Победа для Александры

Глава 29

Страшно! Страшно и весело открывать глаза на американских горках. Вверх-вниз. Угрожающе скрипят крепления. Грохочут колеса. Посетители открывают рты в дружном приступе ужаса и согласно визжат от облегчения.

Саша выглядит испуганной и решительной одновременно, в ее глазах поочередно сверкают страх и смех. Габриэль касается тонкой белой руки с самодельным браслетиком из бело-голубого бисера на запястье… Кажется, что желудок ухает вниз раньше остального, на миг оставляя в невесомости голову. Саша открывает рот и азартно кричит:

— Оп-па!

— Ии-у! — в унисон взвизгивает Габриэль.

Упитанный мальчик в тесных шортах на соседнем сиденье теряет на повороте желтую бейсболку и обиженно кричит ей вслед:

— У-у-у!

Его оставшаяся внизу расфранченная мать оглушительным воплем перекрывает толпу:

— Идиот!

Спустившись на землю, Саша и Габриэль какое-то время подрагивали коленями и желудками, держались друг за друга неверными руками и смеялись. Бессмысленно, как оглушенные дозой наркоманы.

Мимо прошествовала мать толстого мальчика, ухватив отпрыска за бычью шею толстыми пальцами, унизанными золотыми перстнями. Мать и сын были похожи, как два кусочка сала, отрезанные от одного шматка. Потные, раздраженные и высокомерные. Кажется, на свете не существовало ничего такого, чего бы не выбила мать у сопротивляющегося мира для своего «малыша». Для нее он — самое драгоценное существо на свете, и ради него она готова сдвинуть горы, разогнать тучи и заставить сиять солнце, ну, или, на крайний случай, купить кварцевую лампу. Одно из многочисленных воплощений материнского инстинкта: бело-розово-напомаженная курносая маска со вторым подбородком.

Саша проводила их взглядом и опустила глаза. А какой матерью будет она? Зависит ли от нее, каким будет ребенок? Четвертый месяц, а живот лишь чуть-чуть округлился. Изменился только пупок. Раньше он выглядел маловразумительной деталью, а теперь развернулся, более того, слегка вылез наружу. Саша прикасалась к пупку пальцами и ощущала странное продолжение, будто изнутри к нему была приживлена эластичная трубка. Ходить с «трубопроводом» внутри было на удивление приятно. Саша казалась себе невероятно значительной. Человек-вселенная, дом-город. Внутри нее текла тайная жизнь, а на поверхности все оставалось по-прежнему. Легкомысленный Габриэль ничего не замечал. Да и что он, собственно говоря, должен был заметить? Отсутствие токсикоза? Не желающий расти живот? Перепады настроения, которых не было? В последнее время Сашино настроение безмятежно держалось на отметке «ясно». У мира объявилось второе, симпатичное дно, куда можно спрятаться от невзгод, тягучих мыслей и пасмурного неба. Но надолго ли?

— Габи, ты любишь детей?

— Не знаю, у меня их нет. — Габриэль смеется, закидывая голову, обнажая шею и широко раскрывая рот, набитый здоровыми белоснежными зубами. Потревоженный голубь недовольно озирается, короткими красными ножками делает два торопливых шажка, но улетать не торопится. Отложенное намерение застревает в толстой гузке нервным потряхиванием.

— Не смешно!

Габриэль обрывает громкий смех:

— Мне тоже не смешно. Это странный вопрос. Почему ты не спросишь мужа? Может, это он любит детей!

— Я уже говорила, мы больше не вместе! — Почему ей кажется, что она оправдывается?

— Дорогая, я знаю твою фамилию. Ты все еще Иванова.

— Ага, — Сашин голос трещит от сарказма, — ты не можешь любить женщину с простой русской фамилией — Иванова.

— Я люблю русскую женщину с такой фамилией! — Габриэль злится, небольшие ноздри кукольного носика раздуваются, сейчас он запыхает, как чайник.

Саша улыбается.

Габриэль задумчиво трет нос:

— Что там? Что там смешного на моем носе?

— На носу. Надо говорить «на носу».

— Надо? Мадам знает, как надо? А она знает, что перед тем, как спать с другим мужчиной, надо разводиться с мужем?

Иногда он просто невыносим! Саша сердито машет рукой:

— Хватит! Я задала простой вопрос.

— Я дам тебе простой ответ. Какая разница, люблю я детей, не люблю… Ты замужем, ты просила меня не делать тебе детей. Наверное, ты ждешь, когда их сделает твой муж. Это просто. Для тебя. Пусть так. Наверное, я дурак! Осталось два месяца, и я уеду из России. К чертовой бабушке! А ты спрашиваешь, люблю я детей или нет!

Голубь, обеспокоенный судорожными взмахами рук и громкими голосами, ретировался с шумом, достойным лучшего применения.

Саша выслушала сбивчивую речь, глядя в сторону.

Габриэль прав, то, что они вместе, — это прекрасно. Рядом с ним она чувствовала себя… собой. Она ощущала каждую частичку своего тела, верила каждому его слову, даже если оно выглядело непривычно и даже… глупо. Она привыкла к косым взглядам на улице, к шипению за спиной.

— Совсем бабы с ума посходили, на негритосов вешаются. И что она в нем нашла? Тощий, мелкий. Что попа, что голова — с кулачок, не больше.

Интересно, если бы Габриэль был широкоплечим двухметровым красавцем с черной глянцевой кожей — это объясняло бы другим, отчего они вместе? И вообще, нужны ли какие-то объяснения, почему одни люди вместе, а другие — нет? Почему ей хорошо с ним? Почему она носит в себе ребенка с радостью, которую не ощущала прежде? И ее нисколько не волнует глупое, тысячу раз глупое обвинение: «порочное дитя преступления против расы»? Где она это вычитала? В одном из глупых романов, которыми Саша зачитывалась, лежа на сохранении в ивановской больнице?

Это ребенок Габриэля, а значит, он такой же солнечный, светлый и сильный. Все будет хорошо! Все должно быть хорошо!.. Тяжелым камнем ухнул в желудок страх. А вдруг и на этот раз тело исторгнет зародыш прочь?.. Этого не будет, а иначе вместе с ним из Саши вытечет ее собственная жизнь.

— Ладно, Габи, забудь. — Она погладила его по нахохлившейся спине. — Не будем портить друг другу настроение. И так времени осталось немного… Хочешь мороженого?

— Да, моя принцесса. — Габриэль грустно улыбнулся и нежно обнял Сашу за плечи. — Мороженое, коньяк и кофе. Много-много кофе для тех, у кого мерзнет сердце.