По ту сторону Тьмы. Между Здесь и Там... (СИ)

Эпилог

По всем законам не одной лишь классики жанра он должен был бы сейчас сидеть в кабинете у коллеги, на консультации или настоящем приёме. А может и в каком-нибудь более конкретном месте с решётками на окнах, например. Потому что то, что с ним успело произойти за последнюю неделю, всё чему он стал прямым свидетелем, а в некоторых случаях и непосредственным соучастником, — всё это подводило жирную черту только под одним единственным разумным выводом. Он определённо спятил. И должен был сейчас разделять одну палату на четверых с Кеннетом Вудардом в собственной клинике.

И то, что все последние дни он упрямо сопротивлялся всем имевшимся на его руках фактам — не имело ровным счётом никакого смягчающего для него обстоятельства. Ведь сейчас-то он уверовал! Сейчас он был убеждён, как никогда, в полученных им выводах и даже в самых нелепых для себя предположениях.

И нет. Он не псих. Психи себя так не ведут и не осторожничают до такой степени, применяя при беседе с тем же доктором Соулсби откровенную ложь:

«Простите, но… я не могу этого сделать. Я пока не готов. Да, я знаю, как это выглядит со стороны, и прекрасно понимаю, что это напрасная трата моих денег и ваших профессиональных обязанностей. Но я действительно пока ещё не готов к столь тяжёлому для себя шагу. Видимо, мне требуется куда больше времени, чем думалось изначально. И, да, это факт. Я не готов так быстро смириться. Просто не готов…»

К тому же, он был уверен и в другом своём стопроцентном убеждении — и доктору Соулсби, и самой администрации госпиталя, в котором находилась Мия, плевать на все душевные мучения Хардинга. Потому что он исправно оплачивал все медицинские счета и мог теперь кормить практически всё их неврологическое отделение месяцами. И если будет надо, они с радостью поддержат его решение, участливо поджимая губы и понимающе качая головой. В этом плане Ник совершенно ни о чём не переживал, особенно, когда знаешь, что нужно сказать и как это преподнести нужным слушателям.

И, честно говоря, ему сейчас на всё это было откровенно наплевать. Даже на то, как именно он выглядел со стороны — как безутешный муж и почти уже вдовец, или как одержимый психопат. Пока он платит такие бешеные бабки за содержание трупа своей жены в идеальном состоянии — это он заказывает музыку и говорит остальным, что надо делать. Таковы законы их современного и насквозь прогнившего грёбаного общества. И не он их придумал.

А вот какая конкретная причина на самом деле побудила его пойти на данный шаг — это уж точно никого не касается. И знать о ней кому-то ещё не обязательно. Кажется, он и сам до конца не верил в то, что делал и что собирался сделать. Ведь, если так подумать, он даже никаких законов при этом не нарушал. И покажи он сейчас профессиональной комиссии Кеннета Вударда, все её участники, все до единого признают, что Кен псих. Полный псих. И он должен сейчас проходить именно принудительное, а не добровольное лечение, так как крайне опасен для окружающих его людей и себя самого включительно. Так что… Ничего противозаконного Николас не совершал. А в данные минуты так и подавно.

Тем более, когда вышагивал по длинному и стерильно чистому коридору неврологического отделения в стационарном крыле госпиталя и прокручивал в своей голове все минувшие за последнюю неделю в его жизни события. Когда сопоставлял, сверял и в который уже раз раскладывал по своим местам по полочкам накопившиеся за эти дни факты, убеждаясь уже в стотысячный раз в том, что это не безумие. Даже если оно и выглядело со стороны таковым. Грёбаным и вывернутым наизнанку безумием.

Уж он-то точно не мог сойти с ума. Да и Кен, когда рассказывал весь тот бред про Остиум и Хантера, совершенно не выглядел безумным. Уж Ник прекрасно мог отличить настоящего безумца от просто шокированного очевидца, которому пришлось волей-неволей стать свидетелем воистину запредельного сумасшествия. Это две совершенно огромные разницы.

Вопрос сейчас немного в другом. Поверил ли ему Хардинг? И насколько поверил? На все сто процентов или же в разы меньше?

Увы, но точного ответа на данный вопрос, Ник не знал. ПОКА не знал. И, видимо, только поэтому никуда и не торопился, продолжая с дотошной скрупулёзностью взвешивать все за и против. И, само собой, ни в чём не выдавая себя со стороны.

Тем более, он ведь имел все законные права и основания посещать оплачиваемую им вип-палату, в которой находилась его полумёртвая супруга? Тогда какие ещё могут у кого-то возникать на его счёт прочие неуместные вопросы?

Правда, ещё пару дней назад у него не хватало духу туда прийти. Зато сейчас… Сейчас всё вдруг изменилось и выглядело совершенно иначе. Иначе во всех имеющихся смыслах и ракурсах.

Хотя, когда он вошёл в эту треклятую палату и увидел ничуть не изменившуюся за последнюю неделю картинку (если не считать другого временного отрезка дня и естественного в помещении освещения), полученные здесь ранее триггеры всё же дали о себе знать. Дыхание всё-таки перехватило, и сердцебиение ускорилось, как и нервный озноб прошёлся зубьями невидимой вилки по неровной поверхности его остекленевшего сознания и частично оцепеневшей сущности.

Может как раз поэтому он и не стал подходить к массивной койке в центре комнаты в самую первую очередь. Может потому и направился к дверям смежной уборной, чтобы провести один из древнейших обрядов самоидентификации. И не только её. Ведь при свете дня всё и всегда выглядит иначе. При свете дня отступают абсолютно любые тени, в том числе и нефизические. Недаром день и ночь считаются противоположными друг другу мирами, буквально параллельными и воспринимающимися совсем по-другому во всех имеющихся смыслах.

Видимо, для этого Хардинг сюда и пришёл. Чтобы самому рассмотреть место преступления или же… Увидеть то, что не удалось увидеть следователям и остальным отметившимся здесь свидетелям.

Он снова заставил себя войти в ту уборную. Даже включил в ней свет и… даже закрыл за собой дверь, постояв какое-то время перед узким и до блеска вычищенным пространством, прислушиваясь к своему внутреннему состоянию. И вглядываясь… Внимательно вглядываясь в стены, плитку, в дальнюю душевую кабинку… Будто и вправду надеясь, что в какой-то из этих моментов они дадут трещину, а из вмонтированного над раковиной зеркала, истерично хохоча, высунется голова Хантера с раскрашенной красной помадой физиономией.

Но ничего такого не случилось. Уборная молча сносила вторжение инородного тела в лице Николаса Хардинга и ничему тому не предъявляла.

Ник снова повернулся лицом к выходу. Взялся за дверную ручку, не сумев не подметить того факта, что его пальцы при этом нервно подрагивали. И дыхание его снова начало сбиваться.

Он понял, что вслушивается. Напряжённо вслушивается в окружающую его больничную «тишину», словно пытается расслышать среди характерных для неё звуков что-то ещё. Или же, ещё того хуже. Почувствовать… Соприкоснуться с той тенью побывавшей здесь неделю назад сущности Хантера, одновременно вспоминая те моменты, в которых принимал своё непосредственное, пусть и ментальное, но всё равно прямое участие.

Может оттого его так и потряхивало сейчас? Может потому он боялся… Боялся открыть дверь и увидеть за ней нечто иное?

И всё же дверь он открыл. Несколько, даже резковато. В какой-то степени после этого с облегчением выдохнув.

«Ты и вправду надеялся попасть на Ту сторону без нужного ключа? Ну, ты и поц, Хардинг.»

Едва ли он на что-то надеялся. Потому что просто проверял. Хотя облегчение всё равно было ложным. Особенно после того, как его взгляд наткнулся на неподвижное мёртвое лицо Мии, из перекошенного рта которого торчала трубка от ИВЛ.

По-хорошему, ему надо было просто отсюда уйти. Почти сразу же. Но вместо этого, он неспешно вышел в палату, так же с ложным спокойствием закрыл за собой дверь туалета. Потом прошёл к тому углу палаты, где стояло уже другой стул-кресло, подхватив его за спинку одной рукой и перенёся поближе к койке.

Как долго он собирался здесь оставаться и что при этом делать? А это, разве, должно было сейчас кого-то волновать? Да хоть до самой ночи и всю последующую ночь включительно. Если, конечно, он будет испытывать в этом острую необходимость.

Пока он усаживался в кресло, принимая удобное для себя у массивной кровати положение, его взгляд не сходил с лица неподвижного трупа Мии. И едва ли надеясь, что за это время он сумеет заметить на нём хоть какое-то даже конвульсивное изменение. Просто он уже давно его не видел в режиме реального времени, прекрасно понимая, что успел за эти дни значительно отвыкнуть от того, как оно выглядело и раньше, и сейчас. Правда, вспомнил все дотошно изученные им ранее черты и детали до последней родинки и реснички, подмечая какие-то новые для себя нюансы.

Большинство синяков на её лице уже изменили свой изначальный пугающий цвет и заметно уменьшились. Отёки от небольших неглубоких ран и шишек тоже сошли на нет. Мия вновь стала похожа на себя прежнюю, хотя… и не совсем. Она ни на что не реагировала. Как и неделю назад. Как и в тот последний раз, когда он её здесь навещал и смотрел на неё. Как смотрит сейчас. Разве что теперь он испытывал совершенно иные эмоции. И он специально сел к ней так близко. И не только для того, чтобы любоваться её совершенной красотой мёртвой красавицы.

Ник протянул к голове Мии правую руку, левую положив на её предплечье у сгиба локтя. Накрыл ладонью её холодный лоб и чуть ли не всю макушку, осторожно зашевелив пальцами, когда принялся неосознанно перебирать её мягкие и заметно засалившиеся волосы.

Забавно, что её тело продолжало жить своей привычной жизнью, даже не догадываясь о том факте, что оно уже было мертво.

— Сомневаюсь, что ты можешь услышать меня Там… — он наконец-то набрался сил и смелости разомкнуть губы и заговорить. Поскольку что-то ему подсказывало, что по-другому она бы всё равно его не услышала. А так… Так у него имелся хоть какой-то шанс. Пусть и самый идиотский, но шанс.

— Но чем чёрт не шутит. Я также знаю, что ты сделала это сознательно. Сбежала от меня… Сумела сбежать от меня туда, где, возможно, даже не помнишь о моём существовании. И в какой-то степени у тебя это получилось…

Он замолчал. Вернее, сделал вынужденную паузу, потому что ему действительно было очень тяжело всё это говорить, как и подбирать нужные слова. Но что-то заставляло его это делать. Он не понимал, что, но чётко осознавал, что это нужно сделать. Хотя бы для себя.

— Что бы ты там себе сейчас не думала, Мия… Какие бы не строила дальнейшие планы без моего в них участия… Просто знай… Я тебя не отпускал. И не разрешал от себя уходить… Ты принадлежала мне и принадлежишь до сих, как… Как твой труп, который ещё продолжает дышать только благодаря моему на то решению и моим деньгам. И я обязательно… Слышишь?.. Я обязательно тебя верну. Я вытащу тебя даже с того света… что бы мне это не стоило, и до чего бы мне не пришлось для этого пойти. Я тебя верну. Слышишь? Мия… Я. Тебя. Верну.