Побеги любви

46

Возвращение Ровены к ее прежним обязанностям не подняло унылого настроения, которое царило в Фулкхесте. Мэри Блуэ счастлива не была. Мелисант часто плакала. Милдред непрерывно ворчала.

Эмма смотрела на отца таким взглядом, что ему бы следовало наказать ее, но он этого не делал.

Ровена отказывалась разговаривать с кем бы то ни было, включая Милдред, на которую она была сердита за то, что она предложила ей тот план, который так жестоко ударил по ней самой. Уоррика это не задело, задело ее. Поэтому она теперь слушала Милдред, закрыв глаза и уши, и едва ей отвечала, если отвечала вообще.

Недели тянулись, похожие на ее первые дни у Уоррика, за некоторыми существенными исключениями. Она не прислуживала Уоррику ни в ванне, ни в постели. И он не улыбался ей больше той жестокой улыбкой, которую она ненавидела.

Он вообще едва ли глядел на нее, а когда все же глядел, то без всякого выражения. Она была тем, чем он и хотел ее вначале сделать, служанкой, которую не замечал. Она перестала надевать свою одежду, хотя он ей этого и не запрещал.

Она все еще иногда инструктировала Эмму, когда находилось время. Ей нравилось это, и она старалась скрывать свои чувства от девушки. Ее чувства колебались между подавленностью и горечью. Потом осталась только горечь.

Но пришел день, когда Эмма уехала. Она отправилась в дом Шелдона к молодому Ричарду. Ровене не позволили ее сопровождать. Она сшила свадебное платье для Эммы, но была лишена возможности ее в нем увидеть.

Затем наступил день, когда Ровена перестала сдерживать свои негодование и обиду.

Уоррик заметил перемену незамедлительно. Дважды за этот день еда падала к нему на колени, а не в тарелку. Его одежда больше не была вычищена и выглажена. К концу недели в комнате лежал слой пыли. Простыни на кровати постелены кое-как. Его вино становилось все более кислым, эль все более теплым, пища все более пересоленной.

Он не говорил ей ничего. Он не доверял сам себе, боясь, что, заговорив с ней, немедленно потащит ее в кровать. Он хотел ее настолько, что все силы у него уходили на то, чтобы не дотронуться до нее.

Но он не должен. Она обманула его. Она была в сговоре с его врагом против него. Ее смех, ее веселье, ее желание – обман. И все же он не мог ненавидеть ее.

Он мог никогда не простить ее, никогда не дотрагиваться до нее, никогда не показывать ей, как она заставила его страдать, но он не мог ненавидеть ее – или перестать желать ее.

Он не понимал, почему остается здесь и мучает сам себя. Он должен был бы сам охотиться за д'Эмбреем, а не посылать других. Или посетить Шелдона и его новую жену.

Но он остался, поэтому был дома, когда три дня спустя появился Шелдон со своей новой женой.

Уоррик встретил их на ступеньках крепости. Шелдон просто улыбнулся ему и прошел в зал, оставив Уоррика наедине с леди Анной. Ее дрожащие губы предупредили его о том, что сейчас последует. Это произошло без преамбул.

– Я здесь, чтобы повидаться с дочерью, и не отказывайте мне, сударь. Ваша собственная дочь призналась мне, какому жестокому обращению вы подвергаете Ровену. Я не знаю, смогу ли я простить Шелдону, что он мне ничего не сказал. Если бы я знала об этом, я устроила бы вам ловушку, вместо того чтобы помогать вам захватить замок Эмбрей. Что какой-либо человек может быть столь…

– Довольно, леди! Вы ничего не знаете о том, что было между Ровеной и мной. Вы ничего не знаете о том, что ваша дочь причинила мне. Она моя пленница, и ею и останется. Вы можете видеть ее, но не можете забрать ее отсюда.

Анна открыла было рот, но потом передумала. Она взглянула на него еще раз, потом коротко кивнула и пошла мимо него, но, не пройдя и двух шагов, обернулась.

– Я не боюсь вас, лорд Уоррик. Мой муж убеждал меня, что у вас есть причины так поступать. Я сомневалась в этом, но он сказал мне также: вы считаете, что Ровена добровольно помогала Гилберту.

– Я не думаю, я знаю это, – холодно ответил Уоррик.

– Значит, вас обманули, – настаивала леди Беллейм и добавила более спокойным тоном: – Моя дочь любит меня. Неужели вы думаете, что она могла сопротивляться Гилберту, увидев, как он избивает меня, чтобы добиться ее согласия?

Уоррик замер.

– Согласия на что?

– Гилберт заключил контракт с Годвином Лионсом на нее. Она отказалась. Я тоже с презрением отвергла этот брак. Он старый развратник со скандальной биографией и ни в чем не равен ей. Однако Лионс обещал Гилберту армию, которая была ему нужна для войны с вами. Поэтому он привез Ровену в Эмбрей и заставил ее согласиться на брак, избивая меня.

– Почему вас? Почему тогда не ее?

– Потому что, я думаю, в своем извращенном роде, он беспокоился о ней. Он не мог испортить ее красоту, поскольку свадьба должна была произойти тут же, как они приедут в Киркбург. Но ему ничто не мешало избивать меня, и он вынудил ее дать согласие на брак с Лионсом. Я была уверена, что она откажется от выполнения обещания, как только они уедут. Но он хвастался мне, когда вернулся, что Ровена полностью подчиняется ему и выполняет все его требования, потому что он пригрозил ей, что убьет меня, если она не будет его слушаться. Я не уверена, что он решился бы. Он не настолько невозможно жесток, как его отец. Но она поверила ему. И она должна была ненавидеть его за… Что слу-слу-чи-лось? – вздохнула леди Анна увидев, что Уоррик мертвенно побледнел.

Уоррик потряс отрицательно головой, но затем неожиданно издал стон, потому что другие слова припомнились ему, когда Ровена, стоя у его прикованного тела, сказала: «Мне нравится это не больше чем вам, но у меня нет выбора, нет его и у вас». Нет выбора. Она пыталась спасти жизнь матери. Она не хотела его насиловать. И она чувствовала себя столь виноватой за это, что приняла его месть за должное.

– О-о-о-ох! – прорычал он, почувствовав невыносимую боль в груди.

Анна встревожилась.

– Подождите, я принесу…

– Нет, со мной все в порядке, не нужно лекарств, – произнес Уоррик, взяв себя в руки. – Вы были правы, леди, что обвиняли меня. Я наихудший… О, Господи, что я наделал!

Он рванулся мимо нее, пулей пронесся через зал, бросив на ходу Шелдону: «Задержи свою жену здесь», – и взбежал по ступенькам.

Ровена оказалась не одна, когда он нашел ее в швейной. С ней были Милдред и другие женщины. Они только поймали его взгляд и поспешили вон. Милдред не спешила уходить. Она холодно взглянула на него, уже в который раз на протяжении последних недель, но он этого не заметил, поскольку смотрел только на Ровену.

Она поднялась и отложила в сторону шитье с колен.

– Ну, раз вы прервали нашу работу, – сказала она раздраженно, – чего вы хотите?

– Я только что говорил с вашей матерью.

Выражение лица Ровены изменилось на удивленно-радостное:

– Она здесь?

– Да, и вы можете ее увидеть, но мне нужно поговорить сначала с вами.

– Не сейчас, Уоррик! – нетерпеливо сказала она. – За три года я видела мать только один раз, когда…

Ее речь прервалась, она нахмурилась, он подсказал ей:

– Когда что?

– Это неважно.

– Это важно. Когда д'Эмбрей избивал ее?

– Она рассказала вам?

– Да, и более того. Почему вы никогда не признавались мне, что он угрожал ее жизни?

Ее глаза распахнулись от изумления, затем сверкнули голубым огнем.

– Вы осмеливаетесь спрашивать меня это? Вы не желали слушать о причинах. «Никогда не упоминай в оправдание, почему ты это сделала» – это ваши собственные слова, милорд.

Он поморщился, как от боли.

– Я знаю. В то время это не имело бы значения, если бы я и узнал. Я был слишком зол. Но сейчас это имеет значение. – Он помедлил в нерешительности, затем спросил: – Он принудил вас также шпионить за мной?

– Я говорила уже, он никогда об этом не думал. Он был слишком занят мыслями о том, как использовать ту армию, которую получил для борьбы с вами.

Уоррик прислонился спиной к закрытой двери, его лицо посерело.

– Значит, я ошибался даже больше, чем подумал сначала? Мой Бог, вы невиновны вообще ни в чем, даже в обмане, в котором я вас обвинил.

Ровена смотрела на него, не веря собственным глазам.

– Невиновна ни в чем? Я насиловала вас. Вы забыли об этом?

– Нет, я простил вас, однако…

– Когда вы простили меня? – спросила она. – Я не слышала о том ни слова.

Он нахмурился на то, что она его прерывает, и на ее тупость.

– Вы знаете точно, когда. В тот день, когда вы просили меня о милости – в ту ночь, когда я не спал.

Кровь прилила к ее щекам.

– Вы можете упоминать о той ночи, но сейчас это уже не имеет значения.

– Вы правы. Это не имеет значения, поскольку мне нечего было прощать. Но есть вещи, которые могли бы вы простить. Можете ли вы это сделать?

Она сурово посмотрела на него, затем безразлично пожала плечами.

– Конечно. Вы прощены. Теперь могу я увидеть свою мать?

Уоррик нахмурился.

– Вы не можете освободить меня от вины так легко.

– Не могу? Почему? Или вам не приходит в голову, что мне просто все равно, сожалеете вы или нет?

– Вы все еще сердиты, – догадался он, кивая, как будто это объясняло ее странное поведение. – Но я докажу вам. Мы женимся, и тогда…

– Я не выйду замуж за вас, – прервала она его спокойно, – слишком спокойно.

Теперь он сурово посмотрел на нее, затем взорвался.

– Вы должны выйти замуж за меня!

– Почему? Вы так хотите искупить свою вину? – Она медленно покачала головой. – Разве вы не слышали, в тот день я сказала вам: все, что я испытывала к вам, больше нет? Почему вы думаете, что я должна желать выйти замуж за вас, Уоррик? Назовите мне хотя бы одну причину.

– Тогда наш сын будет незаконнорожденным!

Она прикрыла глаза, чтобы не выдать своего огорчения. Чего она ожидала? Потому что я люблю вас?

Ровена вздохнула. Когда она взглянула на него опять, ее лицо ничего не выражало.

– Ладно, значит будет так, – сказала она бесстрастно. – Но это не является достаточной причиной…

– Черт с этим, Ровена! Вы…

– Я не выйду за вас! – выкрикнула она. Ее выдержка лопнула, и все негодование вылилось наружу. – Если вы попробуете принудить меня к этому, я отравлю вас! Я кастрирую вас, когда вы заснете! Я…

– Достаточно, можете не продолжать.

У него опять было то выражение, которое она один раз видела у него до того – выражение человека, убитого горем. Она не поддалась этому.

– Если вы хотите искупить свою вину, Уоррик, освободите меня. Откажитесь от вашего требования насчет ребенка и отпустите меня домой.

После бесконечно тягостного молчания он кивнул.