Почему ты не пришла до войны?

Эпилог

Мы с моим мужем Шаем, оба в джинсах и черных футболках, замерзшие и оцепеневшие, застыли перед воротами кладбища.

Цветы в наших руках завернуты в шуршащий на ветру целлофан и перехвачены резинкой. На небе кое-где виднеются перистые облака, то солнце пригреет, то налетит ветер, и, кажется, в этот предполуденный час лето окончательно сдалось осени, лишившись последних сил. Солнце постепенно затянулось серой пеленой, и мелкий дождик оросил землю.

В воздухе пахло ранней зимой.

— Мы пришли хоронить Елену, — сказала я ослабевшим голосом кантору.

Тот внимательно на нас посмотрел:

— Не приведи Господь, пережить еще раз такое несчастье.

Затем удивленно добавил:

— Вас только двое?

— Да, — ответили мы.

— Но нам нужен миньян из десяти мужчин, — растерянно пробормотал он.

— При жизни, — произнесла я, — ей тоже нужен был миньян, но у нее никогда его не было.

Кантор опустил глаза и больше ни о чем не спрашивал.

Взяв в руки мегафон, он вызвал кладбищенского садовника, омывателя трупов, сторожей, носильщиков гробов и велел им тотчас образовать миньян.

Когда необходимые десять мужчин были в сборе, кантор дал знак, чтобы те приступали к пению скорбных песен, а нам взмахом руки велел замкнуть похоронную процессию, которая разместилась в катафалке хевра кадиша, погребального братства.

Так мы и ехали все вместе: мертвая Елена, Шая, я и мужчины в черных шляпах с заросшими бородою шеями, из которых под мерное раскачивание исходили скорбные песни. Члены миньяна различались между собой только цветом волос, размерами и весом. Трое выделялись ростом, один — полнотой, еще троих отличал преклонный возраст. Остальные же были так похожи, что можно было принять их за родных братьев.

Эти набожные люди исполнили свой религиозный долг и согласились принять участие в погребальной процессии.

Водитель катафалка тоже захотел поучаствовать.

— Так будет больше, чем миньян, — сказал он, — и я тоже совершу благое дело.

Кантор кивнул, и жаждущий совершить благое дело водитель поехал быстрее.

За нами вздымались клубы пыли, со всех сторон тянулись ряды надгробий, кое-где встречались вырытые могилы, поджидающие мертвых, и длинные процессии людей, следующие за своими покойниками.

Катафалк остановился рядом с могилой, предназначенной для Елены.

Певцы первыми вышли из автомобиля и подняли металлические носилки, на которых в саване лежала Елена. Ее тело выглядело так, будто вот-вот улетит вслед за душой, и певцы, словно опасаясь, что Елена прямо на пороге могилы может исчезнуть, запели громче. Их молитвы разносились по всему кладбищу. Скорбь, плач и пение заглушили и громкоговоритель, объявлявший начало следующих похорон, и плач других людей, читавших кадиш над могилами своих покойников.

Каждый год в день смерти Елены я с удивлением находила на ее могиле красную розу. В каждый день поминовения кто-то приходил на могилу раньше меня.

На четвертую годовщину, когда я стояла у могилы Елены, подошла женщина лет пятидесяти. Она принесла и положила на могилку завернутую в целлофан розу. Заметив меня, она спросила:

— Вы тоже видели эти похороны?

Я кивнула. Она закрыла глаза, словно стараясь вызвать в памяти тот день.

— Было всего десять человек, да еще водитель катафалка, — произнесла она и с болью добавила: — Наверное, у покойной не было семьи, — из-под закрытых век побежали слезы. — В тот день я хоронила брата, светлая ему память. Теперь всегда, когда кладу цветы на его могилу, достаю из букета один, самый красивый, и отношу на могилку к ней, как сделала в день ее погребения и похорон брата.

Она вздохнула.

— Теперь буду знать, что я не одна.

Когда наши глаза высохли, она спросила:

— Вы можете мне что-нибудь о ней рассказать?

— Немного, — ответила я, — совсем немного.