По ту сторону зимы

РИЧАРД

Воскресный вечер мог бы показаться бесконечным Ричарду, Лусии и Эвелин, запертым в номере мотеля, пропахшем креозотом и китайской едой, но он пролетел незаметно за рассказами о жизни. Первыми, кого сморил сон, были Эвелин и чихуа-хуа. Девушка занимала минимум места на кровати, которую делила с Лусией, однако Марсело завладел остальным пространством, вытянувшись во всю длину и разбросав лапы.

— Как там твои коты? — спросила Лусия Ричарда, когда было уже около десяти вечера и оба уже начали зевать.

— Хорошо. Я позвонил соседке из китайского ресторана. Я не хочу звонить по мобильному, могут обнаружить, откуда звонок.

— Кому интересно знать, о чем ты говоришь? Кроме того, контроль над мобильными телефонами не допускается.

— Мы уже говорили об этом, Лусия. Если они обнаружат машину…

— В пространстве триллионы звонков, — перебила она. — Каждый день исчезают тысячи машин, их бросают, крадут, разбирают на запасные части, они превращаются в хлам, их контрабандой переправляют в Колумбию…

— А также используют для того, чтобы сбрасывать трупы на дно озера.

— Тебя тяготит такое решение?

— Да, но уже поздно раскаиваться. Я иду в душ, — объявил Ричард и направился в ванную.

Лусия здорово выглядит в этих ботинках-снегоходах, а волосы безумной раскраски ей очень идут, думал Ричард, стоя под струями горячей воды, обжигающими спину, — лучшее средство от дневной усталости и блошиных укусов. Они расходились в мелочах, но в целом хорошо понимали друг друга; ему нравилось в ней сочетание резкости и нежности, то, что она без страха принимала жизнь такой, какая она есть, нравилось выражение ее лица, веселое и лукавое, даже ее кривоватая улыбка. В сравнении с ней он был настоящий зомби на пороге старости, но с ней он оживал. Было бы славно стареть вместе, держась за руки, подумал Ричард. Он почувствовал сердцебиение, представив разноцветные волосы Лусии на своей подушке, ее ботинки на полу около кровати, а ее лицо так близко от своего, что можно было утонуть в ее глазах турецкой принцессы. «Прости меня, Анита», — прошептал он. Он слишком долго был один, он забыл эту щемящую нежность, это ощущение беззащитности внутри, это ускорение тока крови и вдруг нахлынувшее желание. «Это любовь, то, что со мной происходит? Если да, то я не знаю, что делать. Я запутался». Он объяснил свои ощущения усталостью; утренний свет прояснит мозги. Они избавятся от машины и от Кэтрин Браун, попрощаются с Эвелин Ортегой, и Лусия снова станет просто чилийкой, снимающей у него подвал. Но почему-то не хотелось, чтобы этот момент наступил, а хотелось, чтобы часы остановились и им с Лусией не нужно было прощаться.

После душа он надел рубашку и брюки, поскольку у него не хватило смелости достать из рюкзака пижаму. Если уж Лусия шутила над тем, что он набрал столько вещей на два дня, она наверняка будет смеяться, увидев, что он взял еще и пижаму. И, если хорошо подумать, будет права. Он вернулся в комнату обновленный, чувствуя, что не сможет заснуть; любое изменение его рутинного бытия вызывало бессонницу, кроме того, ему не хватало антиаллергической подушки эргономичного дизайна. Лучше никогда не упоминать об этой подушке при Лусии, решил он. Оказалось, Лусия занимала на кровати несколько сантиметров, которые оставил ей пес.

— Столкни его с постели, Лусия, — сказал он, направляясь к кровати с намерением именно так и поступить.

— Ни в коем случае, Ричард. Марсело очень чувствительный, он может обидеться.

— Спать рядом с животными опасно.

— Для чего?

— Для здоровья прежде всего. Кто знает, какие болезни может…

— Самое вредное для здоровья — каждую секунду мыть руки, как это делаешь ты. Спокойной ночи, Ричард.

— Как хочешь. Спокойной ночи.

Через полтора часа Ричард почувствовал первые признаки: тяжесть в желудке и неприятный привкус во рту. Он заперся в ванной и включил все краны на полную мощность, чтобы не было слышно, как у него бурлит в животе. Он открыл окно, чтобы улетучился запах, и занял место на унитазе, дрожа от озноба и проклиная тот час, когда попробовал китайскую еду, и спрашивая себя, как это может быть, что из них троих отравился он один. На лбу у него выступил холодный пот. Через некоторое время в дверь постучала Лусия:

— Все в порядке?

— Еда была отравлена, — шепотом ответил он.

— Я могу войти?

— Нет!!!

— Открой, Ричард, давай я тебе помогу.

— Нет! Нет! — выкрикнул он, собрав последние силы.

Лусия попыталась открыть дверь, но он закрыл ее на задвижку. В тот момент он ее ненавидел; он хотел только умереть здесь, перепачканный дерьмом и искусанный блохами, и чтоб он был один, совсем один, без свидетелей этого унижения; чтобы Лусия и Эвелин исчезли, чтобы «лексус» и Кэтрин превратились в дым, чтобы прекратились спазмы в желудке и чтобы разом покончить со всем этим свинством; ему хотелось кричать от бессилия и злости. Лусия заверила его через дверь, что еда была хорошая, ведь они с Эвелин чувствуют себя нормально, у него скоро все пройдет, это все от нервов, и предложила сделать ему чай. Он не ответил, он так замерз, что у него скулы свело. Через десять минут, словно по волшебству, посланному Лусией, его кишки успокоились, он поднялся на ноги, посмотрел в зеркало на свое зеленое лицо и снова долго стоял под горячим душем, чтобы унять судорожную дрожь. Через окно шел холод, пробиравший до костей, но он не решался ни закрыть окно, ни открыть дверь — из-за запаха. Он собирался оставаться там как можно дольше, однако понимал, что перспектива провести ночь в ванной нереальна. На подгибающихся ногах и все еще дрожа, он наконец вышел, закрыл за собой дверь и потащился к кровати.

Лусия, босая, растрепанная, в широкой рубахе до колен, принесла ему дымящуюся чашку. Ричард извинился за зловоние, чувствуя себя униженным до мозга костей.

— Ты о чем? Я ничего не чувствую, Марсело и Эвелин тоже, они спят, — ответила она, передавая ему чашку. — Сейчас отдохнешь и завтра утром будешь как новенький. Подвинься, я хочу лечь рядом с тобой.

— Что ты сказала?

— Чтоб ты подвинулся, потому что я тоже хочу лечь в постель.

— Лусия… ты выбрала наихудший момент, я нездоров.

— Боже мой, как ты любишь причитать! Мы плохо начинаем, вместо того чтобы инициатива исходила от тебя, ты меня обижаешь.

— Прости, я хотел сказать…

— Да прекрати ты эти нежности. Я тебе не помешаю, всю ночь буду спать не шевелясь.

С этими словами она легла на кровать и устроилась поудобнее, слегка толкнув его три раза, а Ричард в это время сидел на кровати, прихлебывая горячий чай, и старался как можно дольше тянуть время; он был растерян и не знал, как относиться к тому, что происходит. Наконец спокойно вытянулся рядом с ней, чувствуя себя слабым, измученным и изумленным, прекрасно сознавая, как много значит присутствие этой женщины, форма ее тела, ее успокоительное тепло, ее странная белая шевелюра, неизбежные и волнующие прикосновения руки, бедра, ноги. Лусия говорила правду: она спала на спине, сложив руки на груди, величественная и безмолвная, словно средневековый рыцарь в каменном саркофаге. Ричард подумал, что в ближайшие часы не сможет сомкнуть глаз и до утра будет вдыхать незнакомый и нежный запах Лусии, однако, не успев додумать эту мысль, уснул. Вполне счастливый.

В понедельник на рассвете погода успокоилась. Ураган наконец-то унесло на океанские просторы, и снег лежал вокруг, словно покрывало из пены, приглушая звуки. Лусия лежала рядом с Ричардом в той же позе, что и накануне вечером, а Эвелин спала на другой кровати с чихуа-хуа, который свернулся калачиком на подушке. Ричард заметил, что в комнате все еще пахнет китайской едой, но это уже не досаждало ему, как раньше. Ночь прошла неспокойно, вначале из-за того, что он отвык от совместной жизни, тем более совместного сна, с женщиной, однако сон быстро настиг его, и он плавно погрузился в звездное пространство, провалившись в пустоту бесконечности. Раньше, когда он слишком много пил, он впадал в похожее состояние, но тогда это была тяжелая сонная одурь, сильно отличавшаяся от благостного покоя последних часов, проведенных в мотеле рядом с Лусией. Он посмотрел на часы в телефоне, увидел, что уже восемь утра, и удивился, как долго он спал после постыдного эпизода в туалете. Он потихоньку встал и пошел за кофе для Лусии и Эвелин; ему необходимо было пересмотреть и осмыслить события вчерашнего дня и вечера, он чувствовал внутри что-то похожее на спазм, его словно кружил вихрь новых эмоций. Он проснулся, уткнув нос в шею Лусии, его рука обнимала ее за талию, а эрекция была как у подростка. Близкое тепло этой женщины, ее спокойное дыхание, растрепанные волосы — все оказалось гораздо лучше, чем он себе представлял, и вызывало в нем смесь страстного желания и невыносимой нежности, какую испытывают к ребенку.

Он мельком вспомнил Сьюзен, с которой регулярно встречался в отеле на Манхэттене в качестве профилактического средства. Они подходили друг другу и после очередного физического удовлетворения говорили о чем угодно, кроме чувств. Они никогда не спали вместе, но, если время позволяло, шли обедать в марокканский ресторан, стараясь никому не попадаться на глаза, после чего расставались как добрые друзья. Если они случайно встречались в одном из университетских зданий, то здоровались вежливо и равнодушно, и не потому, что хотели сохранить в тайне свои отношения, а потому, что таковы были их подлинные чувства. Они относились друг к другу с уважением, но попытки влюбиться не было никогда.

Чувства, которые у него вызывала Лусия, были совсем другие, даже противоположные. С ней он ощущал себя на десятки лет моложе, время шло вспять, и ему было восемнадцать. Он считал, что неуязвим, и вдруг оказалось, что он, совсем как молодой парень, — жертва гормонов. Если бы она догадалась, то беспощадно высмеяла бы его. Впервые за двадцать пять лет он провел благословенные ночные часы так близко к кому-то, дыша в унисон. Было так просто спать рядом с ней, и таким сложным оказалось то, что чувствует он сейчас: смесь счастья и ужаса, стремления ускорить события и поскорее сбежать, а еще, ко всему прочему, это невыносимое желание.

Чистое безумие, решил он. Хотелось поговорить с ней, прояснить ситуацию, узнать, чувствует ли она то же самое, но он решил не торопить события, это может испугать ее и все разрушить. Кроме того, в присутствии Эвелин возможности поговорить все равно не было. Нужно подождать, но ожидание как раз и было для него невозможно; быть может, уже завтра они будут не вместе, и момент, когда он должен ей сказать то, что должен, будет упущен. Если же он все-таки решится, то скажет все как есть, без предисловий, что он любит ее, что предыдущей ночью ему хотелось обнять ее и больше не отпускать. Знать бы, что думает она, тогда он смог бы ей открыться. Но что он может ей предложить? На своих плечах он тащил огромный жизненный багаж; в его возрасте так у всех, но его багаж весил, как гранитная глыба.

Он еще раз посмотрел на нее спящую. Она была похожа на маленькую девочку и не почувствовала, что он уже встал, как это бывает у старой пары, которая делит постель многие годы. Он хотел разбудить ее поцелуем, сказать, что открыл в себе новые возможности, поведать о том, что его наполняет, предложить ей жить в его доме, чтобы она заняла всю его жизнь, до самого последнего уголка своей ироничной и властной любовью. Никогда он не был так уверен в своих чувствах. Если Лусия полюбит его, подумал он, это будет чудо. Он спрашивал себя, чего он ждал, прежде чем понять: то, что он чувствует, и есть любовь, и она заставляет колотиться его сердце, наполняет каждую клеточку его существа — о чем он только думал раньше? Он потерял четыре месяца как законченный придурок. Этот любовный вихрь не мог образоваться за мгновение, он рос в его сознании начиная с сентября, когда она только приехала. У него щемило в груди, как будто там была сладостная рана. Благословенна будь Эвелин Ортега, подумал он, благодаря тебе произошло это чудо. То, что он чувствовал, было именно чудо, по-другому не скажешь.

Он открыл дверь; ему хотелось, чтобы свежий воздух успокоил его, ему не хватало кислорода, он задыхался от нахлынувшей на него лавины чувств, неожиданной и неудержимой. Однако Ричард не смог сделать ни шагу, поскольку прямо у дверей стоял огромный лось. От неожиданности он отступил, громко вскрикнув, и разбудил Лусию и Эвелин. Лося это не испугало, он наклонил голову, пытаясь просунуть ее в комнату, но ему мешали мощные ветвистые рога. Эвелин замерла от ужаса, она никогда не видела таких чудовищ, а Лусия судорожно искала телефон, чтобы сделать фото. Возможно, лось все-таки пробрался бы в комнату, если бы не Марсело, который взял на себя решение проблемы и хрипло залаял, как настоящий сторожевой пес. Лось попятился, сотрясая до основания деревянный домик, после чего удалился рысью под грозный лай и хор нервных смешков обитателей комнаты.

Вспотев от выброса адреналина, Ричард объявил, что сходит за кофе, пока дамы будут одеваться, но уйти далеко ему не удалось. В нескольких шагах от двери лось оставил огромную кучу свежего навоза — килограмма два, не меньше, мягких комьев, — в которую Ричард и погрузил ногу по щиколотку. Он выругался и допрыгал на одной ноге до ресепшена, где, по счастью, было окошко, выходившее на парковку, и попросил шланг, чтобы отмыться. Он так старался не привлекать внимания, чтобы никто не запомнил их в их рискованном странствии, а наглый зверь свел на нет все предосторожности. Нет ничего более запоминающегося, чем какой-то идиот, перепачканный в навозе, заключил Ричард. Плохая примета на оставшийся путь. Или, наоборот, хорошая? Ничего плохого не может случиться, решил он, я защищен нахлынувшей на меня ребяческой влюбленностью. И он засмеялся, потому что, если бы ему не открылась любовь, расцветившая мир пылающими красками, он посчитал бы себя жертвой чьих-то злых чар. Вдобавок к несчастной Кэтрин Браун на него наслали плохую погоду, блох, отравленную еду, язву желудка, понос и кучу лосиного дерьма.