По закону – привет почтальону

РЕМА

Кто всё успел, тот зря потратил время,

Блаженной праздности угробив Божий дар.

Есть небо с облаками в теореме,

Где над земным летит воздушный шар.

И никаких в том небе доказательств,

Что надо жить, не в облаках паря,

А всё успеть по части ательств-ятельств…

Кто всё успел – потратил время зря.

Уж если тема, так должна быть рема,

Она же – новость, проще говоря.

Кто всё успел – классическая тема,

А рема – что потратил время зря.

Три яруса рабов гребут в триреме

Крушить триеру – копию свою…

Кто всё успел, тот зря потратил время,

А Клеопатра предпочла змею.

Читателю сердце кровавить?

Пытать его душу огнём?

Отличное дело!.. Но я ведь

Такой не осилю подъём.

Куда мне до этой горячки,

До этих глубинных корней, —

Охотничьи будут собачки

Намного меня посильней.

Они, свою дичь сокрушая,

Сведут её страхи под ноль,

И в этом их будет большая,

Большая культурная роль.

Такую большую создатель

Не дал мне, малютке, сыграть.

Прости, не могу, мой читатель,

Живьём с тебя кожу содрать!..

Прости, что не будешь от боли

Орать, изгибаясь дугой.

Прости, что не сыплю я соли

На раны… Прости, дорогой!

Эту девочку я написала пером на папирусе,

Потом поливала её из лейки вином, —

У неё от вина розоватые крылья выросли

С туманной подпалиной на одном.

И улетела она от меня, как птица,

Жить в европейском замке, в стекле и в рамке.

Когда у нас дождь со снегом, она мне снится,

Пахнущая вином и окном шарманки.

ТАКОЕ СУЙЩЕСТВО

Такое Суйщество, оно суётся всюду,

И дышит, и глядит из всех щелей и створок,

Оно изумлено, в нём – ворох оговорок

И каждая свежа, как подобает чуду.

Такое Суйщество, – когда оно пылает,

Засунув с головой себя в горячку гриппа,

Известно мне одной, ромашка где и липа,

И сколько одеял душа его желает.

Такое Суйщество когда плывёт налево

И остаётся там, письмо в бутылку сунув,

Известно мне одной, как выглядит рисунок

С портретом Суйщества на лодочке напева.

ГОРЕЛОЙ СПИЧКОЙ

Хороша приморская таверна,

Невод, бредень зыблются в углах,

Здесь бинокли плавают Жюль Верна,

Странствующий молится феллах.

Я забыла – кто я и откуда,

Как зовут растенье тамариск…

Жарится на кухне барракуда,

Рыба-зверь для тех, кто любит риск.

Я не ем таких произведений,

Пусть они снимаются в кино,

Где круги с глазами привидений

Красят дев и сковородок дно.

Моё дело – лёгкое, как тело

Искры ниоткуда в никуда,

Искры почерк, искренность предела,

Почтальон блаженства и стыда.

Вот горелой спичкою рисую

Поцелуя хитрую лису, —

Между строк похожа на лису я

В том лесу, где ты целуешь всю.

Мои прекрасные морщины,

Седые волосы вот эти, —

Такие любят их мужчины,

Такие женщины и дети!..

Мои мешочки под глазами,

Судьбы неслабые примочки,

Очков чудесное сползанье,

Когда пишу я эти строчки,

Мой нос, мой Сирано и Данте,

В стране лица, в стране столетий, —

Такие любят их таланты,

Красавцы, юноши и дети!..

Мозгами надо повредиться,

Таких любовников бросая, —

А то могла бы вновь родиться,

Поэтка, ласточка босая.

ЧТЕНЬЕ С ВЫРАЖЕНЬЕМ

Рыдая, клокотать слезами и хвататься

За горло и за грудь, как при смерти больной, —

Быть может только так должны стихи читаться,

Но только не стихи, написанные мной.

Моя живая боль, моя сквозная рана

Таятся глубже дна и выше облаков.

Тревога – есть волна космического плана,

Так много до меня проплывшая веков,

Ничто не утолит её магнит и тягу —

Раскачивать, сжимать, захлёстывать и влечь.

Мы ей благодаря изобрели бумагу,

Вино, и колесо, и всё, что входит в речь.

Завывкой чаровать и глазками пытаться

Вылазить из орбит, и брызгаться слюной, —

Быть может, только так должны стихи читаться,

Но только не стихи, написанные мной.

О да, трудней всего мне воздухом питаться,

Со свистом я дышу, и голос мой продрог, —

Со свистом и должны стихи мои читаться,

Как свежая листва, как воздуха поток.

Тут свищет мой запрет на «чтенье с выраженьем»,

На этот страшный сон в брильянтах мертвеца.

Вот на какой балде читателя мы женим —

На завыванье чар под маскою лица!..

Завывкой чаровать и глазками пытаться

Вылазить из орбит, как призрак заводной, —

Быть может, только так должны стихи читаться,

Но только не стихи, написанные мной.

О боли – ну что вам сказать? – о боли,

О том, как лётчики нас бомбили,

О том, как дети пылали в поле,

Вертясь волчком!..

О том, как ставит тебя на счётчик

Обученный этому делу лётчик —

Посланец какой-нибудь «доброй воли»,

И вот он сбит, и пылает в поле,

Вертясь волчком!..

О счастье – ну что вам сказать? – о счастье,

О том, как белые медсанчасти

Небесных ангелов, крыльев белых,

Берут детей —

Беззвучно, мглисто, в больничку рядом,

За так, задаром, как снег над садом,

Как свет любви в неземных пределах,

А лётчик сбит, и – костёр горелых

Его костей…

О духе – ну что вам сказать? – о духе,

О том, что подвергнуть его разрухе

Технически просто, всё дело – в ухе,

Запустят слух,

Что мелочь Истории – эти дети,

А лётчик зачистил бы джунгли эти,

Он сбросил бы счастье туда в пакете,

Свободу в мешке и еду в горшке,

В своём исключительно высшем духе

Развёл бы расцвет на твоей разрухе,

Технически просто, всё дело – в ухе,

Запустят слух и угробят дух

Посланцы какой-нибудь «доброй воли» —

Их свет зажёгся, а твой потух!..

Когда я слышу, что на той войне

Нам лучше было сдаться той стране,

Чьи граждане богаче нас намного,

Я благодарна, что по воле Бога

Тогда не ваши были времена,

Была не вашей та страна и та война.

Теперь – всё ваше. На своей войне

Свою страну сдавайте той стране,

Чьи граждане богаче вас намного.

Я благодарна, что по воле Бога

Ни глазом, ни на ощупь не видна

Моя страна и в ней моя дорога,

Моя дорога и моя страна,

Чьи граждане в любые времена

Свободней всех, богаче всех – намного.

КРУГОВОРОТ ОРГАНИЗМОВ

Убивает, в тюрьму прибывает,

Из тюрьмы выбывает

И вновь убивает.

Убитые в землю положены,

Защитники им не положены.

Убийца имеет права

На сахар, жиры и крупу.

Убитый имеет права

На кости в гробу.

Убийца – хозяин всех гуманизмов,

Судеб и организмов.

Он пишет законные жалобы,

Что проявить не мешало бы

Гуманность к убийце несчастному,

К страданью его ежечасному.

Убитые в землю положены,

Жалобы им не положены,

Посылки, записки, свиданья…

Прав у них нет на страданья.

Уж если действительность эту любить,

Так лучше – убить,

Чем убитым быть?!.

Тут все больны неизлечимо

Враньём, и лечит их Кощей.

Не думать – главная причина

Тут всех кошмаристых вещей.

У всех одна и та же тайна —

Не думать ни о чём таком…

И не задуматься случайно,

Чтоб не погрязнуть целиком!

И Боже упаси подумать

О том, что видимость – не суть.

Целуй дитя, чтоб мысли сдунуть,

Отягощающие путь,

Сдувай с любимых эти мысли!..

Трагичны лица обезьян

На некой мысли коромысле,

Где от вранья никто не пьян.

Блескучий – украинское словцо.

Волна блескучая, блескучий свет в лицо,

Зигзаг блескучей молнии над чащей,

Звезда блескучая, блескучая луна

В блескучей тьме колодезного дна,

Где места нет материи блестящей.

Дела блестящие, блестящий выход в свет,

Блестящий вкус, блестящий дать ответ,

Совет блестящий, вот блестящий случай,

Успех блестящий и блестящий круг

Блестящих связей и блестящих слуг, —

Блескучая материя созвучий,

Игра блестящая мистерии блескучей.

ОЗДОРОВИТЕЛЬНАЯ КАМПАНИЯ

Чтение книг вызывает наркотическую зависимость.

Книги – причина многих смертельных болезней.

Оградите детей от книжного дыма.

Читайте книги в специальных для этого дела местах.

Читая книги, вы подвергаете опасности окружающих.

Требуйте в самолётах и ресторанах

Посадочные места для нечитающих книги.

Излечиваем от чтения книг за один сеанс.

Отворот от чтения книг. Потомственный маг.

Издание книг – под контроль

пищевых и лекарственных стандартов.

Не читайте книг во время беременности.

От читающих книги рождаются

неполноценные дети.

Чтение книг – причина мутаций и многих

наследственных заболеваний.

Рецидивы чтения книг опасны для общества.

Чтение книг – заразно!

В виде особого исключения, безнадёжно больным

разрешается чтение книг по рецепту врача.

К 2015 году страна избавится окончательно

от болезненной страсти к чтению книг.

Наркотики слабой и средней тяжести

менее опасны, чем пристрастие к чтению.

Только у нас – карамель и пластырь,

помогающие от чтения книг.

Только наш в пакетиках «Сладкий сон»

помогает от чтения книг на ночь.

Никогда не читайте книг

на ночь и натощак.

Вступайте в ДОК —

в Добровольное Общество Книгофобов.

Вам помогут опытные специалисты

Международного класса,

с дипломами самых престижных университетов.

Берегите своё здоровье, избавляйтесь

от вредных привычек.

Если тяга к чтению неодолима,

вам помогут в стационаре, —

круглосуточное дежурство хирургов,

лазерная методика удаления прочитанных книг.

Лечитесь! В России так много читали,

потому что не было колбасы!

Я – не червонец, чтобы все меня любили,

Не мясо, не одежда, не жильё.

Вдыхая свежесть драгоценной книжной пыли,

Со мной поэтствует античное жульё,

Все эти странники, разбойники, герои

И золотого похитители руна,

Циклопы пьяные, лазутчики из Трои,

Сирены, гидры, скотоложцы, вся шпана,

Уже воспетая щипковым инструментом

И всеми связками поэтствующих волн,

Чтоб на углу, с античным встретившись клиентом,

Поймать тот ветер, тот безумный произвол,

Который с новым возвращается уловом

Бессмертных типов невозможной красоты,

Так нагло дышащей поэтствующим словом

Под вечной пылью, чьи пульсируют пласты.

ГЕРОЙ И ВЕСТНИК

Влетает вестник, ужас подан,

А хор, поющий дифирамбы,

Не знает, что с его приходом

В мозгах героя гаснут лампы.

«Давай!» – кричит герою воздух.

«Не смей!» – кричат ему печёнки.

У вестника – шпион на звёздах

И голос будущего с плёнки.

Герой поступки совершает,

Он обречён, судьба такая…

А вестник только возглашает

Судьбу, – никак не поступая.

Герой убит, а вестник хрупок.

И на поклон выходят вместе

Герой, убитый за поступок,

И комментатор этой вести.

Они вдвоём напьются в доску,

Им будет море по колено…

Они вдвоём вольются в сноску,

Чья прелесть жуткая мгновенна.

Здесь были воры, спёрли – да не всё!..

Хоть в колдовскую завернись рогожу,

Нельзя украсть фортуны колесо,

А также прикарманить искру Божью.

Ворованное – нынче самый шик,

Такая в моде доремифасолька,

Что посвящённый раскусить спешит —

Кто у кого украл, чего и сколько.

Покража стала запросто игрой

И повседневной пищей интеллекта.

И, уходя, ты настежь дверь открой,

Чтоб вор ходил, как транспорт вдоль проспекта.

По-всякому приманивай ворьё,

Подбрасывай блестящие вещицы.

Украсть не смогут имя лишь твоё —

Куда им с этим именем тащиться?..

ЧЕГО И СКОЛЬКО

Пора, мой друг, пора, роняет лес,

Редеет туч, душа не помнит тела,

Спи, быль, любить иных – тяжёлый крест,

В саду до пят Земфира охладела,

Идёт безногий в синема, зима,

Крестьянин, торжествуя… Здрасьте, здрасьте,

Фонарь, аптека, горе от ума, —

Пора, мой друг, в порыве сладострастья

Чугунной гирей расшибать тома,

И орден, бриллиантовый весьма,

Назвать – «Звезда пленительного счастья»!..

Пора лишиться чувств и не спеша,

С бесстрастностью подробных наваждений,

Длить удовольствие, круша и потроша

Великолепие – о, да! – произведений

Классических, чья вечность на слуху

И временно сдаётся новосёлам,

Поскольку, превращаясь в требуху,

Вовсю работает наркотиком весёлым —

Там, где Шаляпин подковал блоху

И самовар опохмеляется рассолом.

А в пять утра такая синь,

Такая зелень, столько птиц!..

Колёса спят, и спит бензин,

И спицы спят в колёсах лиц.

И спицы спят в мотках водиц,

Чья пряжа спуталась в пути

Меж бань, базаров, школ, больниц, —

Водой валяйся и блести!

Пока не грянула жара,

Пока не встала пыль столбом

И грубой жизни кожура

Не появилась на любом, —

Тут в пять утра такая синь,

Такая зелень в пять утра,

Что мы, как яблоки, висим

В раю, где съели нас вчера.

Адам и Ева, говорю,

Вкусили яблок день назад,

Но те же яблоки в раю

На той же яблоне висят.

ВНЕШНИЙ ВИД

Вечерней пыли плаванье и поиск

кого-то в летнем воздухе… Гудит

железная дорога, окна в поезд

садятся, вид их грязен и сердит.

С большим достоинством коза пережидает

препятствие, чтоб рельсы пересечь,

пока дитя шутя её бодает,

свою тем самым развивая речь.

Сиреневая пыль порозовела, —

закат всех ближе к сладости стыда,

всех ближе пыль к сиянию предела,

где внешний вид исчезнет навсегда.

Пока не требует поэта

Большой общественный бульон,

Поэт в себе таскает это,

И сам себе он – почтальон.

Волненья тайные питая,

Он пишет сам себе и шлёт,

Он сам – тире и запятая,

Конверта с маркой переплёт.

Он сам – с ключом почтовый ящик,

Из тьмы которого гребя,

Глаза на письма он таращит,

Читая вести про себя.

Вот так под кустиком зелёным

Тоски, не понятой умом,

Он засыпает почтальоном,

А просыпается письмом.

Потом в общественном бульоне

Он может только утонуть, —

Поэт, который в почтальоне

К себе и к Богу держит путь…

Я попала на лист ожидания,

Это было в аэропорту,

В той особой среде обитания,

Где погода подводит черту.

Но, когда в самолётики первые

Стали граждан по списку вселять,

Надо было железными нервами

В этот список себя просверлять.

Говорю, пропади оно пропадом,

Мой билет не на эту комедь,

Не с моим историческим опытом

На листе ожиданья сидеть,

На листе пожиранья бесстыжего

Моих суток, недель и веков.

И такие я скорости выжала,

Что по списку пошла облаков, —

Мне понравилось!.. Я на свидания

Только так успеваю, о да,

Только так!.. На листе ожидания

Облака не стоят никогда.

А я имею право не хотеть

Того, в чём было мне отказано. И впредь

Вы мне не предлагайте эти блага,

Ни под каким я видом не приму,

Они – отрава сердцу моему,

В котором живы честь, любовь, отвага.

Зато ни в чём не отказал мне Бог,

И Божий дар никто отнять не мог, —

Мои права защищены небесно.

Благодаря такой защите прав,

Имею право не хотеть отрав,

Чья сладость мне предложена любезно.

ТРЕТЬЯ РУКА

Эту замечательную руку

Я давно хочу нарисовать.

Эту нарисованную руку

Кой-кому я буду подавать…

Эту замечательную руку

Мыть не надо мылом и водой.

Подавать я буду эту руку

Тем, кто промышляет клеветой.

Эту замечательную штуку

Негодяям буду подавать.

И, почуяв спрос на эту руку,

Станут с блеском ею торговать!

С этой нарисованной рукою

Станут всюду граждане ходить.

Разве нам изделие такое

Не пора давно производить?

Эту замечательную штуку

Заграница купит!.. Всем к лицу —

Завести такую третью руку

И подать при встрече подлецу.

Поэзии божественная стружка

К себе взяла ребёнка на ночлег.

Он сладко спит, и с ним – его игрушка,

Его старушка, белая как снег.

Июльский зной, горят леса, болота,

Струится дым по улицам ночным.

Игрушка цвета парусного флота

Идёт облиться душем ледяным.

Ей триста лет, и вся она – из тряпки,

У ней на спинке – крылья стрекозы,

И триста лет мозги у ней в порядке,

Где сти-хи-хи живут, расска-зы-зы…

Она ребёнку шелестит на ушко:

– Прекрасен этот нежный человек!

Я сладко сплю, я вся – его игрушка,

Его старушка, белая как снег.

Звёздчатой ночи окрас,

Звёздчатой речи слова

Плавают лодки внутри,

Мориц волнуется – раз,

Мориц волнуется – два,

Мориц волнуется – три…

Лодки мерцающий глаз,

Волны, трава, острова,

Вздрогни, душа, и замри,

Мориц волнуется – раз,

Мориц волнуется – два,

Мориц волнуется – три…

Начисто опыт сотри,

Голые мы существа,

Голые – это про нас,

Мориц волнуется – два,

Мориц волнуется – три,

Мориц волнуется – раз…

Вообразить нельзя, что львиный быт

Украсят человеческие шкурки

И пьяный лев на этих шкурках спит,

Гася об эти головы окурки!

Лев просто съест. Но, голод утолив,

Заложников не станет брать зубами.

Он не настолько всё-таки труслив,

Чтоб запасаться пленными рабами

И жрать своих, создав такой колхоз,

Где львы разводят львов… Он – царь в натуре,

И власть над миром – не его психоз,

И он не спит на человечьей шкуре.

Право силы перевесило,

Право силы перемстило,

Чем себя же обалбесило,

И себя же опустило.

Почти без боя – почти взяли.

Почти без боя – почти сдали.

Почти любое…

Цивилизация культуре не равна,

Культуру грохнет бомбами она

И обретёт развалины культуры,

Как приз победы над бессильем этой дуры,

Которой изменили все войска…

Цивилизация культуре так близка,

Что всю растащит – до последнего куска!

Но всех подлей – войска продажные культуры.

Право силы перевесило,

Право силы перемстило,

Чем себя же обалбесило,

И себя же опустило.

Почти без боя – почти взяли.

Почти без боя – почти сдали.

Почти любое…

За это «почти»

Люблями плати, люблями

Жаворонку над полями,

Который висит не в раме.

ДУХОВКА

Да бросьте, господа!.. Засилье масскультуры,

Цинизма торжество, упадок чистых сил?!.

Вы – духовенство той духовной диктатуры,

Которую сам чёрт величьем оросил.

Духовности рецепт – вот адская отрава,

Под видом чистых сил навязывать враньё

Напыщенных пустот!.. Намного чище слава

Оторвы и шпаны, – танцульки и пеньё.

Духовности полны воинственные спеси,

Но песни их скучны, а лица их страшны

Серьёзностью, с какой в помпезном мракобесье

Они духовно зрят, чистюли сатаны,

Чистюли сатаны, глядят они брезгливо,

И моют вам мозги, и пудрят – будь здоров!

Избави боже нас от этого разлива

Духовности для кур съедобных и коров.

Я – несъедобна, нет!.. Не член я коллектива,

Что весь в духовку влез духовных поваров!..

В тысячелетье, нефтяном и газовом,

Обманок потребляя чудеса,

Душа трепещет в теле одноразовом,

Как в банке перевёрнутой оса.

Возможности таятся необъятные

Для тех, кто крутит карусель войны,

Их чувства – исключительно приятные:

Азарт победы, вкус чужой страны,

Трофеи, феи в стойле победителей,

Адреналина полный мемуар, —

Для золотого миллиарда зрителей

Прекрасен очистительный кошмар!..

Слова какие – миллиард, миллениум,

За ними – чувство собственной цены,

Присущее грядущим поколениям,

Чьи предки крутят карусель войны,

Где не лошадки расписные кружатся,

Где абсолютно счастлив идиот.

Душа трепещет, тело ест и тужится,

Поэзия ответов не даёт.

Душа незрима, ей-то что за дело

До ужасов, наглядных, как пособие?..

За ней охотясь, убивают тело, —

И в том его значение особое,

Его способность явно и на ощупь

Живой материей присутствовать в материи,

Где все едят друг друга, дышат, ропщут,

Ликуют, прибыль извлекая из потери.

Душа незрима, ей на худший случай

Дана возможность улетучиться из плоти,

Из вечной жертвы, отдающей свет летучий

Душе – как топливо в космическом полёте.

Полотна вьюги серебрятся в снежной дымке,

Где дышит пламя непроглядной поволоки

И вечной жертвы отпечаток на простынке,

На ткацкой нити, на основе и утоке…

Этот маленький серенький льётся

На железные шляпочки крыш…

Хорошо ли, бутылка, плывётся,

Что губами письмо шевелишь?

Хорошо! – отвечает бутылка,

Проплывая в дожде за окном,

И стеклянная эта кобылка

Вся прозрачна меж пробкой и дном.

В ней записка плывёт дорогая —

Дорогой её шлёт дорогой,

И, глазами в бутылке моргая,

Она свёрнута трубкой тугой.

Бульки блямкают, дождик клюётся,

Многим здесь не живётся – темно!..

Этот маленький серенький льётся

Из небесного в наше кино.

ВОТ ЧТО

У древних римлян предки были итальянцы,

Они ходили часто в баню и в Сенат,

А у гетер они учились делать танцы,

И там росли маслины, овцы и шпинат.

У них сначала были грубые манеры

Мужланов тёмных и похабной солдатни,

Но древнегреки показали им примеры,

Как делать мифы, проводя культурно дни.

И моментально древнеримляне украли

У древнегреков эти мифы, кругозор,

Их эпос, лирику и прочие детали,

Чтоб ликвидировать манер своих позор.

Таким вот образом культурные уроки

Рождают классику в общественных кругах,

Но и классические шашни, и пороки

Идут из классики на собственных ногах.

И пусть идут!.. Зато всех меньше врёт античность,

Где воспевается политика богов

И почитается божественною личность,

Успех имеющая даже у врагов.

Во всяком случае, сегодня в моде глянцы,

Петляющее время, конопля…

У древних римлян предки были итальянцы,

Такая времени свивается петля.

И за углом ночная светится аптека,

Рецепт заходит, чтоб латынь свою прочесть, —

А значит, есть ещё симптомы человека,

Симптомы человека – всё, что есть…

Есть ложной памяти насильственный паёк,

набор продуктов психопропаганды:

отец вас трахал?.. разве не прилёг

он вас обнять, когда пылали гланды?..

вас в голом виде не купала мать

и не сажала на горшок с подтиркой?..

вам не хотелось всю её поймать

и трахнуть, а потом поджечь с квартиркой?..

Такая техника, такие психвойска

ведут зачистку наших территорий,

что вскоре не останется куска

живого чувства… Чистый крематорий.

Постлюди – после и взамен людей —

сварганят миф об этом или комикс.

А ты, моя душа, не холодей

и улыбайся, с правнуком знакомясь.

ШТОПАНАЯ КОФТА

В Арктике купила я в то лето

Кофту путешественного цвета

Из хлопчатой нити, плотной вязки,

С запахом станка, челночной смазки.

Кофта – скандинавское словечко:

Платье с укоротом на застёжке,

Краткая одежда человечка…

В этой путешественной обложке,

Обретённой то ли на Ямале,

То ли на Таймыре, где поймали

Пьяный айсберг и морского волка, —

В этой кофте есть для писем щёлка…

Связанная в Африке вещица

В Арктике нашла меня в то лето,

Чтоб над пьяным айсбергом светиться

Птицей путешественного цвета.

Во втором поймав тысячелетье

В Арктике такую африканку,

Я люблю сегодня на рассвете

Штопаную эту хулиганку!..

Там, где щёлка у неё для писем,

Почту шлёт мне дивная надежда,

Что каким-то чудом мы зависим

От того, как носит нас одежда.

В алтайских травах полыхают маки,

Звенит источник дужкой по ведру,

Тюльпаны, как бегущие собаки,

Волной атласной льются на ветру!..

Твои глаза раскосы, вкусы тонки,

Шафраном твой благоухает плов,

Где пальчики и пальцы, как ребёнки —

Тайком от всех, и обо всём – без слов.

Я знаю этих пальчиков коварство

И этих пальцев разговор во тьме,

Им не одно принадлежало царство,

У них на языке – что на уме.

В лепёшку заворачивая листья,

Твои струятся пальцы, как волна.

Сейчас лизну я это мокрой кистью, —

Художник пьян, действительность пьяна!..

ГЛАМУР ЗАБВЕНЬЯ

Боялся без вести пропасть

В столице медленных событий.

Дразнил дряхлеющую власть,

Боясь, что будет всех забытей.

Жил напоказ, держась в тени,

Но в той тени пылало пекло

Амбиций, дамской толкотни,

Где и мужская дружба крепла.

Там было общество, оно

Насчитывало два десятка,

Но всем казалось, что полно

Широкой публики, так сладко

При мысли – навязать когда —

Нибудь грядущим поколеньям

Свой стиль, не знающий стыда,

Свой жуткий страх перед забвеньем!..

Всё получилось, но подмен

Долгоиграющих колода

Сдаёт по кругу прах и тлен,

Гламур забвенья, масть болота,

Где можно без вести пропасть

В столице медленных событий,

И надо красть кумиров масть,

Боясь, что будешь всех забытей.

А памятников ремесло

Удорожает эти страхи,

Держа забвения весло,

Как штуку мебели на взмахе.

Не бойся плохо выглядеть в гробу,

Не бойся проиграться в пух и прах.

Прожить чужую, не свою судьбу, —

Быть может, это – самый страшный страх.

Судьбу чужую износить дотла,

А от своей бежать на всех парах,

Чтобы она тебя не догнала, —

Быть может, это – самый страшный страх.

В своём лице не быть самим собой

И вдруг очнуться в неземных мирах

Наедине с непрожитой судьбой, —

Быть может, это – самый страшный страх.

Но плюс к тому у человека страх —

Что не чужую прожил он судьбу,

Не в той стране и не на тех ветрах,

И будет плохо выглядеть в гробу.

РОЗЫ МАРАЗМА

Анна Довлатова

Сергея Ахматова

И Наймана губчатый Рейн —

Наставники Бродского

И Бутербродского,

Пившего с Бродским портвейн.

В дни юбилея,

Нанюхавшись клея,

Розы впадают в маразм.

Крыловская дедушка —

Взрослая девушка —

Из Роттердама Эразм.

Памятник едет,

Он голый и бредит,

Курит и пьёт, но здоров.

В розах маразма —

Призма оргазма

Публики, снявшей покров.

Памятник – наг

И является знаковым,

Въедут в его котелок

Булат Пастернак

С Окуджавой Булгаковым,

Бабель, которая – Блок.

Драться им не с кем,

В каждой из келий

Розы впадают в ампир.

Марк Достоевский,

Фёдор Аврелий,

Пушкин, который – Шекспир.

СТРАШНО СКАЗАТЬ

А больше всего мне нравится,

Что я не хочу вам нравиться,

Что я не должна вам нравиться,

Что я вам должна не нравиться,

И это – мой главный долг,

Его отдавать мне нравится

Вовремя, без поблажек,

И этот мне долг не тяжек,

Он – мой натуральный шёлк.

И больше всего мне нравится,

Что больше всего вам нравится

Как тонко я суть ловлю,

Когда не хочу вам нравиться!..

Повтора я сок давлю,

Что я не должна вам нравиться,

И я вам должна не нравиться,

И с этим блестяще справиться

Могу, как никто другой!..

Тут все обожают нравиться,

Кто нравится – тот и славится.

Но больше всего вам нравится,

Что я не хочу вам нравиться —

И нету такой другой.

ИЗ ЦИКЛА «НЕ ДЛЯ ПЕЧАТИ»

1

Когда идёт Россия на уступки,

Ей череп разбивают молотком —

На деньги стран, желающих разрубки

России, не съедобной целиком.

Смолоть зерно судьбы и стать мукою,

Утратить путь божественный зерна?!.

Тогда весь мир оставит нас в покое

И вся правозащитная шпана.

Не дай смолоть им нашу силу воли

И сделать корм из наших отрубей,

Не дай, судьба, очнуться нам в помоле!..

И ты, Поэтка, вкусной быть не смей.

2

С ней не сравнится ни одна страна:

Она швыряла атомные бомбы, —

Точнее, на Земле она одна

Швыряла эти атомные бомбы.

Другие страны смели их иметь,

Но никогда использовать не смели.

Вопрос решая, – сметь или не сметь? —

Всех победили те, кто сметь сумели.

Быть иль не быть? – вопрос, который впредь

Одна страна за весь решает глобус.

Кто не посмел ковбойски озвереть,

Тот жутко опоздал, самоугробясь

Гуманных предрассудков ерундой,

Не смея преступить черту запрета,

Покончить с человеческой средой

В мозгах!.. Земли горячая котлета

Сжираема, и быстрая жратва —

«Фаст фуд» рабов животного устройства.

Я смею знать, что правда такова

И у неё – убийственные свойства.

Где Макьявелли – гениальный змей?!.

Нет Возрожденья без такого змея.

И ты, Поэтка, вкусной быть не смей,

Об этих вкусах знать всю правду смея.

3

Тирана не поймают никогда.

Его страны несчастной города

Угробят бомбы гениев науки, —

Чтоб осчастливить весь его народ,

Гуманитарный рис влагая в рот

Под бомб демократические звуки.

Тирана не поймают никогда.

Он – дух, он – призрак, он – Герой Труда

Мистического!.. В пойманном он виде

Неуловим, как воздух, как вода,

Как, в целом, обитания среда, —

Как бред… Ловите этот бред, ловите!..

Тирана не поймают никогда

И не убьют, убив… Он никуда

Не денется, в его устройстве странном

Такой большой скрывается секрет

Для маленькой компании, чей бред

Его питает и питается тираном.

4

Хорошо сидеть на ветке

И чирикать с высоты,

Когда трудится в разведке

Гений чистой красоты.

Он начистит всем паяльник,

Как великий Мойдодыр,

Умывальников начальник

И мочалок командир.

Террористов он помоет

И побреет их шутя, —

То, как зверь, они завоют,

То заплачут, как дитя:

Надо, надо умываться

По утрам и вечерам,

А нечистым террористам —

Стыд и срам, стыд и срам!

Их научат автоматом

По-английски говорить.

Буря небо кроет матом,

Не даёт себя побрить.

Только птичку, птичку Божью

Не побреют никогда,

Даже если иногда

Есть у птички борода!

5

Какие подлые злодеи,

Какой свиноподобный сброд

Раскочегарили идеи

Своих разбойничьих свобод!..

А мы глотали это чтиво

И поработали с душой

Над воспаленьем коллектива

Мечтой о радости большой,

О справедливости великой, —

И, получив такой наркоз,

В бреду доверчивости дикой

Страну пустили под откос!..

Теперь, глазам своим не веря,

Живём на зоне, где шпана

Приобрела свободу зверя

И святость воровского дна.

В итоге такова цена

За дар духовной похабели —

За яд надежд на пахана

И зажигательные цели.

6

А вы, нехорошие дядьки, ужасно плохие на вид,

Всегда побеждаете в битвах под сильно вонючим ковром,

Где ваши валяются уши, глаза и другой неликвид, —

Умельцы такую харизму потом собирают ведром,

Сливают в портретную яму, вправляют в портретную раму,

Такую вот пишут Историю и делают нам Фукияму!..

7

Заложники – это валюта светлого будущего.

Кроме заложников, прочие деньги – мусор.

Цены на всё исчисляться будут в заложниках.

Пара обуви – триста заложников, например,

За монету в четверть заложника – эскимо.

Годовая зарплата в сорок тысяч заложников

Повысит самооценку граждан среднего класса.

Чеки, счета, долги, чаевые – в заложниках,

Заложники – в банках, в карманах,

В облигациях, в акциях…

Самой крупной монетой будет, примерно,

«Десять заложников».

Самой крупной купюрой будет, примерно,

«Пятьсот заложников».

Прочие деньги в обменных конторах

Будут меняться по курсу заложников.

Фальшивых заложников меньше намного,

Чем фальшивого золота, фальшивых брильянтов,

Фальшивых картин, мировых валют…

Заложники – самые удобные деньги,

Цена их растёт фантастически.

Человечество ко всему привыкает:

– Сколько стоит у вас капуччино?

– У нас? Полтора заложника.

Художница, моя подруга

Купила дом в Европе юга

И вся мимозой заросла.

Ей утром ноги лижет море

В купальне, в спальне, в коридоре

И ножки в комнате стола.

И так сверкально там, зеркально,

Так ярко, так маниакально

Там торжествует вещество

Сияющих небес и плоти!..

А здесь у нас – пожар в болоте

И дым отечества его.

Лети, хоть завтра, к тем мимозам!

Но я живу, как под наркозом, —

Огромный плавает альбом

Такого дыма, где двуокий

Белеет парус одинокий

В тумане Мориц голубом.

ИЗ ЦИКЛА «УХО ВАН ГОГА»

Не занимайся тем, за что не платят,

Труды задаром станут лютым злом,

Ты будешь клянчить хлеб, ночлег и платье,

Тебя отправят в сумасшедший дом.

И в день твоей погибели животной

Брезгливо закопают – до поры,

Когда цена на труд твой безработный

Взовьётся, как воздушные шары,

И станет знаменит невыносимо

Торгующий знаток твоих чудес,

И будет денег у него – что дыма

В той нищете, где ты на стенку лез.

Уймись, талант, не будь столь щедрым, гений,

Не трать на краски свой последний грош!

Твоё безделье будет сокровенней

И праведней, чем сдача на грабёж.

Забей косяк, напейся, будь бездельник

И, на худой конец, в трактире пой,

Где ты получишь и вина, и денег,

И славы, и любви не столь скупой.

НА СЛУЧАЙ ОТРАВЛЕНИЯ НАДЕЖДОЙ

Как только дух бунтарства

Добьётся своего,

Он духом станет барства —

И больше ничего!..

И самый жуткий барин

Выходит из того,

Кто жутко был бунтарен —

И больше ничего!..

И наглым духом барства

Он будет нагло смел, —

Ведь пухом был бунтарства,

Пока не поимел…

О барынях бунтарских

Молчу, молчу, молчу!..

В стране кошмаров барских —

Раздолье психврачу.

ТЁМНЫЙ ЗАЛ

1.

Конечно, я – пристрастное лицо,

мои оценки крайне субъективны

и примитивны думанья о пользе

и о вреде, о доблести и чести,

о поклонении таким головорезам,

как Македонский с дикою ордой,

которые сработали на славу,

развешивая трупы вдоль дорог

на солнцепёках, чтоб гудела вонь

и подавляла дух сопротивленья, —

не хуже кадра номер двадцать пять!..

Опять же – феномен Наполеона,

который взял бы запросто в Европу

и нас, когда бы не мороз, Кутузов,

пожары, партизанщина, глубинка

и русский дух, болтавший по-французски, —

сейчас бы все мы были европейцы.

Сдаваться надо, а не побеждать,

тогда и нас навеки окультурят.

Ну что она с издёвкой тут молотит?!.

2.

– Ах, Боже, до чего же он красив!

Пожалуйста, верните нам Дантеса! —

Механику сказала виконтесса,

В виду имея диапозитив.

Механик возвратил Дантеса профиль,

И тёмный зал, где это шло кино,

Дышал, как будто варится давно

И выкипает на плите картофель.

– Медальное лицо! Порода! Блеск!

Очарованье благородной силы!..

– Такого любованья дикий всплеск

Убийцей Пушкина?.. Да никогда в России!.. —

Я молвила с улыбкой ледяной,

Когда меня спросили по-французски,

Проходят ли воистину по-русски

Дни Пушкина… Он был невыездной,

В стране их не был, где классические блузки.

И кстати, – я шепнула им, – Дантес

Плюгав и слабоват для русской плоти,

А Пушкин – он большой деликатес!..

(Ну что она с издёвкой тут молотит?!.)

За это Питер Норманн[2] подарил

Мне плёнку, где Ахматова вздохнула,

Читая «Реквием»… От Этны до Курил —

Нет глубже вздоха этого и гула.

Осенняя ночь дождлива,

жидкие звёзды кротки,

на берегу залива

цепь напрягают лодки.

Мокрый вбегает мышь,

выглядит он омегой.

– Ну что? – говорит. – Не спишь?

То-то же, больше бегай!

Свечу задуваю, в шторах

бабочка засыпает,

считая слонов, которых

за шторами дождь купает.

На слонах поют украшения

о том, что после крушения

утопленники на рынках

торгуют силой внушения.

СТИРАЯ ПЫЛЬ

Вот ожерелье из зубов акулы, —

До тридцати я в нём гуляю лет,

Куда и нынче ухожу в загулы

На радость тем, кого уж больше нет.

Их больше нет, но меньше их не стало.

Они моложе всех, кто как бы есть.

Игра лучей идёт внутри кристалла,

Где я блистать ещё имею честь.

Там грани переливчаты и звонки,

И там такой прозрачности туман,

Что музыка видна и слов заслонки,

Сквозящие, как в лирике роман.

Скажи мне, где ты руки потеряла,

Любви богиня в платье никаком?

И зубки из какого матерьяла

Любовник твой целует языком?

Живёшь ты у меня над головою,

На книжной полке цвета янтаря.

Твой мир не сдавлен травмой родовою,

Клещами смерти, проще говоря.

Ты к юбилею не румянишь скулы, —

Бессмертных юбилеить не дано.

И ожерелье из зубов акулы

С тобой мы носим на двоих одно.

Улицу переходя. В потоке машин. Посреди Варшавы.

На жутком ветру.

Серёжа Аверинцев: – Скажите, когда я умру,

Останутся ли хотя бы мои стихи о Святой Варваре?

– О Святой Варваре? Ну, конечно, останутся, безусловно!

Все стихи, что сегодня Вы прочитали,

Останутся тоже.

Но ни в коем случае не умирайте, Серёжа,

Чтоб это проверить!

Несомненно, останутся Ваши стихи о Святой Варваре.

– Спасибо! Спасибо!

– Да не за что, не за что…

Теперь, когда в вечность ушёл, и прах его трепетной ткани

Ещё не отпет, и круглые сутки дождь, и землистая мгла

В венах Москвы, в бензиновой гари, в кране, в стакане рассвета, —

Я распахиваю вот это бесконечно глубокое, гулкое

Пространство на жутком ветру,

Где Серёжа Аверинцев: – Скажите, когда я умру,

Останутся ли хотя бы мои стихи о Святой Варваре?..

– О Святой Варваре? Ну конечно, останутся, безусловно.

Куда они денутся, стихи о Святой Варваре?!.

Время – после совести

Или до неё…

Идёт себе, как новости,

Дежурное враньё.

Время – до событий

Или после них.

Скрежет тайных нитей

Не у нас одних.

Время – после кражи

Или до неё.

Жуткий вид у стражи,

С ножом хулиганьё.

Время есть другое —

Время Облаков,

Тронь его рукою —

Будешь сам таков!..

Времена там плавают,

Словно корабли.

Там увиты славою

Времена любви,

А на теле голом —

Ключик от времён,

В каждом из которых —

Бога почтальон.