Победа для Александры

Глава 23

Против ожидания, расставание с Костромой оказалось простым и безболезненным. Словно Саша была ящеркой, с плеч которой сползла старая шкура. Было чуть зябко, чуть тревожно. Новенькая шкурка еще не затвердела, не обносилась, но, несмотря на это, Саша готова была к изменениям. А может, дело было в том, что за спиной оставалось не очень много? Вечер в запущенном родительском доме и утро в теплой Алькиной квартире. Она встретила его в тугой кровати с гладкими прохладными шарами, зацепившимися за железную спинку, словно для того, чтобы, вставая, ощутить прикосновение холодной, требовательной действительности. Саша держалась рукой за один из шаров, и в этот миг луч солнца скользнул в комнату, играючи отразился на гладком металле и ласково коснулся затвердевших собранных скул.

Саша разжала сомкнутые губы и невольно улыбнулась. Нежное прикосновение чуть растопило ее замерзающую душу.

Кострома осталась позади. Стук колес подгонял уставшее Сашино сердце, заставляя биться в унисон, разгоняя густеющую кровь. Было странно приятно сидеть абсолютно неподвижно, осознавая, что мимо проносятся деревья, станции, люди, чужие дела, проблемы, страдания. Что уходит из сердца стылая боль, которой нет названия и у которой нет, не должно быть будущего. Боль была не острой, ведь рана не выглядела смертельной. Маленький прокол на стенке артерии. Ничтожное отверстие, сквозь которое могла бы утечь вся Сашина кровь. Незаметно, тихо, как ночные слезы, как капли смолы на раненом дереве.

Так погиб саженец осины, который привез из леса Алькин отец. Подружкам очень нравилось, как трепетали, бились листочки молоденькой гибкой осинки, высаженной под окошком. Теперь Саша по дороге в школу непременно делала крюк и заходила к Альке. Ей хотелось увидеть нежную осинку, дрожащую на ветру своими звенящими листочками. Деревце прижилось, и девочкам казалось, что оно будет с ними всегда. Но вскоре на теле осинки неизвестно откуда появилась рваная рана. Осинка начала плакать. Она потихоньку истекала светлыми прозрачными капельками смолы, Алькин папа говорил, что так она лечится, но Саше почему-то не верилось. Уж слишком огромной была рана, а осинка была такой тоненькой. А потом осина… умерла. Засохла верхушка, очаровывающая Сашу нежным колебанием листочков. Остался лишь тонкий изуродованный ствол и две нижние веточки. В них еще теплилась жизнь. При самом маленьком порыве ветра листья на уцелевших ветках принимались дрожать, но дрожали не радостно, не звонко, а как будто испуганно…

Саша достала из пакета сверток, который в последний момент сунула ей Алька. Толстые ломти отварной куриной грудки. Щедрые куски колбасы на обильно смазанном маслом черном хлебе. Саша сунула руку в карман за платком, чтобы застелить им столик, и наткнулась на спичечный коробок. Она озадаченно вытащила находку и положила перед собой.

Ах да! Это же соседки, тети Оли. Интересно, что там такое? На вырезанном из бархатной бумаги самодельном донце лежали… золотые мамины, серьги. Когда-то давно Ольга уговаривала мать продать ей эти самые сережки. Мама смеялась и поддразнивала соседку: «Мужнин подарок, не расстанусь ни за какие деньги».

Но это было очень давно. В те благополучные времена, когда соседка искренне завидовала достатку в доме Сашиных родителей. Видимо, серьги попали в тетки-Ольгины руки тем же способом, что и две хрустальные салатницы, Саша заметила их в кухонном шкафу. То-то Ольга обижалась, что соседская люстра пробежала мимо нее. Скорее всего, соседка снабжала мать спиртным, а взамен брала понравившиеся вещи. Пока те еще были.

Перед сном Саша долго ворочалась на узкой полке. Вспоминала лицо Ольги, убогую обстановку родительского дома. Странное дело, соседка отказалась именно от той вещицы, которая нравилась ей больше всего. Рада ли Саша нежданному подарку? Наверное, не очень. Было бы лучше, если бы мама подарила их сама, а еще лучше, если бы нарядные сережки по-прежнему сияли в аккуратных маминых ушках…

Первое, что увидела Саша, выйдя из душного вагона, были пунцовые, нервно подрагивающие уши Иванова. Большие, выразительные, как у напуганной оленихи, учуявшей присутствие хищника. Александр был одет в коричневый костюм, над тесным воротником голубой рубашки розовело смущенное лицо с вопросительно отвисшей нижней губой. Инженер безжалостно крутил вспотевшими пальцами тугой букетик из терпких оранжевых ноготков на коротеньких ножках, скрученных черной ниткой. Увидев Сашу, он присел от неожиданности, всхрапнул на манер взнузданного жеребца, отчетливо запрядал ушами и нервно переступил на месте. Саша приветливо улыбнулась в его удлинившееся от удивления и оттого еще более похожее на лошадиное лицо.

Странные, неподобающие моменту мысли заворошились в помятой после поезда Сашиной голове. Иванов из рук вон плохо подходил на роль героя романа. Излишне суетливый и… очень некрасивый. Вот Костя… Боль предупреждающе ожгла сердце. Девушка упрямо склонила голову, продолжая наблюдать за поведением давнего воздыхателя.

Что она хотела высмотреть? Она не смогла бы обнаружить в тревожно приседающем поэте ни любовно вылепленного природой мужественного Костиного профиля, ни сильного спортивного тела с твердыми бугорками мышц, ни крепкой груди, спрятавшись на которой можно было почувствовать себя маленькой и защищенной… Защищенной? Едкая волна воспоминаний смыла привкус разочарования. Когда это она чувствовала себя защищенной благодаря Косте? Когда разбиралась с Магой? Или, может, в кафе, рядом с грубым официантом и приторным Гришей? Или… или…

Саша подхватила чемодан и рывком поставила его на перрон. Взгляд Иванова поймал в фокус девушку его мечты, и лицо расцвело ясной детской улыбкой. В Сашиной душе засветилась робкая надежда. Скорым экспрессом прошуровала знакомая пословица: «Не все то золото, что блестит!» Может, и впрямь неказистый Иванов окажется тем драгоценным сосудом, в котором теплится чудесный свет истинной любви!

Саша взволнованно потупилась. Как раз вовремя. Лицо очарованного инженера заполонило другое выражение. Горделиво выпятилась нижняя губа, глубокие складки пролегли в уголках капризного и одновременно слабовольного рта. По-хозяйски сощурились глаза, ревниво оглядывая «свое сокровище». Какой-то мужчина помог Саше сойти со ступеньки, и в глазах влюбленного поэта зажглись недобрые огоньки.

Их отделяло не больше пяти метров, но Александр медлил, отчего-то ему хотелось, чтобы Саша подошла к нему сама. Было ли это невольной местью за годы слепого восторженного обожания, которым он обливал свою возлюбленную в письмах, не обращая внимания на сухие строчки ответных посланий? Или, может, поэт был ослеплен видом предмета своей страсти? Как бы то ни было, Саше пришлось самой подтащить увесистый чемодан к месту дислокации трепетного возлюбленного.

— С приездом, любовь моя! — тонким подрагивающим голосом возвестил Иванов.

Саша невесть отчего вздрогнула и ответила невпопад:

— Чемодан тяжелый. Все руки оттянул.

Иванов пошевелил бровями, губами, ноздрями и бесплотным голосом, способным восхитить бабочку, питающуюся нектаром, а не уставшую, издерганную современную девушку, промямлил:

— Я не спал с тех пор, как получил твою телеграмму…

Саша потерла виски, нахмурилась:

— Твое предложение в силе?

Пришел черед поэта вздрагивать. Иванов помолчал, приложил обе руки к груди, возможно, для того, чтобы унять свое поэтическое сердце, открыл и снова закрыл рот, задохнулся легким дымком сигареты случайного прохожего. Втянул щеки. Выпустил их обратно висеть по бокам лица мягкими брюшками. Саша уже открыла было рот, чтобы взять свои слова обратно, уж больно болезненной оказалась реакция влюбленного поэта. Но Иванов собрал остатки рассеявшегося по всему организму мужества и сказал тонким, прерывающимся, но до ужаса уверенным тоном:

— Буду счастлив повторить это снова, — и окончательно окрепшим голосом добавил: — На веки веков! — и тут же подтвердил незыблемость своего решения, порывисто схватив Сашину руку и упав на нее лицом в жарком поцелуе. От такого резкого движения отвисшие щечки Иванова колыхнулись вперед ликующих губ и мягко шлепнули Сашу по руке… По крайней мере, ей так показалось. Ну, не губы же это были, в самом-то деле!

Отдав долг галантности, Иванов мужественно зашагал вперед, изнемогая под тяжестью Сашиного чемодана. Напряженная шея с рискующими оборваться жилами, уныло семенящие ноги. Каждый предмет: угол, поворот, скамейка, урна — превращались в немыслимые препятствия, поэт бился о них чемоданом, содрогаясь всем телом и надрывая Сашину душу.

— Давай вместе, — попробовала сказать она, но натолкнулась на такой взгляд, что предпочла прикусить язык.

Иванов пер чемодан с такой настойчивостью, словно держал экзамен на принадлежность к сильному полу. Не склонная к сантиментам Саша чуть не расплакалась, когда они наконец дотащились до порога квартиры. Еще немного, и у нее не хватило бы сил смотреть на муки самолюбивого инженера. Если бы в чемодане не лежало все Сашино движимое имущество, ей хватило бы сострадания отказаться от поклажи, безжалостно столкнув вниз по лестнице.

Едва за ними захлопнулась входная дверь, на Сашу обрушился какой-то безумный поток. Александр бурно сдернул с гостьи легкую ветровку, стремительно, рискуя оборвать вешалку, пристроил на свободном крючке. Почти втолкнул Сашины ноги в чужие тапочки, а затем… кинулся распаковывать злосчастный чемодан. Он по-хозяйски доставал и с воркованием разворачивал Сашины вещи, любовно разглаживая складки, бретельки, платочки. В каждом его движении было столько страсти, что Саша стыдливо убежала в ванную.

Безмолвие безжизненного, стерильного пространства нарушал только тоненький извиняющийся звук. Простуженный кран совестливо ронял редкие капли. В остальном тесная комнатка с полуметровой чугунной ванной, выкрашенной в тускло-голубой цвет, выглядела чрезвычайно опрятно. Ровные крючки с полотенцами, выстроенные по росту шампуни, мочалки, вывешенные на просушку каждая на специальном креплении. Саша удовлетворенно вздохнула, поразившись нехитрому изобретению: кусок мыла был выложен на мыльницу строго перпендикулярно, что не давало ему раскиснуть. Она потрогала мыло пальцем, не удержалась и заглянула в туалетный шкафчик. Порядок царил везде.

Вернувшись, Саша обнаружила, что часть вещей была тщательно развешана на плечиках в шкафу, остальная — сложена в аккуратные стопочки на двух, видимо, специально выделенных ей полочках. Александра в комнате не было, зато на кухне слышался шум воды и звяканье посуды. Саша присела на край кровати. Медленно закружилась голова, захотелось закрыть глаза и слушать, слушать мирные звуки, навевающие ощущение покоя. В теле, словно выключили беспокойно гудящий трансформатор, ослабло напряжение. Накопленная за долгое время усталость навалилась плотным одеялом сновидений.

Ей снилась лунная дорожка на водной глади. Волны тихо плескались возле уха, откатывались, прибегали обратно. В мерном качании ощущалась затаенная сила и неотвратимость. Было покойно и сладко чувствовать себя щепкой, покорной могучей воле прилива.

Голубой очаровательный заяц с пушистой шерсткой обмакнул лапку в воду, по-человечески сморщил мордочку и принялся брезгливо трясти голубой лапкой. Саша смотрела на невиданное зрелище во все глаза. Невзирая на фантастическую расцветку, заяц казался невероятно милым. Хотелось прикоснуться к этому чуду, потрогать шелковистую шкурку, почесать за ушком. Саша пошарила рукой в поисках приманки для голубого шалуна. Вода мягко утекала сквозь пальцы и была совершенно не мокрой, не холодной и совершенно не походила на воду. Нежная, почти бесплотная, она стекала с ладони вниз, каплями сочилась по рукам, но не ощущалась.

Чувство тревоги прокралось в чудесный сон вместе с облаком, закрывшим строгий лик луны. Погасла лунная дорожка, заяц заскулил, заверещал голосом брошенного ребенка. Саша водила руками перед лицом, словно силясь разогнать мглу. Ветер, злобный резкий ветер разметал тучи, и снова выглянула луна, на этот раз больше похожая на плоский кружок, вырезанный из плотной серебряной бумаги.

Искусственный диск не давал света, скучно висел на черном бархатном листе неба. Невдалеке кто-то задвигался. Раздался костяной звук, словно щелкнули кастаньеты. За ним еще один. Затем еще. Звук повторялся в рваном ритме. Саша как можно шире раскрыла глаза… Белый, как привидение, заяц приближался кособокими скачками. Серебряный суррогат луны, заполнивший собой пустоту, оказался не в состоянии подсвечивать анемичную шкурку чудесным голубым цветом. Жалкий белый комок нерешительно скакнул к Саше и опасливо покосился одним глазом. В распахнутом выпуклом глазу косого отразился серебряный кружок. На этот раз он выглядел как монетка. Крошечная серебряная монетка с рифлеными краями. Саша протянула к зайцу руки, тот радостно вскочил на задние лапы, оголив живот. Отвратительный голый розовый живот, по которому ползали белые черви. Саша отпрянула и… проснулась.

Сон длился не более минуты. На кухне по-прежнему позвякивала посуда, и тоненький голос Иванова выводил: «Я люблю… тебя, жизнь!»

Саша обхватила руками мокрую после душа голову и задумалась. Какому это, интересно, облезлому зайцу она, обманувшись, протягивала руки?