По тюрьмам

ГЛАВА 24

31 января 2003 года прокурор Генеральной прокуратуры РФ Вербин, похожий на поставленную на попа двуручную пилу, не нашел для Савенко Э.В. ни единого смягчающего обстоятельства. И запросил у суда наказать Савенко Э.В. по статье 205-й — десятью годами лишения свободы, по статье 208-й — четырьмя годами лишения свободы, по статье 222-й — восьмью годами лишения свободы, по статье 280-й — тремя годами лишения свободы. Вместе взятые, эти срока дают в сумме 25 лет заключения, но путем новомодного частичного сложения прокурор запросил мне «милосердные» 14 лет лишения свободы с отбыванием в колонии строгого режима.

Я бесстрастно записывал речь прокурора. И постарался, чтобы ни один мускул не дрогнул на моем лице. И ни один не дрогнул. От маньяков у власти я ничего хорошего не ждал, потому запрошенному сроку не удивился. Зловещий Вербин прислуживал генпрокурору Устинову на процессе Радуева — это исполнительный расстрельный прокурор, и ничего иного, кроме этих непроницаемых 14 лет, он мне не мог сунуть. Ибо 10—15 лет мне обещали оперативники и следователи ФСБ сразу после ареста. 25 лет — это степень ненависти, которую их государство ко мне испытывает, и степень моей опасности для их государства. А 14 лет — это столько, сколько, они считают, выдержит наше общество.

Нас отвели в конвоирку. И почти тотчас загрузили в автобус. По боксам. Ледяным. По пути из облсуда в тюрьму, в темноте ледяного стакана я вполголоса декламировал стихи Кузьмина, самое начало из книги «Форель разбивает лед»:

А Наташа — красавица, как с полотна Брюллова, — умерла в ночь со 2-го на 3 февраля. Так как я с нею не разведен, то получилось, что я стал вдовцом.

Я узнал о ее смерти очень рано утром 4 февраля. Я стоял уже в тулупчике, готовый ехать на суд-допрос, похрапывали сокамерники, когда в 6.30 в «Новостях» НТВ сказали: «Умерла Наталья Медведева, жена Эдуарда Лимонова, „черная звезда, леди русского альтернативного рока“, „странная женщина“.

Отмучилась Наташечка, подумал я.

Сказали: «Умерла во сне». Бородатый сожитель и бородатый брат Наташи, оба Сереги показались на экране. Кинокамера облизала ее кассеты и вещи. Бесполезные теперь для нее. Сожитель сообщил, что Наташа шила ему костюм, и продемонстрировал бесформенные куски дырчатой резины. А может быть кожи, прикинув ее на себя. Выглядел он глупо. Ясно, он был растерян. Мамка его ушла. Костюм выглядел шизофренически. Представить себе, что Наташа могла что-либо долгое время шить, было трудно. Думаю, этот «костюм», с позволения сказать, являлся символическим состоянием ее души и состоянием их союза. Дыры плюс дыры. Ей, чрезвычайно нестабильной и больной, нельзя было соединяться с нестабильным и больным. «Комсомольская правда» тоже сообщила, что якобы она умерла во сне. Сожитель сообщил, что отсутствовал несколько дней, а когда явился домой, Наташа спала. Он потряс ее, оказалось, она мертва. Корреспондентка «Комсомольской правды» задала вопрос: «Что же случилось с Наташей? Слухи уже поползли, говорят, что виной всему наркотики». Сожитель отвечал: «Наташа любила и могла выпить, это — да, хотя запойной никогда не была. А наркотики — нет, исключено. Этим она не интересовалась. Знаю точно, потому что сам когда-то увлекался по молодости, но потом прошло».

«Стояли холода, и шел „Тристан“… В оркестре пело раненое море…»

Сожитель врал во спасение ее и своей репутации в глазах газетно-телевизионной аудитории обывателей. Он стеснялся вынести их совместный наркоалкогольный стиль жизни с Наташей на свет. Наташа, красавица, как с полотна Брюллова, была запойной. Я прожил с ней 13 лет, уже с 1988 года она наблюдалась у врача, пила ежедневно под моим присмотром противоалкогольные таблетки Esperale. Я заставлял ее открывать рот и подымать язык. Под язык она могла спрятать таблетку. «Глотай!..» «Ты — террорист! Ты как террорист!» — кричала она в истерике, возражая против моего гнета. Но под моим игом она оставалась жива. Писала книги, пела, существовала. Срывалась, исчезала на несколько дней, пила и предавалась нимфомании. Я ловил ее, запирал, сажал на безалкогольное пиво и опять кормил белыми мелкими таблетками Esperale. «Открой рот! Глотай!» Когда я находился в горячих точках, ее запои удлинялись и продолжались ровно столько, сколько я там каждый раз находился.

В июле 1995 мы расстались. За последние годы «странная женщина» всего несколько раз звонила мне по телефону. Однажды вдруг необычайно раскрылась, спросила совета. Сожитель употребляет героин, ходит по крыше, она измучилась с ним, что делать? Я сказал, что наркоманы обычно не излечиваются. Что ей следует решить: или тащить этот крест на себе всю жизнь, или бежать из чужого несчастья без оглядки. Еще раз она звонила позднее, чтобы сообщить, что сожитель слез с иглы и стал по-дикому пить. Наши немногие общие знакомые поставляли мне те же сведения.

Где-то в 1997 году она приглянулась Пугачевой и пела с ней в «Олимпийском» на «Новогодних встречах». Я помню, что висели огромные плакаты с упоминанием ее имени. Пугачева продвинула ее карьеру, дала ей денег на клип. Что там случилось дальше, я не знаю. Наташа психологически, по ее архетипу не могла находиться в чьей-либо свите. Она опять стала петь в ночных клубах, на бас-гитаре играл и, говорят, отлично играл, сожитель Сергей. Сергея она отбила от «Коррозии металла» вместе с еще одним музыкантом под артистической фамилией Костыль (Артистическая же фамилия Сергея Львовича — Боров). По сути дела, расколола трефовая леди «Коррозию», чтобы создать свой «Трибунал». Мрачные, трагические, причудливые ее баллады собственного сочинения звучали инородно в мире розовой слюнявой попсы. Жестокая девка-алкоголичка и грубиянка, Наташа была сделана природой из того же материала, что и святые юродивые Мэрилин Монро и Джанис Джоплин. Такие долго не живут. Думаю, что в ночь со 2-го на 3 февраля она осознавала срок, который мне запросил прокурор, — 14 лет, смотрела в черное зеркало, перечитывала жутко обидные, ниже пояса, мои страницы о ней в «Анатомии героя» и «В плену у мертвецов». Смотрела на свое испоганенное временем лицо, плакала и ругалась. Мало плакала и много ругалась. Остановилось сердце потому, что передозняк случился. Она знала, что смерть от героина — самая легкая. Я ей часто об этом говорил. Она устала.

Я не утверждаю, что она умерла из-за меня, за меня. Но страшный срок, запрошенный мне прокурором, перевесил чашу весов. Послужил последней каплей. Чего вдруг иначе она умерла в конце вторых суток после того, как мне запросили приговор? Что, ей было мало других дней? Она меня всегда очень любила и к тому же уважала. Устала и ушла. Правильно сделала. Я был ее зеркалом. Она сделала все, что могла. И больше уже ничего не могла. А зеркало задернул черный флер 14 лет.

Сейчас из нее будут делать культовую фигуру. Женщин такого стиля в России не было уже лет семьдесят. Проклятая леди, черная звезда, пропащая душа.

Возвращаясь четвертого февраля из областного суда, зэка Савенко записал в стакане коряво первые стихотворные строчки, а дописал их уже в хате 156, скорчившись на шконке. Своеобразное прощание, тихая шизофреническая песенка умершей: