По городам и весям

Письмо двадцатое РЫНОЧНЫЙ КОМИТЕТ. САМАРА

В рыночном комитете волнение: сегодня идут торги на места. На целый год раздаются сегодня места…

— Да уступи ж ты, сволочь бесстыжая!.. Мы на этом месте уж седьмой год палатку имеем!..

— От сволочи слышу… — раздается поспешный голос. И он же через минуту раздумья прибавляет: — Ну и что ж, что — семь дет? А у меня вот сын — инвалид гражданской!..

— Ой, набьют они цену!.. Так что после уж не приступиться будет… Ни себе, ни другим!.. — вздыхает кто-то в сторонке. — Оставили бы за каждым его место, которым он в прошлом году владел, и — ладно… Чего уж там — торги!..

А пока что на всех лицах — азарт, страшное волнение и непримиримая злоба… Та злоба, во время которой высказывают все то, что дотоле находили благоразумным замалчивать, о чем обычно не говорят из вежливости, приличия, жалости, осторожности…

— Ты чего зря цену набиваешь, паршивая?! Все равно ведь отстанешь — кишка тонка!.. За мной тебе все равно не угнаться, — это, чать, сама знаешь, что место за мной останется, чего ж ты зря лезешь, цену набиваешь?!. Тебе не съестными припасами торговать, а в диспансере гнить!..

— Постой, голубушка, раз ты так, — я на тебя в санитарную. Как ты, когда на осмотр врачебный идти, куму за себя посылаешь!..

— Молчи, тварь!.. Сама — венерическая!.. Погоди с годок — нос провалится!..

А цены на места растут, растут…

— Побойся Бога, Алексей Степаныч… Мы, чать, с тобой сватья! Чем тебе прошлогоднее твое место не нравится? — Я ведь тоже уж на своем — четыре года…

Какой-то инвалид грозит, что если место не останется за ним, у него сейчас будет припадок. Угроза эта не шуточная, — весь рынок знает, что если Семена Авдеева чуть задеть или что — у него припадок тут как тут…

— Ты своего-то лучше в сторонку отведи… А то он ведь у тебя нервный… — советует матери Авдеева приятельница — ровная в общей суматохе, благоразумная старушонка.

В одном углу уже началась драка, двое мясников вцепились друг в друга… Их разнимают.

— Я тебе покажу, сукин выблюдок!.. Я тебе тесть или нет? Ты предо мной — щенок, на чьи деньги торговлю-то открыл? — Все за Татьяной приданое… А теперь, так на тестево место заришься!.. Конечно, всякому — с краю желательно… К крайнему торговцу весь покупатель сразу идет…

Тут же, увеличивая шум и азарт, толкутся из любопытства барахольщики и бабенки, торгующие с рук, к которым настоящие торги не имеют ни малейшего отношения…

— Батюшки, что-то теперь будет? — Цены-то, цены до чего довели! И еще, окаянные, набавляют! И — еще! — Неужто-то с места своего, с насиженного переходить?! — охает и причитает апоплексического сложения рыночная дама с потным красным лицом, прислушиваясь в сторонке, как торгуется муж.

Но вот она испускает крик. Муж ясной, уверенной, благостной поступью идет к жене.

— Ну, ясное дело — наша взяла, — презрительно поддергивает он плечами. — Как были мы, так и будем на нашем месте! — от былого волнения и азарта его только и осталось следа, что густой липкий пот, который он усердно стирает с высокого плоского лба… Жена в умилении, чуть не плача, кидается к нему на грудь… Затем отрывается от него с тем, чтобы обернуться и плюнуть вослед раздосадованной жене конкурента, идущей по направлению к выходу…

Некоторые торгуются целым семейством: муж, жена, сын. Председатель рыночного комитета с большим трудом восстанавливает относительный порядок. Многие, недовольные результатом торга, за что-то ему…

— Сволочь! — расходится по его адресу худой однорукий парень в старой красноармейской шинели, торгующий «баварским квасом». — Белогвардейская падаль!.. Ты в старое время в черной сотне был!.. Первой гильдии купец!.. И теперь в революционное время нами командовать хочешь?!.. Тебе в гепеу надо, а не председателем комитета!..

— А тебе бы давно в уголрозыске!.. — огрызается кто-то со стороны. — «Ква-ас баварский!..» А тут же под боком краденое перетуриваешь…

Кончаются торги, как всегда: почти все остаются на прежних местах. Но ненависть, расплавленная торгом, остынет не раньше, как к новым торгам…