По закону – привет почтальону

И ветер не о ветре,

И снег не о снегах,

И струны не о струнах,

Песок не о песке,

Слеза не о слезах,

И звёзды не о звёздах,

И крылья не о крыльях,

И не о песне песня,

И ритмы не о ритмах,

Стихи не о стихах,

Свеча не о свече…

О чём?.. О том и речь.

Они рыдают в том столетье,

Где пушки, ядра, кони в дыме,

Их старики рыдают, дети,

И я рыдаю вместе с ними.

Рыдают стены в старом замке,

Искусство и зола в камине,

Рыдают жёны, куртизанки,

И я рыдаю вместе с ними.

Рыдают кущи над прудами,

Стада и мельниц перекрестье,

Любовь, пространство и страданье,

И я рыдаю с ними вместе.

Со мной рыдают выси, глуби,

Колокола рыдают храма,

Рыдает в дворницком тулупе

На льду кровавом мелодрама,

Долбёжка льда рыдает ломом,

Круша сердечные мерзлоты.

И небеса текут по склонам

Такой рыдательной работы.

Они рыдают на планете,

Где нас ещё и нет в помине.

И мне смешны рыданья эти,

Но я рыдаю вместе с ними.

КОЖА

В источнике всех расцветших империй – рабы,

Пленные всех цветов и оттенков кожи,

Цветоделение кожи в печатне судьбы,

В коже мозгов, чья дешёвка всего дороже.

Галеры, гружённые кожей гребущих рабов,

По коже морей, где звёздочки, солнышки, рыбки.

Пирамидальная кожа культурных плодов,

Золото масок, загадочные улыбки.

В слове РАБОТА – первое слово РАБ.

А что означает «ота»?.. Ну, ота – и ота!

Из барабанов кожаных,

Из божественно кожаных лап

Извлекается эта нота…

Всё забывается, прекрасно забывается…

Но всё блистательно забытое сбывается

Под видом новости, визжащей, как свинья.

Палачка с хохотом над жертвой издевается,

Война за нефть правозащитной называется,

И щедро платят под знамёнами вранья!

Всё забывается, прекрасно забывается…

Но всё блистательно забытое сбывается

Под видом новости, клубящейся, как пыль,

В которой войны все клубятся и трофеи,

Гремучей мысли там клубятся корифеи

И грубой силы вечно свежий, наглый стиль,

Который с хохотом над жертвой издевается

Под видом новости, чья мерзость не скрывается,

Поскольку это – лучший способ навязать

Смертельный страх и той раздавленности скотство,

Когда взорвать себя – святое благородство,

Чтоб сапоги во время пыток не лизать

Под видом новости, плодящей их господство!..

ЗЕРКАЛЬЦЕ

– Предъявите ваши права!

– Права на что?..

Я не вожу авто.

– Предъявите права на жизнь.

Далее будет сказано:

То ли «ваши права в порядке»,

То ли «ваши права просрочены»,

То ли «в праве на жизнь отказано».

– Ваши права просрочены,

Вы числитесь в списке стран,

Где ещё не убит тиран, —

И будете обесточены!..

Объявление у обочины:

«Другие права на другую жизнь

Выдаются в обмен на трупы

Тирана и членов преступной группы».

– Предъявите права на жизнь!

– Права на что?!. Козёл, – говорю, – баран!

– Вы числитесь в списке стран,

Которым в праве на жизнь отказано,

И ваша вина доказана,

Вы – ось мирового зла,

Полюбите и козла.

– Да пошёл ты!..

И он пошёл,

Пошёлковый, как пошёлк.

У меня потому что в зеркальце —

Пламя паяльной лампы

На случай качанья прав:

– Предъявите права на жизнь!..

Убитый жизнью встал с постели,

И стал он время убивать.

В его убитом жизнью теле

Была с колёсами кровать, —

Там кошка дохлая дремала,

Он смёл её, как домино.

– Его убить, конечно, мало! —

Она подумала в окно.

Давно убитый начал бриться

Станком, где лезвие «Жилетт».

На стенке льдина серебрится —

Его зеркально бритый бред.

В убитой жизнью сковородке

Убил он с хрустом пять яиц

И жарит эти самородки

Давно убитых жизнью птиц.

Рыдает телефон в квартире,

Убитый потроша уют.

Автоответчик в нём – как в тире,

Где все убитые встают.

Убитый едет на лошадке,

Что ни жива и ни мертва.

И в полном у него порядке

На жизнь убитую права.

Не вижу, не слышу, не знаю.

Не ем их победы бульон.

Смешна их защита сквозная.

Одна я, а их – легион.

Улыбки защитная дымка

Окутала тайну мою:

Я – шапка, и я – невидимка,

Я письма на почте пою.

Получка идёт облаками, —

Приходится в выси влезать…

Нельзя никакими полками

Поющую почту слизать.

Хранят её ветры и волны,

И голое тайны лицо.

Вы будете почтой довольны,

Поющей для вас письмецо.

Я – шапка, и я – невидимка,

Я письма на почте пою.

Вам нравится эта картинка,

Но я её не продаю.

Венеция, морские волки,

Купцов роскошные дворцы,

Креолки цвета кофемолки

И воздух с пряностью гнильцы.

У денег, здесь окаменевших,

Черты прекрасного лица, —

Я не о данных чисто внешних.

Нет Тициана без купца.

В палаццо на тахте – как в лодке

Плыву я с ветром в котелке,

Играют голые красотки

С красавцами на потолке,

У них в кустах отличный климат,

Закат подробно облакат,

И весь простор так чисто вымыт,

Что плоть взывает, как плакат.

Куда ж нам плыть?.. Какие цены

И за какую брать мечту,

Чтоб наши потолки и стены

Не плыли в бездны пустоту?..

И кто нам пересадит почки

Надежд, отбитых за пустяк,

За кувыркающийся в бочке

Квадрата чёрного костяк?..

Окно откроешь – задохнёшься… Дым.

К зрачкам он присосался, к облакам, —

покачиваясь маревом рудым,

он дышит вместо нас, в его капкан

поймался дыморощенный лубок,

где всё для дымократии дымится:

дымитинг, дымочадцы, дымагог,

дымохозяйство, дымонтаж, дым-птица,

«Дым просвещенья», дымонстраций дымонизм,

«Дым литераторов», а также «Дым учёных»

и «Дым кино»… Москвы дымится организм.

Дымятся яблони от яблок там печёных.

Одна война сменить другую,

Одна чума сменить другую

Спешат, меняя имена, —

Теперь войну зовут подарком

Свобод, которые придуркам

Даёт напавшая страна.

Теперь война – как стиль общенья,

Как дух эпохи Просвещенья,

Как свет, не знающий границ,

Как Божий дар, как цвет культуры,

Чьи бомбы умные – не дуры,

А просто ангелы больниц.

Одна чума сменить другую

Спешит, лекарствами торгуя.

Дают роскошные балы

Свои чумные деньги в кассу, —

Чума теперь имеет массу

Имён, грядущих как валы.

И даже полагать наивно,

Что это кончится спортивно —

Победой человека над…

Нет человечества другого,

Чем то, которое готово

Переназвать свой личный ад.

ПОЛОМКА

Свет погас, приёмник сдох,

Холодильник вздрогнул – «ох!»

Больше нет Саддама с Бушем,

Нет ГОВНАТО, нет ООН.

Письку не видать под душем —

Так темно со всех сторон!

Нет известий – нет войны,

Рожи гадов не видны.

Стало тихо, как в селе,

Где букашка в киселе!..

ЗАПИСКА,

плывущая в бутылке с острова

Святого Никогда

…такой навяжут путь, такую благодать,

что ты уже ничем не будешь обладать,

с навязчивой улыбкой идиота

пытаясь переплыть навязчивость болота,

навязанную жижу дней, людей

с мозгами, полными навязанных идей.

…такой навяжут бред, такой навяжут стиль,

что свяжешь сам себя и память сдашь в утиль,

с навязчивой улыбкой идиота

торгуя и навязывая что-то

навязчиво улыбчивым рабам,

натянутым на мира барабан.

…такой навяжут воз такого барахла,

изношенного там, где стыд превозмогла

навязчивых идей безумная палата, —

что, выносив дотла, ты станешь как заплата,

носимая отдельно от чего-то

с навязанной улыбкой идиота.

…читатель мой, плыву тебе сказать:

всё, что навяжут, надо развязать

без промедленья, срочно, чем попало,

заметь, улыбка волчьего оскала —

у всех, чья беспощадная работа

навязывать улыбку идиота.

…не будь добрей врага и слаще пирога,

я не хочу, чтоб ты ударился в бега

под натиском навязчивого блага,

с которым лезет наглая отвага

орды навязчивой, навязчивых племён,

времён навязчивых, навязчивых знамён…

…свою навязывай им жизненную волю, —

я всё равно тебе исчезнуть не позволю!

«Вы – мертвец!» – кричали Блоку.

Блок ответствовал: «Мертвец».

На него глядел с ухмылкой

Жизнерадостный стервец.

Ангел Блока был прозрачен,

Ангел Блока был незрим,

Ангел Блока был – как воздух,

На котором говорим,

Был – как воздух языка…

Вот причина умереть —

Атрофия воли к жизни,

Где ничто не свято впредь.

Кто сказал, что поймут и полюбят?

Что за глупости!.. Если поймут,

Пониманьем своим и погубят,

И навяжут его, как хомут,

И полюбят за то, что заезжен,

Что цена твоя пользе равна,

Что бываешь особенно нежен,

Чуя сахара власть и зерна.

Делай всё, чтоб других понимали,

Чтоб, любовью заездив своей,

Не тебя, а других обнимали

За мозги хомутами любвей.

Дай промчаться упряжкам, обоймам,

Не прельщайся любовью лавин.

Незаезжен, безбрежен, непойман,

Будь прозрачен и неуловим!..з

Насилье наглое и наглое бессилье.

Такое бешенство укушенных свободой.

Свободой бешеной кого не укусили,

Тем повезло, как с карточной колодой, —

Им карта выпала, которую сдавали

Рукой счастливой, чтобы в наглом стиле

Их наглостью своей не доставали

Насилье наглое и наглое бессилье.

У наглости – большая энергетика

Насилья наглого и наглого бессилья,

На их концерт не надо мне билетика,

И счастлив тот, кого туда не пригласили!..

На их концерте лебедями пляшут черти,

Летят гробов концертных эскадрильи,

А в них – отличники, чей гонорар в конверте —

Насилье наглое и наглое бессилье.

Адам и Ева. Яблочный пирог.

Рекою пахнет кислород заката.

Цивилизация согнёт в бараний рог

Культуру… Птичка свищет адвоката.

У Евы поступь девочки в раю,

Адам кудряв, как царский арапчонок.

Прозрачна ткань, которую крою

Из марева развалин обречённых.

Источник света скрыт за тем холмом,

Чья прелесть без конца меняет краски.

Адам и Ева блещут не умом,

Их случай – глубже умственной закваски.

Змея по делу в гости заползла,

И кожи сброс даётся ей от Бога.

Чтоб ноги вытирать, не помня зла,

Она оставит кожу у порога.

Прощаясь, эта гостья всех простит,

И все простят с улыбкой это змейство,

Чья мудрость быт намного упростит,

Когда на змейку застегнёт семейство.

Наклонись, я шепну тебе что-то,

И легко тебе станет, легко, —

Мне по жизни положена льгота

На чужое подуть молоко,

На чужие кошмары и страхи,

На тревоги чужой кипяток,

На тоску человеческой птахи

В проводах, где колотится ток.

Я шепну тебе что-то такое,

Что одна лишь природа поймёт. —

Я тебя не оставлю в покое

Попивать смертолюбия мёд.

Мне по жизни положена льгота

Не бояться ни мыслей, ни слов.

Наклонись, я шепну тебе что-то

Глазом, вечно открытым для снов.

Есть такие наивные вещи

И такие глазные слова,

Что от них разжимаются клещи —

И душа оживает сама…

Люби себя круглые сутки,

Как тех, кто тобою любим.

Люби свои глупые шутки

И мудрость, подобную им.

Люби себя ежеминутно,

Как тех, кто возлюблен тобой,

Люби себя нежно, распутно,

Невинно, как лодку – прибой.

Люби себя – как на прощанье,

Прощай себе мелочь обид,

Чьё, надо сказать, верещанье

Неслабые судьбы дробит.

Люби, как творение Божье,

Себя, моя радость, себя.

Ничтожен, кто Бога тревожит,

Себя самого не любя.

В маске бабочки залетела

Чья-то в окно душа.

По улице в маске тела

В ясли несут малыша.

Утро – в маске трамвая.

В маске змеи – аптека.

Мглупости напевая,

В маске иду человека.

Поэты, вообще, не продаются

Так хорошо, как, например, сосиски,

Сметана, масло, яйца, молоко,

Не говоря уж о вине и водке,

О пиве, о крупе, лапше и прочих

Товарах ширпотреба – как брильянты,

Сапфиры, изумруды и рубины,

Наркотики, слоны и самолёты,

Собаки, кошки, туфли, попугаи,

Которые, конечно, нарасхват, —

Так продаются только юмористы,

Так продаются только кинозвёзды,

Так продаются только музыканты,

Художники, которые в гробу.

Поэты, вообще, не продаются

Так хорошо нигде и никогда,

И в этом – их неслыханная роскошь,

Не позволительная больше никому

И не доступная, да что и говорить!..

МУЗЕЙ ДОНОСОВ

Музей Доносов – вот какое дело

Обречено на бешеный успех.

Там очередь у входа бы гудела,

Билетов не хватало бы на всех.

Печатный цех раскатывал бы глянцы

Доносных копий, цвет употребя.

И знающие русский иностранцы

Такое завели бы у себя.

И всех наук философ, Ломоносов

Или другой Сократ из наших мест,

Оружие бессмертное доносов

Здесь изучал бы не в один присест.

Такая оружейная палата

Большой доход давала бы в казну, —

За вход была бы маленькая плата,

Но вы учтите публики волну!..

Древнейшее оружие отбросов,

И гениев коварных, и владык

Собрал бы вот такой Музей Доносов,

Запасы пополняя каждый миг.

И частные коллекции, в которых —

Шедевры знаменитых мастеров,

Блистали бы в тех залах, в коридорах

Доносами, чья сила – будь здоров!

Работали бы там доносоведы,

Новинок презентации бы шли,

Торжественные ужины, обеды…

И все бы там сердца глаголом жгли!

Музей Доносов – вот какое дело

Обречено на бешеный успех.

Я кой-кому местечко приглядела —

Как раз для выставки произведений тех…

Папа Формоз I, когда его перестали бояться, был

изъят из могилы, наряжен в папские одежды, поса —

жен в кресло и судим на церковном соборе. Его

труп был признан виновным и отдан на растер —

занье толпе, которая весело поволокла мертвеца

по улицам Рима, раскачала и бросила в реку Тибр.

Это было в 897 году, почти вчера.

Выкапывать труп, говорить ему правду в глаза,

Судить его зверства, глумясь над его отрупеньем,

И храбро таскать за усы, за пиписку и за

Свой заячий страх, за ползучесть свою по ступеням,

За ногу, бежавшую в ногу со временем так,

Что вся износилась под знаменем этого трупа

И выросла новая, в новый залезла башмак,

Толчёт холуёвые грязи, как пестиком – ступа.

Великое счастье – дожить до таких перемен,

Увидеть, как множатся копии лживых утопий

И в них не утопнуть, не сдаться ни времени в плен,

Ни тем гробокопам, у трупа ликующим в попе.

Великое счастье – дожить до свободы такой,

Поэтка эпохи (смотрите в словарь!) копрофагов.

Дыши кислородом поэтским, поскольку другой

Тебе перекрыли, но ландыши прут из оврагов.

Ты – чистая лирика, а не с гротеском бурлеск, —

И только посмей мировому стандарту потрафить!..

Ты – детка Поэтка из глуби, где гулы и плеск.

Своё заработав, получишь где не на что тратить.

Теперь не имеет значенья,

Теперь не берётся в расчёт,

Какие там были теченья, —

Ничто там теперь не течёт,

Ни крыши, ни краны, ни мысли,

Ни время, ни слёзы, ни речь…

И всюду экраны повисли —

Следят, чтоб не вздумали течь

Ни крыши, ни краны, ни слёзы,

Ни мысли, ни речь… Иногда

Лишь грозы, коровы и козы

Текут, не имея стыда.

Появилась уйма новых штучек,

Всё тут есть, уму большой почёт,

Только нет таких вот авторучек,

Из которых медленно течёт.

Я, бывало, ими рисовала

Всё, что надо в жизни поиметь, —

Крышу, стены, окна, одеяла,

И наряды всякие, и снедь.

А когда с наганом уркаганы

Сторожили глобус от меня,

Я свободно выезжала в страны,

Оседлав слона или коня, —

Выбор мой зависел не от кучек,

Чьим доносам был потерян счёт,

А зависел он от авторучек,

Из которых медленно течёт.

Но лавчонка есть по этой части,

Страшно молвить, общества на дне,

Там под мухой гениальный мастер

Авторучки заливает мне.

Он свистит, чирикает, мяучит,

В телескоп глядит, как звездочёт.

В телескопе – тайна авторучек,

Из которых медленно течёт…

Это – время великих надежд на моё вымиранье.

Вот уйдут поколенья, которые… Ждите расцвета!

Как я счастлива, Господи, быть вымиранья на грани

И не быть под наркозом вранья, чьи надежды на это —

На моё вымиранье, на то, что уйдут поколенья

Очевидцев, свидетелей… Милые, ждите расцвета!

Оставляю вам это люблёвое стихотворенье —

Знак любви моей нежной, с оплатой входного билета.

Идя со временем не в ногу и не в шею,

Я с каждым годом понемногу хорошею, —

Тут все большеют, а я вовсе не большею,

Поскольку детским остаюсь я существом.

Большенье свойственно периодам крушенья,

Когда большие принимаются решенья,

И тут возможностей полно для обольшенья,

Но обольшеть нельзя поэтским веществом.

Для обольшенья есть источники питанья,

Большие замыслы, большие испытанья,

А весь мой замысел – не больше трепетанья,

Того не больше, что способно трепетать

И, трепетательной природой обладая,

Как воздух, снег и колокольчик – дар Валдая,

Не больше быть, чем точка, точка, запятая

В портрете рожицы, листающей тетрадь.

ДЕТСКОЕ

Я не люблю вас, вы – плохие,

На каждом врёте вы шагу,

Вращаясь в мусорной стихии,

В её питательном кругу.

На этой сказочной работе,

Сплотясь в могучий коллектив,

На понт вы публику берёте,

Расцвет помойки раскрутив.

И, одиночеством томимы,

На ваш помоечный арбуз

Летят за славой пилигримы,

Как члены – в творческий союз.

Они Гомера и Шекспира

Уже готовы замочить,

И людоеда от вампира

Нельзя в их шайке отличить.

И мне ворюги не милее —

Они последнее сопрут,

Когда, от голода белея,

Тут старики и дети мрут.

Не я за вашу пью победу,

На ваши лавры мне плевать,

В другую сторону я еду —

И вовсе не преподавать!..

Не лезьте в зеркала

Оплакивать морщины, —

Разденьтесь догола,

Целуйте плоть мужчины,

Который положив

Уста на ваши чаши,

Прекрасен тем, что жив,

Целуя тайны ваши.

Божественны права —

В любви купаться, в неге

Живого существа,

Чьи влажные побеги

Питает благодать

Витающего духа!..

А счастьем обладать

Нельзя, где чувство сухо.

Дай Бог на склоне лет

Вам лирикой невинной

Продлить большой секрет

В два раза с половиной!

Сказать, что это – бред,

Нельзя при всём желании…

Такой большой секрет

Для маленькой компании.

Когда взглянул бы, например, Гомер

На то, что в нём увидели потомки,

Свой приспособив хищный глазомер,

Чтоб расписать его мозгов потёмки,

Цитатами развесить по углам

Своих миров кубических, – тогда бы

Прозрел он: что за грандиозный хлам

Плодят (посмертно!) дивные силлабы,

Какие тут, ну прямо под рукой,

Цветут горации в горшочках и проперции,

Настурции, лукреции… Какой

Расцвет аграрной и морской коммерции!..

Каких вергилиев, катуллов семена

От населения аптеки принимают,

Кладут в коробочки, наклеивают на

Латыни этих специй имена,

Потом больные их, конечно, принимают

Наружно, внутренне, сварив и процедив, —

Кому питьё, кому натирка и примочка…

Весной и осенью бывает рецидив,

Но миф поможет из античного горшочка:

Одну действительность заменит он другой,

Где недействительность воздействует так сильно,

Что чаша с ядом топает ногой

Документально, скотски, нагло, стильно.

ДЕМОНИЙ

Общение с Сократом утомляло,

О чём известно из толковых книг.

О днях военных вспоминал он мало,

Хотя и был, я знаю, фронтовик.

Ни для какой блистательной карьеры

Не мог от кресла оторвать он зад,

Не лез он в политические сферы,

И не лобзался с демосом Сократ.

Бывало, выйдет босиком пошляться

Глухой зимой по улочкам родным,

И вдруг – демоний (нам ли удивляться?),

Незримость, примагниченная им.

И что скрывать?.. Что мог часов по тридцать

Стоять Сократ в плаще на голу плоть,

Пока демоний весь не испарится

И языки не станут чушь молоть?

Блаженный ненавистник беззаконий,

Он свято чтил гражданские права,

Согласно коим демос и демоний

Его убили волей большинства.

Он сделал всё, чтоб жизнь не удлинилась,

Он понял всё и смерти захотел.

Ещё сменил бы демос гнев на милость, —

Но был демоний послан не за тем…

ЛЕНИВЫЕ ЗАПИСКИ

В те годы не мчался в Америку только ленивый,

Квартиру продав кой-какую и книги пакуя.

Россия с её лопухами, полынью, крапивой

Себя материла за лень, за породу плохую,

За то, что полно ископаемых всякого сорта,

Но нету сортира приличного, ассортимента

Продуктов, товаров, услуг, – никакого комфорта,

А в странах, войну проигравших, – там всё для клиента!

Зачем побеждали фашистов, когда в результате

Их земли цветут и блаженствуют в роскоши всякой,

А мы – в дураках, в нищете и готовы к расплате

За то, что в других государствах считаемся бякой?..

Такие вот мысли простые на ум приходили

Пешком, в электричке, в автобусе, в злобной толкучке,

И все ненавидели всех, – и в таком крокодиле

Варилась душа и ребёнок просился на ручки.

Облиться слезами?.. Смешно. Обливалась рекой ледяною

И с нею в обнимку плыла до поэтского шара,

Где мир к человеку повёрнут такой стороною,

Что плоского нет ничего, а конец и начало

Слились, и в любом они вдохе, и плеске, и слове —

Одновременны, повсюдны, слиянны, растворны…

Ещё я пила аспирин от сгущения крови,

Поскольку табак и бессонница – неблаготворны.

Прошли века, вещица – антикварна,

Она боится солнца и воды.

Её создатель кончил дни кошмарно, —

Он оторвался от своей среды.

Зануда и охотник волочиться

За призраками, – всем он был никто.

И только эта дивная вещица

Его зимою грела, как пальто.

Легка, наивна и слегка поддата,

Она дошла с ним до такого дна,

Что все вещицы продал он когда-то,

Все, кроме этой, – вот её цена!..

Теперь среда в погоне за жар-птицей

Заплатит после дождика в четверг

Любую цену, чтоб владеть вещицей,

Вложенье сделать в этот феерверк,

Который нынче празднует победу

Легенды, чьи дела так хороши,

Что сыщики уже идут по следу

Других вещиц, ушедших за гроши.

О чём тут речь?.. О вазе, о картине,

О манускрипте с Красною строкой?..

О том, как слёзы лил щенок на льдине,

Вчера прибитой к берегу рекой?..

Я разницы не вижу никакой,

О том и речь, вселенная туманна,

И правду отличает от обмана

Не та вещица, что берут рукой.

БАРАБАНЩИК

Ты – заморский рыжий барабанщик

С виноградной зеленью в глазу,

По тебе, великий ты обманщик,

Здесь роняют многие слезу.

Праздник жизни стоит обольщенья,

Добровольной сдачи в этот плен,

Где министром служит просвещенья

Барабанчик меж твоих колен,

Барабан, который просто бочка,

Бочка с колотушками – и всё,

По слогам читаемая строчка,

Рокотного ритма колесо.

Наглый, нежный, стонущий, поющий,

Ты заводишь публику на визг

В звёздный час, когда кофейной гущей

Небеса кипят, и лунный диск

Полон сил раскачивать сосуды,

Вещества убийственных чудес.

Барабанщик, весь ты не отсюда,

Но без нас ты – жулик и балбес.

Все твои таланты и харизмы —

Фокуса оптический обман.

Если б не огранка нашей призмы,

Бил бы ты, как заяц, в барабан.

Только на скрещенье наших граней,

Нашей преломляющей среды —

Радуга игры на барабане,

Все твои ударные труды,

Радугой играющая строчка,

Радуги небесной колесо…

Остальное – это просто бочка,

Бочка с колотушками – и всё.

Излучайся радугами, странник,

В нашей призме ты всегда король.

Я-то знаю этот многогранник

И его оптическую роль…

ОВЕЧКА ДОЛЛИ

Вот новый Пушкин с новым Блоком

В обнимку с новым Пастернаком

Из телеящика глядят.

И, новизной кошмарной вея,

О бред, одна другой новее

Там пять Ахматовых сидят!..

Четыре новых Мандельштама —

Новей намного Мандельштама,

И семь Цветаевых – новей,

Чем та единственная… Имя —

Чужое! – здесь доят, как вымя.

И входит новый Окуджава,

По струнам бьёт, как туз червей!..

ДВОЙНОЙ ПОРТРЕТ

Посредник нужен, чтоб в дерьме он плавал,

Сводя концы меж ними и тобой.

Ты сам в дерьме утонешь, если дьявол

Твоей не занимается судьбой.

За труд его, за дьявольский, без лажи,

Любые деньги – сущие гроши,

Поскольку речь идёт не о продаже,

Наоборот, о чистоте души,

О выкупе из рабства, о свободе!..

Пока твой дьявол плавает в дерьме,

Ты в белом весь гуляешь на природе,

И – никаких кошмаров на уме.

Он в ход пускает дьявольские связи

И в дьявольские шастает места,

Он – грязен, ты – цветок в хрустальной вазе,

Он – циник, ты – святая простота.

Тебя не пустит он в своё болото,

И завистью к тебе он не томим.

Живи спокойно, ты – его работа,

Ты – миф, легенда, созданная им.

ФОНТАН, ДЕТЕЙ ПРИНОСЯЩИЙ

С этим местом связано поверье,

Здесь амурчик с писькой наголо,

Он – фонтан, и бронзовые перья

Распахнули веером крыло.

Странницы кладут ему записки,

Просят деток и уходят резко

После поцелуя в кончик письки,

В кончик, зацелованный до блеска.

Те записки ветром поднимало,

Все они стыдливо лапидарны.

Среди них – записочек немало,

Где ему премного благодарны.

Бьют фонтана дымчатые струи,

Ливни льют, снега идут и тают,

Здесь и днём и ночью поцелуи

Круглый год на крыльях губ летают.

Зацелован бронзовый амурчик,

Свято место не бывает пусто,

Зацелован бронзовый огурчик,

Бронзовых кудрей его капуста.

Правят здесь аккуратные немцы,

Их отмыта страна, как стекло.

Моих предков тут жили младенцы, —

Было время да всё истекло.

С европейской фамилией Мориц

Я – лицо, не забытое здесь.

Мориц – это привычный узорец

Средь имён, образующих смесь.

Мориц варит весёлое пиво,

Доктор Мориц читает предмет,

Детка Мориц – душа коллектива,

Чьи безумства прославил поэт.

Мориц мне назначает свиданье

Там, где Мориц Святой знаменит, —

Всюду Морицы, их процветанье,

Их труды этот Мориц хранит.

Навсегда я отсюда уеду,

Мориц в кассе продаст мне билет,

Мориц даст в самолёте мне в среду

Ужин Морица или обед.

С европейской фамилией Мориц

И с еврейским лицом на Руси

Я зелёный пройду коридорец,

Дам автограф и сяду в такси.

Правят вечные здесь отморозки,

Разбивая страну, как стекло.

Но какой-нибудь Мориц в матроске

Здесь не врёт и не врёт – как назло,

Зная, врущий к победе прорвётся,

Врать – отличная в битве броня.

Но ребёнку в матроске не врётся, —

Редкой наглости шик невранья!..

Когда душа моя глазами сновидений

Объемлет мир, где нет ни севера, ни юга,

Я вижу сквозь поток зеркальных совпадений,

Как дышит красоты космическая вьюга,

Из проблесков она, из бликов, из рождений,

В ней меркнут времена, и нет врага и друга,

Могу я уловить волну предупреждений, —

Но в этом ли моя, а не её заслуга?

Да кто я, вообще?.. Мерцающая точка.

Родившие меня – давно развоплотились,

Их письма носит мне сновидческая почта,

И там, где листья снов глазами засветились,

Я вижу пламя тьмы, где белая крупица

Клубится, и растёт, и обретает лица…

Их ненависть была как тот навоз,

Она прекрасно удобряла почву.

И запах яблок, земляники, роз

Таким вот образом из этой почвы рос,

И вырос почтальон, поющий почту,

Как пелся древний стих в тени стрекоз.

В тени стрекоз? Поющий почтальон?

Всё так и было… Почтальон – силён.

Их ненависть была как тот навоз,

Который метит путь большого стада

Коров, быков, овец, баранов, коз,

Козлов, свиней – всего, что было надо

Для сытости, для быта, для обряда

Торжественного (общий в нём наркоз!).

Таким вот образом на меченую почву

И вышел почтальон, поющий почту,

Как пелся древний стих в тени стрекоз.

В тени стрекоз? Поющий почтальон?

Он – сумасшедший, или он влюблён?

Всё так и было… Почтальон – силён.

Их ненависть по сути есть обмен

Веществ… И почтальон, поющий почту,

Не ждёт он в этом плане перемен,

В бутылку он не лезет, также в бочку, —

Их ненависть не может потому

Испортить настроение ему,

Забросить камень в печень или в почку.

Таким вот образом цветёт и абрикос,

И почтальон летит, поющий почту,

Как пелся древний стих в тени стрекоз.

В тени стрекоз? Поющий почтальон?

Я говорю вам, почтальон – силён.

Да вот же, вот же пролетел он мимо,

Сидит в листве, раскачивает клён.

МЕТРО

– Следующая станция «КАПИТАЛИСТИЧЕСКАЯ»,

После пятидесяти лет НЕ ВХОДИТЬ!

– Следующая станция «ПСИХИАТРИЧЕСКАЯ»,

Все желающие могут ВХОДИТЬ.

– Следующая станция «АНАТОМИЧЕСКАЯ»,

Здоровые органы могут ВХОДИТЬ.

– Следующая станция «ГРОБОВАЯ»,

Покойники входят, ГЛАЗА ЗАКРЫВАЯ!

– Следующая станция «ЛУНАТИЧЕСКАЯ»,

Без пропуска на Луну НЕ ВХОДИТЬ!

– Пассажиров, которых взорвали,

Просим ОЧИСТИТЬ ВАГОНЫ!

– Выход НАВЕРХ через НИЗ.

НЕ ЗАБЫВАЙТЕ свой адрес и пол.

– Метро закрывается. НЕ РАСПИВАТЬ!

ЕДИНИЦА ХРАНЕНИЯ – 2

Я гораздо старше, чем старуха,

И меня в природе вашей нет.

У меня другая сила духа,

У меня другие тьма и свет.

Никакого не внесу я вклада

В обновленье суеты сует.

У меня отбито всё, что надо,

Чтобы жить ещё пять тысяч лет.

Прелесть в том, что я – произведенье,

Голое, как вечности привет.

Каждый взлёт и каждое паденье

Свой на мне запечатлели след.

И на мне так много дивных трещин,

Из которых льются тьма и свет, —

Только этот мне наряд обещан,

И цены моим осколкам нет.

Никакой я не десант культуры,

Не отряд её передовой,

Победивший зверство диктатуры

Мемуаром жизни половой.

Они ведь любят – как едят.

Кругом – объедки и огрызки

Отлюбленных, в печать летят

Романы, дневники, записки.

Огрызки и объедки мстят

И едокам, и кулинарам,

Чью славу в свой черёд едят,

Сварганив соус к мемуарам.

И этой кухни знатоки

Летят на блюдище такое —

На мемуарное жаркое,

На те животные белки,

На запах мяса и костей,

Стократно съеденных!.. Живые,

Наевшись этих новостей,

Ещё и платят чаевые.

Кабак распахнут – как дыра,

Потомки проедают предков,

Идут огрызки на ура

И планы творческих объедков.

Тёмного прошлого Светлая Тень,

Ты – в нулевом количестве

Там, где кровавятся за дребедень

Светлого будущего тёмные личности.

Тёмные личности светлого Бу

Взрывают тебя в метро.

Но душа никогда не бывает в гробу,

Светлая Тень тёмного Про…

МАСЛО, ХОЛСТ

Мы далеко зашли, обратной

Дороги нет… Над головой

Какой-то свет невероятный

Сквозит, качаемый листвой,

А в облаках – переливанье

Лучей меж пальцев на руках,

Объятья, нега, целованье

Преобладают в облаках,

И благодать преображений,

Мои там яблоки и мёд,

И в этой дымке всех блаженней

Земля любовников плывёт,

Где красота не знает правил

И среди прочих мелочей

Нам кто-то музыку поставил

Листвы и каплющих лучей.

Трава измята в этой раме,

И шёлк мой – в краске травяной,

И одуванчиков шарами

Играю к зрителю спиной.