По следам преступления

„Царица доказательств”

„Привидения могут весьма облегчить проведение допроса, особенно при расследовании убийств, поскольку привидения тех людей, которые умерли насильственной смертью, настойчиво заявляют о своем существовании в отличие от привидений людей, умерших естественной смертью. Убитый человек уже в момент своей смерти стремится разоблачить убийцу, и у него возникает мысль реконструировать обстоятельства убийства. Он возвращается на место преступления до тех пор, пока люди не поймут значения созданного им привидения и не передадут преступника в руки правосудия”.

Это цитата не из какой-нибудь средневековой книги, а из американского полицейского журнала за октябрь-декабрь 1954 года.

Пожалуй, у человечества нет другого такого юридического института, с которым связано столько пыток, страданий, суеверий, вероломства, как допрос. С древнейших времен люди знали, что след преступления наверняка остается в памяти свидетелей, но знали также и то, что этот след легче всего фальсифицировать. Уже законы Хаммурапи, дошедшие до нас из 18 века до н. э., упоминали о допросе и угрожали наказанием лицам, дающим ложные показания. „Если человек обвиняет человека, бросает ему обвинение в убийстве и не может доказать это, то обвинителя убейте”, — гласит этот свод законов.

Согласно сборнику моральных и юридических правил, известному под названием Законов Ману — памятнику древнеиндийской юридической и философской литературы, перед началом допроса судья обращается к свидетелю с длинной речью, обещая, что в награду за рассказанную истину „он получит самый прекрасный мир после смерти, а здесь, на этой земле, высшее доброе имя; тот же, кто лжесвидетельствует, напрасно со дня своего рождения совершил какое-либо полезное дело, все это переходит на собак, и в земной жизни он будет существовать не лучшим образом; голым, остриженным, страдая от жажды и голода, слепым пусть идет с миской в руке попрошайничать к дому врага своего тот, кто дает лжесвидетельские показания”.

Вместе с тем закон предписывает лжесвидетельствовать всякий раз, когда в результате дачи правдивого показания должен выноситься смертный приговор лицу, принадлежащему к более высокой касте, так как „эта ложь стоит дороже правды”. Так находила свое выражение в законе, стоящем на религиозных основах брахманизма, идеология кастовой системы.

В древнегреческом судопроизводстве мы впервые встречаем упоминание о допросе с пытками. Свободный человек, прежде чем дать свидетельские показания, приносил клятву перед жертвенным алтарем. Этого не мог делать раб. Если все же необходимо было получить свидетельские показания раба, то сначала его пытали самым жестоким, самым изощренным способом. Считалось, что раб может сказать правду только тогда, когда он находится в полусознательном состоянии; в таких случаях пытки отделяют показания от воли и, таким образом, страдания могут придать убедительную силу словам раба.

В римском судопроизводстве фигурировало два типа свидетелей: один — действительный свидетель преступления, а второй — давал показания о моральной стороне личности человека, пригласившего его в суд. Рабы в Риме давали показания также только после пыток. Если кто-либо настаивал на допросе раба, то брал обязательство возместить владельцу раба ущерб, если последний умрет либо станет калекой в результате пыток. Часто раб покупался с целью свидетельствовать в пользу своего хозяина. Можно представить искренность и объективность таких свидетельских показаний!

В IV веке допросу пытками обвиняемого подвергали даже в том случае, если он был свободным человеком. Позднее пытки были распространены на колеблющихся свидетелей и всех тех, кого суд желал подвергнуть такому допросу. Все большее значение стало придаваться признанию преступника, и все более жестокими и грубыми средствами вырывали у него признание.

При допросе обвиняемого не было недопустимых средств: можно лгать, обещать прощение, награду, угрожать и в конечном счете применять всякие методы допроса пытками. Обычно юридические нормы придавали доказательную силу не допросу под пыткой, а присяге. Поэтому признание, сделанное под пыткой, необходимо было повторить под присягой перед судьей. Тот, кто не был согласен на это, вновь подвергался пытке. Если он трижды подряд выдерживал пытки и не признавался в совершении преступления, то у него брали клятву в том, что он не будет мстить за обвинение и пытки, и отпускали его на свободу. По свидетельству одного документа, испанский сапог врезался не только в мышцы, но и в кости обвиняемого, причем был выдавлен костный мозг, и обвиняемый вытерпел все это. Была и такая „ведьма”, которая даже после троекратного подвешивания на крюк, пытки испанским сапогом и дробления пальцев в тисках не признала своей вины и была отпущена на свободу. Но спустя год она вновь была обвинена в колдовстве. Ей снова пришлось выдержать все пытки, но теперь уже именно это посчитали отягчающим обстоятельством, ибо если она не зналась бы с дьяволом, то не смогла бы выдержать столько страданий.

Допрос под пыткой имел свои строгие правила и даже свои „научные” книги. Сборники законов содержали технические чертежи орудий пыток, выполненные с инженерной точностью.

На основании постановления суда обвиняемый имел право приглашать друзей для дачи присяги в доказательство своей „порядочности”. При совершении различных преступлений необходимо было собрать 12, 72 и даже 300 таких свидетелей. Естественно, что бедный человек не мог выставить большое количество свидетелей. Для их вызова давался очень короткий срок. Ответчик делал все возможное, чтобы необходимое число свидетелей представить на заседании суда и тем самым спасти свою жизнь. А его противник по процессу стремился воспрепятствовать этому. Данное постановление было источником всевозможных злоупотреблений.

Известный историк права, профессор Экхардт описывает характерный случай.

В 1629 году Андраш Сабо обвинил свою жену Каталин в нарушении супружеской верности и просил о наказании жены и разрушившего брак мужчины. Обвиненная женщина отрицала свою вину и „давала голову на отсечение”; суд вынес решение о принесении ею и еще 19 лицами присяги на 15-й день. Женщина содержалась под стражей, и поэтому искать свидетелей нужно было другим. Ее муж, однако, ходил из села в село и старался отговорить людей, да так успешно, что в установленный срок Каталин вместо 19 смогла выставить на заседании только 12 свидетелей перед исправником и тюремщиком. Судья из города Папа, получив жалобу женщины, передал дело в помещичий суд. На нем женщина пыталась доказать свою невиновность, а ее муж ссылался на то, что он не препятствовал вызову свидетелей „ни оружием, ни дубинкой” и, несмотря на это, его жена не смогла собрать их достаточное количество. Свидетели же показали, что защитник обвиняемой занимался подкупом, чтобы заполучить присягающих.

Особенно в тяжелом положении были те, кто обвинялся в колдовстве. Их содержали в заключении, и если к сроку они не могли собрать готовых присягнуть свидетелей, то никто и не рисковал выступить в их защиту, потому что не хотел разделить отнюдь не достойную зависти их судьбу по обвинению в сношении с дьяволом.

Доказывание с помощью свидетелей заключалось лишь в доказательстве „порядочности”; обстоятельства преступления менее всего интересовали судей. Часто приносили присягу по поводу очень странных вещей.

В „Варадском регеструме о пытках раскаленным железом” описывается случай, когда человека лишили зрения. В этом процессе свидетели присягали тому — как гласит протокол, — что стороны можно примирить. В процессе в конце концов бедный, ослепленный человек под святой присягой взял обязательство в том, что он отказывается от всех претензий и из-за своего ослепления никогда не будет больше беспокоить обидчика жалобами.

Эти формы дачи свидетельских показаний оставались неизменными на протяжении всего средневековья. С XVI века выкристаллизовывается сложная математика формальной системы доказательства, краеугольным камнем которой являлось следующее положение: полным доказательством считаются показания двух пригодных, достоверных свидетелей, одно достоверное свидетельское показание — полудоказательство, которое может быть дополнено другими доказательствами. Большинство кодексов делило свидетелей на различные группы по достоверности и ценности их показаний. Задача судьи была очень легкой: ему не нужно было анализировать, что является правдой, нужно было только сопоставить „ценность” свидетелей двух сторон.

Однако долгое время свидетельские показания были отодвинуты на задний план: божественный приговор, дуэль, присяга и признание обвиняемого — вот что являлось настоящим доказательством.

Из венгерского процессуального права божественный приговор был вытеснен в XII веке, а дуэль в XV веке.

В конце XVII века в Венгрии окрепло господство Габсбургов и все больше чувствовалось влияние немецкого права. Судья спрашивал обвиняемого на основании заранее составленного вопросника — анкеты „Артикулатума” и в так называемом промежуточном приговоре решал, имеются ли перечисленные в уголовном кодексе улики и обоснованно ли применение пытки.

После этого приводилась в исполнение пытка; в Венгрии — если учесть условия той эпохи — с поразительной снисходительностью. Согласно записям, пытка редко вызывала смерть преступника, не очень-то часто применяли инструменты более мучительные, чем испанский сапог и тиски для пальцев.

На основании добытого под пыткой признания — как царицы доказательств — суд выносил окончательный приговор. Обычно для раскрытия возможно утаенного сообщника перед исполнением приговора вновь применялась пытка.

Однако с конца XVII века стали раздаваться голоса протеста против пыток. Против произвола судов боролись Монтескье, Руссо, Вольтер, Беккариа, Сечени и Кошут. Особенно большое влияние оказали идеи Беккариа: „Применение пытки приводит к тому, что невинный находится в худших условиях, чем виновный… Преступление доказано или не доказано. Если доказано, то за него можно назначить только то наказание, которое установлено законом, и пытка является бесполезной, потому что признание преступника излишне. Если же преступление не доказано, то нельзя истязать невинного, которым по закону должен считаться всякий, чье преступление не доказано”. В 1790 году в Венгрии пытки были упразднены законом. Параллельно с официальной отменой пыток ликвидируется и „система формальных доказательств”.

Теория формальных доказательств — составленные в этом духе законы — строго по ранжиру перечисляла доказательства. Были совершенные и несовершенные, полные и неполные, больше половины и меньше половины, заслуживающие внимания и не заслуживающие такового, убедительные, выразительные, указывающие доказательства и пр. Несколько несовершенных доказательств могли дать одно совершенное, из многих неполных доказательств выходило одно полное. Наиболее убедительным доказательством считалось собственное признание обвиняемого или признание им обвиняющих его письменных доказательств. Большую ценность представляло показание мужчины, чем женщины, дворянина, чем крепостного, священника, чем светского человека. Судья лишь подытоживал значимость определенных таким образом доказательств и согласно им выносил решение даже в том случае, если и был убежден, что его приговор не соответствует истине. Один из лучших сатириков мировой литературы Салтыков-Щедрин в своих „Губернских очерках” следующим образом характеризует образ мыслей судьи в процессе формального доказательства: „Я не схожу в свою совесть, я не советуюсь с моими личными убеждениями; я смотрю на то только, соблюдены ли все формальности, и в этом отношении строг до педантизма. Если есть у меня в руках два свидетельские показания, надлежащим порядком оформленные, я доволен и пишу: есть; если нет их — я тоже доволен и пишу: нет. Какое мне дело до того, совершено ли преступление в действительности или нет. Я хочу знать доказано ли оно или не доказано — и больше ничего”.

Ко второй половине XVIII века доверие к теории формальных доказательств было уже полностью утрачено. Смертельный удар был нанесен ей Французской буржуазной революцией 1789 года, в ходе которой место теории формальных доказательств заняла система улик, оцениваемых на основании внутреннего убеждения судьи.

Открывается новая глава в истории процесса доказывания и, естественно, в истории учения о допросе. Сразу же привлекают внимание вопросы доказательственной ценности признания.

Нельзя было вести речь о научной обоснованности допроса там, где его методами были раскаленное железо, кнут и скамья пыток; научная теория доказательств не могла родиться там, где исход процесса решал божественный приговор и дуэль, где ценность показания определялась законом не по его содержанию, а по происхождению свидетеля, где свидетели давали показания не о факте, а о моральном облике их родственника, друга. Только на основании принципа свободной, основывающейся на внутреннем убеждении оценки доказательств могла зайти речь о необходимости разработки тактики допроса в действительном значении этого слова и только тогда могла родиться и теория допроса.

Пытки остаются

Законы отменили пытку, но в действительности пытка продолжала оставаться важным средством в руках жандармско-полицейского аппарата эксплуататорского государства. В 1861 году комитат Бихар составил такое распоряжение, одна часть которого запрещала жестокость и допрос под пыткой, но предписывала, что „подозреваемого или виновного в целях выяснения сообщников или преступления можно подвергнуть краткому, но действенному допросу”.

О том, что означал этот „краткий, но действенный допрос”, пишет жандармский пристав Паль Ошват в своей книге „Прошлое нашей общественной безопасности и воспоминания о жандармской работе”: „Встречался, например, такой пристав, который вел каждый допрос, отдавая следующие приказы:

1-й приказ: „Одежда этого человека невиновна, поэтому ее необходимо с него снять, поскольку на нем она может порваться”. И поскольку за спиной раздетого по пояс пленника стоял стражник и по знаку жандарма обрушивал плеть на спину допрашиваемого, то после команды жандарма „Стой!” стражник выслушивал

2-й приказ, который звучал следующим образом: „Я не хочу, чтобы белая печь запачкалась брызгами крови этого негодяя”. После этого следовало заслонить чем-нибудь печку, а когда это было сделано и если пленник не давал показаний после следующих двух-трех ударов, то следовал

3-й приказ: „Этот плохой человек может потерять сознание и, чтобы привести его в чувство, следует принести побольше воды”.

В случае, если избиение плетью не давало результатов, следовало связывание (правую руку — к левой ноге, левую руку — к правой ноге)”.

Были и такие жандармские приставы, которые, для того чтобы избежать ответственности, возлагали ведение всего допроса на стражника. Естественно, что после таких истязаний часто невинно пострадавший человек признавался даже в том, чего он никогда не совершал. Закоренелые же и привычные к такому обращению преступники хладнокровно выдерживали допрос и не давали показаний.

Чуть ли не легенды рассказывали о закаленных разбойниках пусты[2], которые не давали показаний, даже несмотря на самые жестокие пытки и обращение. Жандармы применяли к ним психологические ловушки и часто того, чего не могли достичь пыткой и побоями, достигали хитростью.

Негр, художник, заячье семейство и прочие

В начале нашего века казалось, что ученые-криминалисты только и стремились восполнить тысячелетнее отставание. Полки книжных магазинов были забиты разнообразными учебниками по тактике допросов, начались и эксперименты в этой области. 4 февраля 1903 года на заседании геттингенского судебно-психологического общества профессор Детмольд рассказывал о достижениях криминальной психологии первых лет нашего столетия. Но внезапно серьезный доклад был прерван шумом. В зал неожиданно ворвался клоун, размахивая пузырем, надутым воздухом, и турецкой феской. За ним с револьвером в руке гнался негр, одетый в пеструю одежду. Клоун упал посредине зала, и пузырь в его руках лопнул. Негр налетел на него, отобрал феску, но выронил револьвер. Клоун схватил оружие, вскочил и выбежал в дверь зала. Негр последовал за ним. Все это сопровождалось криками:

— Вот твоя феска, отвратительный черномазый!

— Я застрелю тебя, проклятая собака!

Вся сцена заняла 15–20 секунд. Ошеломленные слушатели еще не опомнились, когда профессор заявил, что речь идет о заранее организованном эксперименте. Спустя час присутствовавшим роздали анкеты. Вопросы в них относились к обстоятельствам происшедшего действия.

Сцена была настолько неожиданной, что многие не могли дать правильные ответы и начали выдумывать невесть что.

Эксперимент Детмольда сегодня предан забвению, о нем не помнят даже в кругу специалистов. Мы приводим его потому, что он, вероятно, ярче других демонстрирует главную ошибку психологических экспериментов допроса той эпохи — у них было очень мало общего со следственной практикой, с жизнью. Можно ли представить себе такое преступление, в связи с которым свидетеля просят, чтобы он вспомнил о клоуне, размахивающем феской и пузырем во время научного доклада?

Пионером психологических экспериментов в области допроса начала века был Вильям Штерн. В своих экспериментах он на сорок пять секунд показывал своим испытуемым картину, о содержанки которой они потом должны были рассказать. Какими были эти картины?

Один рисунок изображал переезд на новую квартиру художника. Художник идет перед четырехколесной повозкой, на повозке стоит диван, а на нем сидит хорошо одетая женщина. Повозку тащит лошадь, но за вожжи никто не держится, так как у художника и у женщины обе руки заняты. Едва можно различить детали мебели на рисунке. На другом рисунке был изображен воскресный день заячьей семьи. Маленькие зайчата играют в мяч, бабушка зайчиха вяжет, дедушка — что он может делать еще! — читает „Фрайе пресс”. Рассказы об этих картинках получаются чрезвычайно бессвязными, поскольку в памяти свидетелей картинки ни с чем не ассоциируются.

Отсутствие связи с жизнью в подобных экспериментах привело к выводу, что свидетели либо заблуждаются, либо лгут и в редком случае говорят правду.

Однако уже среди современников Штерна и его последователей были и такие, кто ставил подобные эксперименты на более практической основе. Так, например, два исследователя разыграли со своими студентами судебный процесс. Не обошлось без того, что какой-либо студент не помнил мелких деталей, но тем не менее студенческий суд смог верно реконструировать на „заседании” деяние, созданное в искусственных экспериментальных условиях, и вынести правильный приговор.

В экспериментах широкообразованного венгерского психиатра Змила Моравчика психически больные люди показали примеры большей способности к запоминанию, чем здоровые люди в экспериментах Штерна. Моравчик указал, что данные, связанные с наблюдениями, весьма ошибочны, и обратил внимание на то, что оценка таких данных требует большой осторожности. Он указал и на то, что судья, „который может сделать любое доказательство предметом свободной оценки в силу своей способности к оценке, отточенной профессиональными знаниями и опытом, может найти верный путь, который ведет к правде”.

По его мнению, люди, страдающие некоторыми психическими расстройствами, обладают довольно хорошей памятью и даже есть параноики, воспоминания которых отличаются большей точностью, чем у психически нормальных людей.

Многие дети — участники экспериментов — дали свидетельства своей очень острой наблюдательности и полноты воспроизведения виденного, но вместе с тем у них была очень высокой внушаемость я действительность легко искажалась их живой фантазией. Моравчик обратил внимание венгерских криминалистов на то, что, исключая индивидуумов с исключительно хорошей памятью, со временем ошибки восстановления в памяти увеличиваются и, таким образом, важно, чтобы свидетели по возможности скорее давали подробные показания. Метод и форма заданных вопросов оказывают сильное воздействие на качество ответов, и зачастую так называемые перекрестные допросы ведут к усложнению следствия.

Он показал, что при определении пространственных параметров по возможности необходимо допрашивать специалистов (например, строителей, плотников и пр.).

Сегодня считается естественным, что человеку свойственно забывать, что обычно более достоверными являются данные, полученные во время беседы в непринужденной обстановке. Даже уголовно-процессуальный кодекс предписывает, чтобы в начале допроса обвиняемому и свидетелю была предоставлена возможность свободного рассказа. Но в начале века это было еще новым для науки.

Удивление вызвал, например, и тот факт, остроумным способом доказанный одним экспериментатором, что так называемые производные свидетельские показания имеют весьма незначительную доказательственную ценность. Экспериментатор рассказал одному студенту о некоем событии; этот рассказ тому необходимо было передать дальше; когда же спросили десятого, то уже почти невозможно было узнать первоначальный рассказ.

Расскажем об одном современном эксперименте, условия которого были весьма близки к действительности.

Эксперимент на рыбном рынке

22 июля 1955 года утром на одном из бухарестских крытых рынков среди домохозяек распространился слух, что можно купить пеламиду. В то время эта вкусная морская рыба была дефицитом, поэтому неудивительно, что за ней выстроилась очередь в 40–50 человек. Стоящие в очереди не подозревали, что вольно или невольно они являются участниками криминально-психологического эксперимента.

В толпе стоял один молодой человек с сеткой в руке (им был один актер). Актер разговорился со стоящими в очереди, а затем в соответствии с полученной инструкцией стал проталкиваться к прилавку. Выбрав пару рыбин, он бросил их в корзину. Когда ему указали на неправильное поведение, он грубо крикнул:

— Я плачу, а значит, имею право и выбирать!

Продавщица попросила мелкие деньги, но актер мог заплатить только 25-леевым банкнотом. Тогда женщина попросила еще 50 баней. Молодой человек отдал ей 50 баней, после чего, как и полагалось, получил сдачу 23 лея. Однако он сказал, что этого мало, и требовал 98 лей. Он утверждал, что заплатил столеевым банкнотом. Актер стал спорить с продавщицей, чуть не ударил ее. Женщина оттолкнула его, а он схватил ее за блузку, и в ответ на это продавщица дала бессовестному молодому человеку пощечину.

В этот момент вмешалась милиция, но молодой человек, пользуясь замешательством, исчез. Милиционеры смогли записать только имена свидетелей.

Эксперимент был организован очень осмотрительно. В непосредственной близости от места действия незаметно установили скрытую камеру, которой вели съемку. На третьем этаже здания была установлена еще одна кинокамера, с помощью которой съемка очереди производилась сверху. Возле толпы стояли два звукооператора со спрятанными в рюкзаках магнитофонами.

Стоит упомянуть, что даже допрашивавшие свидетелей милиционеры не знали, что они являются участниками эксперимента. Свидетельские показания можно было сравнить с подробностями происшествия, зафиксированными на кино и магнитофонную пленку.

Проведенный эксперимент позволил сделать вывод, что свидетельские показания, как правило, являются достоверными. На основании свидетельских показаний было точно установлено, что же произошло на рынке. Выяснилось, что человеческое ухо зачастую чувствительнее самого совершенного магнитофона. При прослушивании магнитофонной записи иногда невозможно было понять, что кричали друг другу спорящие. Но отдельные свидетели, которые стояли дальше от места происшествия, чем был расположен микрофон магнитофона, хорошо понимали суть спора, поскольку следили только за ним, могли как бы выключить в своем мозгу мешающие раздражители и делать выводы по движению губ.

Из результатов эксперимента можно было сделать очень много и тактических выводов, например о методе постановки вопросов. Вновь было доказано, что если следователь устанавливает правильные отношения со свидетелем и внимательно выслушивает его показания, то получает ценный материал.

Свидетели все видели

Бывает даже, что свидетельские показания рассказывают о каждой минуте, каждом шаге преступника. Так было и в деле танцовщицы Евы Лигети. Посмотрим, как это дело отражено в протоколах допросов. Элемерне[3] Пинцеши — мать Евы Лигети показала:

„Приблизительно неделю тому назад Ева рассказала, что встретилась со своим старым знакомым. После освобождения Венгрии моя дочь танцевала в „Ревю Руаяль”, а этот мужчина был там завсегдатаем, его знали как богатого дельца черного рынка. Дочь описала его как высокого, симпатичного человека, с ослепительной улыбкой. Добавила, что ее знакомый уже не выглядит так хорошо, как раньше. Когда-то он работал на строительстве подземки, но его по неизвестной причине уволили. Сейчас этот мужчина живет в Сегеде, где работает подмастерьем в одной из парикмахерских. Его жена тоже парикмахер, но они живут порознь. У них есть красивая дочка, и он даже показывал моей дочери ее фотографию. Сейчас он приехал в Пешт, потому что продал кому-то свою квартиру незаконным путем и возникли какие-то трудности.

Мужчина предложил Еве помыть окна. Дочь якобы не могла сама мыть окна, потому что однажды упала с лестницы и с тех пор боится высоты.

Во вторник, 25 августа, я ждала Еву к обеду, но она приехала намного позже, около трех, объяснив, что задержалась из-за мытья окон. Она упомянула и имя мужчины, но я не могу его вспомнить”.

Показания Марии Палотаи — машинистки-стенографистки:

„Я познакомилась с Евой Лигети месяца три назад в Совете 14 района. Она искала работу, хотела стать машинисткой. Мы договорились, что я регулярно буду приходить к ней и давать уроки машинописи. Последний раз занятие состоялось 25 августа в половине пятого. Как только я пришла к ней на квартиру, она спросила меня, не замечаю ли я чего-нибудь. Я ответила, что нет. Она шутливо обратила мое внимание на окна, выходящие на улицу. Окна были вымыты. Позднее приехал муж Евы, живущий отдельно. Она и к нему обратилась с тем же вопросом. Позднее рассказала, что окна ей вымыл ее знакомый. Из разговора выяснилось, что этот мужчина, имя которого она мне не назвала, приехал недавно из провинции. Вероятно, она его могла знать с очень давних пор, так как упомянула, что мужчина приветствовал ее словами: „Ты такая же красивая, как и 10 лет назад”. Пока он мыл окна, Ева спускалась к парикмахеру и занималась хозяйственными делами, то есть мужчина оставался в квартире один”.

Янош Марк — печник:

„25 августа я спустился к Еве Лигети поговорить об условиях перекладки печи. В комнате я видел мужчину, сидевшего за столом. Он поздоровался со мной. Его имени я не помню. Он чувствовал себя как дома, и я подумал, что это муж Евы. Его рост приблизительно 175 сантиметров, овальное лицо, волосы зачесаны назад, гладкие, темно-каштановые, почти черные. У него был сильный загар. Усы подбритые. Твердо уверен, что если бы я встретился с этим мужчиной или если бы его поставили передо мной, то я бы узнал его”.

Янош Тенкеш — подмастерье парикмахера:

„С 1937 года я работаю в парикмахерской моего старшего брата — Ференца Тенкеша, на улице Дембиньского, 31. Сегодня утром я видел, как перед домом № 29 остановилось такси серого цвета. Из него вышел мужчина и почти бегом вошел в дом № 29. Когда я прошел мимо такси, то увидел, что на заднем сиденье стоят два чемодана”.

Яношне Мак — консьержка:

„Я работаю консьержкой в доме № 29 по улице Дембиньского уже два года. 26 августа, в среду, утром, приблизительно в четверть восьмого, мое внимание привлекло то, что перед воротами дома стоит такси. Я выглянула и увидела, что женщина — водитель такси ставит на заднее сиденье чемодан, затем из дома вышел мужчина тоже с чемоданом. Лица мужчины я не видела, так как он повернулся ко мне спиной. У него были темно-каштановые волосы и, как только он немного обернулся, я увидела, что его лицо выглядело несколько худым. Он был в коричневом костюме. Я не помню, чтобы я его видела когда-либо раньше”.

Лайошне Немеш — водитель такси:

„Сегодня утром на стоянке такси без четверти семь я получила заказ подать машину к дому № 29 по улице Дембиньского. Время заказа я называю точно, так как именно в этот момент я посмотрела на часы. Приблизительно через пять минут я подъехала к дому. Мне сообщили имя и фамилию заказчика, но я их забыла. Подъезжая к воротам дома, я увидела, что из него вышел высокий мужчина, который нес на левом плече два связанных чемодана. Я открыла заднюю дверцу машины, и мой пассажир поставил чемоданы на заднее сиденье. Я спросила, сколько еще будет пассажиров, на что он ответил, что только он один, но вещи еще будут. Затем заказчик почти бегом вернулся в дом. Спустя некоторое время он вышел, держа в одной руке папку и пишущую машинку в черном футляре, а в другой — большой чемодан. По мужчине было видно, что он спешит, так как его лоб покрывала испарина и на него ниспадали темно-каштановые волосы. Волосы спускались почти до носа. Когда мы сели в машину, мужчина выдохнул только: „На Южный”. Я видела, что ему жарко, и спросила, с какого этажа он нес чемоданы. Он ответил, что с третьего. Он постоянно вытирал лицо носовым платком. Когда мы достигли площади Левелде, он внезапно изменил свое намерение и захотел поехать на Восточный вокзал. На вокзале он позвал носильщика, и я слышала, как он попросил отнести вещи в камеру хранения.

Рост мужчины приблизительно 170–175 сантиметров, худой, выглядит высоким, мешковатый, но не сутулый. Волосы темно-каштановые, скорее черные, прямые, легко спадают на лицо. Лицо узкое, удлиненное, кожа смуглая. На нем были очки в черной роговой оправе и гладкий коричневый длинный пиджак с покатыми плечами, хорошо сшитый. Брюки гораздо темнее, чем пиджак, — коричневые или серые — я не помню. Его пальцы были длинными, тонкими, не похожими на пальцы работника физического труда. Говорил он скороговоркой, голос довольно глубокий. Если бы мне его показали, то я бы его узнала”.

Михай Бенке — носильщик:

„Пока неизвестный мужчина расплачивался за такси, я уложил чемоданы на тележку, а затем спросил у пассажира, к какому поезду надо везти вещи. Машина еще стояла, когда он ответил, что вещи надо отвезти в камеру хранения”.

Анталь Мохаи — приемщик камеры хранения:

„26 августа, в половине восьмого утра, неизвестный мужчина сдал багаж. Я спросил его имя, так как его нужно было занести в карточку хранения. Он ответил: — „Калина”, — на это я обратил внимание, так как у меня есть знакомые по фамилии Калина”.

Карой Тандари — заведующий магазином:

„Только мой магазин имеет право скупать бриллианты, драгоценные камни и платину. Я точно помню, а также проверил на всякий случай по приходной книге, что 26 августа за 1000 форинтов я приобрел золотые женские часы с браслетом, украшенным бриллиантами. Продавший часы посетитель предъявил документы на имя Иштвана Катоны, по профессии кессонщик, проживает в 8 районе на улице Белы Шомоди, дом 6. Он предъявил удостоверение кессонщика и справку о прописке. Насколько я помню, ему приблизительно 32 года, немного ниже меня (мой рост 180 сантиметров), атлетического телосложения. Если бы я его увидел, то определенно бы узнал”.

Мать Евы Лигети:

„Я со всей определенностью заявляю, что узнаю женские золотые часы с бриллиантами. Они принадлежали моей умершей дочери”.

Паль Надь из отдела кадров строительства подземки:

„Иштван Катона проживает по улице Белы Шомоди, 6, у нас не работает, но Иштван Калина, проживающий по улице Белы Шомоди, 10, — да, такой есть”.

Пальне Шаш, из Сегеда:

„В августе 1953 года я сдала комнату Иштвану Калине. Он поселился 7 августа, а 27 августа забрал свои вещи и съехал”.

Иштван Кемень — портье гостиницы:

„27 августа в 9 часов вечера к нам обратился один мужчина” он предъявил удостоверение на имя Иштвана Катоны. Его внешность: высокий, каштановые волосы…”

Яношне Киш — дежурная аэропорта:

„В списке пассажиров за 27 августа фигурирует Иштван Катона среди пассажиров рейса, направлявшегося в Сегед”.

Иштван Калина — подозреваемый:

„В последние дни я не был в Будапеште, знакомой по имени Ева Лигети у меня никогда не было”.

Карой Тандари — заведующий магазином:

„Из показанных мне лиц третий справа это тот, кто предъявил удостоверение на имя Иштвана Катоны и продал золотые часы с бриллиантами”.

Анталь Мохаи — приемщик:

„Из показанных мне лиц третьим является Калина. Это он сдал 26 августа в камеру хранения три чемодана”.

Лайошне Немеш — водитель такси:

„Из показанных мне лиц находящийся посередине — это тот пассажир, которого я 26 августа везла с улицы Дембиньского на Восточный вокзал”.

Сведения о преступнике:

Подмастерье парикмахера Иштван Калина родился в 1922 году в Балашшадьярмате. Рост 177 см, смуглый, худощав, подвижен. Волосы темно-каштановые, одежда — светло-коричневый пиджак и темно-коричневые брюки (повторный допрос):

„С Евой Лигети я познакомился в 1945 году. Тогда я зарабатывал много денег. Я состоял с ней в связи с мая по конец июня. После этого до 1953 года мы встречались только дважды мельком, случайно.

В последние годы я работал в очень многих местах, но нигде не смог закрепиться, так как все деньги я тратил на свою единственную страсть — скачки. Из-за этого возникли разногласия с семьей. В июне 1953 года моя жена ушла от меня и переехала вместе с дочерью к своей матери. В начале августа 1953 года я уехал в Сегед, чтобы попытаться помириться с семьей, но не удалось. Перед отъездом я случайно встретился с Евой Лигети и очень обрадовался, что наша связь может возобновиться.

17 августа я вернулся в Будапешт и пришел на квартиру к Еве Лигети; эту и следующую ночь я провел с ней. 19 августа я вернулся на самолете в Сегед, где снимал квартиру у Пальне Шаш. Денег у меня не было. Я решил вернуться в Будапешт и стать взломщиком. 24 августа я полетел в Будапешт без вещей, в кармане у меня было приблизительно 15 различных ключей. 24 августа я вновь ночевал у Евы Лигети и 25 утром предложил ей вымыть окна спальни и гостиной. Во время мытья окон приблизительно с 9 утра до 1 часу дня я был в квартире один и основательно все осмотрел. Я увидел, что у Евы осталось еще много ценностей от старых времен. В тот же день вечером я вновь пришел к Еве и провел у нее ночь. Мы легли вместе, но позднее я перешел в гостиную и спал там на кушетке.

26 августа я проснулся приблизительно в 5 утра. Закурил сигарету и, заглянув в соседнюю комнату, увидел, что Ева еще спит. В гостиной я видел бронзовую статуэтку высотой приблизительно 20 сантиметров и весом по крайней мере в 3 кг, которой решил ударить по голове Еву, а затем унести из квартиры все, что смогу. Я вошел в комнату и ударил все еще спящую Еву четыре или пять раз. Потом оделся и вышел в прихожую. Снял со шкафа большой чемодан и две сумки. В шкафу нашел золотые часы Евы и одел их себе на руку. Ломбардную квитанцию на женскую шубу положил себе в карман. Забрал несколько отрезов материи и пишущую машинку. По телефону из спальни вызвал такси к дому. На вокзале очень удивился, когда в камере хранения спросили мое имя. Это было неожиданно. Я испугался, что спросят удостоверение, и назвал свое настоящее имя. Затем на скамейке в парке я подделал удостоверение, переправив букву „l” на „t”, a букву „i”, округлив на „о”. Имя и адрес я оставил прежними, только исправил номер дома с десятки на шестерку. Затем продал найденные у Евы золотые часы и выкупил из ломбарда шубу. Купил билет на самолет и пошел на ипподром. Там я проиграл все деньги”.

Диагностика обстоятельств

В настоящее время со всей определенностью можно сказать, что в ближайшем будущем у нас не будет средств и методов, позволяющих проникнуть внутрь человеческого сознания.

А ведь казалось, что с помощью психологических экспериментов удастся выработать такую процедуру, которая поможет узнать, что зафиксировала память свидетеля или обвиняемого, иногда даже против их воли. В начале века появилась надежда на то, что можно производить диагностику обстоятельств преступления по показаниям обвиняемого или свидетеля. Поэтому новый метод получил звучное название — диагностика состава преступления.

Подвергавшимся испытанию лицам показывали одну картину. Просили ее запомнить. После этого называли слова по списку. Испытуемые должны были не задумываясь отвечать. Но если они слышали слово, которое имело отношение к картине, то в ответе не должно было быть и намека на какую-то связь с картиной. Таким образом искусственно создавалась ситуация, где испытуемому заведомо приходилось лгать. Тем самым проводилось исследование по выявлению способов разоблачения лжи. Когда стали задавать слова-вопросы, то испытуемый давал ответы через 1,8 секунды. Однако, когда он слышал слово, относящееся к картине, то продолжительность реакции заметно возрастала, не говоря уже о том, что ответное слово казалось неестественным.

Этот метод представлялся совершенным. Позднее подключившиеся к эксперименту исследователи легко могли определить, кто из испытуемых лиц уже видел определенную картину и кто нет, хотя последние в соответствии с полученными указаниями любой ценой стремились скрыть это.

Согласно новому методу допроса, для отрицающего вину обвиняемого составляется определенный список слов, ряд которых ассоциируется с обстоятельствами совершения преступления. Психолог с секундомером в руках через равные промежутки времени зачитывает слова. Если допрашиваемое лицо старается скрыть полученные им данные о преступлении, то необходимое для ответов время увеличивается, то есть более длительное время реакции выдает его. Его может выдать содержание ответов (например, в ответ на слово „зима” почти каждый человек даст ответ „холод”, на слово „топор” — „лес”; однако, согласно предположению, грабитель-убийца на слово „топор” даст ответ „кровь”).

Как происходит такой допрос, рассказывает Карел Чапек в своей юмористической новелле „Эксперимент профессора Роусса”. К профессору подводят некоего Суханека, который уже неделю находится под арестом и подозревается в убийстве владельца такси Йозефа Чепелки. Машина исчезнувшего Чепелки найдена в сарае Суханека, а на рулевом колесе и под сиденьем шофера обнаружены пятна крови. Арестованный все отрицал и даже на слова профессора стал отвечать только после угроз начальника полиции.

„— Улица, — продолжал профессор.

— Телеги, — нехотя отозвался Суханек.

— Надо побыстрей. Домик.

— Поле.

— Токарный станок.

— Латунь.

— Очень хорошо.

Суханек, видимо, уже ничего не имел против такой игры.

— Мамаша.

— Тетка.

— Собака.

— Будка.

— Солдат.

— Артиллерист.

Перекличка становилась все быстрее. Суханека это забавляло. Похоже на игру в карты, и о чем только не вспомнишь!

— Дорога, — бросил ему Роусс в стремительном темпе.

— Шоссе.

— Прага.

— Бероун.

— Спрятать.

— Зарыть.

— Чистка.

— Пятна.

— Тряпка.

— Мешок.

— Лопата.

— Сад.

— Яма.

— Забор.

— Труп.

Молчание.

— Труп! — настойчиво повторил профессор. — Вы зарыли его под забором. Так?

— Ничего подобного я не говорил! — воскликнул Суханек.

— Вы зарыли его под забором у себя в саду, — решительно повторил Роусс. — Вы убили Чепелку по дороге в Бероун и вытерли кровь в машине мешком. Все ясно.

— Неправда! — кричал Суханек. — Я купил такси у Чепелки. Я не позволю взять себя на пушку!..”

Труп Чепелки полиция обнаружила в саду Суханека. Вот видите, как просто! Необходимо только… чтобы обвиняемый согласился на подобный допрос; чтобы следователь хорошо знал обстоятельства преступления; чтобы допрашиваемый был преступником; чтобы он не знал ни метода, ни легких возможностей обмана; чтобы допросу не мешали случайные факторы и т. д.

Однако случайность вмешивается во многое. Следующим подопытным профессора Роусса был репортер Вашатко. Тайну репортера невозможно было раскрыть: на каждое слово он отвечал несколькими пустыми фразами, целым словесным букетом, газетными штампами. Гениальный Чапек с присущим ему юмором показал, чего стоит этот допрос. Диагностика обстоятельств преступления не смогла укорениться в следственной практике.

С тех пор диагностика состава преступления, или, как ее называют психологи, исследование словесного рефлекса, всегда с успехом проводится в лабораторных условиях, но терпит крах в комнате для допросов.

Аппарату тоже не под силу

Конструкторы „детекторов лжи” по сути дела попытались развить метод диагностики состава преступления. Ведь если чья-либо естественная реакция на критические слова задерживается, то увеличивается не только время реакции, но и происходят также другие явления: изменяется кровяное давление, частота и глубина дыхания, тонус мышц и даже электропроводимость кожи.

Лицам, подвергающимся допросам с помощью „детектора лжи”, точно так же задаются вопросы, как и при диагностике состава преступления, только при этом с помощью приборов регистрируются физиологические изменения их организма, происходящие во время допроса.

…В помещение не проникал ни внешний шум, ни свет. Тот, кто вошел сюда, мог бы подумать, что находится в какой-либо операционной, оборудованной по последнему слову техники. Бледная палитра стен сливается с мягким тоном пола и потолка и абсолютно не отражает звуков. Посреди комнаты стоит один-единственный большой стул, точно такой же, как в очень дорогих зубоврачебных поликлиниках. Рядом — стол оператора, похожий на диспетчерский пульт крупных предприятий-автоматов. У стола оператора сидит „всезнающий” человек: оператор „детектора лжи”. Перед ним — бесчисленное количество кнопок, тумблеров, крутятся кино- и магнитофонная пленки, самописцы самых разнообразных приборов наносят на бесконечные ленты миллиметровой бумаги на катушках непонятные кривые замысловатых графиков. Человек, которого допрашивают, сидит привязанным к стулу. На груди у него широкая резиновая трубка, с помощью которой прибор регистрирует малейшие изменения дыхания. К руке пристегнуто приспособление для измерения давления, машина регистрирует малейшие изменения. На ногах измеряют тонус мышц, к груди также прикреплен прибор, на руке чувствительнейшие приборы регистрируют изменения электропроводимости кожи. Если бы мы не знали, что это идет допрос преступника, то можно было бы подумать, что происходит какой-то важный космический эксперимент.

Оператор „детектора лжи” уже точно информирован о деле. Знает, что преступника обвиняют в краже меховой шубы. Сначала он задает общие вопросы, затем спрашивает, подвергался ли он подобному исследованию, верит ли в „детектор лжи”.

— Я здесь впервые и не очень могу поверить в то, что машина может заглянуть в мои мысли.

— Нет? Так давайте попробуем! Загадайте число от 1 до 10. Готово?

— Да.

— Теперь я по очереди буду называть числа, но вы не вы давайте то, которое задумали, попробуйте солгать, обмануть машину. Когда мы дойдем до загаданного вами числа, то тоже отвечайте „нет”. Поняли?

— Да.

— Единица?

— Нет.

— Два?

— Нет.

Так шло до десяти. После окончания оператор решительным голосом заявляет: „Вы загадали девятку, машина точно знает!

— Откуда?

— Не пытайтесь обмануть, машина знает вас. Хотите дать показания? Ваше искреннее признание сейчас бы еще ценилось высоко, но если машина покажет, что вы лжете, то я не поверю ни одному вашему слову.

— Хочу сделать признание.

Большой процент подвергнутых испытанию лиц признается в совершении преступления еще до того, как его посадят на этот „электрический стул”. Очень многие уже после первых проб видят, что лгать нет смысла.

Но действительно ли невозможно обмануть „детектор лжи”?

Имел место случай, когда преступник изнасиловал, а затем убил девочку. При испытании на детекторе он не смог скрыть число, которое загадал, и стрелки чуть не выскочили из приборов — так резко реагировал он на вопросы. Однако тот же человек не проявил никаких признаков беспокойства или волнения, когда надо было отвечать на вопросы, связанные с обстоятельствами преступления. А позднее было доказано, что он — преступник, и суд осудил его, однако „детектор лжи” не показал этого.

„Детектор лжи” анализирует не ложь, а просто измеряет эмоциональные реакции. Необходимость лгать сопровождается определенным эмоциональным состоянием. А если так, то почему бы не использовать „детектор лжи” более широко? Почему даже в Соединенных Штатах суды затягивают решение вопроса о признании результатов показаний „детекторов лжи” в качестве доказательств? Почему они не могут пустить корни в европейском правосудии? Ниже мы укажем только на некоторые из многих трудностей этой проблемы.

Вероятно, наиболее важным является то, что подвергнуть испытаниям на „детекторе лжи” можно только такого человека, который дает на это согласие. Для испытания необходимо полное спокойствие, но навязать это спокойствие кому-либо, например с помощью привязывания человека к стулу, невозможно.

Выяснилось также и то, что целый ряд болезней изменяет данные „детектора лжи”. Например, высокое давление, болезни сердца, дыхательная недостаточность, не говоря уже о психической неполноценности. Есть такие преступники, которые — особенно среди „профессионалов” и рецидивистов — не боятся разоблачения. Они могут подготовиться к допросу, и в этом случае серьезным преимуществом для них может являться то, что они могут подкрепить свои ложные показания заключением „детектора лжи”, создающим видимость объективных данных.

Составной портрет

Мы, естественно, также используем при допросах технические средства. Современные магнитофоны фиксируют важнейшие показания, на кинопленку снимают осмотр места происшествия, а один из самых „умных” наших приборов оказывает помощь в „фотографировании” лиц, описанных в показаниях свидетелей, и розыске неизвестных преступников. На языке специалистов он называется полипроектором. В сущности, он состоит из четырех объединенных проекторов. Свидетель из альбома находит лоб, соответствующий лицу виденного им человека, волосы, глаза, нос, рот и подбородок. Проецируя их вместе на экран, мы получаем портрет, на который затем проецируются усы, очки и шляпа. Вся операция повторяется до тех пор, пока полученный портрет не будет похож, по мнению свидетеля, на разыскиваемое лицо. Если имеется несколько свидетелей, то их наблюдения взаимно дополняются. С помощью созданного таким образом портрета изготовляется фотография. Ее раздают сотрудникам милиции, она публикуется в газетах и по телевидению.

С Брукне Ласло Эдьед выпил не так уж много, так как уже обошел к моменту знакомства с ней все корчмы и пивные заведения на улице Барошш, проспектах Арпаде и Фоти. Алкоголь очень скоро „подогрел” их настолько, что после нескольких совместно выпитых бокалов фреча они направились подальше от глаз людей в ближайшую рощу.

Однако некоторое время спустя из-за кустов вышла только одна женщина. Труп мужчины был обнаружен на следующий день. Недалеко от него на земле лежал белый женский пиджак из искусственной кожи. Чуть дальше, метрах в двадцати, в небольшом, заросшем камышом болотце была обнаружена запачканная кровью тяжелая бутылка — ею и был убит мужчина.

Найти владелицу пиджака из искусственной кожи было не трудно. Несколько свидетелей опознали пиджак, видели его владелицу — Брукне вместе с Ласло Эдьедом в увеселительных заведениях и в роще, и у женщины даже нашли часы Эдьеда.

Особых неожиданностей от допроса не ждали. Сначала все шло, как и предполагалось. Брукне призналась, что 9 октября во второй половине дня она познакомилась с Эдьедом, вместе они развлекались, пошли в рощицу (показала место, где они продолжили пьянку; оно соответствовало месту обнаружения трупа), опознала свой пиджак из искусственной кожи, признала, что найденные у нее часы она сняла с руки Эдьеда, только не призналась в совершении убийства.

Ее признание показалось неправдоподобным и поставило в затруднение многих опытных следователей.

Согласно показанию Брукне, некоторое время спустя после того как они расположились, появился неизвестный мужчина и ударил Эдьеда бутылкой по голове. Он не предполагал, что удар окажется смертельным, и обыскал карманы, как он думал, находившегося в бессознательном состоянии человека. Снял он и его часы. После этого Брукне продолжила развлечение с неизвестным, но не спросила имя нового партнера.

Слишком уж неправдоподобный рассказ оказался правдой. Против неизвестного мужчины накапливалось все большее количество данных, и на основании этих свидетельских показаний был составлен его портрет.

Однако казалось, что преступник чувствовал себя в безопасности. Спустя неделю на тихой предместной улице он напал на женщину. Но женщина не потеряла присутствия духа и позвала на помощь. Вступились прохожие и позвали милиционера, затем последовало задержание.

Составной портрет удался настолько, что даже задержавший преступника милиционер записал в рапорте: „Черты лица задержанного и доставленного мною в отделение Ференца Белы Алхази и портрета, сделанного на основании описания очевидцами преступника, который совершил убийство 9 октября, очень схожи…”

На первом допросе нападавший пытался вести себя очень спокойно. Он думал, что за попытку изнасилования немного получит. Однако он не мог скрыть нервозность, когда стали интересоваться подробностями совершенного неделей раньше убийства в Уйпеште.

Вопросы следователя настолько были неожиданными, что он даже и не пытался запираться. Действительно, он не знал ни Эдьеда, ни Брукне. Во время прогулки он обратил на них внимание, но не взял с убитого никаких ценностей, только хотел отбить женщину. Дальнейшие доказательства подтвердили вину Алхази.

„Сыворотка правды” тоже не годится

— Когда бабушка не смотрела в эту сторону, я положил деньги в карман.

— Скажи, что сначала она разрешила их взять.

— Я подглядывал за воспитательницей, когда она раздевалась.

— А ты говори, что когда заметил, что воспитательница не одета, то сразу отвернулся и не смотрел в ее сторону.

— В моей жизни не было никакого такого события, которого я мог бы стыдиться.

— Как же, не было! Ты только подумай!

— Однажды в табеле я подделал подпись своего отца.

Этот странный разговор происходил между авторитетным лондонским профессором-врачом и его учениками во время одного эксперимента, которому затем было посвящено специальное заседание общества судмедэкспертов. Профессор опытным путем исследовал, какое воздействие оказывает на испытуемых „сыворотка правды”. С помощью восьми студентов он воспроизводил то или иное событие, которого они должны были стыдиться, и для каждого нашел какое-нибудь объяснение.

После этого студентам были сделаны инъекции „сыворотки правды”. Было поставлено условие, что если речь снова зайдет о тех некрасивых поступках, которые они совершили в детстве, то они должны придерживаться заранее заученного объяснения. Трое придерживались условия и в одурманенном состоянии повторяли это объяснение. В своем давнем некрасивом проступке очень скоро сознались двое, еще двое признались частично, смешивали действительно имевшие место события с вымыслом. Один явно фантазировал.

„Интересно, — заметил профессор, — что двое студентов, которые под наркотическим испытанием сразу же признались, до него быстро и безо всякого стыда рассказали о таких моментах, которые другие обычно скрывают. Те, из которых труднее было „вытянуть” подобные моменты, и под воздействием наркотиков не потеряли своей способности к сопротивлению. Если я давал большую дозу, то они засыпали, а если маленькую дозу — то последовательно врали”.

Еще в большей степени такая ситуация может иметь место и у преступника, который старается отрицать не просто некрасивый поступок детства, а какое-либо тяжкое преступление и который получает объяснение не извне, от профессора, а выдумывает его сам для того, чтобы ввести в заблуждение следственные органы.

О „сыворотке правды” мы часто читаем в газетах. В действительности это не сыворотка, а наркотик.

Это средство было известно более двух тысяч лет тому назад. Для того чтобы развязать язык допрашиваемому лицу, в Китае применялся гашиш, у ацтеков — сок одного из видов кактуса. Путешественники, побывавшие на Мадагаскаре, уже давно описали, что обвиняемые — для доказательства своей правоты — должны были выпить сок какого-то дерева и разбирательство виновности зависело от вызванного соком действия. В предшествовавшие эпохи для этой цели больше всего использовали алкоголь. Один американский профессор писал, что в принципе нет разницы между тем, когда кого-то спаивают в баре, так как интересуются его болтовней, и тем, когда на белоснежной больничной койке врач делает инъекцию в вену.

Алкоголь развязывает язык, однако обычно люди в состоянии опьянения болтают о пустяках, фантазируют.

Во время первой мировой войны было замечено очень много таких случаев, когда после операции раненые солдаты, проснувшись после наркоза, обычно становились разговорчивыми, а иногда и выбалтывали секреты. Некоторые разведывательные органы империалистических государств применяли этот „метод” при допросах. Позднее то же самое явление отмечалось и при применении отдельных препаратов, которые давались для уменьшения или прекращения болей при родах.

Как происходит допрос с применением „сыворотки правды”? Приведем цитату из статьи одного исследователя, который является ярым приверженцем этого метода.

„В начале действия введенной инъекции испытуемому показывают какой-либо общеизвестный предмет, например часы или ключ, и просят запомнить, что ему показали. После этого, спустя определенные промежутки времени, у него спрашивают, помнит ли он об этом. Вначале он отвечает без промедления. По мере того как усиливается действие наркотика, он впадает в такое состояние, когда у него в памяти уже нет четкого представления о показанном предмете. В это время на испытуемом можно заметить и прочие признаки действия наркотика. А именно: общая неспособность к ориентации — он в значительной степени теряет способность определять расстояние и тянется к таким предметам, которые он не может достать. У него наблюдаются слабые галлюцинации, он начинает сгонять с одежды воображаемых мух, хватает воздух”. По мнению профессора, это именно тот момент, когда наступает время допроса.

Достоверность показаний человека, сгоняющего воображаемых мух и хватающего воздух, не требует особых комментариев.

„Сыворотка правды” дает возможность фальсифицировать доказательства, заниматься произволом и устраивать провокации. Она была осуждена Организацией Объединенных Наций, осуждается органами правосудия и следственными органами социалистических стран, ее применение противоречит принципам человеческого достоинства. Таким образом, даже самой мысли о ее применении нет места в социалистическом правосудии.

Тот, кто признается

Нет пыток, нельзя применять „детектор лжи”, делать инъекции „сыворотки правды” — так каким же образом можно получить откровенное признание? Действительно, каким образом получается — задают часто вопрос, — что преступник сам делает признание в ущерб себе, когда его не принуждают к этому никакими средствами.

…Холодная, снежная зимняя ночь. Оперативная группа по осмотру места происшествия работала на месте взлома. Осмотр затянулся надолго. Следователи уже заканчивали работу, когда возле них, взвизгнув тормозами, остановилась машина.

— В свете фар я видел мелькнувшего мальчугана, — сказал водитель.

— Здесь, на пустынной трассе?

Но водитель уже выскочил из машины и направился прямо к кустам возле дороги. Оперативники последовали за ним. Спустя несколько минут в теплой машине дрожал больной, дряхлый горбун. Из глаз его катились слезы, он задыхался от плача. Позднее, когда он смог говорить, он тихо повторял:

— Убил, я убил.

— Кого?

— Ну, кого вы ищите, в госхозе.

Следователь отдал необходимые распоряжения, так как неподалеку действительно находился госхоз. Однако там никто не знал, что доярка Эржебет Келе лежит в своей комнате мертвой. Несчастный горбун долгие годы ухаживал за ней. Красивая, сильная, здоровая женщина, однако, только обманывала его и забирала все деньги. А в этот день объявила ему, что выходит замуж. Тогда калеку обуяла ярость и он задушил девушку. Потом без пальто выбежал на дорогу. Он сам не знал, куда бежит. И только когда он увидел милицейскую машину, до него дошло, что он совершил. Горбун спрятался среди кустов. А когда его оттуда вытащили, то был убежден, что приехали за ним, и во всем признался.

Признание предшествовало обнаружению убийства. Это, однако, редкий случай. Преступники, совершившие тяжкие преступления, упорно запираются.

„Под тяжестью улик”

„Под тяжестью улик он признался в совершении преступления” — читаем мы в сообщениях на уголовные темы. Подозреваемый в большинстве случаев признается в совершении преступления „под тяжестью улик” только тогда, когда видит, что его искреннее признание будет считаться смягчающим вину обстоятельством.

Так было и в случае с неоднократно судимым вором-взломщиком Аладаром Санто. Его поймали в ночь с 19 на 20 марта 1975 года, когда он с соучастником — Шандором Хунором — нес украденные из разбитой витрины магазина магнитофоны.

— Мы возвращаемся с вечеринки, товарищ участковый, — заплетающимся языком говорил Санто, изображая подвыпившего человека, — а сейчас несем магнитофоны домой, мы обеспечивали музыку.

На следующий день на допросе сказка звучала уже по-другому.

— Вместе с моим другом Шандором Хунором мы были в кино на вечернем сеансе, — давал показания опытный преступник. После этого мы немного выпили, а затем пошли прогуляться. На Музейном кольце нас окликнули два молодых человека и предложили магнитофоны и радиоприемник. Они просили за все 3000 форинтов, но у нас было только 1000. Но они согласились и на это. От соблазна нельзя было удержаться! Я знаю, что совершил скупку краденого, но я дам точное описание продавцов. Прошу отпустить меня на свободу. Я подам жалобу в отношении постановления о предварительном аресте. Если вы меня сейчас не освободите, то больше и не спрашивайте меня об этих магнитофонах, с сегодняшнего дня я желаю говорить только о женщинах и футболе.

В последующие дни, однако, речь шла не о футболе, а скорее о женщинах.

Первым признался Шандор Хунор. Он подробно рассказал, как они запланировали ограбить витрину на улице Барошш и как сделали это. Хунор утверждал, что сам принимал участие только в этом преступлении, но Санто вместе с женщиной по имени Маргит ограбил уже много витрин.

Данные подтвердили, что с 7 октября 1974 года, после того как Санто отбыл предыдущее наказание, увеличилось количество ограбления витрин в 5, 6, 7 и 8 районах. Но кто такая Маргит?

Спустя некоторое время описание ее примет лежало на столе следователя. Тут помог случай. Когда стали поднимать досье по делам о кражах, то обнаружили рапорт одного постового милиционера, который обратил внимание на целующуюся парочку влюбленных. Вначале он прошел мимо, но через несколько минут что-то заставило его обернуться. Мужчина уже отстранился от партнерши и пытался что-то вынуть из стоящей на обочине машины. Когда он увидел вновь приближающегося милиционера, то вместе с девушкой бросился бежать. Преступники скрылись, но описание их внешности лежало среди бумаг. Описание внешности мужчины совпадало с портретом Санто. Было высказано предположение, что „партнершей” могла быть Маргит.

Далее расследование шло крохотными шажками и порою заходило в тупик.

И вдруг — вновь интересные данные. Выяснилось, что Санто уже восемь раз снимал номер в одной из будапештских гостиниц. Одновременно с ним соседний номер занимала некая Маргит Фараго. Описания внешности девушки, скрывшейся с Санто от милиционера, и Маргит Фараго совпадали. Когда стали собирать данные о Фараго, выяснилось, что в последнее время она продавала слишком большое количество вещей, и причем это происходило на следующий день после ограбления. Маргитка, как ее звали знакомые, на удивление всегда могла предложить по дешевой цене вещи, схожие с теми, что были похищены из витрин.

Этих данных уже было достаточно для допроса девушки. Однако опытный преступник, видимо, научил ее, как отвечать. Она все отрицала. Да, действительно, они с Санто были в хороших отношениях, но ни о каких преступлениях она понятия не имеет. По просьбе Санто она продавала много чего, но у нее и мысли не возникало, что эти вещи добыты преступным путем. Когда Санто просил продать их, то объяснял, что редко бывает у себя дома и покупателям легче обратиться к ней.

Семь женщин приблизительно одного возраста стояли в кабинете следователя. Милиционер, рапортовавший о „влюбленных”, сразу же опознал „симпатичную партнершу”.

Сопротивление Маргит Фараго было сломлено. Она призналась. Да, с Санто они совершили восемь ограблений. Она обычно подстраховывала и занималась сбытом краденого.

Многие подробности ее показаний совпадали с данными протоколов осмотра мест происшествия. Фараго также показала, что до нее Санто разыгрывал роль влюбленного с другой женщиной.

Ни протоколы допроса Шандора Хунора и Маргит Фараго, ни собранные многочисленные улики не убедили Санто в том, что лучше сознаться в совершении преступлений. Но совершенно неожиданно на него повлияло известие о том, что Маргит Фараго беременна и что он является, по словам Маргит, отцом будущего ребенка.

Закоренелого преступника как будто подменили. Он сам попросился на допрос и впал в другую крайность. Всю вину он хотел взять на себя, чтобы спасти Маргит и чтобы ребенок родился не в тюрьме.

Но Санто уже не мог переродиться. В своих показаниях он рассказывал только о тех преступлениях, о которых могла знать Маргит Фараго. В других преступлениях Санто призналась его бывшая приятельница — Эдит Паль, ранее имевшая судимость. Уже на первом допросе она показала, что вместе с Санто они совершили четыре кражи.

После предъявления ее показаний Санто понял, что проиграл. Прокуратура предъявила ему обвинение в совершении 12 краж со взломом, в результате которых было похищено товаров на сумму 45 028 форинтов.

Признание обвиняемого очень долгое время считали царицей доказательств. Теперь наш уголовно-процессуальный кодекс подчеркивает, что признание само по себе не является достаточным доказательством. А достижения криминалистики позволяют реконструировать обстоятельства совершения преступления и выявлять преступника, не ожидая его признания. Искреннее признание является одновременно средством защиты обвиняемого. Это суд оценивает как первый шаг к исправлению и, естественно, учитывает при вынесении наказания.

В сентябре 1975 года сирены пожарных машин, скорой помощи и оперативных машин милиции нарушили тишину одной из маленьких улочек 19 района. Из горящего дома вынесли двух человек — мужчину в тяжелом, опасном для жизни состоянии и молодую женщину, которой уже никто не мог помочь.

…Секереш был тихим, работящим человеком, жил для себя, всегда копался в саду у дома. Его женой была веселая, непосредственная молодая женщина, хороший работник, общественная активистка. Ее коллеги говорили о ней просто: „Марику все любили”. Это — человек полон жизни, всегда в хорошем настроении, в общем, не могущий совершить самоубийства.

Но Марию не удовлетворяла совместная жизнь с Секерешем. Они развелись, более того — каждый из них нашел нового спутника жизни. Оставалась только одна неурегулированная проблема — они хотели продать свой общий дом. Однажды Мария Тамаш пришла на старую квартиру, чтобы переговорить с одним покупателем. Многие видели ее в тот день, однако когда покупатель пришел, то никто вначале не отозвался. Наконец к ограде вышел Секереш и заявил покупателю, что объявление устарело и дом уже продан.

Секереш полагал, что никто не узнает о том, что происходило в доме в эти минуты. Позднее, на допросе, он показал, что, когда они встретились, между ними якобы вновь вспыхнула любовь и они решили вместе покончить жизнь самоубийством.

Факты, однако, говорили о другом. В квартире повсюду был разлит бензин, возгорание которого явилось причиной пожара. Мария Тамаш умерла от ожогов, покрывших почти все ее тело. Находившийся в дыхательных путях пепел и содержание окиси углерода в крови показали, что, когда возник пожар, она еще была жива. Далее, следы свидетельствовали о том, что она даже не пошевельнулась, когда рядом бушевал огонь. Очевидно, несчастная женщина была без сознания в момент поджога квартиры.

Пролился свет и на некоторые другие странные обстоятельства. Совместное прощальное письмо написал Секереш. Снятые якобы в любовном пылу одежда и драгоценности в действительности были сорваны с молодой женщины. Цепочка Марии в результате этого порвалась, а кольцо деформировалось. По рассказу Секереша, Мария опустошила и свой кошелек. Ценности и вещи были уложены в такое место, где не могли стать добычей огня. Однако тайник в эту трагическую минуту был выбран так осмотрительно, что даже опытные следователи с трудом разыскали его во время обыска. Кошелек Марии на первый взгляд был пустым, но в потайном кармашке оказалось два банкнота по пятьсот форинтов. Несомненно, что она отдала бы и их, если бы сама вынимала деньги из кошелька.

Секереш облил обнаженную, находящуюся без сознания жертву и часть мебели бензином, а затем поджег ковер. Однако он не лег рядом с любимой женщиной, чтобы умереть вместе с ней, как они якобы планировали, а вышел в прихожую, нанес рану себе на шее, разбил стекло двери прихожей и упал без сознания. Однако он переусердствовал. Ранение оказалось чересчур „удачным”, он перерезал вену на левой стороне шеи и едва не истек кровью.

Чем дальше велось следствие по этому делу, тем больше накапливалось улик и более очевидным становилось, что Мария Тамаш не была самоубийцей! В ее смерти мог быть виновен только Секереш.

Это подтверждалось заключением экспертов, характером личных отношений Секереша и Марии Тамаш, обстановкой места происшествия, показаниями свидетелей. Только Секереш все отрицал. Однако суд поверил не ему, а доказательствам и признал Лайоша Секереша виновным в совершении убийства особо жестоким способом.

Еще тяжелее оказались травмы Мистислава Богомола, который в начале 1976 года сбросил с 8-го этажа свою невесту Эрику Санто, а затем прыгнул за ней сам. Обстоятельства происшествия и здесь не подтверждали намерения молодой симпатичной девушки стать самоубийцей. Когда после вечеринки с друзьями они остались одни, то несчастная девушка уже предчувствовала, что случится беда. Она знала, что ее жених теряет тормоза, если впадает в ярость. Так и случилось. Мистислав начал дебоширить. Испуганная Эрика сначала умоляла его успокоиться, плакала, кричала и звала на помощь соседей. Не решившись войти в квартиру, те позвонили в милицию. А в это время потерявший человеческий облик Богомол, схватив девушку за волосы, потащил ее на балкон. Сначала он душил ее, а затем, подняв над перилами, сбросил с высоты 22,5 метра на улицу. Вслед за ней спрыгнул сам. Девушка скончалась, а мужчину удалось спасти.

„Эрика выбросилась из-за боязни, что приедет милиция и накажет ее, если застанет с иностранцем, М. Богомолом”. По-разному рассказывал о случившемся Богомол в милиции и на суде, но эта версия всегда присутствовала в его показаниях.

Как же могла бояться Эрика милиции, когда она обеими руками хваталась за ручку двери прихожей и молила о помощи. Как можно говорить, что она хотела умереть!

Девушка разбилась об асфальт, но эксперты, несмотря на ужасные ранения, смогли обнаружить синяки у нее на шее и установить, что они возникли незадолго до смерти и являются следами удушения. Физики точно рассчитали, что на то место, куда упало тело, оно не могло попасть в том случае, если Эрика выбросилась сама. Тело могло упасть туда лишь при условии, что его подняли над перилами и сбросили вниз. Богомол именно потому и остался в живых, что перепрыгнул через перила и упал не на асфальт тротуара, а на крышу стоявшей рядом легковой автомашины.

Улики и здесь рассказали нечто другое, чем отрицавший свою вину обвиняемый, и к тому же рассказали больше и гораздо убедительнее.

Из сказанного отнюдь не следует, что к обезьяньей тактике „ничего не вижу, не слышу, не говорю”, которую отнюдь нельзя назвать успешной, или к тактике страуса — прятать голову в песок, уходить от улик — прибегают только те преступники, которым уже все равно, либо те, кто не может осознать значимость улик.

Например, Янош Варна, юрист, разработал хитроумный план получения суммы свыше 30 тысяч форинтов через свою адвокатскую контору, которую он должен был получить в кассе якобы для одного клиента. Для отработки этого плана нужно было обладать способностями отличного шахматиста. Но даже он, юридически грамотный человек, допустил неизбежный промах. Выяснилось, что все документы представляют собой простую подделку и что клиент, от имени которого он выступал и на которого было выдано фальшивое свидетельство о смерти в 1974 году, был в живых даже в 1977 году, в момент судебного заседания. Варна не смог представить более приемлемого объяснения, чем то, что подлинные документы утеряны — чего еще никогда не случалось в этой адвокатской конторе, — и вместо них он подготовил фальшивые для возможного дисциплинарного разбирательства.

Хорошо было бы, если бы подозрение падало только на преступника. Однако случается, что очевидные улики свидетельствуют против невиновного человека. Поэтому естественно, что не каждый признается в том, в чем его подозревают. Если он виновен, то против него свидетельствуют улики, если нет, то они защищают его.