Зубная боль…
Наше поколение, закаленное войной, революцией, чекой, голодом, гражданской междоусобицей, привыкло ко многому… Но все таки — зубная боль… Нет, ей-Богу, даже для нашего многозакаленного поколения это — нечто реальное!..
Итак, у меня болели зубы…
Советская амбулатория. Очередь с восьми утра и до пяти пополудни. И очередь специфическая: у каждого болит… И каждый рассказывает, «как» у него болит.
— Так вот и тянет, так вот и тянет… — жалуется гражданка в теплом платке…
— Нет, а у меня так все ничего-ничего, а то вдруг как дернет, — верно, самый нерв!.. — сообщает худощавый совслужащий с перевязанной белой косынкой горошком щекой. Но вот моя очередь. Сажусь в зловещее кресло и предаю судьбу свою в руки пожилой, седоволосой, добродушно выглядящей дантистки…
— Только что перед вами здесь гражданин какой-то был. Рот у него подозрительный на сифилис… Так что мне пришлось даже после него инструмент теплой водой сполоснуть.
— А обычно вы разве… не споласкиваете? — столбенею я.
— Нужно бы по-настоящему… Да разве мы имеем время? Ну, а если уже кто-нибудь подозрительный попадается, тогда, конечно, споласкиваешь…
Я не мнительна. Но после вышеупомянутого разговора я предпочла обратиться за лечением к другому зубному врачу в той же амбулатории.
Рассказываю ей (новой дантистке, то есть) о небрежности ее предшественницы.
— А вы у кого же это лечились до меня?
Называю фамилию.
— Ха-х-а-ха… Так она, значит, вот что выдумала!.. Вы ей не верьте — она у нас в амбулатории самый добросовестный человек… Оттого ее все и любят, — видели, какая к ней всегда очередь, больше, чем к остальным… Она и плетет на себя… То-то она мне в последний раз хвасталась, что нашла отличный способ пациентов отваживать!
На этот раз, мнимая халатность, таким образом, преблагополучно оказалась мистификацией. Но бывает и иначе.
Мне вспоминается Дом Николая Чудотворца.
Психиатрическая больница… Здесь все от тюрьмы и ничего — от больницы.
Вы приходите кого-нибудь навестить… Вам уже заранее страшно — такое чувство, будто в виде особой привилегии вам еще при жизни на каких-нибудь четверть часа хотят показать преисподнюю. На цепочку чуть приоткрывается тяжелая двойная дверь:
— Кто там?
— Мне на женское… на второе…
Дверь открывается совсем, и, пропустив меня, тотчас же закрывается за мной. Вторая дверь. Иду по коридору. На несколько огромных палат, палат умалишенных — одна дежурная сиделка.
Самые разнообразные больные вместе: почти здоровые, с неуловимой навязчивой идеей, и — никого не узнающие, неистовствующие в припадке…
Деление тут только одно (скорее полицейского, чем психиатрического характера) — на тихих и буйных…
Тем не менее, лишь только вы приближаетесь к «тихому» отделению, и до вас доносятся дикие выкрики, звуки близкой драки, визг больных, таскающих друг друга за волосы…
Перевод на «буйное» отделение, в сущности, является лишь наказанием, рассматривается как своеобразный карцер. Разносят обед. У каждой больной жестяная кружка и судок солдатского образца, туда ей наливают и перекладывают обед. Большинство психически больных жадны на еду.
Каждая порывается получить первой…
— Ты куда лезешь со своим заразным носом?!.. — осаживает сиделка сухонькую старушонку с провалившимся носом. — Смотри, — на «буйное» попадешь!..
Некоторые больные безучастно остаются сидеть в стороне: среди больных редки случаи объявления голодовки, но всегда в одиночку, каждая сама за себя…
Некоторые отказываются от пищи по другим причинам…
— Мне ничего не надо… Ничего мне не надо… На небе я. Преставилась. Сижу на ступеньках престола Божьего и слушаю пение херувимское… — с умиротворенным видом, ласковым ровным голосом бормочет высокая опрятная старуха…
Вдруг отчаянный визг: по коридору из соседней палаты с безумным радостным криком мчится под гиканье сиделки совершенно голая девушка лет семнадцати… Ворвавшись в палату, начинает, как вакханка, кружиться в танце… Эротическое помешательство… Сиделка хватает ее, зовет на помощь, — больную, отчаянно сопротивляющуюся, уносят, валят на кровать, связывают…
Женщина-врач неспешной, неостанавливающейся походкой обходит ряды кроватей.
— Покажите язык… Гм-м… — и переходит к следующей.
За врачом — сиделка. Она разносит бром. Всему отделению в одной дозе. Рюмка брома — у больных пропадает память, появляется апатия, безучастность; зато они становятся «спокойнее»… В палате бром — из одной рюмочки, рюмочку даже не ополаскивают…
Зачем церемониться с душевнобольными?
Жаловаться им некому, а если и пожалуются, то кто поверит показаниям душевнобольного?.. Всегда можно будет сослаться на «бред больного воображения».