотив последний кусок, – придется расстегнуть вторую пуговицу, а то жилетка лопнет.
– Нет, ты мне не товарищ! – сказал Пальчик и сунул в мешок огромный кусок говядины. – Только сели за стол, а ты уже вторую пуговицу расстегиваешь.
Великан тяжело вздохнул и вытащил из котла три кочана капусты.
Он без передышки проглотил их один за другим и отвалился от стола.
– Уф!.. – простонал он. – Надо расстегнуть третью пуговку, а не то я и сам сейчас лопну.
– Эх ты, неженка! – сказал Пальчик. – Ну, давай съедим еще по кусочку!
– Места нет, – прохрипел великан. – Я по самое горло сыт.
Пальчик засмеялся:
– Ну и что же из этого! Распори ножом брюхо, а потом зашей и снова набивай. Вот, смотри!..
И он с размаху распорол свой кожаный мешок сверху донизу.
– Теперь мы можем начинать обед сначала. Бери-ка нож, пори себе брюхо!
– Нет уж, слуга покорный, – сказал великан, отмахиваясь от него обеими руками.
– А если ты мой покорный слуга, так забирай свое добро и неси меня к королю.
Великан послушно посадил своего маленького повелителя к себе на плечо, на другое взвалил мешок золота и зашагал через лес к замку короля.
5
В замке был праздник. Все танцевали и веселились, о Пальчике никто больше не думал. Прошло уже восемь дней с тех пор, как он ушел. Кто же мог сомневаться в том, что великан его съел?
И вдруг раздался страшный грохот. Дворец задрожал и зашатался от основания до самой крыши.
Это великан ударом ноги вышиб большие дворцовые ворота, которые были для него слишком низки.
Все бросились к окнам и увидели Пальчика – он преспокойно сидел на плече у страшного великана.
Дамы закричали от ужаса, мужчины схватились за шпаги, а Пальчик как ни в чем не бывало перешагнул с плеча великана прямо на балкон второго этажа и, преклонив перед своей невестой колено, произнес:
– Принцесса, вы желали иметь одного раба, перед вами – два!
Эту любезную фразу на следующий день напечатали в «Придворной газете», и все кавалеры повторяли ее своим дамам, хотя ни у кого из них не было такого слуги, как у Пальчика. Но в ту минуту, когда Пальчик произнес эти слова, они привели в замешательство весь двор.
Разумеется, больше всех были встревожены принцесса и король.
Его величество отозвал дочь в сторону и сказал ей шепотом:
– Дочь моя, к сожалению, у нас нет больше никаких оснований отказывать этому отважному молодому человеку. Пожертвуй собой для блага государства. Принцессы редко выбирают женихов по собственному вкусу.
Но принцессу не так-то легко было уговорить. Она сделала глубокий реверанс и сказала:
– Дорогой отец! Принцессы, как и все другие девушки, мечтают выйти замуж за того, кто им понравится. Позвольте же и мне выбрать жениха по сердцу. – И, повернувшись к Пальчику, она сказала:
– Маркиз Пальчик, я вижу, что вы смелый юноша и что вам везет во всех делах, за которые вы беретесь. Но, прежде чем согласиться выйти за вас замуж, я хотела бы знать, так ли вы умны и находчивы, как сильны и отважны. Я предлагаю вам последнее испытание. На этот раз вам не придется бродить по дремучим лесам и покорять великанов. Вашим противником буду я сама, а вашей наградой, если вы окажетесь победителем, будет моя рука.
В знак согласия Пальчик отвесил низкий поклон, и все отправились в тронный зал. К ужасу придворных, великан уже был там.
Он сидел посреди зала на полу, чуть ли не упираясь головой в потолок. Если бы он вздумал встать на ноги, он пробил бы головой крышу.
Пальчик сделал ему знак. Великан сейчас же подполз к нему на четвереньках и уселся у его ног, готовый в любую минуту защитить своего господина. Это была сила на службе у разума.
– Посмотрим, – сказала принцесса, – кто из нас способен, не сморгнув глазом, выслушать любую ложь и небылицу. Первый, кто не выдержит и скажет: «Это уж слишком!» – будет считаться побежденным.
– В угоду вашему высочеству я готов вытерпеть все на свете – не только шутливую ложь, но и суровую правду, – сказал Пальчик.
– Ну что ж, начнем, – сказала принцесса. – Знаешь ли ты, что за луга в наших поместьях? Если два пастуха на разных концах луга заиграют в рожок, то один не услышит другого. Вот какие у нас поместья!
– Это что! – сказал Пальчик. – Посмотрели бы вы, какой скотный двор у моего отца! Если в одни ворота впустить двухмесячную телку, то из других она выйдет уже дойной коровой.
– Что же тут удивительного! – сказала принцесса. – Зато, уж наверное, у вас нет такого большого быка, как у нас. Если два человека сядут к нему на рога и каждый возьмет палку в десять локтей, то все равно они не смогут дотянуться друг до друга.
– Это что! – сказал Пальчик. – У нашего быка такая голова, что если на рогах у него усядутся два человека, то им не разглядеть друг друга даже в подзорную трубу.
– Что ж тут удивительного! – сказала принцесса. – Но, уж наверное, ваши коровы не дают столько молока, сколько наши. Одного только сыру – не говоря о масле и сметане – у нас столько, что мы складываем из него каждую неделю гору ничуть не ниже большой египетской пирамиды.
– Это что! – сказал Пальчик. – У нас дома делают такие большие круги сыра, что однажды, когда наша кобыла упала в сыроварный котел, мы искали ее целых шесть дней. А когда мы наконец нашли лошадку, оказалось, что она ударилась о дно и сломала себе спинной хребет. Мы вырубили молодую сосенку и поставили ее на место хребта. И что же вы думаете, в одно прекрасное утро сосна пустила росток, а через три дня он поднялся так высоко, что я вскарабкался по его веткам на самое небо. А на небе сидела какая-то старушка и пряла пряжу из морской пены. Мне захотелось узнать, прочная ли это пряжа. Я взялся за ниточку, потянул, вдруг – крак! – нитка оборвалась, и я полетел с неба на землю, да так прямо и угодил в мышиную норку. И знаете, кого я там увидел? Мою покойную бабушку и вашего дедушку – покойного короля. Они сидели и вязали на спицах шерстяные чулки. И за то, что ваш дедушка спустил петлю, моя бабушка дала ему такую оплеуху, что у него даже усы затряслись…
– Ну, это уж слишком! – возмутилась принцесса. – Никто никогда в нашем роду не вязал чулок и не получал оплеух!
– Она сказала: «Это уж слишком!» – закричал великан. – Ура! Принцесса наша!
– Нет еще, – упрямо сказала принцесса. – Я хочу загадать маркизу Пальчику три загадки. Скажите, маркиз, что вечно падает и никогда не разбивается?
– Ах, эту загадку я слышал еще от моей матушки! – сказал Пальчик. – Это водопад.
– А ведь верно! – закричал великан и захлопал в ладоши. – Нет, подумайте, кто бы еще мог догадаться!
Принцесса покраснела с досады.
– Теперь скажите,– продолжала она, нахмурив брови,– кто каждый день ходит по одной и той же дороге, но никогда по ней не возвращается?
– Ах, эту загадку я слышал еще от моей бабушки! – сказал Пальчик. – Это солнце.
– Он знает все на свете! – закричал великан и хлопнул себя по колену.
– Предположим, – сказала принцесса, бледнея от гнева. – Остается одна, последняя загадка. Отгадайте: что я думаю, а вы не думаете? Что вы думаете, а я не думаю? Что думаем мы оба? И чего не думаем ни вы, ни я.
Пальчик нахмурился и замолчал.
– Не ломайте понапрасну голову, мой повелитель, – сказал великан. – Я-то хорошо знаю, какое это неприятное занятие – ворочать мозгами! Если задача такая уж трудная, я унесу принцессу – и делу конец! Только мигните мне.
– Силой, мой друг, ничего не сделаешь, – ответил Пальчик. – Кто-кто, а уж ты-то должен это хорошо знать. Помолчи и не мешай мне думать.
Великан замолчал, а Пальчик стал думать. Чем больше он думал, тем веселее становилась принцесса и тем печальнее делался великан.
Но вот Пальчик усмехнулся, поклонился принцессе и заговорил:
– Вы думаете, ваше высочество, что я ни за что не придумаю отгадки к вашей загадке, а я этого не думаю. Я думаю, что вы, ваше высочество, по доброте души, думаете, будто я не так уж недостоин вашей благосклонности, а вы думаете, что я этого не думаю. Оба мы думаем, что на свете немало людей поглупее нас с вами. И, наконец, ни вы, ни я не думаем, что высокий рост бедного великана и высокий пост вашего высокочтимого отца являются свидетельством…
– Довольно! – сказала принцесса. – Вот вам моя рука.
– Но что же вы все-таки думаете обо мне? – воскликнул король. – Или, вернее, не думаете?
– Мы думаем, дорогой отец, что среди королей вы самый мудрый, – и больше мы ничего не думаем.
– Совершенно правильно, – ответил король. – Я и сам это думаю. Маркиз Пальчик, за такие здравые мысли я жалую вам титул герцога.
– Ура! Да здравствует герцог Пальчик! Да здравствует мой повелитель! – закричал великан так громко, что можно было подумать, будто во дворце грянул гром.
К счастью, все обошлось благополучно, если не считать трех обмороков и двадцати разбитых стекол.
6
О свадьбе принцессы и Пальчика не стоит долго рассказывать. Все свадьбы похожи одна на другую.
Однако правдивый историк не может умолчать о том, что присутствие великана прибавило много блеска этому великолепному торжеству.
При выходе из церкви он поднял карету новобрачных, поставил ее вместе с лошадьми себе на голову и так донес до ворот замка.
Это одно из тех происшествий, которое стоит отметить, потому что их можно увидеть не каждый день.
Вечером в столице было устроено пышное празднество. Пиры, речи, свадебные песни, фейерверки, гирлянды и букеты – всего было вдоволь. Словом, было всеобщее ликование.
Во дворце и на городских площадях пели, ели, пили, говорили. Только одному человеку было не до веселья, и он угрюмо сидел, забившись в самый темный угол дворца: это был Поль. Он даже радовался, что у него отрезаны уши и от этого он почти не слышит восторженных похвал Пальчику. Он даже был готов сам выколоть себе глаза, чтобы не смотреть на счастливые лица новобрачных. Со злости он в конце концов убежал в лес, и там его съели медведи. От души желаю того же всем, кто завидует чужому счастью.
Теперь остается только сказать, что после смерти тестя король Пальчик царствовал целых шестьдесят два года и считался самым мудрым не только среди королей, но и среди людей. А уж о доброте его и говорить нечего! Историки так и прозвали его: Пальчик Добрый.
Но зачем прославлять его доброту? Ведь это свойство всех умных людей. Что бы там ни говорили, а добрых дураков на свете нет. Глупый не бывает добрым, добрый не бывает глупым – поверьте моей многолетней опытности. Если и не все дураки злы (в чем я сильно сомневаюсь), то зато все злые – дураки. В этом и вся мораль моей сказки.
Придумайте лучшую – я найду ей место на этих страницах.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги