Почему ты не пришла до войны?

Корни

Елена следила за тем, чтобы у нас, как в любой культурной семье, были книжные полки. На этих полках, кроме энциклопедии и справочника с биографиями знаменитых людей и описаниями прославленных мест, хранились фотоальбомы. У каждого альбома была обложка из толстого цветного картона, а внутри — грубые черные страницы с вклеенными снимками. Елена могла разглядывать их часами.

Мне она любила повторять:

— Элизабет, в альбом можно вклеивать только безвредные фотографии.

На вопрос, кому и каким образом способны навредить фотографии, ответа я чаще всего не получала. Иногда, выдержав короткую паузу, Елена говорила:

— Это вопрос безопасности, разумная инвестиция.

И мне приходилось принимать это за ответ.

Елена верила, что нельзя смотреть мертвому человеку в лицо, и, если кто-то умирал, она вырезала его голову, клала в жестянку и хоронила. Черный фон заполнял появлявшиеся бреши, а остальные — родственники, дети, друзья — по-прежнему продолжали улыбаться. Елена строго соблюдала это правило, и никогда, Боже упаси, покойник не улыбался с фотографии. Со временем в альбоме оставались только ноги, руки, одежда и всякие другие детали, лишь за редким исключением встречались глаза и улыбки — безликие фотографии увековечивали мертвых людей.

Отбирая снимки, Елена руководствовалась еще одним принципом: на них должны быть только блондины и блондинки с голубыми глазами, светловолосые и голубоглазые мужчины и женщины. Страницы альбома заполняли светловолосые, голубоглазые соседи и друзья, а фотографии прочих хранились в большой коробке из-под конфет. На вопрос, почему именно из-под конфет, Елена отвечала, что эти милые люди вызывают у нее сладостные воспоминания.

Такие правила отбора были несколько странными, зато ясными и последовательными.

Но ими все, разумеется, не ограничивалось. Ведь мы с Еленой оставались исключениями.

— Просто недопустимо, чтобы мы с тобой были брюнетками, — говорила она.

Проблему карих глаз Елена решала по-своему. Попросту меняла их цвет с помощью шариковой ручки, добавляя в каждый глаз немного синих чернил.

А темные волосы исчезали под действием перекиси водорода. Если вдруг отыскивался какой-нибудь упрямый волосок, его тотчас вырывали или обрабатывали перекисью. В сложных случаях приходилось обращаться к парикмахеру. Иногда полушутя-полусерьезно Елена высказывала предположение, что раз уж мы так печемся о белом цвете волос, то, может, наши глаза со временем сами станут голубыми, тогда бы она не переживала за мою безопасность.

На альбомах Елены не отражались никакие жизненные неурядицы, из года в год в них поддерживались безупречно белые локоны и голубые глаза. А я, даже повзрослев, продолжала мыть и красить свои волосы, чтобы те, не дай Бог, не потемнели, и свято верила, что только так и надо.

Елена заболела. Апоплексический удар почти полностью парализовал ее, ослабил зрение, нарушил память, помутил рассудок. Но даже суровая болезнь не смогла отнять у нее желания жить. В больнице, в кресле-каталке, с трясущейся головой и потухшим взглядом Елена продолжала утверждать, что выживут только блондины, обосновывая свою уверенность обширным жизненным опытом.

Она уже не помнила своего имени, не знала, какой на дворе день, год и где она находится. Но если в палату заходил брюнет, Елена говорила ему:

— Выживут только блондины.

И умоляла меня:

— Элизабет, всегда оставайся блондинкой, их не убивают.

Во время болезни, как и во всю свою прежнюю жизнь, она настаивала, чтобы ее поседевшие с годами волосы продолжали красить, потому что если лекарства и физиотерапия способствуют излечению, то светлые волосы необходимы для выживания. Елена и умерла блондинкой.

Те печальные дни остались в прошлом.

Мои обесцвеченные волосы стали сухими и ломкими, кожа головы покрылась ранками и шелушилась.

— Аллергия на красящие средства, — определила врач, посоветовав коротко постричься и больше никогда, никогда в жизни не пользоваться обесцвечивающими или другими ненатуральными средствами. — У вас кожа головы повреждена. Просто-напросто выжжена.

Я подрезала волосы, втайне надеясь, что все-таки выживу: вдруг мои волосы окажутся светлыми от природы? Однако шелушение не прекращалось, и сухие белые волосы постепенно уступили место черным, без какого-либо намека на каштановый отлив. Появившиеся черные корни потрясли меня: я надеялась, что это временная ошибка, но временное оказалось постоянным.

Однажды, много лет спустя, на автобусной остановке какая-то старуха потянула меня за рукав и сказала:

— Здравствуй, Элизабет. Помнишь меня, я подруга Елены.

После этого короткого приветствия она с ужасом и непониманием воскликнула:

— Что же это такое? Ты свихнулась? Покрасилась в брюнетку?

— Нет, — ответила я. — Это мой натуральный цвет.

— Да что ты говоришь! Я знаю тебя с самого рождения. Может, в твоей жизни и случались черные дни, но волосы у тебя всегда были белыми. Как у Елены.

Немного помолчав, она добавила:

— Только наоборот. Она, брюнетка от природы, даже немцев убедила в том, что была блондинкой от рождения. А ты, натуральная блондинка, притворяешься брюнеткой. С ума сошла?

Она была разочарована и раздосадована.

— У меня аллергия на краску, — объяснила я.

— Ну и что! Подумаешь! От этого не умирают.

Я промолчала.

— Ну а в остальном? Как поживаешь? — поинтересовалась она. — Сколько у тебя детей?

— Двое.

— И оба, конечно, блондины?

— Как это ни странно.

Что же в этом странного? Это не странно, это наследственность.