По закону – привет почтальону

В дым напивался,

Обнимался, целовался

С телефонной будкой,

С фонарным столбом.

Выл на луну,

В слезах расставался

С телефонной будкой,

С фонарным столбом.

Когда луна – полна,

Когда вокруг неё – дымность,

Когда одиночества

Ломается скоба,

Обнимался, целовался

И чувствовал взаимность

Будки телефонной,

Фонарного столба.

А кто над ним смеялся,

Тот не был счастлив,

Тот знать не знает

Этих сладостей судьбы —

Обнять по дороге

В школу, в сад и в ясли

Все будки телефонные,

Фонарные столбы…

ЛУННЫЕ МАЛЬЧИКИ

Боятся девственниц, боятся проституток,

Боятся верных и неверных жён,

Боятся грандиозных и малюток, —

От страха обзаводятся ножом.

Ночами не боятся в одиночку

Ходить в жизнеопасные места,

Где урки носят в рукаве заточку,

А денди спят, как снятые с креста.

Не по картинкам знаю эти глуби,

Извилистые выходы на связь,

Поэзию и прозу смертолюбья

И пыточных соблазнов садомазь.

Не верь глазам – там видимость плохая,

Словам не верь – значенья их темны,

Никто не может знать, по ком вздыхая,

Так страшно глубь зависит от Луны.

Червячок малюсенький

яблоко надгрыз.

Продавец кладёт на чашу

яблоки червями вниз.

У весов стрелка

скачет на бочок.

Покупатель не узнает,

сколько весит червячок, —

он его повесит

в воздухе на нитке

за окнами, которые —

стеклянные калитки.

В воздухе на нитке,

на безмолвной пытке,

на избытке, на избытке

голода и жажды,

трепетной надежды…

В прохладе утренней, где дышится так сладко,

Глазами обрастаю, как листвой,

А в небесах воздухоплавает лошадка —

Такое облако и облик столь живой,

Из обольстительных и тающих материй,

Из капель, дуновений и лучей.

Вмиг растворясь, – такой прозрачной стать потерей,

Не воскрешаемой из груды мелочей!..

Люблю я это превратительное дело,

Не глядя под ноги, глядеть на облака,

Где, превращаясь в превратительное тело,

Исчезновений возвращается река.

НАРОДНАЯ ИГРУШКА

Вот шар, в него, как идиот,

Глядит с улыбкой человек, —

Там снег, упавший, вновь идёт,

Идёт один и тот же снег.

Там – жучка, домик, и звезда

Горит над лесом, как фонарик, —

Они не падают, когда

Переворачиваю шарик.

Он продаётся за углом,

Ты выберешь из полусотни

Сюжет, питаемый теплом

Слезы, застрявшей в подворотне, —

Там этот жив, а также тот,

Там снег, упавший, вновь идёт,

Тебе оттуда шлют записки,

Звонят… Купи, он – крепче виски.

Тяжёленький пьянящий плод.

ПУТЕШЕСТВЕННОЕ

В те годы я была невыездной,

давал Булат мне ценные советы,

один из них был чудо как хорош:

сперва по приглашенью съездить в Польшу

(и он привёз мне приглашенье старца,

чья книга вышла в том году на русском

с большой печатью круглой на обложке

«Великие языковеды мира»),

а после Польши съездить в Альбион,

когда в тургруппе мест пустых навалом, —

но главное – идти простым путём

в простой ОВИР районного масштаба,

как поступают все простые люди,

и, Боже упаси, не в писсоюз,

поскольку в писсоюзе непростом

к нам очень непростое отношенье.

Так я очнулась утром в Альбионе

в тургруппе замечательных людей…

Ко мне примчалась русская подруга —

художница, гражданка ФРГ, —

она летела из Москвы на белом гусе,

на облаке, на серебристой цапле,

с билетами на очень дорогие

возвышенные культмероприятья, —

но фиг-то!.. В этой группе был сюжет,

планету облетевший многократно,

такой весёлый парень, в доску свой,

и он сказал: – Когда я съем свой ужин,

тогда я буду с вами очень рад

пойти куда угодно, хоть в порнушку,

а без меня, увы, никак нельзя,

поскольку и за мной следит, я знаю,

один поэт из северной столицы,

мы оба отвечаем за побеги…

– Ну хорошо, – ответила подруга, —

я приглашаю вас в японский ресторанчик,

потом поедем вместе на концерт.

– Нет, мы потом пойдём пешком в порнушку,

которая видна в окно отеля,

где мы живём, а у окна сидит

особо прикреплённый человек,

и он следит, чтоб группа шла в порнушку.

А если кто-то побродить желает,

так вчетвером и впятером, но группа

сегодня целиком идёт в порнушку,

согласно пожеланьям коллектива.

Мы с вами сядем на последний ряд,

чтоб видеть всех, поскольку я в порнушке

опять же отвечаю за побеги…

– Ну хорошо, – ответила подруга, —

вот я даю вам ровно двадцать фунтов

за то, что вы отправитесь в порнушку,

а мы без вас поедем в Ковент-Гарден.

– Благодарю, сейчас на двадцать фунтов

я за углом куплю магнитофончик,

пройду в порнушку за бутылку водки,

там буду кайф ловить до часу ночи,

а ровно в час вы будете стоять

у входа, и в отель вернёмся вместе,

чтоб на меня никто не настучал.

И ровно в час той ночи незабвенной

его мы ждали у дверей порнушки,

он вышел в два, счастливый, как пловец —

из моря, на лице сияли капли.

А человек, особо прикреплённый,

в окне отеля плавал с сигаретой

и видел всё, поскольку переводчик

художественной был литературы,

планету облетевший многократно.

Теперь, когда вполне вернулась группа

и даже я не бросилась в бега,

он мог спуститься вниз,

пойти в порнушку,

крутившую кино без перерыва,

и провести там время перед сном.

С тех пор промчалось двадцать лет и больше,

всё изменилось, не узнать планету,

и о каких-то жутких временах

я вспоминаю с нежностью великой,

о временах кошмарных вспоминаю

с любовью, потому что в том пространстве

физически прекрасно пели строки

те, кто писали для меня стихи и прозу,

звонили мне бессонными ночами,

катали меня в маленьких машинках,

вытаскивали чудом за границу,

давали драгоценные советы:

сперва по приглашенью съездить в Польшу,

но главное – идти простым путём

в простой ОВИР районного масштаба,

как поступают все простые люди,

и, Боже упаси, не в писсоюз,

поскольку в писсоюзе непростом

к нам очень непростое отношенье —

ношенье от, простое не, к намочень…

Это – те же самые люди,

Только в других веках,

Только другие орудья

В мыслях у них, в руках,

Другие орудья лова,

Жатвы и битвы там,

Где всё, что для них так ново,

Для вас – допотопный хлам,

Дошкольная сказка, притча,

Цитата и анекдот.

И правила их приличья

Страшны, и комфорт не тот,

Пещеры не те и шкуры,

И пища не та, и речь,

И мамонты те – не куры,

Чтоб тихо на яйца лечь.

Но те же, а не другие

Там зверствуют для побед,

Там – вы, мои дорогие,

Туда я вам шлю привет,

Где лютой мечтой о чуде

Людская живёт орда,

И где никогда не судят

Победителей, ни-ког-да.

Их чудеса – в разбойничьих балладах.

Их трубки, ром и женщины – на ять!..

Сокровища зарыты в тайных кладах,

И деньги их – музейны, как ни трать.

Они гребут и грабят галеоны,

Навязывая рукопашный бой.

Их талисманы, перстни, медальоны

Язык способны выучить любой.

Они страну из плена выкупают

На выручку от опийных полей

И друг под друга – подлые! – копают,

Советниками став у королей.

На карте мира имена их живы

В названьях дивных и коварных мест.

Они бесстрашны, злы, циничны, лживы, —

Иначе все на них поставят крест.

Их звёздный час настал, их дивный гений

Цветёт и пахнет – здесь и в данный миг!..

Они в сто раз умней и откровенней,

Чем плоско их сыгравший боевик.

Их крыши – всех воображений выше,

Они приплыли из таких баллад,

Где бегают компьютерные мыши

И мышьяком отравлен шоколад.

Идя на дно, они уходят в бусы

На чёрном платье с голою спиной…

У них ничуть не изменились вкусы

С тех пор, как флот был парусно-гребной.

ПРОИЗВОДСТВО ВПЕЧАТЛЕНИЙ

Производство впечатлений,

расфасовка, упаковка

и развозка впечатлений

в массы… Банки и сберкассы

принимают впечатленья

на сберкнижки впечатлений,

там – проценты впечатлений,

накопленья впечатлений,

капиталы впечатлений, —

мелкий бизнес впечатлений

и магнаты впечатлений

тратят деньги впечатлений

на товары впечатлений.

В ресторане впечатлений —

разблюдовка впечатлений,

там – салаты впечатлений

и маслины впечатлений,

осетрина впечатлений,

лососина впечатлений,

рыбьи яйца впечатлений

и бифштексы впечатлений,

крем и сливки впечатлений,

борщ из свежих впечатлений

и жаркое из тушёных

и сушёных впечатлений,

из японских, итальянских,

из китайских и французских,

из корейских и еврейских,

из индийских и грузинских, —

в общем, русских впечатлений.

Деятельность никакая

невозможна без подъёма

производства впечатлений

(произвёл? не произвёл

впечатленье? и какое?).

Побеждает впечатленье

страшной силы!.. Победитель

получает всё и тратит

на искусство впечатлений

и науку впечатлений,

на ракеты впечатлений

и на бомбы впечатлений,

на расцвет и безопасность

беспилотных впечатлений,

на запчасти впечатлений,

на господство впечатлений,

чтобы смерти впечатлений

избежать и обрести

невесомость впечатлений

вечной жизни впечатлений

по дороге впечатлений

на космически другую

остановку впечатлений,

если солнце впечатлений

выжжет землю впечатлений.

Для особых впечатлений

иногда необходимы

фрак и смокинг впечатлений.

У меня на этот случай —

клёшный ветер впечатлений

в клёшных волнах впечатлений,

в клёшных ритмах впечатлений,

клёшный – значит колокольный.

ОСТАВЬ КАК ЕСТЬ

Вопят вороны, блещет снег алмазом,

Кошачий визг, собачий вой, дворовый ор!..

Но чей простор с романом ужасов не связан

И с той трагедией, где всех древнее хор?

Нет неестественности в диких выраженьях

Избытка чувств и жажды злой добра, —

Кошачий визг, собачий вой, при всех сраженьях —

Ура! и стоны протоплазмы и ядра.

Ничто не слишком, не преувеличен

Ничьих эмоций бешеный поток,

Кошачий визг, собачий вой, в геноме птичьем —

Вороньи вопли, дятла молоток.

Сопроводивший музыкой такою

Природу жизни действующих лиц,

Оставь как есть, не поправляй рукою

Кошачий визг, собачий вой и вопли птиц.

Не потакай высокопарным фразам

О чувстве меры, это чувство – здесь,

Вопят вороны, блещет снег алмазом,

Кошачий визг, собачий вой, – оставь как есть!

Когда бежишь из камеры для смертников

По приговору подлого суда,

Стелись туманом в зарослях бессмертников,

Туманом в зарослях серебряных бессмертников

И в облаках скрывайся, как вода.

И никогда не уповай на совесть

Свидетелей, – им надо пить и есть.

Но уповай на Бога, не готовясь

Орудьем стать, чья справедлива месть.

Нет справедливой мести и расплаты,

Когда они исходят от тебя…

Присутствуй там, где облака крылаты,

Их творческое общество любя.

Тогда и сыщик, и палач, и стража

К тебе утратят всякий интерес.

На облако и спишется пропажа —

Твои особ. приметы, рост и вес.

Тебе должно быть это безразлично,

Ты – облако и более никто!..

О большем даже думать неприлично,

Дыша свободой в облачном пальто.

Ты – облако и выглядишь люблёво,

Из камеры для смертников летя!

…Ещё лицо кириллицы и слово

Не сдали в гильдию латинского литья.

А теперь они делают вид, что они пошутили,

Разыграли тебя, рассказали смешной анекдот

И в каком-то прелестном, наивно ребяческом стиле

Раздавили нечаянно, сделав крутой поворот.

Что ж на них обижаться, на эти глаза из металла,

Если юмор таков и пора вымирать без затей.

Кто ты? Мамонт, чья книга судьбы до костей исхудала —

И оттуда воруются строки столь дивных костей!..

Приходи, моя радость, враскачку на этих костяшках!

В золотое вино заплыла золотая луна.

Здесь для мамонтов кофе гудит в архаических чашках,

И поэзию здесь издают в переплёте окна.

Приходи, замурованный там, где они пошутили.

Приходи, разворованный там, где у них анекдот.

Я для мамонтов – транспорт морских и воздушных флотилий,

Место жительства, и кабачок, и окна переплёт.

Эти мамонты даже танцуют, как тени на стенах.

Эти мамонты даже поют, как в листве облака.

Моя радость, входи на костяшках своих драгоценных

Или падай, как падает эта строка, с потолка.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ ВАНЕ

Спи, моя кроха.

Нет меня с вами.

Песенки вкрапление

Дождик накапал…

Всякая эпоха

Начинается словами:

– Это – ограбление,

Всем лечь на пол!

Все легли на пол,

Слоник лёг, мячик,

Тигры со львами,

Сказок население.

Ничего не бойся, кроха,

Ничего не бойся, Ваня!..

Всякая эпоха

Начинается словами:

– Всем лечь на пол,

Это – ограбление!

В моём-то возрасте мужчина

Давно играет бородой,

И всякая его морщина

В бородке спрятана седой.

Седую выкрасить бородку

Он может в разные цвета,

Изобразить усами лодку

И спрятать дряхлые места.

А я с лицом гуляю голым,

Без никакой там бороды, —

Усов примочкой и приколом

Не пряча древности следы.

В таком живу я голом виде

И нечто голое пишу, —

За это на меня в обиде

Прогресс, курящий анашу.

КАРМЕН

Дочь отпетых бродяг,

Голым задом свистевших вдогонку жандарму!

Твой гранатовый мрак

Лихорадит галёрку, барак и казарму!

Бред голодных детей,

Двух подростков, ночующих в роще лимонной!

Кастаньеты костей

Наплясали твой ритм под луною зелёной!

Лишних, проклятых ртов

Дармовой поцелуй на бесплатном ночлеге!

Смак отборных сортов —

Тех, кто выжил, не выклянчив место в ковчеге.

Твой наряд был готов,

Когда голое слово отжало из губки

Голый пламень цветов, голый камень веков,

Твои голые юбки!

Вот как, вот как стучат

Зубы голого смысла в твоих кастаньетах, —

Дочь голодных волчат,

Догола нищетой и любовью раздетых!

Вот как воет и ржет

Голый бубен в ладони чернильной!

Вот как голый сюжет

Затрещал на груди твоей, голой и сильной!

Так расслабим шнурок

На корсете классической схемы,

Чтоб гулял ветерок

Вариаций на вечные темы!

ТОЛКАЮЩАЯ ЛОДКИ

Толкающая лодки,

Красавица моя,

Глаза её – две лодки,

Уста её – ладья.

Один, я знаю, парень,

Ударенный волной,

По гроб ей благодарен

И верен ей одной, —

Толкающую лодки

Он видел только раз,

И целовал он лодки

Её солёных глаз,

Когда разбился в щепки,

Но где-то высоко

Ладони дивной лепки

Несли его легко,

Ладони – крепче водки,

Ладони – глубже дна.

Толкающая лодки —

Такая вот она!..

В кинолентах европейской классики

Звёзды курят нервно и красиво,

Там с ветвей давно стекают часики,

Чей товар безумье оросило.

Мы глядим на то великолепие,

Как на волю смотрят малолетки,

Ненавидя жёстче и свирепее

Родственников, парту и отметки.

Век пройдёт, тысячелетье кончится,

Возвращаться в эту кинопытку —

Просто счастье, и курить так хочется,

Из Европы выйдя за калитку!..

Но главное – не думать ни о чём,

Найти такую славную контору,

Такую делать славную работу,

Такие делать славные покупки,

Смотреть такое славное кино,

Такое чтиво славное глотать,

Такие вкусы славные развить,

В такое славное стремиться окруженье,

Такую славную улыбку завести,

Такие уши славные развесить,

А на ушах такую славную лапшу,

Такой мозги запудрить славной пудрой,

В такой вписаться славный поворот,

В такую славную струю вписаться плавно,

Так славно плыть по славному теченью,

Найти такую славную возможность,

Такое славное стеченье обстоятельств,

Чтоб главное – не думать ни о чём,

Не думать ни о чём таком, что может

Хоть отдалённо навести на мысли

О механизмах колоссальной силы,

О грандиозных средствах и затратах —

На то, чтобы не думать ни о чём,

Не думать ни о чём таком!.. Заклеить

Такими славными обоями в цветочек

Свои мозги – и ни о чём не думать,

И с нами Бог, и все идите к чёрту,

Но главное – не думать ни о чём…

Они Ахматову надули,

Ей показав четыре дули,

И ездят, как хулиганьё,

На крыше имени её.

Ахматова – «ху воз грэйт лэди» —

Их транспорт к славе и победе,

На ужине и на обеде,

Который в их даётся честь.

И можно запросто прочесть

Английский текст об этом бреде,

Где окружает их «грэйт лэди»,

Посмертно источая лесть.

Но это классика и есть!..

Как Шишкин и «его медведи».

ГЛАВНАЯ ХАЛВА

«Дорогие и уважаемые собратья! Я был очень

доволен, что Нобелевская премия не была мне

присуждена…»

Лев Толстой

Чтоб Нобелевской премии добиться,

Не надо становиться Львом Толстым,

Который был в политике тупица

И дух её не почитал святым.

Была ему та премия желанна,

Но у него не тот был инструмент,

Не те фанаты, связи, чувство плана,

Диктующего, как ловить момент.

С тех пор вполне решили справедливо,

Что Нобелевка – главная халва,

Её дают по воле коллектива,

Который выбрал не Толстого Льва,

Не выбрал, то есть, даже Льва Толстого,

Имея право на Большой секрет

Для маленькой компании густого

Тумана …Карта бита, ваших нет!..

Снится, что я живу

Здесь и сейчас,

Глядит на меня сквозь листву

Солнечный глаз,

Губы листвы дрожат,

Улыбаясь мне…

Это письма снегов лежат

За окном во сне,

За окном, плывущим, летящим

На узел связи,

Где лиственны письма к спящим

В европах азий.

Титаник утонул, а всё плывёт, плывёт…

В титане – кипяток, на палубе – веселье,

Никто там никого на помощь не зовёт,

Не хлещет океан в пробоины и щели.

Титаник утонул, а всё плывёт, плывёт…

Его непотопляемая слава —

Такой обмен веществ и жанра переплёт,

Чудовищно свежа их звёздная оправа.

Титаник утонул, а всё плывёт, плывёт…

Титановая нить пластична и могуча,

Она прошила путь, где струнами поёт,

Где айсберг не пробьёт паркет благополучья.

Титаник утонул, а всё плывёт, плывёт…

Там вальсы, там любовь, там льётся свет в посуду.

А ты закрой глаза – он виден отовсюду.

И строфы катастроф – такой плывущий плод.

ЧАЙНИК

Чайник, найденный мною на станции

между рельсами в сорок пятом,

изумительно скособоченный, с чёрной ручкой

и с пузиком цвета рельсов, —

в моём ли он вкусе?.. Ещё бы!

Я нашла его в восемь лет,

возвращаясь с востока на запад,

с тех пор мои вкусы менялись,

и я разлюбила многое,

но только не этот чайник,

живёт который на книжной полке.

Нашла ли я в нём себя, —

спрашивает профессор общего места,

изучающий вкус покупателя

и психологию органов творчества.

Нашла ли я в этом чайнике,

изумительно скособоченном,

с пузиком цвета рельсов,

нечто зарытое в тайных глубинах

моего подсознания?

И почему все другие чайники

оттуда его не вытеснили?

А, может быть, он их вытеснил

и вытеснять продолжает?..

Страшным я говорю ему шёпотом:

– Чайник, найденный мною на станции,

между рельсами, в сорок пятом, —

кто мог бы его подбросить ребёнку,

едущему с востока на запад

в дощатом вагоне?

Только Ангел!.. Только Ангел-хранитель

способен подбросить ребёнку чайник

на станции, где дают кипяток.

И, если вам ничего такого

никогда не подбросил Ангел…

Вы меня понимаете?..

Разве можно себя найти

не в том, что подбросил Ангел?

Он выдыхает: – Да-а-а?..

Он выдыхает: – Да-а-а!

Я очень вам благода-а-а-рен,

вы подбросили мне идею,

теперь мне легко найти

научную литературу,

которая подтвержда-а-а-ет,

и убежда-а-а-ет, и вынужда-а-а-ет

признать, что – да-а-а!

Голубой мешочек птицы,

Собранный у клюва,

Серебрится-золотится

В небе стеклодува.

А в листве блестят слезницы,

Что следят за нами —

Композиторами птицы

В облаков панаме.

Мы прозрачны, как страницы

В небе стеклодува,

Где дыхания границы

Собраны у клюва,

И звенит мешочек птицы

Одухотворённо,

Его адрес – дней крупицы

В царстве почтальона.

Когда берёшь их дивные интриги

Холодной ночью в тёплую кровать,

Почти в любой мечтает кто-то книге

Пастушкой беззаботной побывать.

Такая вот волшебная петрушка,

Вакансия, где козьим молоком

Питается кудрявая пастушка,

Умыв лицо хрустальным родником.

И у неё к тому же дивный голос,

Она поёт, как в опере звезда,

Чтоб сердце принца звонко раскололось,

К ногам пастушки выпав из гнезда.

Само собой – её пасётся стадо,

Плодится и несётся на убой.

Ей, беззаботной, ничего не надо,

Она бессмертна – что само собой.

Она, как всё бессмертное, бесстыдна,

Себя даёт подробно разглядеть,

Чем принц и занят, но его не видно, —

Великое не может похудеть!..

ПЕЙЗАЖ С АККОРДЕОНОМ

В лепнине синих гор белели ветряки,

Жилища и стада, и зелень пламенела

Под куполом зеркал космической реки,

Которой плыл закат, – потом взошла Венера,

В лепнине синих гор произошёл обмен,

Мгновенный переток теней, оттенков, складок,

Там хлопок облаков объехал камни стен,

Ощупал, облизал, и этот мёд был сладок,

А ветер был солён, его аккордеон

На публику играл, где место проходное

И слышно до небес, и ты вознаграждён

За улыбанье слёз, сплотивших остальное.

ЛАНДЫШЕЙ СТАКАН

Кусок железа стал портретом —

Кого, чего?.. Молчи об этом.

Тебе ли, гулкий истукан,

Я ставлю ландышей стакан?..

Такая разве я кретинка,

Чтоб видеть жизни тёплый след

Внутри железного ботинка,

Железных брюк?.. Искать примет

Живого сходства с тем, что было,

Когда и пело, и любило

Диковинное существо,

Способное на волшебство,

Пока всё связанное с ним

Не стало местом проходным?..

Несходство – лучше, чем обманка,

Чьё сходство давит хуже танка

И рвёт сосуды тех, кто знал

Дыхания оригинал.

Его я знала долго, близко,

Ты всех лишён его примет,

Ты – не любовная записка,

Ты – объявленье «хода нет!»,

Но также нет – и слава Богу —

Того, что шло с ушами в ногу

И было вроде инструмента

Для струн наглядных, им одним

Доверье – счесть тебя родным…

С такой наглядностью родным,

Пока в железе монумента

Не станешь местом проходным.

На это проходное место

Жених приходит и невеста,

Сюда приносят всё подряд —

Бутылку, фотоаппарат,

Цветы, закуску, сигареты,

Соль анекдота, яблонь дым…

Как хорошо быть молодым —

Младенцев делают портреты

В обнимку с местом проходным!

Пусть месят, месят это тесто

Потомки наших могикан!

Тебе, о проходное место,

Я ставлю ландышей стакан.

Я здесь плыву в ковчеге Ноя,

В ночных арбатских сквозняках,

К тебе, о место проходное,

Со склянкой ландышей в руках.

И там, где звёзд гляжу на дно я,

Видна мне вечность в облаках —

Такое место проходное…

Со склянкой ландышей в руках.

Пока я собираю урожай

В предчувствии холодного предзимья,

Ты с нею поживи, ты с нею поезжай, —

Она так молода и носит моё имя.

В обнимку по волнам, в обнимку по траве

Ты странствуй с ней, гуляй, свободу пей, как воду.

Она так молода и с ветром в голове,

И, путь когда закрыт, идёт по небосводу.

Потраться заодно на фотоаппарат,

Пробел у нас большой по части любованья, —

Не упусти момент и щёлкай всё подряд,

Включая банный день и приступ рисованья.

Ты с нею в переход отправься петь, шутя,

Таская на плече её аккордеончик,

И фейскую страну, и ваше с ней дитя,

Что вам же языка показывает кончик.

Ты с нею поплыви, на всё махнув рукой,

Туда, где ночь нежна, когда в морском купании —

Большой секрет для маленькой, для голенькой такой,

Большой секрет для голенькой, для маленькой такой компании.

Эти песни были с прелестью,

С хмелем, с тем ещё подмигом!..

С околесицей и смелостью,

Не нарысканной по книгам.

Дичь такая откровенная

Свищет ветром по оврагам,

Где черёмуха, как пленная,

Ходит ночью с белым флагом.

Здесь была страна помешана,

Никого не узнавала…

Лира в небе так подвешена —

Чтоб ничто не доставало.

Полторы картины Ван Гога,

Купленные до гибели,

Это весьма убого

Для справедливой прибыли.

Но это же очень много

Для места, куда вы прибыли…

Справедливость – из каталога

После гибели, после гибели.

Вы прибыли вместо прибыли,

А ему вставать неохота!

Так зубы, которые выбили,

Возвращаются из похода.

ЧЕМ ПАХНЕТ ЛОШАДЬ

Чем пахнет лошадь? Роскошью надменной

Или смиренной нищетой в глуши?

Бегами? Страстью? Властью? Чем? Военной

Кампанией?.. Попробуй, опиши!

Чем пахнет лошадь? Цирком с джигитовкой?

Глазами и губами? Соком трав?

Конюшней царской? Байроном? Подковкой —

На счастье? Живописью? Жутью переправ?

Чем пахнет лошадь? Шорами, кнутами?

Похищенными девами? Овсом?

Ездой Истории, озвученной следами

Её копыт? Давильным колесом?

Чем пахнет лошадь?!. Лошадью, которой

Здесь пахнет всё, что пахнет лошадьми, —

Все книги, все дороги, все просторы, —

Все эти древности, пропахшие людьми.

ПОЭТЫ СЛОВ НЕ ПИШУТ

Поэзия – не такова,

Она – не песня на слова,

Поэты слов не пишут.

Их инструменту подпевать —

Равно как ветру подвывать,

Скрипеть, когда скрипит кровать…

Поэты слов не пишут.

Не подпевай, сказал Булат,

Когда подхватывая лад,

Ему подпела дева.

Тогда он дерзок был и млад,

Поэтство в нём гудело.

Не описать – тот беглый взгляд,

Тот жгучий лёд, кипящий хлад,

Каким обжёг её Булат,

Чтоб дева охладела.

Их инструменту подпевать —

Равно как ветру подвывать,

Скрипеть, когда скрипит кровать…

Поэты слов не пишут.

Поэзия – не такова,

Она – не песня на слова,

Деревьям не нужны дрова.

Поэты слов не пишут.

Уж если ухожу – так навсегда,

До полного в толпе неузнаванья.

И приплетать не следует сюда

Законные, быть может, основанья:

Какой-нибудь отъезд или отлёт —

Не повод, чтоб закрылся узел связи.

Я просто, уходя, включила лёд

И прекратила скуки безобразье.

Не знаю ничего скушней вранья,

Но многим эта нравится работа.

Тогда я просто поступаю, как свинья,

Не узнавая где-то и кого-то.

А если на меня идут стеной,

Чтоб я платила узнаванья цену,

Сквозь эту стену я иду, как психбольной,

Который ветками шумит в ночную смену.

Мне даже и не снится никогда

Та недействительность, где были мы знакомы

До моего за вас великого стыда,

Неузнаванья после выхода из комы.

ПРОГУЛКА

1.

Гуляет древняя скульптура

Без рук, без даже головы,

Но видно, что она – не дура,

Её желанья не мертвы.

И надо быть специалистом

В определённых областях,

Чтоб цену знать векам слоистым,

Что в ней так сладостно блестят.

И только взгляды, только взгляды

Её краса приемлет в дар,

А не брильянты и наряды,

Чья куклость для неё – кошмар.

Сто тысяч раз пройду я рядом,

Сто тысяч взглядов подарю.

Уж я-то знаю цену взглядам —

Тем, о которых говорю.

2.

Не покладая рук отрубленных,

Дыша во все осколки, трещины,

Долюбливает недолюбленных

Живая прелесть этой женщины.

Её божественны ранения,

Она спаслась от обезлички,

Став единицею хранения,

Чей номер выбит на табличке.

Три тысячи ей лет исполнилось,

Её неисчислимы копии,

Но в каждой – бесподобна подлинность,

Как мак, не виноватый в опии.

Как выглядит?.. Никак не выглядит!

Нет головы. Фрагмент. Обрубок.

Не постирает и не выгладит

Она простынок, брюк и юбок.

Её оттуда благолепие,

Где речи нет о внешних видах,

Где всё жесточе и свирепее,

Но есть блаженства вдох и выдох.

Что клевета?!. Алмазная оправа,

В ревнивых призмах преломлённый свет.

Скреплённая такой печатью слава

Живёт, не умирая, сотни лет.

Какую ей подлянку ни подсунут,

Какую ни впаяют злую ложь, —

Всё превратится рядом с ней в рисунок

Дурацких нравов, пущенных под нож.

И в том, быть может, клеветы значенье,

Её самоотверженная суть,

Что славы беззаботное свеченье

Нельзя её стараньями задуть.

О клевете, которая геройски

Сражается за славу не свою,

О подвигах её, о храбром войске,

О полководцах, гибнущих в строю,

Мы забываем, пережив облаву

И клевете предпочитая лесть.

Но клевету я предпочту по праву

Свидетеля, имеющего честь.

Я такие здесь расставлю сети

И такие чары разведу,

Что меня полюбят ваши дети

За моих стихов белиберду.

За любовь с такой белибердою

Им награда будет в час, когда

Станут дети взрослою ордою,

Где нужна своя белиберда.

Без неё нельзя идти на дело,

И сухим не выйти из воды.

Чтоб любить лицо своё и тело,

Нужен свежий дух белиберды.

И от страха дар теряя речи,

Уязвимы болью и бедой,

Знаем, знаем тайны человечьи —

Как спасать себя белибердой.

От тоски, отчаянья, сиротства,

Чтоб не вмёрзнуть в гибельные льды,

Средство есть большого благородства —

Облака моей белиберды.

Дар природы, дивная отрада, —

А подделкой травятся, о да,

Даже водкой, плиткой шоколада,

Но чиста моя белиберда

Из плодов божественного сада,

Из небесной всё-таки среды.

Опыт горек, но зато как сладок

Поцелуй моей белиберды.

Не светский персонаж, не собственный музей,

Не ангел надувной, не чёрт из табакерки,

Не культовый болван, а школьник-ротозей,

Прогульщик всех времён, отлыньщик от проверки

Тетрадей, дневников, ногтей, мозгов, зрачков,

Утайщик рек и рощ в карманах сновидений,

Себя угонщик в синь весенних облаков, —

Шатайся и свисти мотивчик совпадений

Космической тоски с валяньем дурака,

С валяньем в той траве, где в чашах благодати

Ещё полным-полно, и воздуха строка

Поёт в гармошку дней, в твою губную, кстати!..

Улыбочник листвы, прогульщик ясель, школ,

Ты – ветер в голове, ты – метры в килограмме,

Лицо твоё идёт по воздуху пешком

И дышит на стекло в моей оконной раме.

Геральдика сегодня на повестке

И поиски наследственных гербов, —

У инков есть внучатые невестки,

У викингов – племянники богов.

Я знаю казначея аргонавтов,

Наследника троянского коня,

Свивальщика верёвочек, канатов,

С испанским золотом связующих меня.

Княгиней стать могла я в понедельник

На сходке за дорогой окружной,

Где дал трамвай за это столько денег,

Что князем стал, а дочь его – княжной.

Ещё не вечер, наш базар в разгаре,

Дворян для дворни делают в стране,

Где маленькому принцу на базаре

Подмигивает пони на Луне.

Я ШЛЮ ТЕБЕ ЭТУ БЕРЁСТУ

Издали тебя, не издали,

И сколько воздали хвалилий, —

Как всё это мелко из дали,

Из ландышей, лотосов, лилий!..

Как всё это скользко из близи,

Где змейских полно шевелилий!..

А ты не скользи в этой слизи

И в этой отсутствуй могиле, —

Ты просто отсутствуй прекрасно,

Отсутствуя великолепно,

Отсутствуя живо и страстно,

А не мумузейно и склепно.

И что понимают владельцы

Каких-то общественных мнений,

Когда твоё хрупкое тельце

Их в тысячи раз драгоценней?!.

И что они смыслят, обмылки

Какой-то общественной бани,

В твоей-то пронзительной жилке,

В природе её колебаний?!.

Я шлю тебе эту берёсту,

Присутствуя в ней простодушно —

Так живо, так страстно, так просто.

Скажи мне, а что еще нужно?..

Там звонкий лес на местности холмистой

Посвистывает птицами… Листвой

Играет ветер – всхлипы, вздохи, свисты —

Из каждой щёлки, дырочки живой,

Такая музыка, внезапно капля ёкнет,

С листа на лист, c листа на лист лиясь,

Её и ловит тот, кто глубже вогнут,

И капля счастья с ним вступает в связь.

Но звук исчез в той заросли узорной,

Когда внезапно райские врата

Нам распахнулись!.. Там сиял озёрный,

Слепящий свет – зеркальная плита,

Где плыли солнце, хлопья снежных лилий,

Желтки кувшинок, строфы облаков,

И, отражаясь, там шарами плыли

Кусты в овальной раме берегов.

Внезапность этой тишины и света

Слезами шла глазам наперерез.

И озеро, как рукопись завета,

Держало путь к себе, сойдя с небес.

Наш проводник поймал руками рыбку

И отпустил, ныряя в облака.

Прошло сто лет. Я превратилась в скрипку,

Цена старинной скрипки велика.

ГЛАЗАМИ КАП-КАП…

Хлопчатое дерево

семейства бамбаксовых.

Из его плодов получают малайцы

волокно под названьем капок

с удареньем, которое падает

здесь на последний слог.

Капок —

для набивки

кругов спасательных,

щелей, где гуляют ветры,

стен, потолков, дверей

в пространстве, где звук не должен…

Любовь моя, не наглядная,

(не наглядная – здесь два слова!),

в данный миг я тону, вмерзаю

в лёд отчаянья и глазами

я хватаюсь за этот малайский капок,

за волокна хлопчатого дерева,

так наглядно растущего

где-то в тропиках.

Глазами кап-кап в капок,

в теплоты его благодать,

в копну его тишины,

в хлопья словечка малайского, —

набрела на него нечаянно

в словаре, где подряд, на выбор:

капитуляция, капок, капонир?![3].

Нажиться на войне – святое дело,

Стравил кого-то с кем-то – и вперёд!..

Истории физическое тело

Случайностями взяток не берёт.

Войска идут, взрывают, убивают,

Насилуют и грабят от души,

Гниют в земле, в психушке завывают,

Но их добыча – сущие гроши.

В совсем других война играет странах

На струнах денег, стонущих во мгле,

Где войны делают, как блюда в ресторанах —

Не из своих печёнок и филе.

Где войны делают, как делают закуски

Холодные… Как блюда жарких мест,

Как мясо с кровью… Голубь в белой блузке

Там вылетает из румяных тест.

А голубь мира – дивная вещица,

Ей сносу нет, и спросу нет с неё,

И в запечённом виде эта птица

Вам аплодирует крылами за враньё!..

Тут все убили всех.

Просторней стало, чище.

Остались плач и смех,

Где было их жилище.

Остался скрип дверной,

Оконный блеск и скрежет

Той жизни пробивной,

Что больше слух не режет,

А стёрта словно мел

С доски в конце урока…

Теперь, где класс шумел,

Шумит листва широко, —

И каждой капли ёк,

И каждой ветви шелест,

И каждый мотылёк,

Или другая прелесть,

Времён не помнят тех,

В местах родившись этих,

Где все убили всех

Во всех тысячелетьях.

И я не помню, кто

Об этом память всё же

Вложил в моё пальто,

Висящее в прихожей.

РОСКОШЬ УМОЛЧАНЬЯ

«Самое страшное – когда тебя умалчивают».

Сивый Бред

Умолчанье, умолчанье,

Твоя музыка слышна —

Как ветвей, морей качанье,

Запах снега, вкус вина…

Сладко пить твоё звучанье,

Мне так дорог отклик твой,

Умолчанье, умолчанье,

Ты – колодец питьевой,

Не плебейских прав качанье,

Не кричанье без конца:

«Умолчанье, у-у-у-молчанье —

Хуже грязного словца!..»

Нет, скажу я на прощанье,

Как живой аристократ,

Умолчанье, умолчанье —

Выше всяческих наград.

Облаков незамечанье,

Мчанье их над головой,

Умолчанье, умолчанье,

Ты – мой свет, простор я твой.

Наше тайное встречанье

Здесь любви оставит след,

Умолчанье, умолчанье —

Роскошь слаще всех побед!..

Любили так нежно, так сильно,

В сиянье сокровищ одеты, —

Ведь нищие выглядят стильно,

С них гении пишут портреты,

Работая кистью и краской

По ткани из нити суровой.

Любили так трепетно, ласка

Для этого – грубое слово.

А время стояло, при виде

Которого рвут сухожилья.

Из этого времени выйдя,

В своём они времени жили.

Слеза поэзии по Гоголю ползёт.

К интимной лирике относятся кошмары.

Когда с правами человека повезёт,

В глобальной бричке мы прорвёмся в шаровары.

Лицо кириллицы не есть латынь. Лукав

Хирурга взгляд – его латыни самокрутка.

К интимной лирике относится рукав,

С рукой отрезанный колёсами рассудка.

Вранья вам хочется, пьянящего, как ром?

Я – чистый лирик, у меня другая пьянка.

К интимной лирике относится разгром

Чужой страны, когда в своей не иностранка.

Как сердце, бьётся солнце, и черна

Галактика, чьё сердце разорвётся.

Интимность лирики и есть величина,

Где солнце бьётся в черноте колодца.

Когда достигнут тех высот,

Что показали нам в субботу,

Жить будут лет до пятисот,

А до трёхсот искать работу.

И без особенных затей

В расход пустив морали глыбу,

Там будут разводить детей,

Как мясо, птицу или рыбу.

Как медицинский препарат

Особой силы молодильной,

Там каждый будет страшно рад

Глотать в таблетке дом родильный.

Не думать ни о чём таком,

Быть выше страха и упрёка, —

И вечным станет исполком

Живущих вечно и жестоко.

Слюна их вечности видна

В улыбках жадных!.. Со слюною

Они вкушают времена,

Где вымерло всё остальное.

На дне морском и океанском дне

Кувшины плавают, и с ними я знакома,

Они с цветочками являются ко мне,

Вплывая в окна и в проём балкона.

Великолепны тел их косяки,

Сверкающие горлами сосуды,

Где дышат свежестью листва и лепестки,

И слёзы свежие из глаз – не из посуды.

Владея речью этой свежести, легко

Владеют музыкою тайны —

Райским смехом,

Когда все ужасы остались далеко

От жизни прожитой

И опыт содран с мехом.

В юности, в пасти огня,

Розы грубили меня,

Гробили – пышно цвели

Всюду, где только могли:

Стыдом – на щеках,

Трудом – на руках,

Целующим ртом – в облаках!

Так нестерпимо алел

Рдянец – чтоб он околел!

Из-за него одного

Никто ведь меня не жалел:

Ни желчный мудрец,

Ни алчный юнец,

Ни совесть – грызучий близнец!

Взглядом не покажу,

Через какую межу

Я перешла, чтоб велеть

Огненным розам белеть:

Стыдом – на щеках,

Трудом – на руках,

Целующим ртом – в облаках!

Так нестерпимо белеть,

Светом сплошным – без огня,

Чтобы при жизни – и впредь! —

Не пожалели меня:

Ни желчный мудрец,

Ни алчный юнец,

Ни совесть – грызучий близнец!

Так нестерпимо белеть,

Чтоб не посмели жалеть

Те, кто меня не жалели,

Когда мои розы алели:

Стыдом – на щеках,

Трудом – на руках,

Целующим ртом – в облаках!

Не бывает напрасным прекрасное.

Не растут даже в чёрном году

Клён напрасный, и верба напрасная,

И напрасный цветок на пруду.

Невзирая на нечто ужасное,

Не текут даже в чёрной тени —

Волны, пенье, сиянье напрасное

И напрасные слёзы и дни.

Выпадало нам самое разное,

Но ни разу и в чёрных веках —

Рожь напрасная, вечность напрасная

И напрасное млеко в сосках.

Дело ясное, ясное, ясное —

Здесь и больше нигде, никогда

Не бывает напрасным прекрасное!

Не с того ли так тянет сюда

Сила тайная, магия властная,

Звёздный зов с берегов, облаков, —

Не бывает напрасным прекрасное! —

Ныне, присно, во веки веков…

За то, что не покинула тебя,

Когда ты всех покинула, смеясь

Над праздником победного тряпья,

И с этой грязью вырубила связь.

За то, что почтальоном и письмом

Я стала, чтобы выбраться из грязи.

За то, что совести работая веслом,

Я обладаю тайным средством связи.

За то, что крюк не вбила в потолок,

Когда свобода стала знатной сучкой, —

Ты мне прислала свиток этих строк

В бутылке, в той ноге стеклянной с ручкой,

Которая гуляет в облака,

Плывёт по водам, синим и зелёным.

Нет, связи не конец ещё!.. Пока —

Таким вот образом, таким вот почтальоном.

ЛИСТАЯ ПРОСТРАНСТВО

С кровоточащих ног сандалии снимая,

Улыбчивым лицом к реке обращена…

Чудесно в дичь вошла стрела её прямая,

Охота удалась, богиня польщена.

Её добыча спит и скоро станет пищей.

Где пища, там – вино, а где вино – поют,

А где поют – легко справляются с кровищей,

Зализывая ран божественный уют.

Какой ценой оплачено смиренье,

Листва сказать могла бы и трава,

Сказал бы ландыш или куст сирени,

Но нет смиренья там, где есть слова!