ЧАСТЬ 5 АЛМАЗНЫЕ СЛЕЗЫ

1

Алиса в раздумье ходила по кабинету Остина. Море штормило, резкие порывы ветра бросали потоки дождя в оконные стекла. Комната тонула в полумраке, молчали телефоны, притихли вдоль стен высокие разные шкафы с книгами, чья мудрость ни в чем не могла помочь ей сейчас.

Сколько тревожных событий произошло в последнее время! Остин отсутствовал, отравившись две недели назад в одной из своих «деловых поездок» и оставив на попечение жены привезенную русскую девушку. Уже сорок дней прошло с тех пор, как Алиса сообщила Йохиму о гибели Ванды. Католики не отмечают этот поминальный день, но Алиса, налив себе рюмку коньяка, с благодарностью подумала о Ванде, матери Антонии, которую она видела всего один раз — в тот праздник на Острове, когда Остин представил супругам Динстлерам свою семилетнюю «дочь». Чудовищная ситуация: Тони, как и следовало полагать, не откликнулась на просьбу родителей проводить в последний путь женщину, которую она почти не знала. За гробом следовал потемневший, ссутулившийся Йохим и растерянный Крис, виснувший на руке бабушки Леденц.

Алиса не могла представить Динстлера одиноким. Кем станет он под гнетом одиночества и горя — ушедшим в себя неряшливым стариком или холодным, безжалостным «сверхчеловеком», продолжающим свой рискованный эксперимент? Алиса знала лишь наверняка, что Йохим никогда не заберет у нее Тони и, увы, не найдет опоры в своем сыне. Крис не станет ему близким человеком, даже если вырастет талантливым и сильным мужчиной. И, конечно же, профессор навсегда останется вдовцом. Не надо быть ясновидящей, чтобы предсказать ему эту судьбу. Вот ты и опять одинок, Йохим…

Свинцовое море, теряющее на ветру пожухлую листву деревья, потоки дождя, грозившие потопить землю. Все это уже однажды было, гоня Алису по скользкой горной дороге вниз, в неведение, в пустоту… Как всегда бывало в моменты повышенной ответственности, на нее навалилась сонливая слабость. Организм Алисы после того, давнего потрясения, спасался от перенапряжения в забвении сна. Ей захотелось уткнуться в подушку, выйти из игры, чтобы однажды солнечным утром, выплыть из щадящей полутьмы, увидеть улыбающегося Остапа.

— Все уже позади, детка! А ну-ка взгляни какой славный сегодня денек! — скажет он, распахивая окно в солнечную синеву. Так бывало всегда, стоило лишь Остину уловить отблеск беспокойства в ее голосе или взгляде. Муж незаметно отстранял Алису от всех проблем, под благовидным предлогом. То ее срочно вызывали на какую-нибудь консультацию в солнечную спокойную страну, то Остин просил сопроводить его гостей в увеселительное морское путешествие, а после оказывалось, что именно в эти дни неугомонный Браун провел очередную, весьма рискованную операцию.

Но с тех пор как в из доме появилось это нелепое, несчастное существо, похожее на бездомного щенка, Алиса сама должна была спасать и поддерживать, мечтая о том прекрасном часе, когда войдя в комнату Виктории скажет:

— Все в порядке девочка! Посмотри-ка, что за дивный сегодня день! Но «синоптические» прогнозы были, увы, далеко не благоприятные.

Алиса в раздумье постучала в комнату Виктории и тихо приоткрыла дверь. Девушка как всегда сидела в кресле, развернутом к широкому окну, не включив ни телевизора, ни радио. Ее любимые книги на русском языке, привезенные из библиотеки Александры Сергеевны Грави, лежали на столике нетронутыми. Тщетно зацветал дюжинной розовых бутонов кустик нежных цикломенов у изголовья кровати: Виктория тупо смотрела в мокнувший под дождем сад.

— Ты, наверно, голодна, Тори? Модам Лани сказала, что убрала нетронутым борщ, который сварила специально по рецепту твоей тети.

— Я не хочу есть. Мадам Алиса, позовите, пожалуйста, тетю Августу, едва слышно проговорила Виктория, не повернув головы.

— Ты уверена, что не хочешь говорить со мной? Я готова помочь в любой твоей проблеме… — робко попыталась Алиса пробить броню отчуждения.

— Нет, простите. Вы не сможете мне помочь. Пусть придет Августа…

— Ну ладно, поговорим после, — Алиса вышла из комнаты и позвала:

— Августа Фридрихновна, зайдите, пожалуйста, к девочке!

…Уже более месяца Виктория жила на Острове Браунов. Сорок дней, а кажется, что прошла целая жизнь. Виктория чувствовала себя старушкой, пробужденной от векового сна, хотя уже знала, что никакой летаргии не было. Еще в тот день, когда Остин увез ее от Динстлера, она увидела свое отражение в зеркале на яхте. Лицо оказалось осунувшимся, подурневшим, но явно — молодым. Куда же провалились эти 15–20 лет, за которые ее отец успел разбогатеть и стать солидным пятидесятилетним господином, да еще гражданином Франции? Виктория мучилась, забрасывая его вопросами и вдруг спросила:

— А почему тебя в клинике называли Остин?

— Так меня зовут здесь. Остин Браун… И, вообще, девочка, не терзай себя и меня неразрешимыми сейчас загадками. Отдохни немного и, даю тебе честное слово, все непременно прояснится, — Остин протянул руку, чтобы погладить ежик на Викиной голове, но она отстранилась, глядя на Остина полными ужаса глазами. «Неужели, это всего лишь бред и мужчина, улыбающийся отцовскими глазами, совсем чужой человек?!» — мысли Виктории путались, головная боль усиливалась, грозя разнести затылок.

— Мне нужен анальгин, — прошептала она и проглотив предложенную Брауном таблетку, прилегла на мягкий кожаный диван. Остин укрыл ее теплым пледом, стало спокойно и безразличней. Только очень интересно было наблюдать, как прыгает в окне, приближаясь и обрастая деталями, высокий, пышный как торт остров…

Спящую девушку отнесли в комнату на втором этаже, выходящую на южную сторону. Тут ее впервые и увидела Алиса — свернувшийся под одеялом комок теплой, затерявшейся в мире человеческой плоти. «Чья-то любимая дочь, внучка. Чьи-то сердца разрываются сейчас от боли при мысли об этом потерянном дорогом существе», — с содроганием думала Алиса, представив себя на месте неведомых родителей Вики.

— Мы должны поскорее вернуть ее близким. Страшно даже представить последствия этой нелепости, совершенной фанатичными арабами, — с мольбой посмотрела она на мужа, но в его молчании и ответном взгляде скрывалась такая грусть, что Алиса больше ничего не сказала, лишь прижалась к Остапу, слушая стук сердца в его груди и поняла: ничего пока сделать нельзя.

Последовавшие после прибытия девушки дни были сплошной пыткой. Они не знали, что отвечать на ее вопросы, как вести себя и единственное что могли сделать для гостьи — окружить теплом и заботой.

Виктория замкнулась в себя, почти не реагируя на попытки наладить контакты. Приглашенный Остином невропатолог, выслушав ее историю (конечно же изрядно отредактированную), порекомендовал как можно скорее устроить встречу Виктории с кем-нибудь из близких. Хороший совет, но абсолютно не выполнимый. Вот тогда Остину пришла в голову идея, на реализацию которой он потратил около месяца, использовав все имеющуюся в его распоряжении и полномочиях ИО возможности. В результате в начале ноября на причал Острова была высажена сухощавая старушка, пожелавшая самостоятельно, без помощи Малло взобраться к дому по крутой каменной лестнице. Брауны, наблюдавшие за путешествием гостьи с балкона, изумленно переглядывались — 86 лет и такой уверенный твердый шажок!

Августа Фридрихновна Белова (в девичестве Габернье), конечно же, не собралась бы в Америку, а тем более во Францию. Но Бенджамен настаивал, а после того, что произошло этим летом, Августа впервые почувствовала себя потерянной. Что за ужасная история, право же! Кто бы мог себе представить?! Верно говорят в народе «беда не ходит одна». Но таким тайфуном обрушиваться на славное, безобидное семейство — уж совсем не справедливо и слишком жестоко… Вначале положили в больницу Алексея Козловского. Наездник, силач, добряк, каких мало, красавец… Надо провести обследования, говорят. Крутили и так и этак, на консультацию куда-то возили, а ему все хуже и хуже, даже с кровати подняться не может. Записки черкнуть не в силах — руки не слушаются. Катя театр забросила, при муже сидит, хорошо еще, детей в Москву отправили. А здесь известие: «Исчезли дети генерала Шорникова, недавно вернувшегося из Афганистана. Возможно похищение…, ведется расследование.» Решили больному не говорить, и так слаб. Повременить с сообщением немного, а там либо преступников найдут, либо Алексею с головой полегчает. Да куда там… Срочно забрали больного в бессознательном состоянии на операционный стол — трепанация черепа, закупорка какого-то сосуда.

Просидела Катюша до поздней ночи под дверями «экстренной хирургии», а потом вышел к ней доктор, высокий такой, худющий и говорит:

— Вы, Екатерина Семеновна, в доме одна?

— Не-ет, — отвечает недоуменно, — то есть, да. Дети в Москве.

— Тогда я вас на своей машине до дому довезу. Поздно уже, транспорт не ходит, не дело молоденькой женщине через весь город одной тащиться.

А сам руки сухие-сухие от мытья, аж шуршащие, нервно потирает.

— Как Алексей? — спрашивает Катя, не спуская глаз с его длинных беспокойных рук.

— Мы сделали все возможное… Увы, — вздохнул, хрустнул пальцами, посмотрел под ноги. — Сожалею… Ваш муж скончался десять минут назад.

Катя окаменела, удерживая крик… А он уже рвался, раздирая грудь… Но не позвучал — одно сипение со свистом вырвалось: несмыкание связок, результат нервного потрясения. В Москву Евгении по просьбе Кати звонила Августа. Та срочно прибыла, успев к похоронам, тоже зеленая, страшная. Посмотрели друг на друга Лешины женщины и прямо с порога в объятия кинулись — плакать да молчать. Не слышала Августа голосов из их комнаты. Катя, та, понятно, безголосая, а Евгения, видно, шептала, либо просто молчком печалилась. Когда вышли обе к гробу — и не отличишь — точно сестры, черные, убитые.

Забрала Евгения после кремации урну и еще книжки какие-то Викины, увезла, значит, последнюю память. Прах Лешин захоронила на «семейном» солнечногорском кладбище, под боком бывшего свекра, приписав к М. А. Дорогову А. И. Козловского — будет им о чем там побеседовать.

Катя слегла, от пищи отказывалась и так внимательно изучала потолок над головой, что Августа вызвала участкового врача, а врач — специалиста из психбольницы. Забрали те Катю, попросив «бабулю» собрать вещи. — Вы, наверное, родительницей приходитесь? Соседка значит… А как разыскать родителей или близких больной? — поинтересовался кругленький лысый «медбрат» с озорными, беспокойными глазками.

— Екатерина Семеновна сирота. Но у нее очень много друзей в театре.

— Угушечки. Сообщим, значит, по месту работы. Документы ее все приготовили? Ладненько, ладненько.

И осталась Августа одна в пустой квартире, особенно страшной после того, как участковый милиционер опечатал двери Козловских, забросив предварительно в комнату забытые на вешалке в коридоре вещи. Осталась, связанная Катей из разноцветных обрывков шерсти курточка Максима и школьный Викин потрепанный ранец. Все. «Даже самая блистательная жизнь оставляет после себя кучу жалкого хлама — стопки мутнеющих фотографий и ветшающих, выходящих из моды вещей. А потом и они растворяются в пыли веков, как сгинет где-нибудь на свалке мой верный „Зингер“», — думала Августа, оглядывая брошенное жилье прощальным взором. Она решила, что теперь пришла ее очередь покинуть сей мир. И так зажилась, «маргаритка»… И вдруг письмо, звонок Бенджамена, настойчивое приглашение приехать. Американскую визу Августа получила неожиданно быстро, всего за неделю — вот что значит «перестройка»! К тому же самой почти ничего и делать не пришлось. Приставили к ней дипломаты бодрого молодого шустряка, уладившего все и с документами и с вещами и даже сопроводившего госпожу Белову на поезде в Москву. А уже в аэропорте Шереметьево, чрезвычайно элегантная в своем манто из куницы (модели тысяча девятьсот лохматого года) смертельно побледневшая под слоем крем-пудры «Балет», Августа Фридриховна узнала, что летит не в Нью-Йорк, а в Париж, на что имеет все формальные полномочия — визу, билеты, письмо от внука, деньги и даже визитную карточку человека, должного встретить ее в аэропорта имени Шарля де Голля и проводить в Канны. «Прошу тебя, бабушка совершить это маленькое бодрящее путешествие и целиком довериться моим друзьям. Это очень важно. Я жду тебя, до скорой встречи Вениамин.» — писал внук. И не зря он упомянул о бодрящем влиянии путешествия. Удрученная событиями последнего месяца Августа немного пришла в себя, оказавшись в комфортабельном салоне «Боинга» французской авиалинии и разговаривая с милыми стюардессами на своем любимом языке.

2

«Я возвращаюсь на свою историческую родину. А своими глазами увижу Елисейские поля и быть может, дом моего деда.» От этих мыслей в голове Августы происходили благодатные перемены — ее нетленные ценности возвратились на свои места, образуя гармонию возвышенных чувств, а в центре, расцветая и наливаясь розовым светом, вновь засияла утраченная ненадолго убежденность, что все прекрасное на этом свете, должно иметь красивый конец. А благородство, мужество и доброта — вознаграждаться. Ведь очень обидно, если полученные от феи бальное платье так и останется висеть в шкафу, а во дворец явятся другие — наглые и безвкусные. Поэтому Августа не рухнула без чувств от изумления и даже не очень удивилась, что повисшая на ее шее стриженная девушка, не кто иной как потерянная Виктория! А приветливое состоятельное семейство, проявляющее к ней родительскую заботу, вовсе не было похоже на афганских мафиози, якобы, похитивших девушку. К тому же Остин Браун, что ни говори и как ни темни, несомненно приходился близки родственником Алексею. Уж Августу не проведешь. Можно даже не смотреть, услышав интонацию его бархатного: «Благодарю Вас, Августа Фридриховна, что приехала. Виктория так скучала. Мы с женой очень рады с Вами познакомиться и предложить погостить в этом доме». Не дом — настоящий дворец! И весь остров — частная собственность, да к тому же — все с таким вкусом и без всякого высокомерия — вот истинный аристократизм. И вот чудо — успела-таки она напоследок заглянуть на свою «духовную родину», к которой была привязана всем своим существом — ко всем этим шикарным витринам, благоухающим дебрям дорогих бутиков, к уютным кафе на улицах и площадях, к разнеженным благоденствием и отдыхом лицам и даже к приветливым взмахам играющих с морским ветерком пальмовых листьев! Многое, конечно, оставалось для Августы непонятным, но она не приставала к хозяевам с расспросами, а поговорив по телефону с Бенджамином, и вовсе успокоилась: жизнь не просто мудра, справедлива, но и невероятно увлекательна! Не даром же, судьба сделала неунывающую старушку участницей столь захватывающей истории. От лоскутов и очереди за молоком в провонявшем кислятиной, душном до одури Гастрономе — прямо на Каннскую набережную, от нелепых потерь — к великолепным находкам.

Их совместная с Викой и Браунами прогулка по фешенебельным местам французской Ривьеры, показалась бы Августе невероятным сном, если бы его слегка не портили жмущие туфли, которые, несмотря на уговоры Алисы, предпочла спортивным удобным тапкам престарелая модница. «Отстала ты, Густи, от моды, отстала. Еще бы, последний раз прогуливалась здесь пол века назад. Кто бы мог подумать, что за какие-то пять десятилетий, женщины так быстро распрощаются с веками охраняемыми привилегиями женственности» думала она, рассматривая в толпе своих сверстниц, предпочитающих совершать экскурсии в удобных спортивных костюмах и какой-то ортопедической обуви на шнурках и липучках. Однако, брючный костюм и белые холщовые тапочки с мягкими супинаторами все же приобрела, внимательно изучив витрины и цены. Викторию магазины интересовали мало. Но зайдя в шикарный магазин охотничьих принадлежностей, она как завороженная застыла в секции с аксессуарами конного спорта. Здесь приятно пахло кожей и были выставлены такие седла и упряжь, что Виктория расплакалась, сама не понимая от чего. Ведь она так многого теперь не понимала. Прибытие Августы взбодрило и обнадежило Викторию: она с радостью готова была составить компанию «засушенной маргаритке», приняв ее веру: «никогда не бывает слишком поздно дать себе еще один шанс. Никогда не стоит вступать в тяжбу с мудрым Проведением — оно само решит, когда и как преподнести тебе подарок.» Только не надо форсировать события, надо терпеть и ждать.

Августа не упускала случая «подкачать» оптимизм Виктории: расхваливала Алису, дом и не уставала вновь и вновь восхищаться окружающим. Конечно, Августа, изрядно переигрывала, стараясь «заговорить зубы» Виктории и себе самой, поскольку в глубине души никак не могла смириться с потерей Алексея, а так же с удручающей необходимостью рассказать правду его дочери. Ведь девочка так запуталась. Тщательно обороняет собственную иллюзию хотя наверняка уже поняла, что Остин — чужой человек и называет его по имени, но глубоко, в сердце своем, продолжает считать отцом. Болезненный мираж скрывал глубокую рану в памяти Виктории, к которой все боялись прикоснуться.

И вот однажды, через неделю после своего прибытия, Августа получила от Брауна полномочия на доверительную беседу с Викторией. Августа Фридриховна начала издалека, рассказав все, что знала сама о ситуации похищения детей, о новой жизни Максима.

— Значит, я не могу вернуться в Россию и никогда не увижусь с братом? — в ужасе распахнула глаза Виктория. — Ну зачем ты все омрачаешь, детка! Максим — наследник большого состояния, его любят родители… Когда все утрясется, вы обязательно встретитесь, будешь на верблюдах кататься и подарки принимать… — А мама? Евгения Шорникова — она знает, что со мной? Августа замялась, находя удобные аргументы для объяснения этого изгиба сюжета.

— Понимаешь, девочка, Евгения, прежде всего, жена крупного офицера. А те, кто похитил тебя, не станут церемониться ни с генералом, ни с ней, ни с тобой. Вспомни — ты опасная свидетельница и едва осталась жива. Ведь известно уже (старушка понизила голос) что убийство жены доктора Динстлера не случайность… Господин Браун спрятал тебя. Вернуть тебя в Москву — это значит, подвергнуть смертельной опасности, а сообщить правду Евгении значит поставить под угрозу и ее жизнь… Но это же временно! Остин очень влиятельный человек и после того, как убедится, что ты надежно защищена отпустит тебя в Москву.

Августа перевела дух. Она чувствовала себя парламентарием на международной конференции. Новый костюм лилового шелка из хорошего магазина придавал уверенность, но она все же не могла собраться с духом, чтобы перейти к главному. Оптимизм Августы, закаленный в жестоких испытаниях, старался не воспринимать всерьез утрату Алексея и твердо верил в обязательную счастливую развязку: светлое будущее Кати, Евгении… Но вот как объяснить это измученному больному ребенку? Как убедить ее, что уныние — смертный грех, что солнце непременно взойдет, и счастливый финал неизбежен? Пряча глаза, Августа в десятый раз принялась описывать свое путешествие во Францию и облегченно вздохнула, когда в комнате появился Остин. По решительному выражению его лица, «маргаритка» поняла, что Браун решился открыть девочке страшную правду. До чего же он все-таки похож на Алексея! Особенно так, в полумраке…

— Виктория, детка… Когда ты назвала меня отцом, я тут же, в душе, ни чуть не лукавя, стал им, — Остин присел рядом и взял руку девушки. — Я буду счастлив оставаться им всегда. Поверь — как бы в дальнейшем не повернула наша судьба, ты навсегда останешься для меня дочерью. У супермена Остина Брауна до сих пор пробегал мороз по коже от тех ее тихих всхлипываний. Он чувствовал теплые слезы у себя на груди, судорожно вцепившиеся пальцы… «Папа, папа, папочка! Ты нашелся, ты здесь!» — этот вопль бесконечной любви и радости, предназначавшийся его ушедшему из жизни сыну, всегда будет звучать в его памяти и он никогда не предаст ее веры.

— Виктория, я не вправе просить тебя даже о привязанности, но я умаляю тебя довериться… Мы оба стали жертвой ошибки, только поверь, случайные ошибки бывают редко. Ты назвала меня отцом — значит, в этом есть смысл. Может быть, более важный, чем мы сейчас можем понять… Я расскажу тебе одну невероятную историю, очень длинную и чудесную… — Остин достал из кармана и протянул Виктории завернутую в голубой цветастый платок икону. — Это послание от твоего прадедушки — настоящего отца Михаила Александровича Дорогова. Я много лет хранил ее, уж и не надеялся встретить того, кому должен был передать родительское благословение Александра Зуева… И вот час настал: прими эту фамильную реликвию, предназначавшуюся маленькому Мишеньке Кутузову и теперь перешедшую к его внучке… Вика развернула платок, рассматривая серебряный оклад и потемневший лик богородицы, взирающий на нее строго и утешительно.

— Я знаю. Знаю от дедушки про Михаила Кутузова и даже про его настоящего отца — Зуева. Но только то, что Александр Зуев был моим прадедом. А кем же он был вообще? Где жил, что делал, куда пропал? Дедушка не рассказывал, возможно и сам не знал.

— Михаил Дорогов не знал о судьбе Зуева. Не знала и его мать — Варя Кутузова. Зато случилось так, что с твоим прадедом встретился я и считаю его своим духовным отцом.

Августа Фридриховна, что-то сосредоточенно подсчитав в уме вдруг спохватилась:

— Так вы, мсье Браун, по-видимому, старший брат Алексея Козловского? Ведь не даром же ошиблась Вика… Я бы тоже могла принять вас с ее отцом за близких родственников…

— К сожалению, Августа Фридриховна — это только пример многозначительной случайности. Видимо, судьбе было необходимо как-то просигналить нам с Викторией о какой-то глубинной связи… И она слегка «загримировала» меня под Алексея Ивановича, — Остин пытался шутить, уже собираясь отложить тяжелый разговор, но Вика робко подняла просветлевший взгляд:

— Вот было бы здорово познакомить вас с папой! Он бы очень понравился вам и мадам Алисе… Правда, тетя Августа? Повисла тишина. Виктория тревожно встрепенулась:

— Что-то случилось? Что? Я знаю, Алиса меня все время очень жалеет и совсем не обижается, что я приставала к мсье Брауну с… ну, с родственными чувствами, — девушка переводила взгляд с Августы на Остина, все более пугаясь: — Почему вы молчите?!

— Виктория я привезла плохую весть и, видимо, должна была сразу… начала Августа.

— Нет, Августа Фридриховна, я вызвал вас сюда, уже зная, что произошло в Одессе… Что Вика потеряла отца.

Они пытались утешить девушку, говоря все то, что положено говорить в таких случаях и что, наверно, все-таки помогает. Виктория не зарыдала, не забилась в истерике, а помолчав попросила:

— Пожалуйста, уйдите. Хочу посидеть одна. Я должна понять — почему… Почему и за что меня лишили самого главного в жизни… — Таков страшный закон — людям суждено терять своих близких, — попыталась философствовать Августа. — В моей жизни были потери, которые, казалось, я не смогу пережить… Но Вика отвернулась, не слушая утешений и Остин тихонько вывел из комнаты плачущую старушку.

С этого момента с Викторией стало совсем трудно. Повеселевшая и воспрявшая духом с появлением Августы, она вновь ушла в себя, в свой пустой, неуютный, мстительный мирок, существующий по законам несправедливого возмездия. За что, за что ее карают высшие силы? За позорные часы на родительских собраний, которые отец проводил на ее искорябанной парте? За нескладность, плохой характер? За то, что не радовала призами на Олимпиадах и окружением веселых друзей… Дерзила Кате, отталкивая ее заботу? Глупости, за это не наказывают так страшно… Только самое мерзкое, преступное Зло, могло отобрать жизнь у отца. Его — самого доброго, радостного, честного — нет на этом свете. А толпа здоровых, беззаботных, гогочущих мужчин на набережной в Каннах — чем лучше они Алексея, почему им дозволено жить, радоваться, гонять на водных лыжах, распивать холодное пиво, засматриваться на стройные женские ножки, покупать безделушки для своих детей… Нет, разобраться в этом было невозможно. Только злость и головная боль, затопляющая последние островки самообладания. Виктория предпочитала уединяться в своей комнате, мечтая о том дне, когда ее силы окончательно иссякнут или какой-нибудь злой недуг не соблазнится ее хилым телом.

Алиса видела, что девочка остро нуждается в любви и ласке, но не позволяет любить и жалеть себя. Она просто не хотела привязываться к чужому человеку и вообще — ни к кому больше. Как же хорошо это понимала Алиса! «Я останусь одна, раз у меня отнимают любимых.» — решила она, потеряв Филиппа. Она была тогда всего на год старше Виктории и оставалась одинокой целых пятнадцать лет. Но жизнь вернулась — и еще какая жизнь! Справедливость, какая-то, очень мудреная, запутанная, но все же милосердная — обратила на нее благосклонные очи — появился Лука, Йохим — а после Остап и Антония! Она получала дары один за другим, но получала их не просто, а каким-то сложным, хитрым путем, так, что не поймешь — награждают тебя или все еще карают. Как расценивать невероятный «роман» с Йохимом? Что такое Антония — величайший дар или жестокое воровство? И как должна относиться она, гордая, справедливая Алиса, к цыганской уловке судьбы, выкравшей у Йохима и Ванды дитя, чтобы подбросить к ее бесплодной груди?

Стоя над спящей Викторией, она чувствовала, что связана с этой девочкой очень многим и твердо знала, что Остин не остановится ни перед чем, чтобы сделать жизнь Виктории счастливой. Алиса решила познакомить Викторию с Антонией и надеялась на то, что сверстницы сумеют как-то сблизиться, ведь русский язык привычен для Тони, да и Виктория прекрасно говорит по-французски. Но у Антонии завязался пылкий роман с англичанином, бросившим ради нее свою невесту.

— Мама, я, кажется, влюбилась! — прокричала она по телефону, отменив обещанный визит домой. — Мы с Джоном приглашены на службу в Вестминистерское аббатство, а потом на благотворительный бал. Там будет весь двор! Не обижайтесь, пожалуйста, поцелуй папу. Увидимся на Рождество!

Алиса даже не стала рассказывать дочери про гостью, вряд ли ее сейчас интересовало что-нибудь кроме собственного увлечения… Нельзя сказать, чтобы лорд Астор очень понравился Алисе. Впрочем, они и виделись всего пару раз там, во Флоренции. Не приходилось сомневаться в том, что Джон Стивен умен, образован, деликатен и, кажется, добр. Хотя, какой-то оттенок в его взгляде настораживал Алису — гордыня, тщеславие? А может быть, она просто любила более улыбчивые глаза… Но Тони заявила о своей влюбленности — это впервые, значит серьезно. Правда, смутные слухи о связи дочери с Клифом Уорни и какая-то тревога, охватывающая Алису всякий раз, как на экране появлялся истеричный красавчик, наводили на печальные мысли. Дочь категорически отказалась затрагивать неприятную ей тему:

— Я обязательно все тебе расскажу, мама. Но чуть-чуть позже, когда перестану на себя дуться. Я была дурной, гадкой девчонкой, а теперь умница и паинька…

— Если бы мы могли оградить своих детей от ошибок или хотя бы взять на себя расплату за них. Ведь мне теперь ничего не страшно, да и мать этой девочки согласилась бы пожертвовать многим, лишь бы увидеть ее бледненькое лицо живым и невредимым, — думала Алиса, глядя на чужого измученного ребенка.

3

Через неделю после знакомства с Астором Тони поняла, что влюбилась. Хотя разобраться было трудно, уж очень стремительными темпами развивался их роман. При первом же свидании в Лондоне Джон сделал ей предложение, дав ровно сутки на размышление. Разве можно за это время решиться на брак с человеком, которого едва знаешь и, отнюдь не сражена любовью с первого взгляда? После визита Тони в резиденцию Астора, она с Артуром Шнайдером несколько часов кряду бурно обсуждали предъявленный Астором ультиматум. Шнайдер с удивлением понял, что уговаривая Тони на этот брак, занимает чисто отцовскую позицию — прикрывается Астором от опасности возобновления связи с Уорки.

— И аргументы у тебя стариковские! «Крупная политическая фигура», «блестящие перспективы»… Я думаю не такие уж они счастливые, эти высохшие леди, представляющие под ручку с верными мужьями «высшие круги» на светских приемах, — горячилась Тони, поскольку рассудительность Артура лишь подстегивала дух противоречия.

— Но почему ты считаешь, что если мужчина добропорядочен, то обязательно скучен, а если вокруг него не витает скандальный душок, то он целоваться-то толком не умеет? Со мной, по крайне мере, еще ни одна дама со скуки не умерла.

— Тоже мне, пример добропорядочности! — Тони расхохоталась. — Этому бы лорду Астору да твой сластолюбивый взгляд! Думаешь я не замечаю, как ты рассматриваешь моих коллег — моделек? Астору далеко до твоей испорченности. Хотя… — Она призадумалась, не без удовольствия вспоминая поцелуй в кустах. Вот так — на свежую голову, ухватить в саду едва знакомую, вполне пристойную и абсолютно обнаженную девушку! Для современного малого обычная штука, а для «перспективного политика» — поступок весьма пикантный и рискованный. А признания в «безудержной страсти» и обещание расстаться с невестой, что ни, прозвучали очень убедительно. Не какой-нибудь стандартный букет роз с любовной открыточкой.

В номер постучали, посыльный внес огромную корзину изысканных орхидей «для мадмуазель Браун». В цветах торчала записка была с короткой размашистой надписью: «Включите третий канал в 22.00. Жду. Д.С.А.»

— Чуть не прозевали. Вруби-ка телик! — бросила Тони Шнайдеру, окуная лицо в прохладные цветы.

На экране в разделе светская хроника была представлена совсем еще свеженькая, пол часа назад на благотворительном балу Красного Креста заснятая Патриция Грейс. Ее бледные щеки расцвели алыми пятнами, когда настырная репортерша, ринулась к ней с вопросом, перекрыв микрофоном путь к отступлению:

— В свете носятся упорные слухи о вашей размолвке с лордом Астором… Это правда, что самая блистательная пара Великобритании этого года не осчастливит своих соотечественников праздником рождественского бракосочетания?

— Поздравляю вашу программу — это как раз тот редкий случай, когда к вам попала достоверная информация. Мы разошлись с Лордом Астором по политическим соображениям. Уверена, это лучше сделать до заключения брака и, главное, до выборной компании. — Патриция ехидно усмехнулась и, Тони в сердцах выключила телевизор.

— Сучка! Если уж ей не достанется мужик, то надо изгадить ему политическую карьеру… Дудки! Я стану самой консервативнейшей из невест ведь он, кажется, консерватор?

— Боже, Тони, ты как с луны свалилась! Помалкивай лучше, если окажешься с лордом в представительной компании. И почитай газеты, — деланно ужаснулся Шнайдер, явно обрадованный таким поворотом дела. — Похоже, ты приняла решение?

— Сейчас услышишь, — Антония взяла визитную карточку и набрала номер Астора.

— Благодарю за подарок, Джон.

— Но срок «ультиматума» еще не истек, — он сухо рассмеялся. — У вас еще в запасе одиннадцать часов, вернее, десять сорок пять…

— Вряд ли они что-то изменят. Я не хочу испытывать ваше терпение и набивать себе цену. Мне хотелось бы лучше узнать вас — сутки для этого слишком мало, хотя, надо признаться, вы держите слово. Глубоко сочувствую леди Грейс. — Тони подмигнула Шнайдеру и тоном принцессы продолжила: — У меня небольшой перерыв в работе. Надеюсь, что не слишком обременю вас, если составлю компанию в ближайшие три дня? Естественно, в свойственной вам, официальной обстановке.

Вечером они с Артуром, по приглашению Астора, прибыли в Ковент-Гарден, где давали «Травиатту» с гастролирующим в Лондоне Плассидо Даминго. Столичный бомонд был в полном сборе. Все дамы, словно сговорившись, предпочли одеться в черное. Что поделаешь — гвоздь сезона. Антония рассчитала правильно, надев снежно-белое платье из брюссельских кружев. Длинные перчатки, глухой верх, узкое глубокое декольте на спине и белая пелеринка из искусственного горностая, в которую очень уютно кутаться. Еще бы, она знала, что в этих ложах, хотя и сильно натоплено, всегда сквозит, а соскользнувший небрежно с голого плеча мех создает ощущение беззащитности, нежности. Тони, как и многие ее коллеги, примкнувшие к движению «Зеленых», восстали против натуральных мехов, нарочито, с шиком носила синтетику. Вызов, брошенный обществу обвешанных дорогими мехами дам, волновавший ее куда больше, чем судьба несчастных зверюшек. И сейчас Тони с наслаждением ловила на себе возмущенные и тайно-завистливые взгляды. Встретив в вестибюле сопровождаемую Шнайдером Тони, Лорд Астор облегченно вздохнул и по-детски просиял:

— Я не был уверен, что вы придете… Сегодня здесь собран лучший цветник Великобритании, но моя спутница лучше всех!

— Вы напрасно волновались. Я никогда не нарушаю обещаний и в любых соревнованиях претендую лишь на золотую медаль.

— Антония сбросила накидку на руку Астора, под любопытными взглядами собирающейся вокруг толпы, сквозь которую, держа над головой фотокамеры, уже пробирались репортеры.

— Пройдемте в ложу. Мама заждалась в одиночестве. Ей не терпится познакомиться с моей избранницей, так стремительно сменившей леди Грейс. Думаю, не стоит оправдываться, что грех легкомыслия за мной пока не числился, — исподволь подготовил встречу женщин «опытный политик».

— Я заметил, лорд Астор, что даже скандальные газетенки дали вам в этой щепетильной ситуации самые блестящие рекомендации. Обычно такого рода пресса не интересует меня, но в данном случае, я внимательно изучил ее, можете не сомневаться, — вставил реплику Артур. Они вошли в ложу Асторов в тот момент, когда зал приветствовал вставанием появившуюся в королевской ложе принцессу Елизавету. Антония сразу почувствовала быстрый, скользящий взгляд, оценивающий ее с ног до головы. Смотревшая на нее довольно молодая лежи, занимавшая самое лучшее место у бархатного барьера ложи, оказалась матерью Джона — виконтессой, овдовевшей три года назад. Разумеется, она носила брильянты, стоимость которых была известна каждому гражданину Великобритании, благодаря усилиям журналистов и прекрасные меха, приобретаемые на самых привилегированных аукционах. Виконтесса Рэндолл, возглавлявшая огромное число всевозможных благотворительных обществ, всегда была на виду, славилась холодной ироничностью и мужской деловой хваткой. «Что и говорить, свекровь моей крошке достанется не из самых простых. К счастью им не грозит проживание под одной крышей и дележ отцовского наследства: воля покойного оговорена в завещании с неоспоримой точностью: после вступления в брак, Джон Стивен получит две трети всего состояния Асторов», — прикидывал перспективу Шнайдер, любезно раскланявшись с виконтессой. Лорд предложил кресло рядом с матерью Антонии, надеясь, что между дамами завяжется светская беседа.

— Весьма мудро, детка, что вы пропагандируете синтетику. Сохранение животного мира — одна из главных задач той части человечества, которая не имеет средств к приобретению дорогостоящих безделушек. К тому же воспроизводство ценных пушных пород — непосильная задача для слаборазвитых государств, — похоже она затеяла целую лекцию, как на заседании «Гринписа», демонстративно делая вид, что только для этой цели ее сын привел в оперу эту модельку. Красоточка на службе, — ее дело — реклама гуманности, Джони нуждается в подобной рекламе. Вот и весь смысл, который виконтесса пожелала придать мимолетному знакомству и, главное — публичной демонстрации Джоном своего близкого знакомого с девчонкой. Казалось, Джон не слишком огорчился. Да, он отнюдь не был маменькиным сынком: активно знакомя в антрактах Антонию со своим великосветским окружением, Астор представлял что тем самым противоречит желанию матери. Высочайшие имена и титулы так и сыпались со всех сторон и лорд Астор с удовольствием ловил во взглядах, бросаемых на его спутницу, удивление и восхищение. В этот вечер общество волновало три события: прежде всего — Плассидо Доминго, потом лорд Астор с новой пассией, а уж потом — принцесса со своей свитой.

— Не стоит обижаться на виконтессу. Она слишком привязана к Патриции. Собственно, Пат — ее кандидатура, и следует ожидать изрядного недовольства. Но я никогда не был паинькой и не позволял себе поступков, за которых приходилось бы краснеть. Если я пылаю сейчас, то совершенно от других чувств, — Астор сжал руку Антонии в горячих ладонях, а потом поднес ее прохладные пальчики к своему высокому, покрытому испариной лбу.

— Да у вас лихорадка, Джони! Вчера вы, должно быть, простудились в парке! — ахнула Тони. Они ехали вдвоем на заднем сидении «роллс-ройса», отделенные от шофера толстым, непроницаемым стеклом. Шнайдер отправился прогуляться по Лондону, и Антонии пришлось принять приглашение Астора на ужин в клубе. Безусловно, лорд Астор спешил показаться с новой пассией в самых «сливочных» местах элитарного Лондона. В клубе было малолюдно. Астор провел Антонию по знаменитой библиотеке, кое в чем, соперничающей с Национальной, показал комнату для писания писем, обязательную в настоящем английском клубе и даже маленький музей, собравшей вещицы знаменитых завсегдатаев за последние двести лет. Однако, никто не листал пудовые фолианты и не писал писем за старинным бюро мореного дуба. Лишь в каминном зале оказался пожилой джентльмен, перелистывающий журнал и дымящий тонкой сигаретой.

— Граф Бернштоуэр, пэр Англии — представил седовласого джентльмена Антонии Астор. — Моя подруга Антония Браун. Граф лишь высоко поднял брови и почтительно приложился к ручке «подруги». Сюда не водили дам полусвета. Здесь полагалось появляться с дамой лишь после обручения. Тони не знала, что Астор нарушил устав и слегка смутил графа формулировкой «подруга».

— «Невеста» прозвучала бы более уместно, — сказал он, усаживая Тони за свой столик в ресторане. — Но я терпелив. Хотя, как оказалось, нагл. Сегодня я с наслаждением возмущал общественное мнение. Но у меня было такое ощущение, что мы подписываем брачный контракт. — Джон сжал руку Тони и странно посмотрел в глаза.

Впервые в голову Тони закралась кощунственная мысль: а что, если лорд — сумасшедший — из тех благопристойных типов, изображающих в повседневной жизни паиньку, а по ночам насилующих жертв извращенным способом, предварительно удушив капроновым чулком? Привыкшая к поклонению Тони Браун никак не могла объяснить вихрь внезапной влюбленности Лорда. Уж очень все стремительно, скандально и неразумно для мужчины такого полета и подобного характера. «Умопомешательство, возможно, на эротической почве» — единственный диагноз, казавшийся ей приемлемым в данной ситуации. «Веление могущественных тайных сил. Магическое кольцо», — Решил Джон, выискавший в своих волшебных книгах касающееся его вспыхнувших чувств к мисс Браун пророчество. Сразу же, после возвращения из Флоренции, прибегнув к редкому ритуалу гадания, он прочел: «И станет зов крови твоей судьбою. И взойдет судьба твоя в созвездии Льва. И будешь ты властвовать над плотью земной и нетленным Эфиром, и воссияешь ты — мужчина, владыка и воин. Через тернии — к обладанию. Другой путь — тьма.» Никогда еще не ложились в его гаданиях мистические знаки таким победным шестиугольником. Ни одна женщина не входила в его кармическую схему так властно и неотвратимо. И сейчас, сидя напротив Антонии, Джон точно знал время исполнения предначертаний — 31 октября Канун для всех Святых — его звездный час. Значит — послезавтра…

Антония удивлялась, как бесконечно долго длился этот ужин, как дотошно обсуждал с представительным официантом все нюансы приготовления блюд Астор. Оказывается, здесь постоянно держали наготове специально для него свежую дичь и красное сухое вино Шато Икем разлива 1957 года. Нюансы готовности спаржи, сухарного соуса на каштановом шотландском меду, цвет корочки запеченного птичьего крыла — все обсуждалось с такой основательностью, будто имело громадное государственное значение.

— Не сомневаюсь, Антония, что выбор вина к блюдам имеет для вас большое значение. Вы — воплощенная гармония, а ее законы всеобщи, идет ли речь о музыке или кулинарии… Правда, вам вероятно, ближе французская традиция? — в тоне Астора не было и тени насмешки, но уж поскольку речь зашла о сопоставлении английских и французских менталитетов, служащем пищей для бесконечных серьезных дебатов и анекдотов, Тони поспешила заверить:

— Увы, у меня нет определенных предпочтений, как впрочем и авторитетов. Я по натуре космополит, а по крови представляю невероятный коктейль… Это не смущает, вас, лорд?

— Уверен, что каждый из нас намного сложнее данных, представленных в актах рождения и медицинских справках… В иных воплощениях, я, наверняка, был жителем Востока. Вы видели мои коллекции — это не просто увлечение, призванное заполнить пустоту во времени. Это — влечение души… — на лице Астора, появилось задумчивое и вместе с тем возвышенное выражение, какое бывает на лицах верующих во время праздничных органных месс. Тони впервые заметила, что ее поклонник, не просто «представителен», но и очень красив. Это была красота безупречного соответствия стилю, а стиль предопределен аристократизмом и особой значительностью. Словно угадав ее мысли, Астор продолжил:

— Я чувствую, что прожил там не одну, а десять жизней… Но по всей своей нынешней сути — я истинный англичанин и поборник английского стиля.

— Вот-вот! Именно об этом я сейчас думала, — обрадовалась Тони. Английский стиль — это нечто совершенно особенное. Джон поставил бокал, по ученически сложил руки и отрапортовал очень четко, будто держал речь перед избирателями:

— Английский стиль — это очень высокое качество, сдержанность, простота и удобство. Элитарность и демократизм. А главное — безупречное соответствие ситуации! Тони захлопала в ладоши:

— Хотя сейчас я поступаю абсолютно не стильно — французская девчонка в храме великобританских традиций.

— Оставайтесь такой и тогда мы избавимся от нашего единственного национального недостатка — скучности, — серьезно возразил Джони.

…«Вот так будущей леди Астор предстоит проводить вечера и ночи» — насмешливо думала Тони после того, как лорд проводил ее до дверей номера, не сделав ни малейшей попытки перейти к сближению: пригласить девушку к себе на кофе, или же под благовидным предлогом проникнуть в ее «люкс».

4

Подобным же образом завершился и второй день: сногсшибательная демонстрация новой подружки на торжественной службе в Вестминстерском аббатстве по случаю 95-летия победы Великобритании в какой-то битве, бал у лорда-канцлера и снова деликатные проводы до дверей номера. Хотя Антония и решила заранее, что пройдет путь до обручения «девственницей», не позволив лорду «запятнать ее репутацию», но такое обращение почему-то слегка обижало ее. Другое дело оказывать сопротивление, удерживаться от соблазна. А если никто и не пытается соблазнить? Странно… Уже светало и Антония хорошо различала на полу, возле кровати свое золотистое бальное платье из твердой королевской парчи. От негодования она не могла уснуть, размышляя как оценить пренебрежение лорда — как внешнюю сдержанность джентльмена или тайный страх импотента, не рискнувшего явить себя в невыгодном свете? Тони включила телевизор и, поймав программу американского спутникового TV, наткнулась на голос Уорни. Как громом пораженная, она настроила изображение, увидев восседающего на сцене в инвалидном кресле Клифа. Низ сцены заволокло туманное облако, окутывая загипсованные до колен ноги певца и, казалось, что он, вместе со своей гитарой, парит над темной землей, мерцающей мириадами огоньков: это светились в руках бушующих от восторга зрителей зажигалки. Внизу экрана бежала информационная строка как частоколом перебиваемая восклицательными знаками: «Неистовый Лиффи снова на сцене! Его ноги спасены! Его привезли к нам на санитарной машине! Превозмогая боль Клиф поет для своих многомиллионных поклонников новую балладу „В канун дня Всех святых“. Браво, браво, Лиффи!» Антония обратилась в слух. Это была та мелодия, которую сочинил Лиффи для нее на чердаке заброшенного дома после ритуала «очищения», но теперь она звучала по другому — агрессивно и яростно! Ее пел Двурогий Бог, обращаясь к своей послушной пастве, а припев: «Моя кровь и мое тело принадлежат тебе,» — в экстазе подхватил весь зал. Так вот оно что, сегодня 31 октября — ритуал уикки, шабаш в замке! Лиффи отметил его по-своему, устроив ритуал в огромном концертном зале. И после всего, что он сделал с ней, он вопит через материки и океаны эти слова! Проклятый ублюдок! Ах как хотела бы сейчас Тони оказаться на том чердаке, но уже не бедной, испуганной девчонкой, дрожащей от страха и непонятного еще возбуждения, а ведьмой всесильной, безжалостной! Она бы сумела отомстить ему! Антония вспомнила нынешний вечер и руку Астора, лежащую у нее на талии. Они возглавили первый вальс — «Сказки венского леса», открывая роскошный бал.

— Dоlce, doloroso… — нежно, скорбно шептал ей в щеку Джон, унося по кругу, среди расступающихся пар и Антония поняла, что не сможет устоять, если Астор увезет ее к себе домой. Нет! Она не будет изображать застенчивую невинность — она будет ведьмой! И кем бы не оказался ее загадочный кавалер — джентльменом или импотентом, этой ночи он не забудет никогда!.. Но она вновь оказалась одна с воровски проникшим в холодную спальню голосом Лиффи. Тони выключила телевизор, проглотила таблетку снотворного и перед тем, как уснуть, чиркнула записку Шнайдеру: «Не будить до двенадцати. Заказать рейс на Париж на 15 часов.» Гудбай, английский зануда Астор… Проснувшись она не сразу поняла, где находится: вся комната уставлена букетами лилово-черных тюльпанов. Продолговатые лепестки лоснились глянцем воронова крыла. «Так вот они какие — сказочные сумрачные цветы! — Тони вытащила из вазы тюльпан и положила на грудь — прохладное, влажное прикосновение, как губы вампира. Часы показывали 13.30. В чем дело, где Шнайдер?» — она вскочила, отшвырнув ногой тяжелое бальное платье.

— Караулю уже битый час под дверью, когда проснется моя Карменсита?

— Что это значит?! Это все? — она обвела комнату рукой. И где билеты? Вместо ответа Артур протянул ей свиток, перехваченный золотым шнуром и черной печатью. Плотная, желтоватая, ручной выделки бумага, тонкий витиеватый готический шрифт с выделенными красной тушью заглавными буквами: «Лорд Астор имеет честь пригласить Вас сегодня вечером для торжества в узком кругу. 23.00. Замок Астора. Без сопровождения. Машина у подъезда в 22.35.» И размашистая, витиеватая кроваво-красная подпись, очевидно, гусиным пером, поскольку на резких изгибах закрученных хвостиков виднелась бисерная россыпь мелких клякс.

— Это уже интересно… задумалась Тони и протянула послание Артуру. Как ты полагаешь, он не воспользуется моей доверчивостью?

— Не думаю, что лорд избрал такой сложный путь, чтобы лишить невинности некую мадмуазель Браун… Он мог бы это сделать значительно проще… Извини, я имел ввиду, что не обязательно было закручивать всю эту скандальную шумиху на пороге предвыборной компании, чтобы затащить в постель пусть прелестную, пусть знаменитую — но манекенщицу!

— То есть ты хочешь сказать, что представительницы этой профессии просто должны сыпаться под одеяло лордам как переспелые сливы?

— Ах Тони! К чему сейчас дискуссии о социальных условностях, значительно важнее — выработать тактику и стратегию победы! — Шнайдер выглядел вдохновенным.

— А что мы, собственно добиваемся? Брачного контракта? Он еще позавчера мог быть у меня в кармане. Или лишнего бриллиантика в венце моей славы — «Лорд Астор — новая жертва Антонии Браун».

— Господи, ты еще не поняла? Мне казалось, моя Карменсита решила поводить лорда на привязи, поприглядываться и поразмышлять — что к чему. Очень мудрое решение. Одобряю. И сегодняшний «вечер в узком кругу», вроде бы, обязательный пункт в сборе досье? — Артур скорчил многозначительную мину. — Мне показалось, что лорд тебе не так уж противен, когда вы выставили меня из «роллс-ройеса» чтобы покататься по городу после оперы без свидетелей. Тони фыркнула:

— Ты сам деликатно устроил нам интим. Вернее, поступил как гнусный сводник. Мне пришлось всю дорогу отбиваться.

— Ерунда! — хмыкнул Шнайдер. — Иначе ты не написала бы этого распоряжения насчет билетов. Неотразимая Карменсита собралась бежать не от соблазна, а от возможного поражения!

— Поражение отменяется… Как ты думаешь, Артур, это платье не будет слишком шикарным? — Тони приложила к себе что-то черное, наподобие тоненькой комбинации.

— Я бы принял этот шедевр за белье. Хотя для белья не хватает кружев, — Артур уже привык, что Тони не стесняется ходить при нем нагишом. Собственно, в мире постоянных переодеваний, женское тело начинало вообще восприниматься большинством мужчин как вешалка.

— Белья не будет. Ты же видишь этот тончайший, как лепестки черных тюльпанов, трикотаж… Под ним может быть только кожа… А сверху… Сверху черные «соболя»! Надеюсь, он не пригласил любимую мамочку, а то моя синтетика ее просто добьет! — засмеялась Тони. — В одной фразе милейшая виконтесса уже успела обвинить меня и в жалкой бедности и в брезгливом высокомерии.

Ровно в 22.00 за Антонией явился Шнайдер, чтобы проверить готовность своей подопечной и как верная дуэнья, благословить на ответственное рандеву.

— Фу, черт! Тут не без колдовства… — Артур изобразил столбняковое восхищение при виде готовой к выходу Тони. — Я, кажется, сегодня напьюсь… Вы обалденны, Ваше высочество! Поощренная его реакцией Тони вскользь еще раз оглядела себя в зеркале — и убедилась — несомненно, образ удался. Во всем ее облике соблазнительно-плотском и возвышенно неземном была какая-то особая смесь искусственности и простоты, невинности и разврата. Тоже выражение возвышенной удрученности, проскользнувшее под маской наигранного Шнайдером восхищения, озарило лицо Астора, встретившего ее у подъезда своего особняка. Так смотрят фанатики коллекционеры на шедевр, заполучить который не удастся.

— Я отпустил слуг. Мы одни. Дом и парк и эта огромная луна — наши владения. «Роллс-ройс» бесшумно скрылся и они остались стоять в круге желтоватого света, исходящего от освещающего подъезд старинного фонарям.

— Вы не озябли, Антония? Тогда прошу вас — маленькая прогулка, — он галантно взял ее под локоть и повел в глубь сада. За тускло поблескивающими, почти обнажившимися ветвями стояла полная луна. Они шли прямо к бледному, манящему диску и вскоре оказались на берегу небольшого пруда. Подернутая легкой рябью водяная поверхность играла обломками лунного серебра, в мистической тишине застыл караул окружающих пруд старых деревьев. Астор взял девушку за плечи и развернул лицом к себе. В бледном голубоватом свете оно мерцало неразрешимой загадкой, выражая в одно и тоже время насмешливость, задумчивость, страстность. Разнообразные чувства, быстрые, легкие как тени пробегали по ее глазам и губам. Не промолвив ни слова, Джон упал у ног девушки на колени и быстро коснулся руками щиколоток — под пальцам холодела туго затянутая лакированная кожа, поднимавшаяся до середины голени. Почему Тони, скинув в последний момент узенькие серебряные лодочки, натянула и старательно зашнуровала эти высокие ботинки на толстом, копытообразном каблучке, в стиле гувернантки прошлого века или чертовки из мрачных ранних фильмов Хичкота? Ее подтолкнул стиль черных тюльпанов и контраст легонького кусочка шелкового трикотажа, принятого Артуром за комбинацию. Интуиция манекенщицы, создающей разные женские образы подсказала верный ход — Тони попала в самую точку. Лицо Джона Астора потемнело, глаза превратились в огромные, затягивающие бездонные колодцы. Помертвевшие жесткие пальцы цепко сорвали с плеч девушки и бросили в мокрую траву «соболиное» манто. Тони задрожала от зябкой сырости, охватившей ее обнаженные плечи и мышиной беглости его пальцев, проникших под тонкую теань платья. Страх и любопытство удержали ее на месте. Она не шелохнулась пока влажные губы Астора поднимались вверх — от ее затянутых лаком щиколоток до обнаженного, покрывшегося гусиной кожей живота. Не сопротивляясь, она покорно легла на брошенную шубу и с рабским послушанием выполнила все так, как это виделось в ненасытных мечтах Астору. Предугадывая его волю, девушка запрокинула бледное лицо и подняла к темному небу длинные ноги. «Вот тебе — Двуногий Бог!» — почему-то подумал Астор яростно овладевая ее телом. К счастью Антонии, ощущающей спиной колючие стебли кустарника, все кончилось очень быстро. Астор разрыдался от счастья на ее груди, а потом, завернув в шубу, унес домой, как жадный сатир свою нежную безропотную добычу. Он отогревал Тони на огромном диване у жаркого камина горячим вином и огненными поцелуями. Только что холодное, как мрамор, его тело пылало, ладони ложились на ее обнаженное тело раскаленным клеймом и девушке казалось, что она навсегда будет помечена ожогами его пальцев. И ей это нравилось все больше и больше, а когда невидимые часы отсчитали гулкие, мерные удары — ровно 12 тяжелых шагов к бездне, Астор снова овладел ею. «Не джентльмен и далеко не импотент», — с удовлетворением подумала Тони, погружаясь в забытые уже ощущения. На этот раз Джон был настоящим, получая видимое наслаждение от двойственности своей партнерши: она умела подчиняться, следуя малейшим его желаниям, и умела властвовать, заставляя Астора быть слугой и рабом. На рассвете он принес ларец и достал из него кольцо с крупным бриллиантом.

— Я могу надеяться, что этот день станет нашим обручением? Тони протянула руку, кольцо, оказавшееся немного великоватым, брызнуло в отблесках пламени снопами разноцветных искр. Джон поцеловал ее пальцы и лишь потом трепетно и торжественно, будто делая это впервые, коснулся губ.

— Как тебе удалось угадать именно то, что требуется демону, что просыпается в полнолуние и зовется сладострастием? Твое платье, волосы, ноги, твой запах, твоя покорность, невинность, греховность покорили меня. Целиком. — Астор преданно заглянул в глаза Тони.

— Разве не для этого ты прислал мне тюльпаны? Ты дал мне знак и я поняла. Ты демон, а я — ведьма, — Тони загадочно улыбнулась, губы Астора тронула странная, кривая усмешка.

5

…Он джентльмен, самец и мужчина! Как тебе нравится эта триада, Шнайдер? — Тони медленно пронесла под носом Артура ручку с бриллиантом. — Мы обручены! Читайте прессу… Она забралась в кресло с ногами и внезапно погрустнела.

— Честное слово, Шнайдер, я не знаю, хочу ли этого… Давай потянем еще, а? — она посмотрела на него с мольбой и Артур почему-то с облегчением согласился:

— Завтра первое ноября. По контракту с «Адриусом» вы должны выполнить целый список обязательств, мадмуазель Браун, — Артур распахнул свою записную книжку, но Тони завопила:

— Умоляю, не сейчас! Я хочу спать.

— Выспишься в самолете. Через три часа мы летим в Париж. Успеешь выпить кофе (и я уже заказал), собрать чемодан и поворковать с женихом. Артур нежно погладил Тони по взлохмаченной голове: — Это хороший ход, девочка. На расстоянии легче думать, к тому же ты обещала навестить стариков… Не плохая перспектива, а? Тони кисло покосилась на принесенный официантом поднос с кофе и шкварчащей яичницей.

— Не хочу больше служить, надоели эти визажисты, кутюрье, дефиле, примерки, съемки! Хочу быть виконтессой, дрыхнуть до полудня, а вечерами просиживать кресла в пыльных ложах…

— Будешь, будешь. Но у тебя есть еще лет 15–20 на размышления… — подмигнув, Артур достал чемоданы и начал выгружать из шкафов пахнувшие иным воздухом вещи — воздухом шикарных просмотровых залов, шумных примерочных, озаряемых вспышками магния богемных тусовок — всем тем, что обыватель с придыханием зависти называет «от кутюр».

У Тони, действительно, было достаточно времени, чтобы поразмышлять. Целых полтора месяца бурных коротких встреч с Джони. У него — выборы, у нее — контракты. Они пересекались на несколько часов в гостиницах, во дворцах, на приемах и банкетах и, кажется, светское общество уже привыкло к тому, что лорд Астор появляется со своей очаровательной невестой. В одном из журналов даже было помещено огромное цветное фото, изображающее Виконтессу Рендолл, привставшую на цыпочки, чтобы чмокнуть в щечку свою высокую, ослепительно улыбающуюся будущую невестку. Здесь, конечно, до идиллии было очень далеко. Но мать Астора смирилась с выбором сына. Или, по крайней мере, делала вид, не желая нарушать скандалом его стремительное продвижение на политический Олимп. Она предъявила Джону единственное требование: он должен провести Рождественские праздники в семейном кругу, состоящем из скучнейших ископаемых — отпрысков обеих родственных линий Рэндолов и Асторов.

— Тем более, что твоя крошка должна быть, конечно, в кругу своих близких, — добавила она мягким, но не терпящим возражения тоном. Джони задумался. Его, не склонный к компромиссам, характер требовал единственное решение: он обручен и к семейному празднику должен привести невесту в свой дом. Кроме того, жизнь без Тони, вернее светская, не связанная с деловыми обязательствами ее часть, стала для него тягостной обузой. Астору хотелось, чтобы Тони настаивала на совместном Рождестве, дулась, просила, давая ему основание пойти на конфликт с матерью, но она неожиданно поддержала идею будущей свекрови:

— Прости, милый, боюсь, что мне придется провести Рождество дома. У родителей какие-то проблемы и мы давно не виделись… Астор, поскрипев чем-то в телефонной трубке, очевидно, скручиваемой гордыней, строго сказал:

— Новый год мы встретим вдвоем. Ты слышишь? Это не просьба, это приказ!

— Слушаюсь, Ваше высочество! Вряд ли мне когда-либо придется выполнять более приятные приказы. 30 декабря упаду в твои объятья прямо с неба! Присылай свою летучую букашку! Совсем скоро, в один гадкий, неудачный, не ладившийся с утра день, горничная принесла Тони в ванну телефонный аппарат. Она лежала в пышной пене с маслом лаванды, которое всегда добавлялось перед сном, в качестве успокоительного. Ей надо было хоть немножко расслабиться. Группа «Адруса» снимала новую коллекцию весенних костюмов в Вене и в ее окрестностях. Работать предполагалось на фоне слегка заснеженных лужаек, расплавленных весенним солнцем и украшенных желто-лиловыми стайками крокусов. Но солнца не было, накрапывал дождь и девушки зябли в автобусе в своих легких твидовых костюмах и «боварских» тонкосуконных жакетиках, пока ассистенты из баллонов прикрывали грязь пеной искусственного снега и спешно засаживали его искусственными цветничками. Отогреваясь в ванне после долгих съемок, Тони неохотно взяла телефон.

— Мадмуазель Браун? Несколько слов для братства «Кровавый закат» Каковы дальнейшие планы будущей леди Астор? — глумливый хриплый баритон Лиффи буквально дышал в ухо и Тони инстинктивно отстранила трубку.

— Что тебе надо, Клиф?

— Мне кажется, Лорду Джони было бы интересно узнать, где провела его избранница одну чудесную майскую ночь… Сколько «братьев» прошло тогда через тебя? Приятнейшие воспоминания, Инфинити… — он демонически захохотал и Тони содрогнувшись от ледяной жути, рванула до отказа кран горячая, исходящая паром струя, хлынула в ванну.

— Зачем ты преследуешь меня? Все кончено! — Тони подставила ладонь под обжигающую воду, чтобы подавить парализующий страх.

— Меня не бросают, детка. И тем более — не меняют на родовитых болванов. Бросаю я, а болванов сажаю в дерьмо… Надеюсь, ты поняла: мне нужны сообщений о расторжении помолвки. Бедному, истерзанному Лиффи необходимо немного свежей крови, — Мефистофельские всхлипы все еще звучали в ушах Тони, хотя ее пальцы, нажав рычаг, давно прервали связь.

6

1988 близился к концу. Кто же думал, встречая его год назад, — новенький, блестящий, словно только что сошедший с конвейера автомобиль, готовый умчать в беззаботное путешествие, что радостный, полный сил здоровячок превратится в траурный катафалк? Во всяком случае, для большинства тех, кто должен бы собраться в Рождество на острове Браунов этот год нельзя было назвать удачным.

В июне Дани Дюваль похоронил бабушку. Старая дама ушла благородно и красиво, как и жила, оставив внуку свое дело и отнюдь не нищенское, состояние. Ее дочь Мэри находилась в клинике для душевнобольных, все реже выходя оттуда — ее психический недуг неумолимо прогрессировал. В конце августа, в далеком, никому здесь неведомом Российском приволжском городе скончался на операционном столе славный «джигит» Леша Козловский, а вскоре — в осетинской станице — Серго Караевич, Дед, основоположник славной цирковой династии.

Затем последовала ноябрьская утрата, сразившая всех своей нелепостью: ушла из жизни простодушная, жизнерадостная Ванда, никому не причинявшая вреда, никому не мешавшая, здоровая и полная сил кокетка. Да еще как — в придорожном отеле с кинжалом в груди при обстоятельствах, обещавших, по всей видимости, остаться непроясненными. Даже труп молодого мужчины под ее балконом не был опознан. Никаких подлинных документов, кроме очевидных признаков национальной принадлежности, при нем не оказалось. Йохим узнал о гибели жены от Алисы и долго не мог поверить, что правильно понял ее слова. Он даже перешел на немецкий язык, но смысл не доходил. Смысла в том, что обрушилось на него, просто не было. Это уже позже, похоронив Ванду и пройдя через весь положенный ритуал прощания в состоянии крайней стрессовой заторможенности, Динстлер стал приходить в себя. Он словно заново обнаружив привычную обстановку своего кабинета, осенний сад за окном и спущенный, никому не нужный бассейн. Он боялся ходить по дому, натыкаясь поминутно на вещи Ванды. Вот ее сумочка, небрежно засунутая под диванную подушку, вот легонький веселый шарфик, продолжающий ждать свою хозяйку на привязи у спинки плетеного кресла, черные очки на журнале с заложенным между страниц высохшим каштановым листом. Йохим спал на диване в кабинете, он не предполагал, что когда-либо найдет в себе силы вернуться в спальню, где все шкафы, подушки, белье пахли Вандой — ее уютным, привычным присутствием.

Он часами сидел в полутемном кабинете заново прокручивая «фильм» их совместной жизни — от первой ночи на чердаке деревенского сарая — к долгому содружеству и партнерству. Вот что значит супруги — общие заботы, радости и беды. Кого же кроме их двоих могли еще так горячо трогать невероятная судьба Антонии, творческие муки Пигмалиона, приключения Криса и сотни крошечных мелочей, ценность которых понимаешь только потом, навсегда расставшись с ними. Потому что они-то, выступающие в обличии обыденных забот и составляют плоть жизни — общей жизни супругов. Динстлер не думал о том, что будет делать дальше, приемлемого будущего для него попросту не существовало. Но в выжженной пустыне его души неожиданно расцвел кровавый цветок мести. Он сразу понял то, до чего не додумаются ведущие следствие профессионалы — Ванду убрали как свидетельницу те, кто заботился о будущем Максима. Остин, выслушав догадки Йохима, сокрушенно покачал головой:

— Ты на верном пути, но оставь свои планы, Ехи. Предоставь это дело мне. Беда твоя — вина моя… Только сдается мне, кто-то уже отомстил за Ванду. Немного опоздал, чтобы спасти, но отомстил сполна. Остин скрыл от Динстлера детали расследования, свидетельствующие о том, что Ванда накануне убийства имела близость с мужчиной, причем это не было изнасилованием. Знал он и то, что разбившийся араб не упал с балкона, а был сброшен своим соотечественником, которого опознали по фотографии портье и коридорная отеля. Им оказался Амир Шамарфи Бей, тайный советник Эмира Хосейна, пропавший безвести.

— Оставь, Йохим, эти мысли. У тебя найдутся дела поважнее. Я даже мог сказать, поинтереснее… — Остин заметил иронический взгляд Динстлера, но упрямо, с нарочитой обстоятельностью продолжал: — Может быть не стоило бы сейчас затевать этот разговор, но ты должен понять мою тревогу, особенно теперь… Я не зря увез тогда эту русскую девочку. Ее ожидает участь Ванды. Спасти Викторию можешь только ты. Если, конечно, захочешь. Я не вправе настаивать — это моя личная просьба. Присмотрись к ней получше, подумай… Видишь ли — у меня есть очень серьезные обязательства перед ее родными. Ответственность за ее жизнь теперь несу я… Йохим вспомнил этот разговор, собираясь на остров Браунов. Получив приглашение на Рождество он любезно, но категорически отказался от визита — быть на людях ему все еще было невыносимо. Но Алиса сказала:

— Йохим, я страшная эгоистка, но продолжаю настаивать — приезжай. Ты очень нужен нам сейчас. Это важно, клянусь тебе. Криса взяли на каникулы Леденцы, решив, что в большой семье мальчику легче будет справиться с горем, чем вдвоем с пребывающим в глубокой депрессии отцом. Динстлер отдал распоряжение по клинике своему заместителю и отбыл на остров Браунов, с которого когда-то началась его новая совершенно невероятная жизнь… Дани и Сильвия пообещали девятилетней Мари, что у Браунов будет ее сверстник, Кристофер и девочка активно собиралась, набив полную сумку компьютерными играми и интереснейшими конструкторами. Эта девчушка, абсолютно игнорировавшая кукольные забавы, очень рано проявила технические склонности, разбирая до винтика все попадающиеся ей в руки вещи. Она обещала стать прехорошенькой и очень похожей на мать белокожая, темноглазая шатенка, подвижная, цепкая, как обезьянка, волевая и бесстрашная.

— Хорошенькая компания получилась бы у них с Крисом — разнесли бы пол дома Браунам, — шепнул Дани жене. Сильвия посмотрела на него жалобно и прижалась к груди, как маленькая девочка, спасающаяся от ночных страхов.

— Господи, как близко бродит беда, а мы живем так — будто бессмертны и даже ссоримся, не прощая друг другу холодного кофе или глупого слова… Мы так наивно верим в свою неразлучность. Нет — в неразделимость, Дани. Сильвия провела пальцем у его глаз, губ, погладила виски: — Морщинки. У моего Алена Делона — морщинки. И седина…

— Эй, не придумывай! Это просто выгоревшие пряди. А морщинок-то у Делона побольше. Я еще настоящий огурчик! — Дани нахохлился и расправил плечи. — А моя жена — просто девчонка. Так каждый день и дрожу, что кто-нибудь уведет, — он потормошил загрустившую Сильвию.

— Вот у Йохима увели. Не представляю его вдовцом. Нелепость какая, а главное — непоправимо! Разве с этим можно смириться?

— Не будем хныкать, девочка, мы должны взбодрить Ехи. Пройдет время и жизнь возьмет свое. Может старина Динстлер еще влюбится в какую-нибудь медсестренку, — старался поддержать оптимистичный настрой Дани… Елизавета Григорьевна Грави была членом семьи Браунов и большую часть времени проводила с Алисой либо в путешествиях. Привилегированный дамский клуб Парижа, собравший представительниц «золотого возраста», активным членом которого мадам Грави, организовывал вояжи по всему земному шару, выбирая экзотические маршруты. Семьдесят четыре — еще не возраст, если у тебя хороший домашний врач, постоянная массажистка, регулярные спортивные занятия в бассейне и тренировочных залах клуба, а также — особая, по методу доктора Брегга диета. Даже на Рождество она не позволит себе наедаться индюшатиной, и уж постарается провести агитационную работу в семье, совершенно пренебрегающей оздоровительными мероприятиями. И конечно же, разберется с Антонией, сумевшей, по всей видимости, подчинить себе родителей. Ну ладно еще, можно смириться с ее профессией. Игры в фотомодель хороши для молоденькой девочки, но пора взрослеть. Слава богу, подвернулась солидная партия с английским лордом. Елизавету Григорьевну уже поздравляли в клубе с помолвкой внучки. Теперь предстоит все хорошенько продумать насчет предстоящего бракосочетания. Английская сторона вынуждена будет соблюдать определенный этикет, но ведь и Грави, не лыком шиты, в их жилах течет древняя кровь российского дворянского рода. Елизавета Григорьевна, вжившаяся в роль бабушки, чаще всего забывала, что Антония — на самом деле не Браун и уж, конечно, не Грави… Больше всех радовался предстоящему празднику студент первого курса биологического отделения Принстонского университета Жан-Поль Дюваль. У него было достаточно поводов для того, чтобы подпевать певцу на видеоклипе, мелькавшему на экране, в то время, как в большую спортивную сумку летели свитера и рубашки. Ровная стопочка тоненьких книг в черно-белой глянцевой обложке была уложена на самое дно чрезвычайно бережно. Жан-Поль вез для подарков 24 экземпляра первого сборника своих стихов на французском и английском языках, выпущенного здесь, в университетском издательстве! Кроме того, ему сразу же повезло в Принстоне — шефом Жан-Поля стал совсем молодой и очень заумный генетик Роберт Гинсбург, а соседом по комнате — местный Шварценеггер — силач и добряк Айви Шор, изучающий филологию. Все свободное от занятий время Жан-Поль проводил в библиотеке или лаборатории, а ночи в литературных спорах с Айви, если, конечно, тот оставался дома. Бурная студенческая жизнь обтекала сосредоточенного биолога стороной. И как бы призывно ни махали листьями под балконом их домика голенастые пальмы, как ни манил запах лаванды и геоцинтов с клумб, не влекли надрывные всхлипы гитар, несущихся вечером из окон, где проходили развеселые вечеринки, Жан-Поль оставался непробиваемым скромником. С девицами-коллегами спокойно дружил, а когда уж очень донимали мысли об Антонии Браун — писал стихи, что давало разрядку темпераменту, но не спасало от хронических прыщиков, появившихся на скулах. И вот настал долгожданный момент: через сутки он встретится с Антонией! Он увидит ее на туманном каменистом острове, посреди свинцовой морской стихии и холодного, хлещущего в лицо, дождя. Жан-Поль представлял что-то вроде неприступной морской крепости, в которой томилась легендарная «железная маска». Но не мечтать же, действительно, о поцелуях в олеандровых кустах, сопровождающих любую рекламу жевательной резинки или новой зубной пасты: «А вы не забыли освежить свое дыхание, прежде, чем обняли ее?» Фу! Неизвестно как американцам, а Жан-Полю блевать хочется от этих счастливых лиц, сладострастно пережевывающих какую-нибудь очередную сенсационную резину, прежде, чем вступить в половой акт. А эти акции «Антиспид»? Уже каждый детсадовец знает как пользоваться презервативом и создается такое впечатление, что именно ради тренировки этой операции, встречаются в телерекламе на вечерних пляжах, бегая по кромке прибоя, спортивные разнополые существа. Антония… Это в ее честь расцвела в черно-белой геометрии рисунка обложки яркая, живая шоколадно-оранжевая бабочка…

7

…После разговора с Клифом, Тони впала в уныние. Она вдруг поняла, что помолвка с Джоном не просто игра в «блестящую партию» и не увлекательный эпотаж великосветских снобов. Астор любил ее до самоотречения. Позови его Тони сбежать вдвоем куда-нибудь на Аляску, он сделал бы это, скрывшись до конца жизни под чужими именами и биографиями каких-нибудь дремучих фермеров. Антония чувствовала свою власть над этим мужчиной, когда они были вместе, но не могла и предположить, какую реакцию вызовет у гордого Астора сведения о более чем пикантном эпизоде из жизни его невесты. Правда, он может не поверить Уорни — уж очень все это сомнительно: ночные замки, эстабаты, вакханалии, да и Лиффи не слывет эталоном благонравия и честности. А вдруг у Клифа остались какие-то документы — фотографии, видеопленка? Неужели он фотографировал это? Да что, в сущности, произошло? Господи, все случившееся в ночь посвящения витало в густом тумане. Как не напрягала память Тони, из тумана являлись лишь обрывки видений — костер на берегу черного озера, пляшущая в отблеске пламени толпа, лоснящееся жадное тело Лиффии… Где правда, где сон? Что было, что скрыл или сочинил одурманенный наркотиком разум? Выкурив подряд три сигареты и осушив пол бутылки «Амаретто», Антония позвала Шнайдера и рассказала ему об угрозе Клифа.

— Гаденыш! Он подписал свой приговор… — скрипнул зубами Артур. Потяни до Нового года с Астором. И даю тебе слово — ты больше никогда не услышишь голоса Лиффм…

— Артур! — ахнула Тони, — ты собираешься втянуть меня в какой-то криминал со стрельбой и погонями? Это не серьезно и совершенно меня не радует.

— Просто невеста лорда Астора не хочет признаться себе, что привязана к этому сукиному сыну, как веревочкой… Да только и ждет, чтобы он свистнул… Тони отвесила Артуру звонкую пощечину.

— Не смей! Я ненавижу Уорни!

— Вот у нас и классическая семейная сцена вышла. — Улыбнулся Артур, потирая щеку. — Не понимаю, как это еще вокруг не развезли слухи о том, что мы любовники. Хорошенькая бы вышла сенсация: «Менеджер Антонии Браун ревнует к лорду Астору!»

— Прости. Я на взводе. Оказывается, мне совсем не хочется терять Джони. И то, что ноет у меня в груди при мысли о расставании, очень похоже на любовь. — Тони пощупала центр грудины и надавила пальцем. — Смотри, прямо вот здесь, в центре. Очень болит.

— Древние считали, что душа человека находится в печени. Помнишь, орел не зря выклевывал Прометею именно этот орган. Не из гастрономических соображений — он жрал его душу. Потом подозревали, что вместилище души сердце. Но восточные учения склонны все же указывать на солнечные сплетения, как сосредоточие энергетики, т. е. высших нематериальных сил человека. Ты показываешь точно — это у тебя болит любовь, — Артур уселся и спокойно продиктовал:

— Звони своему агенту по прессе и дай эксклюзивное предновогоднее интервью. Смутно намекни, что собираешься расторгнуть помолвку с лордом Астором. Ах, лучше я это сделаю сам — надо временно ввести в заблуждение и нейтрализовать Уорни, а жениху можно будет подать информацию, как очередную журналистскую утку…

— Нет. Прошу тебя, Артур, не сейчас. Завтра мы едем на Остров, о чем растрезвонят газеты. Клифу станет известно, что Астор провел Рождество без меня. А 31 декабря мы с Джони увидимся и я все расскажу ему сама. Все как было. Если он действительно любит, должен понять и простить. — Тони зашмыгала носом. — Ну почему, почему мне так не везет?

…В доме Браунов царило предпраздничное оживление. Алиса давала распоряжения по поводу подготовки гостевых помещений, устройства елки и праздничного стола, который должен был отвечать требованиям людей различных национальностей и одной диетички, т. е. ее бескомпромиссной в приеме пищи матери. Елизавета Григорьевна прибыла прямо из Индии, где стала поклонницей кришнаизма и занимала долгими беседами Августу Фридриховну. Дамы быстро сошлись, казалось, встретились давние институтские подружки, не видавшие друг друга пол столетия. Они без умолку болтали и проходящая мимо озабоченная Алиса ловила обрывки повествований, относящихся чуть ли не к началу века. «Да, им еще долго придется грести до современности. Ну и ладно — хоть кого-то не мучают тревоги», — думала она, встревоженная скорой встречей с Йохимом и Антонией. К тому же — Виктория. Девушка старалась не обременять окружающих своим присутствием и, кажется, даже обрадовалась, когда в гостиную на втором этаже заволокли высокую серебристую ель.

— Ой, красавица какая! У нас только у мавзолея растут. Даже жалко рубить. Ей, наверно, лет 15, а может быть, как и мне, — нагнувшись над стволом Виктория стала подсчитывать годовые кольца, отчетливо обозначившиеся не срубе. — Семнадцать! Бедненькая…

— А вот посмотри, как мы сейчас ее украсим — два ящика игрушек. И здесь есть такие, которые я помню с детства, — Алиса, присев возле больших ящиков, извлекла из папиросной бумаги тяжелый синий шар. Величиной с грейпфрут он предназначался, явно, для толстой ветки. С одной стороны на глянцевом боку нарисован маленький домик, тонущий в сугробах, а за ним церковка с православной луковкой, увенчанной золотым крестом. Вокруг простирался синий глубокий мрак, будто светящийся изнутри.

— Как земной шар. Особенно, если поднести близко-близко к глазу. Все внутри переливается синевой и это одинокое светящееся окошко… А за ним… за ним те, кого с нами нет… — проговорила чуть слышно Виктория. Алиса, развернув шелестящие, нежные листы извлекла на свет златокрылого Ангела.

— Эта фигурка должна венчать Рождественскую елку. Вот видишь, здесь специальный зажим. Остальное развешивай по вкусу. А поздно вечером мы разложим под елкой подарки, — потрепала Алиса отрастающие рыженькие вихры. — И знаешь что, девочка, — она снова присела к Виктории и заглянула в прозрачные светлые глаза. — Сюда приедет тот самый доктор Динстлер, который лечил тебя в санатории. Ты знаешь, он недавно потерял жену… Мы еле-еле вытянули его к нам — он старинный друг и… В общем, Вика, будь мужественной, детка, не стоит слишком подчеркивать траур… — Я должна одеть другое платье? — Виктория тронула стоячий воротничок своего черного костюма, который носила с тех пор, как узнала о смерти отца.

— Нет, нет, конечно. Это твой долг и твое право. К тому же — черный цвет тебе очень к лицу, — успокоила ее Алиса. — Просто постарайся не затрагивать печальные темы…

— Я вообще собираюсь молчать… Зато Августа бубнит как радиоприемник.

— Вот и славно. Старушки, как дети — пусть это будет праздник хотя бы для них. Мы же не знаем, кто соберется здесь в следующий раз…

— Вот, Алиса, вы сами грустите. А вы — хозяйка. Хозяйка задает тон! Вика процитировала Катю, которая всегда, созывая гостей, чувствовала себя как на сцене. «Мало покормить, надо развеселить.» А поэтому заводила пения и танцы, бренча на пианино, а Вика, надувшись запиралась у Августы. Господи, почему же она не знала, что была тогда так невероятно счастлива! Почему пропускала мимо ушей Августин бубнеж: «Запомни, деточка, на всю жизнь — счастье — это отсутствие несчастья. Благодари каждый день, не принесший горя!» Да какое же горе в 17 лет? Кто думает о нем, когда хочется махрового, цветущего счастья, а не этой обыденной тягомотины с застольем, наивным пьяненьким весельем… А еще Катя говорила: «Если нет возможности делать то, что нравится, то постарайся делать с удовольствием то, что должна. Вот чистишь картошку — и радуйся! Моешь полы и пой!» Теперь, Виктория, разбирая ящик с игрушками, тихонько затянула: «Степь да степь кругом…» в честь Кати. Именно эта заунывная песня сопровождала тарахтение стиральной машины, когда певица Козловская затевала большую стирку. Видать, не просто давалось ей это вынужденное удовольствие. Игрушки оказались очень красивыми, а некоторые до удивления напоминали те, что были знакомы Виктории — эти картонажные зверюшки и гномики, гирлянды стеклянных зеркальных бус… Зато витые свечки в гофрированных тарелочках и невесомые серебристо-лунные, покрытые инеем шары на красных муаровых бантиках — они пришли сюда из другой жизни.

8

…Рождественское утро, 24 декабря. Часов в десять прорвалось солнце и запахло весной. В саду повеселели, распрыгались, расчирикались совершенно российские воробьи в интернациональном коллективе каких-то иноземных голубоватых пташек. Виктория проснулась чуть свет, от солнечных бликов на подушке и увидев, что их отбрасывает распахнутая балконная ставня, обращенная к Востоку. Вспомнилось одесское утро, пробежки с отцом, школу, весенние прогулки с Костей, чтение стихов над морской волной, его ямочка на подбородке… Вика зажмурила глаза и уткнулась в подушку — не хотелось ни разговаривать, ни любить, ни прощать… За дверью послышались торопливые шаги и мадам Лани заглянула в комнату:

— Вы не спите, Тори? — она внесла телефон и поставила его на тумбочку у кровати. Вам звонят.

— Мне?! — Вика нерешительно подняла трубку и услышала совсем близко голос, заставивший ее задохнуться от волнения.

— Викошка, это ты? Слава Аллаху! Наконец-то я до тебя добрался. Ты узнаешь меня? Это я… Максим…

— Макс… хороший мой, милый Максюша! Я вообще все вспомнила… я очень, очень скучаю… — она уже давилась слезами. В комнате появилась Августа настороженно прислушиваясь к разговору.

— Мне здесь хорошо. Обо мне заботятся. Со мной живет тетя Августа. Да, да, честное слово! Августина Фридриховна взяла из рук Виктории трубку:

— Здравствуй, дорогой! Я приехала в гости к Виктории. У тебя все хорошо? Почему ты не можешь навестить нас? Что?.. А… вообще все хорошо, но есть отдельные трудности… — Августа покосилась на Викторию и скорчила предостерегающую гримасу. — Да-да. Политические трудности. Вообще-то Президент Горбачев хорошо справляется… Ну ладно, целую тебя… Передаю трубку Вике. Виктории не верилось, что этот взрослый, солидный голос, отдающий куда-то в сторону распоряжения по-арабски — и есть Максим. О своей жизни он почти ничего не сказал — отделался общими фразами: «При встрече все расскажу. Можно считать, что дела идут благополучно.» Но когда закричал на последок: «Я люблю тебя Викошка. Передай папе и маме…» — то Вике показалось, что мальчик глотает слезы. И все же, отдав телефон мадам Лани, она в душе поблагодарила Бога, даровавшего ей в свой день рождения этот чудесный подарок. Переполненная смутным ликованием, она выскочила на балкон в одной пижаме и протянула к повеселевшему от солнечной ряби, поголубевшему морю: «Спасибо, спасибо всему миру и всем-всем добрым силам Вселенной за этот день!» Вика не услышала как рядом оказался Браун и, обняв за плечи, увел в комнату:

— Это ложная весна. Еще очень холодно, всего восемь градусов тепла. А хотелось бы сугробов, чтобы на санках с горы кататься, а может быть, и на коньках… — он присел на кровать у ее ног.

— А разве вы катаетесь на коньках, Остин? — обрадовалась Вика. — Уже лет сорок не пробовал. А до того — очень любил. И знаешь, — неплохо получалось. Только у нас были коньки одной модели «гаги» — это такие длинные, беговые и, кажется, одного размера ботинки на всех, так что приходилось сверху туго прикручивать конек к ноге крепкими веревками… увлеченно вспоминал Остин, и словно невзначай поинтересовался: — Откуда звонил Максим? Он не заедет к нам на праздник?

— Нет, он ничего определенного не сказал… Только под боком бубнили все время какие-то арабы… Но я так рада, так рада…

— Я тоже очень рад, девочка. Пожалуй Фортуна собирается подарить нам улыбку…

На самом деле Брауна беспокоили совсем другие соображения: Викторию выследили. А к телефону мальчика допустили для того, чтобы подать знак: «нам все известно. Вы под колпаком. Сидите и помалкивайте». После серьезных переговоров ИО с Хосейном по случаю убийства Ванды, эмир приговорил к смертной казни двух сотрудников внешней разведки и одного министра внутренних дел. А также дал личные заверения в том, что его страна намерена в будущем неукоснительно выполнять взятые на себя перед ИО обязательства. Полномочный Брауна, ведший переговоры, специально коснулся вопроса Виктории Козловской.

— Что касается меня и данной мне власти, — ответил Хосейн, перебирая четки, — могу заверить, что жизнь девушки останется в безопасности. Если вы, с вашей стороны гарантируете ее молчание… Но… — Хосейн посмотрел на дверь, ведущую в зал консультационного совета… — Мой народ склонен к фанатическому преклонением перед властью, дарованной Аллахом. Всякая помеха на пути процветания страны и династии — устраняется. И здесь, увы, я не всегда в силах проконтролировать стихийное волеизлияние… Типичная восточная дипломатия, скрывающая в кружевах доброжелательности, смертельное жало. Странно, что Браун поверил Хосейну, не сумев охранить Ванду. Но теперь, теперь он будет на чеку, он должен опередить этих лживых «союзников». И здесь-то можно рассчитывать только на помощь Динстлера.

9

Прибывших гостей встречали в празднично убранном холле. Дювали внесли в дом предпраздничное оживление. Они все еще держали друг друга за руку, всякий раз, как оказывались рядом — эти «молодожены» Дювали, отпраздновавшие двадцатилетие своего брака. И как всегда не упускали случай «подколоть» друг друга.

— У нас такой семейный номер, — объяснила Сильвия. — Бим и Бом черный и белый клоуны. Белый — лирический, нежный — это, конечно, я, а черный — агрессивный, дерзкий, разумеется, мсье Дюваль. — Знаю, знаю! Только на «белом клоуне» часто бывает рыжий парик… У нас в программе их так и звали Бим и Бом… — неожиданно вставила появившаяся в холле Вика.

— А это еще что за новая леди? Представь меня скорее, Остин галантно поцеловал руку Виктории Дани. — Прошу любить и жаловать: младший брат Алена Деллона!

— Правда? — засияла Виктория. — Вы очень похожи, только волосы светлее. А у нас в стране ваш брат очень популярен. На его фильмы весь город ломится!

— Виктория Козловская — гостья из России. Это правнучка Александра Зуева — друга и учителя Остина. И она не привыкла, чтобы взрослые дяди, даже если они «белые клоуны» так бесцеремонно разыгрывали девушек, — Алиса укоризненно посмотрела на Дани. — Господин Дюваль, Вика, не брат, а дублер Деллона. Он, действительно, подавал большие надежды, много снимался, но вынужден был возглавить семейное предприятие и оставил кино.

— Классный некролог получился, Алиса. Скажи еще о «своеобразном, искрометном таланте» и «памяти в наших сердцах». Дани подошел к Вике:

— Актер Дюваль умер, да здравствует Дюваль парфюмер! Я докажу тебе, русская крошка, что ничем не хуже вашего любимчика Деллона. После Рождества мы заедем в мой «бутик» и там я покажу тебе такие штучки… И подарю, конечно. — Дани хлопнул в ладоши: — Прошу всех присутствующих понюхать мадам Дюваль… Представительный эксперт — Алиса — вперед! Это наши новые духи «Караты».

— Может быть «Куранты» — это часы на московском Кремле? — предположила Вика.

— Отлично! Ку-ран-ты. А что — пахнет бегущим временем? — Нет… Алиса обняла Сильвию. — Пахнет остановившимся счастьем. И тут в теплеющий воздух сверкающей мишурными украшениями комнаты ступил черный человек ссутулившийся, затравленно поглядывающий из под полей фетровой шляпы. О был с саквояжем и напоминал вызванного на срочные роды акушера.

— Чрезвычайно кстати! Нам как раз понадобился доктор! Знаешь, Ехи, Сильвия всех отравила своими духами. Жуткая аллергия. Срочно необходим апперитив. — Дани помог другу снять пальто и слегка подтолкнул его в женский круг. Сердце Дани разрывалось от жалости: после того, как он видел Йохима на похоронах Ванды, тот резко изменился: постарел лет на 10, потускнел. А главное — равнодушная, холодная обреченность во взгляде. Было ясно, что этот человек никогда не сумеет улыбнуться. Его глаза обежали присутствующих (в холл как раз спустились встречать гостя обе пожилые дамы и Браун) с искоркой интереса и вновь погасли. «Искал Тони» — сообразила Алиса и взяла Йохима под руку.

— Пойдем-ка наверх, там теплее и пахнет елкой. Остин, пора перейти к апперетиву. Динстлер продрог на твоем любимом катере, хорошо еще, что ни у кого нет склонности к морской болезни! — У меня есть! — в дверях появилась запыхавшаяся Тони, а за ней Шнайдер с двумя чемоданами.

— Простите, мне надо вначале навестить свою комнату. Добрый день, господа! — вихрем пронесясь по залу, она кинулась к лестницы.

— Антонию мутило всю дорогу. Она не захотела принять таблетку… Сейчас все пройдет, — объяснил Шнайдер, следуя за своей подопечной.

— Артур, вы стали профессиональной нянькой. Но прошу вас, отдыхайте сегодня, — остановила его Алиса. — Я присмотрю за дочерью, кроме того, у нас есть доктор. А Остин пока займет гостями.

Виктория ничего не поняла. Ее потрясла красота приехавшей девушки, роскошная, серебристая, небрежно распахнутая длинная шуба, по которой разметались смоляные блестящие локоны. Несомненно, это дочь Алисы и Остина, знаменитая манекенщица… Но суматоха, связанная с ее прибытием, быстрый лепет Алисы, смущение Динстлера и даже минутный паралич добродушного Дюваля — все было неспроста. Вика не стала подниматься со всеми наверх в гостиную, а взяв из гардеробной комнаты свой жакет из коричневого барашка, купленный в Каннах Августой по распоряжению Алисы вместе с довольно объемным набором различных вещей, выскользнула в сад.

Виктория ни разу еще не покидала дома и даже не знала, куда идти, чтобы напрямик попасть к морю. Солнце скрылось за тяжелыми клочковатыми облаками и холодный ветер безжалостно обрывал с кустарника засохшие листья, шумел голыми ветками высоких акаций. К ногам Вики упал длинный засохший стручок. Она подняла коричневатый замшевый чехольчик, в котором аккуратно упакованные, лежали каждый в своей ячейке черные глянцевые семена. «Совсем как у нас в Одессе. Только крупнее.» — подумала она и сунула находку в карман. Сегодняшний разговор с Максимом что-то перевернул в ее жизни, означал начало нового, неведомого этапа. «Надо быть стойкой и мужественной. Надо стать такой, как хотел отец» — решила она, удивившись, что эта простая заповедь так долго не приходила ей в голову. «Я буду все рассматривать, и все делать за двоих. Ты потащил бы меня к воде или вон на тот высокий камень, как тогда над Волгой, правда, папа?.. Нет, сегодня мы должны поздороваться с морем…» — Виктория легко понеслась вниз по крутой каменной лестнице, ведущей к причалу.

…Малло в этот день курсировал как перевозчик, в четвертый раз направляя катер от каннского причала к Острову. Последний пассажир оказался самым веселым. Жан-Поль не пожелал укрыться в кубрике от начавшего накрапывать дождя. Катер кидало на волнах, но он стоял на носу, подставив сырому ветру пылающее лицо и всматриваясь в горизонт с поплавком приближающегося острова. Последний раз он был здесь десять лет назад, мальчонкой с сачком, исследователь островной фауны… А Тони — длинноногая попрыгунья в венке из тысячелистника, засунувшая ему лягушку за шиворот шкодливая девчонка, лукавый эльф… Тогда, наверно тогда уже он был обречен выбрать ее. Не даром же ни одна кокетка не тронула его сердце, а возлежащая под кустом цветущего шиповника томно-равнодушная пациентка Динстлера поразила, словно грозовой разряд. Он долго приписывал свои мысли о Тони литературным интересам, а связанные с ее длинным золотистым телом грезы поэтическому вдохновению. Но все оказалось проще и невероятней: Жан-Поль влюбился так, как впервые влюбляются восемнадцатилетние романтики — до гробовой доски… Уже третий раз звал Малло господина Дювал в кубрик, но он оставался наверху, промокнув до нитки, не замечая скатывающихся за воротник пальто капель и лишь постоянно протирал круглые очки большим скомканным платком. Брызги мешали ему разглядеть то, что уже маячило на причале высокую девичью фигурку, призывно машущую рукой приближающемуся катеру…

Виктория ждала Бенджамена Уилси. Она даже не представляла, как выглядит внук Августы, да старушка и сама руководствовалась лишь маленьким цветным фото, сделанным, вероятно, для документов и присланном Августе в одном из его писем. Строгий, серьезный господин, большой лоб с залысинами, крупный нос. Из-под воротничка темно-зеленого свитера высунулся лишь один уголок воротничка: вот поди догадайся, что это известный писатель и к тому же — богач. Похож на учителя по физкультуре Ованеса Суреновича, хотя и не армянин. Заметив приближающийся катер, Виктория замахала руками, забравшись на круглый валун. Сегодня она вела себя так, будто ничего не случилось. Она ходила, дышала и улыбалась по-прежнему, но она стала совсем другой. Жан-Поль нетерпеливо перемахнул через борт, не дожидаясь пока Малло окончательно пришвартует катер и бросился навстречу встречавшей его девушке. Да так и остался стоять с распахнутыми для объятья руками, ощутив вдруг липкость дождя, промозглость ветра и тяжесть уголков губ, разочарованно поползших вниз… Обман, опять обман. Все тот же мираж — та же остроносая ворона вместо Антонии улыбается ему побледневшими от холода губами.

— Здравствуй! Я не знала, что ты приедешь. Мы ведь знакомы помнишь, у Динстлера? Я — Вика.

— Конечно помню, только ты была вся в бинтах. Теперь, кажется, все в порядке? Говоришь ты совсем здорово. Точно парижанка… — выдавил комплимент удрученный Жан-Поль. — Ага. Элиза Дулитл, которую можно звать на светский раут, — улыбнулась Вика.

— Ты читала Шоу? Ведь ты — славянка?

— Я русская. Но знаю и Бодлера и Ронсара и Рембо и Апполинера, а также…

— Господи, да ты собралась перечислить всю французскую классику? — удивился Жан-Поль. Они поднимались по лестнице, вслед за Малло, забравшим из катера ящик с фруктами.

— Да, нас хорошо учили. Мы даже разыгрывали сценки из «Сида.» Корнел, читали Расина… Ну и, конечно, всю мировую литературу тоже…

— А что, там уже полно гостей? — в пол уха слушал девушку Жан-Поль, думая лишь о том, прибыла ли Антония.

— Кажется, все на месте. Только один гость из Америки что-то запаздывает. Я его встречала. Во всяком случае твои родители и сестра уже давно здесь… У тебя такой славный отец… У меня был тоже очень веселый…

Жан-Поль остановился, передыхая:

— Почему был? Ты хотела сказать есть.

— Я уже не путаю простейшие временные формы. Мой отец погиб этим летом. А ты… ты совершенно мокрый… Она замолчала, обидевшись на себя за неуместную откровенность… В доме все уже хватились Вику и бросились к ней, а не к гостю.

— Боже мой, зачем ты нас так пугаешь, детка! — малодраматично всплеснула руками Августа.

— Я хотела встретить господина Уилси. А привела вам этого промокшего юношу.

— Бенджамен только что звонил. Он не приедет. У него что-то в последний момент не получилось с визой. Право, я так ждала этой встречи с внуком! — обратилась «маргаритка» уже к сочувственно кивающей Елизавете Григорьевне. Дани и Сильвия попеременно обнимали сына, а за колени его крепко уцепилась Мари. Жан-Поль поднял сестру на руки:

— Ого, тяжеленная стала! Теперь на шее не потаскаешь… А ну, посмотри на меня? Вылитая Дюваль.

— Отпусти, намочишь! — спрыгнула девочка на пол, отряхивая праздничное платье. — Ты что — тонул? Под елкой я и для тебя подарок припрятала!

— Живо переодеваться! Не хватает нам сегодня вечером второго больного! — скомандовала Сильвия. — А кого еще сразила непогода? Надеюсь, с дядей Ехи все в порядке? — Жан-Поль сбросил мокрое пальто и присел, расшнуровывая ботинки. — Лучше их сразу выбросить — полны воды.

— Йохим приводит в чувства Антонию, ее, кажется, укачало. Надеюсь ничего серьезного. Переодевайся — и выпьем по рюмочке грога! — похлопал Дани сына по спине, — да ты, старик, уже выше меня. Я-то думал, что растут только до 16 лет.

— Глупости, Тони растет до сих пор. Ей регулярно замеряют рост: уже 173 см, — заметил с балюстрады второго этажа Артур. — Наша «больная» в полном порядке. Сейчас мадмуазель облачится в свой вечерний туалет и предстанет перед вашими очами… Но вначале, конечно, ванна, беседы с матушкой и бабушкой… Ох, непросто быть воспитанной девицей.

Жан-Поль не слушал: в висках стучала кровь, пульсирующая мощными, ликующими толчками: «Тони здесь! Черта с два он заболеет в такой вечер!»

10

…Алиса тревожно смотрела на посеревшее лицо дочери. Как она боялась этих загадочных недомоганий, аж колени подкашивались. А молящий взгляд все время обращался к Йохим.

— Алиса, оставь меня на пару минут с Тони, — попросил он и, выпроводив мать, устроил девушке подробнейший допрос, в результате которого из дебрей невнятных симптомов, неожиданно выступила совершенно стройная версия. Йохим с облегчением вздохнул. Ничего особенного. Не то. Не самое страшное. Девушка просто-напросто беременна. Он даже удивился, насколько нелепыми были первые мысли при взгляде на эту фантастическую красавицу, так чудесно повторяющую юную Алису. «Молодец, Пигмалион, отличная работа! Лучшее твое, творение… Неповторима!» — ликовало тщеславие профессора… «Это же твоя родная дочь, твоя дочь, болван! — спорил с ним голос отца. Твоя девочка готовится стать матерью! А следовательно, ты сам будешь дедом!» …Но где же радостное потрясение, страх и восторг? Нету, увы, нету. Господи, какая нелепость…

— Отдохни, девочка. Я не могу сказать точно, надо сделать простейший анализ, но мне кажется, диагноз вполне обнадеживает — ты, возможно, беременна, — Йохим попытался улыбнуться, но не вышло. А вся речь прозвучала как признание врача, обнаружившего у больного СПИД. И точно такая реакция отразилась на лице больной: она изумленно открыла рот, хватая воздух и еле-еле вымолвила: «н-не-может быть…» Йохим позвал к Антонии ожидавшую у двери Алису:

— Ничего серьезного. Она тебе сама все расскажет. С моей стороны все чисто. Здесь совсем другое. Он вышел на террасу, где когда-то июньской ночью под звездным небом мечтала о будущем вся компания… Сейчас здесь было темно, сыро и лишь на каменные плиты ложились квадраты цветного света из гостиной, где Мэри пробовала зажигать гирлянду праздничных лампочек, привезенную ею в подарок Крису: лампочки, управляемые маленьким автоматом, мерцали то вместе, то поочередно, образуя миниатюрное северное сияние. Ветер пах морем и навсегда ушедшей тревогой дерзаний. Угрожающее рокотание волн внизу и накрапывание дождя не вызывал смутного желания ринуться в бурю, наперекор стихии и собственному страху. Тянуло в теплую полудрему и тихое одиночество. Как же случилось, что все ушло? Жизнь проскочила мимо счастья и радости, как скорый поезд минует маленькие, затерянные в полях и лесах, полустанки. Сейчас Йохиму казалось, что он и не жил вовсе, а перешагнув через последние два десятилетия, превратился из полного дерзновенных идей хирурга в немощного, равнодушного ко всему на свете старца. «Выхожу один я на дорогу, под луной кремнистый путь блестит…» Значит, вот оно о чем… В углу кто-то деликатно кашлянул. Йохим оглянулся — в тени, прижавшись к колонне, стояла Виктория.

— Я давно не выходила на воздух, доктор. Сегодня первый день отменен постельный режим, — она подошла и робко заглянула ему в лицо. — Без шляпы вы выглядите не так строго.

— Кажется, вас тоже не очень тянет в компанию… А как головные боли? — Йохим вспомнил о просьбе Остина присмотреться к девушке.

— Спасибо, теперь бывают все реже и реже, только когда сильно нервничаю. Но сегодня особенный день — сегодня у меня голова идет кругом от радости… Это тоже, наверно, стресс. Вы помните моего брата, Максима? То есть мы не родные… но…

— Конечно помню. Еще бы… — вздохнул Йохим, подумав, что этот «брат» стоил жизни его жене. А теперь является угрозой и для сестры.

— Вы действительно так сильно привязаны к Максиму?

— Мы выросли вместе. И не знали, что мы не родные, да это и не имеет значения. И главное… — Виктория проглотила ком застрявший в горле, — у меня больше никого нет… Не знаю, что произошло со всеми нами на самом деле, но надеюсь, что хотя бы Максим будет счастлив… Я ведь думала, что потеряла его. Все лгут, пытаясь меня успокоить… Но ни мама, ни Катя никто не ищет меня… А сегодня Максим нашелся — позвонил прямо сюда! Сказал, что помнит обо мне и мы обязательно увидимся… Только… Виктория вдруг помрачнела и отвернулась. — Только мы с Августой не сказали ему правду… Ну то, что произошло с нашим отцом. То есть с моим отцом… Но он был нашим… — Девочка сбилась, не умея объяснить и Йохим остановил ее:

— Прошу вас, Вика, успокойтесь. Я очень хорошо вас понимаю. Мы ведь здесь оба в трауре. И если бы я хоть как-нибудь мог объяснить, какой пустой вдруг оказалась жизнь. И совершенно ненужной!.. — в темноте блеснули его очки или слезы.

— Понимаю, понимаю! Я все время думала, думала об этом и хотела понять — за что? За что такое горе, почему живы и веселы другие — плохие, злые, чужие… А папа… — Вика, сегодня большой и светлый праздник. Праздник, дающий надежду. Сейчас мы соберемся все вместе в этой большой, теплой гостиной и прочтем молитву. Мы будем просить у Всевышнего защиты и справедливости… Я буду просить за вас… И я уверен… Мне самому больше ничего не надо. — Йохим чувствовал, что готов расплакаться от жалостливого тепла, растапливающего ледяную глыбу в его душе. Он обнял продрогшую в своем барашковом жакете девушку и повел в гостиную.

— Пора, пора, нас уже, наверно, ищут. А ну — утрите нос, мадмуазель. — Он развернул ее к свету, идущему от двери и внимательно рассмотрел, легко, как слепой, пробежав кончиками пальцев по лицу.

— Прекрасные надбровье и скулы. Чудесные глаза… Простите Вика, это профессиональный анализ и комплимент.

— А у вас чудесные руки, легкие, теплые руки скрипача или пианиста… В гостиной уже источал аппетитные ароматы овальный стол. На елке горели свечи, отражаясь в зеркальных шарах. Обе пожилые дамы, чрезвычайно торжественно одетые и удивительно похожие со своими седыми кудельками и стоячими воротничками розовых шелковых блузок, царственно восседали возле камина. Дани и Остин, в черных смокингах объясняли Мэри правила новой компьютерной игры.

— Вот, наконец, и наши гуляки явились. Что, нахватали гриппозных вирусов? — встретил вошедших с террасы Даниель.

— Ну, теперь дело за нашими красавицами, — Остин оглядел гостей. — А вот они! Музыканты — тушь! Дани нажал кнопку музыкального центра и под зазвучавший случайно второй концерт Рахманинова, в дверях появилась Алиса и Тони. Как тогда, десятилетия назад, в летний день, с букетами и в венках, выросли они на пороге, но вместо семилетней девушки рядом с матерью стояла великолепная молодая женщина.

— Это сюрприз! Мы готовили его к традиционному июньскому сбору… но изобразить лето сегодня. К сожалению, цветы другие, да и туалеты обновлены, — доложила Алиса, покружившись в нарядном ситцевом сарафане. Только тогда был вальс!

— Вальс, конечно же вальс — я отлично помню! — подхватила Сильвия. И вальс зазвучал, совершенно такой же — уверенный, юный, каким был десять, двадцать и сорок лет назад. Остин пригласил Антонию, Дани — Алису и они закружились по комнате, растрогав до слез старушек.

— Это мы сорвали традиционную июньскую встречу, сами знаете провожали бабушку… Но сегодня наверстаем упущенное, — пообещал Дани, элегантно раскрутив в финальном «па» свою партнершу.

— Знакомьтесь, Вика, — моя дочь, — подвел Остин Антонию к притихшей в углу гостье. — А это мой сын, Жан-Поль, — передразнил его Дани, подталкивая к Вике появившегося в гостиной сына. Жан-Поль высушил волосы и переоделся к ужину в светло-серый пуловер с белой рубашкой.

— Мы давным-давно знакомы, отец! Все хорошенькие девушки во Франции известны мне наперечет. А вот мадмуазель Браун вижу сегодня, как будто впервые. Мы ведь знакомы, не правда ли? — обратил он восхищенный взгляд к Антонии. Тони, в летнем пестром сарафане с алеющими в черных волосах камелиями казалась принцессой, наряженой пастушкой. «Не хватает лишь посоха, увитого лентами — статуэтка саксонского фарфора! Да она так и просится в стихи. Вот что значит — Муза! — подумал Жан-Поль, ощутив роение поэтических фраз. — Они так и слетаются, как мухи на мед, эти рифмованные, поющие строки…» Виктория не могла оторвать взгляда от своей ровесницы. Она знала, что Тони известная модель и видела журналы с ее портретами, собираемые Алисой. Но в них можно было заподозрить эффект грима, умелую игру светотени, а здесь — живое чудо! Вика не предполагала возможности реального существования такой внешности… Куда там, Даше Кожемячко служанка рядом с принцессой.

— Рада, рада, очень рада! — улыбалась гостье «принцесса» — С Викторией мы еще познакомимся поближе и, надеюсь, подружимся. А Жан-Полю я припасла по традиции, конечно, специальный сюрприз — с этими словами она что-то сунула за воротник послушно подставившего спину парню. Он притворно ойкнул и, смиренно пав на колени ждал, пока Тони, запустив руку ему под рубашку вылавливала и, наконец, извлекла на свет маленькую фарфоровую лягушку. В глазах Жан-Поля засиял такой восторг, будто его объявили лауреатом Нобелевской премии: она помнила о нем! — У меня тоже для всех сюрпризы, — звеня шарами, Жан-Поль достал из под елки стопку своих сборников и, начиная с пожилых дам, раздал всем гостям. Протягивая книжку Тони он заглянул ей в глаза, показывая на бабочку:

— Помнишь? Она удивленно подняла брови:

— А-а-а… Ты все время в детстве бегал с сачком. Это книжка о насекомых?

11

После ужина Елизавета Григорьевна решилась затеять традиционный «вечер историй». Но ее почему-то не поддержали, сообразив, что у большей части присутствующих рассказы получатся грустные.

— Ну ладно, мама! Пойдем на компромисс — поскольку мы все уже проявили свой ораторский дар, испытаем новичков. Истории расскажут Артур, Августина Фридриховна и обе наши девушки… Да, если угодно, и Жан-Поль. Он может просто зачитать свои сочинения, — предложила Алиса. — Итак, гасим люстру, садимся под елку и — начали!

— Поскольку Мари уже давно отвели спать, а я тоже, почти засыпаю, позвольте первым номером выступить мне, — подала голос Августина Фридриховна и призадумалась. — Ну ладно. Дело было в одна тысяча девятьсот… Короче, мне было шестнадцать… Вена, май, фаэтоны, платье из креп-сатэна в стиле «чарльстон», маман в пелеринке от «Бержье», папа в белом мундире и скромная девица с букетиком желтых ирисов. Ну знаете таких… в общем, потом они перевелись. Гастроли цирка Буша, у шапито клоуны на ходулях грохочут литаврами над головами почтеннейшей публики, какой-то господин в цилиндре ловит карманника… Мне хочется в цирк, я со слезами уговариваю маман… Представление уже началось, но мы успели капельдинер тихонько посадила нас на пустующие места у прохода во втором ряду… Было много интересного, но вот — барабанная дробь, темнота и в свете прожектора появляется «Мистер Икс», объявленный в программе, как иллюзионист мирового класса. Он что-то делает с зеркалами и разваливающимися сундучками, выпускает из-под длинного плаща голубей, отделяет пилой голову своей улыбающейся ассистентке, а потом… Потом все уносят, свет становится густо-синим, как этом в том стеклянном шаре на елке, оркестр играет вальс из «Принцессы цирка»… Что же вы думаете? Наш кудесник, повинуясь мановению волшебной палочки, лунатически движется прямо ко мне и галантно, за кончики пальцев выводит в центр арены. Я не знаю, куда деть свой букет, Мистер Икс отбирает его у меня, балетным движением отбрасывает куда-то в сторону, и уводит меня на тур вальса. Я страшно обомлела, возможно даже, была без сознания от смущения, но танцевала хорошо — слава Богу, в гимназии научили. Только чувствую, пробираются его цепкие пальцы мне под лиф, ну там, сзади, на талии и что-то холодное впивается мне в спину. Оркестр играет тушь и на вершине общего волнения замирает… Меня что-то толкает в спину, я отрываюсь от пола, раздается треск, и я снова в объятьях улыбающегося джентльмена. «Идиотка, — шепчет он на чистейшем русском — чуть не угробила себя и меня.» — и элегантно вальсируя возвращает меня к моему месту, где уже стоит наготове точно такая же девица в беленьких оборочках с букетом желтых ирисов в дрожащих руках… Августа Фридриховна обвела присутствующих торжествующим взором:

— И что вы думаете? Вальс повторили и моя сменщица так и упорхнула от своего кавалера под самый купол, где долго витала, сверкая панталонами и нижними юбками! — А я знаю, знаю! У нас в цирке был один старикан, совсем больной, изображавший, «живые скульптуры», так вот он постоянно рассказывал как в расцвете своей карьеры, на гастролях, то ли в Париже, то ли в Вене, подцепил на крючок вместо «подсадки» какую-то зрительницу, оказавшуюся австрийской графиней или герцогиней… Только он уверял, что ее корсет на китовом усе оказался таким прочным, что девица витала под куполом цирка довольно долго и от этого так в него влюбилась, что даже бежала от своих родителей и вышла, — выпалила единым духом Виктория.

— Рассказ очень живописный, засчитывается сразу двоим исполнительницам! — захлопала Алиса.

— Нет, я могу еще рассказать, — подняла по школьному руку Вика. Малюсенькую историю. Тоже про цирк, я сейчас вспомнила. Мы с папой и мамой работали в цирке. То есть они, конечно, а я была совсем маленькая. И тогда влюбилась впервые. Знаете в кого? В дрессированную болонку Бэмби. Она танцевала под шарманку в балетной пачке, а на ушах были повязаны атласные банты. Какой же красавицей она мне казалась! Я умоляла всех волшебников сделать меня похожей на Бэмби и не отходила от зеркала ожидая перемен… Это и вся история? — проявил неожиданную заинтересованность рассказом Йохим.

— А вы что, доктор, ожидали, что девочка на самом деле превратится в собачку? — поинтересовалась Елизавета Григорьевна. — Напротив. Я бы предпочел, чтобы болонка превратилась в хорошенькую девушку, — вспомнил свой опыт с Ватто Динстлер. — Во всяком случае я мог бы рассказать чудесную историю о том, как в одну рождественскую ночь, далеко-далеко в альпийской избушке, добрый волшебник превратил обыкновенную маленькую дурнушку в прекрасного эльфа… — он замолк, опустив лицо, и Алиса задумчиво добавила: — А эльф улетел, оставив Волшебника с носом…

— Я не буду рассказывать про себя — решился заполнить многозначительную паузу Шнайдер. — Хотелось бы сохранить приятное впечатление о себе в этом очаровательном обществе. А вот про своего друга с удовольствием… Был он мужчина как мужчина, даже в чем-то джентльмен. Глупости делал по легкомыслию, но специально никому не вредил. В общем мирный, не ищущий каких-то высот, обыватель… И вот однажды, один подонок так его достал, что мой друг нарушил заповедь «не убий». Он выследил этого ублюдка и прострелил его как собаку… Тони истерически захохотала, Алиса укоризненно покачала головой:

— Чрезвычайно смешная история у вас получилась. Уж лучше бы рассказывали о себе, Артур… Пожалуй и вправду, пора спать. Гости разошлись. В полутемной комнате остались Жан-Поль с Викой. Она собирала кучу подаренных ей безделушек.

— Я, кажется, сегодня получила больше всех — прямо как в день рождения! Алиса подарила свои любимые духи в таком громадном флаконе, смотри черный шар — это «Adagio». А еще всякие коробочки, пакетики, сверточки!

— Да, действительно, как из рога изобилия осыпали. Тебе не дотащить. — Жан-Поль нагнулся, подбирая падающие из викиных рук сверточки. — А мне так и не дали рассказать историю, жаль. Я уже кое-что заготовил. — Хочешь угадаю: «Та бабочка, которой невдомек, о токе крови под атласной кожей, ошибкой опустилась на цветок, с твоей ладонью розовостью схожий…» — процитировала Вика. — Не даром же у твоей книги такая обложка, — она вытащила из кучи подарков сборник стихов.

— Откуда ты знаешь? — оторопел Жан-Поль. — А-а… вспомнил, тот листок в томике Мопассана! Да у тебя прекрасная память! — он с любопытством посмотрел на Викторию. — Слушай, у меня идея: тебе надо поступать на филологическое отделение в Принстон. У меня там отличный друг учится, я ему временами даже завидую. Вика помрачнела и, прижав к груди подарки, собралась уходить.

— Ты даже не представляешь, Жан-Поль, какая плохая шутка у тебя получилась…

— Прости… я думал, твою голову залечили.

— Голова-то в порядке. Но кроме истории болезни у меня больше нет… (она хотела сказать никаких документов и гражданских прав, но спохватилась). Кроме истории болезни у меня нет никакой истории будущего…

— Так не говорят. Это же совершенно неправильный оборот: «история» всегда «была», а будущее употребляется с глаголом «будет.» Жан Поль поймал ироническую усмешку Виктории и неуверенно добавил:

— Хотя, как поэтический прием… может быть…

…Брауны долго не спали.

— Что случилось, Алиса? — спросил Остин сразу же, как только они оказались в спальне. — Я же весь вечер видел твои глаза…

— А глаза Тони? Ты их-то видел… — Алиса села у зеркала и механически взяла щетку для волос. — Почти нет сомнения в том, что наша дочь беременна от лорда Астора…

— И… и как она к этому отнеслась? — опешил Остин.

— Удивлена, растеряна, но, кажется рада.

— По-моему, действительно, надо радоваться. Думаю Астор не будет возражать ускорить свадьбу? Да и нам пора внуков, старушка…

— Тебя занимает что-то другое, Остин. Весь вечер молчал, что-то обдумывал. Я даже слышала, как жужжали от напряжения твои извилины… Что случилось, милый?

— Меня встревожил утренний звонок брата Виктории. Неспроста. Тебе не надо объяснять, как опасны эти арабские мстители, — заметив как задрожали плечи жены, Остин присел рядом и крепко обнял ее. — Я не стал бы напоминать. Но они напомнили сами. Они позволили парню связаться с ней, чтобы показать нам свою осведомленность. Мол «ждите гостей, ребята!»

— Это и впрямь так серьезно? — встрепенулась Алиса.

— А Ванда? — напомнил Браун.

— Господи, Остин! Ты же сделаешь, что-нибудь? Тебе же всегда удавалось что-то придумать… — Алиса старалась заглянуть в озабоченное лицо. Он прижал к груди ее голову, и поглаживал волосы, тихонько покачал, как укачивают детей.

— Не тревожься, девочка. Я обязательно, что-нибудь придумаю… Пожалуй, я уже все придумал!

Загрузка...