Под жарким солнцем

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Из осажденного Севастополя тяжелобольного Мегудина вывезли в тыловой госпиталь. Через некоторое время, уже немного придя в себя, но еще бледный и слабый, он стал упрашивать врача:

— Не могу я больше лежать… Уж больно горько и тоскливо в такое время находиться здесь… Прошу вас, доктор, пожалуйста, выпишите меня.

Но всегда добродушный и улыбающийся врач на этот раз сурово взглянул на больного и, строго погрозив пальцем, произнес:

— Выписать? И не подумаю. Вам даже вставать еще нельзя.

Мегудину казалось, что, как только его выпишут, он быстрее встанет на ноги.

— Но как же можно лежать?! — взмолился он. — Когда…

— Из самых жарких боев выбывают люди, — словно угадав его мысли, перебил врач, — а на своих боевых постах они наверняка нужны так же, как и вы. Однако все наши больные терпеливо лежат до полного выздоровления, а если они не выполняют предписаний врача, то потом еще труднее и дольше их ставить на ноги…

И все же, измученный тяжелой болезнью, еле передвигаясь, Мегудин добрался до главного врача. Тот внимательно выслушал его, грустно покачал головой, сказал:

— Я считаю, что о работе вам думать еще рано… Завтра после обхода скажем окончательное решение. — И неожиданно спросил: — А если найдем возможным перевести вас на амбулаторное лечение, дома будет надлежащий уход?

Мегудин, мгновение подумав, неопределенно ответил:

— Как-нибудь устроюсь, не беспокойтесь…

И все-таки назавтра его не только не выписали, а, наоборот, назначили продолжительный курс лечения.

Немного поправившегося Мегудина отправили в глубь Сибири в госпиталь для выздоравливающих.

Недолечившись, он опять стал настаивать на выписке. Просьбу его наконец удовлетворили, но при условии, что он продолжит лечение амбулаторно и строго будет соблюдать домашний режим.

С первой попавшейся машиной, на которой раненым бойцам привозили подарки, Мегудин уехал в отдаленный, глухой район. Добравшись туда поздно ночью, он заночевал у шофера — немолодого коренастого человека со многими шрамами на израненном скуластом лице.

Гостеприимная хозяйка накормила Мегудина ужином. Хотя ему очень хотелось поговорить, узнать о том, как живут люди в этих местах, куда его забросила судьба, он, измученный нелегкой, утомительной дорогой, лег и сразу заснул. Проснувшись чуть свет, услышал, что хозяева уже бодрствуют, хлопочут по хозяйству. Пока он оделся, умылся, на столе уже стоял завтрак. Поговорив немного с хозяином, Мегудин заспешил.

— Куда вы торопитесь? — спросил шофер.

— Подойду в райком, потолкую насчет работы.

Превозмогая боль в ногах, Мегудин, опираясь на палку, вышел на крыльцо и зажмурился от ослепительно яркого света.

В высоких сугробах снега прятались темные избы, из труб прямыми столбами вился легкий дымок. От крепкого мороза перехватило дыхание.

— Зима у вас еще в самом разгаре, — оглядываясь кругом, сказал Мегудин.

— Да, она у нас еще долго продержится, — отозвался шофер. — А вы небось из теплых краев?

— Да, я из северной части степного Крыма. В эту пору у нас уже выходят в поле…

Попрощавшись с хозяевами и поблагодарив за приют, он спросил:

— Как добраться до райкома?

— Пойдете прямо, слева увидите большой кирпичный дом, это и есть райком, — ответил шофер.

Вокруг стояла полная тишина. Медленно продвигаясь по глухой и безлюдной улице, Мегудин думал о своей семье, от которой давно не получал вестей, о Курмане. Там, бывало, как только подсыхало, начинали весело грохотать трактора, кипела работа. Он тогда не знал покоя ни днем ни ночью, памятуя слова своего учителя Ивана Никитича: «Весенний день год кормит».

При воспоминании о том напряженном времени Мегудин почувствовал прилив сил, зашагал быстрее. Теперь ему еще больше казалось, что, как только он начнет работать, забудет о всех своих «болячках».

Райком помещался в небольшом здании из красного кирпича. У входа, с правой стороны, висела вишневого цвета вывеска с красиво выведенными буквами: «Райком ВКП(б)». Мегудин медленно взобрался по ступенькам крыльца, отдышался и побрел по коридору искать кабинет первого секретаря. Кабинет он нашел быстро, постучался и, услышав: «Войдите!» — открыл дверь.

За довольно большим столом, заваленным коричневыми папками и грудой писем из только что полученной райкомовской почты, сидел очень бледный человек в офицерском кителе. Не так давно он выписался из госпиталя вчистую из-за последнего тяжелого ранения в боях под Смоленском.

Секретарь райкома Роман Вячеславович сидел съежившись то ли от холода в плохо отапливаемом помещении, то ли от письма, которое только что прочитал. Корявым детским почерком было написано:

«Папку немцы убили, мамка умерла, мы сидим голодные и замерзаем от холода, помогите нам, дяденька из райкома…» Так и было написано «замерзаем», и от этого дрожь пробежала по телу.

Мегудин поздоровался. Роман Вячеславович пригласил сесть и приветливо сказал:

— Я вас слушаю.

Мегудин вынул из кармана партбилет, несколько справок и молча положил на стол. Секретарь внимательно прочитал их, перелистал странички партбилета и задумался, как бы желая что-то вспомнить.

— Мегудин? Знакомая фамилия. Где же я ее встречал?.. Возможно, мы с вами когда-то виделись…

Но Мегудин секретаря видел впервые.

— Ну ладно, может, потом вспомню, — сказал Роман Вячеславович и продолжал: — Так, значит, вас по болезни вывезли из Севастополя? А когда же вы к нам прибыли?

— Вчера вечером.

— Как устроились?

— Да еще никак. Не успел. Хотелось бы сначала устроиться работать.

— Работа для вас, конечно, найдется, — задумчиво сказал секретарь, еще раз просматривая документы Мегудина. — Но тут ведь сказано, что работать вам еще нельзя, надо отдохнуть и подлечиться.

— Да я уже належался в госпитале. А чего не долечил — долечит работа. Это для меня лучшее лекарство.

— Люди нам, конечно, нужны позарез, но пока не придете в себя, ничего не имею права предложить вам… — Роман Вячеславович сказал это скорее по обязанности, чем по убеждению.

Мегудин почувствовал, что собеседник чуточку кривит душой. Поэтому, не обращая внимания на последнюю фразу секретаря, твердо спросил:

— А какую работу вы могли бы мне предложить?

— А чем бы вы хотели заняться? — поинтересовался секретарь.

Поняв, что секретарь сдается, Мегудин сказал:

— Я никакой работой не брезгую. Но, если возможно, хотелось бы по моей профессии — там, наверное, я принесу больше пользы.

— Постараюсь удовлетворить вашу просьбу… В ваших документах сказано, что вы были директором МТС… Курманской МТС… Где это?

— В северной части степного Крыма.

— Не ваша ли МТС была показана на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке?

— Она самая.

— Так вот откуда мне ваша фамилия запомнилась! — хлопнул себя полбу Роман Вячеславович и улыбнулся. — Значит, там я вас и видел… Тогда я был завсельхозотделом райкома партии, а до этого ряд лет работал начальником политотдела МТС и поэтому с особым интересом изучал ваш передовой опыт. Много раз был в вашем павильоне, читал брошюру о Курманской МТС. Даже помню, что брошюра была в желтенькой обложке и автор ее, кажется, Калмыков…

— Колпаков, — поправил Мегудин.

— Да, да, Колпаков. Тогда много писали о вашей образцовой МТС, и даже в центральной прессе. Мы у себя в районе тоже старались применить ваш передовой опыт… В газетах сообщали, что ваша МТС была награждена золотой медалью первой степени.

— Накануне войны она была награждена и второй медалью, — с гордостью сообщил Мегудин, радуясь, что случай свел со знающим его человеком.

— Помню, — увлеченно продолжал секретарь, — ваша МТС была показана на выставке в натуре: контора, трактора и трактористы, мастерские и механики. Директор принимал посетителей в кабинете, ваши люди рассказывали и наглядно показывали, как работают…

— Да, конечно, не так легко было всего этого добиться. Много-много труда тогда было вложено. Но теперь что говорить, ведь МТС почти вся погибла… Мы пытались вывезти технику через Керченский пролив, все другие пути были уже отрезаны. На последнем тракторе я выехал в Севастополь. Удалось ли им благополучно пробраться через пролив — мне неизвестно, но вряд ли… А то, что было на выставке, наверно, уцелело. У вас тут, я думаю, тоже есть МТС? — вдруг спросил Мегудин.

Секретарь недовольно поморщился:

— Плохие дела у нас в МТС, очень плохие. Можно считать, что вовсе ее нет. — И уж совсем огорченно добавил: — Почти все трактора вышли из строя. Еще до войны часть их списали как негодные к эксплуатации. Хоть бы и остальные списали, но они за МТС числятся, а пахать все равно придется на волах да коровах, а то и самим впрягаться…

Мегудин сидел молча и сочувственно кивал головой.

Секретарь раздражался все больше и больше, встал из-за стола и нервно заходил по кабинету.

— Ведь только за последние годы сменилось пять директоров! Пять! — повысил голос Роман Вячеславович. — А толку? Сейчас мы временно поставили одного механика — бывший танкист, тоже после госпиталя. Однако особой надежды нет — да и что можно сделать при такой разрухе!

— А в колхозах как дела? — спросил Мегудин.

Роман Вячеславович резко махнул рукой, сел опять за стол.

— И там не лучше. Работать некому — одни женщины, старики да дети. Что от них можно требовать? А ведь кормить страну надо… Фронту хлеб нужен, как и боеприпасы. Да и те, кто в тылу, тоже есть хотят, они тоже на фронт работают.

— Везде так, — грустно заметил Мегудин, — но что-то все-таки придумать надо…

— Голыми руками сейчас все равно ни черта не сделаешь! — взволнованно сказал Роман Вячеславович. — Вот если бы удалось наладить дела в МТС! А так трудно, очень трудно…

Секретарь тяжело вздохнул, помолчал и, сжав кулак, твердо произнес:

— На фронте, конечно, бывает еще труднее, а не сдаются, и мы не сдадимся, найдем выход из положения!

Мегудин внимательно слушал секретаря и, воспользовавшись короткой паузой, спросил:

— А почему трактора вышли из строя? Неужто нельзя было их отремонтировать? Или запчастей нет?

— То-то и оно. В свое время головотяпы об этом не подумали. Тогдашний директор МТС Тяпкин наворотил такого, что до сих пор самые умные головы выправить не могут. Этот горлопан только и делал, что орал повсюду: «Наша МТС должна стать образцовой! Она должна быть оснащена новейшей первоклассной техникой!» А поэтому, мол, надо освободиться от барахла, списать рухлядь и получить новейшие трактора и машины. Для осуществления своего плана этот Тяпкин делал все, чтобы комиссия, которая должна была приехать по его требованию, списала старые трактора и машины. Но тут грянула война, комиссия не приехала, старую технику не списали, новую не дали, и мы остались на бобах…

Сочувственно покачав головой, Мегудин спросил:

— А какие трактора в МТС? Какой марки?

— В основном «ХТЗ» и немного «ЧТЗ».

— И к «ЧТЗ» нет запчастей?

— Нет, все, что были, использованы.

— Без запчастей трудно… Правда, кое-что можно сделать самим, но это сложно. А квалифицированные механики есть?

— Есть один, да и тот немощный старик.

— А механизаторы?

— Нет. Всех забрал фронт… А пахать и сеять надо.

— Да, да, пахать и сеять обязательно надо!

Роман Вячеславович вынул кисет с махоркой, набил трубку и, разжигая ее, спросил:

— Курите?

— Давно не курил, отвык.

— Я тоже после ранения бросил курить, но снова потянуло. Как-никак, когда закуришь, хоть немного отвлечешься от забот… Может, и вы закурите?

— Давайте попробую за компанию.

Роман Вячеславович подал Мегудину кисет с табаком:

— Папирос у меня, к сожалению, нет. Солдатскую цигарку приходилось курить?

— Приходилось. Дело нехитрое.

Мегудин оторвал кусок газеты, свернул по всем правилам цигарку и закурил. Затягиваясь и пуская дым, собеседники глядели друг на друга и думали об одном и том же.

— Мозги начинают сохнуть, когда думаешь, как лучше организовать весенний сев, — после короткого молчания заговорил Роман Вячеславович.

— А с лошадьми как в колхозах? — спросил Мегудин.

— Почти все фронт забрал… Осталось очень мало, на них много не напашешь, да и с кормами у нас плохо.

— Значит, если учесть всю тягловую силу — лошадей, коров, волов, — сколько примерно можно будет вспахать? — поинтересовался Мегудин.

— Трудно сказать, но все равно это нас не спасет. Если мы не сумеем вернуть в строй трактора, то будет очень худо.

Роман Вячеславович надеялся, что бывший директор прославленной МТС, с которым его так неожиданно свела судьба, подскажет что-то существенное, но тот молчал и только несколько раз повторил:

— Без запчастей трудно что-нибудь придумать. Но надо искать выход…

Мегудин, как никто, понимал глубокую озабоченность секретаря. Ему страстно хотелось помочь этому бледному, усталому человеку, который вызывал у него все большую и большую симпатию. Видимо, Мегудин тоже понравился Роману Вячеславовичу, тем более что в ходе разговора посетитель нет-нет да и одаривал ценным советом. Им казалось, что они давно знают друг друга, и в конце концов незаметно перешли на «ты».

Мегудин поднялся и хотел попрощаться с Романом Вячеславовичем, но тот задержал его:

— Ты один или с семьей?

— Пока один. Семью разыскиваю, не знаю, живы ли они…

— Во всем тебе поможем… И семью попробуем разыскать, а пока дадим направление в нашу гостиницу, она недалеко отсюда. Завтра пришлем врача, подлечим тебя, прикрепим к райкомовской столовой, обеспечим итээровским снабжением и, когда станешь на ноги, поговорим о работе… Я вижу, ты мужик башковитый, недаром такой МТС заправлял! Хлеборобские нужды знаешь, и советы твои дельные. Так что скорее приходи в себя, поправляйся и берись за дело. Я тебе постараюсь во всем помочь…

В МТС уже все знали, что к ним скоро должен прийти новый директор.

— Ну, а что изменится? — сказал механик Порфирий Лукич. — Сам бог тут помочь не сможет… Если бы трактора в такой хлам не превратились или хоть были бы запчасти, мы и без директоров как-нибудь управились.

На всякий случай Василий Кузьмич Кубанов, временно исполняющий обязанности директора, решил убрать территорию и должным образом подготовиться к встрече нового начальства. Но Мегудину не терпелось скорее увидеть своими глазами, что представляет собой эта МТС и можно ли там наладить дела, и на другой день после разговора с секретарем райкома он отправился туда. Долго бродил по селу, пока не набрел на большой полуразрушенный двор, заваленный снегом. Там стояли обледеневшие трактора, машины, под большим сугробом просматривался ржавый инвентарь, груды металлолома. Никакой накатанной проезжей дороги не было, только в сторонке виднелись протоптанные в снегу тропинки.

«Да, давненько сюда никто не заезжал», — подумал Мегудин.

Прежде чем зайти в мастерские, он внимательно осмотрел двор. Издали увидел несколько тракторов, стоящих под навесом, остальная техника ржавела прямо под открытым небом.

Мегудин поковырял палкой в сугробах, но понять, что там находилось, было трудно. Побродив немного по двору, он вошел в мастерскую. За верстаками стояло несколько женщин, подростков и стариков, стучали молотками, что-то пилили. Он подошел к старику в синем комбинезоне, в очках, который возился с какой-то деталью, и, поздоровавшись, спросил:

— Чем занимаетесь?

Не успел тот ответить, как к Мегудину, прихрамывая, подошел невысокий коренастый мужчина лет двадцати восьми, в солдатской форме и в танкистском шлеме. Бросив ветошь, которой неторопливо вытирал руки, он, догадываясь, кто перед ним, представился.

— Василий Кубанов. Ну что, уже выздоровели? — спросил он, будто они были давно знакомы. — А мы вас ждем…

— Значит, вы за директора? — спросил Мегудин.

— Да, я. А вы, значит, новый директор?

— Пока еще не знаю. Но может быть… Хотелось бы раньше с делами ознакомиться.

— Какие здесь дела… Всё на виду. Вон трактора стоят, а пахать все равно не на чем. Машины не на ходу… Да что говорить — совсем плохие дела. Дальше некуда… — грустно вздохнул он.

— А все-таки люди работают — значит, что-то все же делается?

— Какая-то работа всегда есть. Нет главного — запчастей. То, что было, использовали, а теперь взять их неоткуда.

— Понимаю, что положение тяжелое, и все-таки надо искать выход.

Кубанов пригласил Мегудина в небольшую комнатку — кабинет. Там и продолжалась их беседа, затянувшаяся допоздна. Мегудин дотошно выспрашивал обо всем, вникал в такие подробности, которые, казалось, не имели никакого отношения к делу.

Под конец он неожиданно спросил:

— А то, что на дворе, под снегом, вы не пробовали посмотреть?

Василий Кубанов удивился:

— Так это же совершенно проржавевший хлам, из него не то что трактор починить — керосинку не соберешь…

— Керосинки нам и не нужно собирать, ими поле не вспашешь, а посмотреть все же надо, и внимательно. Может, в этой куче какое-то жемчужное зерно найдем, все бывает…

Кубанов пожал плечами:

— Думаю, что напрасный труд. Мы уже искали…

— Надо еще раз посмотреть, — твердо сказал Мегудин. И вдруг добавил: — Я собираюсь тут жить. Если будем работать, как на военных заводах — день и ночь, без простоя, — дело можно будет наладить. Я — оптимист. Только так нужно сейчас работать…

Эта уверенность начала передаваться и Василию, и он невольно подумал: «А может, действительно что-то получится. Чем черт не шутит?» Но вслух нерешительно спросил:

— А с чего мы начнем?

— Об этом вместе подумаем. Вы какое-то время здесь работали, знаете обстановку, людей, технику. С чего вы предлагаете начать?

Подумав, Василий развел руками:

— Я уже сказал, что мы пробовали и так и этак, и у нас ничего не получается. Не знаю…

— Для начала попросил бы вас составить список, какому трактору, какой машине чего не хватает.

— А зачем? Все равно нечем ремонтировать, — твердил свое Кубанов. — Мы составляли такие списки…

— Вот и принесите.

Настойчивость Мегудина поколебала предубежденность Василия, думавшего, что дела в МТС поправить невозможно.

— Хорошо, я постараюсь найти эти списки, — сказал Кубанов, прощаясь.

Утром, до прихода рабочих, Мегудин разжег костер и, время от времени грея над ним руки, стал осматривать трактора.

К приходу людей он уже установил, чего не хватает двум машинам, и записал в своем блокноте.

Пришел понурый Василий Кубанов и виновато признался:

— А я список нужных запчастей не нашел. Проверяли-проверяли, записывали-записывали, решили, что дело безнадежное, и, наверное, выбросили… — Вчерашний пыл Василия уже иссяк.

— Тогда придется начать все сначала, — решительно сказал Мегудин.

Подошел механик и вяло стал доказывать, что это дело пустое… Мрачно пошутил:

— Все равно к туловищу коня хвост осла и голову верблюда не привинтишь.

— Ничего, и хвост и голову разыщем… Хлам иногда полезен бывает. — Илья Абрамович понимал, что без веры в успех дело с места не сдвинется.

Постепенно ледок отношений таял, людей начал охватывать азарт.

Напряженная работа отвлекала Мегудина от грустных мыслей о пропавшей семье. К розыскам подключился секретарь райкома, тот по своим каналам пытался сделать все возможное. Роман Вячеславович звонил Мегудину каждый день, справлялся о работе, но пока ничего утешительного не слышал. Ответ был один: «Проверяем, ремонтировать пока нечем».

И все-таки из кучи хлама, из-под снега постепенно извлекались кое-какие детали. Их с большим трудом очищали от ржавчины и с невероятным упорством приспосабливали к некогда мощным, но теперь похожим на скелеты машинам. Незаметно эти скелеты обрастали мясом.

В мастерской изготавливали коленчатые валы, точили шестеренки. Работали день и ночь.

Так прошло несколько недель, и в один счастливый день выяснилось: один трактор на ходу!

Это была не полная победа, но очень важный сдвиг.

Рабочие мастерской ликовали. Даже выпили по глотку спирта из алюминиевой кружки — как на фронте. Мегудина качали, а когда он встал на ноги, скрывая улыбку, спросил у механика Порфирия Лукича:

— Ну как, хвост и голова на месте? Все же привинтили?

Все рассмеялись.

Мотор гудел ровно. Сначала Мегудин, а затем Порфирий Лукич и Василий сделали во дворе по кругу. За рокотом мотора никто не услышал, как подъехал старенький «виллис» секретаря райкома. Секретарь в меховой куртке и старой шапке-ушанке вышел из машины и восторженно смотрел на чудо.

Наконец его заметили. Василий выключил мотор, все обступили секретаря. Он расцеловался с Мегудиным, радостно пожимал всем руки:

— Ну, молодцы! Слов нет — молодцы!

— Это ведь только начало, самое трудное еще впереди, — заметил Мегудин.

— Я уверен, что и в дальнейшем у вас пойдет работа…

— Пойдет! Пойдет! — воскликнул Василий.

Секретарь райкома зашел в мастерскую, побеседовал с рабочими, провел короткое совещание, одобрил предложение Мегудина о привлечении к работе в МТС подростков — старших школьников.

— Будут у нас свои надежные кадры… Но ремонт, ремонт! — без конца повторял он. — Это теперь самое главное. Ведь весна не за горами, нельзя медлить ни минуты…

— Стараемся… Все возможное и невозможное сделаем, — заверил Мегудин.

— Вижу, что на вас можно надеяться. — Секретарь обнял за плечи Мегудина и, таинственно улыбаясь, сказал: — А я тебе, Абрамыч, награду привез!

— Что за награда, да и откуда ты знал, что сегодня трактор пойдет?

— А нам, секретарям, полагается чутье иметь! — глаза его весело заискрились. — А что за премия? Сейчас плясать будешь! — И выпалил: — Семья твоя нашлась! Все живы, здоровы. Под Свердловском они.

Мегудин с минуту не мог и слова сказать. Когда наконец пришел в себя, лицо его засветилось, мелькнула радостная мысль: «Уж если привалит счастье — так счастье на всю катушку».

— А адрес-то, адрес привез?

— Не нужен тебе адрес, — успокоил секретарь. — Они уже едут сюда…

Текли дни за днями, Мегудин с нетерпением ждал семью, и работать стал еще яростнее. Энтузиазм директора передавался всей МТС. Вскоре на ходу уже были еще два трактора.

В эти напряженные дни Василий Кубанов приходил в МТС рано. Сегодня еще издали, услышав шум моторов, он ускорил шаг, хотел еще раз убедиться, что они действительно работают. Увидев Мегудина и Порфирия Лукича за рулем отремонтированных тракторов, он во весь голос крикнул:

— Работают! Нормально работают!

Подошли женщины-солдатки, подростки, девушки из нового пополнения курсов при МТС, овладевшие профессиями слесарей, механиков, трактористов. Глядя на них, Василий восторженно воскликнул:

— Смотрите, друзья, «мертвецы» наши пошли! Покатили! Колеса крутятся, моторы стучат!..

Василий вскочил на рядом стоящий отремонтированный трактор, включил мотор и поехал вслед за Мегудиным и Порфирием Лукичом.

— Хорошо работает! На всю мощь работает! — не унимался Василий.

Когда закончились испытания вернувшихся в строй тракторов, Мегудин с тревогой сказал:

— Порадовались, что три трактора на ходу, а как быть с остальными, которые стоят застывшие, неподвижные?

— Надо искать детали на всех свалках в районе и в соседней МТС, — предложил Василий.

— Времени остается мало. Мы будем искать, и секретарь райкома обещал помочь. Может быть, ему удастся что-нибудь достать.

Роман Вячеславович поднял на ноги весь район, звонил во все базы «Сельхозтехники», сначала просил, потом стал требовать. Ничего не помогало.

Мегудин разослал своих представителей во все пункты металлолома. Кое-что приносили, но проблема коренным образом не решалась.

Секретарь звонил в обком, требовал помочь району.

И все-таки по зернышку, по крупице кое-что удалось раздобыть.

Мегудин и сам разъезжал по району, заглядывал в самые отдаленные села. И вдруг его постигла настоящая удача. На окраине какой-то деревни отказал мотор в его машине, собранной из разных частей. Он открыл капот, долго копался в моторе и увидел, что машину так просто не починишь.

«Плохо дело, — подумал Мегудин. — Придется добираться пешком».

И вдруг поблизости кто-то протяжно заголосил:

— Починяю примуса, керосинки, другие домашние предметы, лужу кастрюли, чайники, ведра…

Невдалеке шел человек лет семидесяти. Лицо его обрамляла густая седая борода.

Илья Абрамович окликнул старика. Тот остановился.

— Папаша, кроме примусов и кастрюль, еще что-нибудь чинить можете?

Старик подошел, внимательно оглядел Мегудина с ног до головы и вдруг произнес:

— Еще могу подковать блоху, сейчас на это большой спрос… Если бы был помоложе, то чинил бы танки, самолеты и чего хочешь…

— А в машинах, тракторах разбираетесь?

— Немного.

— Посмотрите, пожалуйста, мой вездеходик. Он забастовал.

— Я спешу, но, так и быть, посмотрю.

Старик оказался мастером на все руки. Он развязал заплечный мешок, достал инструмент и неторопливо приступил к делу. Долго они с Мегудиным пытались приспособить какую-то деталь, найденную в мешке, и часа через полтора мотор заработал.

— Ну, вот и все, — сказал старик. — Мне давно пора идти. Не люблю подводить. Но тебя выручить надо было…

— Не знаю, как мне вас отблагодарить! — молвил Мегудин. — Но вы мне очень нужны и по более важному делу…

— А по какому?

— Я директор МТС. У нас трактора и машины в развале, специалистов мало, а такие люди, как вы, позарез нам нужны. Зачем вам по деревням ходить да кастрюли и ведра чинить? Такие золотые руки, как у вас, должны настоящим делом заниматься…

— Я в МТС когда-то работал, — задумчиво произнес старик.

— Ну вот видите! Сам бог велел идти к нам… А вы откуда приехали?

Старик вздохнул, покачал головой и грустно произнес:

— Я издалека, с Украины… Почти с самой границы. Еле выбрался оттуда. Третий раз эвакуируюсь, спасаясь от фашистов. Как видите, аж до Сибири добрался. Крыши над головой еще нет. Но кормиться надо, вот и хожу по домам и зарабатываю на кусок хлеба.

— Ну так вот, дадим вам жилье, хорошее снабжение, приличный оклад… И чего еще думать? Как вас зовут?

— Михаил Борисович.

— Так вот, дорогой мой Михаил Борисович, садитесь и поедем.

— Так сразу и ехать?.. Нет, я должен со своей старухой посоветоваться… Силенок не так уж много.

— Перегружать вас не позволю. Будете работать столько, сколько сможете. Понимаете, нам нужно срочно восстановить трактора, инвентарь подготовить… Ну так что, едем?

— Так и быть, — подумав, согласился Михаил Борисович. — Только к жене заедем — тут недалеко, предупредить надо, а на месте посмотрю, сумею ли я вам помочь.

— Ну что ж, садитесь. Где живете?

— Прямо, потом направо. Я скажу.

Машина ненадолго остановилась у дома, где жил Михаил Борисович, и вскоре они поехали дальше.

В МТС Мегудин попросил его посмотреть трактор, мотор которого был как будто в порядке, но не заводился. Провозившись с ним до вечера, Михаил Борисович, прощаясь, молвил:

— Пока ничего определенного сказать не могу. Завтра приеду, попробую одну штучку приспособить.

На следующий день он приехал со своим внуком — черноглазым шустрым мальчишкой Левкой.

— Это мой подмастерье, — сказал Михаил Борисович Мегудину.

— Вот какой у вас помощник! Мы как раз набрали ребят на курсы механиков и трактористов, может, и он пойдет учиться к нам? — предложил Мегудин.

— Ой, дед, хочу учиться на механика… — с радостью отозвался мальчик.

— У него умелые руки и светлая голова, быстро все схватывает. Пусть учится, из него будет толк, — похвалил дедушка внука.

— Я вижу, что он станет у нас механиком, — подтвердил Мегудин. — А пока, если хочет, пусть покопается с ребятами на свалках, может, найдут нужные нам детали.

— Я найду, найду, вот увидите! — сразу загорелся Левка. — Дедушке я всегда приношу много вещичек.

— Сейчас тебе покажут, где и что искать, — сказал Мегудин.

Несколько дней подряд возился Михаил Борисович с трактором, и в конце концов мотор заработал.

— Доконал все-таки… — с облегчением вздохнул Михаил Борисович.

— Вы просто волшебник! — похвалил его Мегудин. — А вот еще стоят два трактора. Может, и их заставите трудиться?

— Посмотрю. Только бы не заупрямились.

— Может быть, вместе с нашим механиком Порфирием Лукичом будете работать? — осторожно предложил Мегудин.

— Да нет, пусть он — свой, а я — свой… Будем советоваться и помогать друг другу, — возразил Михаил Борисович.

Приспосабливать новые детали было очень трудно. Приходилось подпиливать, шлифовать, подгонять. Работа в МТС не прекращалась ни днем ни ночью. Некоторая ревность Порфирия Лукича к вновь прибывшему заставляла его подтянуться — мол, мы не хуже других. И вскоре заработали моторы, в строй вступили еще два трактора. Это вдохновило всех, люди почувствовали новый прилив сил. Срочно надо было восстановить еще несколько тракторов. Пробовали подогнать к ним детали, которые достали в «Сельхозтехнике», но безрезультатно.

— Напрасный труд, — начал сдаваться Порфирий Лукич, — Все равно ничего не получится.

— А может, все-таки получится? Надо набраться терпения и биться до победного… Давайте работать так, — предложил Мегудин. — Если бы нашлись запчасти к «ХТЗ», они подошли бы к этим тракторам.

— Не думаю, — отозвался Порфирий Лукич. — У нас было много таких запчастей, но куда их старый директор дел, ума не приложу. Я их давно ищу.

— Сами видите, что надо приспосабливать то, что есть, — сказал Мегудин. — Лучше давайте не терять золотое время.

Все опять усердно принялись за работу.

С гомоном ворвалась ватага ребят. Перебивая друг друга, они кричали:

— Смотрите, смотрите, что мы нашли!..

— Что, что нашли? — Мегудин схватил пакет, завернутый в рядно.

— Нашли то, что вы просили, — ответили в один голос ребята. — Смотрите.

Развернув сверток, Мегудин радостно воскликнул:

— Да ведь это же клад! Настоящий клад! Молодцы, молодцы, ребята!

— Это, наверное, и есть то, что выбросил Тяпкин, — догадался Порфирий Лукич. — Где вы это нашли?

— За усадьбой МТС, — дружно ответили ребята.

— Срочно надо очистить всё от ржавчины… Теперь работа пойдет полным ходом, — радовался Мегудин.

— Да, теперь наши дела пойдут, — подхватил Василий. — Спасибо вам, Илья Абрамович, за то, что сами упорно взялись за дело и всех нас заставили работать. Вот так — деталь за деталью, гаечка за гаечкой — и восстановим трактора.

Ни на минуту не изгладилась из памяти Лизы та страшная ночь, когда Илья Абрамович, усталый и еле живой от бесконечных забот, ввалился в дом и взволнованно сказал:

— Немцы близко! Запакуй самое необходимое для себя и детей… Завтра чуть свет я приеду и отправлю вас через Керченский пролив. Все другие дороги отрезаны… Отец с матерью и Генечка тоже приедут туда с колхозом. Вместе вам будет легче.

Всю ночь были слышны оглушительные взрывы бомб. Намаявшись за день, Илья Абрамович прилег и быстро уснул. Безмятежно спали дети. Только Лиза, не смыкая глаз, паковала узлы и чемоданы, складывала вещи, наводила всюду порядок, чтобы рано утром покинуть родное гнездо и отправиться неведомо куда.

Был уже рассвет, когда она прилегла. Только успела задремать, как приехал Илья Абрамович. Он взял узлы и чемоданы, она впопыхах одела детей, и, не задерживаясь ни минуты, уехали. Дороги были запружены табунами скота, машинами, арбами, повозками, нагруженными домашним скарбом, среди которого сидели старики, женщины, дети. В сутолоке и суматохе скопившейся у пролива массы людей Илья Абрамович не мог найти ни отца, ни мать, ни сестренок, которые должны были быть тут. Как только Лиза с детьми почти на ходу села на уже отчаливший пароходик, раздались надрывные гудки, предвещающие приближение фашистских самолетов, и тут же послышались взрывы. Донеслись душераздирающие крики, плач, стоны и вопли раненых. Рядом стоявшие суда начали тонуть. Чудом уцелевший пароходик, где находились Лиза с детьми, пытался выйти из-под огня и продолжать свой путь по заалевшей от крови убитых и раненых воде. Сквозь рассеявшийся дым насмерть перепуганная Лиза с детьми на руках глазами искала на берегу Илью Абрамовича, чтобы на прощанье еще раз взглянуть на него, но не нашла его.

«Где он? Уцелел ли в той яростной бомбежке? — терзалась она. — Если он остался жив, будет тревожиться, не пошли ли мы ко дну».

После долгих мучительных странствий они добрались до Урала, и Лиза начала писать куда только можно запросы о муже. От его старшего брата Матвея она узнала адрес госпиталя, где тогда находился Илья Абрамович. Ее письмо было переадресовано и долго бродило, пока не попало по назначению. Не успела Лиза получить ответ на него, как пришла телеграмма:

…Мегудин был ошеломлен, когда шофер секретаря райкома отыскал его в мастерской МТС и сказал:

— Я привез вашу семью.

— Где они? Где? — выбежал он на улицу вслед за шофером.

— Илюша, мы здесь, — откликнулась Лиза, стоя рядом с «виллисом».

Илья Абрамович кинулся к Лизе и, прижав к груди, долго не мог вымолвить слова.

— Лиза! Лиза!.. Наконец-то мы… — только и мог сказать, придя в себя. — Где дети?

— В машине.

Рывком раскрыв дверцу машины, Мегудин взял на руки детишек.

— Худенькие, но все же подросли, — разглядывая их, сказал он.

— Они так тяжело болели, недоедали, горя было много… — вздохнула Лиза.

Илье Абрамовичу было неловко, он собирался приготовить квартиру, припасти все, что нужно для гостей, а они прибыли раньше, чем он ожидал, и застали его врасплох.

— Зайдем пока ко мне.

Мегудин схватил чемодан, взял старшего сынишку за руку и направился в свой кабинетик. За ними пошла Лиза с младшеньким на руках. Оставшиеся в машине вещи захватил шофер.

Переступив порог каморки, в которой жил Илья Абрамович, Лиза с удивлением спросила:

— И ты здесь живешь? И тут работаешь? Здесь же негде повернуться. Где ты отдыхаешь, спишь?.. Разве мы с детьми тут разместимся?

— Не беспокойся, Лизонька, вас я сейчас устрою. Поешьте, отдохните… — ласково сказал Илья Абрамович.

— Что значит — нас устроишь? А разве ты не будешь жить с нами? — перебила его Лиза. — Всю жизнь ты так: где-нибудь поспишь, что придется поешь… Только работу и знаешь, больше тебе ничего не надо. Ты же директор МТС, а… У тебя, наверно, и постели нет…

— Когда я приехал сюда, мне в райкоме дали номер в гостинице, я там только ночь переночевал и больше туда не заходил… Пришлось из металлолома собирать трактора, некогда было ни спать, ни отдыхать. Где попало прикорну на часок, и опять работа. Об отдыхе и речи не могло быть.

— Я так и знала, что у тебя нет покоя ни днем ни ночью. Если так и дальше будет, то ты опять скоро свалишься. Не забывай, что тебя только недавно выписали из госпиталя. Хорошо еще, что пришел вызов и я смогла к тебе приехать.

— Молодец, Лизуха, что не тянула с отъездом!

Глянув в нежные, искрящиеся теплотой глаза мужа, Лиза смутилась. Она перевела взгляд на детей, открыла сумку, вынула оттуда две лепешки и дала их малышам.

Подошел шофер.

— Роман Вячеславович велел мне отвезти ваших гостей в гостиницу и помочь им устроиться, — сказал он Илье Абрамовичу. — Ну что, поедем? Мне хотелось бы поскорее вернуться в райком, может быть, я там понадоблюсь.

— Подожди немного, мы тебя долго не задержим. Уж больно в гостиницу их везти не хочется. Лучше сразу найдем какую-нибудь квартиру…

— Тогда, если хотите, я пока отвезу их в райкомовскую столовую. Они, наверное, голодны, пусть немного перекусят.

— Да, детишек неплохо бы накормить, — согласилась Лиза, — тем более что они горячего давно не ели.

Илье Абрамовичу не терпелось узнать, как ей жилось это время, знает ли она что-нибудь о родных и близких. Но он решил прежде всего поселить их где-то, накормить и дать отдохнуть малышам и старался пока не расспрашивать Лизу. Но она, словно поняв это, сказала, показывая на детей:

— Так похудели, просто косточки просвечиваются. Ты себе представить не можешь, как тяжело они болели, я их едва выходила. Трудно передать, сколько я вынесла за это время. Но хорошо, что мы наконец вместе. Сколько я провела бессонных ночей, думая, уцелел ли ты после той страшной бомбежки, когда мы расстались.

Вошел Василий. Узнав о приезде семьи Ильи Абрамовича, он решил, что надо помочь им устроиться.

Илья Абрамович познакомил Василия с Лизой. Василий нежно погладил по головкам детишек:

— Ну и орлы!

— Хороши орлы… едва живы, — вздохнула Лиза.

— Ничего, отдохнут с дороги, быстро поправятся.

— Хочу сначала в столовую их свозить, пусть поедят, а потом насчет квартиры подумаем, — сказал Илья Абрамович. — Я жил по-холостяцки, не успел ничего запасти, даже некогда было паек получить.

— Сейчас мы все устроим. — Немного подумав, Василий предложил: — Знаете что, Илья Абрамович. Я хочу пригласить ваших гостей к моей матери. Дом у нее просторный, живет она со снохой и ребенком, брат на фронте… Мама угостит вас обедом. Она быстро его сготовит. Если понравится, там и останетесь.

— Ну что ж, если это удобно, — согласился Илья Абрамович. — Думаю, что там будет лучше, чем в гостинице.

Шофер и Вася погрузили вещи, Лиза и Илья Абрамович взяли на руки детей, и они поехали.

Авдотья Прохоровна — мать Василия — радушно встретила Мегудиных. Она устроила их в большой светлой комнате с двумя кроватями, столом, стульями, шкафом и зеркалом. Пока Лиза распаковывала вещи, хозяйка принесла детишкам по стакану парного молока и сразу же отправилась хлопотать насчет обеда для гостей. Лиза с детьми прилегли отдохнуть. Немного подремав, она встала, поправила одеяла у спящих детей и пошла на кухню помочь Авдотье Прохоровне. В печке уже варились ароматные щи, а на большой чугунной сковородке румянилась картошка со свининой. Авдотья Прохоровна тем временем перемывала посуду, которая давно не извлекалась из шкафа. После смерти хозяина их семья жила уединенно, да и время было тяжелое, не до гостей.

Пока Авдотья Прохоровна с Лизой накрывали на стол, пришел Василий. По заданию Ильи Абрамовича он побывал в МТС и по пути захватил итээровский паек. Выложив на стол продукты, он подмигнул матери и извлек из кармана бутылку водки. Авдотья Прохоровна и ее гости уселись за стол. Василий наполнил стопки и предложил выпить за семью Мегудиных. После второго тоста обычно грустная, тоскующая по сыну, ушедшему на фронт, Авдотья Прохоровна немного захмелела и затянула песню:

Илья Абрамович, Лиза и Василий подхватили ее. И все же в этом хоре выделялся сильный голос Авдотьи Прохоровны, которая еще задолго до войны славилась на весь район как лучшая исполнительница русских народных песен. Знала она их очень много. Пели и другие песни. Никто сразу не заметил, как в комнату вошла сноха Авдотьи Прохоровны — Клава, белокурая статная женщина, работающая бригадиром животноводческой бригады. Василий представил ее гостям. Клава приветливо поздоровалась с Мегудиными и села за стол. Василий разлил по стопкам остатки водки. В последний раз выпив и закусив, Илья Абрамович и Василий поспешили в МТС. Хозяйка вместе со снохой не спеша принялись убирать со стола. Лиза, хотя и чувствовала усталость, помогала перемывать посуду. Узнав, что их гостья — зоотехник, Клава заметно оживилась, стала рассказывать о делах своей фермы, жаловаться на трудности. А они были немалые. Зоотехник в первые дни войны ушел на фронт, и на весь район остался лишь один старик ветеринар. Удивительно даже, как только он держится, ведь работы невпроворот. То в один колхоз надо заехать, то в другой… А на ферме иной раз и посоветоваться не с кем, как обеспечить надлежащий уход за скотом, как кормить его и лечить… Лиза внимательно выслушала Клаву.

— Ну что ж, — сказала она, — может быть, я вам чем-то смогу помочь?..

— Вот было бы славно! — обрадовалась Клава.

Убрав все на кухне, они перешли в комнату Мегудиных. Незаметно стало темнеть. Лиза уложила детей спать и, чтобы не потревожить их, разговаривала с Клавой шепотом. Клаве хотелось о многом поведать Лизе, но тут вернулся домой Илья Абрамович, и она, пожелав Мегудиным доброй ночи, ушла к себе.

Наутро Илья Абрамович и Клава чуть свет отправились на работу, а Авдотья Прохоровна и Лиза целый день хлопотали по хозяйству. Первой вернулась домой Клава. Она пришла, держа за руку маленького сынишку, который уже несколько дней находился у ее матери.

— Вот твои новые товарищи, — сказала Клава мальчику, указывая на детей Лизы.

И вскоре уже ребятишки затеяли веселую игру.

Весь день Клава вспоминала о вчерашнем разговоре с Лизой. Ее беспокоило, приживутся ли Мегудины в их доме. Уж очень не хотелось ей терять столь ценную помощницу. Вот потому-то и поспешила она сегодня домой, пришла раньше обычного. Когда Клава зашла к Мегудиным в комнату, увидела, что там тщательно убрано, чемоданы вынесены, стало уютнее.

«Ну, значит, останутся у нас», — с облегчением подумала она. Как добрую подругу Лиза встретила Клаву. У них легко завязался разговор. Вспоминали молодость, первые свои увлечения, говорили о детях, о трудности их воспитания, о новостях на фронте. Когда Лиза стала рассказывать о своей работе в колхозе, Клава напомнила ей об обещании помочь на ферме.

— Может быть, пойдешь к нам работать? — вдруг предложила она.

— А на кого я оставлю детей? — засомневалась Лиза. — Они у меня часто болеют. Да и муж только что из госпиталя. Он тоже нуждается в уходе…

— Знаешь что, — словно предугадав эти слова, сказала Клава, — за детьми присмотрит свекровь. Где один ребенок, там и трое, а Илья Абрамович и так целый день на работе. Ну, соглашайся скорее!

Она рассказала Лизе: когда муж уходил на фронт, то просил ее возглавить ферму. А тут на руках маленький ребенок… Спасибо Авдотье Прохоровне, что выходила сынишку. Так что детей ей вполне можно доверить.

— Ну ладно, — согласилась Лиза, — вот придет Илья Абрамович, я посоветуюсь с ним.

Работа в МТС заметно наладилась, но восстанавливать трактора было по-прежнему нелегко. Когда каким-то чудом удавалось раздобыть одну недостающую деталь, сразу же возникал вопрос, где достать другую. Несмотря на это, Порфирий Лукич и Михаил Борисович, который окончательно перебрался со своей семьей в МТС, работали не покладая рук. Вскоре у них появились новые помощники: после ранения с войны вернулись бывший механик МТС Федор Силин и еще два шофера. Отдохнув несколько дней, они сразу же включились в работу.

Весна все ближе и ближе подступала к заснеженным сибирским полям. С каждым днем морозы заметно ослабевали. А когда понемногу стало пригревать солнце, на стрехах домов образовались сосульки и среди проталин зажурчали первые ручейки. Чувствовалось, что природа оживает и вот-вот надо будет выходить в поле. А часть тракторов все еще неподвижно стояла во дворе МТС.

В те напряженные, полные тревог дни от прибывших домой после ранения бойцов Мегудин случайно узнал, что эшелоны, подвозившие к передовым позициям орудия и технику, возвращаются в далекую Сибирь совсем не порожними. Оказалось, что с прифронтовой полосы они вывозят технику, разрушенную в тяжелых боях. Разбитые снарядами, обгоревшие орудия, танки и тягачи поступали на сибирские металлургические заводы, затем на переплавку.

«Может, среди этого металлолома есть нужные детали?» — подумал Илья Абрамович. Посоветовавшись с Романом Вячеславовичем, он командировал в крупный сибирский город молодого механика Силина.

— Я вижу, Федор, — сказал ему Мегудин, — что ты парень толковый. Поезжай, посмотри на месте, что там можно сделать. Уверен, что среди металлолома можно найти то, что нам нужно.

Прошла уже целая неделя, а Силин все еще не возвращался. Тем временем на МТС работа шла полным ходом. Уже отремонтированные трактора постоянно были на ходу. На них обучались молодые трактористы и трактористки, которые усердно готовились к весеннему севу. Наконец, на восьмые сутки, в разгар рабочего дня, во дворе МТС появился Силин. Молодой механик заметно похудел и осунулся, но уже по тому, как светилось улыбкой его лицо, было видно, что приехал он не с пустыми руками. Порфирий Лукич и Михаил Борисович сразу же стали осматривать детали.

— Ну, парень, молодец! — хвалили они Силина. — Вот удружил!

С удвоенной энергией механики принялись за дело. И вскоре еще два трактора бороздили двор МТС.

Благодаря деталям, привезенным Силиным, Мегудину удалось обеспечить бесперебойную работу техники во время как посевных, так и уборочных работ. И как бы в награду за это в тот год собрали хороший урожай.

За лето Илья Абрамович заметно окреп и чувствовал себя уже совсем неплохо. Как и прежде, работать приходилось день и ночь, но, несмотря на это, он находил время, чтобы хоть немного побыть с семьей и поиграть со своими славными мальчуганами. Так же, как и Илья Абрамович, Лиза проводила целые дни на ферме. За советом к ней то и дело обращались животноводы из окрестных колхозов. И каждому из них она помогала, чем только могла. Дети Мегудиных, Гришутка и Павлушка, весь день находились на попечении Авдотьи Прохоровны. Словно родных внуков, полюбила она этих малышей.

Незаметно подкралась суровая сибирская зима. Не привыкшие к сильным метелям и лютым морозам, Илья Абрамович и Лиза с трудом переносили их. Под Новый год Мегудин опять тяжело заболел. Но благодаря самоотверженным усилиям Лизы и Авдотьи Прохоровны постепенно начал поправляться.

Тем временем работа на МТС шла уже полным ходом. Федор Силин снова съездил в город и привез оттуда недостающие запчасти. Механики самым тщательным образом готовили технику к весеннему севу. Когда эта работа была уже близка к завершению, Мегудину вручили телефонограмму, в которой сообщалось, что 28 марта к 10 часам утра ему надлежит явиться в обком партии для откомандирования в распоряжение ЦК ВКП(б).

— Зачем я понадобился в такую горячую пору? — недоумевал Илья Абрамович. Он дозвонился в райком, чтобы узнать, в чем дело, но никого, кроме дежурного, в столь поздний час там не застал.

Придя домой, Илья Абрамович показал телефонограмму жене.

— Значит, снова расстаемся? — огорченно сказала она.

— Выходит, что так.

— А куда ты потом поедешь? Тебе еще не сказали?

— Нет. Знаю только, что вызывают в распоряжение ЦК.

— Опять, наверное, пошлют тебя в какую-нибудь глушь…

— Что ж. Я коммунист. Куда пошлют — туда и поеду. В ЦК лучше знают, где я нужен.

— Ну, что поделаешь… Зайду сейчас к Клаве. Предупрежу, что завтра утром задержусь дома. Тебя еще собрать в дорогу надо…

На рассвете Мегудин отправился в МТС. Звонить в райком было еще рано. По привычке он осмотрел технику, заглянул в помещение, где стояли трактора и грузовые машины, зашел в ремонтную мастерскую. Там было чисто и уютно. Только на одном верстаке кто-то забыл положить на место инструмент, да железная стружка валялась у верстака. Он хотел записать об этом в блокноте, но вспомнил, что «летучки» сегодня не будет. «А сделать замечание молодому слесарю, который работает на этом верстаке, обязательно надо», — решил он.

Подойдя к дверям своего кабинета, Мегудин услышал телефонный звонок. Он подбежал к аппарату и схватил трубку.

— Доброе утро, Абрамыч! — услыхал он знакомый сиплый голос секретаря райкома. — Телефонограмму получил? Собираешься в дорогу? Не задерживайся. Не забывай, что должен прибыть в обком точно в назначенное время. Дела сдавай Василию Кубанову, он уже прошел у тебя хорошую школу, и я уверен, что вполне справится со всем.

— Вполне справится, — подтвердил Мегудин. — Технику он знает, а если будут затруднения, то механики помогут.

— Главное, расскажи ему, как организовать работу во время сева.

— Он все знает.

— Ну и хорошо. Ну, сдавай дела. Через час приеду попрощаться.

Едва Мегудин успел положить трубку, как в кабинет ворвался ошарашенный Василий:

— Уезжаешь от нас? Как же так, ни с того ни с сего?

— Получил телефонограмму… Сегодня же надо выехать, — отрывисто ответил Мегудин.

— Как же так?.. — не унимался Василий.

— Дела сдам тебе, будешь директором МТС.

— Разве я справлюсь?

— Справишься, вполне справишься. Трактора почти все отремонтированы, техника в исправности, трактористы обучены, что тебе еще нужно?.. Времени достаточно, сумеешь подготовиться. Главное — дисциплина, не упускать ничего…

— Да, но я не думал… Не ожидал…

— Думать некогда, скоро приедет секретарь райкома попрощаться. Он велел до его приезда сдать тебе дела. Ну, так принимай. Все как будто на виду.

— Хоть бы еще на денек задержался. Надо поговорить, как мне работать…

— Лишней минуты нет. В десять утра я должен быть в обкоме.

— Наверное, на большие дела тебя зовут, раз так срочно требуют, — отозвался Василий. — Нам ты здорово помог; значит, где-то еще нужна твоя помощь. Всю жизнь будем помнить тебя, дорогой наш Абрамыч! — Василий подошел к Мегудину, обнял его. Ему многое хотелось сказать на прощанье, но не находил нужных слов. — Абрамыч, не забывай нас, пиши, может быть, твоя помощь еще потребуется, посоветоваться с тобой надо будет… — с тревогой в голосе говорил Василий.

— Не забуду, как я могу забыть вас… — Мегудин был растроган. — Ну, принимай дела.

— Что там принимать?.. Все на месте, считай, что принял…

— Когда я принимал у тебя дела, ты ходил на костылях. И я был больным. На работе мы оба выздоровели, — отозвался Мегудин. — А сейчас у нас настоящая МТС. Руководи и добивайся с людьми новых успехов!

Мегудин с Кубановым вышли во двор. Не успели обойти всю территорию МТС, как приехал секретарь райкома. Поздоровавшись, Роман Вячеславович обнял Мегудина:

— Ну, так расстаемся мы с тобой, Абрамыч… Сам понимаешь, как ты нам нужен, как нам будет трудно без тебя, особенно теперь, в канун сева. Но Центральный Комитет нашей партии знает лучше нас, кто и где сейчас нужнее. Поэтому приходится мириться с твоим отъездом. — Он взглянул на часы и добавил: — Хотелось бы с тобой еще побыть, но тебе пора выезжать.

Беседуя, они направились к машине, которая уже стояла возле конторы МТС. Здесь собрались рабочие МТС, они пришли проводить Мегудина. Среди них Илья Абрамович увидел солдаток, стариков. Когда он впервые пришел сюда, они были измученные, сгорбленные от бед войны, обрушившихся на них. Теперь они стояли бодрые, уверенные, каждого из них он благодарил за честный труд, за мужество и стойкость. Рядом с ними стояли парни и девушки, пришедшие в МТС со школьной скамьи. Вспомнил, какими они были, когда впервые пришли в МТС: бледные, истощенные, одетые кто во что — парни в старых отцовых пиджаках, ватниках, девушки в материнских обносках, в бутсах, стоптанных сапогах. На его глазах они повзрослели, возмужали. Он прощался с ними, как с родными детьми, которым помог сделать первые шаги в жизни.

От имени коммунистов, рабочих, колхозников района теплые слова прощания сказал Роман Вячеславович.

…Нигде не задерживаясь, Мегудин заехал домой, захватил вещи в дорогу, с теплотой и нежностью попрощался с Лизой, детьми, Клавой и Авдотьей Прохоровной. Провожая его, они махали руками вслед отъезжающей машине и выкрикивали: «Счастливого пути! Пишите!»

Получив в обкоме документ, удостоверяющий, что его отзывают в распоряжение ЦК ВКП(б), Мегудин в тот же день уехал в Москву.

Война еще была в полном разгаре, но на улицах столицы ключом била жизнь. Метро доставило его на Старую площадь, откуда он легко добрался до здания ЦК. Там ему сообщили, что завтра утром в десять ноль-ноль он должен явиться на инструктивное совещание.

«Значит, меня вызвали для выполнения какого-то важного задания», — подумал он.

Мегудин не торопясь шел в гостиницу, где ему предоставили номер. По дороге его обогнал человек в офицерской шинели без погон и, внимательно посмотрев на него, неуверенно спросил:

— Вы, кажется, товарищ Мегудин?

Илье Абрамовичу лицо человека показалось знакомым, но где он его видел, припомнить никак не мог.

— Я — Карасик, — представился тот, — работал в Курмане в райкоме партии, мы встречались на районных заседаниях и совещаниях и у вас в МТС.

— Карасик! Припоминаю. Вы, кажется, у нас недолго работали.

— Да, меня в другой район перебросили.

Они разговорились, посыпались бесконечные расспросы о судьбах общих знакомых.

— Вы тоже приехали на совещание в ЦК? — спросил Карасик. — Откуда вас вызвали сюда?

— Из Сибири.

— А меня отозвали с фронта, — ответил Карасик.

— Когда вы попали на фронт?

— На фронт я попал, можно сказать, прямо из ямы, — вздохнув, сказал Карасик.

— Из ямы? Из какой ямы?

— В которую людей живыми закапывали…

Только теперь Мегудин понял, почему сразу не узнал Карасика. Прежде они виделись редко, и все же в его памяти сохранились знакомые черты лица Карасика, а теперь его узнать было очень трудно. Потускнели живые, с блеском глаза, на лице появились глубокие морщины, виски поседели, осанистая фигура ссутулилась.

— Меня оставили для выполнения особого задания. Первым делом надо было выявить людей, которые остались в переселенческих поселках, чтобы спасти от неминуемой гибели. И сразу же, как только я появился в Курмане, меня выследил матерый фашистский наймит. Я не успел оглянуться, как он и еще один верзила скрутили мне руки и повели в гестапо.

— Так ты никого не успел увидеть в Курмане? И кто же это тебя выследил? — спросил Мегудин.

— Никого не успел увидеть. Очевидно, эти ищейки за мной следили. Одного из них я узнал. Он работал у тебя в МТС…

— В Курманской МТС?! Кто же это? Как его фамилия, не помнишь? — насторожился Мегудин.

— Кажется, он работал у вас механиком, я его запомнил, когда бывал в МТС.

— Как его фамилия? Не Бютнер ли?

— Да, да, Бютнер, точно, Бютнер… Так его называли.

Мегудин побледнел, глаза его стали суровыми.

— Пауль Бютнер? — повторил он с гневом в голосе. — Откуда он взялся, этот злодей окаянный? Мы его так искали… Он скрылся, чтобы сохранить свою волчью душу, а почуяв кровь, явился, зверюга…

— Да, я это почувствовал, когда меня привели в гестапо, — начал Карасик.

Говорил он с трудом, хрипло, еле переводя дыхание. Казалось, что от волнения он на глазах стареет.

— Меня пытали, требуя выдать коммунистов, должны были повесить. Ночью меня, истерзанного, полуживого, под конвоем вывели из подвала. Иду и отсчитываю последние минуты жизни. Вдруг слышу откуда-то из тьмы кромешной душераздирающие крики, рыдания, мольбы, возгласы: «Ой, мама, мамочка! Палачи, изверги, за что нас терзаете?!» И тут же раздаются автоматные выстрелы, и снова — вопли, крики, стоны, мольбы… Меня подвели ко рву. Я оказался возле раздетых и полураздетых стариков, женщин и детей. Матери с малышами на руках метались как безумные. Кто рвал на себе волосы, кто вздымал руки вверх и молился, просил господа спасти их от рук палачей, а кто посылал проклятия фашистам. Родные и близкие в последние минуты обнимались друг с другом, прощались. Конвоир подогнал меня ближе ко рву, где уже лежало много убитых, раненых и заживо засыпанных землей. Около рва стоял Пауль Бютнер с двумя огромными овчарками. Он хлестал людей нагайкой и орал: «Шнеллер, шнеллер, раздевайтесь и — в яму!»

Увидев меня, Бютнер наотмашь ударил меня нагайкой и завизжал: «Подыхай в яме, а не на виселице!»

Карасик перевел дух и глухим голосом, как бы снова переживая эту страшную картину, продолжал:

— В это время, на мое счастье, луна скрылась! Раздались беспорядочные выстрелы и лай собак. Позже я понял, что несколько человек, воспользовавшись темнотой, выбрались из ямы и с отчаянием обреченных набросились на Бютнера, начали душить его, пытаясь вырвать у него автомат. К ним присоединился и я. Услышав лай собак, полицаи открыли огонь. Я был ранен. В суматохе мне все-таки удалось отползти в сторону и чудом спастись. Меня потом подобрал какой-то старик и спрятал.

После рассказа Карасика нахлынувшие воспоминания еще больше усилили жгучую боль в душе Мегудина. Вздрагивая от волнения, он спросил:

— Пауль Бютнер сам закапывал наших людей в землю?

— Он, точно он! — воскликнул Карасик.

— Этот выродок ел наш хлеб, ходил рядом с нами по нашей земле, оттачивая свои волчьи зубы, чтобы потом наших людей так терзать, — негодовал Мегудин. — А ведь заискивал, черт поганый, перед нами, представлялся жалкой, невинной овечкой…

…Кто-то прошел мимо Мегудина и Карасика и, вбежав в вестибюль гостиницы, где сидело несколько человек, крикнул:

— Мегудин, товарищ Мегудин приехал!

— Где он, где? — послышались голоса.

Мегудин не успел переступить порог гостиницы, как очутился в объятиях товарищей и друзей.

— Откуда? Из каких краев?.. Вот и встретились… Ну, как живешь? Рассказывай! — перебивая друг друга, спрашивали они.

Глядя на своих товарищей, Мегудин заметил, что у многих из них за годы разлуки появились на лице глубокие морщины, исчез юношеский задор в глазах. Военные годы настолько изменили облик некоторых, что трудно было их узнать. Они явились сюда из самого пекла войны, от них как бы еще отдавало запахом пороха и дыма горячих боев. Им, наверно, казалась странной мирная тишина вокруг, возможность спокойно беседовать при ярком свете, не боясь появления вражеских самолетов.

Среди собравшихся не было многих дорогих его сердцу друзей. На вопрос о каждом из них следовал ответ:

— Погиб… Без вести пропал… Погиб!

«Поредели ряды моих товарищей, — с щемящей болью в сердце подумал Мегудин. — Какие это были труженики, какие орлы! Вместе поднимали целину степного Крыма, вместе строили колхозы… Как бы они нужны были теперь!»

Мегудин вручил дежурной гостиницы направление и, получив ключ, вместе с Карасиком и другими товарищами пошел в номер. На кителях и гимнастерках фронтовиков сияли ордена и медали, говорящие об их ратных подвигах на фронтах. У многих виднелись нашивки о ранениях.

Из радиоприемника, стоявшего на столе, раздавался голос диктора, передававшего сводки Совинформбюро: «Наши войска ведут упорные бои в районах Перекопа и Сиваша».

— Сиваш и Перекоп — ворота Крыма, — отозвался Мегудин. — Значит, скоро мы будем дома.

В номере стало тихо. Казалось, слышно было, как взволнованно бьются сердца находившихся здесь людей.

— Сквозь какой огонь, наперекор скольким смертям надо было пройти, чтобы дойти до нашего дома… — сказал кто-то.

Еще в день отъезда Ильи Абрамовича Лиза заметила, что старший сын Гришутка нездоров. С утра он капризничал, не хотел есть, глазки его покраснели. И хотя на душе у Лизы из-за этого было неспокойно, она как могла скрывала тревогу.

«Задержаться Илья все равно не имеет права. Не стоит его беспокоить, — твердо решила она, — а то вдали от дома будет очень тревожиться».

Вернувшись с работы раньше обычного, Лиза застала Гришутку в постели.

— Ребенок заболел, — озабоченно сообщила ей Авдотья Прохоровна, которая неотлучно сидела около мальчика. — Смотрите, Лиза, у него ведь жар.

Обеспокоенная услышанным, Лиза, быстро повесив пальто, подошла к кровати и, приложив руку к Гришуткиной головке, взволнованно сказала:

— Он весь горит! Что же делать? Где найти в поселке врача? Ведь уже вечер. Надо же, чтобы беда случилась, когда Илья Абрамович уехал! Хоть бы Клавдия была дома, но она, как на грех, дежурит на ферме…

— Да, миленькая, она всю ночь будет там, — сочувственно покачав головой, сказала Авдотья Прохоровна. — Попробуйте сбегать в амбулаторию, может, найдете доктора, а я пока посижу с ребенком.

Наклонившись, Лиза коснулась губами лба мальчика и, покачав головой, промолвила:

— У него высокая температура, он весь горит. — Глянув на Гришутку, она спросила: — Ну, что с тобой, родненький? Покажи, где у тебя болит?

Гришутка надул щеки и заплакал. Немного успокоив его, Лиза поднялась с кровати, подошла к сумке, в которой лежали остатки полученного накануне итээровского пайка, и, найдя в ней несколько кусочков сахара, попросила Авдотью Прохоровну вскипятить чай.

— Чай есть, голубушка. Я ему уже давала, но он так ни капельки и не выпил.

— А если я дам ему сладкого, может, он сделает несколько глоточков.

— Дайте лучше молочка, — предложила Авдотья Прохоровна. — Ничто так не лечит, как теплое молоко. Оно согреет ему горлышко.

Лиза дала Гришутке кусочек сахара и сразу же поднесла к его губам ложечку подогретого ею молока. Он глотнул и поперхнулся, а когда перестал кашлять, то отвернулся и заплакал. Когда ребенок немного успокоился, Лиза побежала в амбулаторию. Врача она не застала и, огорченная, вернулась домой. Тихонько подойдя к кровати сына, Лиза прислушалась к его дыханию.

— Как только вы ушли, он тут же заснул, — шепотом сказала Авдотья Прохоровна, — и все это время спит. Ну как, врач будет?

— Нет, он уехал к больному куда-то очень далеко. Никто не знает, когда вернется… Что делать? Что делать?.. — заломив в отчаянии руки, спрашивала Лиза. — Что ему еще дать? Ведь ребенок так мучается!

— Приложите ко лбу мокрое полотенце, — посоветовала Авдотья Прохоровна. — И чай с малиной неплохо бы ему попить.

Лиза намочила платочек и положила его на лоб больного. Мальчик слегка пошевелился, но не проснулся. Тихонько, на цыпочках, Лиза отошла от его кровати и увидела, что на другой постели, свернувшись калачиком, спит младший сын, Павлик.

— Он очень хотел спать, — пояснила Авдотья Прохоровна, — и я велела ему прилечь, пока вы не придете.

Лизе было жалко будить мальчика, но оставлять его спать нераздетым ей тоже не хотелось. Она взяла ребенка на руки, и он застонал. Когда Лиза тронула губами его лобик, почувствовала, что он такой же горячий, как и у Гришутки.

— И у этого, кажется, жар, — с ужасом сказала она. — И за что такая беда свалилась на мою голову?

Не зная, что предпринять, Лиза беспомощно заметалась по комнате.

«Скорее бы утро наступило, — думала она, — тогда можно будет хоть доктора позвать».

Бледная от волнения и усталости, Авдотья Прохоровна сочувственно качала головой.

— Спасибо вам за заботу, — сказала ей Лиза, — идите спать, вы все равно сейчас мне ничем не поможете. Смотрите только, как бы Сережка случайно не зашел к ним. Он может заразиться…

— Ну что вы! Я посижу еще немного. Разве можно оставить вас одну с больными детьми?

— Нет, идите отдохните. Вы ведь и так намаялись за день. А утром скажите Сережке, чтобы не заходил сюда, — еще раз напомнила Авдотье Прохоровне Лиза.

Оставшись с больными детьми одна, Лиза почувствовала, что у нее стало еще тяжелее на душе. Вслушиваясь, как на улице завывает ветер, она глянула в окно. Повсюду стояла густая тьма, лишь видно было, как серебрились кружившиеся в ночном мраке веселые хороводы метели.

«Где сейчас Илья? — думала она. — В области или, может быть, уже в Москве? Он, верно, и не подозревает, какое несчастье обрушилось на нас. Сколько тревог и волнений пришлось пережить, и вот теперь еще новая беда…»

Чувствуя озноб, она, закутавшись в шаль, подходила то к одной кровати, то к другой, внимательно прислушиваясь к дыханию детей и поправляя сползающие на пол одеяла. Мальчики спали спокойно, не просыпались. Угревшись в шали, Лиза задремала. Осторожный стук в дверь разбудил ее.

«Кто это может быть?» — подумала она. Пока шла открывать, разные мысли пронеслись у нее в голове: «Неужели Илья вернулся? А может быть, доктор вернулся и, узнав, что я заходила, поспешил к нам?»

— Открой, дочка, это я, — послышался голос ее матери.

Нащупав в темноте засов, Лиза отворила дверь и бросилась к ней на шею:

— Мама, мамочка, как это ты глубокой ночью разыскала меня?

— Я добралась сначала до МТС, а оттуда меня доставили сюда.

— Почему ты не сообщила, что выезжаешь? Я бы тебя непременно встретила.

— Я и сама точно не знала, когда приеду. Ведь дорога такая длинная и трудная. С двумя пересадками… Мне не хотелось, чтобы вы каждый день выходили меня встречать. Уж если после таких долгих поисков я наконец нашла тебя, то добраться сюда — это сущий пустяк.

Лиза взяла из рук матери чемодан, помогла ей раздеться и повела ее на кухню.

— Садись, мама. Я сейчас согрею ужин, и ты перекусишь.

— Не беспокойся, я ничего не хочу. Ну как, у вас все благополучно? Где Илья, дети?

— Илья вчера уехал, его вызвали в Москву, а дети… — «Дети спят», — хотела сказать, но запнулась.

— Что случилось? — насторожилась мать.

— Ничего особенного, мама, — пыталась скрыть от нее беду Лиза.

— Почему ты не говоришь правду?

Не найдя в себе силы сдержать нахлынувшее на нее волнение, Лиза расплакалась и сдавленным голосом проговорила:

— Дети заболели друг за другом. Сначала я пришла с работы и застала Гришутку в постели. А потом оказалось, что и Павлик болен… Их даже врач еще не смотрел…

— Утром обязательно вызови врача… Может быть, они простудились? Не волнуйся, дочка, — старалась успокоить Лизу мать.

Лиза приготовила чай, нарезала колбасы и хлеба, подала к столу сахар.

— Поешь, мама, — сказала она, — ты, наверное, с дороги проголодалась.

За ужином они вспоминали Курман, своих знакомых, родных и близких. Едва сдерживая рыдания, мать рассказала Лизе о смерти отца, о последних днях его жизни; он тяжело болел и в предчувствии близкой кончины все сокрушался, что ничего не знает о судьбе дочери и внуков, и сожалел, что ему, наверное, уже не придется больше увидеть их.

— Пусть папа на том свете будет для всех нас заступником и перед лицом всевышнего попросит, чтобы он смилостивился, вернул здоровье внукам и всем нам даровал благополучие, — закончила свой горестный рассказ мать. — А завтра я буду поститься и молить бога о том, чтобы все это сбылось.

Хотя из ее письма Лиза знала уже о смерти отца, ощущение тяжелейшей утраты вновь овладело ею. К горлу подступали рыдания, но она сдерживалась как могла.

— Где дети? — спросила мать. — Я хочу взглянуть на них.

Лиза подошла к двери и, тихонько отворив ее, пропустила в комнату мать. Та остановилась сначала у кровати старшего внука. Узкая полоска света, пробившаяся сквозь щелку чуть приоткрытой двери, осветила красное, покрытое капельками пота лицо Гришутки. Раскинув в стороны ручонки, он спал, тяжело дыша. Бабушка горестно склонилась над ним и, словно молясь, стала что-то шептать про себя. Затем она подошла к кровати младшего внука Павлуши и немного постояла возле него.

Когда они вернулись на кухню, к ним вышла Авдотья Прохоровна.

— Познакомьтесь, это моя мама — Хая Давидовна, — сказала ей Лиза.

— А я думала, что Илья Абрамович вернулся… Ну, как ребятки-то?

— Пока все так же…

— Может, ваша мама переночует у нас? — предложила Авдотья Прохоровна.

— Спасибо, я посмотрю, может быть, придется побеспокоить вас, — сказала Лиза.

Авдотья Прохоровна, посидев еще немного, ушла. Хая никак не хотела оставить дочь одну с больными детьми. Утомленная дорогой, она сидя начала дремать. Лиза повела ее в комнату к Авдотье Прохоровне, уложила на диване, а сама просидела всю ночь возле детей.

Рано утром мать была уже на ногах. Она осталась с детьми, а Лиза побежала за врачом. Примерно через час пришел доктор.

— Фамилия, имя больных, сколько лет, когда заболели? — спросил он.

Измерив у детей температуру, он, попросив ложечку, осмотрел горло у Гришутки, затем у Павлика. Дети плакали. Доктор, успокоив их, сел писать рецепты.

— У детей, видимо, ангина, — сказал доктор. — Полоскать горло содой, три раза в день — микстуру, два раза — порошки.

Уходя, он сказал, что пришлет сестру взять мазок из горла. К вечеру у детей температура повысилась.

— Что делать, мама? — расплакалась Лиза.

— Вечером всегда температура повышается, — пыталась успокоить мать Лизу. — Завтра врач обещал прийти.

Прислушиваясь к хриплому кашлю детей, к их прерывистому дыханию, Хая вспомнила, что так же болел и умер сынишка Володя. Тревожась за детей, она спросила:

— А корью они болели?

— Они уже всем переболели.

— И ту болезнь, с божьей помощью, перенесут.

Утром пришел врач и, сдерживая волнение, сказал:

— Токсическая форма дифтерии… Надо срочно вводить сыворотку. Сейчас много случаев этой болезни, и если у нас сыворотка кончилась, придется поехать за ней в больницу. А если у нас есть нужная доза, сейчас же введем ее.

— Я прошу вас, доктор, найдите сыворотку, найдите, спасите моих детей! — зарыдала Лиза. — Я поеду с вами и, если нужно, помогу раздобыть машину в МТС или в райкоме.

— Их бы надо было в больницу, но холодно и далеко везти, да и мест, наверно, нет.

Вскоре приехал врач с медсестрой. Он снова осмотрел детей и велел сестре ввести сыворотку.

Когда врач уезжал, Лиза услыхала, как на вопрос матери о состоянии детей он, вздохнув, ответил:

— Положение тяжелое, но будем надеяться…

Слова врача точно ножом полоснули ее по сердцу.

— Надо верить, доченька, в благополучный исход, — внушала мать Лизе. — Когда ты тяжело болела, я же тебя выходила. Раз сыворотку ввели, значит, спасут.

…Два дня и две ночи напролет не отходила Лиза от больных детей. Роман Вячеславович, Клава и Василий доставляли все необходимое. На третьи сутки Лиза уговорила мать хоть ненадолго прилечь. Не успела она заснуть, как Лиза, заметив, что лицо Гришутки бледнеет и он закатил глаза, вскрикнула:

— Мамочка, Гришутка…

Хая подбежала к внуку, наклонилась над ним, прижала к своей груди и, словно желая разбудить, еле промолвила:

— Гришутка! Ангел ты мой…

Через два дня болезнь унесла и младшего сына Павлушку. От свалившегося на нее горя сердце Лизы словно окаменело, даже плакать уже не могла. Она сразу осунулась, почернела, глаза запали. На душе становилось еще тяжелее при виде измученной, исстрадавшейся матери, с которой ей приходится делить невосполнимую утрату.

Лиза растерялась, не знала, что ей делать.

«Хоть бы Илья приехал, — подумала она. — А что, если попробовать его вызвать?»

Решившись наконец, она направилась в райком к Роману Вячеславовичу.

— А я как раз собирался к вам, — сказал он. — Слышал уже о вашем горе. Ну, что поделаешь… Надо крепиться… Может, чем-то я могу вам помочь?

— Помочь мне никто не сможет, ведь детей уже не вернешь, — ответила Лиза и, немного помолчав, спросила: — А Илью Абрамовича разыскать можно?

— Сейчас попробуем.

Роман Вячеславович снял трубку и попросил соединить его с обкомом. На вопрос, где сейчас Мегудин, ему ответили, что уже несколько дней, как он выехал в Москву, и вызвать его оттуда сейчас, по-видимому, трудно.

Почти не чувствуя ног, шла Лиза домой. Встретившая ее мать молча протянула телеграмму. Лиза прошла в комнату, прочла: «Выехал из Москвы по назначению. Ждите письма. Целую крепко тебя, детей». Как подкошенная она упала на кровать, где лежало тело Павлушки. Отвернув простыню, Лиза припала к его бездыханной груди.

— Целую детей! Целую детей! — рыдая, повторяла она слова Ильи.

Совещание началось в назначенное время. Уполномоченный ЦК — худощавый мужчина среднего роста, в кителе военного покроя, — с папкой в руках подошел к столу, который стоял у стены, и негромко, без всякого вступления сказал:

— Сегодня-завтра наши войска вступят на крымскую землю. Вам придется с передовыми частями нашей армии войти в освобожденные города и села, наладить там нормальную жизнь, помочь людям, вырвавшимся из фашистского ада, и как можно скорее залечить раны войны…

Уполномоченный ЦК проинструктировал присутствующих, что они в первую очередь должны сделать на месте. В тот же день участники совещания с документами на руках разъехались по штабам частей, с которыми вступят на землю своих районов.

…У Сивашского пролива Мегудин почувствовал влажный, чуть пряный запах перепревшего курая и перезревшей горькой полыни, легкий ветерок с одичалой за годы войны земли. Этот запах он полюбил с юношеских лет, когда ранней весной, чуть только подсохнет земля, торопился в степь, чтобы как можно быстрее приступить к пахоте.

Второй день шли бои у Сиваша.

«Сеять пора, а эти фашистские твари как кроты зарылись в землю, за каждый клочок цепляются», — с ненавистью думал Мегудин.

Грохот орудий, треск пулеметов не переставали бушевать. Из-за окутавшего все вокруг густого дыма не видно было ни синего неба, ни солнца. Но весна шла навстречу дыму и огню, пылающему на земле, и никакие орудия не могли ее остановить.

Бои здесь не прекращались ни днем ни ночью. Немного ослабев, они после короткой передышки возобновлялись с новой силой. Земля смешалась с огнем и дымом. Но наконец враг не выдержал удара и начал отходить…

Вместе с наступающими частями Мегудин прошел Сивашский пролив и вступил на землю Крыма. Когда дым рассеялся, перед ним открылась родная степь. Она была перепахана снарядами, изрезана траншеями, покрыта паутиной проволочных заграждений. Мегудину тяжело было смотреть на эту изуродованную, израненную землю, усеянную могилами и воронками.

Теплый весенний ветерок веял в лицо Мегудина и как бы шептал: «Матушка-земля ждет тебя, дорогой хлебороб, она истосковалась, ожидая тебя. Она долго, долго ждала… Спеши к ней! Весна пришла, пора сеять!»

Развивая наступление, наши части быстро достигли Курмана, где завязался жаркий бой. Тут и там горели дома, которые враг, отступая, поджег. Отблески пожаров ярко светились в вечернем темном небе. Мегудин и несколько бойцов с левой стороны железнодорожной станции ворвались в поселок, бросились тушить горящие дома. Но вражеский самолет свинцовым градом из своих пулеметов прижал их к земле.

Передвигаясь с места на место ползком, Мегудин все же пробрался к МТС. Помещение ремонтной мастерской горело. Клубы дыма валили со всех сторон, не давая подойти ближе. В конторе окна были вырваны, крыша провалилась. Чем больше рассеивался дым, тем виднее становились страшные разрушения. Он двинулся по переулку, который вел к железнодорожной станции, а оттуда повернул к когда-то оживленной главной улице. Чем дальше он двигался по опустевшему поселку, тем ему становилось страшнее. Смертельно усталый, не чувствуя ног, Мегудин наконец нашел местечко, чтобы притулиться и вздремнуть. Отдохнув немного, он пошел посмотреть, цел ли его дом. Еще издали увидел, что полкрыши нет. Видимо, ее снесло воздушной волной. Наружная дверь болталась на одной петле. Мегудин вошел в дом, зажег спичку и огляделся. Стены сурово смотрели на него. Кругом все было разбросано, опрокинуто. На полу в столовой лежала солома.

«Видимо, здесь кто-то ночевал», — подумал он. Только в детской комнате было все так, как в то утро, когда они покидали дом: кроватки детишек стояли на своем месте, на постели лежали подушечки, одеяла были чуть сдвинуты…

Мегудин, зажигая спичку за спичкой, все осмотрел. Под кроваткой Павлика валялись его ботиночки и рубашечка, второпях забытые Лизой. На единственном окошке висели занавески, на подоконнике лежали игрушки.

Далеко от него теперь Лиза и дети. Не так много времени прошло со дня разлуки с ними, а ему кажется, что это было очень давно. Они теперь, наверное, видят сны и даже не предполагают, что он этой глубокой ночью находится в доме, где протекала их мирная жизнь, в доме, где росли детишки. Вместе с ними жизнь ушла из этого дома.

«Скоро, скоро они вернутся сюда», — подумал он. При этой мысли ему стало чуть легче, исчезла гнетущая тоска, которая в последние дни точила его душу.

«Благополучно ли там у них?» — снова и снова набегали беспокойные мысли.

За то время, что он уехал, ему не довелось получить от Лизы весточку. Из обкома отбыл наспех. Только из Москвы удалось послать телеграмму, а ответа так и не дождался. Из части, к которой прикомандирован, он сообщил свой временный адрес, но с Курманом пока нет связи ни письменной, ни телеграфной. Мегудин положил мешок под голову и лег спать. Едва начало светать, он проснулся. Напряженную тишину, установившуюся после боя, вдруг пронзил гудок.

«Что это? — подумал он. — Неужели это гудок паровоза? Может ли такое быть?.. Ведь только вчера станция горела…»

Мегудин выбежал на улицу и ясно услышал протяжный гудок, возвещавший прибытие первого поезда на только что освобожденную землю. Он поспешил на станцию и уже издали увидел стоявший у платформы поезд. С крыши вагона соскочил человек с рюкзаком на плечах. Постояв с минуту, он огляделся и, заметив Мегудина, с радостным возгласом побежал навстречу:

— Товарищ Мегудин! Илья Абрамович! Откуда? Какими судьбами?

Мегудин не сразу узнал истощенного, сгорбившегося человека, обросшего темно-серой бородой. Только по блеску голубоватых глаз догадался, что это механик МТС — Еремчук.

— Матвей Карпович! Дружище! Неужели это ты?.. Откуда взялся?..

— А ты как попал сюда? — перебил его Еремчук. — Каким чудом?

— Вчера с передовыми частями армии вошел сюда. Пока я здесь один-одинешенек…

— Один? Никого не осталось в Курмане?

— Не знаю, может быть, появятся люди, а пока никого не встретил.

Прибывший эшелон ушел дальше, а Мегудин с Еремчуком остались на платформе.

— Нас, значит, теперь двое — уже легче… — задумчиво сказал Мегудин. — Куда подевались люди? Неужели все погибли?.. Откуда ты сейчас приехал? Где обитал все это время? Ну, рассказывай, кто жив остался, что тут произошло?

— Я, можно сказать, был тут, но где дневал, там не ночевал. В своем доме показаться не мог. Не знаю, где жена, дети… видно, прячутся где-нибудь, боясь попасть в лапы изверга Бютнера…

— Да, мне уже рассказали, сколько горя причинил тут людям этот гад, — гневно сказал Мегудин. — Мне об этом говорил Карасик.

— Карасик?.. Он жив?

— Жив. Тоже с армейскими частями вошел в освобожденный район.

— Как же он уцелел? Мы его считали погибшим.

— Его чуть живого бросили в яму, в которой живыми закапывали людей, но он чудом спасся, перешел линию фронта и попал к нашим.

— А мы считали его погибшим… Однажды, когда он вернулся в отряд, фашисты напали на наш след и разгромили нас. Прятаться в степи было негде, пришлось спасаться кто как мог. С тех пор мы разбрелись кто куда и мало что знали друг о друге.

— Значит, ты в Курмане тоже давно не был? — спросил Мегудин. — Я еще ничего не успел тут осмотреть. Только переночевал в своем полуразрушенном доме и, услышав гудок паровоза, побежал на станцию… Вчера только она горела, а сегодня, видишь, уже поезд пришел.

— Как только узнал, что наши места освобождены, я сразу же подался сюда, — сказал Еремчук. — Увидел, что пути чинят, и начал помогать, зато первым поездом приехал…

Ухали орудия, недалеко шел жаркий бой. Прислушиваясь, Мегудин промолвил:

— Бои идут где-то близко, но мы все-таки начнем действовать…

— А что мы без людей сделаем?

— Люди придут, обязательно придут, — уверенно заявил Мегудин. — Иди домой, посмотри, цела ли твоя хата. Может, скоро появятся жена, дети. А я пойду в исполком и, если здание уцелело, буду там. Придут люди, пусть видят, что Советская власть ждет их, чтобы помочь…

Расставшись с Еремчуком, Мегудин прошел привокзальную площадь, повернул в переулок, в котором еще тлели дома после вчерашнего пожара, и очутился возле здания райисполкома. Он обрадовался, что оно уцелело, поспешил к крыльцу. Стены были покрыты копотью, местами пробиты осколками снарядов.

Мегудин поднялся на крылечко, толкнул дверь — она оказалась открытой. На ней было написано большими черными буквами: «МИН НЕТ».

«Значит, тут уже были наши минеры», — подумал он.

В коридоре воздух был затхлый, сырой, так что даже трудно стало дышать. Стены и подоконники покрылись пылью и цвелью, на полу валялись сорванные почерневшие портреты, плакаты. Стол и стулья в приемной были опрокинуты и разбиты. Сквозь закопченные, покрытые пылью оконные стекла едва проникал свет.

Приладил кое-как стол и стулья и тут услышал человеческие голоса. Выйдя на улицу, он увидел толпу стариков с узлами на плечах, женщин с детьми на руках, закутанных в одеяла.

— Ой, смотрите, товарищ Мегудин здесь!.. — раздались голоса.

Обрадовавшись людям, Мегудин крикнул:

— Товарищи, поздравляю вас с освобождением Курмана от фашистского ига! Сегодня у нас первый мирный день… Исполком открыт, заходите, товарищи!

Толкаясь, люди с гомоном хлынули в исполком. Пробравшись ближе к столу, за который Мегудин сел, женщины засыпали его вопросами, запричитали:

— Митьку моего, который трактористом у вас в мэтээсе работал, вы не встречали где-нибудь?.. Ушел на войну и как в воду канул… — спросила женщина с одеялом на голове.

— А Филиппа Горностая, помощника механика МТС? — перебила женщина с ребенком на руках. — Только одно письмо успела получить от него. Писал, что идет в бой. Скажите, может, что-нибудь знаете о нем. Ведь мы были в неволе. Ой, горе горькое, что я буду делать без него… Дом наш сгорел, куда я денусь с крошкой на руках?

— И мой дом сгорел… И мой… И мой, — раздавались голоса. — Куда нам, горемычным, податься?..

— Плакать не надо. Всех устроим, — начал успокаивать людей Мегудин.

Но женщины не унимались и продолжали шуметь и причитать.

В открытые двери исполкома входили все новые и новые люди. Изо всех сил проталкивался поближе к Мегудину старичок в красноармейских штанах и в зеленом кителе немецкого офицера, в фуражке с красной окантовкой и блестящим козырьком.

— Куда лезешь, продажная тварь, чучело гороховое?! Гоните его! — раздались голоса. — Отслужил поганым фашистам, теперь сюда полез!..

— Что языком чешете о том, чего не знаете… Пустите меня, пустите!..

— Вон отсюда, вон! — еще яростнее насели на него женщины.

Вглядываясь в старика, который с таким упорством пытался пробраться к нему, Мегудин обомлел:

«Неужели это Иван Никитич? За что они так накинулись на него? А может, не он? — пытался успокоить себя Мегудин. — Нет, это он. Я его узнал… Может быть, его пытали, и он вынужден был согласиться работать на них… Но другие же устояли…»

Озлобленные выкрики женщин тяжелым камнем легли на сердце Мегудина. Ему страшно было подумать, что Иван Никитич мог так опозорить себя. Но неотложные заботы требовали его внимания. Надо было разместить женщин и детей, обеспечить их кровом и хлебом.

Старик куда-то исчез, и женщины успокоились. Воцарилась тишина. Все ждали, что скажет Мегудин.

— Первым долгом давайте выясним, кому нужно жилье, — после короткой паузы сказал Мегудин. — Не волнуйтесь, постараемся всех устроить, ибо завтра, а может еще и сегодня, надо будет выйти в поле.

На площади возле райисполкома толпами стояли измученные, истощенные, как после болезни, люди. Они кричали, причитали, все пытались прорваться в битком набитое помещение.

Вдруг среди толпы усиленно начал проталкиваться солдат с рюкзаком за плечами. На груди его армейской гимнастерки виднелась красная нашивка.

— Откуда прибыл, браток? — спросил долговязый бородатый мужик в рваном пиджаке и в лаптях.

— Известно откуда, — отрывисто ответил тот.

— Фронт только-только отошел. С передовой, что ли, или из госпиталя? — допытывался мужик.

— Уже отвоевался… Подчистую уволили, — с грустью в голосе ответил солдат.

— А мы опять пойдем воевать, добивать врага, — вмешался мужик с рыжеватой бородой, в полотняной крестьянской рубахе навыпуск и в стоптанных сапогах. — Мы немало нанюхались пороха, а тут в окружении очутились… Лесов нет, в горы к партизанам далеко… Военное обмундирование и все, что напоминало о Красной Армии, мы попрятали, а сами скрывались где попало. Спасались кто как мог. За это время исхудали, сгорбились, так обросли, что порой даже друг друга не узнавали. Что мы только не делали, чтобы не попасть в лапы извергов и выжить… Ходили с длинными седыми бородами и волосами, одевали свитки и лапти, брали в руки палки и притворялись дряхлыми, слепыми, глухонемыми старцами. Ходили по деревням, просили подаяние и, если хоть что-то слышали и видели нового, старались передать кому надо…

Наконец солдат протиснулся в здание райисполкома. Из раскрытых дверей своего кабинета Мегудин заметил его. Ошеломленный, он сначала пошел ему навстречу, но потом остановился, пристально вглядываясь в него, думал: не обознался ли?

— Фима! Ефим Самойлович! — воскликнул Мегудин, убедившись, что не ошибся. — Откуда?! Какими судьбами?! Неужели и в самом деле ты?!

Солдат стремительно кинулся к Мегудину. Они крепко обнялись и долго не отрывались друг от друга — никак не могли прийти в себя.

— Ну, скорее рассказывай… — наконец промолвил Мегудин. — Откуда так нежданно-негаданно ты явился?.. И даже очень кстати… Насовсем? Ох, как ты сейчас здесь нужен… А я только вчера с передовыми частями армии вошел сюда. А ты как к нам добрался?

— Я находился тут поблизости и с нетерпением ждал, когда наши придут, — ответил Ефим Самойлович. — Мне довелось еще в канун Нового, сорок второго года быть в каких-то сотнях метров от дома моего отца…

— Неужели был так близко?.. Как же ты попал сюда? — удивленно спросил Мегудин.

— С феодосийским десантом. Мой пулеметный расчет занял там огневые позиции. Я думал встретить Новый год в отчем доме, а встретил его в смертельной схватке… Меня вынесли полуживого… Но спасли, и я вернулся в строй, потом снова был ранен… И, как видишь, жив и очень рад, что встретился с тобой дома.

— Да, да, дома…

— А сколько я пережил, выстрадал в ту новогоднюю ночь и потом, когда пришел в себя… И все же я дожил до долгожданного дня — вернулся на родную землю…

— Да, да… Все мы настрадались, пока не вернулись… — отозвался Мегудин. — А где теперь твоя семья, Ефим? Ты был уже дома?

— Я сразу сюда заехал. Знаю, что застану там только пепел и могилы, — с болью в сердце ответил Мириминский. — А как хочется хоть какое-нибудь утешительное слово услышать о своих родных.

— Я тоже еще нигде не успел побывать, не знаю, что делается в деревнях и поселках района. Пока, можно сказать, я и Еремчук, главный механик, одни здесь, а теперь еще и ты. Будешь единственным агрономом на весь район… Не знаю, чем и как будем сеять. Но сеять надо… Нельзя терять ни минуты, ни часа. Через какую-нибудь неделю наступит жара, земля пересохнет, и тогда сеять будет бесполезно. Ты ведь агроном и сам понимаешь, насколько серьезно и ответственно наше положение. Сам знаешь, что весенний день год кормит. Сходи домой, может, что-нибудь узнаешь о своих… Думаю, что кой-кому из местных жителей удалось спастись и они, вероятно, уже вышли из укрытий. Постарайся пройтись по поселкам, может, там есть люди, осевшие во время войны. Их надо будет тоже привлечь к полевым работам. Надо собрать лопаты, плуги, бороны и другой инвентарь…

— Понял, все понял, — сказал Мириминский, попрощался и ушел.

Вслед за Мириминским к Мегудину подошел мужик с длинной черной бородой и спросил:

— Товарищ, не знаю, как вас величать, но вы, наверное, тут за главного, разрешите к вам обратиться…

— Пожалуйста, говорите.

— Мы тут, как сказать… попали в окружение…

— Знаю, знаю, — перебил его Мегудин. — Может, скоро вас отправят на фронт. А пока я устрою вас здесь. Вы поможете нам в работе.

— Как же… Обязательно поможем, — согласились дружно мужики.

— Сегодня надо будет и вам пойти по селам, поселкам и хуторам района, посмотреть, есть ли там люди, уцелели ли дома, сохранился ли скот. Поискать инвентарь и все, что можно использовать для работы в поле. Понятно? К вечеру или завтра утром вы мне обо всем доложите.

Перечислив все деревни и поселки района, он спросил:

— Кому-нибудь из вас приходилось бывать там? Может, и людей там знаете?

— Я прятался во многих деревнях и кое-кого знаю, — отозвался человек с черной бородой.

— И я знаю… И я… — послышались голоса.

Уточнив, кто где бывал, Мегудин сказал:

— Так немедленно отправляйтесь! Действуйте по-военному. Сейчас нужны оперативность и воинская дисциплина… Вы же солдаты. Нужно мобилизовать всех и все, чтобы вспахать и засеять. Понятно?

— Понятно! Понятно! — дружно отозвались мужики.

— Ну, так действуйте! Удачи вам!

Когда все ушли, Мегудин отправился посмотреть, сохранилась ли пшеница, которую он перед отступлением наших войск приказал спрятать. Несколько раз обошел он колхозный двор, но никаких следов от скирд соломы и сена не обнаружил. В клуне, в углу, где лежала полова, под которой тоже был спрятан хлеб, он тоже ничего не нашел.

И тут он вспомнил, что на ферме в силосной яме был еще один тайник. Мегудин хотел было отправиться туда, но его окликнули.

Он повернул голову и увидел Ивана Никитича. Теперь только Мегудин убедился, что старик, на которого женщины набросились, был именно он.

По суровому взгляду Мегудина Иван Никитич сразу почувствовал отчуждение.

— Я рад, что вижу тебя тут… — начал Иван Никитич неуверенно.

— А как вы, Иван Никитич?.. — осторожно спросил Мегудин.

— Как тебе сказать… Слыхал, что вчера бабы болтали? Поверил этому?

— Поверить трудно. А что тут было?

— Люди, которые знают, что было, расскажут правду.

— А я хочу от вас услышать…

— Я расскажу все как было.

Мегудин подумал, что, возможно, не выдержав пыток или под страхом смерти, Иван Никитич выдал немцам пшеницу, и без обиняков спросил:

— Куда девалась пшеница, которую тут спрятали?

— Мы ее перевезли в более надежное место.

— А зачем надо было перевозить?

— Потому что Пауль Бютнер узнал о ней, частично вывез, а остальное нам удалось спасти.

— А кто навел его на след?

— Потом все расскажу…

— А где спасенный хлеб?

— Идем, покажу.

Иван Никитич привел Мегудина к тому месту, куда они перепрятали пшеницу.

— И сколько примерно удалось спасти? — спросил Мегудин.

— Как только Бютнер обнаружил пшеницу в клуне, мы тут же перевезли ее в другое место… Часть отправили партизанам, часть роздали людям. А сколько уцелело — трудно сказать…

Мегудин решил прежде всего подкормить людей, выделив на это часть зерна, а часть оставить на семена, если помощь вовремя не поступит.

По пути в исполком Мегудин, взяв Ивана Никитича под руку, спросил:

— Что же все-таки с вами тут случилось, что у вас такой покаянный вид?.. Вы боялись ко мне подойти… Неужели грех на душе?

— Ничего со мной не случилось, с чистой душой могу всем смотреть в глаза, не предал никого и не совершил ничего против своей совести, — чистосердечно ответил Иван Никитич. — Если обманывал кого, то только врага… Вчера бабы хотели меня опозорить, а люди им поверили. Горпину мою у всех на глазах повесили. А знаешь — за что? — Голос его задрожал, но, овладев собой, он продолжал: — Когда фашисты закапывали живыми в яму людей из переселенческих поселков, она попыталась спасти детишек, и за это ее погубили. Все об этом знают. Мог ли я служить им? Бабы эти не понимают, что делал…

— Разберутся, Иван Никитич, не волнуйтесь, разберутся, — утешал его Мегудин.

— Пока что мне трудно появляться среди баб, они готовы меня растерзать, будто я и в самом деле враг… — с горечью ответил Иван Никитич.

«Почему все-таки женщины его донимают?» — подумал Мегудин.

Он вспомнил Карасика и решил проверить, не старик ли спас его.

— Вы видели, как закапывали людей живыми? — спросил Мегудин.

— Видел, видел… Я стоял неподалеку и думал, как спасти людей.

— А Карасика помните? Он работал в райкоме партии и, наверное, бывал в вашем колхозе.

— Карасик… А какой он из себя?

— Он мне рассказал, что в яме…

— Постой, постой, — перебил Иван Никитич, — он лежал в яме и выполз?.. Так я его спас, а потом в отряде встретил. После того как разгромили отряд, я его больше не видел. Он жив?

— Да, жив.

— А где он?

— Точно не знаю, наверное, в другом районе.

— Очень хотел бы его увидеть.

— Я думаю, что увидите.

— Я почти все время находился в деревнях и поселках, собирал сведения и передавал в отряд… Какая-то паршивая тварь сообщила комендатуре, что я хорошо знаю все уголки степного Крыма. Меня вызвали туда, и самый главный спросил:

«Что тебе, фатер, нужно? В чем нуждаешься?»

«А что? Мало ли в чем я нуждаюсь…»

«Все, в чем нуждаешься, мы тебе дадим, только помоги нам найти партизан».

«Разве тут есть партизаны? — спросил я. — Где в голой степи искать их, если негде даже голову спрятать?..»

«Они тут есть, фатер, есть. Надо их найти».

Думал, думал и не знал, что ответить. Решил схитрить:

«Хорошо, попробую… Буду искать. Узнаю, тогда скажу».

Я своим сообщил, что к ним собираются такие гости. Их встретили, как надо, обратно они не вернулись. Меня хотели повесить, но я скрылся. Несколько раз я чуть не попадал к ним в лапы, но, как видишь, бог миловал.

— В каких поселках и деревнях вы были в последние дни? — спросил Мегудин.

— Сегодня был в Миролюбовке. Видел солдат, которых ты послал.

— А что они делают?

— Кое-что из инвентаря и тягловой силы там сохранилось, и они приступили к работе.

— Даже работать начали? — обрадовался Мегудин.

Он хотел еще спросить о чем-то, но, подойдя к зданию исполкома, увидел на крыльце Еремчука.

— Никитич! — бросился Еремчук к Ивану Никитичу. Он обнял старика и, заглядывая в глаза, спросил: — Выжил, дед?

— А ты? Вот и встретились. Выжили, значит! — лукаво улыбаясь, ответил Иван Никитич.

— Это же наш разведчик, — сказал Еремчук, обращаясь к Мегудину. — Сегодня утром нас тут было только двое, а сейчас вон сколько народу.

— Советская власть вернулась, и люди вернулись… Немного пшеницы сохранилось — значит, сумеем продержаться, — ответил Мегудин.

— Я, я… — хотел Еремчук сообщить радостную весть, но от волнения не мог вымолвить и слова. — Я, я н-на-шел, — бормотал он, — н-на-шел т-трактор!

— Какой трактор? Скажи: где?

— Около МТС.

— Откуда он там взялся? — спросил Иван Никитич. — Сколько раз мы проходили мимо и никакого трактора не видели. А может быть, вчера немцы в панике перед отступлением бросили его…

— Надо посмотреть, какой трактор. И если он только в исправности, то это же клад… А если придется ремонтировать, инструменты у вас есть? — спросил Мегудин.

— Должны быть… Я спрятал, — сказал Еремчук.

— Посмотри, уцелели ли они, и проверь, работает ли трактор. Как только освобожусь, сразу приду.

Все дороги и дорожки, которые вели из Курмана в переселенческие поселки, Мириминский знал как свои пять пальцев. Он мог бы найти их с закрытыми глазами. Теперь все они заросли травой так, будто на них никогда не ступала человеческая нога, не топтали конские копыта, не катились колеса подвод, машин, тракторов. Вокруг необъятной степи царит мертвая тишина, будто вымерло все живое. Остатки полусгнившего будяка, курая, осота, пырея валялись на давно не вспаханных и не сеянных полях. От старательно обработанных полей и помину не осталось.

«Видать, от частых осенних дождей травы заполонили степь», — подумал Мириминский.

Он досконально знал здесь каждый клочок земли, каждое деревце, каждую лозинку винограда. Только пни, которые торчали здесь и там в степи, напоминали ему о том, что когда-то тут цвели сады, пели соловьи, кружили пчелы и била ключом жизнь. А теперь тут глушь да пустырь. Порой он натыкался на одичалые лозы виноградника. На них уже начали набухать почки, вот-вот они распустятся, зацветут, завяжутся плоды. Где же заботливые хозяева, которые с такой любовью некогда выращивали, выхаживали их и в то тяжкое лихолетье кинули на произвол, не воспользовавшись их щедрыми дарами. Из белой дымки тумана вдруг выплыл его родной поселок. Как он мечтал вернуться сюда, в свой родной дом, встретить жену и детишек, земляков, с которыми рядом жил и работал… С замиранием сердца он вошел в поселок.

Безмолвно, мрачно смотрели на него закопченные от пожарищ стены разрушенных домов, без крыш, окон, дверей. Удрученный гнетущей тишиной, он ходил по пустынной улице поселка, вглядываясь в запущенные, заброшенные дворы, где все застыло в безмолвии. Давно здесь не слышно ни человеческого говора, ни лая собак, печальным воем провожавших своих хозяев. Давно уже по утрам не слышно ни оглушительного крика петухов, оповещавшего о наступлении рассвета, ни мычания коров, ни ржания лошадей. Давно здесь зачахло и замолкло все живое.

Быстрыми шагами шел Мириминский по улице разрушенного поселка и вдруг остановился, увидев родной дом целехоньким, будто он ждал его прихода. Он выстоял огненный смерч, который тут пронесся, пожары, бушевавшие здесь, только стены немного накренились и рамы перекосились. От воздушной волны взрыва кое-где вылетели стекла и сорвалась черепица с крыши. Дверь была настежь открыта, будто бы ненадолго куда-то вышла хозяйка…

С трепетным волнением Мириминский вошел в дом. Сердце его усиленно забилось. В спальне и в детской комнате было все так, как до войны, только гардероб был пуст и одеял, подушек не было.

«Наверное, Шева забрала все это с собой, когда эвакуировалась, — решил он. — Но благополучно ли они добрались? А может быть, они вовсе не уезжали никуда и где-то скрываются…»

Эти мысли не давали ему покоя. Он присел на кровать, вздремнул и во сне увидел Шеву, детей. От охватившего волнения он проснулся, осмотрел все вокруг, но никого не было, и от этих воспоминаний у него еще больше защемило сердце. Он вспомнил, как Шева провожала его к машине с мобилизованными на фронт и, прощаясь, он сказал: «Не плачь, я вернусь, обязательно вернусь! А ты с детьми постарайся как можно скорее отсюда уехать».

Уже вечерело. Оставаться в пустом, безлюдном поселке ему не хотелось, и он решил еще засветло уйти. Может быть, там он встретит людей, узнает что-нибудь о своих и выполнит задание, которое поручил ему Мегудин.

Мириминский без устали бродил по сожженным поселкам, разрушенным деревням, по изрезанным траншеями, противотанковыми рвами пробуждающимся весенним полям.

По дорогам и здесь и там встречались люди — больные, немощные старики, женщины с детьми на руках, нагруженные узлами и домашним скарбом.

Среди возвращавшихся к родным очагам людей было много знакомых из опустошенных поселков. Каждого он расспрашивал, не встречали ли они его Шеву с детьми, успели ли они эвакуироваться. Тревожные мысли о них не давали ему покоя. Но все же его не покидала надежда, что сейчас, когда он уже дома, он получит от них весточку.

В каждом поселке, в каждой деревне, на бывших колхозных дворах Мириминский находил уцелевшие ржавые плуги, лопаты, бороны, сеялки и все, что может пригодиться для пахоты и сева.

Зажав карандаш двумя пальцами половины уцелевшей после ранения ладони, он записывал, у кого сохранилась телка или бычок, на которых можно было бы пахать.

Проходя от одного поселка к другому, он присматривался к полям и кое-где видел обработанные участки земли.

«Надо будет в первую очередь засеять эти земли», — подумал он.

Собрав все необходимые сведения, Мириминский наметил план полевых работ и направился к Мегудину.

По дороге он заметил, что во многих местах люди лопатами уже начали вскапывать землю, а кое-где пахали плугами, запряженными коровами или бычками.

«Как обрадуется Мегудин, когда узнает, что люди возвращаются, что многие вышли в поле и есть кое-какой инвентарь, что можно будет уже начать пахоту и сев», — подумал Мириминский.

Быстрыми шагами он подошел к райисполкому, стремительно открыл дверь кабинета председателя, и, прежде чем он успел промолвить слово, Мегудин выпалил:

— Твоя жена с детьми здесь!

— Где?! Где они?!

— Они тебя всюду разыскивают. Пока я их устроил у себя. Иди к ним… Потом обсудим все наши дела. Что-нибудь узнал?

— Узнал!.. Многое узнал…

— Знаешь, Еремчук нашел трактор, — перебил его Мегудин. — Если он на ходу, то понимаешь, что это для нас теперь значит… Я пойду посмотрю его, а ты иди к своей семье, но скорее возвращайся, буду тебя ждать.

Еремчук долго возился с «пленником», как он называл оставленный немцами при отступлении трактор. Инструменты, которые он с таким трудом нашел, не все подходили для ремонта. Без помощи Мегудина и здесь не обойтись. А тот с нетерпением ждал возвращения посланцев из деревень, чтобы узнать о положении дел на месте. И тогда можно будет с Мириминским наметить окончательный план сева.

«Вся надежда на трактор, — думал он. — Надо пойти в МТС».

Еремчук был так увлечен работой, что даже не заметил, как к нему подошел Мегудин.

— Ну, Матвей Карпович, будет толк? — спросил он Еремчука.

— Как будто бы подает признаки жизни… Мне кажется, не очень поврежден.

— А горючее нашел?

— Немного есть. Давайте вместе посмотрим мотор.

— Ну что ж, давай…

Они проверили контакты, свечи, подшипники, крепче завинтили гайки, заправили трактор горючим, налили воды.

Мегудин включил мотор, повернул руль, и трактор рванулся вперед.

— Тянет, тянет! — радостно воскликнул Еремчук.

Мегудин сделал несколько кругов, заглушил мотор и сказал:

— Итак, трактор есть! Это для нас огромное достояние… Шутка ли, какое счастье нам привалило! На первых порах и семена есть, можно приступить к севу.

— А где тракториста взять? — спросил Еремчук.

— Новая беда: трактор есть — тракториста нет, — огорчился Мегудин. — Надо поискать среди раненых солдат, может, найдем кого-нибудь.

Мегудин отвел трактор на территорию МТС и снова вернулся в исполком. По пути встретил бывшего солдата с темно-рыжей бородой.

— Ну, как дела? — спросил он.

— Мы нашли еще два плуга, у одной хозяйки корова уцелела, пашем понемногу.

— А трактористы среди вас есть?

— Я не знаю, надо спросить.

Мегудин зашел в исполком, написал объявление и повесил на дверях: «Исполком закрыт. Все в поле. Прием по вечерам после работы» — и вернулся в МТС. Трактор стоял заправленный горючим и с прицепленным плугом.

— Все готово, — сказал Еремчук. — Тракториста нашли?

— Пока сам сяду на трактор и начну пахать, а там посмотрим, — заявил Мегудин. Он включил мотор, на ходу бросив Еремчуку: — Побудь здесь, может, кто-нибудь притащит инвентарь ремонтировать, а не то приходи в поле. Я начну с ближайшего клина.

— Хорошо, — одобрительно кивнул головой Еремчук, провожая Мегудина в степь и прислушиваясь к ритмичному стуку мотора.

Приехав на поле, Мегудин нашел подходящий клин для посева пшеницы и, установив плуг на нужную глубину, начал пахать. С первой борозды он увидел, что земля не очень затвердела и пашется легко. Однако все равно надо сразу бороновать, но в спешке он не захватил борону.

По дороге от поселка шла легковая машина. Возле вспаханного клина она остановилась. Когда трактор приблизился к дороге, человек, сидевший в машине, открыл дверцу, спросил:

— Скажите, пожалуйста, как мне найти председателя райисполкома?

— Председателя пока еще нет. Пока тут временно исполняющий обязанности.

— Знаю, знаю, — перебил приезжий человек. — Вот он-то мне и нужен.

— Это я…

— Вы? — удивленно спросил человек, выходя из машины.

По суконному новенькому кителю, ладно сидевшему на широкоплечей стройной фигуре, и желтому портфелю, который тот держал в руках, Мегудин понял, что приехал какой-то начальник.

— Так вы еще и тракторист? — с лукавой улыбкой спросил приезжий.

— А что делать… Мы нашли трофейный трактор, но тракториста пока нет, и я решил не терять времени и начал пахать. Время не ждет. Через два-три дня поздно будет сеять.

— Когда тракторист становится председателем, такое часто бывает, но чтобы председатель райисполкома стал трактористом — впервые вижу. Ну, как пашется, товарищ председатель?

— Мы только начали…

— Это я вижу… Но меня интересуют дела всего района.

— Простите, кто вы?

— Я секретарь обкома партии Борис Викторович Соломатин. Ваша фамилия, кажется, Мегудин?

— Да.

— Конечно, хорошо, что начали пахать. Но вас же послали сюда не трактористом. Полагаю, что знаете, в чем заключается ваша работа?

— Конечно, знаю… Но когда я пришел с передовыми частями армии, я был один, почти один во всей округе. Затем приехал еще один товарищ — механик МТС, с которым мы вместе работали. Он нашел поврежденный трактор, мы его отремонтировали, но тракториста не нашли. Так что же мне было делать? Ждать, пока найду тракториста? Я не мог допустить, чтобы трактор в такое горячее время простаивал. Люди, которые после освобождения Курмана вышли из укрытий, тоже уже пашут — кто на коровах, кто копает лопатами, кто как может работает. Можно сказать, что под огнем противника начали обрабатывать землю.

— В самом разгаре нашего наступления меня отозвали для работы в обкоме, и я решил посмотреть, как идет в области сев. В исполкоме на дверях прочел записку: «Все в поле!» — точно как комсомольцы во время гражданской войны: «Губком закрыт, все ушли на фронт».

— Да, тут теперь фронт, — подтвердил Мегудин. — Каждому из нас придется работать за десятерых.

— Я понимаю, как тяжело вам будет оживить степь. Что можно одним трактором сделать?.. Людей, надеюсь, скоро прибавится, еще и парочку тракторов пришлем, немного посевного материала дадим, и работа у вас, я верю, пойдет… На обратном пути заеду к вам, и тогда обсудим все ваши дела.

Было далеко за полдень, когда секретарь обкома Борис Викторович Соломатин вернулся на поле, где пахал Мегудин. Солнце опускалось медленно, на горизонте уже заалели предвечерние облака, освещенные его косыми лучами. Машина остановилась на дороге возле вспаханной полоски. Открыв дверцу, Соломатин вышел из машины, глядя в ту сторону, откуда доносился глухой рокот трактора.

— Смотрите, вон он пашет. Повернул сюда, — сказал он щуплому человеку с острым лицом, сидевшему рядом с шофером.

— Да, уже близко, скоро будет здесь, — подтвердил тот.

Не дожидаясь, пока трактор приблизится к дороге, Соломатин пошел навстречу. Он махал рукой и кричал:

— Товарищ председатель! Я вам привез тракториста! Тракториста привез…

— Тракториста? Вот это дело! — обрадовался Мегудин и поспешил к нему.

— Передайте ему трактор и приступайте к своим обязанностям, — сказал Соломатин, указывая на спутника.

Бледное, истощенное лицо, рваная одежда изменили облик человека, который подошел к трактору. Но по блеску глаз Мегудин узнал веселого тракториста Курманской МТС:

— Глянь, Фимка! Откуда взялся?

Мегудин выключил мотор, соскочил с трактора и, подбежав к Фимке, обнял его:

— Ну, рассказывай, где был, кого видел из наших…

— Никого не видел и потерял надежду увидеть кого-нибудь.

— А вот и встретились, и опять будем работать вместе, — сказал Мегудин. — Где же вы его нашли? — обратился Мегудин к Соломатину.

— Пусть сам расскажет.

— У хозяйки, которая спасла меня от фашистов, чудом сохранилась корова, так я пока что взялся вспахать на ней кусок земли. Вдруг подъехала машина, и этот товарищ, — сказал Фима, указывая на Соломатина, — начал меня расспрашивать, кто я, откуда, чем раньше занимался. Узнав, что я тракторист, сказал, что на корове всякий сумеет пахать, а нужно заменить председателя райисполкома… Я подумал, что товарищ шутит, а он приказал мне без лишних слов сесть в машину… Кто мог подумать, что именно вас я должен заменить…

— Ну, садись на трактор, — сказал Соломатин, — самое трудное мы уже сделали, освободили землю, так надо ее поскорее вспахать и засеять.

— Да, да, это теперь самое главное, — добавил Мегудин. — Пока у нас единственный трактор. Смотри, сколько успел вспахать этот «пленник». Ты ведь опытный тракторист, наверняка справишься с ним не хуже меня, а может, и лучше.

Все же он еще раз осмотрел трактор и сказал Фиме Гонтову:

— Он пока у нас один-единственный… Смотри не перегревай мотор, чтоб были в порядке свечи, подшипники… Если, не дай бог, трактор откажет, мы пропали.

Убедившись, что Гонтов все проверил, Мегудин сел в машину и поехал с Соломатиным по району.

— Вы откуда сами, из этого района? — усаживаясь поудобнее, спросил Борис Викторович.

— Да, отсюда. Я, можно сказать, здесь вырос, подростком с родителями переселился в эту степь.

— Когда увидел, как умело вы управляете трактором, решил, что вы работали прежде трактористом.

— Да, когда-то работал на тракторе. Был еще мальчишкой, когда в нашем поселке появился первый трактор. Я смотрел на него как на чудо, не отходил ни на шаг, помогал трактористу, подносил воду, заправлял горючим и таким образом изучил трактор. В колхозе работал прицепщиком, трактористом, бригадиром, председателем, потом меня назначили директором МТС.

— Значит, в работе все науки усвоили… Я понимаю, что за книгами вам некогда было сидеть.

— Некогда… Все время план, соревнование, не успеешь закончить одно дело, как надвигается другое, а жизнь на одном месте не стоит, появляются новые машины, новые методы работы, новшества в агротехнике, все надо было постичь и идти вперед.

— Вы из какого поселка?

— А мы сейчас заедем туда.

Вглядываясь в безмолвную степь, Мегудин подумал, что только вчера тут гремели орудия, взрывались мины, поднимая фонтаны земли, а теперь тишина, солнце согревает пропитанную кровью, не остывшую от горячих боев землю, воробьи весело скачут по воронкам и траншеям, где с воем и ревом проносилась смерть. Скоро тут зазеленеет трава, расцветут цветы, а пока пустынно и голо. Земля пробуждается, она ждет хлеборобов, но нигде живой души не встретишь. Когда-то тут в эту пору кипела жизнь — пахали, бороновали, сеяли. Со всех сторон доносились голоса пахарей, подгонявших лошадей, слышно было мычание коров, ржание лошадей, рокот машин и тракторов. Теперь тут мертвая тишина. Эта тишина нагоняла на Мегудина тоску. Он беспрерывно оглядывался, узнавал близкие сердцу места. Он знал здесь каждую лощинку, каждый бугорок. По некоторым приметам, врезавшимся в память, понял, что машина приближается к поселку Новые Всходы, и сразу повеяло на него чем-то родным и близким.

…В голубой дали на горизонте, которая была обрызгана золотой россыпью заходящего солнца, уже должен был показаться поселок, но из-за сумеречного тумана, окутавшего степь, ничего не было видно. Впереди открылась долина. Земля эта, как и вся степь, была покрыта сухой прошлогодней травой, из-под которой кое-где начала пробиваться молодая травка.

— Здесь, здесь это было, в этой долине… Я ее никогда не забуду! — воскликнул Мегудин.

Он колебался, рассказать ли Соломатину, как он тут, после тяжелых испытаний, выучился премудростям земледельца. Но нахлынувшие воспоминания заставили его заговорить:

— Сколько люди ни трудились на этой земле, они не собирали даже засеянных семян. Зловещие ветры выдували последние капли влаги из земли, палящее солнце выжигало всходы, надвигалась голодная смерть. Правление колхоза выделило ударную полеводческую бригаду, которая должна была любой ценой хотя бы в долине сохранить урожай. Я был тогда двадцатилетним парнем, и мне доверили руководить этой бригадой… Это были мои первые шаги хлебороба. Предстоял серьезный экзамен… Испытания оказались трудными, но мы не сдались. Нам пришлось бороться с суховеями, засухой… И мы ее одолели, — Мегудин вдруг умолк.

— И теперь одолеете, — отозвался Соломатин, догадываясь, что Мегудин начинает сомневаться, справится ли он с предстоящей задачей. — Ценный опыт вашей бригады пригодится вам и сейчас.

— Но тогда было с кем работать, люди были… А теперь…

— Люди будут, надо найти их! Не пустовать же земле! Фронту и народу нужен хлеб! — сурово сказал Соломатин. — Когда обычно начинают у вас сев? Намного ли опаздываем в этом году?

— Зерновые можно сеять не более четырех-пяти дней.

— А если погода станет умереннее?

— Ну еще два-три дня. Потом нет смысла сеять, земля пересохнет, пропадут семена и весь наш труд.

— А если поможем, уложитесь?

— Если не успеем, посеем пропашные культуры, бахчевые, овощи. Зависит от того, какие семена получим.

На ухабах машина подскакивала, сидящих в ней кидало то в одну сторону, то в другую. Беседуя с Соломатиным, Мегудин, пристально вглядываясь в даль, искал следы своего поселка. По некоторым приметам он должен был уже показаться, но нет, словно сквозь землю провалился. Куда девались силосные башни, черепицей покрытые фермы, здания школы и клуба, колодезный журавль, который маячил издалека? По обеим сторонам дороги должны были стоять сады и виноградники. Но ничего не было видно, будто все стерли с лица земли.

Наконец машина остановилась на том месте, где была улица. Здесь и там торчали обгоревшие стены без крыш, без окон и дверей, печные трубы.

Его охватил ужас. Где отчий дом? Одни руины, пепел, холмики безымянных могил. Они с Соломатиным побродили по сожженным дворам, в надежде встретить свидетеля кошмарных событий, которые тут совершились.

— Трудно поверить, что здесь были Новые Всходы… — с горечью сказал Мегудин. — В кладбище превратился наш поселок…

— Когда тут жизнь возродится, будут новые всходы в память невинно погибших… — скорбно ответил Соломатин, садясь с Мегудиным в машину.

Из поездки по району Мегудин вернулся поздно вечером. Усталый и подавленный, он хотел лечь спать, но решил пойти в МТС узнать, как устроился Гонтов и что он успел за день. Побродив по двору, он увидел трактор возле ремонтных мастерских. В мастерской в углу на соломе спал Гонтов.

— Фима, Фима! Почему здесь спишь?

Гонтов проснулся, посмотрел на Мегудина, но спросонья никак не мог понять, где он.

— Что?.. Что?.. — и опять заснул.

— Фима, идем со мной. Зачем тебе валяться?

— Пересплю тут, — сонно проговорил Гонтов.

Мегудин уже хотел уйти, но, поборов сон, Фима поднялся.

— Я думал, что успею засветло вернуться и устроить тебя, но мы с секретарем обкома задержались в районе. Идем ко мне.

— Ну, зачем вас беспокоить?.. Как-нибудь здесь пересплю, утром ведь снова пахать.

— Пойдем, пойдем! — настаивал Мегудин. — Попьем чаю, перекусим и поговорим.

Он взял Гонтова под руку, потянул его за собой.

— Я не успел тебе и трех слов сказать… Мне хочется поподробнее узнать, как ты здесь очутился. Ты ведь сразу из МТС ушел на войну?

— Да, да, как только началась война, меня сразу же мобилизовали. Отступая со своей частью, нам пришлось в этих степях сдерживать наступление противника. Возле какого-то поселка, не помню какого, но недалеко от Курмана, меня тяжело ранили. Кто-то меня подобрал, оказал помощь, и, когда я пришел в себя, меня переправили к партизанам. Когда отряд наш разбили, меня прятала одна женщина до самого прихода наших войск. В отряде я встретил Зою Коломийцеву. Вы ее помните?

— А как же, она работала в конторе МТС. Значит, она никуда не эвакуировалась и пошла партизанить?

— Да, она вынуждена была уйти в отряд, так как староста не давал ей покоя… Вы его знаете, он работал механиком в МТС.

— Пауль Бютнер. Я уже слышал, что он тут натворил. Он как будто собирался жениться на ней…

— Она и тогда терпеть его не могла, пряталась от него, но он ходил за нею по пятам, а когда стал хозяином тут, то хотел взять ее силой, вот она и удрала… У нас в отряде она работала медсестрой и в разведку ходила. Мы, бывало, переодевались так, будто идем искать работу и просить подаяние, но незаметно делали свое дело… По дороге Зоя мне рассказала все, что пережила и видела своими глазами. Последние дни, до прихода немцев сюда, все дороги были забиты подводами, арбами, людьми…

— Об этом я знаю, это было при мне, — прервал его Мегудин. — Но что было потом?

— Я ведь уже тогда был в армии, но Зоя мне рассказала, что немцы беспрерывно бомбили пролив. Потоплены были баржи с людьми, все они со своим добром пошли ко дну, а те, которые не успели погрузиться на баржи, носились в отчаянии по берегу и не знали, что делать. В это страшное время, говорят, и объявился Пауль Бютнер…

— Ведь его арестовали… Правда, были разные слухи…

— Наверное, здесь скрывался… Не успели наши отступить, а он уже действовал тут под чужой фамилией. Видеть его никто не видел, но говорят, будто он носил маску, чтобы его не опознали… Он рассылал своих людей в переселенческие поселки агитировать, чтобы не эвакуировались, дескать, новая власть обеспечит им хорошую жизнь. Правда, в эти басни никто не поверил, но вырваться отсюда было уже невозможно.

— Неужели вы не могли тут справиться с этим выродком?

— Мы, конечно, охотились за ним, и много раз он почти попадался нам в руки, но этому негодяю везло, ему удавалось ускользнуть…

Они подошли к дому, Мегудин открыл дверь и пригласил Гонтова войти. Он зажег коптилку, вскипятил чай. Закусывая, Гон-тов продолжал:

— Однажды отряд послал Зою с заданием заманить Бютнера и устроить там засаду, поймать его и судить партизанским судом, но и на этот раз проклятому выродку повезло. Как только Зоя появилась в Курмане, какой-то фашистский наймит выдал ее гестапо, и девушку повесили.

…До поздней ночи Мегудин расспрашивал Гонтова о судьбах других людей, затем легли спать. Как только начало рассветать, Мегудин проснулся, разбудил Гонтова, они наспех поели и отправились в МТС.

Гонтов заправил трактор, проверил, все ли в порядке, включил мотор и хотел выехать в поле, но Мегудин задержал его:

— Захвати бороны и сразу же заборонуй вспаханную землю. Неизвестно, удастся ли нам еще раз бороновать… Время не ждет, надо начать сев, а тягловой силы нет.

— А где бороны взять? — спросил Гонтов.

— Они валяются возле ремонтной мастерской. Разве ты не заметил?

Вскоре пришел Еремчук.

— В такую рань вы уже здесь? — удивился он. — Я тебя, Илья Абрамович, вчера ждал допоздна. Гонтов сказал, что какой-то большой начальник привез его и посадил на трактор, а ты с этим начальником куда-то уехал. Кто это был?

— Приезжал первый секретарь обкома, мы с ним объехали район, а когда я вернулся, тебя уже не застал.

Захватив бороны, Гонтов уехал в степь.

— Продолжай пахать тот же клин! Проверь глубину вспашки! Если смогу, приду! — крикнул вдогонку Мегудин. — А у тебя все готово? — обратился он к Еремчуку.

— Сегодня закончу проверку инвентаря. Отремонтирую плуги, сеялки. Но тягловой силы все равно нет…

— Секретарь обкома сказал мне, что Военный совет армии обещал прислать лошадей, которые для армии не годятся, а нашему хозяйству они еще могут послужить, — сказал Мегудин.

— А если и пришлют, чем кормить их будем? Разве что и корм подбросят.

— Будут лошади, найдется и корм.

Засучив рукава, Еремчук принялся проверять инвентарь, а Мегудин тем временем продумывал, как лучше использовать трактора и лошадей, которых пришлют.

Он решил пока обрабатывать земли не сплошным массивом, а сперва поля, прилегающие к поселкам, чтобы те, кто остался в живых, которые скоро вернутся домой, и вновь прибывшие, влившиеся уже в возрожденные колхозы, имели бы на первых порах самое необходимое для жизни.

Прошло почти полдня, а машин и лошадей все не было. Мегудин уже начал беспокоиться, вышел поглядеть, не едут ли они. Издалека доносился какой-то шум, он все нарастал. Опустевший полумертвый поселок начал наполняться грохотом: подходили машины.

Солдат, сидевший в первой машине, на ходу соскочил и, идя навстречу Мегудину, спросил:

— Где тут главный?

— Какой главный?

— Ну, в районе.

— Я председатель райисполкома.

Солдат по-военному отрапортовал:

— Отделение минеров прибыло в ваше распоряжение, чтобы освободить поля от вражеских мин. Сержант Селехов.

— Хорошо, товарищ Селехов. Поедем в поле, и я вам покажу, где будем пахать.

— А мы приехали помочь вам в работе, — раздался голос с другой машины, на которой тоже сидели солдаты.

— Мы из выздоравливающей команды, только что выписались из госпиталя, — добавил широкоплечий солдат, опираясь на костыль. — Если можно одной ногой водить самолет в воздухе, то я смогу полутора ногами водить трактор.

— У меня раненые руки, но работать смогу, — подал голос молоденький солдат с почти детским лицом. — Надоело лежать на койке. В работе, надеюсь, скорее раны заживут.

— Вы правы, абсолютно правы, дорогой товарищ, — сказал Мегудин. — Именно в труде все излечивается, а подходящая работа для всех найдется.

Из кабины только что подъехавшей машины вышел человек в шинели без погон и представился Мегудину:

— Я — инструктор обкома, меня прислал к вам в помощь товарищ Соломатин.

Инструктор единственной уцелевшей рукой вынул из полевой сумки письмо и, передав его Мегудину, сказал:

— Это от товарища Соломатина. Вам выслали подводы с инвентарем, посевным материалом и несколько тракторов. Во время бомбежки они застряли в пути. Но один трактор пришел.

Мегудин прочел письмо, бережно положил его в карман.

— Бомбежка не причинила вреда?

— Нет, только одну лошадь ранило в ногу, — ответил инструктор.

Мегудин пошел с инструктором к Еремчуку, представил его.

— Часть обещанной помощи прибыла, остальное вскоре подойдет. Я сейчас поеду с минерами осмотреть места, где, возможно, уже сегодня начнем пахать. Если трактора и лошади подойдут скоро, не ждите меня, поезжайте в Миролюбовку. Там уже работают люди, которых мы направили туда. Если я не задержусь, я тоже приеду туда.

Мегудин с минерами выехал на места, где когда-то были переселенческие колхозы.

Вдоль дороги тут и там встречались свежевспаханные полоски земли, которые он вчера, когда проезжал с секретарем обкома, не заметил.

«Значит, кто-то уже тут появился», — обрадовался он.

Мегудин попросил остановить машину, решив осмотреть вспаханное поле, авось увидит кого-нибудь и узнает, кто пахал.

— Проверьте кругом, нет ли мин. Особое внимание обратите на ложбинки и низкие места. В первую очередь там будем пахать, — сказал сержанту Мегудин. — А я пока посмотрю, что тут делается.

Минеры занялись своим делом, а Мегудин пошел в поселок, надеясь встретить кого-нибудь.

При мысли, что степь понемногу оживает, у него стало веселее на душе.

«Куда бы ни загнала зима птиц, они, как только засияет солнце, возвращаются обратно, — подумал Мегудин. — Так и люди: куда бы война их ни забросила, они возвращаются на родную землю, к своему очагу».

Как всегда весною, степь насыщена живительными соками. Дождями размытые, разрушенные окопы, остатки дзотов, амбразур и проволочные заграждения — все это свидетельствовало, что тут были жаркие бои. Чем ближе Мегудин подходил к поселку, тем сильнее чувствовал запах гари. Видимо, до сих пор тлели недогоревшие головешки сожженных домов.

— Глянь, кто-то идет сюда… Кто это может быть? — донесся до него голос женщины. Она бросила лопату, хлопнула по бедрам руками, крикнула: — Ой, мать честная! Я готова поклясться, что это товарищ Мегудин.

— Он, он! Какими судьбами? Видно, ангел небесный к нам его привел, — послышались голоса.

Люди окружили Мегудина, каждый пытался поскорее пожать ему руку, обнять его.

— А мы все время думали, гадали, где это наш товарищ Мегудин? — пробираясь поближе, сказал щупленький, невысокого роста мужчина с седоватой бородкой.

Стоявшая рядом с Мегудиным женщина все причитала:

— Кто мог поверить, что мы еще с вами встретимся… Даже в голову не приходило, что сегодня будет у нас такой дорогой гость.

Илья Абрамович, как всегда, стал расспрашивать людей, интересоваться их судьбами.

— Еще месяц тому назад, когда фронт приближался к нашим краям, мы схватили пожитки и давай пробираться домой, — начал человек с седоватой бородкой. — Три года мы ждали этого счастливого часа, чтобы вернуться в родные места.

— Боялись опоздать к севу, — послышался сиплый, простуженный мужской голос. — Ехали на крышах вагонов, в тамбурах, в теплушках, как попало. Каждый захватил кое-какие семена: кто — кукурузу, кто — фасоль, кто — немного пшеницы. Недоедали, но по зернышку собирали семена для посева, знали, что дома ничего не застанем. Ничто не пугало на пути к дому: ни голод, ни холод, ни бомбежки, ни даже смерть… Когда после многих страданий добрались до родных мест, тут еще шли бои. Проклятый враг не хотел отступать, еще думал нас помучить…

«Крепитесь, братцы», — подбадривал нас председатель — товарищ Вениамин Гиндин. Мы жили впроголодь, но он не давал нам даже притронуться к семенам. Он больше всех собрал их. Да еще какие-то, кроме зерна, догадываетесь?..

Мегудину было ясно, какие семена мог привезти «король баштанов» — так называли до войны Гиндина.

Когда рвались фашистские бомбы и колхозу надо было срочно эвакуироваться, он со всем колхозным добром не забыл захватить и мешочки с семенами арбузов и дынь.

— Где же Вениамин сейчас? — спросил Мегудин.

— А вон бежит с лопатой… Узнал, видно, кто к нам приехал, — сказал кто-то.

Запыхавшись, еле переводя дыхание, подбежал Гиндин.

— Товарищ, браток, милый друг ты наш… — Он крепко прижал Мегудина к груди. — Как кстати ты появился! Мы так нуждаемся в твоей помощи и советах. Мы всегда тебя вспоминали… Говори, что нам теперь делать? Хоть носом паши землю, хоть зубами рви ее…

— Вспашете, дорогие товарищи, вспашете… — тронутый до слез, отозвался Мегудин. — И засеете тоже. Нам прислали трактора и людей на помощь… Глядите, вот минеры, они проверяют поля.

— Что? И в самом деле? Это же просто чудо!

Все знали, что Мегудин не бросает слов на ветер, но поверить в эту столь неожиданно радостную весть было тоже нелегко.

Помахав рукой в сторону машин, которые стояли на дороге, Мегудин закричал:

— Сюда! Сюда!

Когда Мегудин вернулся в Курман, там уже не было ни Еремчука, ни присланных в помощь людей. Они выехали туда, куда им велели отправиться в случае его задержки.

Вслед за ними поехал и Мегудин с минерами. Машина шла по проселочной, заросшей травой дороге, притормаживая возле мест со следами боевых действий.

Подъезжая к Миролюбовке, Мегудин заметил инструктора обкома, торопливо шагающего к трактору, который пахал на косогоре.

Остановив машину, Мегудин окликнул его. Тот оглянулся и, увидев Мегудина, быстро пошел к нему.

— Как тут у вас дела? — спросил Мегудин.

— Мы с товарищами из МТС и местными людьми распределили обязанности, я сейчас проверяю, как у них идет работа.

— Есть ли люди в деревнях и поселках? — спросил Мегудин. — Я вижу, что до вашего приезда тут кое-что успели сделать.

— Люди есть, работали чем попало — кто лопатами, кто на коровах пахал… Только сейчас начинаем раскачиваться.

— Вы идете к трактору? — спросил Мегудин. — Пойдем вместе, покажете минерам, где будете пахать, пусть проверят те места.

Пока инструктор показывал минерам участки, намеченные для пахоты, Мегудин успел выяснить у трактористов, обеспечены ли они горючим, питанием и ночлегом.

Инструктор попутно проверил, как управляются женщины и подростки, пахавшие на лошадях и коровах. Встретив Еремчука, они все трое направились к трактору, обсуждая, как быстрее завершить пахоту и сев. После короткого совещания Мегудин шагами измерил, сколько вспахал трактор, и заключил:

— Минеров мы не имеем права ни минуты задерживать. Они всё у нас закончили?

— Да, — ответил инструктор.

— Тогда мы с товарищем Еремчуком вернемся в Курман… Там у нас тоже много дел. По вечерам у меня прием. Люди, наверное, ждут. — Уже попрощавшись с инструктором, он на ходу добавил: — Если будет возможность, пришлю сюда кого-нибудь либо сам наведаюсь.

Мегудин с Еремчуком и минерами поехали в Курман, встречая по пути оборванных, измученных долгими скитаниями беженцев. Они тащились, еле волоча ноги, со своим скарбом на плечах.

Вдруг послышались голоса:

— Мегудин!.. Товарищ Мегудин!.. Илья Абрамович!!

— Наверное, это возвращаются люди из ближних поселков, — сказал Мегудин Еремчуку и велел шоферу остановить машину.

Выйдя из нее, он спросил:

— Откуда идете?

— Оттуда, куда нас загнали фашисты.

— Возвращаемся домой… — послышался голос.

— Хорошо, очень хорошо, вы сейчас здесь очень нужны, товарищи, — сказал Мегудин.

— Мы и сами знаем, что нужны. Сеять пора, а то с голодухи помрем, — ответил стоящий рядом с ним человек с тяжелым мешком на плечах. — Давно пробираемся домой…

Мегудин многих жителей окрестных поселков знал со времени их переселения сюда и, хотя он их давно не видел, кое-кого все же узнал.

— Помните, мы с шестьдесят второго участка колхоза «Заря»… А мы из «Чапаева»… Мы из «Ворошилова»… — раздавались голоса.

— Из Новых Всходов, из колхоза имени Свердлова, никого нет? Может, кого встречали оттуда на путях-дорогах? — спросил Мегудин. — Не знаете, успели ли они эвакуироваться?

— Разбросало нас по всему свету… Придем на место — увидим, кто жив, кто погиб, — послышались голоса. — Куда мы теперь денемся без крыши над головой и без куска хлеба?

— Устроитесь! Раз живы остались, остальное — дело наживное, — подбадривал их Мегудин. — Мы тут для вас кое-что приготовили. Все вернувшиеся уже работают на полях…

В Курман машина прикатила под вечер. Мегудин с Еремчуком отправились в исполком, где их ждали посетители, а минеры двинулись в свои части.

Отдавшись работе, Лиза пыталась хоть немного отвлечься от горя. Уходя на ферму, она не переставала думать о своих детях, уезжала по вызовам в окрестные колхозы помочь животноводам, но и там гнетущая тоска не покидала ее. Порой ей казалось, что дети зовут ее, в ушах звенели их голоса: «Мама… мамочка…»

Видеть дома пустые углы было для нее особенно мучительным испытанием. Как ни старалась она совладать с собой, ей это никак не удавалось.

Осунувшаяся, надломленная потерей внуков, Хая пыталась утешить Лизу:

— Возьми себя в руки, доченька, не забывай, что тебе нельзя так сокрушаться. Ради ребенка, который у тебя под сердцем, ты должна беречь себя, а то…

Лиза это сама понимала, но как можно смириться с такой утратой! И она, обливаясь слезами, восклицала:

— Сколько раз я их вырывала из когтей смерти! Чудом они остались живы во время бомбежки, уберегла от стольких страшных болезней, спасала от голода и холода, а тут не смогла уберечь…

— Что поделаешь, дочка… Их не вернешь…

Через неделю после телеграммы. Лиза наконец получила от Ильи Абрамовича письмо. В нем он сообщал, что с частями Советской Армии войдет в Курман и останется там работать.

Мысль о возвращении домой с новой силой разбередила ее раны: как она вернется туда без детишек?

И все же Лиза немедленно начала готовиться к возвращению в Курман.

— Наши места еще не освобождены, не рано ли ты думаешь о поездке? В войну может всякое случиться. Когда Илья нас вызовет, жизнь там немного наладится, тогда и поедем.

— Я не могу здесь больше оставаться… не могу, мама! Мне нужно как можно скорее уехать отсюда, сменить обстановку. Вместе с Ильей мне легче будет перенести горе.

Но Лизе было и страшно со старенькой матерью отправляться в дальнюю дорогу. Она заколебалась, решила ждать вызова, но вскоре от земляков, которые во время войны оказались в соседнем колхозе, она узнала, что Джанкой и ближайшие населенные пункты уже освобождены и они с эшелоном, который формируется, могут собираться домой.

— Вместе с людьми нам будет легче в пути, — уговаривала Лиза, и мать согласилась, что нет смысла задерживаться.

«В Курмане уже весна, тепло, а здесь зима, кругом лежат большие сугробы, и трудно будет перед отъездом найти место вечного покоя детишек, чтобы попрощаться с ними…» — думала мать.

…На пятые сутки эшелон подошел к Сивашу. По только что освобожденной земле он шел медленно, с частыми остановками и наконец остановился на станции Курман. От белокаменного уютного полустанка с большим медным колоколом остались только развалины.

Лиза посадила мать на скамейку неподалеку от разрушенной станции, а сама пошла в райисполком, — может быть, застанет там Илью или узнает, где он. В райисполкоме увидела на дверях записку:

Лиза пошла в мастерскую, но и там никого не застала и решила взглянуть, цел ли их дом. Сердце ее дрогнуло, когда она издали увидела, что стены покосились, стекла выбиты и заткнуты тряпками. Наружная дверь висела на проволочных петлях.

«Илья, наверное, здесь уже был», — подумала она. Смотрела на мрачные стены опустевшего дома. Зайти внутрь, где каждый угол напоминал о том, что не переставало терзать сердце, ей было страшно.

Лиза вернулась к матери. Шла она быстро, чтобы скорее попасть домой и дать отдых уставшей матери. Кругом не было ни живой души, и некому было помочь донести вещи. С трудом они дотащились до дома. Мать уговорила Лизу присесть отдохнуть, а сама поспешила в детскую комнату посмотреть, не остались ли там вещи, напоминающие о детях. Ей не хотелось, чтобы Лиза сразу пошла туда, но не успела она оглянуться, как дочь была уже рядом и, глядя на уцелевшие кроватки Гришутки и Павлика, со стоном сказала:

— Горе мое горькое… больше не будут они здесь спать, навеки заснули в Сибири под снегами.

— Лиза! — воскликнула мать. — Хватит! Илья ни слезинки не должен увидеть на твоих глазах!

Хая взяла Лизу за руку и увлекла ее за собой в комнату, где раньше была спальня. Там стояли покрытые рваными одеялами кровати, лежали охапки соломы, какое-то тряпье, пустые банки, некоторые предметы домашней утвари. По всему видно было, что в отсутствие хозяев здесь, кто-то жил. На одной из кроватей лежал рюкзак Мегудина. «Здесь, наверное, Илья спал», — подумала Лиза.

— Ну и беспорядок же здесь! — сказала она матери. — Давай сначала отдохнем, а потом хоть немного уберем.

Утомленная тяжелой дорогой, Хая быстро заснула, но Лизе не спалось. Осторожно, чтобы не потревожить мать, она поднялась с кровати и тихонько, на цыпочках, вышла из комнаты. Связав найденные на дворе несколько прутьев, Лиза принялась выметать из комнат мусор. «Скоро, наверное, Илья вернется, его надо будет покормить», — подумала она и стала искать какую-нибудь кастрюлю, в которой можно было бы приготовить горячее, но ничего не нашла. Тогда она пошла в соседние дома, но кругом не было ни души.

Хая проснулась, когда уже начало темнеть.

— Илья еще не вернулся? — спросила она.

— Нет, я уже беспокоюсь…

— Сейчас же идут посевные работы. Илья в такую пору никогда дома не сидел. К тому же он и не подозревает, что мы приехали…

Когда совсем стемнело, Лиза и Хая легли спать. Поздно ночью их разбудил стук в дверь. Лиза мгновенно соскочила с кровати, бросилась открывать.

— Лиза, ты! — воскликнул Илья.

Она бросилась в объятья мужа.

— Вот не ждал! — радовался он. — Когда ты приехала?

— Сегодня днем.

Даже при свете луны он заметил, как Лиза похудела и осунулась.

— Ты что, болела? — спросил он ее.

— Нет, просто устала с дороги… А знаешь, со мной тут мама. Она приехала ко мне сразу после твоего отъезда.

Ощупью Илья и Лиза прошли в комнаты.

— Свечки или коптилки у тебя нет?

— Нет, мы с мамой сидели в потемках. Ждали тебя…

— Если бы я знал, все бросил бы и сразу примчался сюда. Ну, а как дети?

— Дети… — слабым голосом начала Лиза и умолкла.

— Что случилось?!

Встревожившись, Мегудин прошел в соседнюю комнату и посветил спичкой.

— Где дети?! — не своим голосом закричал он.

Лиза бросилась ему на шею, уткнулась лицом в его грудь и зарыдала.

Под утро Лиза, измученная бессонными ночами, забылась, а когда открыла глаза, Ильи Абрамовича уже не было дома. Она слышала, как всю ночь он тяжело вздыхал, наверно не сомкнул глаз. Вечером он вернулся домой похудевший, сгорбленный, словно после долгой болезни. Присев возле Лизы, молча смотрел на нее, не находя слов утешения.

В передней послышались чьи-то шаги и голоса. Илья Абрамович вышел и увидел Еремчука с женой Дусей и недавно вернувшуюся из эвакуации соседку Соню. В руках у них были кастрюля, чайник и разные свертки.

— Мы пришли разделить с вами ваше горе, — произнес Еремчук и спросил, где Лиза.

— Она дома, сейчас мы ее позовем. — Илья Абрамович пригласил гостей в среднюю комнату, в которой стоял стол и несколько уцелевших стульев.

Вошла Лиза.

— Мы узнали… — начала Дуся.

— Вы уже знаете? — скорбно покачав головой, спросила Лиза. — Горе наше велико…

— Война всем нанесла неизлечимые раны, — сочувственно молвила Соня.

— Раны у всех, но у каждого болят свои… — сказала Хая.

Женщины вытирали слезы, а мужчины скорбно молчали.

— Вы, наверное, ничего не ели, — обратилась Дуся к Мегудиным. — Попробуйте немного каши. Это из пшеничной крупы, которую вы, Илья Абрамович, распорядились выдать вернувшимся из эвакуации.

— Да, было не до еды, — ответила Лиза. — Хозяева, у которых мы жили в Сибири, дали мне на дорогу много всякой снеди.

Она вынула из пакета пироги и лепешки, положила на стол.

— Попробуйте, — потчевала гостей Лиза, — почему вы ничего не берете? Это напекли нам в дорогу добрые люди с чуткими сердцами, которые всей душой были со мной в горестные дни…

Сидящие за столом слушали ее, сочувственно кивая головой.

— Я никогда не забуду… Да, я вспомнила, Илюша, пришло письмо от Романа Вячеславовича. Он передает тебе сердечный привет, благодарит от имени коммунистов и трудящихся района за большую помощь, которую ты оказал им в восстановлении МТС, и выражает глубокое сочувствие по случаю постигшей нас тяжелой утраты.

На улице стало темнеть. Илья Абрамович зажег коптилку. Хозяева и гости сидели долго, поминали усопших детей. Уже догорел фитиль, стало темно, но никто не уходил. Чтобы отвлечь хозяев от тяжелых дум, гости незаметно заговорили о другом.

Далеко за полночь хозяева, поблагодарив гостей за поддержку и утешение, простились с ними.

…Рано утром Илья Абрамович отправился в исполком. В напряженных буднях он урывал минуты, чтобы побыть с Лизой.

Через неделю, понемногу начав приходить в себя, Лиза попросилась на работу.

— Разве можно на сносях думать о работе? — возражала мать.

— Оставаться дома мне тяжело, лучше пойду работать.

Илья Абрамович знал, что отговаривать Лизу бесполезно, работы всюду много, а людей мало. Немного подумав, он сказал:

— Я сейчас занят севом, а ты пока иди в райисполком, принимай людей, которые будут обращаться туда.

После первого дождя апрельская жара спала, и установившаяся более умеренная погода дала возможность продлить сроки сева и расширить площадь зерновых. Тем более что уже прибыли трактора, посевной материал и люди.

В поселок начали возвращаться старожилы, успевшие в свое время эвакуироваться. Осели здесь и сорванные с мест обездоленные люди, оставшиеся без крова. Найдя после долгих скитаний приют, они втянулись в работу и за короткое время так освоились, словно родились тут и выросли.

В горячие и напряженные дни сева явился в Курман бывший первый секретарь райкома Любецкий. Ранения, которые он получил в тяжелых боях на Курской дуге, сильно подорвали его здоровье, но на смуглом красивом лице, как и раньше, горел задорный огонек. Его демобилизовали и откомандировали в распоряжение Крымского обкома. Когда Любецкий явился туда, секретарь обкома, побеседовав с ним и заглянув в его личное дело, спросил:

— Позволит ли вам здоровье после стольких ранений возвратиться к работе первого секретаря райкома партии?

— Думаю, что да, — уверенно ответил Любецкий.

— Должен вас предупредить, что Курманский район фашисты полностью опустошили, превратили в руины, — продолжал секретарь. — Людей там осталось мало, парторганизацию придется заново создавать. Вы уже были секретарем райкома, были комиссаром полка, а комиссар, известно, всегда впереди. Из самых передовых хлеборобов множатся ряды коммунистов района. Добрые традиции самоотверженного труда пустили глубокие корни. Один из них — Мегудин, председатель райисполкома.

— Так Мегудин жив? Он здесь? — обрадовался Любецкий. — Я хорошо знаю Мегудина. Ведь он на моих глазах вырос. Еще юношей он прибыл к нам и сразу стал выделяться среди переселенцев своей необыкновенной любовью к земледелию. Деятельный, инициативный парень, став бригадиром, показывал просто чудеса. За успехи в работе он заслужил честь поехать на совещание колхозников-ударников и там, в Кремле, был награжден орденом Ленина.

— Так вы, значит, в известной мере воспитатель Мегудина?

— Почему я? Партия, комсомол, коллектив, где он работал, воспитали его. Должен вам сказать, что на Мегудина всегда можно положиться. Никакая работа с ним не страшна.

— Ну, так поезжайте работать, успехов вам, — на прощанье сказал секретарь.

В тот же день Любецкий отправился в Курман. Ехал он туда с волнением, думал, что многих из тех, кого он знал и кто вырос на его глазах, уже нет в живых. Перед его глазами вставали веселые, жизнерадостные парни и девушки из комсомольских ячеек переселенческих поселков — чубатые бойкие парни, выросшие из коротких мальчишеских курточек, стройные, обаятельные девушки-комсомолки в ситцевых платьях. Сколько, бывало, просиживал он с ними на шумных комсомольских собраниях, обсуждая волнующие вопросы, и потом до поздней ночи вместе пели:

Он был для них наставником и отцом. Они обращались к нему, как было принято тогда, на «ты», у многих он бывал на комсомольских свадьбах. Потом они становились отцами, матерями. Многие из них сложили свои головы в ожесточенных боях Отечественной войны.

Любецкий вспомнил, как однажды на одном из бурных комсомольских собраний Мегудин критиковал двух парней из своей бригады за халатное отношение к работе и требовал исключить их из комсомола.

— Нельзя так, браток. Не надо горячиться, перевоспитывать и учить людей надо терпеливо. Нельзя удалять здоровые веточки, которые могут еще расти, — учил его Любецкий.

Но все равно этот молодой горячий бригадир был ему по душе. Когда, бывало, Любецкий приезжал в поселок Новые Всходы, он любил беседовать с Мегудиным. И уже тогда понял, что этот парень далеко пойдет…

Теперь же ему предстояло встретиться с Мегудиным как с равным, делить ответственность за общее дело.

Когда Мегудин появился, Любецкому показалось, что тот мало изменился. Та же кипучая натура, те же умные, проницательные глаза. Но на лице залегли морщинки.

— Вот так гость! — воскликнул Мегудин.

— Какой там гость? Разве в такое время ездят по гостям?

— Значит, навсегда? Опять на работу к нам? — обрадовался Мегудин.

— Куда ж мне еще было ехать? — улыбнулся Любецкий. — Ведь здесь мой дом… Как только демобилизовался после ранения, сразу попросился сюда.

— Выходит, что с фронта на фронт? — заметил Мегудин.

— А где теперь не фронт?

Обрадованный неожиданной встречей, Мегудин не знал, с чего начать разговор.

— Пойдем ко мне, — предложил он другу. — Лиза сегодня дома. Она недавно вернулась из эвакуации и сразу пошла работать в райисполком. Хоть ей теперь тяжеловато, но на нее можно положиться. Отдохнем, перекусим и, может, еще сегодня поедем в поле посмотреть, как идет работа.

Лиза встретила Любецкого очень тепло, дружески. Она быстро поджарила яичницу, сварила картошку и накрыла стол.

— Ну, хватит, еще наговоритесь. Идите лучше поешьте, — пригласила она хозяина и гостя к столу. — Вы, наверное, проголодались.

Они ели с аппетитом и наперебой рассказывали друг другу о своих делах.

— Григорий Михайлович, я не успела спросить, как поживаете? Как Маша? Как сынишка? Забыла, как зовут его… — вмешалась Лиза в их разговор.

— Еще поговорим, Лиза, — сейчас о делах…

— Вы всегда о себе забываете, все о делах да о делах, — отозвалась Лиза.

— Часто приходится забывать о себе, особенно сейчас, когда надо залечивать раны войны.

— Но так же нельзя. У коммунистов тоже есть жены, дети, домашние заботы… Разве можно вас переубедить! Все же, Григорий Михайлович, расскажите о себе, о семье…

— Меня тяжело ранило. Почти уже побывал на том свете. Но раз уж остался жив, то нельзя опускать руки, надо работать, и потому приехал сюда, к вам. Владик уже большой мальчик, он у бабушки, а Маша… — Губы у Любецкого задрожали, он не мог больше вымолвить и слова — Маша погибла… — после длительной паузы продолжал он, — Была ранена, лежала в госпитале, ее подлечили и отпустили домой. Она поехала к матери и сынишке, на Урал. Там она устроилась работать в госпиталь. Но ей хотелось быть со мной, и она опять попросилась на фронт, писала рапорт за рапортом, пока наконец не удовлетворили ее просьбу. Когда меня ранили и в медсанбате Маша узнала об этом, она сразу же поспешила ко мне, дорогой погибла от осколка мины…

Лиза сочувственно смотрела на Любецкого, с трудом сдерживая слезы, но в конце концов не выдержала:

— Когда взглянула на вас, сразу почувствовала, что у вас в душе рана. У нас тоже горе… Двоих детей за это время потеряли…

Она расплакалась навзрыд.

— Ну, хватит, хватит. Возьми себя в руки. — Илья обнял ее, начал успокаивать.

— И в самом деле, хватит бередить раны, — вмешалась мать, чтобы как-то успокоить Лизу.

Некоторое время все сидели молча. Желая отвлечь Любецкого от мрачных дум, Мегудин вернулся к прерванному разговору.

— Забот у нас много, очень много, — сказал он. — Но вдвоем справиться легче. Так не будем откладывать и сразу же возьмемся за дело…

Пока посеяли поздние культуры, взошли яровые. Всходы были сильные, сочные, зеленые. Когда взошли кукуруза, подсолнух и арбузы, ранние посевы уже пошли в рост. Но наступившая прежде времени жара жгла, иссушая последние капли влаги в почве. На молодых всходах то тут, то там начали появляться желтоватые пятна.

«Вот беда, посевы могут погибнуть», — тревожился Мегудин.

Он все глядел на небо, искал малейшие признаки дождя, следил за восходом и заходом солнца, за появлением и исчезновением луны. Все как будто бы предсказывало дождь, а его не было да не было.

В небе появлялись тучки и бесследно исчезали. А солнце палило все яростней и яростней. От невыносимой жары земля начала трескаться. Словно тысячи раскрытых ртов, эти трещины просили небо подарить им хоть несколько капель воды. Но едва появлялись облака, начинал дуть порывистый ветер, разгонял их, подымая тучи пыли и поглощая последние капельки влаги. В один из таких жарких дней Мегудин поехал по району. На горизонте показалась туча, и сразу загремело.

«Где-то идет дождь», — обрадовался Мегудин.

Туча росла, закрыла солнце и с невероятной быстротой понеслась по небу. Подул легкий ветерок. Хлеба зашумели. В степи потемнело и стало прохладно. Черная туча заволокла все небо, нависла. Первые крупные капли упали на изнывающую от зноя пересохшую землю. Сверкнула молния, озарившая полнеба, раскатисто прогремел гром, и хлынул дождь. Шумный ливень лил и лил, а земля жадно впитывала в себя воду и никак не могла утолить жажду.

Все, что росло на земле, начало наливаться соком. Счастливый, насквозь промокший, возвращался домой Мегудин, а дождь все лил и лил.

Увидев в окно Илью, теща выбежала навстречу и радостно крикнула:

— Поздравляю!

— И я поздравляю вас с дождем!

— Это к счастью… Но я тебя поздравляю с сыном! Сегодня Лиза родила мальчика!

— Сына?! — радостно переспросил он. — Какой сегодня счастливый день — сын и дождь! Что может быть лучше!..

— Пусть он гордо носит имя, которое вы ему решили дать, — Володя, Владимир Ильич, — восторженно сказала счастливая теща. — И пусть он растет здоровеньким и счастливым…

С первого дня Любецкий вошел в работу. Он знал район как свои пять пальцев. Знал, где и что можно сеять, где лучше родится хлеб.

Как садовник, который лелеет каждое посаженное деревцо, следит за каждым росточком, веточкой, так и он окружал вниманием и старался помочь человеку, отличившемуся в работе, вдохновляя его на новые дела. Он радовался появлению дружных всходов в поле, каждой почке на дереве, каждому колоску, каждой ягодке и всему, чем земля вознаграждает земледельца за его труд.

— Растет, Абрамыч, растет! — восклицал Любецкий.

…День ото дня крепли возрожденные колхозы. Многие старожилы, оставшиеся в живых, вернулись домой. Приезжали и новые люди. Первые, хоть и небольшие, урожаи зерновых, пропашных и бахчевых на одичалых за время оккупации полях дали возможность колхозам встать на ноги. Начали плодоносить заброшенные, запущенные сады и виноградники. Хозяйства из года в год росли и крепли. И все же урожаи были еще низкие, продуктивность мелких ферм невысокая, а доходы от садов и виноградников — незначительные.

— Положение в колхозах поправляется. Стало немного веселее, народ стал жить лучше, но этим довольствоваться нельзя, все равно мы еще сильно отстаем, — твердил Любецкому Мегудин. — Нередко забываем, что хозяйство надо вести с расчетом. Посчитайте-ка, во что нам самим обходится центнер хлеба, литр молока…

Любецкий тоже немало думал об этом. Мегудин внес ряд предложений — как перестроить хозяйства колхозов района, чтобы сделать их более рентабельными, как обеспечить стабильную экономику хозяйств, превратив их в многоотраслевые. План Мегудина должны были обсуждать на ближайшем пленуме райкома партии. Но внезапно Мегудин получил телефонограмму. Его вызывали в обком партии.

— С чего это вдруг меня вызывают туда? — спросил он Любецкого.

— В телефонограмме ясно сказано — на собеседование.

— Что еще за собеседование?

— Приедешь туда — скажут.

Утром Мегудин уехал в обком. Он знал, что Соломатина, бывшего секретаря обкома, уже нет. Из новых работников ему почти никто не был знаком.

Приехав в обком, он обратился к секретарше — немолодой женщине с белокурыми вьющимися волосами, сидевшей в приемной:

— Товарищ Самарин вызвал меня на собеседование.

— Как ваша фамилия?

— Мегудин.

— Из Курманского района?

— Да.

Женщина зашла в кабинет секретаря и вскоре вернулась:

— Пожалуйста, войдите.

Секретарь встал со стула, шагнул вперед и гостеприимно сказал:

— Ну, заходите! Рассказывайте, что слышно у вас в районе?

Мегудин коротко ответил:

— Со всеми хозяйственными кампаниями мы как будто бы справляемся неплохо… Наметили ряд мероприятий, как укрепить колхозы.

Секретарь задавал все новые и новые вопросы. Наконец спросил:

— Как вы посмотрите, если обком переведет вас в другой район, который нуждается в умелом и опытном партийном руководителе?

От неожиданности Мегудин растерялся. Помолчав немного, ответил:

— Вам хорошо известно, что в нашем районе пришлось после войны заново создавать колхозы и благодаря большим усилиям они только теперь начали набирать силу. Им нужно еще во многом помочь…

— Обком все это знает, мы всё взвесили, всесторонне обсудили и считаем целесообразным рекомендовать вас секретарем райкома в другой район. Этот район нуждается в опытном партийном работнике…

Мегудин понял, что вопрос о нем почти решен, и все же пытался возражать, но секретарь обкома все его доводы отклонил:

— В обкоме знают, где вы можете принести больше пользы. Любецкий — человек опытный, он хорошо знает свой район и, если поднатужится, справится и без вас. А там, куда мы вас направляем, большой прорыв, там вы больше нужны.

Мегудина покоробил тон, которым говорил с ним Самарин.

— Я уверен, — сказал он, — что смогу больше пользы принести там, где вырос, где все и всех знаю.

— Я вам уже сообщил точку зрения обкома, — категорически заявил Самарин.

Мегудин, пытаясь доказать свою правоту, начал рассказывать о мероприятиях, которые намерен осуществить у себя в районе для подъема урожайности и улучшения материального благосостояния людей.

— Вот с успехом и осуществляйте все в новом районе, — заметил секретарь. — Вы поедете туда, куда вас посылает партия. Ясно?

Мегудин поднялся. Самарин, прощаясь с ним, сказал:

— Мы это дело еще обсудим, но я считаю, что ваши возражения необоснованны. Решение обкома мы вам сообщим на днях.

Мегудин вышел из обкома расстроенный, постоял на улице, о чем-то думая. Вдруг перед ним промелькнула какая-то женщина, походка которой была настолько знакома, что Мегудин пошел за ней. Когда женщина подошла к машине, что, видимо, поджидала ее, она повернула голову, и Мегудин узнал Минну.

— Илюша! — крикнула она. — Я так и знала, что встречу тебя здесь.

— А ты как сюда попала?

— Я работаю в Кировском районе.

— В Кировском районе? Меня как раз и посылают туда…

— На какую работу? — спросила Минна. — Директором МТС, наверно?

— Нет, секретарем райкома.

— Очень хорошо. Такой, как ты, и нужен там. Поможешь навести порядок.

— Как живешь? Сколько времени мы с тобой не виделись? — желая переменить разговор, сказал Мегудин.

— Да, давненько… — Минна с умилением смотрела на него и от избытка обуревавших ее чувств не знала, с чего начать.

Но тут раздался резкий сигнал машины, Минну торопили.

— Когда же ты приедешь к нам? — спросила она. — Так хочется с тобой поговорить, рассказать о своей жизни, узнать, что у тебя.

— Вероятно, приеду на днях…

Лиза с нетерпением ждала мужа. Ей скорей хотелось узнать, зачем его вызывали в обком. Домой он вернулся поздно вечером и, не успев переступить порога, услышал:

— Ну, что тебе сказали в обкоме?

— Возможно, нам скоро придется оставить Курман.

— Что? Что случилось?

— Меня посылают в другой район.

— Почему? Разве тут ты уже не нужен?

— Не знаю. В обкоме иначе думают. Я говорил им, объяснял, доказывал, что больше пользы принесу здесь, что там мне все незнакомо, но, кажется, ничего не помогло.

— Мы ведь здесь уже устроились, — с досадой сказала Лиза, — а теперь переезжай в чужие места… Ты, наверно, голоден? — спохватилась она. — Умойся и иди поешь.

Илья умылся и сел к столу.

— Я так ошарашена этой вестью, что забыла даже об обеде, — оправдывалась она.

— Не огорчайся, Лиза. Ничего страшного нет, — успокаивал ее Илья. — Работать везде надо.

Лиза нежно посмотрела на него, ища сочувствия:

— Уж сколько лет, как мы поженились, а я тебя почти не вижу. Ты все в работе, в работе… Жена, ребенок, дом у тебя на последнем месте. Я понимаю — были тяжелые годы войны, потом разруха, надо было залечивать раны, тогда действительно некогда было подумать о себе, о своих близких. Я надеялась, что, когда жизнь наладится, тебе не придется так из сил выбиваться, будешь жить, как все люди… А теперь загонят тебя в какое-то захолустье, опять начнешь там наводить порядок. Когда же мы жить будем? Ну скажи, когда ты для себя найдешь время?.. Станешь секретарем райкома, шутка ли?.. Опять ни дня ни ночи спокойной. За все будешь отвечать — перед людьми, перед государством, перед партией! И куда тебя посылают? В отсталый район. Опять впрягайся и тащи! Сколько сил ты тут положил, сколько трудностей преодолел здесь… Почему на тебя наваливают самое трудное?

— Это же хорошо, приятно выполнять трудное задание. Это значит, что верят в мои силы, доверяют мне. Это большое дело, Лиза. Доверие надо ценить и оправдывать. Партия за все отвечает, а мы перед ней в ответе.

— Значит, надо забыть о себе, о жене и ребенке?

— Что же ты хочешь? Чтобы я был все время возле тебя?

Илья поел, но остался сидеть за столом. Он чувствовал, что Лиза права. Он действительно мало внимания ей уделяет. Чуть свет уходит из дому и возвращается поздно ночью, когда она уже спит. Вся его жизнь в непрерывном труде. Сколько лет уж не был в отпуске. Кончается сев, начинаются прополка, сенокос, уборка, молотьба, хлебозаготовка и опять вспашка и сев. Отставать от других не хочется, тянешься вперед, чтобы дальше шагнуть, — значит, надо работать.

Лизе приятно было, что Илья сегодня с ней, что не уходит, как обычно, к себе, не зарывается в свои бумаги, которые за день не успевает прочесть, сидит с ней за столом и душевно беседует.

— Пройдет какое-то время, и мы привыкнем к новому месту, оно станет нам так же дорого, как и Курман, — пытался Мегудин смириться с возможным отъездом.

— Нет, Курман для нас все-таки место родное, ибо мы тут выросли, — твердила Лиза.

— Где работаешь, там привыкаешь к месту, начинаешь любить его, оно становится дорогим, и ты обретаешь свой дом, — сказал Илья.

Он начал расспрашивать о домашних новостях. Лиза рассказывала ему о проказах сынишки Володи, как он произносит «па-па», как пытается ходить, падает, поднимается, снова падает…

— Умница, не сглазить бы, все понимает. Это уж будет тот парень! — расхваливала она сыночка.

Илья вдруг вспомнил о встрече с Минной.

— Знаешь, кого я встретил сегодня возле обкома?

— Кого?

— Угадай.

— Ну скажи же!

— Минну! Стою возле обкома, вдруг вижу — она идет…

— Минну? Какую Минну?

— Ты уже не помнишь ее? Она когда-то жила у нас в Новых Всходах. Первые годы, когда мы только переселились сюда… Ты же с ней училась, даже жила с ней в общежитии в одной комнате.

— А, твоя бывшая…

Мегудин никогда не рассказывал Лизе о Минне, избегал говорить о ней. Но в общежитии она узнала, что Минна любит Илью. Та даже бравировала этим. Каждый раз, когда она упоминала его имя, глаза ее сверкали, на лице появлялась счастливая улыбка.

Неожиданный приезд Минны показался ей подозрительным. «Может быть, они договорились, чтобы она поближе к нему перебралась? — промелькнуло у нее в голове. Но тут же она отбросила эту мысль, начала себя корить: — Нет, этого не может быть. Илюша не такой. Он честен, никогда ничего не скрывал от меня».

Не желая показать своей ревности, вдруг овладевшей ею, она озадаченно спросила:

— А что она делает? Зачем приехала сюда?

— Они живут в районе, куда меня посылают.

— Кто «они»? Разве она не одна?

— Это я не успел узнать. Машина, с которой она должна была вернуться домой, ждала ее. Минна спешила. Когда буду в Кирове, все узнаю…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Через несколько дней Мегудин получил решение обкома. Его рекомендовали первым секретарем Кировского райкома партии. Хоть он был готов к такому решению, все же надеялся, что примут во внимание его доводы, оставят его на старом месте. А если уж есть решение, то оспаривать его бессмысленно. И он выехал в новый район.

— Ты готовься. Как только мало-мальски устроюсь, я приеду за вами, — сказал он Лизе на прощанье. — А если немного задержусь, не волнуйся. Возможно, так придется работать, что и на день не смогу вырваться.

— Работа работой, но о себе и о семье нельзя забывать. Если захочешь, найдешь время приехать за нами. Когда ты со мной, я и то не всегда могу проследить, чтобы ты вовремя поел, лишний часок отдохнул. А без меня ты вовсе забудешь обо всем. Так помни: через два-три дня чтобы ты был тут! Если не приедешь, я все брошу и с ребенком приеду к тебе!

— Будь спокойна, приеду. Если сам не смогу, кого-нибудь пришлю, — пообещал Илья.

В новый район Мегудин приехал в полдень. Придя в райком партии, он спросил у сидящей в приемной девушки:

— Исполняющий обязанности секретаря райкома на месте?

— Первого секретаря временно замещает председатель райисполкома Семен Михайлович Дублин, — ответила она. — Я сейчас узнаю, у себя ли он.

Она позвонила по телефону и сказала Мегудину:

— Семен Михайлович у себя, пожалуйста, зайдите к нему.

— А где находится райисполком?

— Очень близко. Перейдете улицу, справа увидите здание…

Когда Мегудин вошел в приемную райисполкома, Дублин как раз выходил из кабинета. Он был в новом полувоенном кителе, в синих брюках галифе и хромовых, до лоска начищенных сапогах. Лицо его с короткими усиками показалось Мегудину очень знакомым, но когда и где он его видел, никак не мог припомнить.

Мегудин поздоровался с Семеном Михайловичем и назвал свою фамилию.

— Товарищ Мегудин? — переспросил тот, чуть поклонившись. Семен Михайлович хорошо запомнил Мегудина во время короткой встречи на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, когда пришел к Илье Абрамовичу в павильон вместе с Минной, на которой только что женился. Минна ему рассказала, что они с Ильей Мегудиным вместе росли, учились и даже дружили.

Уже тогда, по блеску глаз и радостному возбуждению, Дублин заметил, что в душе ее еще теплятся нежные чувства к Мегудину. Теперь, после стольких лет разлуки, она снова его встретила и, вернувшись домой, с восторгом рассказала, что обком партии рекомендует Мегудина секретарем Кировского райкома партии.

Семен Михайлович заметил восторг, с которым Минна рассказывала эту приятную для нее весть, и у него вновь возникло чувство ревности.

— Мы ждем вас, — сказал он, скрывая неприязнь. — Я единственный из членов бюро остался на месте и замещаю секретаря. Пожалуйста, заходите, — пригласил Мегудина в свой кабинет Семен Михайлович.

Он подал Мегудину стул, а сам сел за свой стол.

— В обкоме вас, вероятно, познакомили с положением дел в нашем районе… — сказал он. — Вы, наверно, читали постановление обкома об ошибках, которые имели место в нашем районе… Я считаю, что кое-что в постановлении преувеличено. Вы сами увидите, что не так уж все страшно, как может показаться. Мы скоро все исправим. Основное — как можно скорее выполнить план хлебозаготовок, а то и перевыполнить его. Я надеюсь, что, если мы поднажмем на колхозы, этого добьемся.

Слово «поднажмем» резануло слух Мегудина.

— Что значит «поднажать»?

Семен Михайлович ответил просто:

— Заставить…

— В колхозах есть хлеб и они не хотят продавать его государству?

— Хлеб есть, но они стремятся побольше оставить себе и затем продавать по повышенным ценам.

— Вы в этом уверены? — спросил Мегудин. — В каждом отдельном случае надо хорошо разобраться. Порой можно так поднажать на слабый колхоз, что он окончательно ослабеет.

Семена Михайловича возмутили замечания Мегудина.

«Еще к работе не приступил, а уже поучает…» — подумал Дублин.

— Если будем действовать, как вы предлагаете, мы план хлебозаготовок не выполним, — сказал он уверенно. — Не забывайте, товарищ, что обком нас за это по головке не погладит… Наше дело — беспрекословно выполнять то, что от нас требуют.

— Само собой разумеется, — спокойно ответил Мегудин. — Но…

— Вы, наверно, устали, — прервал его Дублин. — Я попрошу приготовить для вас номер в гостинице. Отдохните, а завтра поговорим.

За несколько дней до пленума райкома, на котором должны были избрать Мегудина первым секретарем, он успел побывать во всех колхозах района, ознакомиться с их хозяйствами и ориентировочно наметить мероприятия по их укреплению.

Семен Михайлович из кожи лез, чтобы, пока Мегудин приступит к работе, выполнить план хлебозаготовок и отправить рапорт об этом. Рапорт был у него подготовлен и начинался так: «Трудящиеся Кировского района добились значительных успехов. Они досрочно выполнили план хлебозаготовок и выдвинули встречный». Но Дублину это не удалось осуществить. «Какими глазами посмотрят на меня в обкоме?» — думал он. Каждый раз, появляясь там, он хвастливо заверял, что колхозы его района досрочно выполнят план хлебозаготовок и выдвинут встречный. Он даже добился, чтобы в газете были опубликованы его помпезные заверения. Как же теперь быть? Он попытался намекнуть начальнику заготовительного пункта, чтобы тот «приписал» недостающее количество хлеба к плану.

— Мы потом довезем, а я не останусь в долгу, — подмигнул Дублин.

Но начальник прикинулся, будто намеков не понял. Объясняться с ним более откровенно Дублин боялся и начал искать другие пути. Он понимал, что должен во что бы то ни стало сработаться с новым секретарем. Но из первых встреч с ним убедился, что тот его не поддержит. Поэтому он решил выступить на предстоящем пленуме и сигнализировать о якобы вредных настроениях, которые имеются у некоторых руководителей колхозов, чтобы потом свалить на них невыполнение плана.

…Пленум открыл секретарь обкома. Он представил Мегудина и рекомендовал избрать первым секретарем. Вслед за ним поднялся Дублин и сказал:

— Мы поздравляем нового секретаря и желаем ему больших успехов… Одним из первых наших наказов будет — как можно скорее выполнить план хлебозаготовок и перевыполнить его. После такого вступления Дублин внимательно посмотрел на присутствующих. Некоторые из них сидели к напряженно ждали, что он скажет дальше, остальные переглядывались между собой.

— До каких пор в области нас будут склонять, упрекать за то, что мы плетемся в хвосте и отстаем от всех районов?! — воскликнул Дублин. — Просто стыд и срам! Слишком долго, дорогие товарищи, мы терпим злостные элементы, которые подрывают нашу работу и мешают нам выполнить священный долг — успешно провести план хлебозаготовок.

— Кто выдвинул этот встречный план? Где возьмете хлеб, чтоб выполнить его, если мы не можем осуществить основной план? И кто эти злостные элементы? — послышались со всех сторон возгласы.

— Встречный план выдвинул я от имени хлеборобов нашего района, ибо я глубоко верю в их горячие патриотические чувства, в их готовность делиться с нашим государством последним куском хлеба, — продолжал Дублин. — Мы должны мобилизовать все наши ресурсы, чтобы покончить с этими злостными элементами, которые мешают нам выполнить план, поэтому предлагаю применить к ним самые суровые меры, вплоть до исключения из партии…

— Но кто же все-таки эти злостные элементы? Неужели это те, кто не хотят отдать семенные фонды? — раздались голоса.

— Вы, товарищ Дублин, хотите блеснуть, подавая красивые рапорты. Вас не трогает тот факт, что колхозы останутся без семян. В будущем году государству тоже нужен будет хлеб.

— Основное — это сейчас перевыполнить план, потом мы попросим помощь у государства! — кричал Дублин. — Если мы дадим дополнительный план, наверняка получим все, что нам нужно: и семена, и хлеб, все, что хотите.

— Одной рукой давать, а другой просить, — заметил Мегудин. — Наш долг по отношению к государству мы должны свято выполнять. Неужели государство хочет забрать у нас семенные фонды? Те товарищи, которые оставили семена, не злостные элементы. Они честные люди, их заботят интересы колхозов, интересы государства.

— Семена будут лежать в колхозах до сева, а государство будет нуждаться в хлебе? — возмутился Дублин. — Этого допустить нельзя! Я требую в резолюции пленума осудить всех, кто подрывает план хлебосдачи, и привлечь их к партийной ответственности.

— Я считаю, что пока нецелесообразно включать это в резолюцию. Все коммунисты, и не только коммунисты, знают, что план хлебозаготовок надо выполнить, и мы примем все меры, чтобы выполнить его, — заверил Мегудин. — Мы побываем в каждом колхозе и на месте изыщем возможности… Мы должны подумать, как обеспечить народ хлебом, и не только хлебом. Но пока мы не укрепим колхозы, вопрос этот не сойдет с повестки дня. Никакие красивые рапорты нам не помогут. Надо смотреть правде в глаза.

Отношения между Мегудиным и Дублиным становились все напряженнее. Мегудин не давал сотрудникам райисполкома засиживаться на местах. Он требовал, чтобы ответственные работники района бывали в колхозах, помогали им в работе. Дублину это было не по душе. Он вообще не любил, чтобы ему указывали.

— Сам знаю, когда и кого посылать в район, — говорил он Мегудину чванливым тоном. — Считаю ненужным околачиваться там целыми днями… Наше дело руководить и ехать туда, когда в этом есть необходимость… Я же не председатель колхоза, а председатель райисполкома и отвечаю за работу всего района.

— Не по бумажкам и не по телефону надо руководить, а конкретно с людьми работать. Если они делают что-то не так, надо поправить, учить их…

— Пожалуйста, не указывайте мне… Я знаю, как работать…

Мегудин старался установить нормальные отношения с Дублиным, но тот делал все по-своему. Он мог в самое напряженное время уехать в область, якобы на заседание, совещание, а на самом деле ехал к дружкам со связями, которые поддерживали его. Всюду где мог он компрометировал Мегудина. Когда был снят прежний секретарь, Дублин был уверен, что его поставят на место ушедшего, но прислали Мегудина, который сам работает самозабвенно и требует от каждого полной отдачи сил. Но план хлебозаготовок все же не выполнялся.

Дублин понимал, что вышестоящие организации будут искать виновных, поэтому он заранее решил свалить вину на Мегудина. Приезжая в обком, он распространял слухи, что Мегудин стремится заслужить дешевый авторитет среди колхозников, потакает их потребительским настроениям и демагогическими средствами оправдывает тех, кто оставил семенные фонды, которые район давно мог отдать государству и выполнить основной план и даже встречный, который он, Дублин, выдвинул. «Мне терять нечего, — решил Семен Михайлович. — Напишу в обком, и пусть там разбираются. «Борьба за хлеб — борьба за социализм» — с этой фразы начну письмо. Пусть видят, что я силен в политике. Но основное — это насытить письмо фактами, подобрать такие материалы, которые нельзя опровергнуть. Ведь неопровержимо, что Мегудин сорвал выполнение плана хлебозаготовок и не поддержал патриотическое предложение о встречном плане. Но этого недостаточно, надо будет подъехать в Курманский район, где работал Мегудин, там, наверное, найдутся люди, которых он когда-то чем-то обидел, и они имеют зуб на него…»

Минна знала, что муж враждует с Мегудиным, но причина, которая привела к этому, ей была неизвестна. Она редко встречала Илью, он, как всегда, был весь поглощен работой, заехать к нему домой было неудобно. Но как-то раз, случайно, она все же встретила его на улице. Обрадовалась:

— Когда мы жили далеко друг от друга, то годами не встречались, а теперь живем, можно сказать, рядом, так тоже не видимся. Я бы тебя пригласила к себе в гости, но ты почему-то не в ладах с Семеном, а к тебе прийти тоже неловко.

— Почему ты не можешь прийти к нам? Для Лизы ты будешь таким же желанным гостем, как и для меня.

— Нет, это не так. Поверь мне, что это не так… Если бы Сема пошел со мной, мне удобней было бы зайти к вам. Но одной… Я хотела бы поговорить… Мне хочется знать, что происходит между тобой и Семой.

— Откуда ты знаешь, что между нами что-то происходит? Он тебе сказал?

— Ничего он мне не говорил, но я вижу.

— Что ты видишь?

Рассказать ему, что Сема ходит сам не свой, ругает его по всякому поводу, она несмела. Но ей хотелось знать, потому ли это, что он ревнует к Мегудину, или по другой причине.

Вдруг из-за угла появился Дублин. Он хотел притаиться в сторонке и подслушать, о чем они говорят, но не выдержал и подошел к Минне. Как бы шутя сказал:

— Услышал знакомый голосок… Решил поглядеть, с кем она так мило любезничает. Оказывается… Вы извините, я очень спешу… — Он взял жену под руку, и они ушли.

Раздраженный голос Семена как ножом резанул Минну по сердцу. Ей стало стыдно за мужа.

— О чем вы так увлеченно говорили? — спросил Семен, когда они немного отошли.

— Я его увидела и остановилась…

— Это ложь! Ты его не случайно встретила… Вы договорились!

— Когда я могла договориться, если не видела его столько времени… Я бы хотела знать, что происходит между вами?

— Это не твое дело. Разберемся без тебя.

— Ну, а почему ты так взъелся на него? Что он тебе сделал?

— Ты хочешь, чтобы я целовался с ним?..

— Ты бы постыдился такое говорить. Мы вместе росли, вместе учились, так неужели нельзя остановиться на минутку и перемолвиться несколькими словами?

— Тебе нужно, чтобы о вас болтали? Опозорить меня? Я ведь председатель райисполкома. Люди всё видят, а ты не хочешь понять…

— Перестань! Хватит, мне противно слушать твои бредни! — резко прервала она его.

Пока они шли домой, Дублин немного успокоился. Минна дала ему поесть и, чтобы избежать новой размолвки, ушла на кухню. Семен сел к столу, обложился бумагами и начал что-то писать. Минна быстро прошмыгнула мимо него и легла спать. Ночью она несколько раз просыпалась, но он все еще сидел и писал.

Рано утром, когда Минна встала, чтобы приготовить мужу завтрак, она увидела на столе густо исписанные листки бумаги. На одном из них, лежавшем сверху, она неожиданно прочитала:

Минна пробежала глазами следующие строчки:

Не дочитав письмо до конца, Минна порвала его:

— Негодяй! На кого руку подымаешь! Что тебе такое сделал Мегудин, что ты без зазрения совести так омерзительно клевещешь на него?..

Дублин вскочил, начал озираться, не поняв, почему Минна кричит и ругается. Увидев разорванные листки бумаги, он заорал:

— Что ты натворила? Как посмела порвать?!

— Как у тебя рука поднялась писать такие гадости на честного человека?! Как ты смеешь?!

— Ты заступаешься, защищаешь его?

— Да, заступаюсь, ибо очень хорошо его знаю и не могу допустить, чтобы ты с грязью смешал человека, чьей подметки не стоишь…

— Я написал все, как было, и докажу…

— А я докажу, что ты клеветник!

— Теперь я вижу, что ты с ним заодно, так иди к нему, иди!

— Я пойду туда, куда найду нужным, я за правду — и за правду постою!

После ссоры с Минной Дублин был очень расстроен, не знал, что делать. Снова писать письмо, которое порвала жена, ему было тяжело. Наконец он набрался смелости и, смягчив некоторые места, которые очень возмутили Минну, написал письмо заново и отвез в обком. Оттуда он вернулся в приподнятом настроении.

Отношения с Минной стали еще напряженнее. Как ему ни хотелось похвастаться, что в обкоме внимательно отнеслись ко всему, что он сообщил в письме, ей об этом он и полслова не сказал.

Через несколько дней, вечером, когда Мегудин усталый вернулся из колхозов в райком, секретарша сообщила, что приехал товарищ из обкома и хочет его видеть.

— Он ничего не передал?

— Он сказал, что зайдет завтра утром в райком. Приезд представителя обкома его очень обрадовал. «Вероятно, обком решил основательно ознакомиться с положением дел в колхозах района», — подумал Мегудин.

Рано утром Мегудин поспешил в райком. Он посмотрел сводки, которые поступили за прошедшие сутки, о выполнении плана хлебозаготовок. Они были малоутешительными.

«План выполняется вяло, перелома нет, все принятые меры пока что никаких результатов не дали… Хлеба, видимо, на самом деле в колхозах нет», — подумал он.

Прошел час-другой, а представителя обкома все не было.

«Где же он? — думал Мегудин. — Может, с кем-то уехал по колхозам… Что же делать? Ждать его весь день у меня нет возможности, а уехать тоже нельзя».

Прочитав письма, прибывшие с утренней почтой, Мегудин хотел отдать секретарше некоторые распоряжения и в окно увидел Дублина с каким-то человеком. Они стояли у крыльца райкома и о чем-то увлеченно беседовали. Вглядываясь в лицо человека, Мегудин узнал Карасика.

С тех пор как они встретились в Москве перед отправкой в освобождающиеся районы Крыма, он с Карасиком несколько раз встречался на совещаниях в области, но поговорить с ним обстоятельно ему не удавалось. Мегудин знал, что Карасик работает в одном из сельских райкомов.

«Неужели это и есть тот самый представитель обкома, которого мы ждем? Наверное, это все-таки он, раз этот жук Дублин напевает ему что-то», — подумал Илья Абрамович.

Долго еще Дублин беседовал с Карасиком. Когда они наконец расстались, Карасик вошел в райком.

— Кого вижу? — радостно воскликнул Мегудин, увидев Карасика на пороге своего кабинета. — Какими судьбами?! В Курмане так и не дождался тебя… Хорошо, что хоть сюда пожаловал… Ты откуда сейчас?

— Из области. Меня из райкома отозвали в обком работать.

— Кем работаешь?

— Инструктором.

— Значит, по делу к нам приехал?

— Да, по делу, — подтвердил Карасик. — А ты давно здесь?

— Раз в обкоме работаешь, должен знать, что меня из Курмана перевели сюда.

— Слыхать-то слыхал, но я ведь в обкоме мало сижу, все разъезжаю по районам.

— По районам разъезжаешь, а в Курмане ни разу не был.

— Не пришлось, очень хотелось мне там побывать, посмотреть на свою могилу, из которой живым выполз, и навестить своего спасителя, если он жив.

— Спасителя твоего я, кажется, знаю.

— Неужели? А говорили, что он погиб. Откуда ты его знаешь? Я не знаю ни его имени, ни фамилии, и о себе я ему ничего не говорил. На прощанье только сказал: «Если живы будем, встретимся». Потом я его видел в партизанском отряде, но не успел с ним поговорить. Слыхал, что во время выполнения задания он погиб…

— Еремчука знаешь?

— Да. Он жив?

— Жив, он в Курмане… Он мне подтвердил, что этот старик, Иван Никитич, был в партизанском отряде и спас одного человека, которого фашисты закопали живым в яме. Сам Иван Никитич тоже об этом рассказывал.

— Наверное, он и есть! — с волнением воскликнул Карасик. — Жизнью своей я ему обязан. Мне хотелось бы поклониться своему спасителю, до гроба его не забуду.

— Когда он появился в Курмане, женщины хотели его растерзать как бывшего полицая, — сказал Мегудин. — У фашистов он был полицаем, в отряде разведчиком, а мне — вторым отцом. Многому научил: привил любовь к земле, научил премудростям обработки земли в безводных крымских степях.

Только теперь Карасик понял, кого Дублин имел в виду, когда в письме в обком обвинял Мегудина, что тот якобы якшался с враждебными элементами. Хоть это было главным обвинением из тех, в которых Карасик должен тут разобраться, но факт свидетельствовал о том, что Дублин либо пользовался мутными источниками и был введен в заблуждение, либо преднамеренно клевещет на Мегудина.

— Как ты сработался с составом бюро райкома? — словно невзначай спросил Карасик.

Не подозревая, какую цель преследует Карасик, задавая этот вопрос, Мегудин ответил осторожно:

— Пока еще трудно сказать. Я недостаточно изучил людей. Надеюсь, что в работе выявятся качества и способности каждого из них, но уже имеются разногласия кое с кем.

— А с кем персонально? И в чем суть разногласий?

— Я заметил, что ты уже беседовал с Дублиным, и он, наверное, тебя информировал обо всем…

— Мне известно о ваших спорах. Я хочу основательно разобраться, в чем тут дело… Я знаю, что в обкоме очень надеялись на то, что ты наведешь должный порядок в районе. И вдруг… — Карасик запнулся.

Как дать понять Мегудину, что в обкоме крайне недовольны положением дел в районе, и в частности тем, что он не сумел сплотить районные партийные организации для выполнения плана хлебозаготовок.

Опережая мысли Карасика, Мегудин сказал:

— Все наши силы были направлены на то, чтобы укрепить колхозы и выполнить все народнохозяйственные планы… Для этой цели был мобилизован весь партийный актив. Послали коммунистов в колхозы, чтобы на месте оказать им помощь. А Дублин все время саботирует эти мероприятия, беспрерывно ездит в область, неизвестно к кому и зачем… Он считает, что его функция — давать директивы и требовать их выполнения. Чтобы отличиться, он выдвинул встречный план хлебосдачи, в то время как основной еще не выполнили, ибо хлеба в большинстве колхозов нет.

Мегудин говорил взволнованно, страстно, с душой, пытливо заглядывая в глаза Карасика — понимает ли тот его?

Карасик слушал внимательно, хитровато улыбаясь, потом спросил:

— А ты уверен, что в некоторых колхозах не утаивают хлеб, не стараются поменьше продать государству и побольше себе оставить?

— Возможно, — согласился Мегудин. — Но это проверить трудно, потому что я не знаю, каков в действительности был урожай в колхозах. Меня же тут не было. Но то, что некоторые председатели колхозов не хотят отдавать свои семенные фонды, заботясь о будущем урожае, — трудно их осудить за это.

— Возможно, — заметил Карасик, — но порой это только отговорка, чтобы не продавать хлеб государству.

Слова Карасика покоробили Мегудина, но он спокойно сказал:

— Знаешь что, давай поедем в район, поговоришь с председателями, с народом и сам удостоверишься, какое там положение.

— Хорошо, давай, — согласился Карасик.

Прочитав выводы обследования по материалам Дублина, Самарин вызвал Карасика и с недоверием спросил:

— Вы, значит, отвергаете обвинения против Мегудина?

— Да, отвергаю как клеветнические измышления.

— Вы в этом уверены?

— Уверен, абсолютно уверен. Я Мегудина знаю как честного человека и отменного работника, он пользовался в районе, где мы работали, непререкаемым авторитетом директора передовой МТС. Но Дублин почему-то пристрастен к нему… Вот вам пример: Дублин пишет, что Мегудин якшался с бывшим полицаем, а этот «полицай» оказался партизанским разведчиком…

— Насчет этого мы разберемся… Это не главное. Главное обвинение — срыв хлебозаготовок, а здесь действиям Мегудина вы в своих выводах не дали политической оценки.

— Я был в колхозах района, много занимался данным вопросом, беседовал с председателями колхозов, с колхозниками. Хлеба в районе действительно нет, — настаивал Карасик.

— Как — хлеба нет?! — вспылил Самарин. — Почему же они выдвинули встречный план? Они даже основного плана до сих пор не выполнили.

— Встречный план затеял Дублин…

— Не затеял, а проявил инициативу, — перебил его Самарин, — а колхозники дружно подхватили эту инициативу. Почему же Мегудин тормозит осуществление патриотического порыва масс?!

— Мне об этом неизвестно. Как я выяснил, Дублин объявил встречный план с карьеристскими целями… Он очень мало бывал в колхозах и не знает истинного положения дел.

— Как — не знает?! — раздраженно воскликнул Самарин. — Ведь он передает нам все сводки. Не может такого быть, чтобы председатель райисполкома не бывал в колхозах и не знал, что там делается.

Зазвонил телефон. Кто-то, видимо, сообщил Самарину нечто приятное. Лицо его засияло, глаза заблестели. Положив трубку, он снова стал суровым и продолжал:

— Передайте от моего имени телефонограмму Мегудину, что мы предлагаем ему в течение пяти дней закончить выполнение плана хлебозаготовок и явиться в обком.

…Снова были отправлены уполномоченные по колхозам. Заметно увеличился поток хлеба, но план так и не удалось выполнить.

На пятый день, как было указано в телефонограмме, Мегудин явился в обком.

— Ну, как у вас дела? — требовательно спросил Самарин.

— Колхозы района немного укрепились, улучшилась обработка полей, подготовлены высококачественные семена, — доложил Мегудин.

— Это все хорошо, но план, план хлебозаготовок нас в первую очередь интересует… Вы получили телефонограмму обкома?

— Получил, — подтвердил Мегудин. — Мы приняли все меры и сколько можно было сдали зерна.

— Почему «сколько можно было», а не сколько нужно было? Что за фокусы вы проделываете у себя в районе? Почему не выполнили план хлебозаготовок? До каких пор из-за вас область будет отставать?

— Все, что можно было, продали государству. Хлебных резервов в районе больше нет, — ответил Мегудин.

— Что значит нет? Куда девался хлеб?

— Повторяю: сколько можно было, сдали… Согласитесь, что оставить колхозы без семенных фондов нельзя. При таком положении мы в будущем году не сможем сдать даже столько хлеба, сколько сдали в этом году.

— Что будет в будущем году, посмотрим. Об этом есть еще время подумать. Надо выполнить план сейчас, сейчас! Вы понимаете или нет?! За создавшееся положение в районе вы ответите… Вместо того чтобы мобилизовать людей на выполнение своих обязательств перед государством, вы их демобилизуете.

— Да, я считаю, что семенные фонды отдавать нельзя. Надо сейчас думать о завтрашнем дне, — решительно сказал Мегудин.

— Вы еще упрямитесь? Хотите доказать свою правоту?.. За такие дела, которые вы совершили, знаете что полагается?..

— Что такого я сделал? — с недоумением спросил Мегудин.

— А какой проступок может быть более тяжким, чем срыв хлебозаготовок? Мы вам верили, ожидали, что наведете порядок, а вы так подвели… За ваши действия вы ответите, и серьезно ответите. Даю вам еще несколько дней, и чтобы план был выполнен.

…Не зная покоя, Мегудин метался, искал выхода из создавшегося положения — как выполнить план и сохранить семенные фонды.

Он созвал совещание членов бюро райкома вместе с председателями колхозов, но выхода найти не смогли. Все ходатайства Мегудина о снижении плана натыкались на заявления Дублина о том, что под видом сохранения семенных фондов в колхозах района утаивается хлеб.

После очередного предупреждения Мегудина вызвали на бюро обкома. Под давлением нескольких членов бюро, введенных в заблуждение Дублиным, его исключили из партии.

Домой Мегудин вернулся потрясенный случившимся. По его лицу Лиза поняла, что произошло что-то невероятное, но спросить, что произошло, не решалась, а он молчал. Назавтра чуть свет Мегудин встал с постели и куда-то ушел.

Домой он пришел вечером, поел и сел писать письмо. Писал быстро, нервно, до поздней ночи. Рано утром опять ушел и вернулся поздно вечером, опять очень расстроенным. Лицо его осунулось, почернело. Так прошло несколько мучительных дней.

— Что с тобой, Илюша? На тебе лица нет. Почему ты мне ничего не рассказываешь? Что с тобой происходит?..

— Мне нечего рассказывать.

— Но я же вижу — что-то стряслось… Почему ты скрываешь от меня?

Мегудин упорно молчал.

Назавтра Илья ушел и тут же вернулся. С тех пор как Лиза его знает, она не помнит, чтобы он когда-нибудь возвращался домой среди бела дня и никуда потом не торопился. На следующий день он вовсе на работу не вышел. Такого еще не бывало.

— В конце концов ты скажешь, что с тобой? — не выдержала Лиза.

Илья молчал.

Расстроенная, Лиза пошла в райком узнать, что случилось. Там ей коротко и ясно ответили:

— Мегудин у нас уже не работает.

— Почему? — дрожащим голосом спросила она. — Что случилось?

— Разве вы не знаете, что он исключен из партии… — не поднимая глаз, ответила секретарша.

Лизу будто кипятком ошпарили.

— За что? — с болью спросила она. — За что?..

— Он вам сам расскажет.

Не чувствуя под собой ног, Лиза побежала домой. Дома она Илью уже не застала.

Только теперь Мегудин почувствовал, какое тяжкое наказание для человека, привыкшего изо дня в день трудиться, — безделье, но еще страшнее быть несправедливо наказанным. С первой минуты, когда Мегудину вручили постановление об исключении из партии, ему показалось, что земля уходит из-под ног. И до сих пор все еще кажется, что он теряет опору и падает в пропасть.

Всю жизнь он уверенно ходил по земле, а теперь… теряет почву под ногами. Как же ему жить без земли, если он, словно корень, крепко врос в нее? В душевном смятении Мегудин бродил и бродил по улице, а когда почувствовал усталость, повернул домой и тут встретил Лизу.

Она искала его. Ей хотелось успокоить его, приободрить. Но пока Лиза решила молчать и, когда их взгляды встретились, проглотив навернувшиеся слезы, только спросила:

— Где ты был?

— Нигде. Просто прогулялся немного.

— Ну, пойдем в дом, Илюша, поешь, отдохнешь, — ласково сказала Лиза, взяв его за руку.

— Я не голоден… Оставь меня в покое, — ответил он возбужденно.

Постояв с минуту в раздумье, он вошел в дом, сел у окна и, облокотившись на руку, уставился куда-то вдаль.

Лиза подсела к нему. «Не падай духом, Илюша, ты свое докажешь», — хотела она ему сказать, но вспомнила, что он не любит утешительных слов, и, чтобы отвлечь его от тяжелых дум, молвила:

— Знаешь, Илюша, что я тебе хочу предложить? Может быть, мы хоть раз в жизни разрешим себе поехать куда-нибудь отдохнуть…

— Зачем мне этот отдых, разве я устал? Ведь столько работы сейчас… Куда ты хочешь поехать?

— Давай поедем к твоим родителям, ты ведь их давно не видел.

— Да, к родителям надо было бы поехать, но не сейчас…

Лиза поняла, что он не хочет огорчать их тем, что случилось с ним.

Илья прочитал то, что написал вчера, вложил листок в конверт.

— Посылаешь это в Москву?

— Да.

— Очень хорошо, там разберутся. Но все же у меня не укладывается в голове, как могло такое произойти. Не знают они тебя, что ли?..

— Хватит, Лиза, говорить об этом. Запакуй вещи, и поедем в Курман. Ни одного лишнего часа не хочу здесь оставаться.

— А в Курмане что ты будешь делать?

— Буду работать. Какую работу мне дадут, я выполню.

— А зачем тебе ехать в Курман? Там, наверное, тоже знают…

— Ну и что, если знают?

— Неудобно… Ведь знают, кем ты был, и вдруг…

— Я не стыжусь никакой работы, — повторил Илья. — Я могу со спокойной совестью смотреть всем в глаза, я никакого преступления не совершил. И именно там, где меня знают, мне легче будет пережить это недоразумение… Но хватит об этом. Мы выйдем на дорогу — может быть, попадется машина или подвода — и как-нибудь доберемся…

Лиза быстро собрала необходимые вещи. Их трудно было вместить в рюкзак и чемодан, пришлось связать еще узел. Кое-как упаковавшись, они на рассвете вышли на дорогу и на попутной подводе уехали. Потом подвернулась машина, на которой они добрались до Курмана. Лиза с ребенком заехала к своей матери, а Илья отправился в райком, который был для него родным домом. Все его думы, все чаяния были связаны с райкомом. Сюда он приходил советоваться, сюда обращался за помощью, когда ему трудно было. Сердце его дрогнуло, когда он вспомнил, что теперь тут чужой.

«Нет, этого не может быть», — отогнал он от себя эту мысль.

Мегудин был уверен, что Любецкий и другие товарищи из райкома наверняка уже знают обо всем, что с ним произошло, и, хоть себя ни в чем виноватым не чувствовал, все же ему трудно было показаться им на глаза. Преодолев неприятное ощущение, он направился прямо в кабинет секретаря райкома.

В это время Любецкий приоткрыл дверь и лицом к лицу столкнулся с Мегудиным.

— А, Илюша… Заходи… Расскажи, что у тебя…

— Вы же, наверно, все знаете… Вот я и вернулся домой…

— Хорошо сделал…

Любецкому хотелось услышать от него поподробней, что с ним произошло, и он ждал, когда Мегудин заговорит об этом. Но тот молчал.

— Да, бывает, все в жизни бывает… — сочувственно сказал Любецкий. — Путь наш трудный, неизведанный. Иногда ошибаемся… — Он хотел сказать «спотыкаемся», но не сказал.

— Мне кажется, что я прав… Надеюсь, что в ЦК разберутся…

— Не сомневаюсь, что все будет хорошо, — подбодрил Любецкий.

— Я вернулся сюда… Надеюсь, что здесь обо мне никто плохого не думает.

— Да, да, никто ничего плохого не скажет.

— Видите, нашлись такие…

— Обычно, когда решается судьба коммуниста, запрашивают характеристику с прежней работы, но ни у меня, ни у кого из работников райкома ничего не спрашивали, — сказал Любецкий. — Ты написал в ЦК?

— Конечно, написал. Надеюсь, что там разберутся… Но пока я хочу работать. Болтаться без дела я не могу.

— Какую работу ты хотел бы? Район ты наш знаешь, так скажи, куда тебя послать?

— Мне все равно. Никакая работа мне не страшна.

— Но все же?

— Давай самую трудную. Мне хочется с головой окунуться в работу, напрячь все силы, тогда легче станет на душе.

— Что значит самую трудную? Насколько я помню, легкой работой ты никогда не занимался.

— Дайте мне самый отсталый колхоз. Мне же нужно заново держать экзамен перед партией.

— Ты, кажется, не раз блестяще выдерживал экзамен на все, что требуется от хорошего, преданного работника и замечательного землероба.

Любецкий подождал немного, может, Мегудин сам подскажет, какой из отсталых колхозов района он хочет взять. Подумал о колхозе в Петровке, но сам предлагать его не стал.

Мегудин, словно читая мысли Любецкого, спросил:

— А что слышно о Петровском колхозе?

— Мы всё еще возимся с ним и не знаем, что делать. Положение в этом колхозе не улучшилось. Если помнишь, когда ты еще работал здесь, не раз ставился вопрос о нем. Меры, которые мы приняли, результатов не дали. Урожай там все еще мизерный. Хозяйство не оправдывает себя. Люди получают за свой труд очень мало. Поэтому они не заинтересованы в работе… Что же делать?.. Надо, конечно, туда послать сильного руководителя, способного установить дисциплину и навести порядок в хозяйстве, — пояснил Любецкий. — Нашелся бы такой человек, может быть, нам удалось бы достать для них немного кредитов.

— А разве колхоз кредитоспособен?

— Я думаю, что нет. Но это неважно… Надеюсь, нам удастся сделать для них исключение.

— Представим себе, что это вам удастся, но что делать с этими кредитами?

— Хороший руководитель найдет, как их использовать, чтобы поправить дела…

— Чтобы поднять колхоз, нужны более существенные меры, чем кредиты.

— Какие? Ну, скажи — какие?

— Тягловой силы, насколько я знаю, там почти нет. Трудоспособных людей недостаточно, земля малопродуктивная. Если даже с помощью кредитов увеличите посевную площадь и немного поднимете урожайность, это еще не выход из положения.

Мегудина вдруг осенила мысль, но высказать ее, пока не продумал как следует, он не решился.

— В чем же выход? — полюбопытствовал Любецкий.

— Выход можно найти, надо только пошевелить мозгами и трудностей не бояться, — ответил Мегудин.

«Неужели он решил рискнуть и взяться за этот отсталый колхоз? Ведь будучи председателем райисполкома, он много занимался им и существенных результатов не добился», — подумал Любецкий. Казалось бы, в теперешних обстоятельствах Мегудину не стоило рисковать, но отговаривать его не стал.

— Все-таки как наладить дела в Петровском колхозе? — снова заговорил Любецкий.

— Я подумаю, — неопределенно сказал Мегудин.

— Может быть, возьмешься за это дело?

— Посмотрю… Отвечу через несколько дней…

— Хорошенько подумай, не отчаивайся. Работа, пока в ЦК разберутся с заявлением, для тебя всегда найдется, — сказал Любецкий, провожая Мегудина.

Из райкома Илья Абрамович вышел ободренным. Ему хотелось как можно скорее своими глазами посмотреть Петровский колхоз.

Перейдя железнодорожную линию, недалеко от станции, где начинается Петровка, он вдруг увидел ларек с вывеской, на которой была изображена огромная кисть винограда и надпись: «Вина Петровского колхоза».

«Раз продают вино, значит, восстановлен виноградник, — подумал он. — Если так, то положение, возможно, не такое уж безнадежное».

Увидев возле ларька человека, продавец гостеприимно пригласил:

— Заходите! Заходите, пожалуйста!

Войдя в ларек, Мегудин обвел глазами пустое, неуютное помещение, где, кроме бочонка вина, небольших кучек яблок и помидоров, ничего не было. Продавец, который рад был каждому посетителю, не отступал от Мегудина:

— Сколько налить?.. Если не ошибаюсь, вы товарищ Мегудин?

— Да, это я.

— Тогда непременно хочу вас угостить нашим вином. Прима!

— Спасибо. Лучше расскажите, как живете?.. Что слышно у вас в колхозе?

Продавец принес на столик два стакана вина.

— Большое спасибо… Скажите, какую площадь занимает ваш виноградник и какой урожай вы собрали с него?

— Не знаю, вина немного есть, вот и продаем… Сейчас должен прийти председатель, вы с ним поговорите. Сегодня или завтра он уезжает. Пока давайте выпьем за ваше здоровье. Эх, — махнул рукой продавец, — кто у нас будет держаться…

— Значит, вино из вашего винограда?

— Конечно, из нашего.

— Выходит, что можно у вас собирать урожай?

— До войны тут был настоящий председатель. Человек с головой, понимал толк в хозяйстве. Тогда хорошо обрабатывали землю и посадили тридцать гектаров винограда. Колхоз начал богатеть, люди стали на ноги. За время войны виноградник одичал и перестал плодоносить. С большим трудом восстановили один гектар плантации и собрали небольшой урожай. Председатель велел сделать вино и продать, чтобы выручить немного денег на расходы.

— И как же торгуется?

— Мало, очень мало покупателей. У кого денег нет, а у кого — свое вино. Больше всего забегают к нам приезжие.

— Зачем же вам этот ларек?

— Приходят сюда и погулять… — усмехнулся продавец. — Ведь можно с ума сойти в этой дыре.

— Разве нечего делать? Почему вам не взяться за те тридцать гектаров виноградника, тогда бы вы могли открыть винный павильон в городе и столько денег выручили бы, что хватило бы и колхозу, и людям.

— Кто возьмется за такое дело? С большим трудом обрабатывают один гектар… Говорить легко…

— Мне кажется, если бы такой человек, как вы, например, взялся за виноградник, был бы толк и для вас, и для колхоза. Разве вам не надоело стоять здесь целыми днями и ждать, пока появится охотник выпить стакан вина?

— Давайте не будем говорить об этом, лучше выпьем, — предложил продавец.

— В другой раз. Я очень спешу… — Мегудин постарался увильнуть от назойливого продавца.

От винного ларька Мегудин направился было на колхозный двор, решил посмотреть, что делается там. Но, вспомнив, что Лиза с нетерпением ждет его, он забежал домой, рассказал о разговоре с Любецким, быстро поел и зашагал на колхозный двор, а оттуда в правление.

Вечерело. В небольшой тесной деревенской избе было душно, накурено. Из-за дыма еле видны были люди, которые сидели тут и о чем-то неторопливо беседовали.

Мегудин, войдя, поздоровался. Человек с темно-серой косматой бородой, сидевший поближе к двери, поднялся и подал ему стул:

— Садитесь, товарищ.

— Как вам живется? — спросил Мегудин после короткого молчания.

— Как червям в хрене, — пошутил кто-то.

— Почему так?

— А вы разве не знаете? — отозвался человек, сидевший недалеко от двери. — Извините, товарищ, как ваша фамилия? Где-то я вас видел.

— Может быть, новый председатель? — раздался сиплый голос из другого угла.

— А разве у вас нет председателя? Я хочу его видеть, — сказал Мегудин.

— Ушел куда-то, наверное, скоро придет. Завтра он уезжает.

— Если бы вы только знали, сколько председателей у нас перебывало, — продолжал человек с сиплым голосом. — Один приехал к нам из города в фетровой шляпе, с толстым, как у министра, портфелем. Созвал собрание, наобещал золотые горы и через месяц еле ноги уволок отсюда… Другого болтуна и бездельника выгнали, третий сам отказался, а последний нашел себе хорошее занятие — открыл винный ларек и вместе с продавцом выпивает.

…Мегудин долго беседовал с людьми, знакомился с положением дел в колхозе. Когда он поздно вечером ушел, разгорелся сильный спор, кто он, этот пришелец, — новый председатель колхоза или просто человек, прибывший сюда по какому-то делу. Сдержанность и необычайная осторожность, с которой он произносил каждое слово, насторожили всех присутствующих, вызвали самые различные предположения. Некоторые считали, что человек просто хочет найти здесь приют, ибо ему некуда деться; другие, наоборот, полагали, что это хороший признак: мало говорит — значит, много делает.

Когда все собрались уходить, мужчина, сидевший у двери, спросил:

— А вы знаете, кто этот человек? Мегудин! Неужели вы его не узнали? Это бывший председатель нашего райисполкома!

— Чего ради он завернет сюда? Что ему тут делать? Может, в гости приехал… — отозвался кто-то.

— А я вам говорю, что это он. Точно он, — твердил сидящий У двери.

— Не может быть, чтобы человек с такими заслугами приехал к нам в колхоз, — послышался голос из другого угла.

Назавтра чуть свет, еще до того, как люди вышли на работу, Мегудин успел побывать на колхозном дворе, в полуразрушенном хлеву, где стояло несколько коров и было с десяток свиней. Оттуда пошел в поле, осмотрел запущенный, одичавший виноградник, а затем направился в правление колхоза к счетоводу.

Счетовод — высокий, с длинной тонкой шеей, в очках, из-за которых смотрели грустные глаза, — на вопросы Мегудина отвечал коротко, называя только цифры. Насчет возможности получить кредиты в банке он сказал:

— Колхоз должен государству больше, чем стоит все его достояние. Поэтому вы должны понять, что мы не кредитоспособны.

Мегудин никогда не искал спасения в кредитах, не хотел залезать в долги, но ответ счетовода его сильно расстроил.

«Когда доходишь до крайности и нет другого выхода, то можно все же взять краткосрочный заем, но и это исключено», — подумал он.

— Ну, а из колхозной продукции можно что-то реализовать? — спросил он.

— То, что можно было, мы уже реализовали.

— На трудодни всё поделили?

— Нечего было делить. Даже не хватило с государством рассчитаться. Осталось только немного лука, который надо будет раздать колхозникам.

— Лук? А сколько лука? — спросил Мегудин.

— Приблизительно две тонны.

— Две тонны… А качество его? Можно ли его продать?

— Наверно, можно, но товар-то грошовый…

— Почему? Почем сейчас лук?

— Точно не знаю, но, кажется, в цене…

Мегудин прикинул, сколько денег можно выручить за лук, и сказал:

— Я думаю, что колхозникам надо выдать столько лука, сколько им нужно для личного потребления, а остальной продать… Зачем каждому таскаться на рынок… Но скажите точно, сколько лука имеется и что еще можно продать?

Счетовод долго рылся в бумагах, но найти нужные сведения так и не мог.

Собрание было непродолжительным. После того как Мегудина избрали председателем Петровского колхоза, он сказал:

— Ну, значит, начнем работать!

— Мы работаем все время. Главное, чтобы толк был! — раздались голоса.

— Как работать будем, такой толк и будет, — ответил Мегудин. — Будем хорошо работать — будем хорошо жить. Земля дает столько, сколько ей дают.

Этими словами Мегудин закончил собрание и объявил, что завтра в шесть утра все как один должны выйти на работу согласно нарядам, которые составил бригадир.

Собрание закончилось, но народ не расходился. Каждый хотел поближе познакомиться с Мегудиным, поговорить с ним, посоветоваться.

На следующий день рано утром люди вышли на поле, а новый председатель колхоза давно был уже на ногах. До заседания правления, которое назначено было на девять утра, Мегудин побывал во всех местах, где вчера не успел побывать. Посмотрел, что делается в амбаре, подготовлен ли корм скоту, в каком состоянии находится инвентарь на хозяйственном дворе.

Издали он видел, как аккуратно и вовремя все вышли на работу. Кто-то из людей, которые пришли пораньше, увидав его, сказал:

— Посмотрите-ка, вон наш новый председатель. Так рано, а он уже суетится.

Мегудин пришел в правление за полчаса до начала заседания. Когда счетовод подсчитал, сколько лука имеется, Мегудин повеселел. «Больше двух тонн, — решил он, — это уже стоящее дело, хоть будет, как говорят, с чего начать».

— Может быть, еще что-нибудь найдется? — спросил Мегудин.

— Немного вина, кажется, еще осталось, если не успели продать.

— Можете ли дать мне сведения, сколько денег выручал ларек в день и сколько вина выпивали без денег?

— Таких сведений у меня нет, — усмехнулся счетовод. — Я думаю, что больше пили без денег. А сколько выручали в день, я посмотрю в ведомости.

Один за другим заходили члены правления.

— Прежде всего давайте поговорим о работе, которая предстоит нам на ближайшее время, — сказал Мегудин. — Как вы думаете, товарищи, с чего нужно начать?

Члены правления переглянулись, как бы выжидая, кто первый начнет говорить.

— Что вы скажете по этому вопросу? — обратился Мегудин к невысокому коренастому мужчине в солдатской гимнастерке с медалью «За боевые заслуги». — Как ваша фамилия?

— Галыга… Что я могу сказать? Мы работали как могли… Видите, что у нас получилось… Может, вы нам подскажете, как улучшить дела в нашем колхозе.

— Но вы-то лучше меня знаете, в чем нуждается ваш колхоз, — заметил Мегудин. — Вы, кажется, были бригадиром виноградной бригады? Я вас разыскивал вчера и сегодня, хотел поговорить с вами о винограднике.

— Я уже говорил, что прежде всего надо освободить виноградник от свинороя. А это потребует много сил и средств.

— А своими силами мы сможем восстановить его?

Галыга пожал плечами.

— Не знаю… Не уверен…

— А вы что думаете об этом? — обратился Мегудин к сидящему рядом широкоплечему крепышу со скуластым обветренным лицом. — Вы, кажется, тоже опытный виноградарь? Говорят, что до войны вы тут снимали большие урожаи…

— Тогда колхоз был не такой… и руководитель был толковый. Люди работали с охотой и хорошо получали за свой труд.

— Надо и сейчас работать как следует, тогда хорошо будете получать.

— Разве мы плохо работаем? — вмешался Галыга. — А толк-то какой?.. Получать нечего.

— А если мы за удаление свинороя заплатим наличными? — спросил Мегудин.

— Наличными?! — послышались голоса.

— Деньги прямо на бочку, — заявил Мегудин.

— А откуда возьмете?

— Надо будет раздобыть… Когда речь идет о таком важном деле, как восстановление виноградника, который через год все расходы возместит с лихвой, надо любой ценой деньги достать! — решительно заявил Мегудин.

— А что сделаешь, если руки коротки и не могут дотянуться до кассы, где лежат денежки? — вмешался счетовод. — То, что вы предлагаете, давно следовало бы сделать и не допускать, чтобы такой виноградник одичал. Не надо было транжирить кредиты по пустякам, пустить их в первую очередь на восстановление виноградника.

— А где ты был? Почему давал транжирить деньги? — послышались голоса.

— Я говорил… Меня не слушали, — оправдывался счетовод.

— Как только люди узнают, что пахнет деньгами, появится охота к работе, — сказал Галыга. — Но нужно не только обещать, но и платить.

— Наличными будем платить за каждый центнер выкорчеванного свинороя… Сколько заработал, столько и получай! — заверил Мегудин.

— Тогда дело будет! — послышались голоса. — И только наличными!

Мегудин не сразу раскрыл секрет, откуда он думает добыть средства. Ему хотелось, чтобы члены правления вместе с ним думали, заботились, как поднять это разрушенное хозяйство. После короткого молчания он сказал:

— Один виноградник не даст столько средств, сколько нам необходимо, тем более что они срочно нужны… Есть еще одна возможность…

Передохнув немного, Мегудин посмотрел на присутствующих, не придет ли на ум кому-то из них что-либо дельное, но все ждали, что он скажет.

— Овощи! Вот что может дать нам средства, чтобы быстро стать на ноги.

— Овощи? — удивленно переспросил Галыга.

— Да, овощи, — повторил Мегудин. — Это еще не основной ключ к кладу земли, но с этого, по-моему, надо начать. Почему именно с овощей, вернее, с ранних овощей надо начать? А потому, что ранние овощи и вообще овощи могут дать нам быструю и ощутимую помощь для роста всех остальных отраслей нашего хозяйства. Ранние овощи в наших климатических условиях уже в марте — апреле могут дать доход, да еще какой! Мы вывезем на рынок зеленый лук, редиску, свеклу, и у нас сразу появится живая копейка. Вот почему мы должны начать именно с этого…

— Если бы сделать парники, мы могли бы и зимой иметь зелень и овощи, — сказала пожилая женщина в ватнике.

Мегудин вспомнил, что вчера он беседовал с ней и она отвечала на его вопросы о имеющемся колхозном огородике, где сажали овощи.

— Вы правы, товарищ Коробицина, — кажется, так ваша фамилия?.. Я об этом тоже думал, но, чтобы соорудить парники, нужны рамы, стекло, мастера, а средств нет. Разве только своими силами сделать все… Об этом надо подумать, так как распыляться сейчас нельзя. Нам надо решить вопрос о создании большого овощного поля в десять — пятнадцать гектаров и вывезти туда все наши удобрения.

— Ого! Десять — пятнадцать гектаров! Мы еле одолели полгектара, — отозвалась Коробицина.

— Все удобрения вывезти? — переспросил Галыга. — Весь творог в один вареник?

— Да, все удобрения, — повторил Мегудин. — Пока только овощи могут нас спасти, поставить на ноги. Полгектара для нашего колхоза — это же на один зуб. Даже для себя не хватит, а мы должны создать средства, чтобы поднять все хозяйство.

— Овощи — помидоры, огурцы, редиска, морковь — все это требует воды. Без воды вся наша работа пойдет насмарку, — сказал Кузьменко. — Где вы возьмете воду, чтобы полить такую площадь? Надеяться на бога, что будут дожди?

— Вода будет. Мы построим скважину, пока хоть одну, — объяснил Мегудин.

— А деньги? Деньги где возьмете? — подскочил счетовод. — Ломаного гроша нет у нас, а вы хотите большое поле овощами засадить, скважину строить, выдавать авансы за выкорчевывание свинороя. Скажите, пожалуйста, на что вы рассчитываете? На нашу бедность?

Мегудину показалось, что огонек, который зажегся в глазах у членов правления, сейчас погаснет. Они перестанут верить в то, о чем он говорил, и потеряют надежду, что это выполнимо.

— Средства мы найдем, — заверил он их. — Они, конечно, сами по себе не придут, но мы их изыщем. Если будем работать с головой и не жалеть сил, то добьемся всего!

После заседания правления Мегудин попросил заведующего овощехранилищем Федосея Машкина взвесить лук, хорошо перебрать его, запаковать — подготовить, чтобы вывезти на рынок.

Федосей и несколько женщин, которые пришли ему на помощь, быстро справились с этой работой.

— Молодец, Федосей Нестерович, — похвалил Мегудин. — Взвесили лук? Сколько мы имеем?

— Две тонны и восемьдесят килограммов.

— А сколько должно быть? — спросил Мегудин счетовода.

— Должно быть больше. Немного, наверно, усохло. В основном счет сходится.

— Надо отправить пару подвод в дорогу.

— Кто поедет? — спросил Федосей Нестерович.

— Вы поедете, Коробицина и Серов. Втроем управитесь?

— Думаю, что да.

— Ну, поезжайте. Торгуйте; сколько выручите, будет хорошо, только не торопитесь. Если нужно будет задержаться на денек, не страшно, — напутствовал Мегудин. — Только смотрите за подводами, лошадьми и будьте осторожны с деньгами.

— Не волнуйтесь, все будет в порядке, — заверил Федосей Нестерович.

Отправив подводы, Мегудин пошел на виноградник посмотреть, что там делается.

Работа здесь была на полном ходу. Он прошелся по участку, уже очищенному от свинороя, и, заметив бесплодные лозы, оставшиеся на некоторых кустах, обратил внимание Кузьменко на них.

— Мы их удалим, — оправдывался Кузьменко.

— А почему валите свинорой в одну кучу? — спросил Мегудин. — Как мы определим, кому какой аванс выдать? Ведь платить будем по выработке… Кто постарается и больше работы сделает, тот и больший аванс получит… Каждую кучку свинороя взвесим и платить будем за килограммы.

— Как за пряники, — пошутил Кузьменко.

— Дороже пряников, — в тон ему ответил Мегудин и последовал за Кузьменко дальше по винограднику.

Когда они отошли немного от участка, где виноградари выкорчевывали свинорой и вырезали сухую лозу, подбежал Федор Коломин — высокий здоровенный парень с темными усиками — и сказал:

— Слыхали, будут платить наличными!

— Держи карман шире, фигу с маком получишь… Наличные и курам на насестах снились… А когда на рассвете петухи запоют, что авансы дают… Бегите скорее, а то опоздаете, — смеялись колхозники.

И хотя никому не верилось, что будут платить наличными, каждый начал откладывать свою кучку свинороя отдельно. Первую порцию отложил Филат Мякота и оценил ее в целковый. Вторую порцию положил Микола Пупыта и оценил в целковый с полтинником. А инвалид Захар Гричук так ловко выкорчевывал своей единственной рукой свинорой, что никто за ним не поспевал. О нем шла молва, что он работает за троих, и его прозвали «Захар с тремя руками». Его кучу свинороя знатоки оценили в три рубля с гаком.

— Разбогатеешь, Захар, — пошутил Филат Мякота.

— Кто не работает, тот не ест, — с достоинством ответил Захар. — Когда лень, все идет через пень…

Слова Захара заставили виноградарей усерднее взяться за работу.

Кузьменко вернулся на виноградник, а Мегудин отправился осматривать участок, предназначенный под овощи. Он прошел его вдоль и поперек и пришел к выводу, что тут рельеф местности не подходит под овощи, надо подыскать более подходящее место для них. Мегудин повернул к лощине, о которой старожилы рассказывали, что там когда-то был колодец помещика Люстиха, хотел посмотреть, сохранился ли какой-нибудь след от этого колодца и можно ли будет на его месте пробурить скважину. Но никаких следов колодца не обнаружил. Осмотрел еще несколько низин, где весною дольше задерживается влага и ранняя зелень может некоторое время расти без полива, но окончательного решения пока не принял.

На виноградник он вернулся, когда начало садиться солнце.

— Ну, работа, я вижу, продвигается? — обрадовался он, увидев новые очищенные от свинороя участки.

— Все идет хорошо, — отозвался Кузьменко.

Мегудин еще раз прошелся по обработанным участкам и кое-где заметил оставшиеся корни свинороя и неудаленную сухую лозу. Но, прежде чем успел обратить на это внимание бригадира, Кузьменко заговорил сам:

— Все так быстро работают, что я не успеваю за ними. Не беспокойтесь, мы всё подчистим и подберем.

…Когда Мегудин, усталый, вернулся в правление, он застал там людей, отвозивших лук на рынок.

— Товар весь продан, — сообщил Федосей Нестерович.

— Ждем вас, чтобы отчитаться, — добавила Коробицина.

Мегудин сел у стола. Серов и Федосей Нестерович сказали, сколько луку и по какой цене продали. Коробицина пересчитала деньги и передала Мегудину.

— Заприходуйте их, — велел Мегудин счетоводу и передал ему выручку. — Сейчас бригадир принесет сведения, сколько свинороя выкорчевали, а завтра будем платить аванс.

— Почему только виноградарям? — пытался возражать счетовод. — Ведь лук принадлежит всем.

— Но для всех пока не хватит денег, а виноградник нужно срочно восстановить, иначе урожая не будет, — пояснил Мегудин. — Потом всем будем выдавать авансы.

— А если отдать эти деньги виноградарям осенью, а пока приступить к бурению скважины? — предложил счетовод.

— Нет, этого делать нельзя, — возразил Мегудин. — Мы обещали выдать аванс — значит, выдадим. А что касается скважины, то надо раньше посоветоваться со специалистом, в каком месте бурить ее, тогда мы определим, где будем сажать овощи. Где вода — там и участки овощей. Туда и начнем вывозить удобрения.

— Все-таки объясните мне, пожалуйста, из каких источников вы добудете средства? Деньги ведь не растут, как трава в поле, — спросил дотошный счетовод.

— Достанем, — заверил Мегудин. — Не легко, конечно, но достанем. Мы сделаем так, как поступают хозяева, когда хотят что-то приобрести. Будем собирать копейку к копейке. Из копеек получаются рубли, десятки и сотни рублей…

— С такими мизерными деньгами нельзя приступить к бурению скважины, — настаивал на своем счетовод. — Разве кроме скважины у нас не будет расходов?

— Изыщем средства и на другое, — продолжал заверять Мегудин. — Мы откормим свиней… Материалы для скважины будем приобретать постепенно. Сперва купим трубы, насосы, а затем и другие части… Весною снимем урожай ранних овощей, заключим договор с предприятиями, доставим им овощи, они дадут нам необходимые материалы для скважины.

На следующий день утром, когда люди по нарядам шли на работу, на щите возле правления увидели объявление:

Вечером, когда бригада виноградарей получила аванс, кто-то громко запел в честь этого события новую частушку:

Найти подходящее место для бурения скважины оказалось нелегко. Надо было, чтобы источники воды залегали не так глубоко и чтобы рельеф вокруг был приспособлен для овощных культур. Приглашенный правлением бурильщик обнаружил несколько источников. Посоветовавшись с членами правления, Мегудин уже хотел на одном из них остановиться, но Андрей Серов, выросший здесь, по некоторым приметам, сохранившимся в памяти с детства, нашел место, где когда-то был колодец помещика Люстиха. Мегудин подумал: «А пожалуй, имеет смысл тут или поблизости бурить скважину». Хотя специалист считал, что источники воды здесь залегают глубже, чем те, которые он рекомендует, зато рельеф местности больше подходит для овощей, чем на других участках. Да и вероятнее всего наличие тут сильных источников: из них многие годы брали воду, поили огромные отары помещичьих овец.

В тот же день, как только окончательно решили, в каком месте разместить овощные культуры, Мегудин предложил звеньевой Коробициной вывезти весь навоз с фермы на этот участок, заблаговременно удобрить почву.

— Смотрите не откладывайте, надо заранее запастись высокосортными семенами с опытной станции, — напомнил Мегудин.

Подоспела пора сева. Мегудин прошел поле вдоль и поперек, посмотрел, как идет пахота, и предварительно наметил, где что сеять. Заметив на свежевспаханном поле огрехи, заваленные глыбами, он возмутился и, не ожидая, пока тракторист развернется и подъедет ближе, побежал ему навстречу:

— Эй ты, разбойник! Почему издеваешься над землей, которая кормит тебя? Ты понимаешь, что делаешь? Думаешь, меня обманываешь?! Себя и народ обманываешь! Пашем, сеем, ждем урожая, а из-за тебя вся работа пойдет насмарку…

Кузьменко, который возился на винограднике, услышав крик, поспешил к ним.

— Посмотри-ка, Гаврилыч, как пашут… Что можно ждать от такой работы?

Кузьменко толкнул ногой глыбу и хотел что-то сказать, но тракторист начал оправдываться:

— Разве я виноват, если земля такая… Дисковые бороны могли бы раздробить эти глыбы, но их же у нас нет…

— Ты еще оправдываешься!.. — рассердился Мегудин. — Царапаешь землю, а не пашешь! А ну, слезай, я сейчас тебе покажу, как надо пахать.

Тракторист нехотя соскочил с трактора, очистил лемех от приставшей стерни и хотел продолжать пахоту, но Мегудин остановил его:

— Подожди!..

Он взобрался на трактор, сделал несколько кругов и, остановившись, сказал:

— Ну, посмотри, есть ли у меня огрехи и такие глыбы, как у тебя?

Мегудин подождал, пока тракторист сядет за штурвал, и, когда тот отъехал, устало сказал Кузьменко:

— Видите, за ними надо смотреть и смотреть…

— Все равно ничто не поможет.

— Почему? Поможет, и еще как… Такую работу я не потерплю… Такая пахота — напрасный труд. Что может вырасти на плохо обработанной земле?.. Ведь виноградник рос на такой же земле… И овощи посадим в такую же землю, но хорошо обработанную. Увидите, какой будет урожай.

— Там почва получше. К тому же ее хорошо удобрили, — сказал Кузьменко.

— Так мы и эту землю хорошо обработаем и удобрим… Плохой земли нет, есть плохие хозяева.

— А как вы будете бороновать? Сами впряжетесь? — спросил Кузьменко.

— Все, что только возможно, надо использовать. Не забывайте, что на незаборонованных землях ветры иссушают последние капли влаги.

— Сил у нас пока мало, поэтому, возможно, следует обработать какое-то поле получше и показать всем, что дает хорошая работа, — предложил Кузьменко.

— Вот, вот, я тоже так думаю. Вы словно читаете мои мысли, — обрадовался Мегудин. — Мне бы очень хотелось, чтобы вы взялись за это дело. Я давно думал предложить вам это, но все ждал, пока вы приведете в порядок виноградник, а теперь, когда работа там подходит к концу, мы можем поговорить об этом…

Я, приступив к работе, сделал основной упор на овощи и на виноградник, но это не значит, что забыл о зерновых… Хлеб — всему голова, основа сельского хозяйства. Сразу на нашей земле не удастся поднять урожайность зерновых. Но все, что можем, мы должны сделать сейчас. Создать образцовый клин, как вы предлагаете, — хорошее начало. Полеводческая бригада будет у нас одной из ведущих, основных и я хочу поставить вас во главе этой бригады.

— Меня? Почему меня?

— Говорят, вы когда-то руководили такой бригадой. У вас уже есть опыт, вы должны справиться. Всех людей из полеводческой бригады, которых мы временно послали на виноградник, вернем вам обратно. Работу, которая еще осталась там, закончит бригада Галыги.

Кузьменко выслушал Мегудина, подумал и сказал:

— Вы хотите взвалить на меня слишком тяжелый груз.

— Именно потому, что работа нелегкая, я остановился на вашей кандидатуре. Более подходящего человека пока не вижу. Надеюсь, что правление утвердит вас бригадиром…

Кузьменко отказывался, но в конце концов его на заседании правления уговорили, и он приступил к работе. Мегудин радовался, наблюдая, с каким рвением Кузьменко и его бригада работают на участке, выделенном под опытное поле. Они удалили все камни из почвы, разбили глыбы, пробороновали все поле вдоль и поперек. Но очищенный и хорошо обработанный участок надо было как следует удобрить и засеять чистосортными семенами, приспособленными к местным климатическим условиям. Мегудин поехал к Гиндину, который еще с довоенных лет славился как лучший семеновод во всей округе. Гиндин был человеком прижимистым, не любил посвящать других в свои дела, успехами не делился, чтоб никто не мог опередить его. Но по отношению к Мегудину проявил великодушие и обещал дать пуда два пшеницы из своих лучших сортов и посоветовал, на какую опытную станцию и к какому селекционеру обратиться за помощью.

Хитро улыбаясь, он спросил:

— Зачем вам чистосортные семена? На ваших запущенных землях сеять? Нет таких семян на свете, которые дали бы урожай на такой земле…

— Ну, а если мы ее хорошо обработаем, будет урожай?

— Думаю, что да.

— Мы хотим создать свое опытное поле.

— Опытное поле? Вот это уже дело! Этим стоит заняться. Интересно будет посмотреть, как пойдут ваши дела… Шутка ли, сколько лет безуспешно возятся с петровской землей, а вы хотите на ней посеять хлеб и доказать, на что вы способны… Ну, докажите, да поможет вам бог! Чем черт не шутит — может, получится. Работать вы умеете, со временем не считаетесь, и дело у вас пойдет.

Гиндин долго думал и в конце концов выполнил обещание, дал Мегудину два пуда лучшей своей пшеницы.

Когда Мегудин вернулся домой, Кузьменко по лицу председателя догадался, что он приехал не с пустыми руками.

— Достал, с трудом, но достал! — радостно воскликнул Мегудин. — Я достал, что надо. Прима, золото привез!

Не слезая с бедарки, он попросил Кузьменко подъехать с ним к опытному полю и посмотреть, что там делается. Когда они проезжали мимо разрушенного домика, что находился недалеко от колхозного двора, Кузьменко спросил:

— Вы помните, когда мы впервые собрались в правлении, Коробицина предложила сделать парники?

— Помню, конечно, помню.

Мегудин понял, что Кузьменко неспроста напомнил ему об этом.

— Ну, и что дальше? — спросил Мегудин. — Совсем неплохо иметь парники…

— Я думаю, мы их сумеем сделать… Я нашел столяров, и материал у нас тоже есть.

— А где вы нашли столяров?

— Оказывается, инвалид Захар — столяр. Его сынок Юрка тоже так работает рубанком, словно родился мастером. И Федосей Нестерович тоже, можно сказать, умеет столярничать. А что нам еще нужно? Если мы в этом домике поставим верстак, они сделают рамы, и к зиме у нас будет готова теплица.

— Приведи сюда столяров, я с ними потолкую.

Вскоре пришли Захар с сыном, Федосей Нестерович и еще какой-то старичок — с топорами, пилами, с рубанками и стамесками.

— Вот и мастера, — сказал Кузьменко.

— Мне и не снилось, что у нас такой клад! Ну что, сможете сделать такое чудо, чтобы среди зимы у нас были свежие огурцы? Дело-то простое… Можете смастерить рамы для парников? — спросил Мегудин.

— Инструменты у нас есть, материал тоже, мы можем сделать все, что захотите. Хоть царя нет, но если нужно, то и дворец можем построить, — сострил старичок.

— Я сейчас распоряжусь, чтобы привезли весь материал сюда, — заключил Мегудин.

— Материал хороший, сухой, что надо, — заметил Кузьменко.

…Назавтра, когда Мегудин подошел к домику, там уже кипела работа: пилили, рубили, стучали, строгали…

Наступили первые заморозки. Утренний иней оставил серебристые пятна на вспаханных полях, на перестоявших нескошенных травах; он предвещал скорый приход зимы. Откуда-то с моря подул, завыл холодный ветер, приглушавший грохот тракторов, работающих на поле, окрики погонщиков, которые бороновали его на лошадях.

Поглощенный заботой о ферме — ее надо было до наступления зимы обеспечить кормами и отремонтировать коровники, — Мегудин не забывал и о полеводческой бригаде, неустанно напоминал бригадиру, что неожиданно может ударить мороз, а конца осеннего сева еще не видать.

Каждый день Мегудин приходил в поле к Кузьменко, чтобы попросить у него людей для ремонта коровника, и каждый раз не решался это сделать.

«Жаль людей отрывать от работы. Чем больше земли они успеют обработать для опытного поля, тем больше надежды на урожай», — думал он.

Как назло, похолодало раньше, чем обычно. Мегудин боялся, как бы в самом деле не ударил мороз. И все же попросил Кузьменко перебросить часть людей на ремонт коровника и на заготовку корма скоту.

— В первую очередь, — наказал он бригадиру, — надо убрать кукурузные стебли и накосить как можно больше перестоявшего сена. Зима долгая, если будет туго, все пойдет в дело. Что непригодно будет для корма, пойдет на подстилку скоту.

Немного сена удалось накосить, кое-что было заготовлено во время сенокоса. Но не хватало сочных кормов стельным коровам, которые особенно нуждались в них.

Дни стали короче, ночи длиннее. С раннего утра до поздней ночи Мегудин носился по району и искал корм.

Как-то, возвращаясь домой, он заехал к директору курманской мельницы. Хотя Мегудин и знал, что директор — человек чванливый, смотрит на людей свысока и, сказав слово, как бы делает одолжение, все же решил просить его отпустить со «своей мельницы» отходы.

— Больше ничего не желаете? — с усмешкой посмотрел на него директор. — Может, вам хочется, чтобы я вам всю мельницу отдал?

— Ваша мельница мне ни к чему. Но корм для скота нашей колхозной фермы мне очень нужен, — ответил Мегудин.

— Мало ли что вам нужно… Мне, например, знаете что нужно? Если я вам скажу, что мне нужно, разве вы мне дадите?

Мегудин с усмешкой спросил:

— А что бы вы хотели получить взамен отходов?

— Если вы такой хозяин, что у вас нечем кормить скот, что же вы можете мне дать?

Делая вид, что его мало трогает укол директора, Мегудин как бы невзначай заметил:

— Я бы, конечно, никогда не допустил, чтобы скот остался без кормов. Это случилось не по моей вине. Но скотина не хочет знать, кто в этом виноват, поэтому я хочу вас просить, чтобы вы помогли мне выйти из тяжелого положения. Я, со своей стороны, тоже могу вам быть полезным.

— Чем, например, можете мне быть полезны? — заинтересовался директор.

— Ваши рабочие нуждаются в ранних овощах, огурцах, помидорах?

— Предположим, нуждаются, а где вы их возьмете? Ваши огурцы еще не выросли, а вы уж их предлагаете в обмен.

— Какая вам разница, они растут и вырастут… — ответил Мегудин. — Я могу с вами заключить договор и доставить их вам из нашей теплицы зимою, когда зелень и ранние овощи на вес золота, но с условием, что вы нам сразу начнете отпускать отруби и дерть.

Директору это предложение понравилось. Подумав, он сказал:

— Больших фондов у меня нет. Я должен отходы по нарядам отдавать лабазам. Но кое-что все же я могу вам выделить.

— Много нам не нужно. Ферма у нас пока небольшая.

— Сколько овощей, например, вы нам дадите за тонну отходов? — спросил директор.

— Сочтемся, — коротко ответил Мегудин.

— Ну хорошо, приезжайте завтра, посоветуемся, и я с вами заключу договор… Но отходы мы вам отпустим не все сразу, — предупредил директор.

Мегудин уехал домой в приподнятом настроении. Был уже поздний вечер, когда он вернулся в Петровку. Лиза спала. Услышав стук в дверь, она вскочила:

— Кто там? Это ты?

Когда Мегудин вошел в дом, Лиза, прежде чем он начал рассказывать, как ему удалось достать корм, поспешила сообщить:

— Свиноматка опоросилась, дала двенадцать поросят. Наша бурая корова с белым пятном отелилась.

— Видишь, на сколько сразу увеличилось наше поголовье, — довольно улыбнулся Мегудин. — И сколько хороших новостей в один день…

Отходы, которые Мегудин получил с мельницы, сразу улучшили дела на ферме. Правление решило откормить свиней, предназначенных на убой. Коровы прибавили молока, доходы росли, но все поглощали текущие расходы. Часть молока пришлось отдавать поросятам и телятам, чтобы поставить их на ноги. Все же Мегудин надеялся, что после массового отела коров можно будет продавать больше молочных продуктов и тогда удастся собрать немного денег для скважины.

Хотя Лиза уверяла, что в ближайшее время нет никаких признаков, что коровы начнут телиться, Мегудин требовал, чтобы она почаще бывала в коровнике.

— Сегодня нет никаких признаков, а завтра они могут выкинуть номер и начнут телиться, — толковал он Лизе. — Это же живые существа, а кроме тебя, у нас нет зоотехника. На дежурную скотницу надеяться нельзя.

— Не беспокойся, я буду следить, — заверила его Лиза. — Но ты ведь знаешь, что Вовка не совсем здоров и не всегда я могу отлучиться из дому.

— Я все знаю. Но что делать?.. Хороший хозяин, когда корова стельная, поднимется десять — пятнадцать раз за ночь и не упустит не только час, но и минуту, когда корова начнет телиться. А сколько коров на ферме?.. По пальцам можно пересчитать. И все же это немалое достояние.

Лиза знала, как дорого ему колхозное добро, он бережет каждую соломинку, каждый колосок и терпеть не может малейших потерь. Илья неустанно предупреждал ее:

— Смотри, Лиза, коров у нас мало, поэтому они нам особенно дороги…

Дежурная по ферме была начеку, ибо среди ночи, в самую кромешную тьму, в проливной дождь, в любую минуту мог нагрянуть председатель. Если, не дай бог, где-то непорядок или она вздремнет, ей несдобровать, она получит такой нагоняй, что дальше некуда. И наоборот, если председатель застанет на ферме полный порядок, имя этой дежурной обязательно будет отмечено.

Как Лизе ни тяжело было, она бежала на ферму, чтобы потом успокоить мужа, сообщить, что там все в порядке.

…К счастью, одна за другой начали телиться коровы, в парниках росла ранняя зелень, и Мегудин вскоре отправил на рынок подводу «делать деньги».

Выручка за зелень была меньше, чем предполагал Мегудин, но все же он поехал в город за материалами для скважины. Он объехал все склады и магазины, но ничего путного не нашел.

«Если не удастся разыскать новые трубы для скважины и водопровода, надо искать бывшие в употреблении», — решил он.

В феврале зазвенели капели с крыш, промерзшая земля стала оттаивать. Как только немного подсохло, звено овощеводов вышло в поле. Уже показались всходы моркови, петрушки, посеянных осенью. Затем взошли свекла, огурцы, лук и другие овощи.

Только завершили сев яровых, как подули сильные ветры. Прошел день, другой, а ветры не утихали, стали еще злее, свирепее. Они иссушили землю, унося последние капли влаги.

— Вот беда! Все погибнет, — волновался Мегудин. — Всходы не успели как следует укорениться, и ветер их погубит. Столько сил вложено в это поле. Все удобрения сюда внесли, и все унесет ветер.

Если бы мог, он вышел бы сражаться с ветром, как со злейшим хищником, который хочет уничтожить целые поля зеленых, только что поднявшихся ростков.

А ветер все яростнее бушует, поднимая облака пыли, похожие на дым пожарищ.

Степь горит! Степь горит! А тушить нечем!

Страшно стоять и смотреть, как погибают всходы. А спасти их может только вода. Но где ее взять? Куда обратиться за помощью?

С тех пор как Мегудин вернулся обратно в свой район, он душой и телом отдался колхозной работе, ни разу не был в райкоме. Но сейчас Илья Абрамович решил зайти к Любецкому, поговорить с ним и просить его ходатайствовать перед банком о ссуде для них и заодно помочь приобрести необходимые материалы для скважины.

Едва Мегудин показался на пороге кабинета секретаря райкома, как Любецкий по встревоженному виду понял, что случилась беда.

— Что ты скажешь, какая напасть, — без лишних слов начал Мегудин. — Ты слышишь, что творится на улице? Этот ветер может погубить весь наш посев… Только скважина могла бы спасти ранние овощи. Без воды мы погибнем. Я рассчитывал, что мы ее построим немного позже, когда нам удастся собрать деньги и достать необходимые материалы, но теперь положение изменилось.

— Да, плохо…

Любецкий поднял телефонную трубку, попросил директора районного отделения Госбанка и долго толковал с ним о краткосрочной ссуде Петровскому колхозу. Мегудин понял, что директор возражает, мотивируя большой задолженностью колхоза государству и потому, мол, не имеет на это права… Но секретарь райкома настаивал, требовал сделать исключение и выполнить его просьбу.

— Новое руководство колхоза приняло самые решительные меры, пытается своими силами выкарабкаться из трудного положения… Они в самое ближайшее время расплатятся с вами и покроют старые долги. Я ручаюсь. А сейчас им надо помочь!

Любецкий закончил телефонный разговор любимым словечком, которое произносил, когда получал положительный ответ на свои просьбы: «Добро, добро». По улыбке, которая заиграла на его лице, когда он положил трубку, можно было догадаться, что секретарь добился своего. Затем он снова поднял телефонную трубку:

— Техснаб? Техснаб?.. Максим Фаддеевич? Говорит Любецкий. Надо выполнить срочное задание, очень срочное — достать трубы, насосы и другие необходимые материалы для постройки скважины.

Максим Фаддеевич что-то долго говорил. Любецкий его перебил:

— Скажите мне конкретно — вы можете выполнить это задание или нет? Я же вам сказал, что нужно срочно!

По словам «добро, добро», которые Любецкий опять произнес, Мегудин понял, что он от Максима Фаддеевича получил положительный ответ.

— Небольшую краткосрочную ссуду обещали вам выдать. И материалы для скважины Техснаб пообещал достать для вас, — заявил Любецкий Мегудину.

— Спасибо. Завтра буду в банке и Техснабе. — Мегудин хотел было уйти, но задержался и добавил: — Боюсь, что, пока они выполнят обещание, может быть поздно.

— Завтра еще раз позвоню, напомню. Ты мне тоже напоминай. Дай знать, как движется дело. Обязательно дай знать.

— Я уж хотел заключить договор с торгующими организациями — мы им дадим овощи, а они нам все необходимое для скважины.

— Ну и как, приняли они ваше предложение? — заинтересовался Любецкий.

— Может быть, и примут, но пока соглашаются без особой охоты, не хотят возиться с нами. Они ведь все достают с баз. Наши овощи, конечно, свежее, сочнее, но это их не интересует. Со временем, надеюсь, будет организован такой сбыт, как мы предлагаем, но пока никто не хочет думать об этом.

— Молодец! Башка варит… Зелень только всходит, до овощей еще далеко, а ты уже по-хозяйски прикидываешь туда-сюда и думаешь о сегодняшнем и о завтрашнем дне… Так и должно быть. Помню, когда я приезжал в ваш переселенческий поселок, ты был еще юношей, отец твой говорил мне: «Илюша — прирожденный землероб. У него талант к земле». Так оно и есть.

— Сколько бед подстерегает на каждом шагу землероба, — заметил Мегудин. — Сколько приходится прилагать сил, чтобы получить урожай, сколько преград на этом пути: то морозы, то град, то ветры, то засуха, то вредители… все не перечислишь, надо всегда быть начеку, все предвидеть, не дремать. А уж когда соберешь урожай, надо думать, как сохранить это добро, чтобы оно доброкачественным дошло до потребителя.

— Когда в колхозе было полгектара овощей, и то еле убрали урожай, львиная доля даже пропала… А теперь ты размахнулся на шестнадцать гектаров… Может быть, надо сперва попробовать два-три гектара, посмотреть, как дело пойдет, меньше риска было бы, — засомневался Любецкий. — Надо было лучше подсчитать силы, возможности…

— Я надеюсь, что в будущем году у нас будет не шестнадцать, а все тридцать гектаров, а то и больше, — уверенно ответил Мегудин.

— Ты еще ни одного урожая не снял, а так размахнулся… Слишком увлекаешься, надо умерить свой пыл, быть более трезвым, — предостерег Любецкий.

— Я не увлекаюсь. Я все взвесил, все обдумал, ведь только овощи могут дать нам возможность поднять все хозяйство, — возразил Мегудин. — Заверяю тебя, у нас ничего не пропадет. Дайте мне только воду, и все будет как надо.

— Ну, так сделаем, чтобы она была. Я ведь договорился, а ты действуй. Насчет договора с заводом и с мельницей — это дело стоящее, взаимовыгодное.

— Нам бы только получить урожай, остальное мы наладим. Все, что не сумеем сбыть через кооперативно-торговую сеть, пойдет на рынок.

— На рынок? — удивился Любецкий. — Какой рынок?

— На колхозный рынок, — ответил Мегудин.

Мегудин понял, что слово «рынок» смутило Любецкого. Опасаясь упрека, он добавил:

— А если на рынок, так что? Кому нужна будет наша продукция, купит ее на рынке.

— Уже поговаривают, что председатель Петровского колхоза коммерсант, что торгует…

— Чем торгую?! Чем? — вспылил Мегудин. — Разве я наживаться хочу на том, что своим тяжелым трудом создает хлебороб?.. Ленин ведь тоже говорил, что большевики должны научиться торговать… Зависит, конечно, как торговать, наживаться или для интересов народа.

— Правильно, абсолютно правильно, — кивал головой Любецкий.

Он колебался — рассказать или нет? Может, не нужно пока его огорчать в такой ответственный момент. Наконец не выдержал, сказал:

— Нашлись такие, что написали об этом в партийную контрольную комиссию.

— Это, наверно, Семен Дублин. Он ведь далеко от нас, откуда он знает, что тут делается?

— Как видишь, знает. Он не дремлет и копает, где только удается. Наверно, нашел здесь человека, который зарабатывает на клевете, доставляя ему этот товар. Скоро, надеюсь, все прояснится… Мы написали на тебя такую характеристику, какую ты заслужил.

Попрощавшись с Любецким, Мегудин вышел на улицу и сразу почувствовал, что суховей немного притих.

«Может быть, овощи выдержат еще пару дней, — подумал он. — И если нам удастся в ближайшие дни полить их, они будут спасены».

Вернувшись домой, Мегудин неожиданно увидел Минну.

— Минна!.. Какими судьбами? — растерявшись, спросил он.

Прежде чем Минна успела слово промолвить, Лиза сказала:

— Как тебе нравится, она приехала и привезла…

— Это же дружеская помощь… Когда у вас будет, вы отдадите, — поспешно проговорила Минна.

— Не бери, слышишь! Не нужна нам помощь от них! — кипятилась Лиза.

— При чем тут я? Я и так наказана. Я больше знать не хочу Семена. Я ушла от него. Он мне теперь чужой… Это мои деньги, не отказывайтесь, не обижайте меня, — просила Минна. — Вы ведь нуждаетесь, я знаю ваше положение. Илюша пострадал ни за что…

— Не бери, Илюша, не бери! Слышишь, ничего нам не нужно! — кричала Лиза.

— Перестань, Лиза, успокойся. Минна — наш друг. Я уверен, что она это делает от чистого сердца.

— Вы меня кровно обидите, если не возьмете эти деньги. Я хочу поделиться своей трудовой копейкой. Пусть это небольшая помощь, но все же…

Она положила деньги на стол и тут же вышла. Лиза кричала ей вслед, пыталась догнать, вернуть деньги, но Минна не оглянулась и быстро исчезла.

— Не беспокойся, вернем ей до копейки. Но раз так получилось, что она оставила деньги, то я их использую, — сказал Илья. — Я просто задыхаюсь без денег. Мы должны получить ссуду в банке, мне обещали ее выдать, но пока… Понимаешь, нам надо выкрутиться, я сейчас еду за материалами для скважины, а у меня нет ломаного гроша за душой.

— Неужели тебя эти деньги устроят? Не хочу, Илюша, чтобы считалось, что она нас выручила. Послушай меня, это просто неудобно. Ты ведь знаешь, что обойдешься и без этой помощи.

Илья никак не мог понять, почему Лиза так настроена против Минны. Связав свою жизнь с Лизой, он больше не думал о Минне, но очень жалел ее.

— Нельзя, Лиза, обижать преданного друга, — пытался Илья успокоить жену. — В такой трудный момент, в котором я очутился, любая помощь для меня ценна. И ты, Лиза, должна мне тоже помочь.

— Я? А чем я могу тебе помочь? Все, что могу, я же делаю для колхоза.

Илья хотел, чтобы она сама догадалась, что он имеет в виду. Пытался намекнуть ей, но она не понимала. Пришлось объяснить:

— Мне нужно хотя бы еще немного денег, так как с каждым днем, запаздывая со скважиной, мы теряем сотни и тысячи рублей. Я хочу подъехать в Техснаб, где нам обещали отпустить необходимые материалы, но деньги в банке я не могу получить ни сегодня, ни завтра.

— Так чем же я могу тебе помочь? — с любопытством спросила Лиза.

— Мне хочется, чтобы ты сама догадалась.

— Чем же? Ну, скажи: чем?

— Ты собирала деньги на пальто…

— Вот, оказывается, что ты имел в виду. Так ты хочешь, чтобы я их тебе отдала?

— Одолжить на некоторое время.

— Почему одолжить, я могу тебе их отдать. Но что ты сделаешь с ними?.. С копейками разве можно скважину строить?

— Мне нужно хотя бы начать. С твоими и Минниными деньгами я завтра смогу выкупить трубы, а может быть, еще что-нибудь достану.

— Я совершенно забыла об этих деньгах. Я их спрятала, чтобы не растранжирить. Хорошо, что ты мне напомнил о них. Пальто я себе пока не собираюсь покупать. Если они тебе для дела нужны, пожалуйста, возьми их.

Наутро Мегудин выехал в Техснаб. Начальник, невысокий, близорукий мужчина в роговых очках, с большой лысиной, выслушав Мегудина, сказал:

— Да, я обещал Любецкому достать все, в чем вы нуждаетесь, но пока мне это не удалось.

— Что значит не удалось? Это ведь срочное дело.

— Понимаю, понимаю, товарищ, но помочь ничем не могу… — Он с сочувствием посмотрел на Мегудина, вздохнул: — Принимаю все меры. Учтите, товарищ, что заводы после войны только начали работать. Кругом такая разруха, надо все восстанавливать… Идет огромное строительство, и все требуют трубы. У меня же разнарядки — кому что дать, а вы только вчера заявили, и уже горит…

— Да, горит! Посевы наши, ранние овощи горят! Вы понимаете, какой будет убыток, если вы сегодня не дадите трубы…

— А что мне, из себя их сделать?

— Так передать товарищу Любецкому, что вы отказываетесь выполнить задание райкома?

— А разве вам поможет, если так ему скажете? От этого трубы не появятся… Я стараюсь, ищу. Я же вам сказал, что выполню… Между прочим, несколько труб могу вам дать сейчас.

— Да? — повеселел Мегудин. — Выпишите мне их, завтра пришлю подводу. Ну, а остальное?

— Остальное — позже. Через два-три дня. Имейте терпение, товарищ…

Выписав трубы, Мегудин уехал домой. «Для начала и это хорошо, завтра можно будет пригласить специалиста и приступить к работе», — думал он. По дороге домой у него мелькнула мысль: может, повернуть в Новые Всходы, авось там что-то сохранилось от скважины, которая была построена до войны, и кое-что из остатков можно будет использовать. Эта мысль уже не давала ему покоя.

Мегудину казалось, что место, где когда-то была скважина, он найдет с закрытыми глазами. Но заросшая, одичавшая степь, где он жил и работал до войны, развалины поселка — настолько все изменилось, что трудно было найти след бывшей скважины.

Недалеко от поселка — ему казалось, тут должна была находиться скважина, — он встретил старичка, который шел, как видно, из степи.

— Что вы ищете? — спросил он Мегудина.

— Вы из этого поселка? Из старожилов кто-нибудь здесь есть?

— Есть. Несколько семей… Кто вам нужен?

— Вы не помните фамилий старожилов?

— Смолкин, Ревзин… Погодите, сейчас вспомню, кто еще есть… Вот только что прошел один, он на днях сюда приехал, только не знаю, останется ли здесь. Людей тут пока еще мало.

— А где сейчас эти люди?

— А где им быть? В степи работают.

— А председатель колхоза где?

— Он, кажется, куда-то уехал.

Мегудин соскочил с бедарки и начал искать заветное место.

— А что вы ищете?

— Тут когда-то была скважина, но от нее и следа не осталось, не знаю даже, где ее искать.

— Рассказывают, что здесь жил один человек, забыл его фамилию. Старожилы с ним работали. Об урожаях его бригады говорили в Москве, его вызывали в Кремль, наградили высокой наградой. По указанию самого Калинина выделили средства на оборудование скважины, посадки садов и виноградников. Во время войны все погибло.

— Я все это знаю. Но мне интересно знать, сохранилось ли что-нибудь от этой скважины?

Откуда-то незаметно подошел высокий, худощавый парень с орденом Славы на груди. Увидев Мегудина, он воскликнул:

— Ой, товарищ Мегудин! Илья Абрамович!

— Зяма Мецнер?! Ты давно здесь? Откуда приехал? — обрадованный, начал расспрашивать Мегудин.

— Приехал искать следы своих родителей, пропавших во время войны. Они жили в Майфельде. Мне рассказали, что немцы согнали их сюда, и я думал, что тут что-нибудь узнаю об их судьбе. Но они, вероятно, там, где все, — Мецнер показал на холмик возле балки.

— Может быть, они вырвались отсюда? Ведь кое-кому удалось спастись. Может, им тоже посчастливилось, — пытался утешить его Мегудин.

— Если бы они были живы, давно бы дали знать о себе. Но я их буду искать, пока не потеряю надежду, — с болью проговорил Мецнер.

— Конечно, надо искать, — отозвался Мегудин. Помолчав немного, он сказал: — Я ищу след бывшей нашей скважины и не могу найти.

— Скважина, я помню, была возле поселка, где-то здесь. Когда мы пахали у вас, то брали тут воду для тракторов. Попытаюсь ее поискать, какой-то след должен остаться. Если ее засыпали, то на этом месте земля должна осесть… А зачем она вам?

— В Петровке мы должны пробурить скважину, но труб не хватает, насосы достать не могу, я и подумал, может быть, здесь что-то сохранилось.

Старичок внимательно вслушивался в разговор Мегудина с Мецнером и вдруг сказал:

— Я тоже буду искать. Я немного знаком с этим делом. Поговорите с нашим председателем и попросите, чтобы он меня отпустил, тогда я постараюсь вам помочь.

— Хорошо, очень хорошо, — обрадовался Мегудин.

Мегудин с помощью старика и Мецнера нашел место, где когда-то была скважина. Они вытащили из-под земли трубы, которые можно было использовать. С разрешения председателя местного колхоза Мегудин их сразу же перевез в Петровку. В этот же день он поехал в район и достал еще некоторые необходимые материалы, затем привел мастера по колодцам — Малыкина и сказал:

— Мы посеяли овощи возле того места, где вы советовали бурить скважину. Теперь надо немедленно приступать к работе.

Малыкин не спеша осмотрел трубы, пощупал их, замерил вдоль и поперек и недовольно буркнул:

— Этими ржавыми трубами, которые надо выбросить, вы хотите бурить скважину?

— А что делать? Я и эти тоже еле достал, мы их из-под земли вытащили.

— Из отрубей халы не испечешь.

— Как говорят у нас, когда есть из чего, и дурень кашу сварит, — ответил Мегудин. — Но вы, я вижу, человек с головой, надеюсь, что-нибудь придумаете.

Хотя приятны были Малыкину лестные слова Мегудина, все же он решительно заявил:

— Зря трудиться не желаю, из такого материала у вас скважина не получится.

— Должна получиться, — настаивал Мегудин. — Глаза страшатся, а руки делают.

Уверенность Мегудина немного развеяла сомнения опытного мастера.

— Начните пока работу, подвезу еще материалы, увидите, что получится, — уговаривал его Мегудин.

Малыкин еще раз осмотрел материалы и понемногу начал сдаваться:

— Ну, попробую. Хотя не верю, что будет толк.

Мастер начал бурить грунт. Дело продвигалось неимоверно трудно, но когда удалось немного углубиться, он начал прилаживать трубу к трубе, опуская их все ниже, остальные трубы были диаметром меньше и не подходили. Малыкин начал метаться, угрожал бросить работу.

Утром приехали старичок с Мецнером. Они привезли еще кое-какие материалы, которые вытащили из старой скважины.

— Эти люди подсобят вам, — показал Мегудин на старика и Мецнера.

— Чем они могут мне помочь? Если бы они привезли подходящий материал, то я как-нибудь обошелся бы и без их помощи… Но без труб и без насоса как можно строить скважину?

— Так ведь трубы есть, а насос тоже будет, надо только их приспособить, — сказал старичок. — Товарищ Мегудин все достанет. Из-под земли достанет. У вас есть бур?

— Бур какой-то есть, но с ним можно только землю ковырять, — сказал Малыкин. — Я пробурил сколько мог, а дальше не идет.

— Ничего, пока попробуем этот бур, а если он непригоден, сделаем другой. Сделать такой инструмент очень просто. Надо заострить кусок железа, прикрепить к концу трубы, а ко второму концу приделать ручки, чтобы можно было вращать бур. В мастерской МТС должны сделать, — подсказал Мецнер.

— Да, можно заказать в мастерской, — поддержал его Мегудин. — А пока надо использовать старый бур, с которым искали источники воды.

Мегудин с Мецнером поехали в МТС, мастер пошел перекусить, а старичок помаленьку начал бурить старым буром.

Когда Мегудин и Мецнер вернулись обратно, старичок успел так глубоко пробурить землю, что можно было всадить туда трубу, закрепить ее и опять продолжить работу. Но он сильно устал, насквозь пропотел, еле ноги волочил. Мецнер показал ему треножник, который они уже успели сделать в мастерской. Старичок воскликнул:

— Вот это вещь! Теперь можно будет тросом опускать трубы в землю и, когда нужно, обратно их вытаскивать.

— Это еще не все, — заметил Мецнер. — Мы привезли инструменты, с помощью которых удлиняют и соединяют трубы.

— Ну, давайте скорее поставим треножник! — оживился старичок.

— Вы отдохните немного. Теперь очередь моя и Мецнера, мы и без вас поставим.

— Я не устал, — рванулся старичок к подводе, где лежал треножник.

Когда они втроем установили треножник, пришел Малыкин.

— Это хорошо, что достали треножник, — сказал он. — Ну, а насчет труб что слышно?

— Будет, все будет, — уверенно пообещал Мегудин.

На сей раз Малыкин был спокоен, не капризничал. Видя, как слаженно работают старичок с Мецнером, он начал думать, что они могут обойтись и без него.

— Хорошо, хорошо, очень хорошо, — кивал он головой, соглашаясь с тем, что ему говорили. Желая показать, что он настоящий мастер бурения, он сделал замечание старику и Мецнеру, якобы неправильно установившим треножник. И начал сам его переставлять. Затем показал Мецнеру, как правильно работать с буром. Отправляясь с Мегудиным за некоторыми деталями, Малыкин сказал:

— Когда вы доберетесь до необходимой глубины и нужно будет опустить трубы в землю, позовите меня, их надо правильно закрепить.

Мегудин соорудил с Малыкиным небольшую мастерскую для срочного ремонта деталей и, вернувшись обратно, отобрал у Мецнера бур и начал сам бурить.

Мысль, что он приближается к воде, которую так ждут чахнущие ростки овощей, придавала ему силы.

Узнав, что скважину начали бурить, из степи примчались Кузьменко, Галыга, Коробицина и другие колхозники.

— Пустите меня! И меня тоже пустите!..

Мегудину приятно было смотреть, с каким воодушевлением люди принялись за работу. Когда бур достиг необходимой глубины, Малыкин распорядился с помощью рычага в треножнике опустить трубу и закрепить ее.

На мрачном лице Малыкина первый раз показалась едва заметная улыбка. Мегудин понял — значит, работа идет хорошо и он доволен ею. Но спросить мастера, скоро ли покажется вода, он не смел: знал, что тот ему, как обычно, съязвит: «Уже воды захотели? Надо прежде слезами облиться, потом появится вода. Дайте хороший материал, тогда и спрашивайте про воду».

…В самый разгар работы пришлось прекратить бурение из-за отсутствия труб. Мегудин помчался в Техснаб.

Начальник встретил его с мрачным лицом:

— Ищу, принимаю меры… Сегодня или завтра, может быть, и будут. Мне обещали. Вы столько ждали, подождите еще немного.

— Нельзя ждать, все горит. Когда пожар, можно ли ждать? Понимаете?..

В отчаянии Мегудин помчался в МТС умолять Еремчука:

— Спасай, погибаем! Хоть топись!

— Что опять случилось? Почему так расстроен? — спросил Еремчук.

Мегудин ему все рассказал.

— Из-за этого надо топиться? А где топиться? Ведь у нас в степи даже речушки нет…

— Была бы вода у нас, горя не знали бы, — пожаловался Мегудин. — Вы нам кое-чем помогли, помогите еще…

— А что нужно?

— Не хватает труб, насоса, гаек, болтов… Разве ты не знаешь, что нужно для бурения скважины?

— Несколько труб у нас, кажется, есть, но надо их поискать. Старый насос, наверно, тоже найдем, а о мелочах и говорить нечего.

— Вся моя надежда на тебя…

— Будь спокоен, что смогу — все сделаю. Буду искать, надеюсь, что-нибудь найду.

Хотя Мегудин и был уверен, что Еремчук выполнит свое обещание, все же обратился еще кое к кому, но вернулся ни с чем.

Посланные в другие МТС члены правления тоже пытались достать трубы, винты, гайки, паклю, но и они вернулись почти с пустыми руками.

Суховей, который немного было затих, опять разбушевался. Облака пыли с неистовой силой неслись по степи, кружили в воздухе и оседали на уже пожелтевшие молодые всходы.

— Что делать? Что делать? — забеспокоились колхозники.

Приехал Еремчук, привез трубы и старый отремонтированный насос.

— Ты просто спасаешь нас, — Мегудин с благодарностью пожал ему руку. — Молодец, даже сам привез!

Когда начали прилаживать насос, выяснилось, что впопыхах Еремчук забыл захватить некоторые небольшие, но очень нужные детали.

— Я поеду с тобой и привезу их, — предложил Мегудин, надеясь еще что-нибудь найти там. — Слетаю туда и обратно, а вы пока не теряйте ни минуты, продолжайте работу, — сказал он Малыкину, старику и Мецнеру.

Забрав забытые Еремчуком детали, Мегудин поспешил вернуться.

Недалеко от Петровки он услышал шум. «Неужели поставили мотор и он работает?» Шум все больше и больше усиливался.

— Вода! Вода! — раздались ликующие голоса.

Мегудин повернул голову и увидел Кузьменко, бежавшего ему навстречу с радостной вестью. В эту минуту послышались возбужденные голоса: Мецнер и старичок размахивали руками и звали его к скважине, убедиться, что она и в самом деле работает.

На мгновение Мегудину показалось, что это сон.

— В самом деле идет вода? — спросил он.

— Идет! Идет!.. — звучало в степи.

Скважина была не совсем совершенна и работала с большими перебоями, но все же удалось спасти ранние овощи и пересадить рассаду из парников в грунт.

Редиска, огурцы, помидоры и другие овощи дали такой доход, что колхоз сумел расплатиться со всеми своими долгами и стать на ноги.

Урожай зерновых, особенно на опытном поле, был высоким, почти небывалым.

Первым в правление пришел Любецкий. Он обнял Мегудина и сказал:

— Ну, Илюша, видишь… Ты и твои люди достигли такого, чем по праву можно гордиться. Ведь раньше колхоз и посеянных семян не собирал, а теперь получили такой урожай, какого еще не бывало в нашем районе. Правда, это пока еще на небольшой площади, но вы показали, что дает хорошая работа.

— Пока еще нечем хвастаться, — махнул рукой Мегудин. — Когда в полной мере расправим крылья, тогда только поднимемся ввысь.

Газеты много писали о трудовых успехах бывшего отсталого колхоза в Петровке.

…Когда Борис Викторович Соломатин по решению ЦК снова был направлен в Крымский обком партии секретарем, он, узнав из газет о больших достижениях этого колхоза, спросил работника аппарата:

— О каком Мегудине идет речь? Не о том ли, который был председателем Курманского райисполкома?

— Да, точно, о нем. Он был исключен из партии. Теперь, наверно, его восстановят, — ответил тот.

— Мегудина исключили из партии? За что? — изумился Соломатин.

— Он работал в Кировском районе первым секретарем райкома и там натворил дел…

— Каких дел?

— Сорвал хлебозаготовку и…

— Где находится это дело? Я хочу посмотреть.

— Сейчас узнаю. — Сотрудник аппарата вышел из кабинета.

Вскоре он вернулся и сказал:

— Дело находится в Центральной контрольной партийной комиссии, куда Мегудин апеллировал.

В тот же день Соломатин позвонил в Москву и узнал, что Мегудина восстановили в партии. Он тотчас известил Курманский райком, что завтра приедет к ним.

В Курман секретарь обкома приехал на другой день. Любецкий встретил его на крыльце райкомовского здания.

— Я тут был сразу после освобождения района от немецких оккупантов, — сказал Соломатин, протягивая руку Любецкому. — Поселок тогда был разрушен, почти весь сгорел. А теперь жизнь, видно, здесь налаживается. Я вижу новые дома, улицы…

— Понемногу залечиваем раны войны, набираемся сил, идем вперед, — улыбнулся Любецкий, приглашая гостя в свой кабинет.

Соломатин интересовался положением дел в районе, экономикой колхозов и совхозов, материальным благосостоянием людей…

Любецкий в общих чертах рассказал, что сделано за это время в колхозах, об их успехах и трудностях. Когда он заговорил о Петровском колхозе, Соломатин, внимательно выслушав, сказал:

— Я хотел бы поподробнее узнать, каким образом они добились там этих небывалых успехов. За один год сделать такой скачок — увеличить реальный доход колхозников в десять раз — просто чудо!

— Да, чудо, — подтвердил Любецкий.

— Поедемте в Петровку, — предложил Соломатин. — Посмотрим хозяйство, встретимся с Мегудиным. Вчера я звонил в Москву, и мне сообщили, что его восстановили в партии. Я хочу поздравить его и вернуть партийный билет. Надо будет представить председателя и особенно отличившихся колхозников к правительственным наградам.

— Совершенно справедливо, — горячо поддержал Соломатина Любецкий. — Мы уже подготовили материалы и собираемся отправить их в обком.

Любецкий позвонил в правление Петровского колхоза и выяснил, что председатель находится либо на винограднике, либо на ферме.

— Поедемте, посмотрим на месте, что у него делается, где-нибудь найдем его, — сказал Любецкий.

Проехали через железнодорожную линию, и машина очутилась в небольшой деревушке. По обе стороны улицы стояли маленькие домики, крытые соломой, стены некоторых из них осели и покосились. За околицей этого селения показался добротно обработанный виноградник.

— Весь виноградник восстановлен? — спросил Соломатин.

— Да, почти. Полгектара очистили от свинороя сразу после войны. Он давал кое-какой урожай. А как остальной массив был восстановлен, вы, наверное, читали в газетах.

— Молодцы! Большую работу проделали за довольно короткий срок, — заметил Соломатин, вынимая из портфеля блокнот, в который начал записывать некоторые цифры. — Вы, я вижу, все тут знаете наизусть.

— Каждую эту цифру мы выстрадали, — сказал Любецкий. — Сколько бессонных ночей просиживали с Мегудиным, обдумывая, как лучше с меньшими затратами все это осуществить. Это стоило людям больших усилий, потом и кровью все добывалось.

— Да, да, видно, что тут вложено много ума и сердца, — согласился Соломатин.

Постояв немного, они поехали к овощному полю. Любецкий попросил шофера остановить машину возле скважины.

— Нашу скважину справедливо назвали «скважиной слез», — сказал Любецкий. — Да, много слез было пролито, пока ее построили. Каждую трубу, каждый винтик, гаечку приходилось буквально выклянчивать. Кругом разруха, производство еще не было налажено, а спрос на строительные материалы — огромный. И вот начали бурить. Сделали невозможное. Вода спасла урожай овощей, который дал возможность развернуться колхозу.

Любецкий с Соломатиным осмотрели овощное поле и поехали на ферму. По пути остановились возле правления колхоза.

— Зайдемте, иногда Мегудин и днем заглядывает в контору, — пригласил гостя Любецкий.

Мегудина в правлении они не застали. Бухгалтер, единственная живая душа в конторе, увидев секретаря райкома с каким-то незнакомым, видно, важным гостем, немного растерялся:

— Пожалуйста, пожалуйста, садитесь…

— Спасибо. Председатель не заходил? — спросил Любецкий.

— Днем он редко заходит. Где-то в поле или на ферме. Я сейчас кого-нибудь пошлю за ним, — засуетился бухгалтер.

— Не надо, мы пока сами посмотрим ваше хозяйство, — остановил его Любецкий.

— Да, да, теперь-то у нас есть на что смотреть, — сказал бухгалтер. — Вы знаете, где находится наша ферма? Надо ехать по главной улице, там, где она кончается, вы увидите силосную башню. Это недалеко, совсем недалеко отсюда.

— Не беспокойтесь, я знаю, где ваша ферма, не раз бывал там, — ответил Любецкий.

Секретарь райкома, который действительно часто бывал во всех уголках Петровского колхоза, не узнал ферму, так она изменилась за короткое время.

— Мегудин, значит, добрался уже и до животноводства, — сказал Любецкий, входя с секретарем обкома на территорию фермы. — До сих пор он все вкладывал в овощи.

— Почему в овощи?

— Потому что эти культуры являются его точкой опоры. От них колхоз получал значительный доход. А деньги вкладывали в другие отрасли хозяйства.

— Прямо как Архимед, который искал точку опоры, чтобы перевернуть весь мир…

— В известной мере это так, но они хотят не мир перевернуть, а поднять свое хозяйство. И это им удалось. Результаты налицо… Небывалый скачок в развитии колхозного хозяйства многим казался какой-то тайной, секретом Мегудина, а все дело просто в искусстве руководства, в умении работать с людьми.

— Да, да, в этом все дело, — согласился Соломатин, осматривая двор. — Чувствуется крепкая хозяйская рука. Посмотрите, какой порядок всюду.

Любецкий с Соломатиным подошли к художественно оформленному щиту, прикрепленному к столбу, недалеко от входа в коровник. На нем были расписаны распорядок дня на ферме, рацион для скота и показатели удоя. Рядом висели наглядные плакаты о выращивании молодняка.

Войдя в коровник, они услышали голос.

— Вы когда-нибудь задумывались над тем, сколько корма съедает корова в день? — спросил кто-то.

— Кто это считает? Сколько съедает, столько и съедает, — ответил задорный женский голос.

— Надо знать, что если корова дает дохода меньше, чем затрачено на ее содержание, нет смысла ее держать. Она должна давать прибыли по крайней мере в пять-шесть раз больше.

— Это Мегудин, его голос, — улыбнулся Любецкий.

Они подошли к стойлу, где председатель разговаривал с дояркой. Увидев их, Мегудин поздоровался. При тусклом свете вглядываясь в знакомое лицо, Илья оторопел: «Неужели товарищ Соломатин?»

— Вы, кажется, были как-то у нас? — неуверенно спросил Мегудин.

— Да, был, когда только что освободили Курман, — ответил секретарь обкома.

— Товарищ Соломатин!.. — воскликнул Мегудин.

— Он самый.

— Давненько не виделись с вами. Я слышал — вы болели?

— Да, раны дали себя знать. Пришлось подлечиться, потом работал на Севере, а теперь снова вернулся к вам.

— Хорошо, очень хорошо. Опять в обком?

— Да, снова в обком… Я вам привез хорошие вести.

— Хорошие вести всегда приятно слышать.

Соломатин глядел на Мегудина, пытаясь определить, догадывается ли тот, какую весть он привез. И после короткой паузы сказал:

— Центральная партийная контрольная комиссия восстановила вас в партии, и я привез ваш партийный билет… Ваш самоотверженный труд еще раз подтвердил, что вы были и остались честным, преданным коммунистом.

Мегудин от неожиданности не знал, что сказать. Потом все-таки собрался с духом:

— Спасибо, я никогда не переставал им быть. Я работаю с народом, и мы стараемся добиваться все лучших и лучших успехов.

— Разобрались в вашем деле, — продолжал Соломатин. — И, как видите, справедливо разобрались. Не перевелись у нас еще горячие головы, рубаки, сплеча рубят.

— Я не сомневался, что разберутся и правда восторжествует, — ответил Мегудин. — А сейчас я вам хочу показать наше хозяйство…

— Мы уже были на винограднике, видели овощное поле и скважину, — отозвался Любецкий. — Сейчас посмотрим ферму и заедем в правление. Там обо всем поговорим.

— Наше хозяйство комплексное, многоотраслевое. Мы уже перешли на денежную оплату труда, — пояснил Мегудин. — Наличными платить — у нас дело обычное. Надеюсь, что скоро во всех колхозах перейдут на такую оплату…

— Правильно, — согласился Любецкий. — Но фокус не в том, чтобы платить наличными деньгами, а в изыскании средств, уметь найти их…

— Кто ищет — всегда находит, — отозвался Мегудин.

— Надо только знать, где их искать. В этом-то весь фокус, — продолжал Любецкий.

— Это уже не фокус, а искусство — искусство умения работать, — заметил Соломатин.

Они осмотрели ферму, Мегудин в заключении сказал:

— Хвастаться нам пока еще нечем. Ферма пока недостаточно механизирована, продуктивность весьма незначительна. К будущему году необходимо пробурить хотя бы еще четыре скважины, увеличить площадь овощей, тогда мы будем на коне.

Соломатин сделал в своем блокноте какие-то заметки, и Мегудин повез гостей в правление.

В кабинете председателя Соломатин выяснил еще некоторые вопросы, интересовавшие его, затем вынул из портфеля партийный билет и передал его Мегудину со словами:

— Мне очень приятно возвратить вам партийный билет. Вы, несомненно, оправдали и впредь будете оправдывать доверие партии. Мы направим ходатайство в Верховный Совет СССР о представлении вас и особо отличившихся людей вашего колхоза к правительственным наградам за самоотверженный труд.

— Спасибо, большое спасибо за высокую оценку нашей работы. Я приложу все усилия, чтобы добиться еще больших успехов.

— Хочу перед вами поставить новую задачу, которую, надеюсь, вы с честью выполните, — продолжал Соломатин. — Тем более что вам уже не придется преодолевать те трудности, с которыми вы столкнулись вначале. Выросла наша сельскохозяйственная техника, применять ее в небольших хозяйствах невозможно, поэтому необходимо расширить ваш колхоз, и намного расширить.

— За счет кого расширить? — удивился Мегудин.

Соломатин вынул из папки карту района и, показывая пальцем, пояснил:

— Вот видите, к вашему колхозу примыкают Ближняя, Пушкино, Кремневка, Миролюбовка, Известковая и Новая Эстония. Когда вы объединитесь с этими колхозами, можно будет создать мощное образцовое хозяйство в северной части степного Крыма.

Мегудин хорошо знал экономическое положение этих колхозов еще с того времени, когда был председателем райисполкома, поскольку они входили тогда в состав Курманского района. И теперь, ближе познакомившись с ними, мог убедиться, что они мало в чем изменились к лучшему.

— Значит, нам придется все начинать сначала? — подумав немного, спросил Мегудин.

— Почему? Может быть, первое время задержите темп вашего развития, зато потом со свежими силами выйдете на такие просторы, о которых даже не мечтали, — пояснил секретарь обкома.

— Да, но это для нас уж слишком большой прицеп. Сомневаюсь, хватит ли у нас сил потянуть его.

— Потянете, да еще как! — подбадривал Любецкий Мегудина. — Голыми руками, можно сказать, вы вытянули самый отсталый колхоз нашего района и превратили его в передовой. У вас уже имеется опыт.

— Но боюсь, чтобы то, чего мы добились, не поглотили бы подключающиеся к нам колхозы. Не мы потянем их вперед, а они потащат нас назад. Семь тощих коров могут проглотить одну жирную.

Секретарь обкома, выслушав Мегудина, сказал:

— Не беспокойтесь, Илья Абрамович. Мы все продумали. Вместе с райкомом мы вам поможем. Правильно сказал Любецкий: если вам удалось почти голыми руками вывести на большую дорогу отсталый Петровский колхоз, то теперь у нас есть возможность обеспечить вас первоклассной сельскохозяйственной техникой. Применить ее в маленьких колхозах почти невозможно. Вот почему жизненно необходимо для вас и для этих колхозов объединиться.

— Я это понимаю, но сразу поднять столько хозяйств…

— Поднимете, поднимете. Когда впряжетесь, воз покатится.

Прежде всего Мегудин решил поехать по колхозам, с которыми они должны были объединиться, чтобы детально ознакомиться с их состоянием и выяснить для себя ряд важнейших вопросов.

Изо всех деревень, которые ему предстояло посетить, особенно душа его лежала к Кара-Чокраку. С ранней юности, как светящаяся в тумане звезда, тянула его к себе эта деревушка, где когда-то была коммуна, которую создал красный командир Кузич и где появился первый в округе трактор «фордзон».

И еще по одной причине навсегда осталась в его памяти эта деревушка, что теперь называлась Красная Поляна: тут проживал его наставник Иван Никитич, который своими чарующими сказками словно заколдовал степь и раскрыл Мегудину ее тайны.

В Кара-Чокраке уже давно нет ни красного командира Кузича, ни Ивана Никитича. Но они навсегда остались в его сердце, и он счастлив, что сможет продолжить то, что начал красный командир, и постарается осуществить замыслы своего учителя — мудрого хлебороба Ивана Никитича.

Немало сказок и легенд слышал Мегудин о деревушке Новая Эстония и ее потомственных животноводах. Бывал там не один раз, но как следует познакомиться с колхозом и его людьми не пришлось. Знал, что еще в середине прошлого столетия пришли сюда и осели в степи их деды и прадеды. Они явились в эти степи со всем своим скарбом, с женами и детьми, надеясь получить здесь кусок земли и избавиться от вечной нужды, прозябания, голода. Невыносимо тяжек был путь этих переселенцев. Он был усеян могилами стариков, женщин, детей. А те, кто едва живым добрался сюда, застали тут пустыню. Земля одичала, травы сгорали от палящего солнца, которое пекло неумолимо. Скот, который они привели с собой, как и люди, изнывал от жажды. Ни источника, ни ручейка, ни колодца они не могли найти. Охваченные страхом, многие из пришельцев хватались за голову.

— Куда нас занесла нечистая сила? Мы тут погибнем, — горевали они.

Но самый смелый и отважный из переселенцев — Метце — не падал духом.

— Не от хорошей жизни нас сюда занесло, — подбадривал он людей. — Никто для нас ничего не приготовил. Лопаты мы принесли с собой, руки у нас есть, по кусочку земли у нас будет, как-нибудь проживем.

— Ну, а сейчас где взять хоть немного воды утолить жажду и напоить скот?

Этот вопрос не переставал тревожить и Метце. Но ни у него, ни у других переселенцев не укладывалось в голове, что вода, которой у них в Эстонии в избытке, здесь, в степи, куда они переселились, была дороже золота.

По пути сюда Метце и его земляки видели большие отары овец. Они паслись в степях, а поить их пастухи гоняли к колодцам.

Возле одного такого колодца переселенцы остановились отдохнуть. Они напились свежей холодной воды, напоили скот и запаслись водой на дорогу.

Этот колодец, рассказал один из пастухов, принадлежит помещику Люстиху. Он приказал вырыть его тут для своих овец. Воду он берег как зеницу ока.

Так они шли и шли, пока не облюбовали место для поселка. Весь запас воды у них кончился.

Хотя Метце и знал, что нелегко будет чего-то добиться у помещика, который зол, как суховей в степи, все же он решил пойти к нему, авось удастся выпросить немного воды, чтобы поддержать людей и скотину.

— Смилуйся, богом избранный господин, владыка степи, спаси нас, наших жен, детей и наш скот и дай нам воды утолить жажду, а то погибнем.

— Где мне взять для вас воды? — раскричался помещик. — Кто вы и зачем явились сюда, на чужую землю?

— Нужда заставила прийти сюда, — объяснил ему Метце. — Нам сказали, что здесь, в степи, есть свободные земли, мы направились сюда, так поддержи же нас, владыка степи. Подари нам воду, пока выроем колодец.

— Я же тебе сказал, поганый бродяга, что мне не хватает воды для своих овец! — еще больше рассердился Люстих. — Идите туда, откуда пришли!

— Пожалей нас, мы ведь живые люди, изнываем от жажды, а скот наш погибает!

— Как ты смеешь просить у меня воду?! Кто ты такой?

— Я человек.

— Ты, наверно, считаешь, что ты чего-то стоишь. Люди у меня как трава в поле. Что хочу, то и делаю с ними. Я их выгоняю, они пухнут с голоду и умирают.

— А этот колодец кто выкопал, разве не люди? — с возмущением воскликнул Метце. — Без людей вы сами погибнете.

— Как смеешь ты, голодранец, так разговаривать со мной? Вон с моего двора! Я вызову урядника и велю ему заковать тебя в цепи.

Разгневанный и подавленный Метце ушел.

«Что же все-таки делать? Мы ведь так пропадем», — не переставал он думать.

По дороге он увидел пастухов, которые пригнали отару овец к колодцу, и решил подойти к ним, поговорить, посоветоваться. Это были пастухи, возле которых Метце и его спутники недавно отдыхали в степи.

— Ну, как вы устроились? — спросил один из пастухов, узнавший Метце.

— Плохо, очень плохо нам, — с горечью проговорил Метце. — Мы погибаем от жажды. Я ходил к Люстиху, просил дать воды, пока мы выроем колодец, а он отказал.

— Вы пошли к нему просить воды? — удивился пастух. — Это же черт с рогами. Его и в ад не пустят, когда он подохнет. Как только земля терпит такую гадину?

— Что же делать? Где нам раздобыть воду? — спросил Метце пастухов.

— Начинайте рыть колодец. Мы вам поможем. Пока приходите потихоньку сюда с вашим стадом, мы его напоим, сами напьетесь, с собой наберете сколько надо, — отозвался один из пастухов. — Люстиху мы скажем, что какой-то человек из переселенцев — колдун. Он подошел к колодцу, что-то шепнул, и вода начала исчезать.

Вскоре до помещика дошла весть, что воды в его колодце становится все меньше и меньше. Он был вне себя.

— Где он, этот человек, который проклял колодец? Я велю стражнику заковать его в цепи. Обезглавлю его!

Пастухи заговорили:

— Что вам даст расправа с человеком, который проклял колодец? Лучше попросите его снять это проклятие, а то ваши овцы погибнут.

Помещик послушал пастухов, пошел к переселенцам просить снять наговор с его колодца. За это он обещал им помочь выкопать колодец и дать взаймы корм на зиму для их скота.

Прошло больше двух лет. Метце и другие переселенцы построили себе домики, начали понемногу привыкать к новому месту, осваиваться в степи. Поселок свой они назвали Новая Эстония.

В тяжелом труде прожил свои годы Метце и умер на своей новой родине. Сын его, который родился здесь, в степи, был похож на отца, и внук как две капли воды тоже походил на своего деда, — смелый, умный, душевный, он с обнаженной саблей на горячем коне вместе с кавалеристами Буденного носился по степям и теснил белогвардейские отряды, топил их в водах Сиваша, штурмовал Перекоп.

После гражданской войны молодой Метце с красным кавалеристом Сембергом создали в степи первый сельскохозяйственный коллектив, который назвали именем эстонского революционера Кингисеппа.

Сказания о событиях в Новой Эстонии переходили из уст в уста, из поколения в поколение. О героях-эстонцах слагались сказки и былины, их воспевали в песнях.

Живым воплощением сказаний о предках прославленной семьи Метце являлся ее потомок, бригадир животноводческой бригады Иван Матвеевич Метце. Слава о нем шла по всей округе.

Мегудин много хорошего слышал о делах его животноводческой бригады и, приехав сейчас в Новую Эстонию, решил встретиться с Иваном Матвеевичем, хозяйским глазом оглядеть колхоз, побеседовать с людьми. Он увидел, что Новая Эстония отличается от других деревень и поселков. Здесь были красивые улицы, уютные дома с палисадниками и чисто убранными дворами.

На улицах было безлюдно. «Народ, видимо, на работе», — подумал Мегудин. Он хотел было повернуть в правление, но вдруг увидел человека, который вышел со двора и направился прямо к нему.

— Товарищ Метце? — спросил Мегудин, как бы сомневаясь, он ли это.

— Да, я. Давно вы у нас не были. Говорили, что вас перебросили в другой район… А сейчас будто вы снова наш сосед…

— Да, сосед. Даже больше, чем сосед…

Мегудин хотел выяснить, знают ли тут о цели его приезда. Но Метце, видимо, ничего не знал.

Оглядев дом с резными узорными наличниками на окнах, возле которого они остановились, Мегудин заметил:

— Хороший дом. Это ваш?

— Мой.

— С умом и со вкусом построен. Откуда взяли такие камни для стен?

— Это из нашего карьера.

— У вас тут свой каменный карьер? Первый раз слышу об этом.

— Говорят, еще мой дед его обнаружил.

— Интересно, а мы ищем строительный материал и не знаем, где его раздобыть.

— Карьер был засыпан, о нем совершенно забыли. Но в последние годы, когда люди начали строить новые дома, вспомнили о нем. Если хотите, я вам покажу, что осталось от дома моего деда. Это был первый домик в Новой Эстонии. По камням видно, что они из нашего карьера.

— Любопытно посмотреть. Ваш дед был толковым человеком. Я много слышал о нем.

Все, что осталось от деда, Иван Матвеевич хранил как святыню.

— Хорошее место он выбрал, — заметил Мегудин. — Где повыше — дом, где пониже — огород.

— Так и было. Там, внизу, рассказывал отец, дед посадил несколько деревьев, обработал огород, сажал, что нужно было семье.

— Мне тоже пришлось с отцом строить первый домик нашего поселка, — вспомнил Мегудин. — Это была землянка, но от нее и следа не осталось. Зато сохранились следы посаженных мною первых деревьев. В войну их спилили, но корни остались, поднялась молодая поросль.

— Точно как у нас. Дед оставил глубокие корни в степи. — Метце приоткрыл дверцы хлева. — Видите, на этом месте стоял когда-то хлев, который построил мой дед. Мы построили точно такой же. В дедушкином хлеву была корова, которую он привел с родины. Сотни верст шел пешком и ее гнал, а чтобы она не повредила копыта, надел на все ее четыре ноги лапти. Мы их сохранили.

Мегудин взял в руки лапти, с нескрываемым любопытством оглядел их.

— Да, вот это хозяин! Сам-то, наверно, шел босиком, а корову обул…

— Вы угадали. Отец рассказывал, что так и было. Дед всю дорогу прошел босиком, жалел сапоги.

— Может, подойдете со мной в правление? — предложил Мегудин. — Мы ведь скоро станем с вами компаньонами.

— Как могут два колхоза стать компаньонами? — с недоумением посмотрел на Мегудина Метце.

— Идемте в правление, ваш председатель, возможно, знает уже об этом… Вы, кажется, член правления? Он вам ничего не сказал? Идемте, поговорим, я все объясню. Потом обсудим этот вопрос на общем собрании.

Ознакомившись с хозяйством и с людьми колхоза имени Кингисеппа, Мегудин пришел к убеждению, что ведущей отраслью тут должно быть животноводство.

«Здесь опытные мастера-животноводы, — рассуждал он, — у них создана хорошая кормовая база, неплохие пастбища, малопродуктивный скот заменен на племенной, некоторые трудовые процессы уже механизированы, и, наконец, по образцу Петровского колхоза они приступили к бурению скважины, которая даст воду для скота и для полива плантации кормовых культур».

Мегудин учел еще и то, что для будущих ферм объединенного колхоза понадобятся новые помещения и местный каменный карьер очень пригодится для этих целей.

Не задерживаясь, Мегудин из Новой Эстонии поехал в Беседино. С горечью увидел по дороге выгоревшие поля, небрежно вспаханные, незаборонованные полосы с пересохшими глыбами и бесчисленными норами сусликов, которые пожирали посевы.

В подавленном настроении, словно задели его сокровенное чувство любви к земле, которую он всегда привык видеть хорошо обработанной, радующей глаз, раздосадованный, Мегудин въехал в деревню.

Полуразрушенные домики с заткнутыми тряпьем окнами мрачно глядели на него. Кругом было пусто и неприглядно. Озабоченные люди появлялись то здесь, то там и куда-то исчезали.

Не найдя никого в правлении, Мегудин направился на ферму. Коровы стояли в грязных, нечищеных стойлах и уныло ждали, когда им дадут хоть немного корма. Мегудин по-хозяйски осмотрел их, пощупал истощенные бока и вымя, зашел в сарай и убедился, что сена запас достаточный. В это время, ковыляя, подошел председатель колхоза — невысокий человек с палкой в руке.

— Мы давно ждем вас. Мне сказали, что вы здесь, но я не мог вас найти, — сказал председатель. — Я был в амбаре. — И спросил: — С чего начнем?

— Зайдемте в контору, там поговорим.

Возле конторы стояло много людей, они оживленно разговаривали.

— Расскажите нам, мы тоже хотим знать… Это правда, что нас хотят объединить с вашим колхозом? Неужели вы согласитесь принять нас, бедняков, в ваше богатое хозяйство? — спросил Мегудина один из них.

— Этот вопрос нужно обсудить на общем собрании. Там все решат, — ответил Мегудин.

— Народ уже собрался, можно хоть сейчас провести собрание, зачем откладывать в долгий ящик? — раздались голоса.

— Мы предварительно обсудим все на правлении, подготовим весь материал, тогда проведем собрание, — сказал председатель.

— Зачем на правлении? Зачем лишние разговоры?.. — послышались голоса. — Если нас хотят принять в такую богатую семью как равных, надо ли нам еще раздумывать? Проводите собрание сейчас!.. Мы хотим послушать, что товарищ Мегудин расскажет нам, и пусть послушает нас!..

После короткого совещания с членами правления председатель открыл собрание и предоставил слово Мегудину.

Мегудин коротко рассказал о том, как колхозу в Петровке удалось преодолеть многие трудности и выбиться из нужды.

— Но новые мощные сельскохозяйственные машины, которые дает нам наше государство, — продолжал Мегудин, — не могут быть в полной мере использованы в маленьких, порой даже карликовых хозяйствах или небольших бригадах, которые состоят из нескольких человек. Возьмем, например, вашу бригаду животноводов, сколько в ней человек?

— Двенадцать, — ответил председатель.

— Сколько ведер воды приходится перетаскать вам, чтобы напоить весь скот? А колодец находится в километре от фермы… Такое же положение и в других бригадах, — продолжал Мегудин. — Тяжелую работу необходимо механизировать, а в небольших колхозах это невозможно… Хороший колхоз должен быть многоотраслевым, тогда он сможет нормально развиваться… Если случается, что одна культура не уродилась, тогда другая, третья выручает… А на чем может держаться такой колхоз, как ваш, который из года в год страдает от засухи? Как улучшить положение ваших людей? Будь председатель даже о десяти головах, все равно ничего не добьется.

Мегудин затронул самые наболевшие вопросы. Затаив дыхание люди слушали каждое его слово.

— Так что единственный выход для вас — влиться в объединенное хозяйство, — закончил Мегудин.

— А кто погасит нашу задолженность государству?

— А как платить нам будете? Как вашим или меньше?

— А как будет с индивидуальными коровами? Их придется сдавать? — сыпались со всех сторон вопросы.

Мегудин отвечал просто, задушевно, словно беседовал со своими добрыми друзьями о делах, которые их тревожат.

— Хлебороб, который не любит землю, плохо обрабатывает ее, не может получить даже маломальский урожай. Чего можно ожидать от полей, которые страдают от суховеев и засухи? Только пыль! А от истощенных коров чего ждать? Разве только шкуру… То же самое получали раньше и колхозники Петровки. Давайте же работать так, чтобы земля вознаграждала нас сторицей за наш труд. Тогда хватит и на покрытие долгов, и на расходы по хозяйству, и на оплату всем за работу.

Собрание уже закончилось, но люди не отпускали Мегудина, задавая ему все новые и новые вопросы.

В Миролюбовку Мегудин приехал, когда собрание там уже шло полным ходом. Особенно горячо и страстно разгорелись прения по вопросу — вступать или не вступать в объединенный колхоз.

Мегудин присел на крайнюю скамью и начал вслушиваться, о чем говорят. Невысокий крепкий мужчина с русой бородкой махал руками и до хрипоты кричал:

— В нашем колхозе мы сами хозяева, как хотим, так и работаем… Когда вступим в объединенный колхоз, на нас будут смотреть как на бедных родственников. Богатый дядя станет смотреть на нас косо: мол, пришли на готовенькое, сели на его шею, устраиваем хорошую жизнь за его счет. Чем мы хуже петровских колхозников, которые раньше тоже не очень сытно жили? Мегудин там, конечно, навел порядок, но мы знаем, что он чересчур уж горяч в работе и никому спуску не дает. Он дрожит над каждым клочком земли, чтобы, не дай бог, он не пустовал. Из всего, что только можно, Мегудин стремится что-то выжать для хозяйства. Он обязательно уничтожит наши пастбища, ему невыгодно будет, чтобы столько земли пустовало. Если у нас сейчас есть где накосить немного сена для коровы, то все это мы потеряем.

— Он потребует, чтобы мы своих коров в колхоз отдали, — послышался голос.

К столу подошел высокий, стройный парень с загорелым, обветренным лицом, черными, живыми, с огоньком, глазами. Он был в солдатской гимнастерке, на груди красовалось несколько значков, говоривших об отличиях в воинской службе. Он задиристо заговорил:

— Нам протягивают братскую руку, чтобы вытянуть нас из нищеты и отсталости, и находятся такие, кто противится этому… Они держатся за хвост своей коровы и боятся, что останутся без сена… Стыд и срам! Отбрасываете хлеб, а подбираете крошки!

— Правильно! Правильно, Саша! Правильно, Колесниченко! — раздались голоса.

— Пусть те, кто не хочет идти, остаются здесь и влачат жалкое существование, а большинство пойдет с передовым колхозом… — продолжал Колесниченко.

— Правильно!.. Правильно!.. — послышалось с разных сторон.

Колесниченко хотел еще что-то сказать, но Мегудин, тихо и незаметно сидевший в заднем ряду, поднялся и подошел к столу.

В зале зашумели:

— Смотрите, товарищ Мегудин здесь! Тише! Давайте послушаем, что скажет товарищ Мегудин! Говорите, мы слушаем вас!

Когда люди успокоились, Мегудин начал:

— Здесь один товарищ боится, мол, что ему не разрешат косить сено для своей коровы. Вероятно, здесь есть и другие такие… Так пусть косят себе на здоровье…

— Нет, товарищ Мегудин, мы не хотим ждать, пока другие поумнеют, — решительно сказал Колесниченко. — Почему большинство должно страдать из-за них?

— Нет, с таким серьезным делом торопиться не надо, — заявил Мегудин. — Я предлагаю оставить пока вопрос открытым. Пусть каждый хорошенько обдумает, взвесит, выгодно ли ему вступить в объединенный колхоз или нет.

— Нет! Нет! Ни в коем случае… Чего думать?.. Чего ждать?.. И так все ясно! — раздались со всех сторон дружные голоса.

Но Мегудин стоял на своем:

— Нельзя дробить колхоз. Раз есть люди, которые против объединения, надо им дать возможность подумать… Надеюсь, что они скоро во всем разберутся и сами придут к нам…

Долго еще спорили, а когда кончилось собрание, колхозники обступили Мегудина и забросали вопросами.

— Мне стыдно, что у нас в колхозе есть такие отсталые элементы, тянут нас назад. Мы должны из-за них страдать, — с горькой обидой проговорил Колесниченко.

— Ничего, Саша, — ласково, по-отечески положив руку ему на плечо, утешал Мегудин. — Позже присоединитесь… А пока трудитесь, проведите спокойно осенний сев и текущие работы. Я буду почаще наезжать и помогу вам…

Мегудин вместе с главным агрономом Александром Лаврентьевичем Гриценко подробно продумал организационную и экономическую основу будущего объединенного хозяйства.

Гриценко знал хозяйства и людей объединяющихся колхозов не хуже Мегудина и мог здраво оценить возможности каждого из них.

В процессе объединения возникли разногласия при определении профиля развития каждого будущего отделения колхоза и их потенциальных возможностей.

Когда разногласия были устранены и подготовлены все вопросы, решили созвать общее собрание объединенных колхозов и избрать правление.

В Ближнем, Красной Поляне, Пушкине, Новой Эстонии и Беседине народ волновался. Каждому колхозу и каждому хлеборобу предстояло сделать шаг к чему-то такому, что очень манило, привлекало, но все же не совсем ясно было, как все получится в действительности. Говорили, спорили, рассуждали, высказывали сомнения и с нетерпением ждали, когда наконец созовут всех.

И стар и млад собрались в Петровке на первое собрание. Маленький, тесный клуб не мог вместить столько народу.

Многим не хватило мест, они толпились у входа, стараясь уловить, о чем идет речь.

— Кто там говорит? — спросил человек, который не мог пробраться поближе к двери.

— Какой-то представитель выступает, — отозвался другой. — Ну и говорит же он… Видимо, голова!.. Золотые слова говорит!..

Стоящие у дверей с трудом протиснулись вперед.

— Уже избирают правление, — сказал кто-то.

— А кого называют?

— Из нашей Красной Поляны называют?

— А из Ближнего?

— А из Новой Эстонии?

— Из всех колхозов входят представители…

— Уже проголосовали… Сейчас выбирают имя объединенному колхозу…

— Слышишь, «Красная звезда», «Труд», «Авангард»…

— Сейчас говорит Мегудин. Тише! Тише! Стало тихо-тихо.

— Шесть колхозов объединяются в одну семью, — начал Мегудин. — Посмотрите, кто входит в нашу семью — представители семнадцати национальностей. Само название колхоза должно отражать, кто мы такие. Давайте так и назовем, как нам больше всего подходит, — «Дружба народов».

— Правильно! Правильно! — подхватили все. — Назовем «Дружба народов»!