ЧАСТЬ 6 ДУБЛЕРША

1

— Йохим, это последняя моя просьба к Пигмалиону, — Браун и Динстлер стояли на бетонном молу, сосредоточенно рассматривая вспененные гребни.

— Пигмалиона больше нет. Потеряв Ванду, я дал зарок никогда не возвращаться к этому. Ее жизнь — слишком большая плата за мои дьявольские игры, — Йохим сжимал кулаки в карманах длинного черного пальто, ветер ерошил темные прямые волосы, заметно поредевшие на темени, капли воды поблескивали на толстых линзах очков. Взбунтовавшийся доктор Фауст или смирившийся? В любом случае — с ним придется нелегко. Браун был готов к трудному разговору, начав издалека.

— Не надо говорить о дьявольском, Йохим… — Остин повернулся к собеседнику и прямо посмотрел в замкнутое, отрешенное лицо. Пигмалион не думал о греховном искушении пока умел любить…

— В таком случае я всего лишь подтверждаю известную истину: сатана берет власть, когда уходит Бог… То есть, когда умирает любовь… — Йохим зябко повел плечами. — Старость если и не мудрость, то уж наверняка смерть дерзаний…

— Я не посмел бы обращаться к тебе сейчас, если бы мог справиться один. Мог обойтись без Пигмалиона… Я не имею права медлить, не смею доверять посторонним, не хочу воспользоваться прикрытием организации… Наконец — я не могу встать к операционному столу сам! — Браун перевел дух и горячо продолжал: — Я вообще могу в этой ситуации Ехи, очень мало. А должен сделать почти невозможное: спасти единственный живой росток, оставшийся от моего учителя… Эту русскую девочку ожидает участь Ванды. Она должна, пойми ты, должна жить! Йохим молчал и торопясь предвосхитить его возражения, Остин перешел к делу:

— Я все продумал. Ты быстро и абсолютно тайно сделаешь ей любое другое лицо, я — новые документы. Потом спрячу на время где-нибудь в отдалении. А после, когда все утихнет и нам, я надеюсь, удастся усмирить этих восточных фанатиков, девушка начнет новую жизнь. Йохим отстраненно слушал план Брауна, думая о том, что его рождественская молитва о судьбе сироты начинает действовать.

— Когда и где? — спросил он коротко.

— Завтра. Собери все необходимое, за тобой приедет старый знакомый Мио Луми. Место тебе тоже известно, вы уже там однажды поработали над милым болгарином. Тебе достаточно трех дней? Вот и отлично — работа простая, изобретать ничего не надо. Какие-нибудь маленькие штрихи, меняющие внешность. Главное — другой типаж.

— Ты просишь Родена поработать каменотесом? — усмехнулся Йохим.

— Извините, маэстро, мне приходится обращаться к золотых дел мастеру, когда я должен вызвать слесаря. Впрочем, если Виктория похорошеет, — мне не будет слишком неприятно. — Остин задумался. — Хотя эмоции и шутки здесь неуместны. Мы спасаем жизнь, а выжить в такой ситуации незаметной дурнушке намного проще. Может быть правильней будет взять курс на неприметную миловидность. Лицо, которое не запомнишь и не узнаешь в толпе даже после долгой беседы… В конце концов — Вика славная и умненькая девочка, она сумеет стать счастливой. Надо только немного помочь ей расправить плечи.

— Крылья, — уточнил Йохим. — Помочь ей расправить крылья и гадкий и гадкий утенок, как обещают сказочники, обязательно почувствует себя лебедем… Договорившись с Динстлером, Остин пригласил к себе в кабинет Викторию. Осталось совсем немного — убедить ее в необходимости спасения. Еще два дня назад он был бы уверен в обреченности своих усилий: погруженная в депрессию девушка не только не цеплялась за жизнь, но со всей очевидностью ею пренебрегала. Куда проще было бы уговорить ее проглотить мышьяк, чем пробежать сто метров, спасаясь от преследования. Но вчера что-то произошло — это необычное оживление Виктории, ее разговорчивость, подъем сил, последовавший после звонка брата. Похоже, кризис миновал и молодость победила, инстинктивно взяв курс на выживание.

— Садись, Вика, нам предстоит долгий разговор. Опускаю философское вступление, цитаты классиков, а также божественную проповедь. Давай исходить из очевидного: ты молода, ты дорога своим близким, а, значит, ты должна жить, — Остин отметил, как на лице девушки появляется удивление. Мы попали в трудную ситуацию и чтобы сохранить жизнь нужно бороться… Поверь мне, я сейчас говорю только то, что сказал бы твой отец. Считай, что я произношу его слова. — Остин замолчал, ожидая возражений, но Вика сидела смирно, сложив на коленях руки.

— Что я должна сделать для этого? — тихо спросила она.

— Довериться мне и доктору Динстлеру, а прежде всего — хорошенько уяснить ситуацию… Максим — еще ребенок, он просил своих влиятельных опекунов о разговоре с тобой и ему позволили сделать это вчера. Не из добрых чувств, увы. Таким образом они дали знать, что осведомлены о месте твоего пребывания. — Браун помедлил, испытывающе посмотрев в светлые растерянные глаза. — Сейчас, девочка, я открою тебе нечто очень важное, что известно только узкому кругу посвященных. Ты должна тут же забыть все, что услышишь и никому ни при каких обстоятельствах не обмолвиться, не проговориться, не намекнуть. Поклянись своей совестью и честью, что будешь выполнять мое условие: пойми речь идет о жизни многих и многих людей.

— Клянусь забыть. Клянусь своим прадедом, дедом и памятью отца… и всеми, кто дорог мне, — прошептала Виктория. Остин и не подозревал, что помогло ему трудном разговоре с девочкой. Всю ночь она читала стихи Жан-Поля и настроение возвышенного победного самоотречения вдохновляло ее стойкость. «Баллада о Жанне Д'Арк» потрясла ее — как тонко почувствовал Жан-Поль смятение и радость уходящей из жизни девушки! Как хотела бы Виктория пылать в этом костре, зная, что из толпы следят за ней глаза влюбленного поэта… Перспектива предстоящих испытаний лишь прибавила Виктории сил, а доверие Брауна вдохновляло на подвиг.

— Доктор Динстлер великолепный пластический хирург. Когда-то он спас Алису после катастрофы, много помогал моим друзьям. Максима доставили в его клинику, чтобы придать лицу мальчика фамильное сходство с предками. Теперь он выглядит как стопроцентный арабский принц. От того, насколько будет соблюдена тайна его перевоплощения зависит благополучие достаточно влиятельной и богатой страны. Ты — неугодный свидетель и человек, к которому мальчик привязан. Поэтому, Виктория Козловская должна исчезнуть. И она исчезнет, но по моей воле, приняв другое имя и получив новую внешность… Глаза Виктории округлились, но она промолчала и Остин одобрительно сжал в своих ладонях ее руку.

— Это совсем не страшно, девочка. Ты просто начнешь новую жизнь — у тебя самый подходящий возраст. Мне пришлось сделать это значительно позже. И кроме того — я останусь с тобой и всегда успею подстелить солому под твой худенький зад. Если, конечно, вздумаешь падать… И вот еще что — твою новую биографию, моя дорогая Мата Хари, мы сочиним вместе и основательно изучим, но после того, как с тобой поработает Динстлер…

— А это долго? — нахмурила брови Вика.

— Ты хотела спросить «больно»? Ведь так? Быстро и совсем не больно. Легкая бескровная пластика. Дня три-четыре вы проведете в глухом, но вполне комфортабельном местечке, а за это время я подготовлю все, чтобы из него выпорхнула совсем другая пташка. Теперь рассказывай подробно: твой возраст, группа крови, национальность, образование, вкусы, способности, болезни, знакомства с известными людьми, привязанности… Нам надо, чтобы новая личность комфортабельно расположилась в твоей собственной и быстро прижилась. Поэтому, расскажи о себе, ну, всякую ерунду, как новой подружке, — Остин нажал на кнопку и попросил появившуюся мадам Лани:

— Пожалуйста, принесите нам кофе, пирожные и… (он вопросительно посмотрел на Вику и догадался) побольше бананов. Вот видишь, кое-что интимное о тебе я уже знаю. Беседа получилась длинная, прерванная торопливым обедом.

— А в последнее время я мало читала, слушала да и вообще, присматривалась к людям. Йохим мне нравится и особенно господин Дюваль… Нет, старший… А стихи Жан-Поля, честное слово — замечательные. Хотя я не могла вникнуть во все тонкости французского языка, — торопливо подвела Виктория итоги к своему сумбурному досье.

— Это просто везение, девочка, что у тебя такой хороший французский. При определенных усилиях его довольно быстро можно сделать совершенным… Да и немецкий, я думаю, пойдет быстро, — размышлял Браун. — В общем, выбор у нас есть. Хотелось бы все же оставить тебя русской. Нынешняя волна эмиграции из СССР так велика, что в ней не составит труда спрятаться симпатичной юной особе, — он посмотрел на Вику, сообразив, что видит ее такой в последний раз — рыженького остроносого зверька, затравленно глядящего исподлобья. — Доверься мне, я подберу тебе «легенду», а мадам Браун обеспечит экипировку, она у нас специалист по составлению гардероба.

— Когда я должна уехать? — спросила Вика, почувствовав вдруг, как хочется ей встретить Новый год у этой собственноручно убранной елки, среди людей, ставшими уже близкими.

— Сейчас. Катер ждет, мы поедем вместе, а в Каннах нас встретит друг, которому я передам тебя из рук в руки. Августе и остальным скажем, что ты уезжаешь на несколько дней в клинику Динстлера на очередное обследование головы… Не печалься, детка. — Остин потрепал ее по щеке. — Эх, если бы в восемнадцать мы могли знать, как несказанно богаты, владея капиталом нерастраченных долгих-долгих лет!..

Уже одетая к отъезду, Виктория торопливо распрощалась с недоумевающими гостями и домочадцами.

— Йохим настаивает на срочном обследовании, вы же знаете какой он дотошный врач. Будем надеяться, что Новый год Виктория встретит с нами, объяснил внезапный отъезд гостьи Остин.

— Счастливо, тебе девочка! Только не забудь — третьего января я улетаю в Нью-Йорк. Ну, мы еще увидимся, — расцеловала Вику Августа Фридриховна. Жан-Поль, казалось, заподозрил что-то неладное, но старался не подать виду:

— Починишь голову, подумай всерьез об Университете. Когда вернешься, я тебе расскажу, какие там дискуссии устраивают уже на первом курсе. Виктория пообещала подумать, хотя уже знала, что не вернется сюда к Новому году, а, скорее всего, никогда. Как грустно видеть людей, через пелену страшного «никогда». Даже если разглядываешь случайного спутника в поезде и при этом подумаешь, что видишь его в последний раз. В последний раз сухонькую руку Августы, подносящую к покрасневшим глазам кружевной платочек, поблескивающую вместо привычной булавочной подушечки тонким браслетиком новых часов. В последний раз — озабоченные, тревожные в глубине, зеленые глаза элегантной Алисы и русую, ровно подстриженную прядь Жана Пьера, падающую на девически-нежную скулу, отмеченную розовым прыщиком. Виктория долго стояла на корме катера, провожая взглядом удаляющийся островок. Вот уже не различить дома, где, наверное, все собрались за ужином, вот уже весь он превратился в маленький серый холмик у темнеющего горизонта — с причалом, неведомым садом, необследованной библиотекой, жарким огнем в камине, отражающемся в елочных шарах… Виктория спустилась в кубрик и укутавшись в плед в уголке дивана, сделала вид, что дремлет. Ей не хотелось весело отвечать на подбадривания Брауна, изображая решимость и авантюрную бодрость, а главное — она боялась заплакать. Что-то не везет ей с этими Новогодними праздниками. Так наивно ждешь чего-то необыкновенного… Вначале желанной игрушки и хрустящего пакетика со сладостями и мандаринами, потом сюрприза, способного перевернуть жизнь. Вот год назад (всего двенадцать месяцев!), в глубоком прошлом иной жизни она танцевала в искрящейся метели зеркального шара «Вернисаж» с Костей Великовским, затуманившим бедняжке голову такой горячей и такой лживой влюбленностью… Теперь этот очкастый поэт, вторично попадающийся в ее нынешней странной жизни как бы неспроста и навсегда из нее ушедший… А через пол часа она помашет рукой удаляющемуся в морскую даль Брауну…

2

У Каннского причала Остин тут же остановил «такси» и они проехали несколько кварталов, прежде чем Виктория заметила лежащую на заднем сидении девушку точно в таком же как у нее барашковом жакетике.

— Счастливо, девочка — быстро сжал ее руку Остин и вышел из машины вместе со своей спутницей, несомненно, изображавшей Викторию. Автомобиль резко рванул с места. На крутом повороте таксист мягко поддержал локтем повалившуюся на него молчаливую пассажирку и заговорчески подмигнул:

— Бонжур, мадмуазель!

Они долго петляли по пригороду, затаивались в каких-то переулках, гнали по крутому шоссе в горы, пересекали маленькие городки и, наконец, шофер облегченно вздохнул, вырулив на дорогу, идущую между рядов высоких пирамидальных тополей. Голые деревья, мокнущие под дождем крыши домиков, хранящих в своих натопленных светлых недрах праздничное тепло и покой, сверкающая фольга Рождественских и Новогодних поздравлений, сверкающая на запертых лавчонках…

В блеклом свете уходящего дня все навевало уныние и мысли о заплутавших и бездомных, несущихся невесть куда и зачем по глянцевой слякоти пустынного шоссе. Водитель молчал, упорно глядя на дорогу и ей стало казаться, что и Браун и все невероятные планы ее перевоплощения — всего лишь плод больного воображения. Кто она, где она и зачем? Куда сбежала из уютного, теплого дома, где сейчас ужинают у елки милые, доброжелательные люди? Виктории казалось: надо сильно потрясти головой, ущипнуть себя или заорать — и наваждение развеется. Но где окажется она — в московской квартире Шорниковых, на своем одесском диване или в сквозящей ледяным ознобом больничной палате? Уже почти стемнело, когда таксист затормозил, вернув Викторию в реальность сырого, декабрьского вечера.

— Доброй ночи, мадмуазель! — он любезно распахнул перед ней дверцу. Девушка вопросительно посмотрела, собираясь что-то спросить, но шофер занял свое место, дверца захлопнулась и машина, круто развернувшись на пятачке крошечной площади, скрылась в узком переулке. Это был один из тех маленьких, игрушечных городков, которые им сегодня неоднократно попадались по пути. На площади возвышались два официальных, по-видимому, здания с темными этажами и мигающими еловыми гирляндами у освещенных пустынных подъездов. Маленькие, островерхие домики, казалось, спали за глухими ставнями, лишь мерцающий в прорезях цветной свет, свидетельствовал о том, что за окнами — жизнь, а в жизни — уют и праздник. Молочный туман у фонарей выглядел густым и вязким. С золоченых крыльев Ангела, венчавшего елку в центре клумбы, капала вода. Сон, затянувшийся сон… Виктория зябко подняла воротник и прижала к себе сумочку, сообразив, что чемодан с ее вещами остался в машине. Вдоль спины холодком медленно пополз страх. Но прежде чем она успела запаниковать, от ствола одной из лип, окружавших площадь, отделился темный силуэт и рядом с ней вырос невысокий мужчина в кожаной куртке, с густым темным ежиком на крупной голове. Скуластое, слегка монголоидное лицо приветливо улыбалось, насмешливые глаза превратились в узкие щелочки, словно встреча с Викторией здесь, на пустой площади, была просто забавной шуткой.

— Мадмуазель Козловская? Очень рад. Меня зовут Мио. Я имел счастье видеть вас в одной южной стране. Правда, при не совсем благоприятных обстоятельствах: вашу голову окутывали бинты и, видимо, глубокий сон… Сейчас вы выглядите значительно лучше. Отложим церемонию дальнейшего знакомства «на потом».

Мио пожал протянутую Викой руку и слегка поддерживая ее под локоть, повел к приткнувшейся в переулке машине.

— Нам следует поторопиться, мы просто неприлично запаздываем к ужину.

Они ехали куда-то в полной темноте и, наконец, остановились у двухэтажного особняка, стоящего на склоне холма в окружении большого, запущенного сада. Сквозь решетчатые ставни первого этажа пробивался свет и Виктории даже почудился в воздухе запах яблочного пирога, залетевший сюда откуда-то из другой жизни. Мио вытащил из багажника чемодан Вики, забытый ею в такси, и галантно помог подняться по темным ступеням. Дверь распахнулась, представив гостям заждавшегося хозяина.

— Ну вот и все в сборе, — облегченно вздохнул Йохим, снимая с Виктории мокрый жакет. — Горячий чай и непременно таблетку аспирина. Болеть нам никак нельзя. Я и сам принял экстренные меры, боюсь как бы после вчерашней прогулки на катере совсем не расхвораться.

Йохим пригласил прибывших к накрытому столу, в центре которого действительно стоял большой, покрытый румяной корочкой, яблочный пирог. Но было и кое-что посерьезнее: ломоть ветчины и кусок круглого сыра.

— Завтра мне придется всерьез заняться нашими гастрономическими запасами. А пока мадмуазель попробует вообразить роскошный пир в изысканном обществе. Кстати, я представляю здесь, Вика, вашего Ангела-хранителя, а господин Динстлер — чудодея-волшебника. Серьезно, если вы еще не в курсе, мы имеем честь ужинать в компании одного из величайших людей нашей эпохи. Перед вами сам Пигмалион! — Мио серьезно кивнул в сторону Йохима, а тот, спрятав лицо в платке принялся чихать, и едва переведя дух, объяснил: — Прошу прощения, у меня аллергия к лести.

— Про Пигмалиона и Галатею я знаю! — обрадовалась Виктория. — Самая праздничная компания. Я очень благодарна вам за заботу. Ведь это все затеяно ради меня? — Виктория кивнула головой, обозначив место действия их встречи.

— Знаешь, девочка, всегда трудно определить точную цель этого «ради». Она меняется в зависимости от освещения. То есть от того с какого боку на нее смотреть, — заметил Динстлер. — Не мучай себя ответственностью за наши поступки. Мы здесь, несомненно, «по поводу тебя»… Хотя, если выбирать смысл для деяния, то что может быть лучше, чем возможность помочь юному и славному существу…

— Я буду послушной и постараюсь не доставить лишних хлопот. Мне хорошо здесь с друзьями, с этим пирогом… Еще час назад мне казалось, что я потерялась. Знаете, бывает так жалко потерявшихся собак — бегают, принюхиваются, заглядывают прохожим в глаза… Я чувствовала себя такой — и вдруг, праздник для меня! Спасибо. Это уже очень много…

— Мне довелось как-то, причем именно в Рождество, пережить подобное, — вспомнил Йохим свою давнюю поездку в Париж и дом Грави с Алисой на пороге. — Это было очень давно. Я тогда не просто встретил тепло друзей. Я нашелся. Нашел себя и, вероятно, самое главное в своей жизни… Только сегодня у нас все получается поскромнее. Мне кажется, всем необходимо выспаться, завтра предстоит непростой день. — Он виновато посмотрел на Вику и, она в который раз заметила, что глаза Динстлера умели быть очень теплыми, только почему-то разучились улыбаться.

— Печальный и мудрый, как Атос, в исполнении Смехова, — подумала она удивившись романтичной детскости своих ассоциаций… Утром Мио уехал за провизией, а Динстлер пригласил Викторию в кабинет. Многолетняя привычка бесед с пациентами взял верх — он сел за чужой письменный стол, предложив девушке кресло напротив.

— Итак, Виктория, Остин Браун посвятил вас в суть дела? Вы здраво оцениваете ситуацию и не имеете возражений? Вы подтверждаете данное Брауну обещание хранить тайну? Вы сообщите мне исчерпывающую информацию о состоянии вашего здоровья? — вопросы сыпались один за другим, Виктория согласно кивала.

— Может быть, мне присягнуть на библии? — попыталась она нарушить строгий протокол. Но Йохим, явно не расположенный к шуткам, продолжал допрос:

— Какие инфекционные заболевания перенесены в детстве, отмечалась ли непереносимость к каким-либо препаратам, чем отягчена наследственность и тому подобное. Вика, старательно прислушивалась к малознакомым терминам, отрицательно качала головой.

— Отлично, — доктор поднялся, достал из ящика стола ампулу, наполнил шприц.

— Засучите, пожалуйста, рукав, мадмуазель. Маленькая проба… Хорошо. Сейчас (он посмотрел на ручные часы) 8.25. Через два часа контролируем результаты. А пока можете отдохнуть в своей комнате. Радио и телевидения здесь нет. В сад выходить запрещено. Еда и питье в холодильнике. Можете себя ничем не ограничивать, да там, собственно, почти ничего и нет. Результаты пробы удовлетворили Динстлера.

— Раз так — с Богом. Правое дело, начатое в такой день, должно защищаться свыше… В течение суток, каждые два часа мы будем делать инъекции. Возможна небольшая слабость, головокружение, снижение артериального давления, тошнота. Надеюсь, перенесенная вами четыре месяца назад травма не нарушит наши планы, но, на всякий случай, вы должны докладывать мне о малейших неприятных ощущениях.

3

…В десять вечера был сделан пятый укол и доеден остаток пирога. Уехавший за продуктами с утра Мио не возвращался, Йохим стал проявлять признаки беспокойства, прислушиваясь, подходя к окну. Но поймав тревожный взгляд Виктории спокойно сказал:

— Будем думать, что не произошло ничего серьезного. Мы несколько лет работали вместе с Мио Луми — это очень надежный и опытный помощник. К тому же — большой мастер выпутываться из передряг. Ну как с аппетитом, с головой? Проглотите эту таблетку и в пастель. Уснуть не удастся, появится чувство беспокойства, тревоги. Потерпите, девочка, — он коснулся ладонью ее лба и Виктория удивилась какой горячей показалась ей эта рука.

— У меня, наверно, понижена температура… Или, или у вас, доктор, жар! — она пригляделась к лицу Йохима, отметив пятна румянца на впалых щеках и лихорадочный блеск глаз.

— Боюсь, я действительно простудился. И что самое смешное — врач оказался без лекарств. Я прихватил только то, что может понадобиться Вам… Не страшно — к утру температура должна упасть. Не помню, чтобы я когда-либо серьезно болел. Некогда было, да и неинтересно как-то. — Динстлер подождал пока Виктория улеглась, накрыл ее пледом и присел рядом.

— Вы позволите мне подежурить? К сожалению я не мог пригласить сиделку. Но ничего, профессор еще не разучился считать пульс. — Он взял ее запястья горячими пальцами и нащупал пульсирующую жилку, на циферблат не смотрел, а в угол комнаты, словно видел там иной, более точный датчик.

— Какая у вас температура, доктор?

— Более ста по Фаренгейту.

— Это сколько же по Цельсию?

— По Цельсию у меня, вероятно, ангина.

К утру Виктория задремала и Динстлер, стараясь не разбудить ее сделал очередной укол. Проснувшись часов в шесть, она увидела поникшего в кресле доктора. Из полуоткрытых губ вырывалось тяжелое дыхание, лоб горел. Виктория кинулась в гостиную на поиски Мио, но оказалось, что дом пуст. За окном все также моросил дождь. Она лихорадочно начала припоминать, что предпринимается в таких случаях и смогла представить лишь Наташу Ростову в фильме «Война и мир», меняющую на лбу у лежащего в горячке князя Андрея холодные компрессы, а также Катю, дающую детям малиновый чай. Вика принесла из ванной мокрое полотенце и положила на лоб Йохима. Он открыл мутные, ничего не понимающие глаза, но через секунду встрепенулся, сел, обхватив руками голову и прошептал:

— Который час? Отлично, не опоздали. Еще два укола. Принесите мой ящик с инструментами, Виктория. Так. — Он наполнил шприц и дрожащей рукой сделал девушке внутримышечную инъекцию. — А теперь найдите в моей аптечке аспирин. Две таблетки и воду. Это единственное, чем я располагаю. Мне надо прилечь, но чтобы не произошло, вы должны разбудить меня ровно в 10 часов. Поняли, Виктория? Иначе все пойдет прахом.

— У нас в России есть один народный целитель, зимой ходит босой и плавает в ледяной реке… Он советует лечиться только холодной водой. Если высокая температура — обливаться каждые два часа прямо из ведра… Правда, правда, его даже по телевизору показывали. А также женщин и крошечных детей, валяющихся раздетыми в снегу! Йохим смотрел на нее скептически:

— Возможно у вас есть также ведьмы и колдуны, работающие в больницах?

— Да. Есть и очень много. У них специальные лечебницы.

— Ну ладно, Виктория. Я попробую русский метод в другой раз. Сегодня мне непременно надо по меньшей мере остаться в живых… Не хочу вас пугать, но без Луми это становится весьма проблематично. Йохим лежал под двумя одеялами, но зубы его стучали от холода и речь прерывалась тяжелым дыханием.

— Сейчас я согрею чай и разотру вас спиртом. Ведь у вас есть спирт? — сообразила Виктория.

— Немного, но он мне нужен. Поищите что-нибудь спиртное в баре или холодильнике. Виктория вернулась радостная с откупоренной бутылкой «Виски»:

— Судя по запаху это подходит! — Спасибо, и перестаньте суетиться. Вам необходимо лежать, — пытался сопротивляться доктор, но Вика настояла на своем.

— Я вообще очень крепкая и выносливая, доктор. Только в прошлом году в мае болела очень тяжелой ангиной. Но это — на нервной почве. И вообще — в критические минуты у меня открывается второе дыхание. Она старательно изображала оптимизм, обмирая от страха — что делать дальше? Здесь даже нет телефона. А если бы и был? Вызывать скорую помощь? Звонить Брауну… если Йохим будет в состоянии вспомнить номер его телефона… В 10 часов Йохим, качаясь от слабости, сделал ей последний укол и облегченно упал на подушки.

— Все! У меня восемь часов в запасе. Проглатываю стакан «виски» и постараюсь поспать. Разбудите меня ровно в 22. А если почувствуете что-то неладное — применяйте свой русский метод — лейте на меня холодную воду. По крайней мере, это должно вызвать стресс и короткое просветление.

Просидев больше часа над впавшим в беспамятство доктором, Виктория решила действовать. Он явно бредил, тяжело перекатывая по подушке носатую голову и кого-то звал. Несколько раз имя прозвучало абсолютно четко: Алиса. Виктория сообразила, что если здесь имеется гараж, а в гараже — автомобиль, то в нем, непременно, должна находиться аптечка. Она обошла сад, но кроме сарая с огородным инвентарем и цветочными горшками, ничего не обнаружила. «Ага, у них же машины стоят под домом» — поняла Вика, заметив посыпанную гравием дорожку со следами шин, ведущую в закрытый раздвижными воротами полуподвал.

Проникнуть в гараж удалось лишь из кухни, но он оказался пуст, не считая двух велосипедов. Виктория обшарила шкафы в кухне и ванной комнате, обнаружив лишь туалетные принадлежности, пачку сухого молока и старые кукурузные хлопья. Ничего, это уже что-то, по крайне мере, от голода они не умрут. В саквояже Динстлера оказались какие-то таблетки без коробочек и описаний применения. А вдруг это что-то противовоспалительное и доктор просто забыл о своих запасах? Виктория позвала Динстлера, похлопала его по щеке, приложила к лицу мокрое полотенце — но тщетно, он лишь бормотал что-то невнятное и на мгновение приоткрывал мутные глаза, в которых не было и проблеска сознания. Вот здесь-то Виктория почувствовала описанные Динстлером симптомы, опустившись на стул от внезапного головокружения. В висках застучало, а губы похолодели, сделавшись деревянными. Она еле дотянулась до стакана, наполненного «виски», и успела сделать пару глотков, предотвратив обморок. Справившись со слабостью, Виктория ощутила странную пьяную беззаботность. Страх отступил и его место заняла бесшабашная лихость: «Была не была — пропадать, так с музыкой!» Она накинула жакет, повязала голову чьим-то шарфом, оставленным на вешалке и вывела из дома велосипед. Щеколда на калитке легко открылась — Виктория вышла на шоссе, но тут же опомнилась. Черт, она совсем забыла, что осталась без денег. Пришлось вернуться и, обшарив пальто доктора, извлечь из него кожаное портмоне, в котором оказались продолговатые бумажные купюры. 50, 100 франков… Кто знает, много это или мало? Она сунула кошелек в карман и решительно направилась к велосипеду.

Уже проехав с километр, Виктория поняла, что не имеет представления, где находится и куда, собственно, едет. Ориентиром служило оранжевое пятно за поворотом дороги, смахивающее на черепичную крышу. Мимо проносились редкие автомобили, обдавая велосипедистку мелкой водяной пылью. Виктория удивилась, когда один из них притормозил чуть впереди, поджидая ее, и водитель, молодой парень, открыв окно, обратился с вопросом. Из машины выглянули двое веселых, вероятно, подвыпивших ребят и вырвалась громкая, ухающая ударными, музыка. Ее приняли за местную жительницу, спрашивая, вероятно, необходимый адрес. Опершись на одну ногу, Виктория остановила велосипед и недоуменно разинула рот — этот высокий голос, быстро тараторящий на чужом языке, вернул ее к реальности, так смахивающий на бред: кто она, где, куда и зачем несется на расхлябанном прогулочном велосипеде? Сидящий за рулем сказал что-то фривольное, это она поняла по гаденькому выражению крысиного лица и слову, не встречавшемуся в словарях, но быстро выученному Максимом. Двое других загоготали и Виктория явно услышала: «Поехали! Она страшнее моей бабушки!» Машина умчалась, подмигивая габаритными огнями. Наверно, она плакала, не стирая слез и продолжая крутить педали, сумрачным праздничным днем, среди пустых рыжеватых полей, аккуратно очерченных по периметру рядами ровненького, облетевшего кустарника.

Виктория гнала в неизвестность вихляющий велосипед, зная, что будет делать это до тех пор, пока хватит сил… И вот, что это? Дуновение, намек, залетевшее издалека напоминание. Ноздри Виктории затрепетали, жадно набрав полную грудь этого особого воздуха, глаза, с зоркостью гончей, пробежав окрест, отметили пару пасущихся за деревьями лошадей. Вот оно! Опилки, перестук копыт, сияние прожекторов… «Радость и страх, радость и страх.» Ловкие руки отца, подхватившие упавшую малышку и вознесшие ее высоко, очень высоко — на башню своих плеч, возвышавшуюся над всем — над оставшимися внизу людьми над спиной скачущей лошади, над мелькавшей под ее быстрыми ногами каруселью манежа. — «Я буду сильной, папочка. Я буду ловкой и смелой, упорной и веселой, такой, какой знал меня ты…» Ни о чем больше не тревожась, Виктория въехала под навес автозаправочной станции под оранжевым пластиковым козырьком. Оставила велосипед у двери рядом с витриной, забитой разнообразными предметами автомобильного сервиса и, не задумываясь о том, что будет делать дальше, она толкнула стеклянную дверь. Призывно звякнул колокольчик, возившийся за прилавком пустого магазина лысый толстяк, поднял голову:

— Бонжур, мадмуазель.

— Здравствуйте, мсье. Моя мама больна. Она имеет большая температура. Болит голова. Вы имеете лекарство? Извините, — добавила она по-немецки. Мы путешествуем из Германия. Толстяк развел руками и спросил, нет ли у посетительницы рецепта от доктора, а потом стал объяснять, как найти ближайшую аптеку.

— Я плохо понимать французский. Большая температура. Hoche Fieber. Помогите, пожалуйста!

Толстяк подозрительно прищурился:

— Никакой наркоты у меня нет. Уходите, мадмуазель, а то я вызову полицейских.

— Что, что? Мне надо лекарство от жара. Кашель. Температура. — Виктория вытащила из кошелька Динстлера наугад две банкноты и протянула продавцу. Он секунду колебался, потом взял одну из них, посмотрел на свет и скрылся за дверью, ведущей во внутренние помещения.

— Вот, возьмите. Я недавно сам болел гриппом. Лекарства остались. Вообще-то я предпочитаю лечиться по-другому. Глотать таблетки вредно. Если желаете, у нас есть коньяк или сливовый шнапс, — он старался говорить громче, как обычно говорят с иностранцами, подменяя эффект непонимания, ощущением тугоухости.

— Нет, нет мне надо только эти таблетки, — Виктория взяла коробочку, пытаясь прочесть показания.

— Мадмуазель не должна беспокоиться, это хорошее средство. Убивает всех микробов. Пиф-паф! — толстяк изобразил пистолет.

— Спасибо, вы очень помогли мне. Danke shon!

— Постойте, мадмуазель, а сдача? Но Виктория, оседлав свой велосипед, понеслась обратно под победные фанфары циркового марша Дунаевского, зазвучавшего в голове. Почему она поверила в спасительную силу неизвестного лекарства, предложенного подозрительным толстяком, почему не боялась того, что в след за ней понесутся вызванные им полицейские? Да просто потому, что ни страхов, ни сомнений не было в этот час в ее окрыленной душе, как у всякого, кто чувствует над собой защитную длань Провидения.

4

Их заброшенный дом оказался совсем близко, хотя при дневном свете выглядел еще более неуютным, чем показался вчера. Йохим лежал, не переменив позы и Виктория удивилась, взглянув на циферблат: она отсутствовала всего лишь около часа! Как изменчиво течение времени — за эти шестьдесят минут она повзрослела лет на пять, а повзрослевшая Виктория оказалась более решительной и сильной. Ей удалось заставить Йохима проглотить принесенную таблетку, выпить горячего молока и даже обменяться с ним несколькими словами. Ровно в 22 часа Виктория позвала Йохима:

— Пора, доктор Пигмалион!

— Который час? Уже десять часов вечера? Воды! Жадно выпив стакан горячего чая, он сел в постели и с трудом покрутив головой, открыл ввалившиеся, блестящие глаза.

— Ничего не бойся. Ты немного поможешь мне, детка. Нам пора действовать. Приготовь удобную постель, лучше без подушки, принеси кувшины воды, полотенце, а я пока вымою руки, — он с трудом встал, покачнулся и придерживаясь за стены, направился в ванную комнату. «Железная воля. Вот это — самодисциплина, настоящий граф Делафер!» — подумала Виктория с восхищением проследив полуобморчный путь Йохима. Когда доктор вернулся в комнату, девушка, выполнив его распоряжения, сидела в кровати.

— Может быть нам отложить все это на пару дней… или вообще… нерешительно начала она, заметив, как тяжело опустился он в кресло.

— Поздно. Не беспокойся, все очень просто, работа предстоит совсем небольшая. К тому же, я чувствую себя гораздо лучше. Он успел умыться, пригладить волосы и выглядел почти здоровым, только рука, делающая укол, заметно дрожала.

— Сейчас ты поспишь, а я подежурю. Договорились? Счастливых Рождественских сновидений, девочка… Ты любишь сирень? Огромные старые кусты вдруг покрываются светящейся в сумерках пеной цветов… Ароматный воздух, тяжелые прохладные кисти… А пятилистый цветок, как говорят, приносит счастье… Ты знаешь об этом Виктория?

Она не ответила, погрузившись в сон и Пигмалион начал свою работу. Он заранее присматривался к этому лицу и уже точно знал, что должен сделать. Совсем ерунду, если бы не слабость в руках и головокружение. Но ничего: серия легких, настойчивых касаний, чутких поглаживаний и нос приобретает костистую породистую тонкость, губы становятся чуть выразительнее и толще, острый подбородок уменьшается, слегка закруглившись… симпатичная девушка, возможно с еврейской или испанской кровью и эти светлые, лучистые глаза… Он встрепенулся, сообразив, что видит сон, задремав в кресле, а руки, уже создавшие в воображении этап за этапом новый образ, бездействуют, сжимая все еще ненужное полотенце. Что же делать, кого просить о помощи? «Господи, если тебе неугоден я — наказывай или карай меня. Но помоги мне защитить эту молодую жизнь.» — шептал он в полузабытьи, как тогда, на Площади Рыцаря, моля Всевышнего спасти Алису. Нет, не так. Так он никогда не сможет больше просить Его. И никого другого тоже. Алиса, где ты? «…Понимаешь, девочка, Алиса — это больше, чем любовь, важнее, чем жизнь. Это смысл, ради которого существуешь… Легендарный Пигмалион создал Галатею, столь прекрасную, что полюбил холодный камень, оживив его силой своим чувством. Статуя стала живой, теплой женщиной, великолепной, как сотворившая ее мечта… Алиса была воплощением идеала, совершенной работой Верховного мастера, а я лишь вступил в союз с ним, спасая идеал от кощунственных увечий. Возвращая миру ее разрушенные, исчезающие черты, я восстанавливал шедевр… И не заметил, как живая, теплая женщина стала для меня статуей. Идолом, предназначенным для поклонения… Я не целовал эти чудесные, невероятные губы, которые вылепливал, как фанатичный скульптор, задумавший овладеть секретами древних мастеров. Я не спал ночами, вычисляя секрет линии, ведущей от высокого лба к кончику носа, чуть-чуть вздернутому… Я как алхимик, выводил формулу разлета ее бровей и легкой ямки подбородка… И я победил! Я овладел магией чуда… И не смог остановиться. Одной Рождественской ночью, восемнадцать лет назад Пигмалион создал подобие Алисы, точную копию, почти не глядя… Лишь слушая музыку, беззвучную музыку, льющуюся с высоты, гармонию ниспосланную свыше… Кто-то щедрый и мудрый вложил в мои пальцы знание… Я отдал себя до капли, а потом спал, спал… Алиса, я овладел чудом твоей прелести, Алиса…» …Было 11 часов утра, когда в двери дома неслышно вошел человек. Он крадучись миновал гостиную, кабинет, прислушиваясь к тишине, затем тихонько отворил дверь спальни: в распахнутое наполовину окно заглядывало мутное, дымчатое солнце, не согревая спящих. Мужчина в костюме и наброшенном поверх него белом халате, дремал в кресле, поджав колени и обхватив руками, будто пряча от ударов, лохматую голову. В кровати, под двумя одеялами, уткнувшись в подушку спала девушка. Остин бесшумно закрыл окно и потрогал лоб доктора, горячий, покрытый испариной. Потом встряхнул за плечи, с тревогой всматриваясь в идиотически-блаженное лицо.

— Ехи, дружище! Что тут стряслось? Больной приоткрыл глаза, не сразу узнав Остина. Сознание постепенно возвращалось к нему, наполнив взгляд ужасом:

— Который час? Какой сегодня день?

— Одиннадцать. Утро двадцать шестого декабря, — мягко и внятно произнес Остин.

Динстлер рванулся, пытаясь встать, но тут же повис на руках Брауна.

— Куда ты, куда, Ехи… Все хорошо, успокойся, — он усадил Йохима в кресло и протянул ему стакан, бросив в воду маленькую шипучую таблетку.

— Ну-ка, доктор, проглотите мое снадобье, — Браун внимательно наблюдал, как меняется лицо Йохима и когда тот осмысленно посмотрел на него, объяснил:

— Это специальное средство на крайний случай. Для камикадзе и особо рискованных людей. Ненадолго способно поднять из гроба мертвого. Пол часа у нас есть и за это время мы должны удрать подальше отсюда. Ну-ка быстро, докладывай, как я должен поступить с Викторией. Ее можно будить? Йохим посмотрел с таким недоумением, будто его спросили о способах размножения марсиан. — А что с ней, Остин?.. Я… я ничего не помню, — быстро склонившись над кроватью, он тронул плечо Виктории:

— Эй, девочка, пора вставать! Она сонно повернулась на бок, пытаясь спрятать голову под одеяло.

— Постой-ка, голубушка! — Остин развернул Викторию к себе, нетерпеливо заглядывая в лицо, а потом опустил на подушки и недоуменно посмотрел на остолбеневшего Йохима.

— Я, н-н-не хотел… Не собирался… — с трудом выдавил тот и бессильно рухнул в кресло.

— Уф-ф! — Браун резко выдохнул задержанный изумлением воздух и резко тряхнул головой, приводя себя в чувство:

— Вот так сюрприз, маэстро Пигмалион! Рождественская сказка… Но… что же нам теперь делать?

В блеклом свете сырого зимнего дня, подложив под щеку ладошку, сладко улыбалась во сне юная, возрожденная к новой жизни Алиса…

5

Йохим Динстлер долго выздоравливал от крупозного воспаления легких в маленьком пансионе с при католическом монастыре. Его двоюродная сестра Изабелла, ставшая настоятельницей маленького монастыря в горах у австрийской границы, открыла крохотную лечебницу на несколько пациентов, куда приезжали люди, нуждающиеся скорее в душевном, нежели в физическом врачевании. В это время года пансион матушки Стефании пустовал и созвонившийся с ней Йохим получил добро на долгосрочный визит. Он не виделся с Изой после похорон бабушки, а значит, почти двадцать лет. За это время скучная благонравная дурнушка — медсестра из опекаемого монашками дома престарелых успела превратиться в величественную, довольно живописную старуху, полную достоинства и тихой потусторонней радости. «Она нашла себя — подумал Йохим, глядя в темное, изборожденное морщинами лицо. Это ее истинный возраст — возраст крепчающей духовности и плотского увядания. И ее дело — миссия помощи и сострадания.»

— Иза, я могу называть тебя так? — начал Йохим. — Хорошо, а то я пока еще пугаюсь твоего сана. Тем более, что собираюсь обратиться к тебе с вполне житейской просьбой… Видишь ли, я едва оправился от воспаления легких и потери Ванды. Мне надо отдохнуть в тишине… Нет, постой, это еще не все. Со мной девушка, подопечная моего близкого друга. Я хотел просить тебя позаботиться и о ней.

— Йохим, ты правильно сделал, что пришел сюда. Я знала, что ты в конце концов придешь. И ждала. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы покой и мир сошли в твою душу… Девушка, приехавшая с тобой получит помощь независимо от того, кем она тебе приходится, — матушка Стефания окинула посетителя взглядом гордым и смиренным одновременно.

— Я должен объяснить тебе ситуацию несколько подробней… Йохим заколебался. — Я не вправе просить тебя о сохранении тайны, но она касается не только меня и я должен заручиться словом.

— Тайны, принесенные сюда, остаются навеки в моем сердце. — Матушка испытывающе посмотрела на посетителя. — Надеюсь, речь не идет о нарушении законов человеческих и Божеских?

— Разумеется. Я не стал бы обращаться к тебе в противном случае… Эта девушка вынуждена скрываться. Она не сделала ничего дурного, являясь невольным свидетелем серьезной политической игры. В миру не любят свидетелей… Сейчас она носит имя Анны Ковачек, выдавая себя за мою племянницу. Пусть все так останется и для тебя. Это не надолго, Иза…

Матушка осенила себя крестным знамением. Подумала и перекрестила Йохима:

— Да поможет тебе Бог! — Впервые в глазах сестры Йохим увидел сострадание и жалость.

Виктория, прибывшая с Йохимом в монастырь, переживала что-то вроде мистического шока, наподобие того, который испытывают избранные, побеседовавшие у себя в огороде с явившейся им Девой Марией или созерцавшие благосклонную улыбку кивнувшего с иконы Христа.

В тот декабрьский день Браун спешно увез Йохима и Викторию, спрятав в личных апартаментах Армана Леже, отошедшего уже от дел в клинике, но продолжавшего консультировать отдельных, особо ответственных больных. Йохим, находившийся в крайне тяжелом положении, подвергся интенсивной терапии, Виктория же, сильно ослабленная и заторможенная, проходила курс лечения. Арман лично занялся юной пациенткой. Рефлексотерапия, аутотренинг, гипноз… Она оказалась трудно поддающейся и Леже готов был уже списать Анну в объективно существующий «отход» антивнушаемых пациентов, когда девушка, стала вдруг проявлять неожиданную реакцию. Следуя методу, отработанному для нервных пациенток, прошедших через хирургическую коррекцию лица, обезображенного травмами, Леже пытался добиться путем внушением слияния нового соматического статуса Анны с прежним Я. Арману не надо было ничего объяснять по поводу новой пациентки — во-первых, он никогда не задавал вопросов Брауну, а во-вторых и сам с первого взгляда понял, что находившийся в полусознательном состоянии Динстлер поработал на славу, создав новую, еще более совершенную копию своего идеала.

Как не старалась девушка скрыть свой облик под скромной одеждой и старушечьей прической, сомневаться не приходилось — это мастерский портрет юной Алисы, которой ни самому Леже, ни Динстлеру видеть не довелось. Зато Браун мог в полной мере оценить сходство, еще более поразительное, чем в случае с Антонией. Девочка росла на его глазах, взрослея и приближаясь к облику Алисы постепенно, в то время как та, медленно увядала, обретая новые черты зрелости. Кроме того волнистые волосы, отросшие у Виктории почти до плеч, золотистая кожа и светлые с глубоким мерцанием глаза, создавали ту редкую, насыщенную внутренним свечением цветовую гамму, которая в первую очередь притягивала взгляды к Алисе. Остин, увидевший преображенную Викторию в заброшенном доме, пробуждающуюся от тяжелого сна и не ведающую еще о своем новом облике, не мог отделаться от наваждения. Ему казалось, что жизненный сюжет пошел по кругу, проигрывая заново уже пережитые однажды ситуации: Динстлер уже «вылепливал» Алису, а он уже спасал ее, увозя от беды по горным дорогам, да и Алиса, как и эта девочка, тяжело выходила из депрессии после потери Филиппа…

Потерянность и зыбкая потусторонность, не связанная с житейским, плотским, до галлюцинаций напоминали Остину возвращенную к жизни девятнадцатилетнюю самоубийцу Алису. Ему приходилось крепко держать себя в руках, что бы не назвать Вику другим именем. И вот в один прекрасный день, прибыв с визитом к Арману, Браун увидел сияющее оживлением лицо и улыбку, впервые озарившую эти преображенные черты. Виктория, поджидавшая его на скамейке в саду, кинулась к знакомой машине, сунув подмышку книгу и поправляя повязанную на голове бледно-голубую косынку.

— Я ждала вас, Остин, еще со вчерашнего вечера! Мы ведь должны серьезно побеседовать, правда? Пожалуйста, не бойтесь говорить мне правду, и не щадите меня: с унынием покончено. Я буду взрослой и сильной, — она твердо смотрела Брауну в глаза и чувство, что все это уже однажды было, охватило его с убедительностью умопомешательства. Он молча взял у девушки книгу, пробежав название, хотя уже не сомневался, что это окажутся «Братья Карамазовы.» Только Виктория не прятала книгу от врачей, как тогда Алиса, и не скрывала лицо, а смотрела доверчиво и весело. — Вот и прекрасно. Я как раз за этим и прибыл. Действительно, предстоит решить кучу проблем. А главное — это ты. Ты должна сейчас «придумать себя»… — Браун прервался, обратившись к подоспевшему Леже: — Что вы сделали с моей пациенткой, Арман? За эту пару дней робкая гимназистка превратилась в самоуверенную выпускницу Кембриджа. Профессор довольно усмехнулся:

— Секреты мастерства. Моя личная метода… Но и мадмуазель Анна оказалась достойной партнершей. Позже он рассказал Брауну, как на очередном сеансе гипноза, проводимого Леже скорее из педантизма, чем в надежде на успех, девушка стала говорить, причем Леже принял поначалу ее исповедь, как обыкновенное откровение. Но потом просиял: говорила не Анна, а тот новый образ «Я», который он тщетно «трансплантировал» в ее подавленное сознание.

— Я знаю, профессор, какой силой обладает любовь. И только теперь поняла, каким богатством владею: я люблю своих близких, люблю Браунов, Динстлера, Максима, Августу… и еще других людей. Вы цитировали мне здесь мудрых классиков. Это Мольер, кажется, сказал: «Есть замечательная приправа ко всем наслаждениям — благодарность тех, кого мы любим.» Я хочу сама отблагодарить всех кого люблю. Я даже знаю, как следует это сделать: я постараюсь стать счастливой. У нас все время твердят, что человек сам «кузнец своего счастья», вы сформулировали это красивее…

— «Человеческий ум таков, что он может и ад сделать небесным, а небеса адом». Милтон, — произнес с пасторской торжественностью Арман Леже.

— Да, да, именно это! — подхватила девушка. — Я пришпорю свой ум навстречу будущему, каким бы оно не оказалось. Я выучу его танцевать веселые танцы, заставлю быть радостным… Ведь когда для тебя светят прожектора и тысячи глаз обращены к твоей храбрости и легкости, артист не может струсить. Он должен быть сильнее всех! Арман призадумался над своеобразными образами, идущими, видимо, из подсознания пациентки. Однако, позитивные изменения в ее поведении оказались устойчивыми. Выйдя из гипноза, Анна продолжала светиться вдохновением, попросила разрешения порыться в библиотеке и согласилась на полный, отнюдь не диетический обед. Вот почему девушка выбрала Алисину книгу на русском языке и скопировала ее манеру повязывать косынку, оставалось загадкой.

— Ну это-то как раз понятно. Девочка несколько недель провела в моем доме в обществе Алисы — ведь они дальние родственницы по роду Меньшовых, сформулировал расплывчатую версию Браун, озадаченный этими совпадениями.

6

— …Где будем проводить конференцию? — обратился к Виктории Браун.

— В библиотеке: там нет никого и очень уютно. Когда они устроились в удобных вольтеровских креслах, Остин спросил:

— Прежде всего, мне хотелось бы знать, как ты чувствуешь себя с этими… скорректированными чертами?

— Как в сказке. Ну во-первых потому, что это и есть мое настоящее лицо. Просто Йохим Динстлер расколдовал меня… Да нет, Остин, я не помешалась! — успокоила Виктория недоуменно посмотревшего на нее Брауна. Года три-четыре назад я обнаружила, что страстно хочу превратиться в Золушку (ту, конечно, которая принцессой является на бал, а не чучелом возится на кухне). Для этого придумала себе Волшебницу, выполняющую мои задания по переделке имеющегося несовершенного материала. И спроектировала как раз такое лицо — не больше и не меньше. Динстлер угадал точно. Он и вправду, должен быть, маг.

— Значит, с этим вопросом улажено? — Браун облегченно вздохнул, любуясь Викторией. До этого момента он не отрицал возможности второй «переделки». Не всем по плечу выдержать груз столь неординарной внешности, тем более при столь непростых психологических обстоятельствах.

— Проблема номер два, менее приятная. Виктория, ты, наверно, поняла, что с возвращением на родину придется повременить? — Остин сразу же отметил, как гаснет радость на лице девушки и решил идти до конца. — Мне не хотелось огорчать тебя грустными новостями, но ты, видимо, должна быть в курсе. Ведь тебе кажется, что все наши разговоры о неких преследователях сильно преувеличены… Так вот. Ты помнишь господина Мио, бросившего вас с Йохимом в пустом доме? Я знал этого человека более двадцати лет. Это был преданный и верный друг… Кроме того, именно он защитил тебя, лежащую без сознания, от коварных уловок арабских врачей. Вероятно, без его вмешательства тебе вообще не удалось бы добраться до Динстлера… Мио взялся опекать тебя и здесь, сопроводив на конспиративное убежище. Он знал, что ты очень дорога мне… Конечно же, Мио не покинул вас в пустом доме. В тот день его выследили и захватили с целью получить информацию о тебе. Раньше этого парня никто не сумел бы заманить в ловушку. Но пятьдесят лет все же возраст… Силы иногда подводят, физические, не душевные. Мио никогда не смог бы стать предателем — он успел принять яд…

Виктория закусила губу, потрясенная гибелью этого мало знакомого ей человека.

— Не бойтесь, Остин, я не устрою истерики. Но я обещаю — я отомщу и за него.

— О нет, Виктория! Предоставь это дело мужчине. Я рассказал тебе про смерть Мио лишь потому, чтобы ты могла реально представить грозящую тебе опасность.

— Я представляю, — Виктория машинально потрогала затылок. Браун одобрительно кивнул:

— Вот и умница. Значит, остаемся пока здесь. То есть, место твоего пребывания пока будет выглядеть весьма экзотично. В маленьком монастыре на альпийских склонах у доктора Динстлера есть друзья. Тихо, покойно и уже, наверное, все в цвету. Я подумал, что вы с Йохимом могли бы там немного отдохнуть, пока я здесь улажу кое-какие дела. Доктор нуждается сейчас в дружеской поддержке. И как это не странно, мне кажется, ты, Виктория — единственный человек, которого он потерпит рядом. То есть — некая Анна, племянница Йохима по нашей «легенде». Ведь у него славянские корни…

— Согласна, — не задумываясь заявила Виктория. Не знаю, правда, смогу ли ему как-то помочь. Но мучить не буду — это уж точно… Остин, у меня есть одна личная просьба… Может быть не сейчас, но потом… Я понимаю, это не просто… — Виктория посмотрела с мольбой, задумчиво теребя завиток на шее и Остину вновь показалось, что он ныряет в далекое прошлое.

— Мне дорого мое имя. Это единственное, что осталось от меня и тех, кто дал мне жизнь. Фамилия Козловская — в сущности, не настоящая. Так моя бабушка, Виктория, назвала сына, родившегося у нее в ссылке, то есть моего отца… Понимаете, она не могла подводить своего мужа, который воевал на фронте. Собственно, они не успели пожениться, а бабушку с родителями сослали в Сибирь как врагов народа… Почти всем рожденным там детям давали отчество и фамилию одного известного оперного актера. Он пел Ленского в Большом театре, женщины собирали его фотографии и, вообще — преклонялись. Я, наверно, долго рассказываю… — Виктория с сомнением посмотрела на притихшего Брауна, но тот смог вымолвить лишь короткое:

— Дальше…

— Назвали меня в честь бабушки, той, что в концлагере была. А потом ее реабилитировали и они с папой вернулись в Волгоград, это тот город, который раньше Сталинград назывался. Папа был в восьмом классе, когда бабушка умерла. Она еще в Сибири ноги обморозила. А он сбежал в цирк и стал джигитом… Потом познакомился с мамой…

— Как настоящее отчество твоего отца? — остановил ее Остин, сорвавшимся голосом.

— Смешное отчество. Остапович. Это мой прадед в честь героя «Тараса Бульбы» сына так назвал. Зато потом стало модным — у нас романы сатирические вышли и в них такой замечательный герой… ну все в школе только его и цитировали… — «Двенадцать стульев», «Золотой теленок.» «Материализация духов и раздача слонов,» — пробормотал Браун.

— Вы читали?! — обрадовалась Виктория. Вот видите — такая популярность!.. Что с вами, Остин? — Виктория бросилась к схватившемуся за грудь Брауну.

— Все в порядке… — он достал и сунул под язык крошечную ампулу. Сердце иногда пошаливает. — Браун откинулся в кресле, сделал несколько глубоких вздохов, зажмурился и резко распахнул глаза, рассматривая Викторию со странным восторгом. Затем вскочил, дотронулся до ее плеча, коснулся волос и присел возле кресла на корточки, заглядывая в недоумевающие глаза.

— Значит, Виктория Остаповна Гульба? Ведь так, так?

— Та-ак… Только этого никто не знал… То есть мама, конечно…, а вообще…

Браун отошел к окну и долго рассматривал сад, а потом спрятал лицо в ладонях и Вике показалось, что она слышит тихий смех.

— Господин Браун… может быть, все же позвать доктора Леже? — робко предложила она, подступая к вздрагивающей спине. — Не нужен Леже! — Остин повернул к ней сияющее лицо, на котором странным образом смешалось торжество и мука. — Давай-ка лучше, девочка, знакомиться. Разрешите представиться — Остап Тарасович Гульба — твой дед. Она попятилась, наткнувшись на кресло села, в растерянности наблюдая как мечется по комнате Остин.

— Ну и роли выпали нам всем в этом спектакле… Прямо — идиотская мелодрама. Виктория — правнучка красноармейца Тараса Гульбы и деникинца Александра Зуева, целившихся друг в друга из разных окопов. Давно, в 19-ом… Остин Браун — муж Алисы и дед Алисы — я имею ввиду сделанную Пигмалионом копию…

— Значит… — Виктория задумчиво провела ладонями по щекам. Мне тоже вначале так показалось, но я старалась не смотреть в зеркало, а вдруг изображение исчезнет… Я похожа на мадам Алису и Антонию? — в глазах Виктории Остин уловил восторг и страх.

— Все хорошо, девочка. Нормальное фамильное сходство. Сразу видно одна семья! Только… — Остин схватился за лоб и сел, прикрыв глаза. Только что-то голова идет кругом. Сделаем-ка мы небольшой перерыв, а?

…Потом они с Йохимом отправились в горный монастырь, где матушка Стефания окружила сироту незаметной опекой, отведя ей тихую комнату в доме пансиона и позаботившись о том, чтобы она стала похожа на монастырскую келью. Однажды над изголовьем кровати Виктории появилась икона с изображением молодой красивой женщины, держащей в руке книгу.

— Это святая Анна — твоя покровительница, оберегающая дитя с момента крещения, — объяснила матушка Стефания.

— Меня не крестили. И мое настоящее имя — Виктория, — призналась Вика, уже знавшая, что Динстлер сообщил об этом сестре.

— Вот и хорошо, дочь моя. Мне хотелось услышать это от тебя самой. Теперь я буду знать, что мне следует делать. — Стефания ободряюще кивнула ей и вышла из комнаты.

7

Лорд Джон Стивен Астор проснулся рано утром 31 декабря со странным чувством: кто-то следил за ним из-за двойных портьер спальни. Вскочив, он дернул за шелковый шнур: темно-серый бархат разъехался в стороны, открыв панораму заснеженного сада. В комнате никого не было, по каменному парапету балкона, оставляя тройные черточки следов, важно шагал черный ворон. Ночью шел снег и теперь с крыши и с деревьев падала тяжелая капель.

Джон налил в стакан минеральной воды и попытался припомнить тяжелый сон. Но ничего не проявлялось из мрачной сумятицы расплывшихся теней и образов. — Сэр Астор, к вам посетитель. Я доложил, что вы сегодня не принимаете, но он просит назвать имя. Это господин Уорни. Клиф Уорни, сообщил дворецкий по внутреннему телефону. — Проводите посетителя в малую гостиную. Я буду через пять минут.

«Так вот оно что. Ночная чертовщина и ворон под окнами — предвестники Двурогого Бога!» — думал Джон, застегивая пиджак и сожалея о том, что звонок к Антонии придется немного отложить. Еще вчера он отдал все распоряжения относительно интимного новогоднего ужина со своей невестой. Оставалось лишь сообщить время вылета ожидающему команды летчику.

Наглая улыбка развалившегося в кресле Уорни не предвещала ничего хорошего и Астор с нетерпением предвкушал момент, когда прикажет слугам спустить подлеца с лестницы.

— Чем обязан? Я очень занят — переходите сразу к существу дела, — холодно проговорил он, перебирая сложенную на столе корреспонденцию, состоящую, в основном, из нарядных, праздничных конвертов.

— Не смею перечить, Ваше сиятельство. Примите мои поздравления! — Уорни подобострастным жестом метнул на стол веер фотографий. Прищурив глаза, он с усмешкой наблюдая за реакцией Астора.

— Позвольте прокомментировать, лорд? Этот господин в маске с цепью на шее — Магистр Ордена Золотого Утра, а эти бесчинства творятся на лужайке его швейцарского замка… Но вот тут, тут, пожалуй, самое интересное… Красотка, не правда ли? Припоминаете — юная Инфинити, прошедшая на Белтейн посвящение в ведьмы… Конечно, маска портит эту дивную мордашку и несколько фривольный ракурс, зато хорошо видна вся сцена — энтузиазм участников, внимание массовки. Костер — это прекрасное освещение!

— Мне кажется, я достаточно убедительно положил конец спровоцированному вами безобразию. Или вы сожалеете, что удрали тогда из рук правосудия, Нихель? — Астор спокойно рвал фотографии. — Я с удовольствием привлеку вас, господин Уорни, к судебной ответственности за распространение наркотиков и развращение молодежи.

— Ваше сиятельство имеет ввиду Антонию Браун, не правда ли? Я уверен, она не станет отрицать, что развращение пришлось ей по вкусу. Да и на снимках (смотрите, не стесняйтесь, у меня их много) незаметно насилия… Приглядитесь, как эстет вы знаете в этом толк — какая чудесная, расслабленная поза! Это же сама Мать Природа, жаждущая оплодотворения…

«Так вот оно что!..» — огненная вспышка, едва не разорвавшая череп, на мгновение ослепила Астора. И в этом безжалостном ослепительном свете предстала вся его невероятная история любви, будто в спальне молодоженов зажглись спрятанные по углам прожектора и нависла над постелью ухмыляющаяся морда кинообъектива. Астор не стал кричать, расшвыривая фотографии с воплем «не может быть!» Он сразу понял то, что, казалось, знал всегда, не смея признаться самому себе: власть Антонии над ним брала начало в той майской ночи, в сладострастном колдовстве и пороке, разъедавшем нутро добропорядочного, «перспективного политика». Ощущение нечистоплотности, грязи, было так сильно, что Астор, брезгливо отстранив фотографии, принялся машинально отирать пальцы носовым платком. «Прежде всего вышвырнуть этого гнусного слизняка и хорошенько вымыться… А все остальное потом.»

— Условия? — обратился лорд ледяным тоном к посетителю, не дождавшемуся от поверженного аристократа взрыва ярости или приступа панического страха.

— Счет на круглую сумму в пользу возглавляемого мною братства «Кровавого рассвета» — первое. Второе: немедленное и громогласное расторжение помолвки с мадмуазель Браун. После этого — негативы ваши, а я навсегда исчезаю с жизненного горизонта будущего премьер-министра, сплюнув на ковер, продиктовал Уорни.

Астор выписал чек и протянул руку к пакету с негативами. Уорни быстро спрятал пленки:

— Не выйдет! Они будут вашими лишь после выполнения второго условия.

— Завтра. Слово джентльмена. Мне бы не хотелось затягивать отношения с вами, господин Ничтожество, — Астор взял у Клифа пакет с пленками и бросил его в камин вслед за фотографиями.

— Надеюсь, мне не придется уличать лорда в бесчестье… вслед, конечно, за другими разоблачительными акциями, — пригрозил на всякий случай Уорни.

— Вон! — рявкнул во весь голос побледневший как полотно Джон и дернул звонок. — Вышвырните этого господина вон!

…Лорд Астор отказался от завтрака и обеда, отменил все визиты и не стал отвечать на звонки. Телефон обрывала обеспокоенная невеста. Последний раз Антония звонила в 11 часов в самый канун Нового года.

Запершись в своем кабинете, Джон осушая одну за другой рюмки с коньяком и кидал в камин письма и бумаги. От жара венчики черных тюльпанов, приготовленных к празднику, раскрылись и долгое призывное дребезжание телефонного звонка, казалось резонировало в их глянцевых мистических шестилисниках. Но трубку никто не поднял — отпустив слуг, лорд погрузился в тяжелые размышления. Эта страшная новогодняя ночь отняла у лорда Джона Стивена Астора главное самоощущение победителя и героя. Он перестал себе нравиться, чувствуя всем телом собственную гаденькую мизерность. Мир, выстроенный для себя с британской основательностью и восточной витиеватостью, мир, которым правили сила его духа, недюжинный ум, своеобразный изысканный вкус и мистическая вера в особое предназначение, рухнул в одночасье. Астор теперь не сомневался, что Уорни не преминет воспользоваться компрометирующими снимками, ведь он предусмотрел, что щепетильный аристократ даже не проверит негативы, прежде, чем отправить их в огонь. Лиффи заполучил чек, разрушил брак своей бывшей пассии и спрятал бомбу в карман, бомбу, которой будет пугать Астора, в в удобный момент уничтожит его с таким трудом выстроенную политическую карьеру. Демонический подонок будет хохотать, отомстив Астору за преследование братства «Кровавого рассвета» и за роман с Тони…

При мысли об Антонии Астор заскрежетал зубами. Тщеславие, благодаря которому он воспринимал события собственной жизни с чрезмерной значительностью, не выдерживало удара. Великая страсть — страсть эстета, мистика, провидца, страсть недюжинного Мужчины, встретившего свою Женщину, преодолевшего ради нее препятствия, оказалась сомнительной интрижкой с заурядной шлюхой, мало чем отличающейся от содержанки Лолы, подобранной на панели.

— Грязь, грязь, грязь… — лорд произнес это слово на всех известных ему языках, ощущая как звуки оскверняют его. А на рассвете сказал себе: Увы, Джонни, ты просо дерьмо! — со злой насмешкой, словно плюнул в лицо.

Утром, первого января, приняв горячую ванну и надев новое шелковое белье, Астор спешно покинул поместье на маленьком спортивном автомобиле. В персональном ангаре аэропорта он выслушал от заспанного механика вместе с новогодним поздравлением полный отчет о состоянии своего самолета и, получив добро на взлет, поднял легонький двухмоторный MW-318 в воздух. Блеснув в сизом небе голубиным крылом белая птица унеслась в сторону моря. Сесть ей было уже не суждено. Лорд Астор кружил над новогодним миром до тех пор, пока не кончилось горючее и уже под тревожное завывание контрольного прибора, повернул штурвал резко вверх. Взмыв в высоту MW-318 на секунду застыл, словно задумавшись и камнем рухнул вниз, со свистом рассекая воздух…

8

Когда в телевизионных новостях сообщили о происшествии, Антония уже точно знала о своей беременности.

Тридцать первого декабря домашний секретарь Астора упорно сообщал ей, что лорд отсутствует и, по-видимому, уже не вернется домой в этот вечер. Не желающая сочинять мрачных историй, фантазия подсказывала лишь один вариант — Джони решил сделать сюрприз и с минуты на минуту объявится на Острове сам или позвонит из Канн. Но время шло, а к телефону подзывали других — то Августину Фридриховну требовал внук Вениамин из Нью-Йорка, то к заливавшемуся частыми трелями аппарату подбегал Жан-Поль, чтобы принять поздравления от американских друзей, то кому-то понадобился Артур. Но Шнайдер уехал еще накануне, попросив у Антонии новогодние каникулы.

Запутавшаяся в тревожных предположениях, она не замечала ничего вокруг, сомнамбулически бродя среди гостей и старалась не удаляться от телефона. Отметив двенадцатичасовой рубеж бокалом шампанского, Антония удалилась в свою комнату.

Утром первого января, потихоньку подкравшись к спальне дочери, Остин застал ее дремлющей в вечернем платье на неразобранной постели. Антония сразу же открыла ввалившиеся, окруженные тенями глаза и с ужасом посмотрела на него.

— Девочка, у меня плохие новости. Мама еще не знает… Прошу тебя, постарайся быть сильной. Подумай о будущем ребенке, о том…

— Что случилось? — она вскочила и ладонью зажала рот отцу: — Молчи! Я не хочу ничего знать. Не надо! Не-хо-чу! Мне весело, весело — сегодня праздник! — она истерически захохотала, зажимая уши и Остин прижал к себе пытающуюся вырваться, колотящую ему в грудь кулачками дочь.

— Перестань, детка. Так уж вышло. Ничего теперь не изменишь…

И как недавно Виктория, Тони плакала на его груди причитая и моля:

— Хочу быть маленькой, хочу быть глупой… Не оставляй меня, папочка. Страшно, страшно…

Потом все ходили вокруг на цыпочках и шептались, решая как изолировать Антонию от телевизора, на экране которого регулярно появлялось фото лорда Астора в траурной рамке и кадры извлеченных из моря обломков самолета.

Алиса сидела с дочерью, отупевшей от успокоительных капель и тщетно уговаривала:

— Постарайся поспать, девочка, постарайся немного поспать, маленькая моя… Но широко распахнутые глаза Антонии упорно смотрели в одну точку, она уже не плакала, а только изредка судорожно всхлипывала, словно давясь воздухом.

Под дверью ее комнаты с разрывающимся от боли сердцем метался Жан-Поль. Как мог он помочь ей как объяснить, что готов отдать всю свою жизнь за улыбку Антонии, благосклонно обращенную к нему… Нет, готов никогда больше не видеть ее, лишь бы она была счастлива, пусть с кем-то с другим. Лишь бы только была счастлива…

А в полдень всех потрясло новое экстренное сообщение: «Трагедия, стоившая жизни Джону Леннону, чуть не повторилась с американской рок-звездой Клифом Уорни. Час назад, после концерта в Паласс-Холле Филадельфии он был тяжело ранен каким-то фанатиком при выходе из служебного подъезда. К счастью врачи из больницы Святого Патрика, куда был немедленно доставлен пострадавший, сообщили нам, что жизнь „неистового Лиффи“ вне опасности. Пуля лишь задела верхушку левого легкого… Потом крупным планом было показано лицо злоумышленника, молодого бледного парня и его соучастника, в котором все сразу узнали Артура Шнайдера. — Прибывшая на место происшествия полиция задержала Уго Рендолла, студента, сделавшего два выстрела по Клифу Уорни и Артура Шнайдера — менеджера знаменитой Антонии Браун. Шнайдер, захваченный толпой с заряженным „магнумом“ в руке, свое знакомство с Рендоллом отрицал, как и соучастие в преступлении. „Жаль, я опять не успел!“ — сказал он нашему корреспонденту. Надеемся, что в следующих выпусках мы сумеем растолковать вам смысл этой загадочной фразы», — пообещал комментатор «Новостей.»

Антония не нуждалась в версиях комментатора, ведь это ей предназначались слова Артура и его взгляд, брошенный в объектив телекамеры — затравленный и виноватый, словно молящий: «Прости меня, детка…»

…Гости потихоньку разъехались, как неслышно расходятся с похорон. Никто и не вспомнил, что где-то затерялась тихонькая Виктория. Только Августа Фридриховна, уезжая в аэропорт, все настаивала, чтобы девочке обязательно передали адрес и телефон Бенджамена. Над островком нависли тучи. На следующий день после гибели Астора, Антония сообщила матери, что не намерена сохранять ребенка. Ее аргументы были достаточно убедительны: Антония Браун не обычная девушка и не может себе позволить остаться беременной невестой без жениха, а кроме того, потерять целый год в самом расцвете своей карьеры. И вообще, этот ребенок, ничего особого для нее не значит…

— Для тебе не слишком важно, что таким образом продолжиться присутствие Джони? — понимая уже, что спрашивает не о том, задала вопрос Алиса.

— Я вообще мало задумываюсь над какими-то символическими вопросами «продолжениями рода», «подтверждениями вечной любви». Это все для романов и старых дев, — с вызовом ответила Тони. — Мне очень жаль Астора… но и себя тоже. В этой истории я пострадала не меньше… Или чуть меньше.

— Да, у тебя все несколько по другому… Может это и лучше, задумалась Алиса, вспоминая Филиппа. — Как раз в твоем возрасте, Тони, я тоже потеряла жениха. Но не хотела оставаться жить без него. Не умела смириться… А о ребенке я вовсе мало думала. Это было что-то, имеющее косвенное отношение к нам двоим… В результате, я убила его, а не себя. То есть я потеряла своего… первого ребенка. — Алиса чуть не проговорилась, что лишилась способности к материнству вообще и только значительно позже, выйдя замуж за Остина ощутила весь трагизм своей потери. Она не хотела, чтобы Антония повторила ее путь, нет, она просто не могла допустить этого. Ах, если бы дочери можно было бы объяснить, какой опасности она подвергает свое будущее, решившись прервать беременность… Ведь шанс забеременеть еще раз очень невелик — никто не может предсказать, как обернется для Антонии Браун, урожденной Динстлер, чудесный подарок Пигмалиона.

— Тони, ты еще очень молода. Нет сомнения, что потерянный год не способен испортить твою блестящую карьеру. Возможно, придется немного поднажать, отвоевывая свое место после «каникул». Но ведь выигрыш стоит того — ты даешь жизнь новому существу, которое потом, когда ты повзрослеешь и будешь нуждаться в этом, станет самым близким тебе человеком. А возможно — и смыслом твоей жизни… Пока тебе не понадобится твой ребенок, я обещаю, ты не будешь связана с ним ничем — ни заботами, ни ответственностью, ни даже формальным родством… Ведь можно все устроить так, что Антония Браун останется для всех прежней… и без всякого сомнения будет продолжать демонстрировать туалеты непорочной невесты. — Алиса старалась быть убедительной. Аргументы дочери по сравнению с жизнью ребенка казались ей мелочными, ничтожными. Но Алиса чувствовала, что не стоит ломиться в закрытую дверь: придет время и она сама распахнется — Тони прижмет к груди своего ребенка.

— Ха! Тони Браун останется «вечной невестой», — горько заметила Антония. — Мне и вправду иногда хочется плюнуть на условности, сплетни, и сделать по-своему — назло. А через два года выходить на подиум за руку с малышкой… Ведь она, наверно, была бы прехорошенькой.

— Подожди принимать решение, девочка. Мы посоветуемся с Отцом. Ты же знаешь — он у нас всемогущ.

…Промаявшись в одиноких раздумьях целый день, Остин позвал на переговоры Алису, а через два часа напряженных обсуждений в кабинет отца была приглашена Тони. Алиса попыталась обнять дочь, но та отстранила ее, глядя на родителей холодными глазами.

— Поберегите свое красноречие, заранее знаю все ваши доводы. Они меня только злят. Я не способна испытывать тягу к материнству и жаждать подарить жизнь другому существу. Я хочу жить сама. Я и сама еще ничего не взяла от своей жизни. — Антония подавила слезы жалости к себе и с вызовом продолжала: — Но я решила оставить ребенка. Сама решила, у меня есть на это собственные основания. Не собираюсь ими делиться. Думаю, что моего решения вам достаточно…

— Спасибо, дочка. — Остин сел рядом с ней на диван. — Не смотри так враждебно на нас с мамой, нам и так больно. Мы знаем, что виноваты перед тобой.

— Виноваты, что не приставили ко мне более надежного стража? Шнайдер не досмотрел и я «принесла дитя в подоле»! — конечно же, Антония злилась на саму себя, пытаясь защититься агрессивностью. — Бедолага Артур очень старался блюсти мою нравственность. Со мной произошло то, что случается чуть ли не с каждой пай-девочкой «из хорошего дома», которую родители всеми силами оберегают от «уличной заразы». Неопытную и наивную девочку развратили гадкие мальчики, а у лорда не хватило духу, чтобы вытащить невесту из грязи…

— Перестань, Тони. Мы не снимаем рекламный ролик для «школы молодой семьи.» Мы не собираемся обсуждать происшедшее. Мы хотим помочь. — Алиса взяла дочь за руку. — Мы любим тебя, детка. — Она прижалась щекой к Тони и Остин, предотвращая слезную сцену, быстро сказал:

— Я кое-что придумал. Не горюй, малышка, мы обведем их всех вокруг пальца — гадких мальчиков, слабонервных лордов и гончих псов из скандальных служб… Ты еще очень молода и я уверен, настанет день, когда сегодняшние беды покажутся тебе далекими и… пустяшными. Тебе не будет больно вспоминать о них, если ты сможешь сказать: Ай да Тони, ай да молодец! Встряхнитесь, мисс Браун, мы начинаем забавное представление!

9

Остин в общих чертах обрисовал Антонии свой план, не в силах отделаться от ощущения, что менее недели назад, говорил почти то же самое точно такой же испуганной и потерянной девушке. Он запрещал себе сосредотачиваться на переплетении сюжетных линий с Викторией и Антонией, чувствуя, что голова начинает идти кругом и он теряя контроль над ситуацией. Тем более, что им предстояло разыграть сложный трюк, требующий осторожности и точности. Вначале — печальное происшествие — Антония попадает в автомобильную катастрофу где-нибудь на пустынной горной дороге, без лишних свидетелей. Травмы не угрожают жизни очаровательной любимице публики, но требуют длительного лечения. Тони скрывается в каком-нибудь отдаленном и уединенном месте. В течении года в средства массовой информации поступают короткие и трогательные сообщения об идущем на поправку Антонии. Не проходит и года, как звезда рекламы, похорошевшая и расцветшая возобновляет свои контракты, засияв новым светом. Малыша возьмет под опеку Алиса, а потом все само как-то устроится, как устраивается жизнь соблазнительной молодой особы.

— Шнайдера, которого в ближайшем времени обещают освободить из-за отсутствия состава преступления, мы, естественно, посвящаем во все подробности «представления». Он будет главным сообщником, связным между тобой и агентствами, подбрасывая информацию, — завершил свою речь Остин.

— План отличный… Ты потрясающий авантюрист, папочка! Ну что же, я готова исчезнуть на пол года. Ведь, насколько я понимаю, у меня в запасе еще есть три месяца до тех пор, пока портные не обеспокоятся увеличением знаменитой талии, — с облегчением вздохнула Антония. Обнадеженная довольно спокойной перспективой, она вернулась в Париж к исполнению своих профессиональных обязательств.

Пресса попыталась раздуть скандал, связывая гибель лорда Астора с компрометирующими обстоятельствами биографии его невесты, но конкретных данных у сплетников не было. Позор пал на их голову, когда Антония и Шнайдер дали развернутое интервью «Фигаро», полностью «прояснив» обстоятельства. Шнайдер признался, что имел намерения повстречаться с Уорни на предмет конфиденциальных переговоров по поводу интересного шоу с участием «неистового Лиффи».

Поджидая в толпе поклонников выход звезды он заметил рядом целящегося в Уорни убийцу и взвел курок. (естественно, являясь порой не только менеджером, но и телохранителем звезды рекламы, он всегда носил наготове свой «магнум»). Парень выстрелил первым, чем и объяснялась фраза Шнайдера, не успевшего остановить убийцу. «К сожалению, я опять не успел». Тони, одетая в гладкое темное платье, выглядела на сопровождающих статью фотографиях печальной и чистой как Мадонна. (конечно же не эстрадного, а небесного происхождения). Она скромно обмолвилась о том, что скорбит об утрате Джона Астора, разделяя печаль его соотечественников, потерявших многообещавшего лидера. В общем, интервью прозвучало очень пристойно и убедительно.

Однажды, вечером, в конце февраля, с номером свежего журнала в комнату Антонии вошел сияющий Артур. Впервые за все это время после январских событий он выглядел прежним, уверенным в себе оптимистом. Даже светло бежевый свитер, сменивший серию темных, деловых костюмов, свидетельствовал о том, что Артур вступил в новую полосу жизни.

— Знаешь что это? — распахнул он перед сидящей на полу Антонией «Фигаро». — Это наше алиби и виза в страну «удача»! Если удалось взять такое препятствие, не свернув шею, дальше уж мы постараемся преодолеть все пустяковые кочки. Тони в гимнастическом купальнике изумрудного цвета и оранжево-черных гетрах, прервала занятия аэробикой и выключила магнитофон, не сказав ни слова — ведь с самого начала эти часы в ее расписании были объявлены строго неприкосновенными. Табу для всех и даже Артура, неукоснительно соблюдавшего запрет.

Волосы связаны жгутом на макушке, к влажной шее прилипли черные завитки, усталое лицо словно погасло, омраченное гнетущей заботой. Тони быстро пробежала посвященную ей статью, расставлявшую все на благопристойные и даже элегантные места. Романтический, возвышенный образ овеянной печалью девушки, чье неугасимое стремление дарить людям праздник, граничит с самоотречением. Потерявшая любовь Антония Браун вышла на подиум лишь потому, что видит в своей профессии гуманистическую миссию. Каждый день, улыбаясь в объективы, она совершает маленький личный подвиг.

— Что ж, зеленый свет: дрессированная собачка может продолжать свой танец в угоду праздных, пресыщенных зевак. Кому какое дело, что творится у нее в душе, — она захлопнула журнал и бросила его на ковер, в кучу подлежащей выбросу прессы.

— По-моему, детка, ты слишком увлеклась образом одинокой невесты. Если уж начистоту — в Астора больше влюблен был я, как в идею удачного замужества моей Карменситы. — Артур набросил на плечи девушки махровый халат. — Тебе не стоит простужаться.

— Я потеряла его как раз в тот момент, когда начала по-настоящему влюбляться. Возможно, сегодня я была бы самой счастливой женой в мире, вздохнула Тони, направляясь в ванную.

— Это в ореоле трагической смерти Астор кажется идеальным возлюбленным, романтическим героем… Очевидно, не так уж спокойно и чисто было на душе этого уважаемого гражданина, раз он решился свести счеты с жизнью… — Шнайдер разглагольствовал у двери ванной комнаты, из-за которой послышалось шипение душа. Дверь приоткрылась, появившееся в ней лицо Тони искажал страх.

— Мы-то с тобой знаем Артур, почему Джони убил себя, — зашептала она. — Я думаю, Клиф успел осуществить свою угрозу, сообщив Астору кое-какие факты из нашего с ним романа… Уверена — он знал, как побольнее ударить.

— Лиффи успел, а Артур опоздал! — вот и весь обвинительный приговор. Пожалуй, пойду напьюсь, — Шнайдер направился к выходу.

— Не выйдет, Артур! Стыдно бежать с поля боя, когда ты должен изо всех сил утешать свою несчастную девочку! — выбежав из ванны, завернутая наспех в простыню, Антония остановила его, положив сзади на плечи и прошептав в затылок: — Я так несчастна…

Потом они сидели на диване в обнимку и Тони, прерывая слова всхлипываниями, говорила о том, как боится своей беременности, как заранее ненавидит этого ребенка и опасается связанной с его появлением авантюры. Артур утешал, расписывая примеры счастливого материнства и забавность самого трюка с исчезновением Антонии Браун. Сам же он в десятый раз задавал себе вопросы: почему родители Антонии категорически восстали против аборта, почему мадам Алиса категорически отказалась от этого варианта, одобренного бы несомненно, любой любящей матерью? Все было бы так просто и безопасно.

— Бедная, бедная, девочка, — Артур завернул вздрагивающие плечи Тони халатом, гладил ее волосы, с тоской констатируя то, что подметил пару недель назад: Антония начала катастрофически дурнеть.

В римском весеннем сезоне моды Тони Браун представляла «Дом Шанель», выходя на подиум шесть раз. Туалеты из разных коллекций делались специально для нее с учетом блистательного партнерства: костюм оттенял достоинства девушки, она же делала его незабываемым, уникальным явлением, выделяющимся из остальных.

Артуру показалось, что модельеры на этот раз промахнулись, либо он сам начал стареть, воспринимая новые направления в штыки. Модели, демонстрируемые Антонией, можно было счесть удовлетворительным, находящемся «на уровне», но никак не над его планкой. Потом он заметил, что это ощущение появилось и у других — у портних, комментаторов, журналистов и даже самого Маэстро, замышлявшего свои модели под магическим обаянием Антонии. Пристально разглядывая девушку, Артур понял окончательно: что беременность не пошла ей на пользу. Исчезла радостная легкость, делающая Антонию невесомой, летучей, яркой, как плывущий в синеве воздушный шарик. Исчезли озаренность, азарт, и даже сами черты лица расплылись, утратив четкость высшей гармонии, когда упиваешься ощущением точного попадания в цель — ни штриха, ни точки ни добавить, ни убавить нельзя — совершенство, вершина, bellissima!

Что-то ушло, но что?

10

Уже почти три месяца Виктория и Йохим жили в монастырском пансионе, передавая через доктора приветы и заверения в том, что все идет хорошо. Динстлер звонил Брауну редко, как и было условлено, сообщая лишь самое главное: здоровье его поправляется и он до лета думает задержаться в горах. Анна Ковачек чувствует себя хорошо, помогает сестрам и начинает подумывать о том, чтобы остаться здесь навсегда, приняв послушание в монахини. Это сообщение, способное еще совсем недавно порадовать Браунов, повергло его в замешательство. Что могло бы быть лучше для скрывающейся девушки, чем монастырские стены, тем более если эта стезя выбрана ею по призванию? Но Виктория — его Виктория — монашка? — Ни за что. Остин спешно собрался навестить горную обитель, ему надо было поговорить с Викторией лично, а также серьезно проконсультироваться с Динстлером о состоянии Антонии. Мысль о том, что упорный холостяк и идейный одиночка Браун на склоне лет погряз в семейных проблемах, вызывала у него улыбку удовлетворения. Как бы там ни было, женившись на Алисе, он и не подозревал, что станет отцом и дедом, да еще таким не простым, не традиционным путем. «Ну что ж — по Сеньке шапка. А как иначе могла сложиться твоя личная жизнь, гарный хлопчик, „развращенный“ с пятилетнего возраста чтением Дюма?» — думал Остин, подъезжая к монастырю, и удивляясь своему бодрому и даже приподнятому настроению. Может оттого, что здесь на побережье уже зацвели заросли мимозы, насыщая воздух совершенно особенным ароматом, соединившим запах талого снега с медовым духом летних лугов. Ожидание перемены, трогательная пауза между прощанием и встречей…

Виктория не пропустила ни одного утра, чтобы не пробраться на террасу, опоясывающую их дом. Открывающийся отсюда вид, потрясший поначалу и ставший теперь до мелочей знакомым, невероятно радовал и окрылял ее. Каскады каменистых хребтов, округлых холмов, островерхих глыб, пологих склонов с зелеными лужайками и зарослями, спускались к морю, зачастую лишь угадываемому в глубине ущелья, а иногда, в ясную погоду едва различимому в голубой дымке. Далеко за спиной, уходя в клочковатый туман, торжественно возвышались снежные вершины, соединяя землю с небом. Здесь, как нигде больше не ощущалось так ясно единство божественного и земного. Огромный разнообразный мир с лесами, населенными птицами и зверюшками, долинами, возделанными человеком, крохотные игрушечные домики селений — весь мир, такой трогательно-невинный лежал в огромных, бережных ладонях небесной синевы, баюкающей и оберегающей его. Казалось, что все это великое и малое — камни, облака, кусты, травинки в росе, рассекающие воздух ласточки, да и ты сам — дитя всемогущего и любящего Отца. До головокружения впитывая жадным взглядом окружающее великолепие, Виктория жаждала полета, предвкушая его с такой осязаемой реальностью, что не будь массивной деревянной балюстрады, шаг за край веранды сделался бы сам собой.

Что-то подобное испытывал в этих местах и Динстлер. Гуляя с Викторией по окрестностям, он становился совсем другим — любопытным и внимательным ребенком, правда, довольно серьезным и немногословным. Иногда они вдруг много болтали, а бывало — так и возвращались, не перекинувшись и парой слов.

Сказочная, безлюдная местность, величие и нежность просыпающейся природы настраивали чувства Йохима на самый возвышенный лад. Он, давно уже не замечавший ничего вокруг, живущий в сложных построениях умственной архитектуры любимого дела, умилялся набухающим почкам, озабоченной суете пробуждающегося муравейника. Присутствие Виктории, называемой Анной, а на самом деле, являющейся, конечно же, отражением Алисы, порой доводило Йохима до состояния счастливого умопомешательства. Как радостный блаженный, играющий на паперти в детскую свистульку, он чуть не засмеялся сквозь навернувшуюся слезу, увидев на ладони девушки сонную, невесть откуда свалившуюся «Божью коровку». Ему, ожесточившемуся, окаменевшему, взвалившему на себя груз ответственности за несовершенство мира, вдруг показалось, что Прекрасное — вечно, как вечны любовь и добро. Что он не пренебрегал в своих дерзновенных поисках красоты законами людскими и божественными, а лишь исполнял высшее веление, вдохновленный неведомым ему, но, несомненно, великим Смыслом… В такие мгновения в душу Пигмалиона опускался покой и теплело холодное сердце.

— Вот видите, дядя Йохим, все же я не зря спасала вашу жизнь — не так уж она, оказывается, и мрачна, — сказала как-то Виктория, заметив отблеск улыбки на скорбно сомкнутых губах Динстлера. Она имела ввиду неоднократно уже пересказанную историю покупки у толстяка на бензоколонке целебного лекарства, вернувшего Динстлера к жизни.

— Мне хорошо оттого, что в этом мире существует, дышит, подбрасывает в воздух глупых букашек мое лучшее творение. Он-то знает, этот мудрый, старый мир, какой подарок получил в твоем лице, девочка. Вот смотри кругом пасмурно, а на дорожке перед тобой солнечный луч. Он пробился сквозь облака, чтобы обласкать твое лицо, золотистые волосы, зажечь радость в твоих глазах. Йохим так и не сказал Виктории, что заполученное ею тогда лекарство оказалось всего лишь безобидным витамином: ему так хотелось быть спасенным ею.

— Наверняка, вы писали в юности стихи, доктор. Или прекрасно рисовали… Да и учились верно, лучше всех в классе. Этот необычный человек — волшебник Пигмалион — очень интересовал Викторию.

— Увы, девочка, я кромсал мясо и терял сознание при виде крови. Побоявшись стать мясником, я сделался скульптором… А в школе учиться мне пришлось кое-как, — Йохим вздохнул и начал свой длинный рассказ, впервые погружаясь в далекое прошлое.

Вскоре они уже почти все знали друг о друге, не коснувшись двух тем секретов Пигмалиона и родства Виктории с Брауном, сохраняемого пока в тайне.

…Ну как здесь моя подопечная? — по дорожке среди зеленеющего кустарника к Йохиму и Виктории направлялся Остин. — Вижу, что неплохо. Ты, Ехи, порозовел, как деревенский пастушок. А племянница-то — чистый Ангел! — он с восхищением разглядывал внучку.

Вика вскочила со скамейки и нерешительно замялась. Ей хотелось броситься на шею этому человеку, так похожему на отца, прижаться к нему, поглаживая жесткие волосы, но она просто протянула ладошку «лодочкой»:

— Здравствуй, Остин, я очень рада!

Виктория уже давно ждала его, ей не терпелось заново проверить то свое первое впечатление, когда вынырнув из бреда, она называла Брауна отцом. Подумать только, Остин — отец Алексея! Вика никогда раньше не задумывалась, что дед — это не только муж бабушки (как она в детстве воспринимала Михаила Александровича Дорогова), а человек, произведший на свет и самое близкое ей существо — мать или отца, и, следовательно, ее саму. Благодаря наследственному сходству это единство Остапа и Алексея было особенно разительным, сбивающим с толку. Протягивая руку Брауну, Виктория чуть было не сказала «папа», смутившись и покраснев. А он заинтересованно разглядывал зацветающий парк, стараясь не смотреть на Вику. Этим весенним днем растрепанная, смущенная девушка показалась ему еще более близкой — она оглушительно точно повторяла Алису.

Более суток провел Браун в монастыре, приходя в себя и оценивая ситуацию. Беседа с Динстлером, которому Остин рассказал о метаморфозах, происходящих с Тони, оказалась неутешительной.

— Я предполагал, что беременность, активизирующая процесс обновления всего организма, должна ускорить утверждение наследственного статуса. Клетки обновляются по заложенному в генах архитектурному проекту. И сейчас, сквозь искусственный облик Тони начинает пробиваться Ванда… — Йохим виновато отвел глаза. — Я даже не знаю огорчило бы меня это или порадовало, если бы не сложные обстоятельства биографии Антонии. Я бы мог сделать повторную пластику, но боюсь, до того, как она родит, это невозможно… Ну а потом… потом решайте сами. Ответственность за судьбу вашей дочери несете вы… Брауну почудилось в тоне Йохима обвинение и он попытался оправдаться:

— Такое может случиться с любой неопытной девушкой. Да и с опытной тоже… Мы с Алисой взяли на себя ответственность, отговорив дочь избавиться от ребенка. Как бы это не повлияло на внешность Антонии Браун, малыш должен жить… Между прочим, твой внук, Ехи. Растроганный Браун уже готов был рассказать всю правду о Виктории, но побоялся еще больше запутать ситуацию. Как-нибудь потом, сейчас надо было решать будущее Тони.

И они кое-что придумали. Но прежде всего Браун должен был серьезно поговорить с внучкой.

— Вика, я хочу сообщить, что организовал передачу весточки Евгении. Она должна знать, что ее дочь жива, не требуя никакой дополнительной информации. Ситуацию ей объяснят на словах, а ты напиши маленькое письмо, только просто, без подробностей…

— Здорово! — завизжав от радости Виктория бросилась на шею Остину. Это самое лучшее, что я ждала от жизни и о чем просила… Ты должен знать: я здесь, кажется, нашла свое предназначение… Да, здесь, в монастыре… Мать Стефания покрестила меня, теперь я истинная католичка. Но не знаю, истинная ли верующая, а Йохим — мой крестный отец. Ты что грустишь — я должна была стать православной? — заглянула Виктория в помрачневшее лицо Остина.

— Мне кажется это глупости — католики, протестанты, православные… Придуманные людьми различия, столь же нелепые, как и границы национальной принадлежности. Есть плохие и хорошие, глупые и умные… А китаец ты, или араб — это уже дело десятое — вопрос различия вкусов, привязанности к культурным традициям… Нет, девочка. Меня огорчило другое, — Браун огляделся вокруг, отметив благостный покой зеленеющих гор и золоченый крестик на церковном шпиле. — Я не знаю, что такое подлинный верующий. Но уверен, что в душе каждого должен быть Бог, тот Бог, который есть Добро и Справедливость… Это хорошо, что ты нашла Его… Только жить в миру с Богом и жить только с Богом, отгородившись от мира, спрятавшись от людей и своей женской судьбы — это разные вещи. Первая мне кажется труднее. Ты сама распорядишься своим будущим, только сначала прошу тебя, немного повзрослей, порадуйся, пострадай…

— Я уже страдала достаточно, чтобы не стремиться к продолжению. А радость — радость у меня тут вокруг, — Виктория обвела рукой окрест. — И еще в храме, когда свечки горят и хор поет… Спокойно так, возвышенно. И понимаешь зачем живешь… — упрямо продолжала она, уже понимая, что не переубедит Остина.

— Значит, ты решила не покидать монастырь? — нахмурился он.

— Пока не решила. Решать будешь ты. Я только сказала, что хочу этого… Но если ты не бросишь меня, если я когда-нибудь смогу увидеть маму если у Максима все будет хорошо… — перечисляла Виктория то, о чем ежедневно молилась.

— Вот видишь, как много тебе еще надо. А я добавлю еще одну заботу, Вика. Моя Виктория… — Браун посмотрел в светлые глаза девушки, стараясь осознать, что это чудесное юное существо, до боли знакомое и любимое какой-то особой сложной любовью — его внучка. Память подсовывала бесчисленные, словно размноженные зеркалами изображения Алисы и Тони. — Ты должна помочь мне, ненаглядная моя девочка, — сказал он, не пытаясь разобраться, к кому, собственно, обращены эти слова.

11

В конце апреля средства информации с энтузиазмом подхватила печальное сообщение: проводя отпуск с родителями на высокогорном курорте, Антония Браун попала в снежную лавину. Жизнь рекламной звезды вне опасности, но травма позвоночника вынуждают ее на время отказаться от профессиональной деятельности. «Я непременно вернусь к вам. Я сделаю для этого все возможное», — просила передать своим поклонникам Антония Браун из больничной палаты. Фотография забинтованной девушки была в репортаж показа высокой моды «Лето 1988».

Все было организовано на редкость четко, после того, как Остину удалось уговорить Шнайдера на новый вариант трюка: Антонию не просто спрячут в горном монастыре. Она сыграет там роль Анны Ковачек, племянницы Динстлера, удивительно похожей на нее, в то время как Анна перевоплотится в Тони Браун.

— Поймите, Артур, это позволит сохранить профессиональный престиж Тони. Антонию Браун не должны забывать. И в то время, как она будет прогуливать свой живот по аллеям горного парка, мы устроим серию репортажей с моего Острова, где роль Антонии, долечивающейся под крылышком любящих родителей, сыграет дублерша.

— Увы, это невозможно. У Антонии не может быть дублерши. Или вы не собираетесь снимать девушку, воспользовавшись фотомонтажом? — все больше мрачнел Шнайдер.

— Мы будем ее снимать без всяких хитростей, Артур. Ну-ка, посмотрите сюда… — Браун протянул фотографию, запечатлевшую Викторию у монастырской ограды. Браун отсеял тогда пол пленки, не заставляя девушку позировать. Они гуляли и он не мог удержаться, чтобы не запечатлеть это чудо.

На цветных фотографиях Виктория была разной — печальной и улыбающейся, задумчивой и нежной. Темное глухое платье, спускающееся до щиколоток и распахнутый жакет из барашка. Волосы стянуты на затылке и только раз, зажав губами шпильки, она встряхнула золотой гривой, поправляя прическу.

— Когда это снято? Я не помню… — недоумевал Артур. — Ведь это явно не парик? Антония никогда не красила волосы, стараясь сохранить свой имидж.

— Теперь, после травмы, Антония изменит свой облик. Она вообще станет немного другой. Да вы и сами заметите это, Артур. — Браун значительно посмотрел на него.

— Но… Вы хотите сказать… — Шнайдер вновь поднес к глазам фото Вы хотите сказать, Остин, что это другая девушка?!

— Успокойтесь, мой друг, я пережил нечто подобное, когда впервые увидел эту девушку, — признался Браун.

— Где вы нашли ее? Ведь такое поразительное сходство со знаменитой моделью не могло остаться незамеченным! Или она скрывалась в глухих горах?

— Она недавно прибыла из далекой страны. Живет среди монашек. Репортерам и публике, естественно, не показывается. Это девушка — моя дальняя родственница. Ее зовут Тори. Виктория, — Браун слегка потрепал по плечу все еще находящегося в столбняке Шнайдера.

— Тони! — прошептал он. — Господи, я же все время буду их путать…

Но путать и даже сравнивать девушек Шнайдеру не пришлось, потому что они, поменявшись местами, даже не встретились. А произошло все так. На альпийском горном курорте изысканному обществу несколько раз посчастливилось увидеть роскошную Антонию в компании родителей и друга семьи — доктора Динстлера. Девушка не увлекалась лыжными прогулками, зато подолгу лежала на солнце, меняя сногсшибательные купальники. И что только этим Браунам вздумалось забраться на самую верхотуру! Туда целых полчаса пришлось карабкаться по узким дорожкам машине медицинской помощи, спустившей вниз уже забинтованную, изувеченную красавицу. Доктор Динстлер успел оказать девушке первую помощь и тут же увез ее в свою клинику, находящуюся неподалеку.

На самом деле машина с Антонией, выехав за пределы недосягаемости любопытных взглядов, свернула на трассу, ведущую к австрийской границе. Йохим снял с головы Антонии бинты и ободряюще улыбнулся (если можно так назвать натужное искривление губ):

— Вот и все. Театр окончен и, — да здравствует театр! Скоро я представлю тебя моей двоюродной сестре Изе — настоятельнице монастыря. Думаю матушка Стефания тебе не сразу понравится. В детстве я боялся ее, а она мною демонстративно пренебрегала… Иза своеобразная женщина… Но не это сейчас важно. Главное — это глубоко порядочный человек, не способный нарушить свое слово даже на костре. Она обещала мне «не заметить», что Анна Ковачек не только покрасила волосы, но и несколько изменилась после короткой отлучки «к дяде». Постарайся там просто меньше общаться со всеми. Что совсем не трудно — монашки замкнуты и немногословны. Твоя предшественница вела уединенный образ жизни, общаясь преимущественно со мной… Я думаю, подмену не должны заметить.

— Эта Анна, в самом деле, так похожа на меня? И где же она была все это время, что никто не завопил: «у Антонии Браун есть двойник!» поинтересовалась Тони, вообще-то довольно равнодушная и печальная в последние дни. Перспектива монастырского уединения и вынашивания ребенка явно не вдохновляла ее. Лишь один аргумент помогал сохранить присутствие духа: всего шесть месяцев — и она получит доказательство, которое потом сумеет предъявить ненавистному Лиффи — доказательство того, что ей удалось быть счастливой без него и вопреки его проискам. Всего пол года и все вернется на свои места.

— Анна жила в маленьком городе в другой, мало развитой стране. Там, особенно в провинции, не очень-то в курсе европейской жизни… Анну вообще даже не считали красивой… Обычное платье, грязная грубая обувь, очки… Йохим углубился в мрачные описания, стараясь увильнуть от прямого ответа.

— И оказалось, не смотря ни на что — она вылитая «звезда рекламы»? — не уступала Тони, задетая появлением «дублерши».

— Ну, не такая уж вылитая… Общее сходство есть, а больше и не надо — ведь Брауны подпустят к ней репортеров лишь издали… — успокаивал девушку Йохим. — Зато менее чем через пол года ты станешь мамой, а я… (он чуть было не сказал — дедушкой), а я буду рад позаботиться о новорожденном.

…В одно чудесное мгновение пути их едва не пересеклись: «мерседес» Динстлера ловко увильнул от вынырнувшего с боковой дорожки «вольво» Штеллермана. Артур в сердцах выругал сначала себя, а потом торопливость олуха, сидящего в «мерседесе». Он так боялся не пропустить встречную машину, увозящую Антонию в монастырь, что, как бывает, едва не столкнулся с ней. Он подумал, что нервы его сдали. Было с чего. На заднем сидении его автомобиля дремала девушка — буквальная двойняшкой Антонии. Конечно же, другая пластика и манера говорить, какой-то акцент, но первое впечатление было сногсшибательным: в условленный час к машине Шнайдера подошла сама Тони. Девушка была без вещей, в одном легком коричневом платье и, выполняя инструкции Брауна, Артур набросил ей на плечи дорожное пальто Антонии — светлая легкая ворсовая ткань, свободно падающая складками на манер пончо.

— Спасибо, — сказала Тори, погладив мягкую материю. — Отличное пальто для дороги, в него так приятно кутаться! — Сказала почти то же, что говорила Тони, заворачиваясь в свое пальто: — Прекрасная модель для путешествий — подушка и одеяло. А так же — маскарадный костюм. В нем меня мало кто заметит. И так приятно в него кутаться.

Артур насупился и обиженно промолчал пол дороги. Его спутница не набивалась в собеседницы, задремав на заднем сидении. Посматривая на нее в зеркальце, на легкие, раздуваемые ветром золотистые завитки, Артур вдруг понял, что снедаем самой заурядной и мучительной ревностью: она, эта самозванка, не имела права быть столь похожей на неподражаемую Тони. Она не могла быть столь прекрасной, а он не должен везти ее к Браунам, чтобы через месяц поставить под объектив с радостным воплем: «Антония Браун возвращается к нам! Присмотритесь дамы и господа, ваша любимица стала еще прелестней.»

12

Конец мая на Острове — самое живописное время. Все цветет — даже невероятно, что возможно такое бурное всеобщее ликование. Странно, как это еще прибрежные валуны и статуи в парке не пустили ростки и бутоны! Бело-розовый дурман акаций, азалий, олеандр, лазурное море до горизонта и никаких облаков — снимай сколько душе угодно. Что ни попадет в кадр — все прекрасно. Особенно сама героиня этого полупрофессионального репортажа. Инициатор и режиссер ролика — Артур Шнайдер. Опытный менеджер не хочет, чтобы публика забыла свою любимицу. Да и она, преодолевая последствия травм, мечтает вернуться на подиум. Оператора пригласил Браун. С Билли Фуксом он когда-то побывал в крутых переделках, работал над «Рубиновыми лугами». Теперь ушедший на покой, мастер с удовольствием принял предложение Остина: пожить с недельку на Острове, снимая его выздоравливающую дочь. Конечно, Тони не хочет еще появляться на экране и не стоит быть слишком навязчивым, но заглянуть объективом на пляж, где загорает девушка, издали, будто невзначай пробежать интерьер библиотеки и гостиной с отдыхающей или музицирующей крошкой, захватить в панораме окрестностей изящный силуэт, вырисовывающийся на фоне морской волны и золотого песка — это пустяки, обычные видовые съемки.

Шнайдер, произносящий текст за кадром, настаивал, чтобы крупных планов не было, а серия картинок открыточного плана смахивала на любительские. Здесь, кстати, сказался настоящий профессионализм этого парня, как если бы он — мировой призер фигурного катания на коньках, изображающего новичка, впервые вышедшего на лед. Билли справится с этой работой, тем более, что «труппа» у него отличная — Дани Дюваль, живописная чета Браунов, а сама малышка — лакомый кусочек для объектива — с какой стороны не глянь — высший класс! Правда, несколько дичится, но это и понятно — после такой травмы!..

Месяц, проведенный Викторией на Острове был самым необычным в ее жизни. Уж какими только сюрпризами не одаривала ее судьба в последнее время, но превращение в Антонию Браун превосходило самые фантастические сны. Новую внешность Виктория старалась не воспринимать всерьез, как вещь, взятую на прокат. Какой смысл привыкать, если в один прекрасный момент чары развеются и царевна снова превратится в лягушку. Что особенно обидно после того, как уже восхищались тобой в царских палатах и обмер от любви королевский сын. Оставаться наедине с зеркалом Вике было даже страшновато — ее глаза смотрели с чужого лица, которое она, не желая того, украла. Вернее, конечно — страстно желая. Одного взгляда на Антонию той рождественской ночью было достаточно, чтобы в душу впились шипы бесплодной зависти, а сознание собственного несовершенства стало еще более мучительным. Она же видела, как светился в присутствии звезды Жан-Поль и как озарялось само пространство вокруг чудесной Антонии, будто и впрямь, сопровождали ее свысока лучи особых прожекторов. «Все это теперь мое!»

Виктория провела кончиками пальцев по высоким надбровьям, безупречно вылепленным скулам и виртуозно очерченной линии губ. Даже форма лба, раздавшегося вширь, позволяла, оказывается, совсем не думать о прическе как не зачеши волосы, как не взлохмать — волосы украшали лицо каждый раз по-новому. «Все мое, нет — чужое, ворованное. Как и вся эта сказочная жизнь на острове, принадлежащая другой. Я дублерша, фантом. Это сон и нельзя забывать о пробуждении…»

В апреле Виктория вернулась в дом Браунов, который и не чаяла больше увидеть в роли его молодой хозяйки. Прислуга называла ее Антонией, Алиса и Браун — дочкой, относясь предельно бережно, как с больным ребенком. Всем, работающим и бывавшим здесь, было сообщено, что после травмы Антония еще не оправилась: произошли кое-какие изменения в психике, есть затруднения с речью. Да, девушка стала очень замкнутой, полюбила уединение и, в отличие от прежнего, избегая контактов с матерью. Встречаясь с Алисой, Виктория чувствовала себя самозванкой, понимая, что должно твориться в душе матери, называющей «дочкой» чужую девушку, занявшую место ее любимого дитя. Алисе, действительно, приходилось не легко. Она делала все возможное, чтобы не дать почувствовать гостье свою антипатию, но с каждым днем сдерживаться становилось все трудней. Останься девушка прежней Викторией, Алиса изо всех сил и от всей своей жалостливой души постаралась бы согреть сироту. Но в этой роли… При каждой встрече с девушкой Алису ошарашивала ее похожесть на дочь. Тони, Тони! Ее бедная Тони… Дублерша все время напоминала Алисе о том, какой счастливой и благополучной могла быть ее дочь, спрятанная сейчас в далеком монастыре под присмотром несчастного Йохима. Они там вдвоем — отец и дочь, разделенные отчуждением непроницаемой тайны… Алисе было страшно вообразить, какие ощущения испытывает Йохим, оберегая свою дочь и изображая докучливого, нудного попечителя. Глядя из окна своей спальни в сад, где играла с подаренным ей щенком спаниеля Виктория, Алиса глотала слезы: видеть этот мираж, счастливую иллюзию было просто невозможно.

Остин вошел неслышно и став за спиной жены, посмотрел в сад. Виктория отбирала у Бемби мяч и тот гонялся за ней, стараясь схватить за щиколотки. Белые носки на загорелых ногах, зеленые шорты, рыжий, подвязанный на затылке «хвост», испачканное землей колено… Алиса с негодованием увидела улыбку восторга и умиления, озарившую лицо мужа.

— Ты спятил, или ты святой! Как ты можешь смириться с иллюзией, зная, что наша дочь одинока, запугана, растеряна… Я не могу, не могу больше, Остин! Отпусти меня во Флоренцию… Ты даже не представляешь, каким тяжким оказалось для меня это испытание… Алиса не пыталась остановить бегущие ручьем слезы. — Каждый раз, каждую минуту, глядя на нее, я вздрагиваю, хочу броситься к ней, протянуть руки, обнять, прижаться, пожалеть… Я хочу прижаться к своей дочери… а это — фантом, призрак!

— Лизанька (Остин называл ее так в самые ответственные моменты, и Алиса насторожилась). Лизанька, протяни ей руки и приласкай. — Он крепко держал жену за плечи, серьезно глядя в глаза. — Эта девочка нуждается в нашей любви. Да к тому же — она моя внучка! Алиса никак не могла поверить в рассказанную мужем историю. Умом она понимала, что Остин не мог ошибиться, но душа восставала против уловки случая. Поверить было бы легче, если бы эта девочка не заняла, хотя и на время, место Антонии…

— Боже мой, Остин, ты думаешь мне теперь будет легче? — с сомнением посмотрела она на мужа.

— Конечно, Лизанька. Считай, что Вика — сестра Антонии, ее нашедшаяся сестра-близнец… Только не надо слишком задумываться над этим у меня и самого голова идет кругом. Главное — обе они — наши девочки и мы должны позаботиться о них.

Для осуществления главной идеи подмены — съемок, репортажей с участием выздоравливающей Тони, надо было еще раз все основательно продумать и проверить впечатления, производимые Викторией на посторонних. Шнайдер, вначале потрясенный сходством девушек, настойчиво бубнил, что это лишь первая реакция, потом же, якобы начинают бросаться в глаза различия манеры не те, осанка, пластика Виктории никуда не годится, не говоря уж о речи. Остин пригласил на Остров Дюваля, предупредив, что дома будут лишь Алиса и Антония, проводящая здесь вынужденный отпуск после травмы в горах.

— Вообще-то, Дани, она очень изменилась. Хочет быть похожей на мать покрасила волосы в Алисин цвет, стала более сдержанной, провинциальной что ли. Может быть, просто играет в преображение, а возможно… Голова ведь тоже немного пострадала. Это никак не отразилось на умственных способностях… но что-то произошло с речью. Врач заставляет ее говорить медленнее, чтобы избегать заиканий, ошибок. Она предпочитает отмалчиваться… Да не пугайся, Дани, девочка в порядке, ты сам увидишь. Они вышли к пляжу, где с томиком Бодлера и с зеленым листочком на носу загорала Виктория. Остин остановил Дани в тени за кустом камелии:

— Посмотри внимательнее. По-моему она выглядит вполне здоровой, разве что немного поправилась от домашней еды. — Девушка, лежащая на животе, почесала спину, затем села, изогнувшись и старалась разглядеть укус комара, потерла это место послюнявленным пальцем и поднялась. Ветер подхватил и разметал золотистые волосы. Осторожно ступая по горячему песку она пошла к воде и стала медленно погружаться в легкие волны, словно совершая ритуал омовения. Потом — резкие взмахи рук — и девушка плыла, быстро удаляясь от берега.

— Да она отлично плавает! И вообще, выглядит совсем здоровой. Зря ты напугал меня Остин. А может и мы искупаемся? — Дани бросил на шезлонг прихваченное полотенце и начал раздеваться.

— Иди, поплавай с Тони. А я посижу в тени, — сказал Остин, с волнением наблюдая за происходящим. Он видел, как несколькими рывками Дани приблизился к Виктории и вот они уже вместе направились к берегу. Выбравшись из воды Дани стал прыгать на одной ноге, вытряхивая из ушей воду, а девушка подошла к Остину, недоуменно глядя на него.

— Ничего, Тони, Дани — наш друг и не станет досаждать тебе беседой. Я предупредил его, что ты у нас стала молчальницей, но мечтаю, чтобы ему удалось разговорить тебя. Вперед, детка, маленький урок общительности! — ободрил ее Остин и обратился к Дювалю: — Расскажи-ка нам, как поживает Жан-Поль. Они немного прошлись по саду, потом пообедали все вместе на веранде, а вечером Дани даже перекинулся с Антонией в бадминтон. По траве между играющими, стараясь ухватить волан, носился щенок, мотая длинными рыжими ушами.

— Смотри, Алиса, Бемби похож на Антонию — та же масть и даже «прическа»! — подметил Остин.

— Интересно, что про все это скажет Дани… Даниэль был явно озадачен. Он сидел в кабинете с Брауном, не решаясь задать вопрос.

— Ты хочешь меня о чем-то спросить, Дани? Давай, я готов к откровенному разговору. Дюваль в замешательстве теребил костяной нож для разрезания бумаг и вдруг прямо посмотрел на Остина:

— Кто она?

— Эта девушка — моя родная внучка… И это не все — временно она исполняет роль нашей дочери. Приготовься, Дани, мне предстоит долгая исповедь. Когда пятнадцать лет назад в семье Браунов появилась трехлетняя дочь, Дани знал, что девочку удочерили и намерены скрыть от нее этот факт. Об отцовстве Динстлера и его преобразовательных манипуляциях Дюваль, естественно, не догадывался, хотя подозревал, что Тони является дочерью Алисы от какого-то ее былого увлечения. Уж очень впечатляющим было сходство. Теперь Остин рассказал ему, каким чудом появилась в их семье дочь и о трюке с подменой, вызванным желанием скрыть беременность Антонии.

— Но откуда же такое сходство? Если бы обе девушки были похожи на тебя, Остин, я еще бы мог понять… Нет… тоже не сходится… — задумался Дани.

— Здесь Йохим немного поколдовал, ты же знаешь — он большой мастер.

— И все же — удивительное совпадение! Знаешь, я до самого вечера был уверен, что это Антония, только, как ты и предупреждал, несколько «сдвинутая». Нет, не в смысле сумасшествия — она абсолютно нормальная и очень наблюдательная девушка… Только — другой типаж, манера держаться… Какая-то скованность что ли. Это я уже понял, когда мы играли в бадминтон. Она как будто что-то пытается скрыть. Не то, чтобы изобразить другую, но, скорее — не проявить себя.

— Значит, ты считаешь Дани, наш замысел с подменой и съемкой репортажей — неудачная шутка? — пристально посмотрел на него Остин.

— Напротив. Столь поразительное сходство просто грех не использовать. Да ведь я и сам — профессиональный дублер!

— Поразительного совпадения нет. Шнайдер уже все промерил и взвесил. Однако отклонения вполне допустимые. Антония вторая выше первой на один сантиметр, тяжелее на два килограмма. У нее больше бюст, толще щиколотки и острее коленки…

— Да? Не заметил. Чрезвычайно привлекательные коленки и великолепный бюст… Но ведь я никогда не приглядывался столь дотошно к Антонии. Наверно, если поставить их рядом, можно обнаружить еще что-нибудь. Но в общем похожи они невероятно. Это может кого угодно ввести в заблуждение, если бы… Если бы Виктория была немного раскованней.

— Антония с детства чувствовала себя красавицей, привыкла к восхищенным взглядам, затем — к массовому обожанию. Кроме того, она чуть ли не с пеленок ежедневно по часу минимум занималась аэробикой. Вначале с учительницей, потом сама… И всегда, уже чисто инстинктивно, слегка позирует.

— Вот — вот. Именно этого не хватает новой Тони. И знаешь что… Мы можем ей помочь. — Дани задумался. — Я приглашу сюда на пару недель Сильвию и под ее руководством лично займусь тренингом с твоей внучкой. Мы разбудим в ней природную грацию и восхитительное кокетство. Как-никак — у меня крепкое актерское прошлое, а некоторых своих привычек я не бросил и по сей день. Ведь у тебя есть тренажерный зал?..

Со следующего дня Дани стал тренером Антонии. Как только Остин сообщил ей, что Дюваль — участник заговора, девушка облегченно вздохнула. Не опасаясь разоблачений, она часами занималась с Дани, сбрасывая, как лягушачью шкуру, комплексы дурнушки Вики Козловской.

— Слушай, старик, — через неделю обратился к Остину Дани. — Как это получилось, что на острове графа Монте-Кристо нет подобающей конюшни? Раскошеливайтесь, господин Браун, нам нужен породистый скакун… Шерри легконогую гнедую кобылку доставили специальным катером, в подготовленное к ее прибытию стойло. До вечера Виктория пробыла с перепуганной, приходящей в себя после поездки лошадью, а после того, как та успокоилась и, смахнув хлеб с ладони девушки, покосилась на нее настороженным, и внимательным карим глазом, предложила:

— Ну что, Шерри, осмотрим наши новые владения? Лошадь спокойно позволила одеть седло и, почувствовав на спине наездницу, тихонько заржала, давая свое согласие на прогулку.

— Да оторвись же ты, Остин, от своего телефона! Иди скорее сюда, — Дани вытолкнул Брауна на балкон, выходящий в парк. — Смотри-ка! Если ты скажешь, что был в юности лихим наездником, я окончательно поверю в твою историю!

— Наездником был мой сын Алексей. А она — его любимая дочь. — Остин с благоговением наблюдал за скачущей по лужайке всадницей. — В самый раз смахнуть слезу умиления. Мы привыкли говорить, что любовь всесильна, зная лишь самую малость об этом… Понадобилось целое любовное древо с мощными корнями и хитрыми переплетениями ветвей, чтобы дать жизнь этому молодому расточку. А любовь Йохима и любовь Алексея сделали девушку живым чудом…

— А про меня забыл. Я что же, просто так, без всяких чувств закупала для нашей девочки весь этот гардероб? — подошедшая к мужчинам Алиса кивнула на привезенные из Канн чемоданы.

13

И вот было решено, что Антонии Браун пора подать о себе весточку. Шнайдер сочинил сценарий, а Браун пригласил Билли, для съемки трогательного ролика. «Дорогие друзья, этот маленький фильм сделан в семье Антонии Браун, счастливой семье, потому что их дочь может снова радоваться жизни. А значит, радовать и всех нас… Врачи приложили немало усилий, немало бессонных ночей провела с измученной дочерью мать и вот — тревоги позади. Антония вновь на ногах. Смотрите, эта она играет со своим щенком, соревнуется с отцом в стрельбе из лука, а вот и прием гостей! Антония, готовится к встрече, примеряя туалет из новой коллекции Лагерфельда» Под закадровый текст шли отснятые Билли сюжеты иллюстрации: Антония в саду, на пляже, дома, с гостями (Даниэлем и Сильвией). Камера следила за девушкой издалека, избегая крупных планов. Шнайдер все время браковал отснятое, «по известным соображениям», делал загадочное и удрученное лицо. Преданного друга Антонии раздирали противоречия: с одной стороны ему хотелось подсунуть публике дезинформацию, обмануть вчистую, поддержав память об ушедшей в тень звезде. С другой же Артур просто не мог примириться с тем, что дублерша не только успешно подменяет Тони, но проявляет какое-то новое, свойственное только ей обаяние. Он готов был откусить себе язык, когда произносил следующее:

— Антония, спасшаяся в лавине, начала новую жизнь. Она пожертвовала 20 тыс. долларов на больницу Святого Патрика, сестры которой проявляли заботу о ней, дала согласие на участие в благотворительной акции общества «АнтиСПИД» и прежде всего — она сменила имидж. Посмотрите-ка на этого золотоволосого ангела! На мой взгляд, наша Антония стала еще прекрасней! Билли кружил с камерой на почетном расстоянии от прогуливающейся по кромке прибоя Виктории. Алый закат над притихшем морем, белые паруса на горизонте, влажная полоска песка, по которой ступают босые ноги. Девушка задумчиво идет за уходящим солнцем, подставив лицо косым, золотым лучам, одинокая печальная и в тоже время — ждущая.

— Антония ждет своего принца, — сказал Шнайдер и угадал. Виктория мечтала об алых парусах, неведомых французским девушкам. Она даже не смутилась, заметя вышедшего из-за прибрежных кустов Билли и сопровождающего его Артура. Школа Дани не прошла даром — ни посторонние взгляды, ни объектив не могли заставить плечи Виктории ссутулиться, а ноги — смущенно косолапить. Напротив — ее овладел манежный азарт, кураж представления: Виктория развернулась к Билли и, глядя куда-то поверх камеры и его плешивого темени, закинула голову, мотнув золотой гривой и счастливо потянулась, словно собиралась взлететь. Естественно, абсолютно естественно!

— Наезд! Портрет! Не зевай Билли — крупный план!!! — вдруг заорал Шнайдер. Чутье охотника, выследившего редкого зверя, взяло верх — Артур вставил этот кадр в свой фильм. А через неделю изменившая имидж Тони Браун улыбалась с экранов телевизоров миллионам своих поклонников, не заподозривших подмены. Шнайдеру посыпались предложения на заключения весьма интересных контрактов с его подопечной.

— Мадмуазель Браун, подчиняясь требованию врачей откладывает все деловые переговоры до конца лета, — упорно держал оборону Артур.

…К июню волнения улеглись. Алиса навестила в монастыре Антонию, сменив вернувшегося к своим заботам Динстлера. Она целую неделю провела с дочерью, убедившись, что приставленная к девушке Динстлером медсестра отвечает всем требованиям — предусмотрительна, сердобольна и немногословна. Розетта Тория — пожилая полная итальянка, румяные щеки которой и пышные формы мало соответствовали представлениям о старой деве, чем-то напоминала Дору. Во всяком случае во взгляде ее коровьих глаз, преданно смотрящих на Тони угадывалось восхищение и сострадание.

— С девочкой все в порядке. Беременность протекает нормально и никаких отклонений я пока не заметил, — отчитался Алисе Йохим и добавил, угадав ее вопрос. — Резкое изменение внешнего статуса в первые месяцы, приостановилось. К тому же, ты знаешь, это обычное явление — распухание носов и губ у будущих матерей. И еще некоторая общая отечность. Все это считается нормой.

— О какой норме здесь может идти речь… — вздохнула Алиса. — Если наша девочка — сплошное исключение… Разговор с матушкой Стефанией, пригласившей мадам Алису к себе для беседы, был не столь утешительным.

— По-видимому, мадам является близкой родственницей Анны?.. Нет-нет, мне не нужен отчет. Ваше сходство очень бросается в глаза. Особенно до того… я хотела сказать, что два месяца назад Анна была несколько другой… Я не задам никаких вопросов. Йохим предупредил, что я имею дело с очень сложной ситуацией. Предоставим Господу решать правомочность наших поступков. — Она перекрестилась и словно приготовилась к проповеди, продолжала: — Мой долг обязывает поставить вас в известность относительно отдельных перемен, значительных, на мой взгляд, о какой бы ситуации не шла речь… Дело в том, что Анна перестала посещать храм. — Стефания посмотрела на Анну, ожидая бурной реакции или, по крайней мере, удивления. Но та лишь слегка подняла брови — интересом к религии Антония никогда не отличалась. Это очень не вяжется и с ее положением, обязывающем духовному очищению и с тем стремлением к Богу, которое Анна проявляла ранее. Видите ли, мадам, мы даже предполагали, что в будущем Анну ждет монашеский сан…

Вот здесь Алиса, действительно удивилась. Она ни разу не замечала за Викторией каких-то особых религиозных настроений. Разве что, в ее комнате висела иконка Божьей матери, та, зуевская. Но это — семейная реликвия, более, чем предмет культа. «Я не достаточно внимательна к Виктории. Вероятно, она чувствует себя очень одинокой у нас, лишенная друзей и матери», — подумала Алиса.

В Москве, как и пророчили синоптики, была долгая затяжная весна, захватившая и половину июня. Дожди не собирались прекращаться, природа задержалась по крайней мере на месяц, придерживая цветение и все владельцы садово-огородных участков только и твердили о том, что в нынешнем году урожая не видать. Шорниковы получили девять соток в хорошем военном кооперативе по Ярославской дороге и Леонид затеял с апреля строительство. Анечка уже большая, можно будет все каникулы провести на даче, вместо того, чтобы таскаться в Крюково к обессилившим бабкам. К тому же и у жены появятся новые заботы, отвлекая ее от мрачных дум. Потерю детей Евгения пережила как тяжелый удар и возмездие за их афганские «подвиги». Не столько чисто физическую месть каких-то подозреваемых в похищении кабульских бандитов, а справедливую, что не говори, акцию высшего правосудия.

Временами она бодрилась, проникаясь уверенностью в скорую встречу (ведь ни требований выкупа, ни других заявлений пока не поступало — а значит, можно надеяться, что дети живы), а чаще — пребывала в глухом унынии — следствие по делу о похищении приостановилось, зайдя в тупик. Нашлись очевидцы, заметившие, как мужчины усаживали детей в черную «Волгу» возле пустыря. На этом следы обрывались. В эту пятницу Шорниковы собрались на дачу и Евгения отправилась подкупить кое-что из провизии к доставленному, уже Владиком «спецпайку». Ей удалось взять в Универсаме 10 банок сгущенного молока без сахара и несколько пачек итальянских спагетти. Кроме того решила она взять для Анечки ранней черешни. Ничего, что час у ящиков в очереди проторчала. Попался интересный собеседник — мужчина преклонного возраста и простецкого, видимо, происхождения. Но забавный какой-то. Прямо за ней очередь занял и всех бабок вокруг смешил, одесские анекдоты рассказывал. Говорит, в тамошнем оперном театре до пенсии суфлером работал. У него просто целая программа «Вокруг смеха» получилась и вся очередь настояла на том, что бы для весельчака был открыт новый ящик с черешнями. Продавщица даже целых три открыла, выбирая получше, а ему-то, всего два килограмма и надо было. Дотащилась Евгения со своими сумками уже до скверика, на лавку поставила, чтобы руки отдохнули, а мужичек тут как тут.

— Разрешите, — говорит, — рядом присесть?

— Пожалуйста.

— А вас, гражданочка, случайно ни Евгенией Михайловной зовут? Вот как? Очень приятно. У меня к вам небольшой разговор есть.

Женя лихорадочно соображала, звать ли ей на помощь или самой банкой сгущенки старика по темени двинуть. А тот говорит:

— У меня к вам письмецо имеется, — и протягивает конверт. Развернув вчетверо сложенный лист, Евгения прочла: «Мамочка! Не волнуйся за меня. Я живу у друзей. Нашелся мой дед — отец папы — Остап. У Максима тоже все в порядке. Я очень скучаю, но не могу писать ничего больше. Так надо ради меня и ради тебя. Я обязательно вернусь. Ты жди, но никому не говори не слова. Это очень важно. Пожалуйста, не грусти, я тебя очень, очень люблю. И все обязательно будет хорошо. Успокой как-нибудь бабушек. Крепко целую. Виктория». У Евгении что-то стиснуло в груди и закружилась голова.

— Ну-ну, Евгения Михайловна, у вас сегодня праздник самый большой, думаю за последние 10 месяцев. Радуйтесь. Только все держите в себе. Помните, каждое ваше неосторожное слово может стоить жизни вам или вашим близким… И, конечно, Леонид не о чем не должен знать… Афганцы здесь не причем. Но пусть следствие поплутает в ложных направлениях, это нам на руку. — Мужчина взял из рук Евгении письмо и, чиркнув зажигалкой, поджег его. — Вот и все. Так договаривались? Улыбнитесь, голубушка! Вы и представить себе не можете, как не просто был путь к этой вашей улыбке…

…В тот же день, когда у московского скверика веселый незнакомец беседовал с Евгенией Шорниковой в доме Брауна раздался нетерпеливый телефонный звонок. Мужской голос на английском и французском языке просил к телефону Викторию Козловскую. Взявший трубку Остин, осведомился, с кем имеет честь беседовать. Секретарь принца Бейлима Аль дали Шаха представился с восточной церемонностью.

— Сообщите, пожалуйста, господину Бейлиму, что Виктория отбыла на родину и передайте самый горячий привет.

Бейлим, следящий за выражением лица секретаря, понял, что разговор с Викторией не состоится. «Значит она уже дома» — он поймал себя на том, что думает о Виктории по-русски и все еще называет про себя Россию «домом». Еще в январе, спецслужба Эмира представила донесение, котором сообщалось о смерти Алексея Козловского и тяжелой болезни его супруги. Бейлим не знал, что все это было известно здесь уже давно, но лишь в январе, оценив степень «вживания» мальчика в новую среду и привязанности его к настоящему отцу, советники Эмира решили порвать все связи с его прошлым. След Виктории затерялся и они были лишены желанной возможности доложить наследнику о гибели «сестры». Зато вести о семье Козловских вполне соответствовали необходимому сценарию: никакой фактической привязанности к прошлой жизни у Бейлима не оставалось. В качестве доказательства наследнику были представлены фотографии надгробья в солнечногорском кладбище, где рядом с полковником Дороговым покоился Алексей Козловский. А однажды Хосейн проводил сына в фамильную усыпальницу, в стену которой была вделана урна в рамке из яркой бирюзы. А над ней коротко и четко, русскими буквами написано «Светлана» — тоже бирюзовыми камешками. Они постояли в тишине, сложив ладони и прошептав молитву. После чего Бейлим, вслед за отцом поклонился новому захоронению. Только сейчас он понял, что читал Пушкина там, на солнечногорском кладбище, над могилой своей матери — смешливой и веселой «тети Ланки». А в газете «Солнечногорская правда» еще долго муссировалась мрачная кладбищенская история — неизвестные похитили прах погибшей более десяти лет назад и уже мало кому памятной С. Кончухиной.

14

«Вот и отлично. Пусть теперь ищут Викторию в России», — думал довольный Браун. Этот звонок доказывал, что арабы потеряли след, не выведав ничего о подмене. Значит, пока хитрый ход оправдывал себя. Единственным скептиком, из посвященных в тайну, оставался Шнайдер. Остин догадывался, что преданный друг Антонии, переживал нечто сходное с состоянием Алисы — он не хотел впускать «дублершу» в свое сердце. После сделанного Артуром репортажа о затворничестве выздоравливающей Антонии Браун на Остров началось паломничество: журналисты спешили заполучить интересный материал, представители рекламных агентств — заключить контракты на следующий сезон.

Службы Брауна, укрепленные охраной и оборонительная тактика Артура с трудом сдерживали натиск. Сообразив, что официальные визиты в убежище Антонии исключены, наиболее пронырливые репортеры пытались проникнуть на Остров самостоятельно. Кое-кому даже удалось заснять плавающую или скачущую на лошади девушку и дать заметки с интригующим текстом: «В затворничестве Антонии скрывается какая-то тайна.» Затем строились самые разнообразные предположения, способные объяснить уединение физически абсолютно здоровой звезды. Артур ответил на эти нападки новым роликом, в котором рассказывал о том, что Антония посвящает свое время литературе, пению и спорту, освоив верховую езду и развив вокальные дарования, отмеченные еще в пятнадцатилетнем возрасте на конкурсе в Сан-Франциско.

Действительно, Остин приятно удивился, заслышав из гостиной, где стояло прекрасное фортепиано, робкие трели. Алиса давно не садилась к инструменту, к тому же игра была далеко не профессиональной. Пойманная с поличным, Вика торопливо захлопнула крышку. Но Остин и подошедшая Алиса уговорили-таки ее сыграть весь небольшой репертуар, подобранный на слух с Катиной подачи. Никого не смущало звучание в доме русской речи — ведь Антония прекрасно говорила на этом языке, правда с французским акцентом. Но кто же из домой челяди мог определить особенности произношения чужого языка? Виктория спела несколько арий из оперетт, парадируя специфическое исполнение, а потом любимую Катину «Журчат ручьи…» — песенку из кинофильма «Весна». Браун пригласил настройщика и поручил Алисе немного заняться музыкой с девушкой. Она иронично и грустно посмотрела на него, определив свое отношение к нелепой затее, но пообещала попробовать.

Сидя у себя в кабинете и прислушиваясь к женским голосам в гостиной, сопровождающими звуками фортепиано, Остин думал о том, как приятно быть обыкновенным обывателем, заботясь о своей семье, конюшне и садике, слышать стрекот газонокосилки, давать поручения по дому мадам Лани и досадовать на шум в соседней комнате. Господи, до чего же хорошо! Он не успел насладиться и пятью минутам идиллии, как в кабинет ворвался Шнайдер с сообщением, что на пляже изловлен очередной посягатель на частные владения Браунов, по-видимому, репортер, выдающий себя за друга семьи.

— Распорядитесь, Артур, что бы его доставили ко мне, — попросил Остин и через пять минут после криков и возни за дверью в комнате появился, сдерживаемый охранником за выкрученные руки, долговязый парень.

— Дядя Остин, они разбили мои очки! — крикнул с порога, пытаясь освободиться от стражи, Жан-Поль. Его глаза близоруко щурились, а щеки пылали румянцем негодования. Но вдруг он замер, пытаясь изобразить галантный поклон — в комнате появились привлеченные шумом женщины. Алиса не могла удержать смех при виде пытающегося оправдаться охранника. Виктория же оторопела — еще никогда и никто не смотрел на нее так, как этот стремительно бледнеющий парень. Долгий — долгий взгляд — целый сюжет, если его разложить на отдельные составляющие. В начале — удивление, про которое говорят: словно громом пораженный. Потом бурная радость, от которой кричат и вопят во все горло. И, наконец, благоговением тихого восторга. Именно так, оказывается, выглядит любовь…

— Тони, ты изменилась… — сказал он потом, когда они остались вдвоем. — Я видел снятый здесь сюжет… Вообще-то я абсолютный профан в моде, особенно в высокой, но теперь стал следить… Вернее… — Жан-Поль, чувствующий себя без очков абсолютно незащищенным, прятал глаза, стараясь избегать прямых взглядов. — Просто мне приятно, что моя детская подружка, почти кузина, выросла в Символ. Да-да все так и вопят, захлебываются «Символ чарующей женственности!»

— Какой ужас! По-моему это звучит ужасно манерно. Так и хочется скорчить гадкую гримасу, — нахмурилась Виктория.

— И голос немного изменился… Извини, ведь все пугали, что у тебя был шок, ну там, в лавине — я даже хотел приехать в клинику, но… ты ж понимаешь — занятия в Университете… Вот теперь я заявился суда сам, без предупреждения. А то ведь могли и не пустить.

— Тебя — не могли, ведь ты, выходит, самый мой близкий друг детства. А я нуждаюсь сейчас в хороших друзьях, — Виктория осмелела, не следя за своей речью и поведением. Эйфорическая приподнятость от присутствия Жан-Поля отменила все табу. Да разве можно подозревать во враждебности того, кто смотрит на тебя такими глазами!

— Знаешь, Жан-Поль, у меня, действительно, был шок. Но какой-то особенный, — оправилась Виктория. — Такое впечатление, что я родилась заново. С другим зрением, слухом, с другими возможностями воспринимать мир… Когда-то писали о домохозяйке, к которой явилась Дева Мария и она посвятила себя благодеяниям и даже запела в церковном хоре безупречным сопрано… Я теперь тоже заново учусь все делать… Пойдем-ка, я тебе что-то покажу! — И Виктория повела Жан-Поля знакомиться с Шерри. Алиса и Остин несколько раз пытались нарушить их тет-а-тет: что если Жан-Поль почувствует подмену? Но когда они подходили к лужайке, по которой кругами скакала прекрасная всадница, Алиса остановила мужа за руку, показывая на Жан-Поля:

— Не стоит, Остин. Посмотри на него — это не просто близорукость, это огромная, слепая Любовь. Мальчик совершенно безопасен. Жан-Поль переживал одно из самых эстетически-драгоценных мгновений своей жизни — ловкая всадница, прижавшаяся к шее лошади так, что шелковистая медная грива спуталась с золотым каскадом ее волос, неслась над лугом, над кронами деревьев, над зеркальным глянцем моря, растворяясь в солнечном свете, в его могучей благодати и волшебстве.

— Тони, я напишу много стихов о Шерри и об этом вечере, — сказал он, поддержав спрыгивающую с лошади девушку. — О том, как горели на солнце твои волосы… Вначале мне показалось, что ты зря сменила цвет. Но теперь… Жан-Поль дотронулся до лежащей на плече пряди. — Теперь ты стала еще лучше. Виктория отпрянула и покосилась на него почти враждебно. «Нет, это невозможно — он видит не меня. Он видит Тони!»

— Ну что ты? Такие глазищи, как у Гамлета, заметившего на стене замки тень отца. Тони, Тони! — позвал Жан-Поль, сжав ее плечи. — Проснись же! Ты куда-то исчезаешь… Вот возьми, я сегодня рано проснулся… и не мог не писать. Стихи, конечно, никуда не годятся, зато честные. — Он протянул Виктории листок из записной книжки.

В предрассветном тумане дремали поля.

Отдыхала от мук материнских земля.

Среди гаснущих звезд ты сияла одна

Поцелуем небес на заре рождена.

Жан-Поль Дюваль. Сегодня и всегда…

Поздно вечером с Остину зашла Виктории.

— Я не могу больше, папа. Это все так ужасно! — она расплакалась и Остин, который раз за эти месяцы, выполняя обязанности утешителя дам, потянулся за носовым платком.

— Что случилось, девочка? Он догадался?

— Хуже! Он влюбился. Но не в меня — в Антонию, — она перестала плакать и в порыве самоотречения добавила: — Надо рассказать Жан-Полю правду. Я всего лишь мираж… Я не имею права пользоваться тем, что предназначено другой.

15

— Господи, девочка моя, Карменсита! Наконец-то я добрался до тебя! Шнайдер стоял на коленях у постели Антонии. Темно-зеленая, плотно задернутая штора не пропускает свет полуденного июльского солнца. В скромной комнате стоит запах лекарств, к которому примешивался, начиная побеждать, аромат принесенных Артуром роз. Целая охапка бархатистых темно-пурпурных цветов разбросана по одеялу, свалена на ковре у кровати. Шнайдер измучился, ожидая разрешения навестить Антонию и вот мадам Алиса, вернувшись от дочери, сообщила: «Поезжайте, Артур, Антония ждет вас.» «Ждет!» Как он боялся, что Тони сочтет его работу с «дублершей» изменой, отказавшись от его дружбы и защиты… И вот она смотрела ласково и почти весело.

— Не волнуйся, Артур, у меня была лишь маленькая простуда. Йохим здесь всех очень запугал и они чрезмерно пекутся обо мне. Уже три дня носят еду в постель и даже сама матушка зачастила… — она усмехнулась. Впрочем, еда препротивная и матушка тоже.

— Выглядишь ты отлично, а живота еще совсем не видно. — Шнайдер не лукавил, Антония действительно посвежела и вот так, под одеялом казалась совершенно прежней.

— Ну а теперь? — она встала и натянула на животе тонкую рубашку. Каково? Уже лишних пять килограммов.

— Очаровательный животик. Жаль, что тебе нельзя сниматься на рекламу для будущих мам: после такой агитации деторождаемость в Европе сильно бы возросла.

— А я вот что-то никак не проникнусь пафосом своего бессмысленного подвига. Все вокруг твердят, что постепенно должны пробуждаться материнские инстинкты. У меня же все больше проявляется сознание совершенной глупости… И что ужасно — сделать теперь ничего нельзя — поздно. Антонию все больше угнетала мысль о допущенной ошибке. И чем больше окружающие, а в том числе и родители, умилялись ее положением будущей матери, тем невыносимей казалась взваленная обуза. Нет, увы, это роль не для нее. К тому же ощущение оторванности от мира, заброшенность, одиночество. Хорошо вынашивать живот рядышком с любящим супругом, мечтая о малыше и супружеских радостях. И зная, что ребенок еще крепче соединит тебя с любимым. А где же он, ее любимый? Не горько ли, не обидно до слез, что «женщина-мечта» вожделенная миллионами Тони Браун, ни кем не любима по-настоящему и нет никого, кому бы она желала подарить свое сердце. Воспоминания об Асторе остались где-то на дне памяти, как не слишком интересная не дочитанная книжка. Уорни? Это имя заставило Антонию пылать бессильным негодованием, которое можно было утолить только одним способом — местью. Она изобретала различные варианты мщения, придумывая сюжеты, в финале которых Лиффи оставался поверженным, униженным, раздавленным… Хорошо бы, если умирая от ее руки, он понял, что делает это с радостью, потому что безумно любит ее. Только ее! Антония чувствовала, что вместе с увеличивающимся животом, в ней растет и крепнет злость, словно зачала она свое дитя от какого-то колченогого фавна. И становилось страшно — ведьмовское клеймо пылало жаром — а вдруг и вправду, она принадлежит потусторонним силам? Антония не выносила присутствия матушки Стефании, сверлящей ее столь пристальным взглядом, будто на лбу девушки проступала печать сатаны. И боялась войти в храм. А если тревожно ухнет колокол или ворвется в церковь холодный ветер, разом загасив все свечи?

— Артур, мне страшно. В этих святых местах меня преследует чувство инородности… Будто я не имею права находиться здесь. Будто и вправду ведьма! Шнайдер расхохотался:

— Ну действительно, ты в горячке. Или эти серые мышки с крестами так тебя обработали? Придется привезти в следующий раз научную литературу, дабы сформировать крепкое атеистическое мировоззрение. Детка, ведьмы существуют для тех, кто их ждет. И Боженька тоже. Приходит, когда его позовут. Так и в Писании сказано. Кому с кем удобнее. Если тебя действительно смущает вопрос формального подданства, давай устроим «визу» в рай… Нужно причаститься, исповедаться, получить отпущение грехов, — и гуляй, Святая Магдалина!

— Ты сам-то когда-нибудь исповедовался? — серьезно посмотрела Антония.

— Два раза. Первый раз совсем мальчишкой, после того, как обвинил себя в гибели Юлии. А второй раз уже в старшем классе гимназии. Совсем за другое дело… Понимаешь, классный наставник застукал всю нашу компанию в школьном дворе за разглядыванием непотребных картинок! Это тогда считалось «порнухой» — кружевное белье и затянутые корсетом груди. Были, правда, и без корсета…

— Это не интересно. Лучше вспомни, что сказал тебе священник в первый раз? — Антония была настроена очень серьезно.

— Я очень хорошо помню: «На все воля Господа нашего, аминь!»

— И что, тебе стало легче?

— Да. Пока я не повзрослел и не поумнел. Тогда чувство вины вернулось, а потребность просить совета у пастора — ушла. Может и зря. Так уж вышло — увы.

— Артур, а теперь честно, как если бы ты отвечал тому первому духовнику, скажи мне — ОНА и правда лучше меня?

Антония не увлекалась здесь просмотром телепрограмм и единственный телевизор, стоящий в холе пансиона, был почти всегда отключен. Исключение она сделала для репортаж о «сезоне мод в Париже» — интересно, как покажут себя девочки и кутюрье? Предчувствовала, что расстроится и позавидует. Но не могла удержаться включила. И прямо вспыхнула от удовольствия, когда Дина Зак, постоянная ведущая этой программы, бывшая фотомодель и актриса, всегда пророчившая Тони большое будущее, лучась радостью сообщила: «Сегодня мы не увидим на подиуме Антонии Браун. Для всех, кто с любовью и участием следит за ее судьбой, сообщаем: Антония скоро будет вместе с нами.» У сидящей перед телевизором Тони даже навернулись на глазах слезы. Хорошо, что она была в комнате одна, да и монашки не присматривались к чужим лицам, потому что теперь на экране появилось ее лицо, а голос Шнайдера рассказал о том, какие планы на будущее имеет изменившая свой имидж и мировоззрение звезда. Тони насторожилась, придвинувшись к телевизору и тут же в ужасе отпрянула: во весь экран улыбалась она в ореоле золотых, разметенных морским ветром волос. «Антония стала еще лучше!» — ликовал за кадром голос Артура. Тони обожгла горячая ревность.

Выключив телевизор, она убежала в парк, содрогаясь от бешенства и опомнилась лишь на краю обрыва, падающего отвесно вниз от небольшой, огороженной каменным парапетом площадки. Один шаг — и все проблемы позади. Один шаг — она свободна! Антония заглянула в ущелье и отпрянула, почувствовав как от ужаса перевернулось все внутри. Она опустилась на скамейку, обняв руками занывший живот и вот — тук — тук кожа под ладонью натянулась, сдвинулась — кто-то шевелился и крутился внутри! Тони оглядела равнодушные горы, оживленные веселой птичьей суетой кусты и впервые подумала о смирении, манившем сладостью самоотречения. А самоотречение, это уже почти самоубийство. В этом настроении Тони и встретила Артура, но воспоминания о том лице и восторге Шнайдера вернулось, мучили непереносимой болью.

— ОНА и правда лучше меня?

— Когда же ты поймешь, девочка, что любят человека, а не лицо. То есть, конечно и лицо, но лицо любимого человека… «Дублерша» невероятно похожа на тебя, просто до сумасшествия. В голове не укладывается… Я даже подумал, а не было ли у тебя сестры-двойняшки, которую мадам Алиса по какой-то причине на время устранила?.. Да нет, глупости, сказки… — Артур задумался. — Я ненавидел ее за это сходство, за посягательство на твою единственность… Но если ты хочешь Тони, что бы я ответил как тот мой первый духовник, я скажу: постарайся, детка, увидеть в ней не врага, а сестру. Ведь все мы — братья и сестры. На то воля Господняя. Аминь.

16

В который раз за последние месяцы Остап пытался привести в порядок свои мысли. Ему даже хотелось положить перед собой листок бумаги и заново изложить свою биографию: превращение Остапа Гульбы в Остина Брауна, женитьба на Алисе и получение чудесного «приза» — Антонии. А так же написать: сын Алексей родился в мае 1942 в пересыльном лагере. А дальше про Вику. Как краток был в далеком прошлом его рассказ герцогу Баттенбергскому о своей незамысловатой жизни: родился, учился, воевал, любил… В марте сорок пятого в Германии сидели они друг против друга смертельно больной хозяин поместья и лейтенант Гульба, не ведавший, что растет у него сын Алеша, тестем которого станет неведомый герцогу его наследник — Миша Кутузов, а сам герцог, таким образом, породнится с Остапом, став прадедом его внучки…

— Ах, Остин, я знаю о чем ты тут думаешь! Двери закрыл и даже балкон, словно мысли способны разлететься как мотыльки, разнося твои тайны. Вернее — наши. У нас теперь даже внучка общая… — Алиса присела на подлокотник кресла, обняв мужа за шею.

— Я, Лизанька, никак не могу постичь, как нам удалось все так запутать? Знаешь эффект ленты Мёбиуса? Поворачиваешь ленту бумаги на 180 градусов, склеиваешь и получаешь черте что! У кольца нет ни начала, не конца — бесконечное кружение и перетекание плоскостей… Теперь вика, по воле случая и нашего Пигмалиона не только перевоплотилась в Тони, но и подменила ее. И главное — невозможно понять, правильно ли мы поступили?

— Мне кажется, еще рано делать выводы. Помнишь июнь 1978 года, когда ты собрал здесь друзей, чтобы рассказать о нашей истории, представить дочь, подвести итоги? Все поддержали заговор молчания вокруг тайны рождения Антонии. Даже Ванда и Йохим, которым впервые показали их семилетнюю дочь новые родители, не нарушили тайны, как ни тяжело им это было. — Алиса в который раз мысленно поблагодарила Ванду за ее материнский подвиг.

— Но ведь иначе было нельзя. Мы все вместе спасали девочку, напомнил Остин.

— Да. И думали, что перевалили самую трудную вершину своих запутанных взаимоотношений. А помнишь, что сказал Йохим? «Это еще не конец!» И оказался прав. — Алиса вздохнула, выдавая свою обеспокоенность. — Прошедшие десять лет еще туже затянули петлю…

— Не надо печалиться! — Остин встал и распахнул дверь на террасу. Если бы сегодня мы собрались все вместе, я не стал бы мудрить и нагнетать тучи. Посмотри — наш спектакль набирает силу. На сцене полно новых участников… Чего стоит эта девяностолетняя кокетка Августа, которой, я думаю, еще предстоит спеть свою основную арию, преданный Шнайдер, неведомые русские женщины — Катерина, Евгения — мои, между прочим, невестки? А как тебе, Лизанька, нравится юный Дюваль? Если честно, я бы мечтал о таком зяте.

— Зяте? То есть муже для Тони или для Вики? — Алиса рассмеялась. — Ты опять все запутал, забывая, что Виктория — двойняшка своей тети, а на самом деле — «дублерша» дочери Йохима… Ой, Остин, во всем этом разобраться непросто. Но очень хочется, чтобы все были счастливы.

— И это главное, Лиза. Если бы мы каким-то чудо собрались вместе, я постарался бы объяснить, что любовь огромна и многолика. Что Дани и Йохим мне больше, чем братья, а русская внучка стала такой же родной, как и рожденная Вандой девочка, которая называет тебя мамой.

— Мы любим их, Остин. Но как распорядиться капиталом нашей любви, как сделать счастливыми этих девочек — так фантастически похожих и таких разных? Что нам делать со всеми тайнами и всем клубком сложных взаимоотношений?

— И с врагами также, черт бы их побрал! — Остин с хрустом переломил карандаш. Я никогда не прощу себе, если моя оплошность или слабость станет причиной беды. Не пугайся, милая, но нам предстоит преодолеть еще не одну опасность. Я думаю, что Клиф Уорни…

— Уорни! — подхватила Алиса. — Поверь моему чутью, без него не обошлось в трагедии с Астором. Итак, дорогой мой Монте-Кристо, борьба продолжается. Спектакль — тоже. И ты, как его «режиссер», и впредь должен быть таким же мудрым и мужественным, чтобы… В дверь постучали, заглянула Виктория. Увидав их беседующими, поспешила удалиться.

— Постой, детка! У меня для тебя хорошие новости. Только не хотелось рано будить, — окликнул ее Остин и рассказал о встрече своего агента с Евгенией.

— Я так рада! — Виктория повисла у него на шее. — Ты замечательный дед, папочка! Хотя и очень законспирированный, — прошептала ему в щеку Виктория. — А знаешь, мне вовсе не трудно называть тебя папой в этом нашем спектакле. Совсем нормально получается. Только вот Алису…

— Понимаю, девочка. Мне тоже не просто играть свою роль. Потому что я, если честно, боюсь, поймавшись на внешнем сходстве, отдать тебе ту часть любви и тепла, которая предназначается дочери. Ведь Антонии сейчас труднее всех… Но ничего, все пройдет, мы поможем друг другу и станем большой образцово-показательной интернациональной семьей!

— Вот здорово! — обрадовалась Виктория. — И Максим, и русские, и Йохим, и все-все здешние друзья! Вообразите, что это будет, когда все соберутся вместе… Представляю огромный стол под цветущими деревьями, или, наверно, здесь — над морем. И все сидят вместе — нарядные, счастливые… Много красивых, радостных лиц, таких восторженных, как от победы… Знаешь, как в Большом театре, когда все актеры выходят в финале на поклон, взявшись за руки: герои, злодеи и даже те, кого убили еще в первом акте… Так здорово, рядом с Онегиным — Ленский, Одетта в обнимку с Одиллией, а Демон зла улыбается Принцу! Дождь букетов, крики «браво», аплодисменты…

— А знаешь, что ты забыла? — В уголках глаз Остина брызнули лучики веселых морщин. Это была улыбкой Алексея, задающего дочери вопрос «на засыпку».

— Тех, кто еще родится?.. А может, Бемби, Шерри? — гадала Тори.

— Конечно же, все они тоже будут с нами. Но еще — музыка. — Он поднялся и нажал кнопку проигрывателя. — Слышишь? Нежно, вкрадчиво, торжественно… Серьезно и бесконечно легкомысленно! Торжественно и победно!.. Это вальс, наш бесконечный «Большой вальс!»

Загрузка...