Под жарким солнцем

ГЛАВА ПЕРВАЯ

На первом заседании нового правления Мегудина избрали председателем объединенного колхоза «Дружба народов».

Материалы о состоянии и особенностях каждого хозяйства, которые Мегудин основательно изучил еще до объединения колхозов, очень пригодились, когда правлению предстояло разработать подробный план дальнейшей работы.

Ясно было, что хозяйство объединенного колхоза должно стать многоотраслевым, что каждое из шести отделений должно иметь определенную доминирующую отрасль, которая сможет развиваться наиболее благоприятно.

Главный агроном Гриценко развернул карту, где были обозначены земельные площади всех отделений, их рельеф и границы.

Мегудин отлично знал особенности этих полей, он уже примерно наметил, где какую культуру можно сеять, где что нужно построить и из каких источников можно извлечь средства. Как командир накануне боя наносит на полевой карте огневые точки, так он мысленно пробовал расставить силы, которые были в его распоряжении.

— Где у вас намечены скважины? — спросил он Гриценко.

— Разумеется, бурить будем вблизи орошаемых полей.

— И недалеко от ферм, — добавил Мегудин.

— Конечно, — кивнул головой Гриценко. — Не забывайте, Илья Абрамович, что зерновые у нас — основная культура, и все средства нужно направить на повышение урожайности этих культур.

— Но сокращать площади, отведенные под овощи и сады, мы ни в коем случае не должны, — заметил Мегудин, — ибо только они могут нам дать нужные средства для повышения урожайности зерновых и всего колхозного хозяйства.

— Одно из важнейших мероприятий для поднятия урожайности — это севооборот, — сказал Гриценко, — азбука культурного земледелия, а у нас тут большая путаница. При посевах не учитываются предшествующие культуры, черный пар почти полностью вытеснен, в основном сеют по лущевке. В лучшем случае такой посев дает двенадцать-тринадцать центнеров с гектара, тогда как по черному пару получаются урожаи свыше сорока. Как видите, неупорядочение с севооборотами приносит нам большой вред.

— Да, этот вопрос мы обязаны решить, — согласился Мегудин. — Посоветуемся с опытной станцией… А пока, я думаю, будем сеять только после пропашных культур. Кукуруза, если ее как следует обработать, дает хороший урожай, который мы используем на корм скоту, а осенью на этой земле посеем пшеницу. — Сделав короткую паузу, Мегудин взглянул на карту и спросил: — А вы наметили лесозащитные полосы?

— Нет, не знаю, как быть… — ответил Гриценко. — Там, где полосы имеются, они в плохом состоянии. А в Ближнем от них даже и следа не осталось. Надо посадить хорошие лесозащитные насаждения и обеспечить их надлежащим уходом, иначе деревья расти не будут.

— Но без лесозащитных полос мы будем страдать от суховеев. Они должны стать нашими «дозорами» против жестокого врага, — напомнил Мегудин.

— Давайте рассмотрим этот вопрос на правлении, пусть товарищи выскажут свое мнение, — предложил Гриценко.

— Ну что ж, я думаю, что у нас есть еще и другие спорные вопросы, которые надо обсудить на правлении.

Хотя объединенный колхоз еще полностью не осуществил все намеченные на правлении мероприятия, однако кое-что уже было сделано. Пробуренные весною новые скважины содействовали значительному расширению в Петровке орошаемых земель, на которых кроме овощных культур большое место стали занимать бахчевые.

В Новой Эстонии выросла огромная ферма. Большой урожай кормовой свеклы и другие сочные корма способствовали немалому увеличению надоя молока. Новые доминирующие отрасли возникли и в других отделениях.

Средства, вырученные от богатого урожая, выращенного на поливных полях, давали объединенному колхозу возможность обеспечить их нужным количеством удобрений и поднять все хозяйства почти до уровня передового Петровского колхоза.

Всюду заговорили о крупных успехах бурно растущего объединенного хозяйства. Сюда начали приезжать соседи и представители дальних областей, чтобы собственными глазами увидеть, что тут делается.

— Где председатель? — спрашивали они. — Мы хотим поговорить с Мегудиным…

На этот вопрос никто в правлении ответить не мог. Чуть свет, когда все еще спят, он может появиться в правлении, просмотреть нужные документы, подписать их и уехать в любое из шести объединенных отделений, заглянуть на какую-нибудь ферму, задержаться у какой-то скважины и посмотреть, нормально ли она подает воду, проверить исправность какого-то мотора. И обязательно увидит, где, кто и что проглядел, где допустил промашку… А осенний день короток. Надо успеть всюду побывать.

В конце одного из таких суматошных дней, когда уставший Мегудин вернулся в правление, его, как всегда, поджидали люди.

— Добрый вечер, товарищи, — поздоровался Мегудин.

— Добрый вечер… добрый вечер, — ответили присутствующие. — Мы вас целый день ждем.

— Я вас слушаю, — сказал Мегудин, разглядывая посетителей.

Первым подошел к нему невысокий широкоплечий мужчина с белой как лен бородой.

— Мы бы хотели… — начал он.

— Вы, кажется, из Миролюбовки? — спросил Мегудин, вспомнив его выступление на собрании колхоза. — Ну что, много сена накосили? Хватило для коровы?

— Накосить-то накосили, но сено уж больно дорогое… Ох и дорого оно нам обошлось! — с досадой ответил тот. — Это сено стоит дороже золота… Я виноват перед миролюбовцами, сам сглупил и их ввел в заблуждение. И вот пришел просить прощения… Я понял, товарищ Мегудин, какую оплошность сделал и сколько вреда нанес себе и людям.

— Я тоже пришел просить прощения, — сказал стоявший рядом с ним мужчина. — Я тоже виноват…

— Я вас ни в чем не виню, мне только хотелось, чтобы вы хорошенько продумали все… — заметил Мегудин.

— Лучше, если бы нас не послушали… А то мы сами себя наказали…

— И что же вы хотите? — спросил Мегудин.

— Мы просим принять нас в ваш колхоз, — раздались голоса.

— Подавайте заявления, — сказал Мегудин.

— Мы принесли заявление от всех. Все, как один, подписались и просят принять в ваш колхоз.

— На правлении решим этот вопрос… Думаю, что удовлетворим вашу просьбу, — обнадежил их Мегудин. — Но учтите: вам надо будет наверстать упущенное…

Мегудин и Гриценко выехали в Миролюбовку после обеда с тем, чтобы к вечеру поспеть на заседание правления. По дороге осматривая поля, они пытались прикинуть виды на урожай и заодно наметить план зяблевой вспашки и осеннего сева.

— Ничего хорошего тут ждать не приходится, урожай будет скудный, — заметил Гриценко. — Вот если бы этот колхоз раньше присоединили к нам, до того как поля были засеяны, может быть, мы успели бы что-нибудь предпринять… А тут еще и жара губит хлеб, и, если даже что-то сохранится, суслики сожрут.

— Надо попытаться спасти хотя бы овощи, — отозвался Мегудин. — Ввести правильный севооборот мы пока тут не можем. Нам надо подумать, как в корне перестроить хозяйство этого отделения, и в первую очередь, где что сеять сейчас.

— Прежде всего надо засеять поля после пропашных. Эта земля все же лучше обработана, — сказал Гриценко.

Недалеко от Миролюбовки они нагнали Колесниченко, который возвращался откуда-то домой. С тех пор когда он выступил на собрании при обсуждений вопроса о включении колхоза Миролюбовки в хозяйство «Дружба народов», Мегудин запомнил этого парня. Остановив машину, он спросил:

— Откуда идешь?

— С кукурузного клина. Еще вчера нашу бригаду послали туда, но никто не вышел на работу, ни бригадир, ни члены бригады.

— Садись, заедем к управляющему, там и выясним, что случилось, — сказал Мегудин.

Когда Колесниченко сел в машину, Мегудин спросил:

— Давно в колхозе?

— После демобилизации. Сначала устроился в подсобное хозяйство потребкооперации…

— А почему сразу в колхоз не вернулся? — перебил его Мегудин.

— Отец, мать и сестра заработали в колхозе три тысячи трудодней, а хлеба получили мало, все сгорело… Вот и вынужден был искать работу, чтобы семью хоть как-то поддержать… А теперь, узнав, что наш колхоз принимают в такое богатое хозяйство, как ваше, я вернулся…

— И как теперь?

— Пока кое-как… Ждем указаний нового руководства…

Как только их машина появилась в Миролюбовке, сразу же во дворе конторы начали собираться люди. Всем любопытно было узнать, что скажет новый председатель. Слухи о нем были разные: одни говорили, что он не в меру строг, за малейший проступок наказывает и даже в тюрьму может засадить, а другие — наоборот, что он только требует честной работы и кто хорошо трудится, тот хорошо живет.

Мегудин поздоровался со всеми, ответил кое-кому на вопросы и вместе с Гриценко зашел в контору отделения.

Колесниченко остался во дворе. Там он увидел бригадира полеводов Степана Чумайло с красной как рак физиономией, будто он только что из парилки вышел.

— Саш-ка, братец, праздник у нас!

— Уведите его отсюда, пока председатель не пришел! — раздались голоса.

Несколько здоровенных мужиков схватили бригадира, но он, вырываясь, орал:

— Не будем по-лоть ку-курузу, пу-усть новые хозяева сами работают!…

Когда Чумайло увели со двора, из конторы вышел управляющий и сказал:

— Передайте Чумайло, чтобы завтра принес объяснительную записку, почему вчера бригада не была на работе.

— Хорошо, сегодня зайду к нему домой и передам, — отозвался Колесниченко.

Рано утром вся бригада отправилась выполнять вчерашний наряд — прополку кукурузы. Хотя Чумайло еще не совсем отошел, все же изо всех сил старался не привлекать к себе внимания. Но Мегудин сразу увидел.

— Вы объяснили управляющему, почему ваша бригада не явилась на работу? — как бы невзначай спросил бригадира.

— А что объяснять…

— Как — что?.. — возмутился Мегудин. — Вся бригада не вышла на работу… И вы считаете…

— Так праздник же у нас… — перебил его Чумайло. — Нас приняли в такой богатый колхоз. Шутка ли!..

— И вы решили таким образом отметить это? — рассмеялся Мегудин. — Опохмелиться-то успел?

Чумайло замолчал.

— У нас в хозяйстве такого безобразия не было… Вы должны доказать, что достойны быть членами нашего коллектива. Приступайте к работе, распределите между собой кукурузный клин и своим примером покажите им, как надо работать… Бригадир должен быть образцом для всех… Ясно?..

— Ясно, — буркнул Чумайло.

Вскоре Мегудин уехал, а к концу дня опять появился на кукурузном поле. Копнув ногой в нескольких прополотых рядах, он обнаружил пропущенные травы, засыпанные землей.

— Кто это так полол? — с укором спросил он. — Ну, кто так хорошо работал?..

Все молчали.

— Никто не хочет признаваться. Что, стыдно?

Обращаясь к бригадиру, он сказал:

— Бригадир должен знать, кто как работает. Надо раз и навсегда покончить с обезличкой. Закрепите за каждым равное количество рядов и проверьте качество выполненной работы. Ведь при плохой обработке хорошего урожая не будет. Значит, и получите меньше… Так вот, чтобы к завтрашнему дню был наведен порядок…

— Попробую, — неуверенно пробормотал бригадир.

— Учтите, что недобросовестной работой вы сами себя накажете. Ведь вы хотите жить хорошо?

— Конечно, хотим! — раздались голоса.

— Вот докажите на деле, — сказал Мегудин.

На следующий день Мегудин приехал сюда с управляющим отделения. Они прошлись по полю и отметили работу каждого.

— Ну что ж, теперь получается у вас лучше, — сказал управляющий, — но все же еще допускаете небрежность: у кого сорняки удалены вместе с кукурузой, а у кого не так тщательно прополоты… Лучше всех обработаны ряды у Колесниченко. Молодец, Саша, молодец! Будь примером, подтяни всех…

Но привычка работать по старинке так укоренилась, что сразу трудно было добиться перелома. Постоянная требовательность Мегудина стала давать свои плоды — начали работать лучше.

— Надо постепенно закреплять успехи передовиков… — говорил управляющий.

— С успехами только отдельных членов бригады далеко не уедешь, — поправлял его Мегудин. — Нужен коренной перелом в работе всей бригады.

— Конечно, — согласился управляющий.

Но как добиться этого, он не знал и ждал, что предложит председатель.

— Надо поставить во главе бригады толкового человека, — сказал Мегудин.

— Я и об этом думал, но кого поставить?

— Вы лучше меня знаете людей…

Немного погодя Мегудин добавил:

— А что, если Колесниченко?

— Он работает у нас недавно, опыта у него пока нет… Давайте подождем пару дней, присмотримся к нему… А может быть, старый бригадир еще исправится?..

— Я уже говорил, что бригадир во всем должен быть примером. А если он сам плохо работает? По-моему, ждать нечего: бригадира надо заменить. Вызовите Колесниченко. Завтра вечером приеду в отделение — вот и поговорим с ним.

…Когда Мегудин приехал в Миролюбовку, Колесниченко уже был в конторе. Он был чисто выбрит, подстрижен, аккуратно причесан. Старенькая солдатская форма ладно сидела на его стройной фигуре. Гимнастерка была подпоясана кожаным ремнем с блестящей медной пряжкой, складки ровно расправлены. На груди красовалось несколько знаков воинского отличия, кирзовые сапоги были начищены.

Управляющий пригласил к столу Колесниченко и сказал:

— Давно пора покончить с расхлябанностью и браком в работе, надо навести надлежащий порядок в бригаде, поэтому мы решили поставить тебя бригадиром.

— Меня бригадиром? — переспросил Колесниченко и с удивлением посмотрел на управляющего. — Разве я справлюсь? Нет, я не могу за это взяться…

— Сможешь, обязательно сможешь, — поддержал предложение управляющего Мегудин, — ты знаешь людей хорошо и имеешь у них авторитет. После армии ты знаешь, что такое дисциплина, и я уверен, что сумеешь сплотить всех и навести порядок.

— Я стараюсь хорошо работать, но руководить бригадой не сумею, — твердил Колесниченко.

— Кто хорошо работает, тот имеет право спрашивать и с других. Первое время, может, и не все получится — тебе помогут, поправят, а со временем ты все постигнешь. Бригадирами не рождаются, а становятся…

Колесниченко молчал. Немного подумав, он сказал:

— Ну что ж, попробую.

— Не бойся, принимай бригаду и берись за дело.

— А как же Чумайло? — спросил Колесниченко.

— Чумайло пока останется в бригаде, он должен постоянно быть в поле зрения бригадира. Надо, чтобы коллектив перевоспитал его, — решительно сказал управляющий. — Если же он не поддастся влиянию, будет мешать в работе бригады, мы примем особые меры.

С первых же дней Колесниченко с головой окунулся в работу. Он строго следил, чтобы доброкачественно и в срок выполнялись намеченные наряды, объяснял, где и как работать, оказывал помощь всем, кто в ней нуждался. Он требовал, чтобы было покончено с нерадивым отношением к труду, заставлял переделывать недобросовестно выполненную работу, но требовал все это спокойно, без окриков, не задевая человеческого достоинства.

И вскоре ему удалось навести надлежащий порядок в бригаде, укрепить дисциплину, сплотить коллектив и добиться заметных успехов в работе.

Мегудин был доволен, что Колесниченко сумел оправдать доверие, и всячески старался поощрять хорошие начинания, инициативу молодого бригадира, подсказывал, что и как делать. Не было ни дня, чтобы он не побывал в новом отделении и не заезжал в бригаду Колесниченко.

Жара, которая установилась с начала лета, все не ослабевала, солнце нещадно палило. Чтобы хоть как-то сохранить влагу в почве и спасти урожай, нужно было как можно быстрей прополоть кукурузу и овощные культуры. Это и было поручено полеводческой бригаде. Управляющий вместе с бригадиром составили строгий график этих работ. В первую очередь бригада должна была выйти на кукурузное поле, а затем переключиться на овощные культуры. Проходя мимо баштана и увидев, что баштан заглушен высокими травами, сквозь которые едва-едва виднелись чахлые плети с опущенными, местами уже пожелтевшими листьями арбузов и дынь, Колесниченко с чувством тревоги и сожаления подумал: «Сколько плодов завязалось! И весь этот богатейший дар — сочные, ароматные арбузы и дыни обречены на гибель». Не в силах сдержать себя, он крикнул:

— Ребята! Баштан погибает! Надо его спасать! Идите сюда! Надо срочно освободить плети от сорняков, а то они, как разбойники, высасывают из земли последние капли влаги.

Вся бригада дружно взялась за работу, и к концу дня почти все очистили от сорняка.

…Вечером, когда усталый, едва волочивший ноги Колесниченко со своей бригадой возвращался домой, навстречу им шли Мегудин и управляющий отделением.

— Откуда вы? — спросил Мегудин.

— С баштана, — ответил Колесниченко.

— А лук уже обработали?

— Да, — сорвалось с языка у Колесниченко.

Он сразу же пожалел, что сказал неправду, хотел было в этом сознаться, но Мегудин уже был далеко.

На следующий день, как только начало светать, Колесниченко решил как можно быстрее завершить прополку баштана и всей бригадой переключиться на лук. Но, прежде чем они успели это сделать, Мегудин был уже на луковом поле и обнаружил, что оно не обработано, заглушено бурьяном, так что лука почти не видно.

«Что же произошло? Почему Колесниченко меня обманул?» — подумал он и тут же поехал на баштан.

Увидев, что плети арбузов и дынь прополоты, вновь ожили и зазеленели, Мегудин немного успокоился, но неприятное чувство досады не покидало его.

Осунувшийся и удрученный Колесниченко подошел к нему и, боясь встретиться с ним глазами, сказал:

— Видите ли… я хотел…

— Скажи прямо: зачем ты меня обманул?

— Поверьте, я… Это как-то непроизвольно получилось… А когда я опомнился и хотел вам объяснить, вы уже были далеко. Надо было срочно спасать баштан…

— Почему ты об этом сразу не сказал?

— Виноват.

— Понимаешь, у нас не принято обманывать, воровать, пьянствовать… Надеюсь, что больше это не повторится. Заканчивайте и немедленно переходите на овощные культуры.

Однажды, когда Мегудин, как обычно осмотрев хозяйство отделения, зашел в правление, он застал там счетовода с пожилым человеком, которые что-то подсчитывали. Увидев Мегудина, счетовод спросил:

— Вы слышали когда-нибудь, чтобы литр молока стоил тридцать три рубля?

— Какое молоко? Может быть, птичье? — усмехнулся Мегудин.

— Обыкновенное, которое надоил этот хозяин от своей собственной коровы, — показал счетовод на сидящего рядом человека с седоватой бородкой.

— А-а, это вам так дорого стоит литр молока? — спросил Мегудин, узнав Амвросия Тутышкина. — Дорогое сено — дорогое молоко.

— Вы же нас учите по-хозяйски все считать, вот мы и подсчитали, — отозвался счетовод. — Вместо четырех рублей, которые у вас платили на трудодень, он получил у нас только по сорок копеек. Вот почему ему так дорого обходится молоко, а если добавить убыток всех миролюбовцев, то даже трудно подсчитать, во сколько обойдется литр молока.

— Да, здорово меня подвела моя корова, — с досадой сказал Амвросий. Он вынул из кармана лист бумаги и, передав Мегудину, сказал: — Я слышал, что у вас все передали своих коров в колхоз. Я тоже хочу избавиться от нее.

Мегудин, прочитав заявление, сказал:

— Я думаю, что еще не время. Ферма в Миролюбовке пока слабая. Мы возьмем корову тогда, когда она вам действительно не нужна будет.

— Я прошу вас, ради бога, заберите ее у меня! Когда обжигаются на горячем, дуют на холодное.

— Какая у вас в колхозе себестоимость литра молока? — спросил Мегудин счетовода.

— Одиннадцать копеек, — ответил счетовод.

— Себестоимость литра молока должна быть намного меньше. В некоторых наших отделениях она составляет семь-восемь копеек, — пояснил Мегудин. — А когда механизируем все работы на фермах и снизим себестоимость корма, тогда литр молока будет стоить гроши.

— Ну, так как, возьмете корову? — спросил Тутышкин. — Не возьмете — я ее все равно продам. Старуха больна, некому возиться со скотиной. Корова хорошая, молочная, мы сами ее вырастили, и нам хочется, чтобы она попала на нашу ферму.

В правление вошли Любецкий и Колесниченко.

— Ты проездом или специально? — спросил Мегудин.

— Проездом… Хорошо, что я застал тебя здесь, а то пришлось бы ехать к тебе, — ответил Любецкий.

— Что-нибудь срочное? — полюбопытствовал Мегудин.

— Да, надо поговорить.

Амвросий Тутышкин поглядывал на Мегудина и не знал, как ему быть: выйти или ждать ответа.

— Товарищ, — сказал Мегудин, указывая на Тутышкина, — принес заявление.

— Насчет коровы? — спросил Колесниченко. — Вчера он со мной говорил, и я ему советовал обратиться к председателю… Из-за этой злополучной коровы нас долго не принимали в объединенный колхоз…

— Это тот самый товарищ, который боялся, что Мегудин не разрешит сено косить? — спросил Любецкий. — А теперь что его беспокоит?

— Теперь он хочет нам ее сдать, — пояснил Колесниченко.

— Ну и что? Ведь в остальных отделениях уже давно сдали своих коров в колхозное стадо. Так в чем же дело? — недоумевал Любецкий.

— Тут ферма слабая, и без коровы пока колхозникам не обойтись. Это первое заявление в Миролюбовке. Когда у всех будет такое желание, тогда подумаем… Незрелый плод не следует трогать.

— Что будет потом — увидим, а пока удовлетворите просьбу товарища, — сказал Любецкий.

— Ну, так и быть, купим корову, — согласился Мегудин.

Поблагодарив, Тутышкин поклонился и вышел.

— Вопрос об индивидуальных коровах в Миролюбовке у нас еще встанет, — продолжал Мегудин. — Пастбища в остальных отделениях мы уже ликвидировали. В засушливой, безводной степи трава на них все равно быстро выгорает. Держать хорошую, плодородную землю под пастбищем слишком дорогое удовольствие. На этой земле мы можем получить прекрасный урожай хлеба или фруктов, винограда…

— Да, да, — вмешался Колесниченко. — Давно назрел этот вопрос. Скотина на пастбищах все равно голодная.

— Мы можем сеять сочные кормовые травы и держать скот в загонах, — сказал Мегудин. — А выгнать их в поле можно после уборки урожая, когда появится свежая трава.

— Мы это можем и в Миролюбовке применить? — спросил Колесниченко.

— Пока в Миролюбовке имеются коровы в личном пользовании, нелегко это сделать, — заметил Мегудин. — Какой-то выгул для них, наверное, придется оставить.

— А коровы не убавили молока, когда лишили их пастбища? — поинтересовался Любецкий.

— Наоборот, они прибавили надои, — ответил Мегудин. — Дело не только в добавочной продукции, что получаем, а в тех больших доходах, которые дает земля бывших пастбищ… По плану от Петровки через Миролюбовку и дальше должны простираться огромные плантации виноградников и закладка садового массива.

Теперь только, когда Мегудин затронул вопрос о перспективном плане колхоза «Дружба народов», Любецкий решил, что настал подходящий момент поговорить с ним о воссоединении еще с одним колхозом.

— Как вы думаете, целесообразно ли еще больше расширить ваше хозяйство? — спросил он.

— Еще больше расширить? В каком отношении? — спросил Мегудин.

— Теперь уже ясно, что в нашем районе есть все возможности создать образцовое хозяйство большого масштаба. Поэтому райком решил рекомендовать вам объединиться с колхозом имени Ленина.

— Колхоз имени Ленина?.. — переспросил Мегудин. — Мне кажется…

— Я вижу, ты без энтузиазма встретил это предложение. Да и понятно. Мы долго думали в райкоме, прежде чем решили рекомендовать вам этот колхоз. Мы пытались помочь им, обеспечили их кредитами, укрепили руководство, но никаких сдвигов не видим.

— Я давно не был в этом колхозе, — после короткого раздумья сказал Мегудин. — Не знаю, что он собой представляет сейчас. Помню, когда я работал в райисполкоме, нам приходилось много возиться с ним. Земли там действительно много, но она малопродуктивная, и, чтобы ее до дела довести, немало сил и средств нужно вложить. Долгов, как я помню, было у них дай боже, а теперь, наверно, еще больше, и если мы их примем в наш колхоз, то расплачиваться придется нам…

— Ну и что? Вам это не впервые. Вы ведь выплатили долги присоединившихся колхозов и не обеднели, а наоборот. Вы и эти тоже погасите, в убытке не останетесь, — уверял Мегудина Любецкий. — Вы уже доказали, что вам по плечу любые сложные задачи.

— А много ли у них долгов? — спросил Мегудин.

— Много, около шести миллионов.

— Шесть миллионов! Шутка сказать, шесть миллионов! — воскликнул Мегудин. — Нет! Как мы можем взять на себя такую обузу? До каких пор будем выплачивать чужие долги? Есть же рядом с ним и другие хозяйства, почему нельзя его объединить с ними?

— Присмотритесь хорошенько, и вы увидите, что их угодья примыкают прямо к вашим полям, и вам удобно будет развернуться. У вас большой опыт, и вы это одолеете.

— Нет! Я думаю, что наше правление не согласится с этим предложением, — заявил Мегудин.

— Тогда мы поставим вопрос на бюро райкома, — заявил Любецкий. — Мы создадим комиссию, тебя тоже в нее включим и вместе решим этот вопрос. Мы будем ходатайствовать в соответствующих организациях, чтобы продлили срок погашения долгов.

— Это не выход из положения, — заявил Мегудин. — Мы не любим, когда на нас висят долги. Лезть в петлю не хотим. Долги — это петля…

Прощаясь, Любецкий сказал:

— Я надеюсь, что вы всё продумаете, посоветуетесь и согласитесь превратить отстающий колхоз в восьмое отделение вашего хозяйства. Не забудьте, что скоро туда поступит вода из Каховского канала, а она многое решит…

…Через несколько дней Мегудин выехал в колхоз, чтобы самому на месте ознакомиться с положением дел. Проезжая по запущенным полям колхоза, Мегудин подумал, что малопродуктивная земля может стать продуктивной, если правильно применять агротехнический комплекс и хорошо ее удобрить. Если будет вода, можно будет часть земли, где подходящий рельеф, превратить в сады, виноградники, использовать под овощи, а остальное под зерновые и пропашные культуры.

У него возникла мысль, что и сейчас можно часть непродуктивной земли использовать для выпаса скота.

Не зря помещик Люстих завел тут многочисленные отары овец, которые приносили ему большую прибыль. Овца животное неприхотливое, она подбирает все, что попадается ей на пути, не брезгает ни сухой жесткой травой, ни кураем, а если поблизости будет убрана кукуруза или пшеница, она подберет остатки, неубранные стебельки, оброненные колоски, зернышки, овца дает дешевое мясо, шерсть, молоко.

«Если создать здесь большую ферму, можно будет привлечь на эту работу Минну, — подумал Мегудин. — Она разошлась с Семеном и куда-то уехала. Но где ее теперь найти?» В трудные минуты жизни она старалась помочь ему, а он потерял ее из виду. Поехать в Кировский район и узнать, куда она уехала, ему было неудобно. Писать тоже не хотелось. Остается ждать, пока она сама не даст знать о себе.

По дороге домой, обогнав его на двуколке, кто-то крикнул:

— Илья Абрамович! Товарищ Мегудин!

Мегудин поднял голову и увидел сидящего в двуколке Гиндина и незнакомого ему мужчину.

— Откуда и куда едете? — обрадовался Мегудин этой встрече. — Давно, давно я вас не видел. Расскажите, что у вас нового?

— Что может быть у нас нового… — отозвался Гиндин. Он сошел со своей двуколки и подошел вместе с попутчиком к Мегудину. — Вот у вас, говорят, вершатся большие дела. А мы люди незаметные, не бросаемся в глаза. О нас не пишут в газетах, а о вас только и слышно: «Колхоз «Дружба народов»…» У нас тоже как будто зашевелились и подумывают о слиянии колхозов по вашему примеру.

— Какие колхозы объединяются? — спросил Мегудин.

— Колхоз имени Свердлова, в котором вы были когда-то председателем. Теперь я в нем работаю, — сказал спутник Гиндина. — Мы почти уже слились с колхозом, где работает товарищ Гиндин.

— Вот как! А как назвали новый колхоз? — поинтересовался Мегудин.

— Пока еще ничего не известно. Мы уже создали новую ферму. Зоотехник, которого нам прислали, говорит, что она жила в этом поселке и что она ваша землячка.

— Как ее фамилия? — спросил Мегудин.

— Хасина… Минна Хасина.

— Минна Хасина?.. — обрадовавшись, переспросил Мегудин.

— Да, Минна Хасина. Вы ее помните?

— Как же… Помню, помню. Обязательно заеду повидаться. Передайте привет ей.

— Надо сказать, что она старательная, дело свое знает хорошо, — сказал Гиндин.

Приехав домой, Мегудин рассказал Лизе, что по дороге встретился с Гиндиным и узнал, что Минна работает в Новых Всходах.

— Она уехала от нас обиженная, — вспомнила Лиза. — Интересно узнать, разошлась ли она со своим благоверным или сделала только вид, что расходится… Надо обязательно вернуть ей деньги, слышишь, Илюша, непременно надо вернуть, до копеечки…

— Когда буду в Новых Всходах, верну…

За время, что Мегудин не был в поселке, где председателем колхоза работал Гиндин, все там сильно изменилось. Исчезли руины, появились новые улицы с новыми побеленными домами, огороженными палисадниками, в которых вновь были посажены фруктовые деревья, аккуратно разбиты грядки, со вкусом оформлены клумбы. В чистых просторных дворах привольно расхаживали птицы и другая живность.

— Раны понемногу заживают, но люди — люди никогда не оживут. А их забыть невозможно… Все, все напоминает… — твердил Гиндин, прохаживаясь с Мегудиным по поселку. — Первое время мне хотелось удрать отсюда, чтобы не видеть, забыться… Но разве легко покинуть землю, где мы выросли, где жизнь прошла, где каждый шаг пропитан нашим потом и кровью.

Мегудин пытался отвлечь Гиндина от мрачных, гнетущих мыслей, но тот снова возвращался к ним, вспоминая все новых и новых людей.

— Помнишь, Илюша, помнишь?.. Ну как можно это забыть?

— Сделано у вас тут немало, — переменив разговор, сказал Мегудин. — Видно, что вложено много труда. Когда ваши маленькие колхозы сольются, образуется крепкое хозяйство. И все хорошее, что вносит каждый из вас, надо сохранить и развивать.

— В Новых Всходах до сих пор вспоминают тебя, многие даже и сейчас называют «колхоз Мегудина»…

— От Мегудина там мало что осталось, — заметил Илья Абрамович. — Большинство, наверное, не знают или не помнят, что мой отец организовал этот колхоз, а я в нем работал… Все теперь там по-новому? А вы до сих пор «король бахчей»?

— Не хлебом единым жив человек, не арбузами и не дынями. Человеку хочется и молока, и масла, и яблок, и винограда. А чтобы все это иметь, надо потрудиться.

— Верно, совершенно верно. Значит, и вы пришли к мысли о необходимости создания многоотраслевого хозяйства?.. А где ваша ферма? Здесь или в Новых Всходах? — спросил Мегудин.

— Ферма там.

Осмотрев хозяйство, Мегудин уже собрался поехать в Новые Всходы, но неожиданно почти лицом к лицу столкнулся с Дублиным. Увидев Мегудина, тот как ужаленный отскочил. Мегудин с презрением посмотрел на него и отвернулся.

Заметив, что Дублин, не останавливаясь, быстро исчез, Гиндин спросил:

— Вы знаете этого человека, который только что мимо прошел? Возможно, он станет у нас председателем нового объединенного колхоза. Он уже два раза был здесь и вот снова заявился. Как видно, большим начальником был… Самоуверенная походка, да и портфель, как у министра…

«Неужели Минна переехала сюда ради него или, наоборот, он намеревается переселиться сюда, чтобы быть вместе с ней?» — подумал Мегудин.

Стараясь не показать, что этот человек его интересует, он как бы невзначай спросил:

— Как называется колхоз, с которым вы объединились?

— Его называют, как и раньше, колхоз имени Свердлова. Председателем там Могильнер. Он ехал со мной из района… Помните?

— Я его застану сейчас?

— Думаю, что да. Поезжайте, увидите, каким колхоз стал…

Мегудин колебался, поехать или нет в Новые Всходы. Мимолетная встреча с Дублиным испортила ему настроение. Но быть в двух шагах от родного дома, от Минны, как же не заехать?

Вдоль дороги тянулись хорошо обработанные поля, разросшиеся молодой сад и виноградник, заново насаженные. Поселок изменился до неузнаваемости. У околицы, там, где кончается главная улица, стояли две мощные силосные башни вновь построенной фермы. Мегудин хотел повернуть прямо туда, но вспомнил, что обещал председателю побывать у него. Значит, надо сперва показаться в правлении, побеседовать с ним, ознакомиться с хозяйством, и таким образом он все равно доберется до фермы.

На улице было пусто. Несколько человек прошли мимо, и вдруг кто-то его окликнул:

— Илюша! Илья!

Оглянувшись, он увидел Минну, подбегавшую к нему.

Едва переведя дыхание, она сказала:

— Гиндин вчера передал мне привет от тебя и сказал, что ты обещал заехать.

— Вот я и заехал… Где ты пропадала? — спросил Мегудин. — С тех пор как ты последний раз была у нас, больше не давала знать о себе… Случайно узнал, что ты здесь. Ну, рассказывай, что у тебя?..

— Долго рассказывать, что я пережила. Еле избавилась от своего… Мне даже противно произносить его имя, — со слезами на глазах сказала Минна. — Он меня просто до отчаяния доводил. Совсем извел. А после умолял, чтобы не уходила от него… угрожал… В общем, еле вырвалась и приехала сюда. И что ты думаешь — он и сюда заявился.

— Успокойся, Минна, успокойся… Если люди увидят, что ты плачешь, они могут подумать бог знает что, — начал утешать ее Мегудин.

— Я его терпеть не могу… Зайдем ко мне, поговорим.

— Сейчас не могу. В другой раз. Сама понимаешь, если так близко живешь, мы сможем чаще видеться. — Мегудин взял ее под руку и отвел в сторону.

— Сегодня он опять появился, мой ненаглядный, — сказала Минна.

— Я его видел.

— Где?

— В поселке у Гиндина, лицом к лицу с ним столкнулся.

— Он говорил с тобой?

— После того, что он сделал, о чем нам говорить?

— Ты, наверное, слышал, что и здесь объединяются несколько колхозов и он хочет стать председателем. Его ведь чуть из партии не выгнали за клевету на тебя. А теперь он пытается доказать, что чего-то стоит. Он думает, что когда станет председателем такого большого колхоза, то заполучит орден, а то и два, и даже станет Героем.

— Ого, высоко взлетает! — улыбнулся Мегудин.

— У него, у этого подлеца, где-то рука есть, кто-то его поддерживает, — продолжала Минна. — Если его будут рекомендовать председателем, я отсюда убегу. Видеть его не хочу.

— А я думал, когда увидел его, что…

— Что я снова с ним? — закончила Минна его невысказанную мысль.

— Так думал. Потом, когда мне Гиндин сказал, что, возможно, он станет председателем будущего объединенного колхоза, я колебался, ехать ли к тебе или нет.

— Даже так! — с обидой в голосе сказала Минна. — Быть так близко и не заехать?..

— Неудобно.

— Почему? Увидишь, он еще и к тебе придет. Знаешь, до чего он доболтался? Он говорит, что оказал тебе большую услугу, благодаря ему ты вернулся в колхоз и добился таких успехов.

— Значит, за его клевету на меня я должен объявить ему благодарность?

— Ради ордена он ведь из города в район уехал. Он мне тогда сказал: «Здесь можно выслужиться и получить награду». А так как уже раз обжегся, наклеветав на тебя, он сейчас стремится в колхоз, и не в простой, а в гигант, где можно себя проявить.

— Возможно, что к нам присоединится еще один крупный колхоз, где мы думаем создать большую ферму, тогда тебя пригласим.

— Было бы очень хорошо! Но Лиза не захочет. Я это почувствовала, когда в последний раз была у вас.

— Ошибаешься, Лиза не такая.

— Была бы очень рада, ведь я так одинока. Кроме вас, у меня совсем нет здесь близких друзей.

Выслушав эти слова, Мегудин решил, что сейчас самый подходящий момент вернуть ей долг. Осторожно, избегая слова «долг», он сказал:

— В тяжелую минуту ты меня выручила, и мы тебе за это очень благодарны. Теперь я хочу тебе это вернуть.

— Как можешь мне такое предлагать?! Товарищеская помощь — это не долг, который нужно возвращать.

— Ну, какая разница, когда-то ты мне помогла, теперь я тебе… Тогда я использовал это не для себя, а для нужд колхоза. В колхозной кассе не было ни гроша, а нам нужно было пробурить скважину. Теперь у нас есть возможность с благодарностью возвращать долги.

— Ничего знать не хочу, я дала тебе и Лизе. Если пригодились, я очень рада.

— Лиза просила, чтобы я тебе вернул все… Я не могу не выполнить ее просьбу. В особенности когда я понимаю, что ты сейчас нуждаешься. Ты нас обидишь, если не возьмешь деньги. Надо помогать друг другу.

Они еще долго задушевно разговаривали. Незаметно Илья вложил в карман Минне деньги, попрощался и уехал домой.

Вода! Для Мегудина это было магическое слово. Сколько легенд он наслышался от степных старожилов о том, как столетиями вечно жаждущая земля тосковала по дождю, по капельке влаги. Ее изображали в удивительных красках как избавительницу от всех бед и несчастий. Ее изображали и как мать, и как мачеху, которая, не щадя своих детей, напускала палящее солнце, чтобы беспощадно сжечь все растущее на земле…

В преданиях и легендах рассказывалось: вода и земля словно сестры, жившие в ссорах и раздорах, из-за которых вода скрылась глубоко в землю. И напрасно люди старались помирить этих сестер — воду так и не удавалось добыть.

Мегудин помнит, сколько мук пришлось испытать, пока добыли из глубин земли воду, и сколько радости и восторга было, когда проклюнувшиеся ростки огурцов, арбузов, дынь, баклажанов, помидоров и разной другой зелени жадно всасывали ее молодыми корешками, утоляя жажду.

С того знаменательного дня, который сохранился в памяти Мегудина, прошло много лет, а он все помнит об этом. Первую скважину назвали «скважиной слез». Но это были слезы радости, первой радости, предвещавшей конец распри, мир между водой и землей. На отведенных под огороды пятнадцати гектарах появилась вода. Но напоить надо было всю изнуренную от невыносимого зноя обширную степь. Во всех шести отделениях колхоза «Дружба народов» уже были скважины. Теперь их уже стало двенадцать. Выкачивали подземную воду не с помощью лошади, как из «скважины слез», а мощными электрическими моторами, и каждая скважина обводняла не пятнадцать, а по пятьдесят — шестьдесят гектаров.

Не раз, вслушиваясь в неумолкающий шум поступающей из глубины земли воды, в гулкий стук моторов, которые днем нарушают степную тишину, Мегудин думал: «Каждый час эти скважины подают свыше десяти тысяч кубометров воды. Это же целая река, которая орошает более пятисот гектаров земли. Но для всех полей колхоза «Дружба народов» этого мало. Вся надежда на воды Днепра, которые приближаются сюда. Но до прихода в таврические степи, в безводные, засушливые края, вода должна совершить очень длинный путь».

И вот у Перекопа прогремел могучий взрыв, который проложил водам Днепра дорогу к крымским степям.

От радости сердце Мегудина дрогнуло — сбывается столетняя мечта… Веками жаждущая степь вдоволь напьется, засуха больше не будет угрожать людям. Но нужно еще на сотни километров провести канал, чтобы вода могла поступать на все поля хозяйства «Дружба народов». Борьба с суховеями и засухой всегда была упорной и трудной.

Мегудин, Гриценко и остальные члены правления всесторонне обсудили намеченный севооборот, провели подготовительную работу для посадки фруктовых садов и виноградников на площади свыше двух тысяч гектаров. Таким образом, посевная площадь зерновых должна была сократиться. Но на общей урожайности это не должно сказаться, так как будет получен дополнительный урожай с орошаемых полей. Однако желанная вода пока еще не поступала, и сокращать посевную площадь — значит потерять, а этого Мегудин не хотел и не мог допустить.

«Стоять на одном месте, не двигаться вперед — значит грабить себя», — с болью в душе упрекал он себя.

Думая об этом, Мегудин все больше убеждался в целесообразности объединения с колхозом имени Ленина. Когда воды Каховского водохранилища туда поступят и как следует напоят те поля, они могут дать значительный эффект.

Но шесть миллионов долга! Как на это пойти, чтобы не причинить большого ущерба своему хозяйству?..

Не раз этот вопрос обсуждался на правлении, но ни к какому решению не пришли. Тогда Мегудин решил еще раз поехать туда. Все до мелочей продумал, как использовать земельные массивы этого колхоза. Поля, которые по своему рельефу пригодны для садов и виноградников, нужно предварительно хорошо подготовить. Землю, которая в текущем и даже в прошлом году была занята пропашными культурами, следует удобрить и засеять зерновыми. На низинах, пригодных для выращивания овощей, пробурить скважину. Остальную землю временно оставить под пастбища.

Это был пока предварительный план. Мегудину и всему правлению предстояло подробно изучить его и всесторонне обсудить со специалистами.

Им еще не ясно было, смогут ли они вскоре организовать там большую ферму, главным образом овцеводческую, и обеспечить ее кормом, и будет ли возможность достать строительный материал для постройки овчарни.

Приехав в колхоз, Мегудин решил прежде всего осмотреть ферму, которая находилась на околице деревни. В просторном дворе он увидел полный порядок: недалеко от коровника у колодца стояли корыта с водой. По краям высились стога сена, соломы, кукурузных стеблей. Силосные башни и амбары тоже не пустовали. «Новый председатель здесь навел порядок», — подумал Мегудин, проходя по просторному двору фермы. Он подошел к одному коровнику, заглянул в стойла, где стояли коровы, и убедился, что они ухожены. В коровнике было тихо. Только слышно было: коровы мирно посапывали, жевали жвачку, постукивали копытами о пол. И вдруг раздался страшный рев. Мегудин обернулся и увидел: в одном стойле, запрокинув голову, ревела корова. Он подошел поближе.

— Дежурный, где дежурный? — крикнул он.

Прибежала девушка.

— Корова скоро будет телиться! — сказал Мегудин. — Ей необходима срочная помощь.

— Зоотехник заболел, — беспокойным голосом ответила девушка.

— Корова может погибнуть. Передайте в правление, чтобы немедленно послали машину за ветеринаром. Нужно спасти корову.

Он подошел к корове, начал ее поглаживать:

— Скоро, бедняжка, тебе помогут, чуточку потерпи, уже недолго осталось мучиться…

Вскоре появились председатель колхоза, заведующий фермой, скотники. А потом приехал и ветеринар.

— Смотрите, сколько повитух прибыло к роженице, — пошутил он.

Ветеринар осмотрел корову, которая уже отелилась, велел дать ей немного теплой воды и оставить в покое. Телочку от нее забрали.

— Вас нужно поздравить, — обратился Мегудин к председателю колхоза. — В хозяйстве прибавился еще один теленок, а если что-то прибавляется — это всегда приятно… А теперь можно заняться другими делами.

— Зайдемте в правление и побеседуем, — предложил председатель. — Потом я вас познакомлю с нашим хозяйством.

Молодой, недавно демобилизованный из армии, председатель колхоза имени Ленина Николай Пересада с первых же слов понравился Мегудину. Еще до военной службы Пересада успел закончить сельскохозяйственный техникум, и, хоть опыта в земледелии у него было мало, с первых шагов работы председателем он показал себя хорошим руководителем.

— Сколько плодородной земли в колхозе? Сколько вы вспахали и засеяли? Какой средний урожай снимаете? Сколько работоспособных людей у вас? Сколько скота на ферме? Можно ли увеличить поголовье? — интересовался Мегудин.

Когда он спросил, можно ли использовать местный стройматериал для строительства коровника и овчарни, Пересада понял, что Мегудин хочет выяснить возможности перестройки хозяйства с преобладающим профилем животноводства.

— Ферму, конечно, можно у нас создать, — ответил Пересада, — но потребуются большие средства. На наших пастбищах можно пасти овец, но нужно обеспечить сочными кормами и остальной скот, у нас мало грубых кормов на зиму, ибо зерновых мы не так много сеем…

«Парень он с головой, разбирается в хозяйственных делах», — подумал Мегудин.

— Вы совершенно правы, товарищ, — сказал Мегудин. — Большую ферму создавать без необходимой кормовой базы, возможно, смысла не имеет, но отару овец нужно завести…

— Местный стройматериал достать у нас можно, — добавил Пересада.

— Ну, а как обстоит дело с Каховским каналом? Скоро он придет к вам? — спросил Мегудин.

— Не знаю. Мы ждем воды.

— А где он пройдет?

— Поедем полем, и вы сами увидите.

Мегудин уже собрался отправиться посмотреть это место, но, вспомнив, что все равно снова придется приехать сюда, решил отложить поездку.

Только к вечеру Мегудин уехал домой. Солнце уже садилось, но было еще совсем светло. Возле вспаханного поля он велел шоферу остановить машину и пошел посмотреть, как обработана земля, а когда они покатили дальше, их нагнала машина, в которой ехал председатель недавно укрупненного колхоза Петр Семенович Перевержин. Притормозив, Петр Семенович крикнул:

— Ты домой?

— Домой. Я давно должен был быть дома, но задержался в колхозе имени Ленина… А ты куда?

— К тебе.

— Отпусти свою машину, садись в мою, в дороге поговорим.

Петр Семенович охотно пересел к Мегудину.

— Слыхал, что колхоз имени Ленина объединяют с вами.

— Предлагают, но мы еще не решили. Дело нелегкое. Наследство большое дают: шесть миллионов долгов да еще малопродуктивную землю…

— Вы дали согласие?

— Раздумываем.

— Могут вас женить без вашего согласия?

— Думаю, что нет.

— Тогда вольному воля… Сколько тогда у вас станет земли?

— Шестнадцать тысяч.

— Шестнадцать тысяч? Уже почти столько, сколько было у помещика Люстиха. Если малопродуктивная земля станет у вас продуктивной, вы быстро покроете эти шесть миллионов долга, да и сами получите немалый куш прибыли.

— Все же надо суметь нажить столько долгов! Растратчики сделали свое дело!

— Добрый дядя заплатит, — пошутил Перевержин.

— Это мы должны стать добрым дядей?

— Если вы беретесь платить, значит, так…

— Чем виноваты труженики земли, что у них такие руководители, — сказал Мегудин. — Государство дало заем на поднятие хозяйства, на улучшение жизни, и все унесло ветром. Люди в колхозе неплохие, новый председатель там неглупый парень, преданный делу, понимает толк в хозяйстве, но ему надо помочь. Кредитов ему уже не дадут, а без средств что он может сделать?

— Если мы отдадим наши силы и средства вот таким колхозам, то как же мы сами будем расти? Конечно, все это от головотяпства и оттого, что высасывают из земли все, а ей не дают ничего, а также от безголовых, безответственных руководителей, — рассуждал Перевержин.

— Верно, верно, — согласился Мегудин. — Не терплю, когда так варварски относятся к земле. Ты представляешь, что мы сделали бы с шестью миллионами, которые вынуждены будем платить за этих разгильдяев, растранжиривших столько денег? Мы бы пробурили скважины, установили машины, приобрели удобрения. За один год из этих шести миллионов стало бы двенадцать, а может, и больше…

Помолчав с минуту, Мегудин с улыбкой добавил:

— Колхоз, который, возможно, на днях станет нашим отделением, уже сегодня получил первую прибыль — на ферме родился теленок.

— Так у вас есть аванс в счет уплаты шести миллионов долга.

— Сколько же телят нужно иметь, чтобы покрыть этот долг?.. Ведь не каждый день на ферме рождаются телята…

Машина въехала в Петровку.

— Куда вас довезти? — спросил шофер.

— Поезжай в гараж, — распорядился Мегудин, — а мы пешком пойдем.

Перевержин посмотрел на часы и велел своему шоферу, который следовал за машиной Мегудина, ехать домой.

— Заедешь за мной в восемь часов.

Мегудин и Перевержин прошлись по хозяйству, осмотрели недавно построенный гараж, зашли ненадолго на ферму и пошли к Мегудину.

Лиза, с нетерпением ожидавшая мужа, увидев его и Перевержина, с милой улыбкой сказала:

— Очень приятно, Илюша, что ты привел такого дорогого гостя.

Лиза знала Перевержина с первых послевоенных лет, когда Илья был председателем райисполкома. Перевержин был тогда директором молочного завода. В свободные вечера и в праздники он с женой бывал у них в гостях. Лизе нравился этот жизнерадостный человек, его остроумные шутки. Разговоры часто затягивались до полуночи.

— Почему вы, Петр Семенович, так долго не показывались? — спросила Лиза.

Перевержин развел руками:

— Спросите у Ильи Абрамовича, он вам скажет, может ли председатель колхоза вырвать часок, чтобы поехать к близкому другу.

Лиза с недоумением посмотрела на него, спросила:

— Вы тоже председатель колхоза?

— Здравствуйте, тетя Лиза… Вы разве не знаете?

— Впервые слышу. В каком колхозе?

— В самом молодом и в самом трудном, в том, который недавно объединился.

— Ну, Петр Семенович, постеснялся бы называть свой колхоз самым трудным, — укорил Мегудин. — Ты хоть и молодой председатель, но работал заместителем председателя райисполкома и бывал в колхозах. Выходит ты мало горя хлебнул, если так рассуждаешь. Я твои колхозы знаю как свои пять пальцев. В Новых Всходах я, можно сказать, вырос и работал, а остальные колхозы находились в зоне Курманской МТС, где, как тебе известно, я был директором.

— Но от этих колхозов остались ведь одни пепелища да могилы, — возразил Перевержин.

— Да, это так, но люди, которые спаслись, чего стоят? — продолжал Мегудин. — Они опытные виноградари, садоводы, животноводы… А какие урожаи зерновых они выращивали! Два колхоза были представлены на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. Это не Петровский колхоз, где пришлось начинать все заново.

— А разве мне легче, что у тебя были трудности… Трудностей хватает и тебе, и мне. Право, не знаю, у кого их больше, — с иронической улыбкой сказал Перевержин. — Мне, конечно, легче, что есть с кем посоветоваться и позаимствовать ваш опыт. Надеюсь, дело у нас пойдет быстрее. Техника, которая сейчас появилась, сделает свое дело. Мне уже не придется собирать гайки и винтики, как вам, когда вы бурили первую скважину.

— Да, у вас дело пойдет полным ходом, — заметил Мегудин. — Теперь и мне намного легче. А как вы назвали свой колхоз?

— «Россия», — ответил Перевержин.

— Хорошее название. Пусть слава о нем прозвучит по всей России, — пожелал Мегудин.

— Как это вам удалось стать председателем? — спросила Лиза. — Ведь тип этот, как его… метил на ваше место…

— О ком вы говорите? О… Забыл, как его зовут. Да, да, у него было большое желание возглавить колхоз, да бывшая жена помешала, — рассказал Перевержин. — Я как раз присутствовал на этом собрании, когда он представился людям. Ну прямо артист… Размахивал руками, выкрикивал трескучие фразы! «Мы такие, сякие, мы покажем, на что способны… Мы создадим такой колхоз, что наши враги лопнут от зависти…» Люди аплодировали, а он раскланивался, как артист. Вдруг словно гром среди ясного дня прозвучал голос женщины, говорят, зоотехника колхоза, который входит в наше объединенное хозяйство. Она говорила тихо, но остро, обнажая его лицемерие: «Не верьте ему, ни единому слову не верьте! Он ничего не создаст. Он ищет телегу, чтобы сесть на нее и понукать: «Мы едем, мы едем, мы мчимся вперед…»

— Молодец Минна, молодец! Молодец, что сорвала маску с этого мошенника! — воскликнула Лиза.

— Да, на слова он мастер, большой мастер, — продолжал Перевержин. — После выступления его жены со всех сторон понеслись выкрики: «Хватит! Хватит! Мы уже видели таких болтунов!» Возмущенных людей трудно было остановить. Секретарь райкома сказал мне тогда: «Думается, Петр Семенович, что тебе придется взять на себя руководство этим колхозом. Другой подходящей кандидатуры я не вижу». Знаете, мне показалось странным это предложение. Я занимал разные должности районного масштаба — и вдруг председателем колхоза… Но, признаться, меня всю жизнь влекли простор, село, я скучаю по земле. Возможно, дало себя знать, что я родился и вырос в деревне. Где-то я читал, кажется у Чехова: если бы каждый человек на клочке своей земли сделал все, что он может, то какой бы прекрасной была вся наша земля.

— Золотые слова, — сказал Мегудин. — Необязательно даже, чтобы каждый человек обрабатывал свой клочок земли. Пусть каждый занимается тем, к чему его влечет. Если мы, землеробы, будем работать как положено, можно обеспечить страну всем необходимым.

— Да, хоть я и любил земледелие, — продолжал Перевержин, — но никакой сельскохозяйственной профессии не приобрел. Учиться на агронома в молодые годы не мог, надо было работать, не стал ни зоотехником, ни механизатором, а председателю колхоза ох как нужны такие знания. Все же пришлось согласиться с предложением райкома и взяться за гуж, учиться на практике… Дел по горло, шутка ли — организовать большое хозяйство и урывать еще время, чтобы изучать агрономические науки, знакомиться с агротехникой, зоотехникой, механизацией и даже заглядывать в педагогику Макаренко. Председателю колхоза все это надо знать, надо уметь подбирать ключи к сердцу каждого человека. У меня в колхозе как-никак три тысячи человек…

— Семья большая, — вмешалась Елизавета Михайловна. — Хлопот полон рот…

Мегудин с гостем пили чай и обсуждали разные хозяйственные проблемы. А нерешенных вопросов было у обоих председателей немало. Они часто засиживались до поздней ночи, советовались, как улучшить дела в своих хозяйствах, а при надобности выручали друг друга.

Сегодня, делясь своими впечатлениями о положении дел в колхозе имени Ленина, Мегудин вспомнил об оплошности, которую допустили, ликвидируя отары овец.

— Сейчас бы можно было пустить пять-шесть тысяч овец на обширные поля колхоза имени Ленина, — досадуя на промах, сказал Мегудин. — Овцы неприхотливые, они подчищали бы кукурузные поля, на стерне колосок подобрали, паслись бы, поедая курай, буркун и другие дикие травы, которых корова и в рот не берет. У нас было бы почти даровое мясо, а сколько шерсти! Шутка ли, упустили такой доход!

— Но вы же, наверно, хорошо обдумали, обсудили на правлении, прежде чем решили вывести овец, — как бы сочувствуя Мегудину, отозвался Перевержин. — Мало ли какие просчеты мы иногда делаем… Вы же не могли предвидеть, что к вам присоединят колхоз с такими пастбищами.

— Мы поддались на удочку ложного понимания специализации…

Мегудин понял, что не зря сегодня Перевержин приехал к нему. Наверно, есть какое-то дело или он хочет чем-то поделиться.

Перевержин, как обычно, шутил, рассказывал разные занятные истории и как бы невзначай спросил:

— Сколько бычков принесли в этом году ваши стада?

— А что?.. Нам в этом году повезло: телок больше на целых пятьсот девять штук. Как видишь, мы сможем намного увеличить стадо.

— А у меня наоборот: бычков больше на двести три штуки.

— Ну и не беда. Больше мяса получите. С зерном мы справляемся, с овощами у нас тоже неплохо, самый слабый участок теперь мясо… Но при наличии кормовой базы и с этим делом можно справиться. Возьмем, например, свиноводство. У нас оно неплохо развивалось. Свиньи растут быстро, корми их как следует, и ты обеспечен и мясом, и салом. А мы поступили с ними по-свински, почти забросили их…

— От свиней отказываться нельзя, — заметил Перевержин. — Это один из надежных способов быстрого разрешения мясной проблемы, но…

Перевержин оборвал разговор на полуслове и подумал, как преподнести свою мысль. Наконец он спросил:

— Якова Хазанова знаешь?

— Знаю. А что? Хазанов дельный мужик. Разве его колхоз тоже присоединили к вам?

— Да. Он сейчас стал моим заместителем. Недавно он внес ценное предложение…

— У Хазанова голова работает… А что он нового придумал?

— Он предлагает откармливать бычков… Их у нас много, растут они быстро… Подержать их лишний месяц-другой, хорошо подкормить — вот и добавочное мясо.

— Мы давно так делаем, — отозвался Мегудин. — Но, признаться, мы их часто сдавали без хорошего нагула, чтобы скорее избавиться от них…

У Мегудина мелькнуло в голове, что как только решится вопрос о присоединении к ним колхоза имени Ленина, надо погнать туда на пару месяцев бычков на выпас. Но Перевержину об этом пока ничего не сказал.

— Предложение Хазанова заслуживает внимания, — сказал он после короткого молчания. — А ты жалуешься, что у тебя самый молодой и трудный колхоз. С такими людьми, как Гиндин и Хазанов, можно горы свернуть.

— Да, самое главное — это люди, — согласился Перевержин. — С хорошими, преданными делу людьми ничего не страшно. Разве мог ты без Кузьменко, Галыги или без Метце и десятков подобных людей построить такое хозяйство?

Давно уже приехал шофер за Петром Семеновичем, но они никак не могли расстаться.

Председатели двух самых крупных колхозов степного Крыма с каждым днем все более сближались. Когда в колхозе «Россия» бывало торжество, лучшими гостями там были люди из «Дружбы народов». Опасались только, чтобы невеста из «России» не увела жениха из «Дружбы народов». В обоих колхозах увеличивались семьи, прибывали люди. Надо было подумать, как лучше использовать новые земельные угодья, чтобы они давали наибольший эффект.

Землю, которая находилась в зоне будущего канала, намечено было пустить под зерновые культуры, сады и виноградники.

В эти напряженные дни у Мегудина не было возможности встретиться с Перевержиным, чтобы вместе обсудить, как быстрее осуществить план разведения садов и виноградников в их колхозах. Этот план, который они совместно разработали, был рассчитан на две пятилетки.

«Большую площадь земли отдать под сады и виноградники и десять лет почти никаких доходов не получать — это слишком ощутимо будет для нашей экономики», — не переставал думать Мегудин.

Он решил поехать в научно-исследовательский институт садоводства и виноградарства, посоветоваться, как сократить сроки начала плодоношения. Направляясь туда, он увидел на полях вдоль шоссейной дороги много школьников и стариков.

«Они уже копают ямки для посадок», — подумал он.

— Петр Семенович здесь? — спросил Мегудин у мальчика, который с азартом копал ямку.

— Здесь… Я сейчас позову его. Дядя Петя, к вам приехали! — крикнул мальчик.

— Илюша… Абрамыч! — Перевержин издали замахал рукой. — Подъезжай поближе…

— У тебя, наверное, фрукты созреют раньше, чем у меня, — поздоровавшись с Перевержиным, пошутил Мегудин.

— Это пока проба, у нас нет еще посадочного материала, то, что я выпросил, хватит на день, на два работы.

— Руками будете ямки копать?

— Пока руками.

— Сколько гектаров садов и виноградников у тебя запланировано?

— Почти столько, сколько у тебя, — около трех тысяч гектаров.

— Сколько же нужно копать лопатами, чтобы такую площадь засадить?

— За десять лет мы как-нибудь справимся.

— И за десять лет не знаю, справитесь ли, если будете так копать.

— А ты что предлагаешь? — По тону Мегудина Перевержин понял, что тот уже что-то надумал.

— Надо механизировать процессы.

— Как? Я тоже понимаю, что надо бы… Но как?

— Над этим наши конструкторы должны подумать.

— Они десять лет могут думать. И когда сады наши заплодоносят, тогда, может, что-то и придумают.

— Надо поднажать, тогда они быстрее зашевелятся, — сказал Мегудин. — Среди наших механизаторов найдутся люди, которые изобретут что-нибудь для этих целей.

— Да, да. Я сегодня же переговорю с ними об этом.

— А я еду в научно-исследовательский институт садоводства, хочу побывать и в институте механизации сельского хозяйства, обсудить с ними, что нам делать.

— За это время и я постараюсь кое-что сделать, — сказал Перевержин.

— В бывших еврейских колхозах, которые влились в твое хозяйство, должны быть замечательные мастера — виноградари и садоводы, — напомнил Мегудин.

— Я это знаю. Мы их используем, — отозвался Перевержин.

— Но этого мало. Надо будет организовать курсы человек на двести, надо заранее готовить специалистов. Мне нужны будут еще шестьсот механизаторов. Ума не приложу, где их взять. Шутка ли, двести пятьдесят электромоторов я должен пустить в ход. Где взять столько специалистов?

— Ого, широко размахнулся! — воскликнул Перевержин. — Дух захватывает от таких масштабов. Большие силы нужны для осуществления таких задумок.

— Справимся, вот увидишь, Петр Семенович, что справимся, — уверенно заявил Мегудин.

Ученые научно-исследовательского института садоводства и виноградарства подробно ознакомились с планом Мегудина.

— Это дело, я вижу, вы знаете хорошо. Вы, наверно, давно работаете в этой области? — спросил старший научный сотрудник.

— В этой области я никогда не работал.

— Не может быть! Откуда же у вас такой опыт?

— Просто когда-то мы заложили небольшой виноградник в переселенческом колхозе имени Свердлова.

— Кто-то помог вам составить план?

— Никто. Я только советовался с одним человеком, который разбирается в этих делах.

— В вашем плане с научной точки зрения много ошибок, — заявил старший научный сотрудник, — но, по моему мнению, он имеет большое практическое значение. Можно, разумеется, по некоторым вопросам поспорить. Чем сможем, постараемся помочь. Консультанта пришлем вам, поможем отобрать сорта, которые пригодны в ваших условиях. Вопрос механизации трудовых процессов очень серьезный и требует особого внимания. Большого опыта в этой области еще нет, ибо таких обширных садов у нас еще почти не разводили… Мы этот вопрос продумаем.

Приехав домой, Мегудин вызвал к себе главного агронома Гриценко, с которым всегда советовался, но в этот план его не посвятил из-за того, что был не уверен, поддержит ли он его. Поэтому прежде всего старался заручиться поддержкой научно-исследовательского института, а теперь решил обо всем ему рассказать.

— Я проконсультировался со специалистами о сроках посадки фруктовых деревьев и виноградников, — сказал Мегудин.

— Что вам там сказали?

— Они со мною согласны, сроки можно сократить.

— На сколько и как? — спросил Гриценко.

— Как? Прежде всего нужно механизировать процессы, и по этому вопросу я обратился в институт механизации сельского хозяйства.

— Ну и что там сказали?

— Они обещали продумать, как нам помочь.

— На сколько же вы решили сократить сроки?

— Минимум наполовину, а может быть, и больше.

Гриценко вынул из полевой сумки план насаждений, внимательно обдумал его и сказал:

— Я не верю, чтобы это удалось.

— А я верю. Трудности будут, но мы своего добьемся.

— Ну что ж, попробуйте.

— Не я буду пробовать, а мы все вместе. Нужно, чтобы вы и все наши колхозники поверили в это дело так, как верю я.

Уверенность Мегудина немного поколебала Гриценко, он начал поддаваться.

— Что мы будем спорить и препираться? Посмотрим, — сказал главный агроном. — Жизнь покажет, кто прав… Мне ясно только одно, что если мы не создадим лесозащитных полос, которые защитили бы будущие сады и виноградники от северо-восточных ветров, и речи быть не может о получении урожая плодов. Поэтому это дело — важнейшее в нашей подготовительной работе. Я буду заниматься им в первую очередь. В некоторых отделениях нашего хозяйства уже приступили к таким мероприятиям. Лесозащитные полосы оградят будущие сады и виноградники, они защитят зерновые от суховеев. У нас уже есть около восьмидесяти километров таких полос.

— Мне думается, что вы слишком увлечены этими защитными полосами. Может, пока ограничимся старыми, которые мы создали для зерновых? — сказал Мегудин. — Мы должны экономить наши силы и средства.

— Это невозможно, — возразил Гриценко. — Экономить нужно на чем-то другом, но не на этом.

— Расходы на насаждение садов и виноградников мы возьмем главным образом от доходов со старых виноградников, — сказал Мегудин.

Гриценко улыбнулся:

— Вы хотите, чтобы наш старый небольшой виноградник содержал будущий молодой виноградник, который будет примерно в двадцать раз больше?..

Подумав, Мегудин ответил:

— Возможно, что часть средств придется взять от других отраслей нашего хозяйства, но это временно. Учтите, что уже в этом году мы получим урожай в четыре раза больше, чем в прошлые годы. Если наши виноградари возьмутся за дело как следует, они получат еще больший урожай, в особенности если мы их обеспечим водой.

— Вы хотите всех удивить, Илья Абрамович?

— Не я хочу удивить, а мы удивим, — поправил его Мегудин. — Вы специалист и не хуже меня знаете, какие урожаи могут дать виноградники при обильном поливе. Роль ваших «дозоров» — лесозащитных полос — значительно уменьшится.

— Свою роль они все равно выполнят.

— «Дозоры» «дозорами», но главное — это живые люди, — заметил Мегудин. — Не забудьте, что один гектар виноградника может дать нам в пятнадцать раз больше дохода, чем один гектар подсолнуха…

— Не агитируйте меня за виноградники, — перебил Мегудина Гриценко. — Я очень хорошо знаю цену этой культуры, но мы должны думать о наших возможностях.

— То, что невозможно было вчера, возможно сегодня. Надо немедленно создавать специализированные бригады для садов и виноградников. В бригады должны войти и трактористы, и механизаторы. Надо хорошо подучить их. Я договорился с институтом. Там подготовят наших людей. Они обещали даже создать у нас филиал их питомника.

— Это хорошо, — согласился Гриценко. — Бригадиром, я думаю, мы назначим Галыгу или Кузьменко. У них есть опыт работы в виноградарстве.

Как ни многообразно было хозяйство на более чем шестнадцати тысячах гектаров объединенного колхоза «Дружба народов», доминирующей культурой оставался хлеб.

Х л е б! Как благозвучно это обыкновенное, простое слово — х л е б! Самое нужное на земле, основа основ жизни, мощь страны, лучшая кормилица, без хлеба ни один человек не может обойтись ни в будни ни в праздники.

Хлеборобы видали здесь немало чудес, достойных быть занесенными в летопись края. Но тот день, когда в степь пришла вода Северо-Крымского канала, займет свое особо почетное место.

А пришла сюда вода однажды утром, когда в воздухе еще не рассеялась предрассветная мгла. Позолоченная отблесками восходящего солнца, предстала она перед глазами тех, кто так долго ее ждал.

— Есть вода!.. Пришла вода! — неслись со всех сторон голоса.

И стар и млад прибежали посмотреть это чудо. Люди обнимали друг друга, целовались, не верили, что сон превратился в явь.

Мощные потоки воды все прибывали и прибывали, а люди бежали сюда и, ликуя, восклицали:

— Вода пришла! Она уже здесь. Смотрите, как она бурлит!

Откуда-то появился старичок, белый как лунь, и с распростертыми руками бросился к Мегудину, словно желая обнять его:

— Илья Абрамович! Илюша! Помнишь, как в Новых Всходах мы обращали свой взор к небу, искали хоть маленькое облачко, желали хоть какого-нибудь дождика, чтобы спасти людей от голода. Мы молились всевышнему, читали псалмы, умоляли главного по дождям на небе — Илью-пророка, а он был жесток и неумолим, посылал на наши головы голод, гибель скотине. А теперь уж милости у него просить не придется, когда понадобится — будет дождь. Посмотрите, сколько здесь дождевальных машин, можно всю степь оросить. Хвала тем, кто сделал это чудо на земле!

По степи сновали экскаваторы, бульдозеры, самосвалы — техника только что созданных специализированных отрядов, которая должна удобрять эти поля.

— Теперь у нас будут расти пшеница и рожь, сады и виноградники, лишь теперь раскроются богатые кладовые земли! — с воодушевлением воскликнул Мегудин.

На отдельных участках уже шла работа по посадке садов и виноградников. Механизаторы специализированных бригад работали усердно. Специалисты из научно-исследовательского института успешно содействовали им дельными советами. Но этого было мало. Требовался агроном-садовод, который бы всецело отдавался этому делу и отвечал за работу.

Однажды в конторе правления колхоза появился парень в очках, с девичьи нежным лицом. По всему видно было, что это городской человек. Он вошел к Мегудину в кабинет, представился и предъявил назначение отдела кадров областного земельного управления.

— Вы, значит, тот агроном, которого мы так давно ждем? — оглядывая вошедшего, спросил Мегудин. — Вы, наверно, недавно закончили институт и опыта в работе у вас еще нет?

— Я был на практике в большом хозяйстве. Знаком с планированием садов и виноградников, с формированием деревьев. Несколько лет я работал на Украине, в Карпатах. Там мне приходилось планировать крупные сады, — ответил пришедший.

— Очень хорошо. А климатические условия степного Крыма вам знакомы?

— В студенческие годы я проходил практику в Таврии, в районе Мелитополя.

— Значит, вы знаете условия нашего района?

— Я знал, что поеду сюда, поэтому готовился, изучал опыт ряда передовых районов степного Крыма.

— Отлично. Отдохните. Вы уже устроились?

— Устроился.

На следующий день утром Мегудин встретил его как старого знакомого. Прежде чем приступить к деловому разговору, он спросил:

— Как устроились, Иосиф Наумович? Вы уже завтракали?

Блоштейн ответил коротко:

— Все в порядке.

Мегудин достал план, на котором были обозначены поля посадок фруктовых деревьев. Водя пальцем по карте, он сказал:

— На этом массиве нужно посадить сад.

Блоштейн наклонился над планом, сосредоточенно разглядывая его, и долго молчал.

— Массив большой… — наконец сказал он. — Надо полагать, что через пару лет здесь будет огромный молодой сад.

Вдумчивое отношение Блоштейна к делу, сдержанность в разговоре заставили Мегудина изменить мнение о молодом агрономе, которого он поначалу считал беспомощным. Окончательно он убедился в том, что первое впечатление его было ложным, когда тот заявил:

— По плану я пока ни о чем судить не могу. Должен все видеть в натуре — рельеф и особенности почвы, надо учесть и другие факторы. Тогда я смогу высказать мнение, какие насаждения требуются, какие сорта где и как сажать.

— Вы правы, Иосиф Наумович, — одобрительно сказал Мегудин. — Я вас познакомлю с нашим главным агрономом. Когда вы все продумаете, тогда мы встретимся и обсудим план.

Через несколько минут в кабинет вошел Гриценко.

— Познакомьтесь… Это наш главный агроном, — представил Мегудин Гриценко. — А вот этот товарищ — наш новый агроном по садоводству и виноградарству, — кивнул Мегудин на Блоштейна. — Покажите, пожалуйста, Иосифу Наумовичу площадь, которую мы выделили для сада и виноградника, побеседуйте с ним. Потом мы с вами опять встретимся…

— Хорошо. Идемте, Иосиф Наумович, — позвал Гриценко Блоштейна. — Мы поедем на двуколке, — умышленно сказал Гриценко, чтобы проверить, знает ли он, что это такое. — Погонять нам придется самим. Для трех человек там места нет.

— Зачем нам кучер? Надеюсь, что сам справлюсь с лошадью, — откликнулся Блоштейн. — В поле всегда один выезжаю на двуколке.

— Интересно поглядеть на агронома, который не может управлять лошадью, — улыбаясь, промолвил Гриценко.

— Наверно, бывают и такие, особенно теперь, когда лошади, можно сказать, в отставке, — промолвил Блоштейн. — Еще хуже, если бывают агрономы-механизаторы, которые не умеют водить машину и управлять трактором.

— Это плохо, очень плохо. Однажды в один из колхозов прибыл агроном, который не умел запрягать лошадь. Колхозники стали насмехаться над ним, а один не выдержал и сказал агроному: «Четыре года вас обучали в институте, но так и не научили запрягать лошадь». — «Нет такого курса в агрономии», — ответил тот.

— Есть в институте курс, и очень важный, и, если хотите, один из важнейших, — практика, — заметил Блоштейн. — Чтобы осмотреть землю для посадки сада, нужно пройтись пешком. Агроном является как бы сватом между каждым деревцом и клочком земли.

— Так будем устраивать свадьбы, — пошутил Гриценко. — Я всегда поля обходил пешком, и Илья Абрамович тоже любит ходить пешочком… — уже серьезно сказал он. — Я знаю наши земли как свои пять пальцев и все же каждый раз, когда нам заново что-то нужно посеять, снова обхожу их вдоль и поперек. Теперь приходится ездить. Хозяйство у нас большое — шестнадцать тысяч гектаров, шутка ли…

— А когда закладывается сад, после высадки саженцев надо к каждому деревцу присмотреться, это ведь живое существо, — заговорил Блоштейн. — Часто бывает, что саженец надо выпрямить, когда он начинает расти криво, перевязать, когда появляется трещинка, царапина. Мы трепещем над каждой веточкой, над каждым цветочком.

Гриценко почувствовал, что сердце парня забилось сильнее, когда он заговорил о насаждениях, убедился — молодой агроном влюблен в свое дело, которое стало его призванием.

— Вы говорите как поэт, — похвалил его Гриценко.

— Поэзия — это вдохновение, а если хотите, то в агрономии больше поэзии, чем где-либо… Разве есть что-либо красивее, чем цветущее дерево или созревшие яблоки и сливы… Разница только в том, что поэт красоту воспевает, а мы, агрономы, помогаем ее создавать.

— В природе красот достаточно, есть чем восторгаться, — заметил Гриценко после минутного молчания, — но не все еще понимают величие простого человеческого труда, который все создает в жизни. Хлеб, может, и не так красиво цветет, но без хлеба нет жизни…

В просторном хозяйственном дворе возле амбара Гриценко увидел конюха.

— Дядя Ваня, моя двуколка на месте? — спросил его Гриценко. — А чалая кобыла?

— Кроме вас, никто на ней не ездит.

— Выведите ее, пожалуйста. Мы с товарищем поедем в степь.

Конюх вывел чалую, напоил и хотел запрягать, но Гриценко забрал у него упряжь.

— Я сам, — сказал он.

Блоштейн и главный агроном сели в двуколку и поехали. Кобыла, слегка нагнув голову, выставила холку и, ловко перебирая ногами, понеслась так быстро, что двуколка подпрыгивала на ухабах. Гриценко, натянув вожжи, сдерживал лошадь.

— Тише, тише! Смотрите, как мчится! Ты только отпусти вожжи, никакой скорый поезд с нею не сравнится.

— Красивая лошадь! — сказал Блоштейн. — Я люблю лошадей. Жаль, что некоторые их недооценивают. Для агронома ничего нет удобнее двуколки.

Осматривая поле, Блоштейн начал расспрашивать:

— Какой севооборот у вас? Какой собираете урожай зерновых и других культур?

Гриценко по душе был интерес Блоштейна ко всему. В некоторых случаях он даже спорил с ним, но ему все было приятно. С удовольствием он подчеркивал:

— Оказывается, вы интересуетесь не только садоводством, а я думал… — Гриценко вдруг натянул вожжи: — Тпрру…

Он спрыгнул с двуколки и вместе с Блоштейном пошел осматривать выделенный под сад массив.

Блоштейн часто нагибался, рылся в земле, что-то записывал в блокнот.

— Какие сорта яблок вы решили посадить? — спросил он.

— Еще не решили. Об этом мы посоветуемся с научными сотрудниками Никитского ботанического сада.

— Разрешите посмотреть ваш план. На месте мне легче разобраться в нем.

— Прошу, — Гриценко вытащил из полевой сумки план и подал Блоштейну. — Вы здесь долго задержитесь?

— Пока не обойду всю площадь вдоль и поперек и не осмотрю как следует отведенный участок под сад, нам вместе здесь нечего делать, — ответил Блоштейн.

— Хорошо, я пока подъеду в третье отделение.

— Поезжайте, куда вам нужно, обратную дорогу я сам найду.

— Нет, домой поедем вместе. Через час, а может, и раньше я буду здесь. Если вы не устанете, мы еще сегодня поедем осматривать земельный участок, намеченный под виноградники.

По примеру колхоза «Дружба народов» колхоз «Россия» тоже отказался от пастбищ. Животноводы подняли шум:

— Как можно допустить такое?! Скот нуждается в подножном корму, в выгуле. Какой от него будет толк, если держать его на привязи?!

Перевержин, как и Мегудин, любил производить подсчеты и не раз убеждался, что пастбища себя не оправдывают, что землю выгоднее распахать и засеять зерновыми культурами и овощами, а для скота сеять сочные корма, тем более что трава летом на полях выгорает.

В первую весну после ликвидации пастбищ нужда в кормах была очень велика, председатели побывали всюду, но кормов достать было негде, и нечем стало кормить скот. И в колхозе «Дружба народов», и в «России» все запасы кончились, а до нового урожая было еще далеко. Перевержин и Мегудин пробовали сократить нормы, перевели скот на полуголодный рацион, но это тоже не было выходом из положения. Коровы давали меньше молока, молодняк перестал расти; продавать и этим уменьшить поголовье тем более было нецелесообразно, а брать взаймы было негде.

В эти напряженные дни, когда оба председателя больших хозяйств упорно искали выход, Перевержину пришла в голову счастливая мысль — поехать в один из отдаленных районов степного Крыма, где имеются свободные невспаханные земельные угодья, и там договориться об использовании их весной под выпас скота для обоих хозяйств.

Найдя подходящие пастбища и получив согласие от районных организаций, Перевержин приехал домой в хорошем настроении и, как обычно, когда ему нужно было провести серьезное мероприятие, сразу помчался к Мегудину.

Еще не переступив порога его кабинета, он с юношеской живостью воскликнул:

— Я нашел пастбища!..

— Как? Где? Ну рассказывай же… Что ты нашел?

— В Ленинском районе… Знаешь, где это?

— Ленинский район? Где-то возле Керчи… Да, да, там, кажется, есть большие массивы пустующих земель… Ты смотри, я до этого не додумался, это идея, Семеныч… Кто это тебе посоветовал?

— Никто не советовал, никто не подсказал, просто сам додумался.

— Это действительно счастливая идея, а мне такое и в голову не пришло, молодец! — похвалил его Мегудин. — Сколько километров до этих пастбищ?

— Точно не знаю. Примерно за четыре-пять дней стада дойдут.

— А через какие районы придется гнать скот? Есть ли по дороге колодцы, где можно будет напоить стадо? Можно ли достать в пути корм для него? Все это надо заранее выяснить. И очень важно узнать, нет ли по пути опасности заболевания скота…

— Немного подкормить в пути можно будет, — ответил Перевержин. — Что касается воды, то положение похуже. Только кое-где по дороге встречаются артезианские колодцы. Наверное, придется гнать небольшими партиями, легче будет напоить скот.

— Это хорошо, корм без воды — все равно что вода без корма, — откликнулся Мегудин. — Когда ты думаешь погнать туда первую партию?

— Надо бы побыстрее. Откладывать больше нельзя. Но сперва я пошлю человека разведать кратчайшую дорогу и выяснить все вопросы. За это время подготовимся и сразу погоним отары овец, а затем молодняк. А ты пошлешь туда свой скот?

— Нужно будет послать. Часть молодняка я, может быть, оставлю в бывшем колхозе имени Ленина. Мы там начали строить большую ферму. Часть земли отвели под виноградник, часть под овощи, и очень мало осталось для пастбища… С помещениями там тоже плохо. Чем больше скота туда отправим, тем больше корма останется здесь для дойных коров.

Не откладывая дело на следующий день, оба председателя приказали животноводческим бригадам немедленно отобрать стада для отправки в район пастбищ. Погонщики заблаговременно были обеспечены транспортом, небольшим количеством корма, медикаментами, продуктами и брезентом для укрытия стада от возможных штормовых ветров.

Дни и ночи стада колхоза «Россия» тянулись к пастбищам. Колхоз «Дружба народов» тоже отправил туда часть молодняка и малопродуктивного скота.

Как Перевержин, так и Мегудин приказали пастухам по прибытии на место немедленно сообщить, благополучно ли добрались и как устроились. Но прошло несколько дней — никаких вестей не поступало. И хотя Перевержин дозвонился в район и узнал, что люди со стадами прибыли на место и устраиваются там, однако Мегудин решил съездить туда сам.

Стояла теплая погода. Колхозы приступили к севу, и Мегудину пришлось со дня на день откладывать поездку в район пастбищ. Но каждый вечер, когда Перевержин заезжал к нему побеседовать и отвести душу или разговаривал с ним по телефону о разных хозяйственных делах, Мегудин прежде всего осведомлялся, получил ли он какие-либо сведения с пастбищ.

Накануне отъезда Мегудин заехал к Перевержину и немного у него задержался. Вечер был ясный, теплый. Петр Семенович проводил своего гостя почти до Петровки. Дул ветерок, насыщенный весенними запахами пробуждающейся земли, ароматом озимых хлебов и распускающихся почек на деревьях.

— Завтра будет чудесный денек, — сказал Перевержин, прощаясь с Мегудиным. — Хорошо, что стада уже на месте. Погода теплая, вырастет свежая травка…

— Да, да. Спасибо тебе, Петр Семенович, что ты надоумил нас на такое разумное дело.

При мысли, что скот обеспечен кормами, у них стало веселее на душе.

Звезды на небе ласково мигали Мегудину, предсказывая на завтра хороший день. Но постепенно они начали исчезать.

Попрощавшись с Перевержиным, Мегудин решил зайти в правление и подписать некоторые документы, которые нужно было отправить по назначению завтра утром до отъезда на пастбище. Едва он закончил просматривать бумаги, как вдруг до него донесся страшный гул ветра. Встревоженный, он подбежал к окну: стекла задребезжали с такой силой, что, казалось, вот-вот вылетят. Вой бешеного ветра, переходивший в рев, становился все сильнее.

«Ураган», — подумал он.

Вглядываясь в ночную мглу, Мегудин начал искать звезды в небе, которые всего час тому назад так ласково мигали ему и обещали хорошую погоду. Но за окном был мрак, не видать ни зги.

Дикий рев ветра, дребезжание оконных стекол, визг и вой, которые неслись со всех сторон, навели на Мегудина страх. Чтобы в течение одного часа ни с того ни с сего вдруг разбушевался такой ураган, смешавший небо с землей, такого еще не случалось в его жизни.

«Что делать?» — с тревогой подумал он, вглядываясь в темноту. Он подошел к двери и попытался ее открыть. Ветер с такой силой отбросил его, что он чуть не упал. Мегудин с трудом закрыл дверь и снова подошел к окну. Как ни пытался определить в этом бушующем хаосе, откуда дует ветер, сделать этого не смог.

«Ураган, наверное, идет с моря, от близлежащих к нему степей Керченского полуострова, где находятся наши стада, — с ужасом подумал он. — Что же делать? При таком неистовом ветре стада под открытым небом могут погибнуть… А с полями, с садами что будет? Буран может все испортить, все погубить».

Встревоженный, он снова подбежал к окну.

Кровь в нем застыла, когда он увидел наряду с густыми облаками пыли белые пятна.

— Снег! — вырвался из его груди крик. — Снег!.. Мы пропали! Вот напасть! Какое несчастье свалилось на нас. Снег весной, как рассказывают, у нас бывает, но редко, и надо же, чтобы это сейчас случилось.

В отчаянии он подбежал к столу, схватил телефонную трубку и закричал:

— «Россия»! «Россия»!

Телефон молчал, словно онемел, никто не откликался. Ураганный ветер ни на секунду не унимался. Прислушиваясь к его реву, Мегудин с тревогой подумал о беззащитных пастухах и животных, которые могут погибнуть в далеких керченских степях, а также о садах, виноградниках, посевах — обо всем, что выращено кровью и по́том и что ураган наверняка вырвет с корнем и засыплет взвихренной, смешанной со снегом землей.

Сидеть и слушать, как ветер не переставая бушует, он больше не мог, выходить на улицу тоже было опасно. Все же он решил пойти домой. Ветер взметал верхний слой земли со снегом и со всем, что попадалось на его пути, кружил и хлестал Мегудина в лицо, слепил глаза, невозможно было и шагу ступить. В бешеной круговерти он сбился с пути. Возвращаться было невозможно, идти вперед также… Некоторое время он плутал, но потом кое-как набрел на дорогу и с большим трудом добрался домой.

Лиза, которая глаз не сомкнула и все выглядывала, ждала его, все время подбегала к дрожавшим от порывов ветра окнам и двери и наконец услышала его голос:

— Открой, это я.

Едва живой, Мегудин ввалился в дом.

— Где ты был?.. Я уже не знала, что и думать, — сказала взволнованная Лиза.

— Я был у Перевержина и в правлении. Звонил и никуда дозвониться не мог, еле добрался домой.

Лиза побежала в кухню, согрела ужин, вскипятила чай. Мегудин поел, немного согрелся и начал названивать по телефону, пробовал вызвать «Россию», отделения «Дружбы народов», райком, райисполком, район пастбищ, куда отправили стада, но никуда дозвониться не смог.

— Что делать? — все больше тревожился он. — Ведь погибнут наши стада, пропадут поля, сады…

— Чем ты можешь помочь? Даже если голову свою подставишь?..

— Скот в степи, нужно срочно отправить туда пару кусков брезента, палатки, одежду для людей. Нужно и наши поля посмотреть, что там делается.

— Немного утихнет, тогда сделаешь все, что нужно.

— Нет, не могу, Лиза, я доберусь до кого-нибудь из шоферов и отправлю машину… в машине можно ехать, не страшно.

— Не пойдешь ты никуда… слышишь, Илюша, не пойдешь! Не пущу! Посмотри, что творится на улице.

— Я должен пойти. Не могу допустить, чтобы пропали пятьсот чистопородных телят. Ты понимаешь, что это значит? И весь скот Перевержина там… Я должен ему помочь.

— Цел будет твой скот… А что можно сделать, если, не дай бог, и погибнет?.. В жизни и большие беды бывают… Чем ты можешь помочь? Ты хочешь побороть стихию? Но это никому не под силу. Еще и сам можешь погибнуть.

— Не беспокойся, ничего со мной не случится. Если где-то пожар, разве можно сидеть сложа руки? Его надо тушить всеми средствами. И я должен сделать все, что в моих силах!

Мегудин стремительно направился к выходу. Лиза изо всех сил пыталась его удержать, но он вырвался из ее рук и ушел.

Мегудин с трудом добрался до домиков, где жили шоферы, провожавшие молодняк к пастбищам, приказал заправить машины и немедленно выехать туда. В гараже он вырвал из блокнота листок, написал на нем что-то и вручил записку одному из шоферов, чтобы тот по пути завернул в колхоз «Россия» и передал Перевержину. В записке Мегудин сообщал, что посылает пастухам одежду и продукты, и просил: если вдруг оттуда поступят какие-нибудь сведения, немедленно прислать к нему нарочного.

К утру ураган начал стихать. Когда после бессонной ночи Мегудин зашел в правление, его дожидались там Кузьменко и Галыга.

— Вот молодцы, — сказал он. — Хорошо, что пришли. Надо, чтобы вы вместе с главным агрономом проверили, не пострадали ли озимые и в каком состоянии находятся сады и виноградники.

Мегудин снял трубку, но телефон не работал.

— Зайдите, пожалуйста, к Гриценко, — обратился он к Кузьменко, — и скажите, что я прошу его прийти в правление. А вы, товарищ Галыга, найдите Блоштейна и передайте ему, чтобы осмотрел сады и виноградники, и установил, какой ущерб причинил ураган, и наметил, где какие меры надо предпринять.

Минут через пятнадцать вернулся Кузьменко и сообщил:

— Товарищ Гриценко на рассвете куда-то уехал.

— Вероятно, он уже в отделениях… Наверное, не смог дозвониться и сам поехал посмотреть, как там на полях. Поезжайте и вы, товарищ Кузьменко, туда, а я подожду нарочного из «России».

Прошел час, второй, но нарочного не было. Мегудин собрался уже поехать к Перевержину, но пришли Кузьменко, Галыга и Гриценко, сказали, что поля, сады и виноградники почти не пострадали от урагана. Лишь кое-где с корнем вырваны отдельные деревца и кусты.

В полдень приехал посланец из «России» и доложил, что их колхоз тоже отправил машины с продуктами и вещами на пастбища. Они ждут вестей оттуда. Как только что-нибудь прояснится, они сообщат.

Наступил вечер, а из «России» никаких сведений не поступало. Мегудин уже пожалел, что сам не поехал на пастбища. Едва дождавшись утра, он отправился к Перевержину. Петр Семенович радостно встретил его и вручил только что полученную газету:

— Пятнадцать минут тому назад приехал посланец с пастбищ. Наши стада спасены!

— Спасены? Правда?! — воскликнул Мегудин. — Расскажи, как!

— Читай газеты, там все сказано.

Статья в газете начиналась так:

— Да, Порельский — удивительный человек! — сказал Мегудин. — Не щадя своей жизни, он вместе со своими людьми спасал наших пастухов и наш скот. Я поеду и низко поклонюсь ему, а также всем, кто был с ним в ту ураганную ночь, и передам им нашу сердечную благодарность.

На следующий день ураган утих. Сразу же стало тепло и безветренно. На ясном, безоблачном небе ослепительно сияло солнце. Трудно было даже представить себе, что совсем недавно здесь бушевал ураган. Внезапно выпавший снег быстро растаял. В колхозе «Дружба народов» все вышли на работу, чтобы продолжить сев яровой пшеницы, подготовить почву под пропашные культуры, пересадить деревья и кусты, с корнем вырванные из земли.

В этот год правление колхоза решило вдвое увеличить площадь под бахчу. Проведенный к этим землям канал создавал все условия для получения богатых урожаев этих ценных культур. По времени уже пора было приступать к их севу, но Мегудин опасался, как бы после урагана опять не прихватил морозец. Однако оттягивать эти работы тоже было не с руки, так как хотелось, чтобы дыни и арбузы из их хозяйства появились на рынке раньше, чем у других, и принесли так необходимый им доход. Но как же все-таки установить, когда лучше начать сев?

Мегудин знал, что с этим вопросом вернее всего обратиться к перевержинскому чародею Вениамину Гиндину, и почти не сомневался, что тот скажет: «Еще рано».

Гиндин был поистине легендарной личностью. Все колхозы обычно внимательно прислушивались к его советам. А если кто и пробовал проводить сев раньше, их бахча, как правило, погибала от заморозков и холодной росы. И так как Гиндин в этом вопросе никогда не ошибался, ему верили как самому себе.

Мегудин нередко размышлял о том, как этому чародею удается точно определить сроки сева и почему бахчевые вырастают у него намного вкуснее и лучше, чем у соседей. И действительно, «дыни Гиндина» и «арбузы Гиндина», как их называли все в округе, были сладкими, ароматными, сочными и крупными, один в один.

Когда колхоз, который возглавлял Гиндин, влился в объединенное хозяйство «России», его бывший председатель внес ценный вклад в разведение не только бахчевых, но и зерновых культур. Высокосортные семена, выведенные этим замечательным селекционером, славились далеко за пределами района. Гиндин уже заметно постарел, ушел от многих дел, но бахчевые культуры все равно никому не доверял. И это происходило совсем не потому, что он ревностно хранил свои секреты. Напротив, настойчиво и терпеливо обучал он всех желающих. Но не родился еще такой человек, который в полной мере мог усвоить его необычайно богатый опыт.

— В чем же все-таки секрет, что ваши арбузы и дыни лучшие в районе? — часто спрашивал у Гиндина Мегудин. — И земля у нас вроде бы одинаковая, и небо над нами одно и то же. Я уже много лет ищу ответ на этот вопрос. А земля, словно старый скряга, который держит под спудом свои богатства, не хочет раскрыть мне эту тайну.

— Каждый из нас ищет свой ключик к земле, — обычно отвечал ему Гиндин, — но удается это, как вы знаете, далеко не всякому. Да и что скрывать? Никакого особенного секрета у меня нет. Просто ветерок мне шепчет одно, листочек, травка или стебелек — другое, вот отсюда я и знаю, что мне делать. У каждого из них свой язык, свои нравы, надо только научиться их понимать. Но об этом ни в одной книге не прочитаешь. Нужно только пытливо наблюдать за природой, и тогда обязательно подметишь что-то новое для себя, ранее не известное. Кто лучше матери знает своего ребенка? Никто, ибо она чувствует его каждой своей клеткой. Так и арбузы и дыни — это тоже дети матери-земли. Она вынашивает их, рожает, а мы обязаны ухаживать за ними. Мой отец и дед всю свою жизнь были баштанниками, и вы сами понимаете, сколько арбузов и дынь вырастили они на своем веку. Все, что они видели и подмечали, с раннего детства передавали мне. Вот и получается, что мы трудимся на бахче более ста пятидесяти лет. Срок большой, и понятно, что за такое время можно чему-нибудь научиться. Вот почему, наверное, мои бахчевые лучше, чем у других.

И теперь, когда Мегудину предстояло увеличить площадь под эти культуры, он первым делом решил съездить к Гиндину, чтобы посоветоваться с ним, когда начать сев. Как и предполагал Илья Абрамович, Гиндин выслушал его и, посмотрев на небо, сказал:

— Еще рано. Надо немного подождать.

— И долго?

— Этого я еще не знаю. Когда придет время — скажу.

— Но мне нужны ранние арбузы. Если сеять позже, значит, и позже убирать…

— Все же могут быть заморозки.

— То ли будет, то ли нет. А я люблю рисковать. Это поле разделим на участки и попробуем сеять в разные сроки. Всходы же постараемся уберечь от заморозков и холодной росы, укроем чем-нибудь… Ну что ж, рискну!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Лишь теперь, когда к разнообразной технике на необозримых полях колхоза «Дружба народов» прибавились еще новые дождевальные установки, создались все условия для получения таких урожаев, о которых раньше и мечтать нельзя было.

Зерновые культуры, орошаемые дождевальными установками, в первый же год дали урожай вдвое больше прежнего — по сорок пять центнеров с гектара. Но чтобы закрепить этот успех, нужно было еще решить ряд агрономических проблем. Прежде всего надо было создать на полях научно обоснованный севооборот. В последнее время Мегудину и Гриценко удалось кое-что сделать в этом направлении. Во всех отделениях завели книги, в них записывали «характер», свойства, качество каждого земельного участка. Были созданы механизированные отряды, которые имели в своем распоряжении экскаваторы, бульдозеры, самосвалы.

Мегудин повседневно следил, чтобы все агротехнические средства использовались творчески, применительно к конкретным условиям каждой отрасли, каждого земельного участка, чтобы сеяли только чистосортными, хорошо проверенными семенами. Вместе с агрономами он искал все новые и новые пути повышения урожайности.

В один из напряженных дней, когда Мегудин и Гриценко осматривали участки, приспособленные для орошения, главный агроном сказал:

— Мне все труднее и труднее становится нести бремя своих нелегких обязанностей.

— Какое бремя?.. О чем вы говорите?

Мегудин, возможно, догадывался, что хочет сказать главный агроном, но сделал вид, что не понимает.

— Ну, годы… фронт… сами понимаете…

Мегудин перебил его:

— Когда мне становится трудно, я нахожу в себе силы не поддаваться.

— Я болен, устал, начинаю сдавать. Сколько мог работал. Очень прошу назначить на мое место другого работника. Сколько смогу, буду помогать.

— Кого вы предлагаете на ваше место?

— Мне думается, что Мирошенко смог бы успешно выполнять мои обязанности.

— Мирошенко? — переспросил Мегудин. — Надо подумать. Но желательно, чтобы хотя бы севооборот мы ввели с вами.

— Я уверен, что Мирошенко успешно меня заменит. Он работал агрономом в большом хозяйстве. У него богатый опыт. Он великий знаток семеноводства, с успехом опробовал безостую пшеницу, которая вытеснила другие сорта в нашей области.

Машина остановилась возле участка, находившегося в зоне орошения.

— Что мы здесь сеяли в прошлом году, Александр Лаврентьевич?

Гриценко знал, что Мегудин не хуже его помнит, что было посеяно на этой земле, поэтому, хитро посмеиваясь, на вопрос ответил вопросом:

— Вы хотите испытать мою память?

— Почему? У нас сейчас столько полей, что можно и забыть. Я могу не помнить, где какую культуру сеяли, но вы, как главный агроном, обязаны знать, где, что и когда посеяно…

— Ну, если вы хотите испытать мою память, то готов ответить: в прошлом году мы здесь сеяли вику с овсом, два года тому назад кукурузу, три года тому назад — просо.

— Видите, какая у вас отличная память.

— У Мирошенко давно заведены книги, где записано, на каком поле когда и какие культуры были посеяны.

— Но книги не совсем заменяют память. Агроном должен помнить все… А насчет замены, если уж вы так настаиваете, то не сразу. Новый агроном должен раньше хорошо ознакомиться с работой.

Мегудин долго упорствовал и ни за что не хотел освобождать Гриценко от работы. Но в конце концов удовлетворил его просьбу с условием, чтобы он помогал новому главному агроному войти в круг его обязанностей и вместе с ним упорядочил бы севооборот.

Мирошенко начал вникать во все мелочи многоотраслевого хозяйства со всеми его заботами и хлопотами. Мегудин, как и раньше, ничего не выпускал из поля зрения и находил время и возможность уделить внимание людям, занимавшимся посадкой садов и виноградников.

Механизаторам удалось приспособить трактора, и они поднимали теперь по всем правилам агрономии «перевал»[13] для плантаций под виноградники.

В садах начали успешно применять машины новой конструкции для механизации работ по подготовке почвы и посадки фруктовых деревьев.

Намеченный десятилетний план был выполнен менее чем в три года. Перед мысленным взором Мегудина предстали мощно разросшиеся деревья, которые тянутся на многие километры от Петровки мимо Новой Эстонии, Миролюбовки, Ближней и далее на юг — до самой границы с «Россией». Деревья будут ломиться под тяжестью яблок, груш, слив, абрикосов, персиков, вишен, черешен. Но тут же эти увлекательные картины исчезали и начинались муки сомнений, правильно ли решило правление, когда пошло на то, чтобы поля так долго пустовали, пока сады начнут приносить урожай? При решении этого вопроса имелось в виду, что в первые годы, пока не разрослись молодые деревья, можно будет посадить в междурядья некоторые однолетние культуры и снимать хоть что-нибудь. То, что земля на первых порах ничего не дает, потом окупится сторицей. Доход хозяйства в годы, когда сады еще не плодоносят, будет покрыт за счет повышенной урожайности орошаемых полей. Но Мегудина это мало утешало, все равно, пока потери имеются, он с этим мириться не мог.

Шли год за годом. Деревья заметно выросли, и перед Мегудиным все острее вставал вопрос, как все-таки сократить время, пока сады начнут эффективнее плодоносить. Он снова и снова обдумывал предложение Блоштейна: переформировать деревья и заставить их приносить обильный урожай. Мегудин своими глазами видел в некоторых передовых хозяйствах такие переформированные деревья, как рекомендует Блоштейн. Все же это мероприятие казалось ему рискованным.

— Как можно с живого существа снять голову? — переспрашивал он Блоштейна. — Это ведь тысячи и тысячи живых деревьев, они растут и будут из года в год увеличивать урожайность… Погубить их ради эксперимента — это преступление.

— В каждом деле есть известный риск — выигрывают или теряют. В данном случае это нужно проводить по всем правилам науки. Тогда никакого риска не будет, — убеждал молодой агроном.

— Какой урожай могут дать переформированные деревья?

— По триста и даже четыреста центнеров с гектара.

— Вы в этом убеждены?

— Я в этом убедился на практической работе на опытных станциях. Надо только проследить, чтобы в междурядьях было достаточно влаги и удобрений.

— Если так, мы поедем на опытную станцию и подробно разузнаем… Я еще хотел побеседовать с Мириминским, он большой практик. Живет в Курмане и, кажется, работает в соседнем колхозе. Попробую пригласить его к нам на работу. Его дед посадил здесь первый сад. Он был кантонистом — прослужил царю двадцать пять лет и в вознаграждение за это получил клочок земли, на котором посадил два дерева и несколько кустов винограда. Отец Мириминского тоже был любитель-садовод, ставил опыты на деревьях и выводил новые сорта в своем саду. Когда я был бригадиром в колхозе Свердлова, Мириминский уже работал в садах и виноградниках. Он жил неподалеку от правления в побеленном домике из самана, каких много в Петровке, окантованном внизу черной полосой, с синими наличниками. Двор выделялся своим образцовым садиком, в котором росли несколько яблонь разных сортов и пара ореховых деревьев с красивыми кронами и побеленными стволами. Вход в садик украшали четырехугольные клумбы.

Мегудин открыл калитку. Из глубины двора послышался звонкий девичий голос. Приближаясь к дому, он увидел девушку, стоявшую у корыта с водой, в которой плавали желтовато-белые пухленькие гусята. Загоняя их домой, она пела: «Гули, гули, гусеньки, гусеньки домой».

Увидев Мегудина, девушка побежала сказать, что идет гость. Через несколько минут на пороге появился Мириминский — высокий, стройный, чисто выбритый, празднично одетый. Гостеприимно улыбаясь, он пригласил Мегудина в дом.

— Прошу, прошу, Илья Абрамович, пожалуйста, заходите!

— Садитесь, — показала на стул жена Мириминского — Шева.

К столу крепким солдатским шагом подошел сын Мириминского — Додик, поздоровался с Мегудиным.

— Ну как, кончили сегодня «перевал»? Трактор хорошо работал? — спросил Илья Абрамович.

— Да, кончили. Я хочу, чтобы и в садах работала новая техника.

Шева пододвинула Мегудину тарелку с фаршированной рыбой, налила рюмку вина, пригласила:

— Перекусите, Илья Абрамович.

— Благодарю. Я, кажется, зашел в неподходящее время.

— В самое подходящее время. Когда бы вы ни пришли, вы у нас самый уважаемый гость, — сказала хозяйка.

— Что же у вас за праздник? — спросил Мегудин.

Из соседней комнаты вышла девушка, которая возилась с гусятами.

— Это наша племянница, — сказала Шева. — Она недавно окончила зоотехникум, и ее направили на работу в «Россию».

— Жаль, что ее к нам не прислали. Мы нуждаемся в зоотехниках. — Мегудин повернулся к девушке: — Это вы пели песню «Гули, гусеньки домой»? Раньше, когда я жил в Новых Всходах, мы собирались во время молотьбы вокруг скирды и пели до рассвета. Каких только песен мы не пели! Но больше всего я любил песенку о гусях. Я мечтал завести в степи гусей, но водоемов у нас не было.

— Ее мать тоже жила недалеко от вашего поселка… Она тоже любила эту песню, — отозвалась хозяйка.

— Спой, Фаня, эту песенку, — попросил Мириминский племянницу. — Ведь сегодня у нас праздник.

— Так что же все-таки у вас за праздник? — спросил Мегудин.

— Сегодня день рождения Ефима. Так давайте выпьем немного вина из его собственного виноградника, — сказала Шева.

Хотя настроение было праздничное, все же Мегудин побеседовал с Мириминский о том деле, ради которого пришел.

— Мы собираемся поехать в институт садоводства и виноградарства познакомиться с их экспериментами, но я хотел прежде побеседовать с практиками, — пояснил Мегудин.

— Мой отец проделал много опытов на деревьях. Он любил этим заниматься. Со всего округа люди приезжали знакомиться с его садом, даже ученые интересовались его опытами. Я тоже немного занимался этим. Все, что я узнал, охотно вам передам, покажу на месте, — сказал Мириминский.

— Очень хорошо, приходите, пожалуйста, ко мне завтра утром в правление, мы побеседуем. Я хотел бы, чтобы вы перешли к нам на работу, — предложил Мегудин.

— Не обещаю, но чем смогу помогу вам. Приду завтра, поговорим, — сказал Мириминский, провожая Мегудина.

Женщины и девушки, работавшие в саду, были очень огорчены, когда узнали, что с яблонь собираются снять «головы» для переформирования кроны. Некоторые из них даже прослезились. Больше всех волновалась Нина Рындина. В распоряжении ее бригады было восемьдесят шесть гектаров сада. Кроме разных сортов персиков, вишен, черешен, слив на ее участке росли такие ценные сорта яблок: ренет Симиренко, сары синап, розмарин белый, пепин лондонский, ренет орлеанский.

Нина дрожала над каждой веточкой, оберегала, холила, нежила яблоню, как родного ребенка, а тут — отрежь голову!

— Разве можно это делать? — жаловалась она Блоштейну. — Мы столько труда вложили в сад, а тут собственными руками уничтожить то, что раньше создавали.

— Кто вам сказал, что мы потеряем яблони? — успокаивал ее Блоштейн. — Будьте уверены, обрезка пройдет как надо. Мы сажали не декоративные деревья для парка, а плодовые. Они должны давать нам большие урожаи, и как можно скорее. К этому мы стремимся. А если вначале будут незначительные потери, тоже не страшно, постараемся, чтобы их было меньше. Это в большой мере зависит от нас самих.

Хотя в садоводческих бригадах все еще волновались, спорили, Блоштейн уже готовился к предстоящей операции. Он привлек и механизаторов, и специалистов-садоводов. Предупредил, что операцию нужно провести быстро и со знанием дела, в определенные сроки, пока еще не тронулись в рост почки и не началось сокодвижение.

С каждым днем солнце все больше пригревало. Промерзлая земля постепенно начала оттаивать. В саду было еще сыро и грязно, но работы возле деревьев ни на минуту не прекращались. Механизаторы специально приспособленными плугами прорезали в междурядьях борозды для полива и внесения удобрений. Для механизации всех трудовых процессов были созданы необходимые условия.

Однажды Мегудин подъехал к молодому саду вместе с высоким седовласым человеком. Увлеченно беседуя, они вышли из машины и направились к рядам хорошо обработанных фруктовых деревьев. Проходя мимо работающих в саду женщин, седовласый человек почтительно поздоровался с ними и посоветовал, как обращаться с плодовыми деревьями старых, давно испытанных сортов и с новыми, которые еще предстоит испытать.

С другого конца сада подошел Блоштейн. Он сразу узнал гостя — известного селекционера Рябова, который давно обещал приехать к ним и которого с нетерпением ждали.

— Иосиф Наумович, — обратился Иван Николаевич к Блоштейну, — я уже почти ознакомился с вашим садом, очень хорошо, что вы осваиваете новые сорта яблонь, о которых во многих хозяйствах понятия не имеют. У вас богатая коллекция сортов фруктовых деревьев. Как вы их собрали?

— Отовсюду понемногу. Кое-какие сорта мы сами вывели в своем питомнике.

— Ваш питомник я еще не видел, — сказал Иван Николаевич. — Но похоже, у вас тут создается сад-лаборатория, где есть над чем поразмыслить именитым ученым.

— Для этого нам нужно еще много поработать, — сказал Мегудин. — Многого не хватает, чтобы создать сад-лабораторию. Нам не громкие названия нужны, нам нужны фрукты — это главное.

— Сад будет, это ясно. Раз посажены деревья, и правильно посажены, они будут расти, а будут расти — будут и фрукты, — заметил селекционер.

Рябов подробно расспрашивал о питомнике, советовал, как скрещивать разные сорта.

После беседы с ученым-селекционером Блоштейн хотел вернуться к садоводам, но Мегудин его задержал.

— У вас все готово для переформировки деревьев?

— Ждем распоряжения, — ответил Блоштейн отрывисто. — Сегодня обсудим этот вопрос. Иван Николаевич будет на этом совещании. Приходите с бригадирами, пусть приходят и другие садоводы. Чем шире обсудим этот вопрос, тем лучше.

— Ну, что говорит ученый, который приехал к нам? Надо ли срезать верхушки яблонь? — спросили садоводы у Блоштейна.

— Не волнуйтесь, решат как лучше, — ответил Блоштейн. — Сегодня этот вопрос будет обсуждаться. Приходите все.

— Наши деревья только начали цвести, такие молоденькие, а их уже собираются обезглавить, — послышался голос.

…Выступление Рябова на заседании правления успокоило и убедило всех в целесообразности переформирования фруктовых деревьев. Ученый-селекционер рассказал, что в опытных садах научно-исследовательского института у деревьев, над которыми проделали такие операции, улучшилось освещение крон, легче стало ухаживать за яблонями и снимать плоды, они дали большой и качественно лучший урожай.

— Если хотите быстрее получить фрукты в ваших садах, вы должны сразу приступить к переформированию деревьев, — заключил Рябов.

Стало ясно, что обрезка верхушек у яблонь неизбежна, однако садоводы переживали за свои деревья, боялись этой операции.

Рябов и Блоштейн снова прошлись по саду. Проверяли садоводов, усвоили ли они, как надо подвязывать ветки, чтобы не отломать их от ствола, как надеть резиновые кольца на деревья, чтобы не повредить кору, как забивать колья, чтобы они выдержали тяжесть деревьев, которые прикрепят к ним проволокой или веревкой.

Садоводы знали, что сила дерева и плодоношение зависят от правильно сформированной кроны. Они быстро и умело замазывали садовым варом свежие срезы на яблонях, когда обрезали их верхушки. Строго выполняли все остальные правила, которые требовались при этой операции. Жалко было смотреть на деревья — недавно они были стройными красавцами, а сейчас опустили ветки, как подстреленные птицы опускают крылья.

— Ничего, миленькие, немножечко придется потерпеть вам. Это не так страшно, дорогие мои, — обращался к деревьям садовод Григорий Гора, молодой веселый парень с синими глазами: многие девушки в нем души не чаяли. — Завтра мы вас напоим, подкормим, солнышко вас обогреет, вы оденетесь в зеленый наряд, украситесь красивыми цветочками, как невесты на свадьбу, повеселеете и подарите нам обильный урожай фруктов.

В эти беспокойные, напряженные дни Мегудин особенно внимательно следил за садами. Они с Блоштейном и бригадирами каждый день переходили с участка на участок и за деревьями, которые плохо перенесли операцию, установили особый надзор.

Переформирование кустов виноградника ни у Мегудина, ни у виноградарей не вызывало никакого беспокойства. Переформированные кусты стояли на высоких прочных «ножках» — таким образом виноградные лозы лучше прогреваются на солнце, меньше расплодится вредителей, а виноград быстрее созреет и будет вкуснее.

И еще одним преимуществом обладали эти переформированные плантации. Можно будет легко использовать новейшую технику, убирать урожай специально сконструированным для виноградников комбайном.

С каждым днем становилось все теплее. Запахло весной. С веселым гомоном прилетели птицы. Напоенные соками, стали набухать почки на деревьях, обрезанные яблони в садах стояли обвязанные веревками и бечевкой, обтянутые проволокой, и казалось, что накопившиеся в земле соки еще не напоили их корни, стволы и ветви не набрались еще силы, необходимой для роста и цветения. На акациях и тополях уже виднелись листочки, а плодовые деревья стояли голые, без всяких признаков жизни.

Так прошла неделя. Однажды утром, когда Нина Рындина пришла на свой участок в саду, она заметила на ветках набухшие почки, начавшие распускаться. Девушка побежала к подругам сообщить радостную весть:

— Посмотрите, на одном дереве появились листочки!

Через минуту послышались веселые голоса:

— Вот еще листочки, вот еще… о, сколько их!

Девушки подбежали к появившемуся в саду Мегудину, рассказали о набухших почках.

— Вы видите, — обрадованно сказал он, — деревья оживают! Посмотрите, сколько почек! Весь наш сад оживает! Все деревья живы.

Через несколько дней яблони в саду оделись в зеленый наряд, а потом белоснежным цветом покрылись черешни, сливы, груши, абрикосы, ярко-розовым, белым, синевато-фиолетовым — яблони, другие фруктовые деревья.

Виноградники утопали в цвету. И хотя до уборки нового урожая было еще далеко и предстояло еще немало испытаний, пока фрукты созреют, но Мегудин уже думал, как убрать и сохранить богатые дары природы, в которые вложено столько напряженного человеческого труда. Собственно, беспокоиться об этом он еще начал тогда, когда только приступили к посадке деревьев и кустарников, но тогда ничего существенного придумать не смог.

Тяжелое положение создалось, когда появились ранние овощи. Мегудин не мог равнодушно смотреть на то, как десятки тонн огурцов, баклажанов и помидоров гниют, пропадают и не доходят до потребителя из-за беспечных заготовителей, не сумевших своевременно вывезти овощи.

— Как можно с этим мириться? — не переставал Мегудин твердить на собраниях и заседаниях. — Подумайте только, сколько добра пропадает. Как можно на это спокойно смотреть?

Он обращался в вышестоящие организации, но отовсюду слышал один и тот же ответ: «Заготпункты в дальнейшем примут все меры и постараются лучше исполнять свои обязанности… Строить перерабатывающие предприятия в колхозах нецелесообразно».

— Овощи пропадают даже при перевозках на заготпункты, — возражал им Мегудин, — гораздо целесообразнее перерабатывать их на месте.

— Невыгодно вкладывать средства в такие предприятия, которые после сезона будут бездействовать, — отвечали ему.

Мегудин спорил, доказывал:

— Это выгодно, и даже очень! Зачем возить нашу продукцию за тридевять земель, когда мы можем все переработать на месте? Это обойдется дешевле, огурцы и помидоры, которые мы законсервируем, будут свежими, прямо с грядки. Кроме того, они в банках сохранят аромат и витамины. Но не это главное. Надо сеять такие сорта, которые пригодны для переработки.

— А оборудование где вы достанете, где возьмете специалистов? Зачем вам вообще такая морока, зачем такую тяжесть взваливать на себя? — доказывали Мегудину.

— Это трудно, но что поделаешь? Засеять поля, вырастить, снять урожай и видеть, как труды наши ни за что пропадают, — разве это легко?! — возражал он.

Мегудин и экономист Юффа решили поехать в город ознакомиться с работой на консервных и винных заводах. Оба имели смутное представление о необходимом оборудовании, о финансировании этих предприятий, о кадрах, которые нужно подготовить для них, о ряде других технических, экономических и административных вопросов, которые они хотели выяснить, прежде чем обратиться в соответствующие организации для составления сметы по строительству таких предприятий.

…Завод, к которому подъехали Мегудин и Юффа, находился в пригороде, в глухом переулке.

Шоссейная дорога у въезда во двор была разбита грузовыми машинами, которые беспрерывно сновали туда-сюда. В заводском дворе валялись в беспорядке ящики, бочки, банки и просто обломки разбитой тары. «Вот хозяева», — подумал Мегудин и спросил у проходившей мимо женщины:

— Как пройти к директору?

— Вон там, — указала она на небольшое строение, что стояло в стороне, — заводоуправление.

— Очень приятно, Илья Абрамович, очень приятно… Заходите ко мне в кабинет, — пригласил директор Мегудина и Юффу, когда они вошли в приемную.

Директор вспомнил, что, когда работал в промышленном отделе обкома, он несколько раз встречался с Мегудиным. Он пригласил их сесть. Директор был уверен, что они приехали поговорить об овощах и фруктах, которые, видимо, не принимают на заготпунктах, и они хотят, чтобы завод принял их продукцию для переработки. Но Мегудин сказал, что он с главным экономистом приехали ознакомиться с работой завода.

— Прошу, мы охотно вам все покажем. А что вас интересует?

— Все, от самых крупных дел до мелочей. Нас интересует оборудование, себестоимость продукции, кадры и пропускная способность завода, — ответил Мегудин.

Директор понял, что Мегудин и Юффа приехали к ним не просто из любопытства, они хотят детально ознакомиться с заводом. Вспомнил, что Мегудин много раз ставил вопрос о создании перерабатывающих промышленных установок в колхозе. Спросил:

— Я понял, что вы приехали к нам с определенной целью…

— Да, мы хотим снова поговорить с вами о том, о чем неоднократно говорили в промышленном отделе обкома… Вопрос этот, собственно, решен, — добавил Мегудин, помолчав.

— Решен? Вы, значит, своего добились? А я считаю, как и раньше, что это просто безумие — строить перерабатывающие предприятия в колхозах… Мы расширяем свой завод, обновили технику, наши производственные возможности выросли вдвое. Зачем вам вкладывать деньги и возиться с заводами, которые поработают у вас всего месяц-два, когда мы с успехом можем переработать все ваши овощи?..

— Мы всё взвесили, учли все «за» и «против» и пришли к выводу, что нужно строить завод, — решительно заявил Мегудин.

— Ну, если дело уже решено, то мудрить нечего. Какой завод хотите строить? На сколько тонн продукции? Какое оборудование вам требуется?

— Мы только приступаем к делу, пустим пока один цех или один завод по переработке овощей, но мы уже должны готовиться к большому урожаю фруктов и винограда. Нам надо получить оборудование, построить помещение, а кадры мы подготовим свои.

Директор с иронией взглянул на Мегудина:

— Вам, значит, предстоит только начать и кончить.

— Ну что ж, начнем и кончим. Мы не собираемся строить кустарное производство. Руки у нас на вес золота. Не забудьте, что все сельскохозяйственные работы у нас механизированы, даже коров мы давно не доим вручную. Все отделы у нас электрифицированы не хуже, чем в городской промышленности. Наше хозяйство полностью обеспечено электроэнергией. Значит, энергобазу для предприятия строить не придется. Средств на административный аппарат, как у вас, тратить не нужно. Мы рассчитали, что, кроме важнейшего инженерно-технического персонала, руководить предприятием будет один человек.

— Интересно, — иронизировал директор, — интересно будет посмотреть, что у вас получится.

— Должно получиться… — уверенно заявил Мегудин. — Вы закончили перестройку своего предприятия? Мы хотели бы, чтобы ваши специалисты нам кое-что подсказали. Урожаи у нас будут повышаться из года в год. Завод, который годен для нас сегодня, завтра уже нас не устроит.

— Какова же будет пропускная способность вашего предприятия? — заинтересовался директор.

— При средней урожайности мы переработаем в день не менее трехсот тонн винограда, за сезон это составит примерно десять тысяч тонн, а консервировать овощей и фруктов будем около шестнадцати миллионов банок, — ответил Мегудин.

— Широко замахнулись.

Директор нажал кнопку. Через несколько минут в кабинет вошел высокий стройный человек в больших роговых очках.

— Это наш главный инженер, — представил он вошедшего и, показывая на Мегудина и Юффу, добавил: — А это представители знаменитого колхоза «Дружба народов» — председатель товарищ Мегудин и главный экономист товарищ Юффа. Будьте добры, ознакомьте их с нашим предприятием.

— Хорошо. Что вас интересует? — спросил главный инженер.

— Мы ведь сразу всего не охватим. Пусть наш главный экономист Борис Константинович ознакомится с экономическими вопросами, а я — с заводом, его оборудованием, — предложил Мегудин.

— Очень хорошо, — согласился директор.

Директор повел Юффу в контору, дал указание своему экономисту ознакомить гостя со всеми интересующими его вопросами. Затем вместе с главным инженером и Мегудиным отправился на завод.

Побывав на консервном заводе, где применялась новейшая техника, Мегудин и Юффа поехали на винный завод.

— Весь промышленный комплекс, как мы его вначале задумали, очевидно, не удастся построить, — высказал Юффа Мегудину возникшие у него сомнения. — Мне кажется, что нам нужно сконцентрировать свое внимание вокруг одного завода, наладить переработку летних яблок, которые быстро портятся, а зимние сорта удастся подольше сохранить, пока реализуем…

— А с овощами, — перебил его Мегудин, — помидорами, которые быстро портятся, с огурцами что будем делать?

— Можно пока создать небольшой цех по консервированию томатов, изготовлению соков, засаливанию огурцов, — предложил Юффа.

— Я уже давно об этом думал. Надо точно рассчитать, во сколько все обойдется и что мы от этого получим… Вы, Борис Константинович, лучше меня знаете, что без точного расчета ни одного вопроса решать нельзя.

Юффа вынул свой блокнот и начал производить расчеты. Считал он долго, снова пересчитывал, рылся в портфеле, где лежали разные справочники. Как ни старался, он так и не успел закончить дорогой свои расчеты.

Машина остановилась у винного завода. Получив пропуск, Мегудин и Юффа направились в заводоуправление.

Директор, среднего роста мужчина со светлыми, слегка прищуренными глазами, посмотрел на Мегудина, спросил:

— Вы ко мне?

— Да. Мы из колхоза «Дружба народов», — представился Мегудин.

— Я уже догадываюсь, что́ вас привело ко мне. Вы на днях были на консервном заводе? Я слышал, что вы хотите ознакомиться с нашим заводом. Ну, прошу, прошу… Вы, значит, хотите перевести город в деревню… Ну, переведите… Мы вам покажем наш завод. Смотрите, учитесь. Значит, вы хотите построить у себя винный завод?

Мрачное лицо директора оживилось, он заговорил так быстро, что остановить его было невозможно.

— Что вы хотите узнать? Прошу, прошу. С чего начнем? С цехов?

— С чего хотите и что найдете нужным показать, — сказал Мегудин. — Все для нас полезно и очень важно.

Ознакомившись с винным заводом — его оборудованием, техникой и другими сторонами жизни завода, — Мегудин и Юффа уехали домой.

Одна из восьми действующих в колхозе строительных бригад развернула бурную работу. Одна группа бульдозерами расчищала площадь для будущего промышленного колхозного первенца, другая в каменном карьере приступила к добыче камня для фундамента и стен. Заранее заготовили цемент, доски, гвозди, черепицу, другой строительный материал. Столяры делали окна, двери. Каменщики приступили к своей работе — кладке стен завода.

На строительных площадках пламенели на кумаче лозунги, призывая: «Не допускать потерь!», «Закончим строительство до сбора урожая!» Хлеборобы — пахари и сеятели — начали овладевать промышленными профессиями, нужными для нового предприятия. Машинисты стали компрессорщиками, тельферистами, фильтровщиками, операторами, лаборантами.

Наступил август — золотая пора фруктов и винограда. На плантациях созрели тяжеловесные гроздья «сербаша», «шабаша», «чауса». Сразу за ними поспели другие сорта винограда: «рислинг», «алиготе», «мускат», «шасла», «сильване».

Мегудин поторапливал строителей:

— Виноград уже созревает. Ни на минуту опаздывать нельзя.

Выяснив некоторые вопросы с инженерами-консультантами, которые были приглашены с городского винного завода, он приказал начать монтаж машин и станков. В главном корпусе установили в три ряда автоматы и прессы. По соседству поставили пульт управления. Прибывшая из города комиссия проверила технику и рабочих, овладевших новыми профессиями, — как они выполняют свои новые производственные функции. Работа шла ритмично и слаженно; хотя некоторым работникам надо было еще подучиться, но время не ждало.

К установленному сроку завод был пущен.

На рассвете, когда полеводы, животноводы, садоводы, виноградари направились на свои новые рабочие места, протяжный гудок возвестил о рождении в колхозе первого завода.

Как обычно, после гудка рабочие становились к своим машинам, автоматам, прессам, которые должны были в одну смену переработать двести пятьдесят тонн винограда. А в разливочном цехе за эти часы уже будут стоять двадцать тысяч бутылок с вином. Для сохранения продукции винного завода ускоренными темпами был построен большой винный погреб с деревянными галереями, который мог вместить свыше двух тысяч декалитров вина разных сортов.

Как ни велико было хозяйство колхоза «Дружба народов», которое раскинулось на тридцать пять километров в длину и на двенадцать в ширину, Мегудин никого и ничего не выпускал из поля зрения.

Однажды он заметил трех парней, которые ходили по деревням и поселкам в поисках работы, как строители-шабашники. Один из них был местный житель, по национальности чех; его дед в прошлом веке с двумя другими семействами покинул родину и переселился в неосвоенные крымские степи, где в то время начинали селиться иностранные колонисты. Мегудин обратил внимание на этого парня — белокурого, стройного, звали его Николай Фридрихов. Узнав, что он мастеровой, увлекается моторами разных машин, пригласил его на работу в колхоз.

— Подучись, люди такие, как ты, разбирающиеся в технике, у нас на вес золота, — сказал Мегудин. — Видишь, мы строим консервный завод, заказали мощные холодильники, чтобы хранить фрукты и виноград, будем еще строить и строить.

Через некоторое время удалось заменить пресс винного завода на более совершенный.

У Фридрихова возникла мысль использовать старый пресс для отжимки яблочного сока. Он переконструировал его, приспособил к новым производственным задачам и направился с чертежами и экономически обоснованными расчетами к Мегудину.

Внимательно выслушав парня, Мегудин предложил еще раз вместе с двумя специалистами испытать, проверить пресс — так ли все получается? Убедившись, что все правильно, он одобрил предложение Николая.

— Это ведь ценная инициатива, она обойдется недорого, а пользу принесет большую. Нестандартных яблок у нас немало. Они гниют, в лучшем случае мы ими кормим скот. Хорошие яблоки мы сохраним в холодильных установках, они пролежат там до весны, и, когда нигде уже фруктов не будет, мы дадим народу полноценные яблоки.

Юффа подсчитал, сколько прибыли может принести каждый килограмм нестандартных яблок.

— Целый клад, не правда ли? — Мегудин был явно доволен.

— А во сколько обойдется нам хранение до весны в холодильных камерах одного центнера яблок? — поинтересовался Фридрихов.

— Всего рубль шестьдесят копеек.

Фридрихов был очень польщен тем, что Илья Абрамович беседует с ним как со специалистом, проявляет столько доверия к нему и его изобретению. В свободном углу одного из цехов он установил старый пресс и сразу приступил к работе.

Через некоторое время Мегудин вошел в «филиал» завода, который Фридрихов оборудовал собственными руками, и сказал парню:

— Сто пятьдесят тонн пастеризованного яблочного сока мы уже получили.

Фридрихов чуть не заплясал от радости.

— Это ценная находка, поистине ценная, — без конца повторял Мегудин. — Все, что мы создаем, — прибыльно.

Мегудин был безмерно рад тому, что парень, которого случайно встретил, пристроился к делу, так хорошо себя проявил…

Как только поступили в колхоз холодильники, он вызвал Николая Фридрихова и сказал:

— Теперь, Николай Васильевич, ты можешь заняться непосредственно работой по своей специальности. Прибыли холодильники, надо их установить.

— Какова их емкость?

— Мы построили тридцать две камеры, в каждую из них войдет восемьдесят тонн! — ответил Мегудин.

— Отлично!

Вскоре поступили новые холодильные установки, они были мощнее первых — на тысячу триста тонн каждая. Их конструкция была проста, а экономили они десятки тысяч рублей.

Фридрихов стал главным механиком промышленных предприятий колхоза. Холодильники работали на полную мощность. Винный завод начал выпускать продукцию — около тридцати тысяч бутылок вина в сутки. Маслозавод перерабатывал в сутки более десяти тонн подсолнуха. Было пущено самое большое предприятие — консервный завод. Маленькая мастерская по переработке яблочного сока превратилась в большой цех завода. Но старый пресс тоже мог быть на что-нибудь использован. И Фридрихов стал искать возможности для его применения. Он любил новую технику, новые современные прессы, автоматы, но его изобретательный ум не переставал работать, выискивая что-то более совершенное. Он старался использовать старую технику на предприятии, чтобы она продолжала служить агропромышленному комплексу «Дружба народов».

Сердце его наполнялось радостью, когда он входил в цеха большого консервного завода, слышал шум электромоторов, которые двигали транспортеры со стеклянными банками. Конвейер шел, банки наполнялись красными и розовыми помидорами, зелеными, сочными, только что снятыми с грядки огурцами. Через квадратные окна банки передавались в следующий цех, где их стерилизовали и закупоривали. Фридрихов отлично знал все процессы, которые совершаются здесь, однако на все смотрел с большим любопытством. Его глаза блестели от удовольствия при мысли, что каждая частица и каждый шурупчик автомата работают так послушно и покорно.

Он являлся сюда каждое утро, подходил к Изотовой, пожилой черноглазой женщине, которая только недавно сменила стойло коровника и доильный аппарат на лабораторию, где работала стерилизатором. Фридрихов знал, что она хорошо управляется с делом, однако не уходил, пока не убеждался, что никаких нарушений в ее работе нет.

Изотова поступила в техникум пищевой промышленности, чтобы совершенствоваться в новой специальности. Со всех концов страны Евфросия Михайловна получала письма, в которых хвалили ее консервы. И почти все заканчивались пожеланием: «Выпускайте побольше таких консервов. Если нельзя удовлетворить спрос на них, мы попробуем сделать их сами, только пришлите нам ваши рецепты».

Изотовой трудно было оторваться от напряженной работы и поговорить с механиком, однако она улучила момент и передала ему свежую пачку писем, которые содержали отзывы о продукции консервного завода, поступающие из самых отдаленных уголков страны.

— Если такой спрос, то тем более мы должны выполнить план и дать шестнадцать миллионов банок консервов в год, — напомнил ей Фридрихов об обязательствах, взятых заводом. — Будем этот план выполнять вместе с вами.

Как-то Изотова рассказала Фридрихову, что учитель в техникуме говорил: стоимость сырья вместе с транспортными расходами должна составлять семьдесят процентов.

— А сколько у нас? — заинтересовался Фридрихов.

— Тридцать три процента.

— Выходит, наши консервы не только вкусны, но и наполовину дешевле?

— Вкуснее и дешевле потому, что мы кладем помидоры и огурцы прямо с грядки.

— Вместе с витаминами?

— Даже с ароматом, с запахом. А стоимость машин и оборудования вместе с холодильниками окупилась за один год, — добавила Изотова.

Напоенные теплыми струями воды из ирригационных машин, зеленые растения так заполонили поля, что, кроме темной полосы шоссейной дороги, которую окаймляли островерхие тополя, ничего не было видно.

Слева вдоль шоссе протянулись молодые сады, густо осыпанные белым цветом. Между ними затерялись натянутые на шпалеры многочисленные ряды виноградников. Солнце уже припекало в этот весенний день, как в разгаре лета. Клубы пара поднимались от орошенной земли и таяли в кристально чистом воздухе.

Колесниченко, который недавно стал заместителем Мегудина, в этот погожий весенний день был особенно озабочен. Все отделения колхоза готовились к празднованию 1 Мая, мыли, убирали, на стенах клуба вывешивали транспаранты, лозунги, фотомонтажи с портретами знатных людей колхоза. Артисты самодеятельности репетировали сценки, готовились к выступлению.

Колесниченко собирался на праздничном вечере произнести торжественную речь. Ему хотелось как-то ярче рассказать о дружной семье колхоза «Дружба народов», и он отправился в Новую Эстонию, чтобы ознакомиться с некоторыми свежими фактами из жизни эстонцев, побеседовать с колхозниками. Затем он поехал в родное село Миролюбовку, где вечером в клубе должны были собраться участники «Огонька», хотел ознакомиться с программой их выступлений.

Подъезжая к клубу, он увидел Амвросия Тутышкина. Тот стоял с косой на плече, в полотняной рубахе навыпуск и весело смеялся. Его льняная борода была растрепана, как тогда, когда он до хрипоты раздраженным голосом кричал: «Зачем нам идти в объединенный колхоз, если мы не сможем накосить немного сена для собственной коровы?.. Давайте лучше сами будем у себя хозяевами!»

Теперь у него был такой вид, словно он смеялся над самим собою. Колесниченко понял, что Амвросий пришел на репетицию «Огонька», ибо он хочет выступить на вечере и рассказать, как дорого он платил за сено и как дорого все обошлось миролюбовцам, которые тогда его поддержали.

Колесниченко едва успел поздороваться с артистами, как кто-то из присутствующих сказал:

— Ну, Александр Дмитриевич, вот будет у нас праздник!

— Интересный «Огонек» подготовили? — спросил Колесниченко.

— Да. В самом разгаре репетиции до нас дошла эта новость, — придвигаясь к Колесниченко, рассказывал Амвросий Тутышкин. — Как раз тогда, когда я жалостливым тоном начал просить у Мегудина от имени всех миролюбовцев прощения, доказывая, что мое собственническое сознание меня подвело, послышался голос из громкоговорителя: «Слушайте последние известия». Пока мы выбежали на улицу, диктор уже читал последние слова Указа: «Присвоить звание Героя Социалистического Труда Мегудину Илье Абрамовичу». Ну, мы уже не репетировали, хотели поздравить его, один из артистов крикнул: «Наградили еще шестнадцать человек из колхоза. Наверно, сейчас будут повторять сообщение».

— Вот будет праздник! — воскликнул Колесниченко.

Громкоговоритель повторял: «Слушайте последние известия. Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Социалистического Труда…»

Волнующим праздником был день, когда секретарь обкома партии по поручению Президиума Верховного Совета торжественно вручал шестнадцати труженикам колхоза «Дружба народов» ордена и медали, а Мегудину — орден Ленина и Золотую Звезду Героя Социалистического Труда.

Поздравив их с высокой наградой, он закончил такими словами:

— Эти высокие награды будут звать вас вперед, к новым славным подвигам!

От имени награжденных Мегудин сказал:

— Высоко оценен наш труд. Оказанная нам честь обязывает нас трудиться еще лучше. Герои должны работать по-геройски! Помните, товарищи, что мы в большом долгу и должны покрыть этот долг новыми большими делами.

— Покроем! Покроем! — раздались голоса, прозвучавшие как клятва.

Это был третий орден Ленина у Мегудина, он получил его вместе с Золотой Звездой Героя Социалистического Труда.

Праздник вырвался за стены клуба, где проходило торжественное собрание. Люди собирались вокруг громкоговорителей колхозного радиоузла.

— Музыканты, сыграйте туш в честь наших героев! — раздавались голоса. — Сыграйте в честь тех, кто заслужил такой великий почет!

Потом мужчины и женщины, молодые и седовласые, на груди которых красовались ордена и медали за ратный труд, сидели за столами с самыми разнообразными яствами, лучшими винами собственного производства, свежими, будто только что снятыми с дерева яблоками, грушами, редчайшими сортами винограда, сохранившегося с прошлого года в мощных холодильниках. Лились и лились песни… сливаясь с музыкой, неслись вдаль.

…Мегудин вышел с торжественного собрания и хотел отправиться домой, где его ждали родные и друзья, с кем он рука об руку работал многие годы. Но его перехватили, обнимали, пожимали руку и восклицали:

— Поздравляем! Поздравляем!..

Прислушиваясь к пению и возгласам на улице, Лиза подумала: «Гулянье в разгаре, значит, Илюша не скоро придет».

Она готовилась к приему гостей, которые уже накануне начали приезжать, чтобы поздравить Мегудина и его товарищей. Лиза не знала, как лучше расставить столы, чтобы рассадить всех гостей. Ей казалось, что если на километр раздвинуть стены дома, и то, наверное, не хватит места всем.

Когда во всех трех комнатах и на веранде уже стояли столы, накрытые белоснежными скатертями с богатым угощением, пришли гости.

В центре стола, возле Ильи Абрамовича, Лиза усадила его мать, приехавшую с младшей дочерью Геней из Вильнюса, с правой стороны — его старшего брата-полковника, за ним разместились другие сестры и братья с их семьями, напротив — ветераны колхоза и близкие друзья.

Все время приносили телеграммы. Их принимал и оглашал агроном Владимир Мегудин, старший сын Ильи Абрамовича, — черноглазый, смуглый, широкоплечий, с красивой черной шевелюрой, очень похожий на мать. Телеграммы шли от партийных организаций, от министерств, научных сельскохозяйственных учреждений, колхозов, совхозов. Много было приветствий от делегаций, которые приезжали знакомиться с замечательными достижениями хозяйства колхоза «Дружба народов», от родных, друзей, ветеранов труда.

Поздно ночью принесли новую пачку телеграмм, и среди них от академика Лукьяненко:

— Видали такого академика, который даже высшего образования не имеет? — с улыбкой сказал Илья Абрамович.

— Но ведь настоящие академики приезжают к нам изучать наше хозяйство, — перебил его Колесниченко.

— Когда проработаешь десятки лет в практическом университете земледелия, чему-нибудь и научишься, — продолжал Мегудин. — К нам приезжают академики, и мы учимся у них. Поэтому я хочу поднять тост за всех, кто с нами работает и помогает нам. Без их помощи мы не могли бы добиться тех успехов, которых достигли.

Время перевалило за полночь. Гости еще сидели за столами, пили вино, с аппетитом закусывали, а Илья Абрамович незаметно ушел в уголок, вынул из кармана бумажные квадратики, где, как обычно, было записано все, что он подметил за пройденный день и чем он должен заниматься с утра. В правом кармане лежали листки, на которых были отмечены срочные дела:

Он приготовил чистые листки, вложил их в карман и вернулся к гостям.

Лиза поняла, что Илья, как и всегда, на рассвете помчится в поле, в сады, на фермы и всюду, где заранее наметил побывать.

Она отозвала его в сторону и попробовала уговорить:

— Илюша, побудь хотя бы несколько часов дома ради дорогих гостей.

— Не могу, Лиза, не могу себе такое позволить. Если я допущу нарушение, то и другие могут позволить себе это. Хозяйство не признает праздников. На фермах скот надо кормить? Жизнь в праздники не останавливается, за хозяйством надо смотреть в любой день и час. Нас наградили не для того, чтобы праздновать, а для того, чтобы еще лучше работали.

На рассвете Мегудин незаметно вышел, собираясь уехать по делам. Заметив это, Лиза предупредила:

— Не забудь, Илюша, приехать к обеду. Все будут тебя ждать…

— Постараюсь вернуться…

Постепенно гости начали расходиться. В обед они снова собрались.

— Илья скоро придет? — спрашивали они Лизу.

— Думаю, что сегодня долго не задержится.

Мегудин появился вскоре после полудня. Лиза обрадовалась:

— Чтобы ты вернулся раньше двенадцати ночи — такое бывает редко.

Илья Абрамович сел рядом с матерью. Еще вчера за столом Зельда хотела что-то сказать, но с портрета, который висел на стене, как живой смотрел на нее Авраам. Сердце защемило, и она не смогла и слова вымолвить, только слезы потекли по щекам.

Геня, младшая дочь, заметив, что мать вытирает слезы, сказала:

— Чего ты плачешь, мама? Ведь радоваться надо… Такой праздник!

— Да, прослезилась… Но это от радости, — успокоила мать. — Жаль только, что папа не дожил… и не видит, какое уважение и почет заслужил его сын.

Из ее материнского сердца вырвалось то, что еще вчера ей хотелось сказать. Она встала, подняла бокал с вином и от смущения тихо заговорила:

— Сын мой, со стены на тебя смотрит портрет твоего отца. Мне кажется, что он сейчас с нами и слышит каждое наше слово. Я помню, как он радовался, когда ты проложил свою первую в жизни борозду. Отец тогда сказал мне: «У нашего Ильи талант к земле, из него выйдет хороший хлебопашец». Ты оправдал его слова и честно заслужил ту награду, которой удостоила тебя страна. Так будь здоров и счастлив, сын мой, со всей большой семьей, которой является колхоз «Дружба народов». Живите, как и прежде, дружно, трудитесь добросовестно, и пусть все люди с наслаждением пьют ваше вино и благодарят вас за добрые дела. Лехаим![14] За ваше здоровье!

— И за ваше тоже! — слышалось со всех сторон.

С полным бокалом вина поднялся старший брат Ильи Абрамовича — Матвей:

— Дорогой Илюша! Твои братья, сестры, родные, вся наша семья поздравляет тебя и всех твоих соратников.

— Илья Абрамович — это гордость всей нашей колхозной семьи! — добавил Колесниченко.

— Без этой семьи я никогда ничего бы не добился, — сказал Илья Абрамович. — Так выпьем же за нашу многонациональную семью «Дружба народов»!

— И за здоровье всех наших друзей! — добавила Лиза.

— За новые наши успехи! — сказал Колесниченко.

— За успехи, лехаим! — со всех сторон поддержали его.

Колхозные парни, которые два года назад ушли в армию, вернувшись домой, не узнали родной Петровки. Исчезли столь привычные с раннего детства хатенки с небольшими окошками, соломенной крышей и глиняным полом, а на их месте выросли крытые черепицей белостенные саманные дома. И лишь одна жалкая халупка как память прошлого была оставлена в центре села. «Это наш музей», — говорил старик, хозяин этой хаты, бывший председатель Петровского СОЗа буденновец Матвей Федосеевич Абрамов. Сколько ни предлагали ему переехать в новый, благоустроенный дом, он неизменно отказывался.

— Буду жить здесь до конца своих дней, — обычно говорил дед Матвей. — Буду показывать потомкам, с чего началась наша новая жизнь.

Делегации и гости, приезжающие почти каждый день со всех концов страны и из-за рубежа, знакомство с хозяйством «Дружбы народов» всегда начинали с посещения этой хатки. Первопроходец колхозной жизни Матвей Федосеевич Абрамов охотно рассказывал им легенды и притчи о прежней жизни в Таврии, услышанные им от своих предков, делился воспоминаниями о том, чему был очевидцем. Старик не перестает удивляться, как сильно разрослась Петровка за последние годы. С одного конца она дошла до железнодорожной станции Урожайная, с другого — вытянулась далеко в степь.

Ушли в далекое прошлое сохи, косы, молотильные камни. И даже дома, сравнительно недавно появившиеся в Петровке, уже тоже видятся как вчерашний день.

— Надо строить такие дома, как в городе, — сказал Илья Абрамович на очередном заседании правления. — Надо освободить наших жен от многих забот — топить печку зимой, печь дома хлеб, носить воду, стирать. Пора строить город по последнему слову техники: с домами со всеми удобствами.

На правлении разгорелись страстные споры:

— Как можно разместить все отделения колхоза в одном городе, когда у нас имеются восемь отделений, разбросанных на десятки километров? Разве только построить метро, как в Москве, тогда люди смогут своевременно являться на работу, — раздавались голоса.

— Все восемь отделений селить в одном городе пока нет надобности, — ответил Мегудин. — Город, я думаю, нужно построить главным образом в центре, где размещена промышленность колхоза. А пользоваться бытовыми и культурными учреждениями будут все. Мы пустим автобусы, и добираться к нам будет легко.

— А как будет с приусадебными участками? Разве вы думаете их отменить? — спросил Гриценко. — Неужели вы думаете, что наши колхозники согласятся забираться в клетушку на третий или четвертый этаж? Они привыкли чувствовать землю под ногами, видеть деревцо перед окнами, а вы хотите сделать из них городских жителей…

— Наш колхозник уже не такой, каким был десять или даже пять лет тому назад, — вмешался Колесниченко. — Он уже мало отличается от городского жителя, машина у него вошла в быт…

— К машинам он привык, но от земли не отвык, — снова подал голос Гриценко. — Сколько бы он ни работал в колхозном саду, он хочет, чтобы у него дома был палисадник с фруктовыми деревьями, хочет в свободное время копаться в нем.

— Кто хочет иметь палисадник, может оставаться на своем месте, — перебил его Мегудин, — пусть себе на здоровье копается в палисаднике.

— Почему он не может жить со всеми удобствами в городе и иметь участок земли и несколько фруктовых деревьев? — спросил Гриценко. — Почему, скажем, тракторист, комбайнер или работник другой профессии не может после работы повозиться в своем палисаднике, если это ему доставляет удовольствие?

— Я думаю, что вы, Александр Лаврентьевич, преувеличиваете собственническую психологию наших колхозников. Такие увлечения, возможно, могут быть у старшего поколения хлеборобов, а молодежь, приходя с работы, хочет отдохнуть, повеселиться. Нам дорог каждый клочок земли, и крошить его на приусадебные участки и садики нет никакого смысла, — заметил Мегудин.

— Это неверная точка зрения! — воскликнул Гриценко. — Почему мы должны строить многоэтажные дома, когда можно строить одноэтажные для каждой семьи, с небольшим садом, который украшал бы двор? Я слышал, что в тех двух агрогородах, которые когда-то планировали построить, предусматривались приусадебные участки для небольших садов.

— Это ведь было давно, почти двадцать лет тому назад, тогда у колхозников еще были свои коровы, — напомнил Мегудин. — Но, как вы знаете, Александр Лаврентьевич, колхозники сами просили, чтобы мы забрали у них коров. А об огородах со временем подумаем.

…Спор с Гриценко о приусадебных участках затянулся. Со всех сторон сыпались вопросы:

— За сколько времени построят город? Нужно ли будет каждому, кто получит квартиру, выплатить за нее какой-то взнос? Нужно ли будет платить квартплату?

— А как назовут город? Есть ли уже такие города? Есть ли в новых квартирах печки? Есть ли погреба?

— Да, да, это важный вопрос, ибо в пекарне не выпекут такой хлеб на поду, как в домашней печке, — послышался голос.

Заседание затянулось допоздна.

Когда правление окончательно приняло решение построить город и эта идея была поддержана руководящими организациями, приступили к составлению планов и смет. Через какое-то время они были утверждены, и в Петровку приехали видные архитекторы из Москвы и Ленинграда.

Правление заблаговременно начало готовить кадры строителей и необходимые материалы. Постоянно действующие в колхозе восемь строительных бригад имели в своем распоряжении большое количество бульдозеров, экскаваторов, башенных кранов, самосвалов, но построить город со всеми ансамблями общественных и культурных зданий они были не в состоянии. Требовалась специальная строительная организация. И вот подвижная механизированная колонна известного треста Севастопольстрой прибыла в Петровку. Она обосновалась на юге поселка, у дороги, ведущей к железнодорожной станции Урожайная. Тут быстро выросли вагончики и брезентовые палатки, в которых разместились строители.

По плану два микрорайона объединятся с административно-общественным центром города, с большим парком, спортивным комплексом, фонтаном, стадионом на восемь тысяч мест. Вокруг будет посажено тридцать пять тысяч деревьев и кустов.

…На рассвете, когда Мегудин вышел во двор, его уже поджидал шофер.

— Смотри-ка! — радостно воскликнул Мегудин. — Наш город начали строить!

Земля строительного участка, которая еще вчера, как и столетия назад, лежала спокойная, нетронутая, земля, на которой пахали, сеяли, пасли скот, оказалась перекопанной, разворошенной до неузнаваемости. Трудно было поверить, что только вчера здесь зеленела трава, росли хлеба. Мегудин даже пожалел, что эта плодородная земля, на которой могли расти хлеба, сады и виноградники, навсегда будет закована в камни.

— Ну, хозяин, с вас причитается. Первый ковш земли, который я поднял для вашего города, надо бы обмыть… — проговорил высокий крепкий парень в синем комбинезоне и шлеме на голове. — Запишите, что первый ковш земли поднял Григорий Булаш из механизированной колонны номер сорок Севастопольстроя.

— Хорошо, мы это запомним. Что с нас причитается — с лихвой отдадим. Должниками никогда не были и не будем, — в том же тоне ответил Мегудин.

Слегка покачиваясь, с планшеткой в руках, подошел невысокий мужчина с серыми глазами, обратился к Мегудину:

— Вы за главного здесь?

— Я. Как у вас идет работа? Сколько рабочих прибыло?

— Четыреста человек. Это пока. Когда строительство развернется, приедут остальные.

Прораб вынул из планшетки карту и, указывая пальцем, сказал:

— Вот на этом месте мы должны покрыть около пятидесяти тысяч квадратных метров асфальтом. — Показал на другую точку: — А вот здесь мы проведем небольшую железнодорожную ветку, которая нам даст возможность быстрее доставлять сюда материалы… Пока будет идти строительство, мы посадим здесь деревья и кусты, чтобы озеленить ваш город.

Дни и ночи не переставая кипела работа на строительных участках будущего города. Железные клювы экскаваторов и бульдозеров беспрерывно, как птицы к своим гнездам, подавали кирпич, цемент и другие строительные материалы.

С каждым днем поднимались этажи, воздвигался, рос город. Здесь и там земля была закована в камни и бетон. Ее уже не будут больше омывать теплые весенние дожди, она теперь не будет приносить людям дары из своих плодоносных недр.

При мысли, что в будущих многоэтажных домах будут жить хлеборобы, чьи отцы, деды и прадеды веками жили в темных хатках-мазанках с прогнившими стрехами, сердце Мегудина переполнялось радостью.

Увлеченный кипучей работой строителей, Мегудин не заметил, как к нему подошел Колесниченко.

— Откуда ты? — спросил Мегудин.

— Я был в четвертом отделении и еду в пятое. Звонили из Москвы из проектной организации. Главный архитектор интересовался, утверждена ли документация на общественно-административный центр города… Он еще раз позвонит. Когда будете в правлении?

— Приеду к планерке… Если позвонят еще раз, скажите, что вся документация с некоторыми изменениями утверждена. Вечером на планерке я буду обязательно. Значит, ты едешь в пятое отделение? Учти, что вчера там два трактора простаивали, а на ферме надоили молока на десять литров меньше. Управляющий обещал выяснить, в чем дело, и принять меры. Так что проследи…

— Прослежу.

— А что в четвертом?

— В основном все нормально. Только были небольшие перебои в работе скважин.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Пауль Бютнер успел удрать из Курмана за два часа до вступления туда частей Советской Армии.

В пути он с несколькими полицейскими из немецкой комендатуры пристал к разгромленной части эсэсовцев.

В тяжелом бою был ранен, и из полевого госпиталя его эвакуировали в тыл. Подлечив, Бютнера с маршевой ротой снова отправили на фронт. В кровавых боях под Вислой он опять был тяжело ранен, и его в санитарном эшелоне увезли в глубь Германии, в Дюссельдорф.

Поправившись, с большим трудом он устроился у хозяина дешевого ресторанчика, где был сначала чернорабочим, а затем официантом. Остатки еды, оставляемые посетителями в тарелках, чаевые дали ему возможность немного прийти в себя, приобрести одежду. Судомойка, на которую он поглядывал, начала улыбаться ему, и, найдя небольшой угол для семейной жизни, они поженились.

Чем больше Бютнер пускал корни в новую почву, в которую старался активно врастать, тем больше его тянуло к отчему дому.

Все чаще он вспоминал отца и мать, дядю, у которого воспитывался. До боли его томила тоска по двору, где он вырос, по садику с фруктовыми деревьями. Он все бы отдал за сочные арбузы, за спелые, сладкие дыни, которые росли на отцовском баштане. Он скучал по жаркому крымскому солнцу, даже по ветру, по его неистовому вою.

Ему часто снился старый дом. Он просыпался, обливаясь потом, с криком.

— Что с тобою? — спрашивала жена.

— Ничего. А что?

— Ты так кричал…

— Разве?

Пауль теперь называл себя Герд — по документу, который он вытащил из кармана убитого немецкого солдата, стараясь скрыть свое прошлое. Даже жене он боялся раскрыть тайну своей души, рассказать о том, что произошло с ним в ту страшную ночь, когда он в крымских степях закапывал людей живыми. Перед его глазами стояли обезумевшие матери с детишками на руках, которые умоляли его: «Пауль, что ты делаешь? Ради бога, пожалей нас!..» А он беспощадно засыпал и засыпал землей яму…

Каждую ночь, как только закрывал глаза, он видел эту яму, детей, слышал душераздирающий крик матерей: «Пауль, что ты делаешь? Ты ведь хуже дикого зверя!..» Когда жена пыталась узнать, почему он ночью кричит во сне, Пауль отвечал:

— Мать с отцом снились… Наверное, с ними что-то случилось. Я каждую ночь вижу их во сне.

— Зачем думать о плохом? — пробовала успокоить его Марта.

Сколько бы она ни говорила с ним, ни вразумляла, успокоить не могла. Она верила, что причиной волнений мужа были постоянные тревожные мысли о судьбе родителей. Поэтому советовала ему поехать в Россию, попытаться их разыскать или хотя бы узнать, что с ними.

— Люди ведь едут в туристические путешествия, почему бы тебе не поехать туда?

Пауль не раз думал об этом. Совет жены пришелся ему по душе. Чтобы проверить, насколько искренне она говорит, он спросил:

— А где мы деньги возьмем? Такая поездка очень дорого обойдется.

— Мы немного накопили денег, чтобы приобрести кое-что из домашних вещей, так пока воздержимся от покупки.

— Россия велика, я даже не знаю, куда судьба забросила моих родителей и где их искать… — неопределенно сказал Пауль.

Он был уверен, что от бывших поселений, которые знал прежде, следа не осталось. И все же не мог решиться ступить на ту землю, которую опозорил, где столько невинной крови пролил. А жена не унималась, настаивала, чтобы он собирался в дорогу.

Наконец, набравшись храбрости, он обратился в туристическое бюро с заявлением о своем желании совершить путешествие в Крым.

Прошли недели и даже месяцы, прежде чем Пауль получил извещение о том, что его просьба будет удовлетворена, если он в течение пяти дней придет с нужными документами и деньгами для уплаты за путевку.

И, наконец, Пауль Бютнер упаковал чемодан и отправился на станцию.

Войдя в переполненный вагон, он увидел своих попутчиков. Это были люди разных возрастов и профессий. Сколько он ни вглядывался в их лица, знакомых не нашел.

Присев в уголок, он начал прислушиваться к разговорам попутчиков. Они вспоминали минувшие события на русском фронте.

— Хватит вспоминать этот ад! — кричал один. — Поговорим лучше о более веселых вещах, иначе и уснуть не сможем.

Вечером в вагон вошла пограничная охрана. Просмотрев документы, она ушла дальше. Поезд замедлил ход.

— Брест! — крикнул кто-то. — Брест! Россия!

Пассажиры побежали к выходу. Пауль направился за ними.

Брест запомнился ему таким, каким он его видел, когда их часть отступала отсюда. Он был охвачен пламенем, окутан клубами дыма и пыли. Мощные языки пожаров со всех сторон взвивались вверх. Тогда казалось, что ни одного целого дома там не осталось.

Теперь Пауль увидел город, залитый огнями, светлые улицы и многоэтажные дома.

Поезд мчался все дальше и дальше мимо полей, сел и огородов. Наконец он прибыл в Симферополь. Был летний солнечный день.

Сотрудник «Интуриста» объявил:

— Господа! Прошу, машина ждет вас на привокзальной площади!

Туристы с чемоданами в руках направились к автобусу. Прищурив глаза от яркого солнца, Пауль глядел по сторонам. Но никаких следов, которые напомнили бы ему о прошлом, он здесь не нашел.

Устроившись в гостинице и немного отдохнув, он пошел в город. Хотел найти рынок, куда ездил с отцом из колонии Ной-Берлин продавать мясо, молоко, фрукты, но рынка не было. Пауль искал его, искал другие запомнившиеся ему места, и ему казалось, что он блуждает в совершенно незнакомом городе.

До поздней ночи обычно засиживался Любецкий в своем кабинете. Когда в райкоме стихал стук пишущих машинок и умолкали телефоны, он, если позволяла обстановка, откладывал в сторону папки с документами, вытаскивал из шкафа книги и журналы и принимался читать. Любецкий понимал, что в нынешних условиях нельзя работать и принимать решения, полагаясь только на свой старый багаж. Для того чтобы руководить современным сельским хозяйством, необходимо опираться на глубокие знания в области экономики, агрономии и других специальных наук. Поэтому рядом со стопками общественно-политических журналов на полках у Любецкого лежали книги по полеводству, животноводству, механизации и организации хозяйства.

Ему, старому кадровому партийному работнику, уже не раз предлагали идти на повышение, но Любецкий каждый раз наотрез отказывался.

— Здесь теперь передовая, тут решается многое… — в таких случаях говорил он.

За долгие годы жизни в Курмане Любецкий как бы сроднился с его жителями. Многих он лично знал, знал их нужды и запросы. После гибели на фронте Маши он не мыслил своего существования без этих людей, и особенно без Мегудина и Перевержина, которые были ему наиболее близки и дороги. Любецкий видел, каких замечательных успехов добились эти инициативные, самоотверженные руководители хозяйств, и ему не хотелось расставаться с ними.

Последнее время раны, полученные на войне, все чаще и чаще давали о себе знать, порой причиняя нестерпимую боль. Но уходить от дел Любецкий не помышлял. В работе он видел главный смысл жизни. И лишь тоска по Маше была для него непреодолимой. Каждый раз, когда он рано утром уходил в райком и поздно вечером возвращался домой, на него с фотографии на стене смотрела, ласково улыбаясь, милая и обаятельная Маша. Как ее не хватало Любецкому. С ней можно было бы поделиться самым сокровенным. Она бы настояла, чтобы он лечился, не переутомлялся, отдыхал. Сколько времени прошло, но заменить Машу ему никто не мог.

Любецкий часто думал и о сыне, который вырос у бабушки и был крепко привязан к ней. С отцом виделся крайне редко, и нельзя сказать, чтобы часто писал ему. Окончив школу, сын уехал в Москву и поступил там в институт. Любецкого постоянно тревожило, что между ними никак не устанавливались близкие отношения. И когда в обком поступила разнарядка послать кого-нибудь в Москву на годичные курсы партийных работников, он неожиданно для всех согласился поехать туда.

Возможность получить глубокие систематизированные знания радовала Любецкого. За многие годы жизни привыкший без остатка отдаваться работе, он много и упорно занимался, готовясь к каждому семинару и практическому занятию. И конечно, его по-прежнему интересовала литература по сельскому хозяйству, полную подборку которой он нашел в читальном зале и в библиотеке. В немногие имеющиеся в его распоряжении часы досуга Любецкому нравилось бродить по Москве и знакомиться с ее достопримечательностями. Он охотно посещал выставки, музеи, театры и концертные залы. В эти походы вместе с ним обычно отправлялся его сын, к сердцу которого ему довольно быстро удалось подобрать ключик, и между ними установились доверительно-дружеские и неподдельно близкие отношения. Любецкого особенно радовало, что от прежней их отчужденности не осталось и следа.

Год учебы в Москве пролетел как один миг. Незадолго до отъезда домой Любецкому вместе с сыном удалось попасть в Большой театр на балет «Спящая красавица». После спектакля, все еще находясь под впечатлением чарующей музыки Чайковского, они молча шли к выходу.

— Григорий Михайлович! Товарищ Любецкий!

Любецкий оглянулся и увидел стоящую неподалеку от них, смущенно улыбающуюся Минну Хасину.

— Как приятно встретить земляка! — поздоровавшись, сказала она. — Вы давно из Курмана?

— Уже почти год. А вы какими судьбами в Москве?

— Я здесь учусь.

— А потом, конечно, поедете в Курман?

— Думаю, что нет… Страна у нас большая, выбор велик. Хочется пожить и в других местах.

— Неужели вас не тянет в родные места? Что ж, видимо, у вас есть свои причины не возвращаться туда… Вы, кажется, из Новых Всходов?

— Да. Неужели вы запомнили меня с тех времен? Я тогда была еще совсем юной.

— Как можно забыть первых комсомольцев из переселенцев? Это были замечательные парни и девчата! С ними можно было горы своротить!

— А как сейчас там, в Курмане? Вы, наверное, часто получаете оттуда письма?

— Конечно. Там все хорошо…

И Любецкий начал рассказывать ей о последних достижениях колхозов «Дружба народов» и «Россия», об общих знакомых. Он видел, с каким интересом слушала его Минна и какой радостью светились ее глаза, когда он вспомнил Мегудина, о судьбе которого она уже давно ничего не знала. Народу в фойе заметно поубавилось, и тут она заметила одиноко стоящего в сторонке юношу в модной синей куртке. Он был очень похож на Любецкого.

— Это ваш сын? — спросила Минна.

— Да. Он учится здесь, в Москве, в институте.

— Мой сын тоже студент…

Не торопясь они пошли к станции метро. Любецкий простился с сыном и поехал провожать Минну. По дороге они вспоминали дни своей молодости, комсомольцев и молодых переселенцев, поднявших целину в крымских степях. Возле дома, где жила Минна, они простились и договорились встретиться снова. Любецкий несколько раз потом приглашал ее в театр, и она чувствовала, с какой заботой и теплотой он относится к ней. Вскоре Минна получила назначение в животноводческий совхоз Курганской области.

— Жаль все же, что вы не возвращаетесь в Курман, — сказал Любецкий.

— Ничего, попробую свои силы на новом месте.

Они простились на перроне вокзала.

— Обязательно мне напишите! — попросил Любецкий Минну. — Я еще не знаю, куда меня направят работать, и поэтому пишите по адресу обкома. Оттуда письмо мне перешлют.

— Как только устроюсь, непременно напишу, — пообещала она.

После ее отъезда Любецкий еще некоторое время оставался в Москве. Он часто виделся с сыном, но замечал, как ему не хватает Минны, и удивлялся, почему раньше не обращал на нее внимания. Минна чем-то напоминала ему Машу: такая же энергичная, миловидная, душевная. И от этого она становилась ему еще дороже.

Незадолго до отъезда домой Любецкий получил письмо, в котором сообщалось, что красные следопыты отыскали Машину могилу, и поэтому его путь в Крым пролег через Ржев, где Маша погибла. Вскоре по возвращении в Симферополь Любецкого избрали секретарем обкома по сельскому хозяйству, и он энергично взялся за работу. Много ему приходилось разъезжать по области, знакомиться с хозяйствами колхозов и совхозов. Однажды после очередной такой поездки ему вручили письмо от Минны. Она писала, что устроилась хорошо, очень довольна работой и ждет от него письма.

Любецкого очень тянуло в родной Курман. Как-то раз, посещая степные районы Крыма, он решил ненадолго завернуть туда. Все в Курмане казалось ему дорогим и близким: каждое деревцо, каждый кустик, каждый бугорок. Проезжая мимо хозяйств «Дружбы народов» и «России», он увидел, какие большие изменения произошли тут за время его учебы в Москве. Любецкий с восхищением смотрел на фабрики и заводы, на строящийся колхозный город, заложенный еще в бытность его секретарем райкома. На одной из дорог он заметил машину Мегудина и попросил шофера притормозить.

— Ну, наконец-то выбрался и к нам! — воскликнул Илья Абрамович, обнимая Любецкого. — А то я думал, что ты стал большим начальником и загордился.

Дальше они поехали вместе, и Любецкий никак не мог удержаться от похвалы:

— Вот молодцы. Так держать!

Мегудин стал уговаривать его заехать к нему домой.

— Представляю, как обрадуется Лиза, — говорил он.

— Не могу, тороплюсь, заеду в другой раз, — отказывался Любецкий, но Мегудин настоял на своем.

Появление Ильи Абрамовича с таким дорогим гостем было для Лизы полной неожиданностью. Она засуетилась, принялась накрывать на стол.

— Не беспокойся, Лиза, я к вам ненадолго. Лучше посидим поговорим, — останавливал ее Любецкий.

— Ну нет, так не пойдет, — возражала Лиза, — все равно без обеда не отпущу.

Когда все расселись за столом, Лиза, показывая на сыновей, сказала:

— Видите, как они выросли за ваше отсутствие…

— А где старший?

— Он уже закончил институт. В отца пошел — агрономом стал.

За обедом Любецкий много рассказывал о Москве.

— Знаете, кого я встретил там? — сказал он. — Минну Хасину.

— Да ну! — оживилась Лиза. — Как она поживает?

— Ничего, хорошо. Поехала работать в Курганскую область. Недавно я получил от нее письмо.

— Она славная, Минна. Только жизнь ее как-то не сложилась, — заметила Лиза. — Я часто о ней вспоминаю. Если будете писать, передайте привет.

Письма от Любецкого Минна получала довольно часто. Во время студенческих каникул она решила съездить в Москву повидаться с сыном. Об этом она написала Любецкому и пригласила и его приехать в это же время туда. Но ответа не последовало. Минну это очень расстроило.

«Что могло случиться? — недоумевала она. — Неужели заболел? Надо выяснить, что с ним!»

И на второе письмо она тоже не получила ответа.

«Наверно, заболел», — встревожилась Минна.

Частые недомогания заставили ее послушать врачей, которые советовали переменить обстановку и климат. Узнав из газет, что в степной части Крыма на базе животноводческого совхоза создается молочный комплекс, она написала туда и получила приглашение на работу.

Перед самым ее отъездом пришло письмо от Любецкого, в котором тот писал:

Минна немедленно сообщила ему, что едет во вновь созданный комплекс в степной части Крыма и надеется с ним встретиться и обо всем поговорить.

На новом месте Минна горячо взялась за работу. В этом комплексном хозяйстве все надо было создавать заново. Не хватало рабочих, специалистов, технического оборудования. Полученные во время учебы в Москве знания, опыт, приобретенный в совхозе, откуда она приехала сюда, ей очень пригодились. Но этого оказалось недостаточно. В новом комплексе все процессы были механизированы, и Минне пришлось обучать животноводов, как управлять новой техникой. С некоторыми новшествами ей самой впервые пришлось столкнуться, а к кому обратиться за консультацией, она не знала. Где найти таких специалистов, лучше всех мог подсказать ей Любецкий. Но она здесь уже больше двух недель, а он не появлялся.

«Возможно, он не знает еще о моем переезде сюда, — утешала себя Минна. — А может быть, снова заболел… Или разъезжает по области…»

После некоторых раздумий Минна отправилась в область и в научно-исследовательском институте получила дельные советы по интересующим ее вопросам. Возвращаясь домой, по пути хотела завернуть в обком, убедиться, на месте ли Любецкий, но тут же передумала.

«Если найдет нужным, сам приедет», — решила она.

Не хотелось ей идти в обком еще и потому, что там где-то, поблизости, живет Семен Дублин. С тех пор как она с ним рассталась, он не переставал преследовать ее и уговаривать, чтобы они снова сошлись. Он разыскал ее в Москве, нашел даже в Курганской области, прислал ей туда письмо:

Но Минна решила больше не ломать жизнь. После смерти матери она осталась одна и тяжело переживала одиночество, но Семен ей чужд по взглядам на жизнь, она безвозвратно порвала с ним и пресекала любые его попытки наладить с ней отношения.

Вернувшись из области домой, Минна узнала, что тут был товарищ из обкома, спрашивал ее. Эта весть очень обрадовала Минну. Сдержанные, но умные и задушевные письма, приходившие от Любецкого в далекий совхоз, она читала с волнением, с трепетным чувством. Несостоявшаяся встреча с ним в Москве расстроила ее, но, узнав причину, Минна успокоилась. Его появление здесь и интерес к ней придали ей уверенность: он обязательно опять приедет. В ее глазах появился веселый огонек, на душе было легко, работа стала спориться, и дела пошли в гору.

Выйдя из нового здания, недавно построенного для отделения совхоза, где она работала, Минна столкнулась с молодым человеком и обомлела.

«Илюша!» — хотелось ей крикнуть — так он был похож на Мегудина. Илья был таким в Новых Всходах, когда они только переселились в степь. Неужели это его сын?

— Извините, товарищ, ваше лицо мне очень знакомо, — обратилась она к молодому человеку. — Где мы с вами встречались?

— Не знаю, — пожал тот плечами.

— Как ваша фамилия?

Прежде чем он успел ответить, к нему подбежала белокурая девушка с серыми глазами и позвала его к директору.

— Кто-то приехал, кажется из области, и вас срочно требует.

Молодой человек ушел, а Минна, провожая его глазами, все сравнивала парня с Ильей Мегудиным — таким, каким он остался в ее памяти.

«Может быть, и Любецкий приехал?» — мелькнуло у нее в голове. Вернувшись в отделение, Минна начала наводить тут порядок. Прошел час, но никто не являлся, она уже собралась уходить, как вошла девушка со словами:

— Из обкома приехал тот самый, что прошлый раз спрашивал вас.

А вскоре постучал в дверь и вошел Любецкий. Держа в одной руке портфель, он, слегка поклонившись, с мягкой улыбкой на смуглом лице поздоровался, спросил:

— Вы давно здесь?

— Уже больше двух недель…

Спохватившись, что не предложила гостю сесть, она подала ему стул:

— Пожалуйста, садитесь!

Усевшись, Любецкий упрекнул:

— Почему не сообщили, когда приедете?

— Я ведь написала, что скоро буду…

— А я не знал, что вы уже здесь, — как бы оправдываясь, сказал Любецкий. — Хотя я теперь часто бываю в разъездах, но урвал бы часок, заехал…

— Спасибо, все обошлось хорошо.

— Ну, как устроились? Как идет работа?

— Вначале было трудно. Сейчас все налаживается.

— Комплекс у вас интересный, скоро дела примет новый директор, молодой, но очень способный и энергичный.

Минне хотелось узнать, не тот ли это человек, которого она сейчас видела, не из семьи ли Мегудиных? Но Любецкий заговорил о другом:

— Хорошо, что мы теперь близко находимся друг от друга, можно будет чаще встречаться.

Внимательный, ласковый взгляд Любецкого смутил Минну; опустив глаза, она промолчала.

— Вот вам мой телефон. Звоните, приезжайте в город…

— Немного налажу работу, постараюсь приехать… И вы приезжайте…

Посидев еще немного у Минны, Любецкий, тепло попрощавшись, ушел. Минна проводила его до машины.

Возвращаясь в отделение, она опять встретила того же молодого человека, остановилась, спросила:

— Вы напоминаете мне одного человека. Как ваша фамилия?

— Мегудин.

— Вы сын Ильи Абрамовича?

— Разве я так похож на своего отца? Говорят, что я больше похож на мать.

— Нет, ваш отец именно так выглядел в юности, когда мы работали в колхозе имени Свердлова.

— Значит, вы его давно знаете?

— Очень давно. Мы вместе с ним в школе учились, вместе тут землю обрабатывали, поднимали целину.

— Интересно. Вы давно его не видели?

— Да, давно…

— Где же вы были?

— Я уехала на учебу, оттуда меня командировали в другую область, а сейчас вот я вернулась… А вы что здесь делаете?

— Я приехал сюда работать.

— Очень хорошо! Если будете работать, как ваш отец, наш совхоз скоро станет образцовым хозяйством.

— Буду работать как сумею. Мой отец говорит, что я сам должен проложить себе дорогу в жизни.

— Работать вы, конечно, должны самостоятельно, но учиться у вашего отца несомненно нужно. Учиться нужно всегда. Ваш отец тоже учился у многих, а теперь к нему едут учиться.

Через несколько дней Владимир Мегудин вызвал Минну к себе в кабинет и объявил:

— Я принял дела… Будем вместе работать. Давайте подумаем, как организовать дело, чтобы наше хозяйство развивалось как можно лучше.

Как и другие работники комплекса, Минна внесла много ценных предложений.

Владимир Мегудин внимательно выслушал, одобрил ее предложения. А после беседы как бы ненароком спросил:

— Мои родители знают, что вы здесь? Почему вы к ним не заезжаете?

— У них достаточно бывает гостей и без меня. Когда поедете домой, передайте им привет…

Мегудин знал Хавкина еще с довоенной поры, когда «Новые всходы» соревновались с передовым колхозом «Смидович», Фрайдорфского района. Представители этих хозяйств приезжали друг к другу проверять соцобязательства, бывали гостями в праздники, гуляли на свадьбах и весельях. Надолго осталась в памяти комсомольская свадьба Хавкина с учительницей Женей Цыпенюк. Много гостей съехалось из соседних поселков. Играл колхозный оркестр, пели и плясали парами и в хороводах. Стар и млад танцевали кадриль, «ножницы», гопак, краковяк. Со всех сторон слышались шутки-прибаутки и частушки на злобу дня.

Когда бригада Мегудина прославилась на всю округу, собрав небывалый доселе урожай пшеницы, бригада Хавкина опять решила вызвать их на соревнование, но Мегудина после совещания в Кремле назначили директором Курманской МТС, а Хавкина призвали в армию.

В лихолетье войны, вдали от родной земли, и уже после Победы Мегудин нередко вспоминал Хавкина. Жив ли? Где он теперь?

И однажды, приехав в область по каким-то делам, увидел на тротуаре человека, ковыляющего на костылях. Поравнявшись с ним и взглянув на него, Мегудин узнал Хавкина.

— Изя! — обрадованно воскликнул он. — Какими судьбами? Где обитаешь? Почему не давал о себе знать?

Ошеломленный Хавкин стоял и не мог промолвить ни слова. Немного помолчав, он сказал:

— Что о себе говорить… Сам видишь… Был тяжело ранен, уже почти на том свете был, но все же остался жив. Вот потихоньку и тружусь как могу… А вот о твоих делах слышал, читал!..

— А где работаешь?

— На производстве, но тянет к земле. С удовольствием пошел бы в колхоз, только в ногах остались осколки, снова учусь ходить…

— А почему их не удалили?

— Врачи советуют пока обождать… Две операции уже перенес.

— Что поделаешь… Хорошо, что голова цела. Еще поправишься. А потом где захочешь, там и будешь работать.

Слова Мегудина немного приободрили Хавкина. Ему нередко приходилось читать в газетах заметки и очерки о тяжелораненых и инвалидах, которые успешно трудятся в колхозах.

После недолгих раздумий Хавкин написал заявление в райком партии с просьбой направить его на работу в колхоз. Когда его вызвали в райком, он увидел там многих бывших фронтовиков, но ни одного тяжелораненого, да еще на костылях, не встретил. Поэтому инструктор, который должен был беседовать с ним, удивленно взглянув на него, спросил:

— Вы по какому делу, товарищ?

— У вас должно быть мое заявление…

— Какое заявление? — с недоумением перебил его инструктор. — О чем?

— О направлении меня на работу в колхоз.

— Вы сейчас где-то работаете или на инвалидности?

— Работаю на производстве, но…

— Стало быть, эта работа вас чем-то не устраивает?

До Хавкина наконец дошло, что инструктор никак не может понять, как это он, калека на костылях, решился покинуть город и поехать на работу в деревню.

— Поверьте, я только прошу, чтобы меня направили в колхоз; я знаю, что принесу там больше пользы. Мне никакая работа в деревне не страшна, — с твердостью в голосе заявил Хавкин.

Инструктор внимательно посмотрел на него и задумался. Наконец он сказал:

— Я немало проработал в деревне, но что вам предложить, право, не знаю… Допустим, мы вас будем рекомендовать председателем колхоза. Но вы хоть немного себе представляете, что это за работа? Ни днем ни ночью нет покоя, по каждой мелочи обращаются к председателю. А ответственность-то какая! И за людей, и за хозяйство…

— Мне это все знакомо, товарищ… До войны я работал бригадиром и хорошо знаю, что такое колхоз и за что председатель в ответе, — задыхаясь от волнения, ответил Хавкин. — Надеюсь, что справлюсь…

— Ну хорошо, мы обсудим ваше заявление и тогда вызовем вас, — сказал на прощанье инструктор.

Через несколько дней Хавкин получил извещение, что его просят зайти в райком к первому секретарю Гаврилову. Когда в назначенный час он явился, у секретаря на столе лежало его личное дело.

— Значит, хотите работать в колхозе? — спросил секретарь. — Вы инвалид войны?

— Я настоял на том, чтобы с меня сняли инвалидность. Я вполне трудоспособен и готов выполнить любое задание партии, — заявил Хавкин.

— Но вам, наверное, еще лечиться надо.

— Найду время…

— Ну что ж, — сказал секретарь, — райком вашу просьбу удовлетворил. Мы направляем вас в ближайший колхоз, чтобы при необходимости вы смогли бы лечиться. Но предупреждаем, работа будет нелегкой, и если будет очень трудно — поможем…

Секретарь пролистал его личное дело и продолжал:

— Колхоз этот небольшой, состоит из пятидесяти дворов, главным образом там вдовы, мужья которых погибли на фронте, старики и дети-сироты. А все работоспособные, которых осталось мало, ушли в город на заработки… Мы собираемся объединить этот колхоз с двумя такими же колхозами и создать одно экономически крепкое хозяйство, которое могло бы снабжать город овощами, фруктами, молочными продуктами и всем, что будем производить. Для развития такого хозяйства есть большие перспективы, так как до города рукой подать. Можно будет доставлять торгующим организациям и массовому потребителю самую свежую зелень и все то, что имеет наибольший спрос. Все это даст немалую прибыль… Понятно? Возьметесь за такое дело? Надеюсь, что вам это будет по плечу… У вас есть опыт и, наверное, организаторские способности… А если возникнут какие-либо трудности, мы всегда вам придем на помощь.

Располагающий, приветливый тон, с которым говорил секретарь райкома, пришелся Хавкину по душе, и предстоящая трудная работа его не пугала. Сразу же в голове у него начал рождаться план, как скорей и лучше справиться с этой задачей.

«Если требуется создать крупное хозяйство, то одними стариками и женщинами тут не обойдешься, — мысленно рассуждал он, — может быть, стоит поделиться с секретарем одной идеей, которая сейчас возникла у меня в связи с письмом, полученным от фронтового друга, с которым в новогоднюю ночь 1942 года мы участвовали в Феодосийском десанте. Он пишет, что на Киевщине, в районе Чернобыля, строящаяся ГЭС затопит несколько колхозов».

— Считаю, что имеет смысл перевезти эти колхозы со всем хозяйством, домами и людьми к нам, — предложил Хавкин, объяснив, в чем дело.

— Очень ценное предложение… Очень… — заинтересовался секретарь райкома. А про себя подумал: «Кажется, мы не ошиблись. Видно, деловой человек, с головой». — Ну что ж, давайте адрес, я выясню все, и мы напишем туда… А может быть, вы сумеете к ним съездить?

— Если будет необходимость, обязательно поеду, — ответил Хавкин.

— Сейчас на нашей машине вас доставят домой, а рано утром мы вместе съездим в колхоз, я познакомлю вас с людьми, и вы приступите к работе.

…Как только секретарь райкома с Хавкиным приехали в Андреевку и зашли в правление, председатель колхоза Ксения Архиповна, коренастая, высокая женщина, у которой война отняла мужа и трех сыновей, а посему ее прозвали солдаткой и солдатской матерью, увидев их, не без лукавства обратилась к секретарю райкома:

— Ну, где же, наконец, ваш председатель, которого вы давно нам обещали? Что, еще не нашли?

— Почему же… — ответил секретарь райкома, указав на Хавкина.

Ксения Архиповна недоуменно поглядела на него, она была явно обескуражена.

По выражению ее лица секретарь райкома понял, что она хочет сказать: «Неужели этот калека сможет наладить работу?» Но свою мысль она выразила деликатно:

— А что, товарищ всерьез берется навести у нас порядок?

— Если поддержите, возьмусь… — уверенно ответил Хавкин.

— Вот увидите, все хорошо будет… — сказал секретарь райкома. — Мы сейчас с ним съездим в колхозы, которые объединяются с вами, он подготовит проект воссоединения и перестройки хозяйства. А потом на общем собрании всех трех колхозов райком будет рекомендовать его председателем. Думаю, что, если выберете, он сумеет оправдать ваше доверие.

Мегудин был крайне удивлен, когда узнал, что Хавкин взялся за такую трудную для него работу.

«Объединить андреевский колхоз с двумя соседними колхозами и руководить укрупненным хозяйством — разве это возможно при его малоподвижности?» — не переставал думать он. Для него укрупнение колхозов уже был пройденный этап, и он до тонкостей знал, как нелегко из нескольких хозяйств создать одно большое, сплотить людей в один дружный коллектив и дать ему правильное направление. С этим Хавкин, пожалуй, справится. Но как же он сможет изучать земельные массивы, определять, где и что сеять, исходить вдоль и поперек эти необозримые просторы полей… и все это на костылях? Ведь надо следить за глубиной пахоты, смотреть, не остаются ли огрехи, как идет сев… А если что-нибудь получается не так, сразу же принимать меры. На машине или бедарке трудно будет ему все охватить. Да к тому же еще есть и другие отрасли, которые тоже надо постоянно держать в поле зрения.

«Все же любопытно посмотреть, как Хавкин со всем этим справляется. Надо будет заглянуть как-нибудь к нему», — решил он.

Направившись в город на совещание в обкоме, Мегудин рассчитывал встретить Хавкина, но там его почему-то не оказалось. По окончании совещания он вдруг столкнулся в дверях с секретарем райкома Гавриловым, которого знал еще, когда тот работал инструктором обкома. Поговорив с ним, как бы между прочим спросил:

— Как Хавкин там поживает?

— Работает хорошо. С каждым днем колхоз укрепляется, расширяется… Скоро вольются к ним еще два колхоза…

— Еще два? — изумленно переспросил Мегудин. — Какие?

— Да. Хавкин оказался очень инициативным, деловым мужиком, с головой. Он подсказал очень интересную идею… Вот послушай…

Хотя Мегудин очень торопился домой, но все же он задержался, чтобы узнать от секретаря райкома, как Хавкину удалось переселить сюда с Киевщины два колхоза, которые плотина строящейся ГЭС должна была затопить.

— Молодец! Сообразил… Своими костылями он орудует лучше, чем иной ногами.

— Какие там костыли… Он их давно забросил. Разве можно на костылях развить такую деятельность?.. Верно говорят: труд лучший доктор. Вот что значит воля, упорство и закалка! Вначале я думал, что он не выдержит и сбежит. Куда там! Приезжаю сообщить ему, что уже списались с колхозами и надо съездить туда, а он навстречу идет с палочкой. А когда вернулся с Киевщины, и ту забросил. Бегает так, что трудно за ним угнаться. Везде успевает — и на поля, и на фермы, принимает поселенцев, устраивает их. Когда он впервые пришел ко мне в райком, я сразу понял, что из него выйдет хороший колхозный вожак, и не ошибся.

Мегудину было приятно слышать, что секретарь райкома партии так отзывается о Хавкине.

«Значит, преодолел все трудности, добился своего», — подумал он.

Возвращаясь домой, Мегудин встретил на трассе машины и трактора, груженные деталями разобранных домов: балки, стропила, доски, окна, двери. За ними ехали подводы и арбы, запряженные лошадьми и волами со всяким скарбом.

«Хозяйственные мужики, — подумал Мегудин. — Все, что нужно, захватили с собой. Они быстро обстроятся, и работа пойдет у них на славу. Шутка ли, потомственные хлеборобы — с ними горы можно свернуть».

Хавкин сразу оценил новых переселенцев. Еще у них на родине, в Чернобыльщине, и во время переезда он обратил внимание на особо активных, умудренных опытом людей и уже знал, кого в какую бригаду следует включать, на какую работу поставить.

Особенно выделялись животноводы, которые привезли племенных, ухоженных коров-рекордисток. Вместе со старожилами они начали перестраивать на новый лад фермы, используя свой богатейший опыт, и сразу же надои молока стали с каждым днем возрастать, и не только у рекордисток, но и у всех остальных коров.

Не прошло и года, как показали свое умение овощеводы, вырастив обильный урожай ранней зелени, огурцов, помидоров и других овощей. Вслед за ними отличились бахчеводы. После выполнения государственных поставок колхоз начал доставлять свою доброкачественную продукцию торгующим организациям и массовому потребителю. Доходы стали неуклонно расти, и это дало возможность не только развивать другие отрасли хозяйства, но и вводить некоторые новшества, как, например, выращивание шампиньонов. Уже заблаговременно стали поступать заявки на эту деликатесную продукцию от многочисленных санаториев, пансионатов, ресторанов.

Об успехах андреевского колхоза имени Жданова заговорили на заседаниях, совещаниях, начали писать в газетах. Некоторые хозяйственники не без зависти говорили между собой:

— Да, Хавкин высоко поднимается, он знает, чем козырнуть… Головастый мужик…

Проезжая из города домой мимо указателя на Андреевку, Мегудин вспомнил, что давно обещал Хавкину заехать к ним посмотреть хозяйство, но по разным обстоятельствам откладывал.

К нему в колхоз «Дружба народов» часто наведывались Хавкин, председатель другого прославленного колхоза, двадцатипятитысячник, отставной капитан Валентин Иванович Черфас и многие другие председатели ныне передовых колхозов области. Они изучали их опыт ведения хозяйства, часто советовались с Мегудиным, как лучше наладить дела у себя. Время от времени ему приходилось бывать и у них.

Сегодня наконец Мегудин решил свернуть в Андреевку.

Эта деревня ему запомнилась еще с юности, когда они с отцом ходили по окрестным селам покупать лошадей для только что созданного переселенческого коллектива.

Андреевка в ту пору была запущенной, убогой деревенькой с приземистыми, обшарпанными, покосившимися мазанками, с маленькими окошками, без деревьев, кустов и всякой другой зелени в палисадниках.

Теперь уже и следа не осталось от той деревни. С обеих сторон вымощенной улицы с асфальтированными тротуарами тянутся выбеленные хатенки, окаймленные книзу черной полосой, с красивыми наличниками. В просторных, уютных дворах чисто, от дома к надворным постройкам проложены дорожки. В каждом дворе привольно гуляют куры, утки, индейки. Откуда-то доносится горластый крик петуха. А с одного двора вышли гуси и цепочкой, важно, неторопливым шагом пошли к ручейку или водоему.

«Это, наверное, новоселы привезли с собой гусей, — подумал Мегудин. — Они неплохо прижились здесь, в нашей безводной степи, и даже находят водоем, где можно окунуться и поплавать. А какие палисадники с большими деревьями вишен, черешен, абрикосов, которые уже набирают цвет. Да, хорошо устроились новоселы, по-хозяйски».

В центре обстраивающейся Андреевки он увидел большое здание с колоннами, утопающее в зелени, — это, наверное, Дом культуры, а немного дальше показался дом с флагом на крыше — правление колхоза.

Как только Мегудин подъехал к конторе, оттуда вышла черноглазая молодая женщина Ольга Чернюк, заведующая фермой.

— Председатель на месте? — обратился к ней Мегудин.

— Нет, недавно куда-то уехал… — смущенно ответила Ольга Чернюк. Она однажды видела Мегудина, когда Хавкин возил их на экскурсию в колхоз «Дружба народов», и узнала его. — Заходите, пожалуйста, в правление, заместитель председателя, товарищ Зигуля, точно скажет, где он и когда приедет.

— Ну хорошо, зайду ненадолго, — согласился Мегудин и направился в контору.

Пока Чернюк собиралась представить гостя, Зигуля, узнав его, стремительно выскочил из-за стола, поприветствовал и почтительно сказал:

— Рады, очень рады видеть вас… Давненько вас ждем…

— Я давно обещал Хавкину заехать, но никак не мог к вам выбраться… А где же председатель?

— Он уехал с агрономом проверить работу бригад в садах и виноградниках.

— Если можете, давайте съездим туда, а по дороге поговорим, — предложил Мегудин.

Он сел в машину. Мегудин стал расспрашивать его, откуда он, как попал в колхоз, где работал раньше.

— Значит, вы однополчанин Хавкина?

— Так точно. Мы с ним в одной части служили. Участвовали вместе в Феодосийском десанте, недалеко отсюда, на станции Владиславовка, его тяжело ранило, потом и в меня угодила пуля, и я попал в госпиталь. Так мы потеряли друг друга. Только после долгих поисков я его нашел. Вот он нас и перетянул сюда…

— В нашем колхозе тоже есть участник Феодосийского десанта, Мириминский. Не знаете такого?

— Нет, не помню… Десант был большой, во многих местах высаживались… Может, Хавкин помнит его?

— Спрошу. А сколько семей из ваших колхозов переехало сюда? — спросил Мегудин, переменив тему разговора.

— Сто семьдесят семей.

— Много… Ну, как вы освоились?

— Вначале трудновато было, а сейчас уже привыкли… Многие здесь переженились… Растут дети, которые родились уже в Андреевке.

Машина остановилась у колхозного сада. Мегудин осмотрел стройные ряды черешен, вишен, абрикосов, персиков. У массива карликовых яблонь он увидел главного агронома Шраменко и энтомолога Парашину, проверяющих, не заражены ли деревья вредителями и болезнями. Поздоровавшись с Мегудиным, они ответили на его вопросы, рассказали о свойствах новых сортов яблонь крымской селекции: «Аврора», «Таврия» и «Салгир», которых нет в «Дружбе народов». Мегудин записал в своем блокноте: «Посоветоваться с агрономом Блоштейном насчет этих сортов».

Пройдя немного по полю, Мегудин около виноградника встретил Хавкина с агрономом Бегельманом.

— Илья Абрамович! Наконец-то! — увидев гостя, обрадованно воскликнул Хавкин.

— Проездом завернул ненадолго…

— Ты хоть посмотри наше хозяйство. У нас есть что посмотреть!

— Кое-что я уже видел. Хорошо работаете, ничего не скажешь. А Андреевку надо бы переименовать в Новоандреевку.

— Многие ее так и называют, — отозвался Хавкин. — Я вижу, что с моим заместителем ты уже познакомился. Мировой парень! Мы с ним на фронте кровь проливали, а сейчас вместе строим… Он показал тебе наше село? Не правда ли, что это почти город?.. Какие дома построены, какой Дворец культуры строим!.. А школа, детский сад, ясли!.. И административный центр у нас какой, а ванно-душевой павильон, можно сказать, как на больших курортах. Мы искали подпочвенные воды для полива, а нашли источник минеральной воды, которая полезна как для питья, так и для купанья. Одним словом, лечебная. Мы построили павильон, чтобы наши колхозники могли принимать ванны или душ, а также все, кто только захочет. Сейчас у нас настоящее паломничество, приезжают со всей области…

— Везет тебе… Ты доходы даже из-под земли выкачиваешь.

— Доход невелик… Это все для людей… А немалый доход мы получаем от нашего хозяйства, а впредь надеемся получать еще больше.

Осмотрев виноградник, Мегудин заметил:

— Сады и виноградники у вас обработаны хорошо, но как они у вас будут расти? На что вы надеетесь? Как вы будете их орошать? Просто чудом они у вас растут, ведь воды Каховского канала к вам не доходят, да и скважин у вас нет…

— Вовсе не чудом, — возразил Хавкин, — мы соорудили водоемы, которые стоили нам немалых денег и труда.

— И чем же их заполняете?

— Нашлось чем… Кто ищет, тот находит…

— И все же? — полюбопытствовал Мегудин.

— Мимо нас протекает речушка…

— Речушка? — удивился Мегудин. — Сколько здесь живу, никогда не знал, что в засушливой, безводной крымской степи течет хоть одна речушка.

— Да это даже не речка, а скорее ручеек, который и кошка перепрыгнет. А в знойные дни она и вовсе высыхает. Исток берет где-то в горах, а по пути вбирает в себя использованные воды города. Ее называют Салгир, что обозначает горная речка. Еще с незапамятных времен она несла свои воды среди засушливых степных просторов, но никому и в голову не приходило, что она может хоть чуть-чуть утолить жажду пересохшей земли, напоить влагой все, что растет на ней.

— Неужели такая речка в состоянии оросить ваши сады и виноградники? Они же вот-вот начнут плодоносить, а без влаги какой может быть урожай?..

— Все это мы знали, поэтому усиленно искали выход из положения. Вот мы и задумали использовать речку, начали копать водоемы. Нам было очень трудно, просто из сил выбивались, но овощи спасли и частично зерновые, а также немного поддержали сады и виноградники. Все это мы делали неуверенно, по интуиции, примитивно. Потому и обратились в проектную организацию, чтобы помогли нам приспособить речку для орошения. Они гарантию нам не дали, но мы все же рискнули, вложив в это дело миллион. Другого выхода у нас не было…

— Риск — благородное дело, — отозвался Мегудин. — Настоящие дела требуют смелости, решительности, уверенности… Надеюсь, что будут хорошие результаты и все окупится во сто крат.

Осмотрев водоемы, Мегудин вернулся на виноградник. Агроном Бегельман показал ему новый сорт винограда молдавской селекции, который не нуждается в прививках против болезни филлоксеры.

— Как называется этот сорт? — спросил Мегудин. — Кажется, о нем мне говорили и Фалькович, и Мириминский… Но не молдавской селекции, а крымской. Надо будет уточнить…

Парторг Ромарчук, который следовал за Мегудиным, боялся, что тот уедет, не посмотрев их ферму, и, улучив момент, сказал:

— А самая большая наша гордость — это молочная ферма. Обязательно посмотрите ее.

— Да, я уже слышал и читал о ней, — отозвался Мегудин.

— Давайте подъедем туда, — предложил Хавкин.

Он знал, что Мегудина, у которого в колхозе шестнадцать тысяч голов скота, ничем не удивишь, но все же ему было интересно знать его мнение об их ферме.

…В чистой, благоустроенной ферме Мегудин увидел упитанных, хорошо ухоженных коров красностепной породы. Хавкин заметил, что гость обратил внимание на условия, созданные для ухода за скотом, осмотрел оборудование: автопоилки, механизмы подачи корма, чистку, подпольное навозохранилище. Немного отвлекшись, Мегудин посмотрел на черноглазую женщину в белом халате, которая стояла возле него, и вспомнил, что это она встретила его возле правления.

— Это наша заведующая фермой Ольга Трофимовна Чернюк, — представил ее Хавкин.

— Очень приятно… Мы уже знакомы… Я вижу, что у вас все процессы механизированы.

— Да, почти все, — не без гордости ответила заведующая.

— Сколько человек обслуживает коровник?

— Один оператор — сто двадцать коров.

— А сколько средний удой?

— Четыре тысячи килограмм.

— Неплохо, совсем неплохо… Молодцы! А какие фермы еще у вас? — обращаясь к Хавкину, спросил Мегудин.

— Фермы для молодняка, свиней и кроликов, — ответил Хавкин.

— У кого вы позаимствовали беспривязное содержание коров и какой это дает эффект?

— В колхозе имени Ленина Тульской области, у Стародубцева. И стоимость молока по сравнению с обычной фермой у нас снизилась на тридцать процентов.

— О, это важный факт, очень важный… Все мы стремимся к снижению стоимости продукции.

— Хотите посмотреть, как коровы по очереди подходят к аппаратам доения? — вмешалась в разговор Чернюк.

— Любопытно… Я, конечно, где-то видел это, — отозвался Мегудин. — Видимо, беспривязное содержание скота оправдалось. Тем более что оно и экономически выгодно.

Заметив, что Мегудин начал поглядывать на часы и заторопился, Хавкин предложил:

— Конечно, все наше хозяйство за один раз не успеешь посмотреть, но мне все же хотелось бы, чтобы ты познакомился с нашей шампиньонницей и бройлерной фабрикой.

— Больше не могу задерживаться… Спешу… Шампиньонница — дело новое и меня интересует, как вы его освоили и что оно дает… Но это уж в другой раз. Специально приеду, тогда все и посмотрю. А откуда подходящие кадры нашли? Родина шампиньонов, кажется, Голландия, и что, ваши люди ездили туда учиться?

— Товарищ, который руководит этим делом, все может рассказать… Мы его посылали в подмосковный совхоз, он там поработал, пока не освоил. А сотрудник из совхоза, кажется, ездил за границу.

— Ну хорошо… Обязательно еще к вам приеду, — попрощавшись, сказал Мегудин.

Трудно было поверить, чтобы маленькая речушка Салгир в состоянии была наполнить водой накопители, построенные по проекту мелиоративной организации, и напоить необозримые поля, плантации садов и виноградников.

Теплые струи поливальных машин насыщали влагой первые всходы на полях и набухшие почки на деревьях и лозах винограда. От живительного тепла весеннего солнца всходы зерновых окрепли и пошли в рост. Деревья в садах и виноградные лозы покрылись ярко-зелеными листьями, утопавшими в пышно-белом цветении вишен, черешен, персиков, абрикосов. Не успели они отцвести, как дружно зацвели яблони, груши, виноград… Предвещали обильный урожай фруктов и винограда.

Как только поля с ранними зерновыми заколосились, в колхозе начали усиленно готовиться к уборке, подготавливать технику и закрома. Много рабочих рук было занято в садах и виноградниках. Правлению колхоза пришлось перебросить на уборку зерновых людей из животноводческих и других бригад, но все равно в сроки не укладывались.

Секретарь райкома Гаврилов встревоженно позвонил Хавкину:

— Вам, передовому колхозу, просто не пристало плестись в хвосте…

— Примем все меры и наверстаем упущенное, — пообещал Хавкин.

Не успели закончить уборку ранних зерновых, как начали поспевать черешня, вишня, абрикосы и летние сорта яблок. Вскоре предстояла уборка овощей, баштана и кукурузы. Поспевали и озимые хлеба.

Урожай ранних фруктов требовал срочной уборки и отправки торгующим организациям к массовому потребителю. Сколько смогли убрали и реализовали. Перерабатывающие производства были перегружены, а отдавать скотине доброкачественные фрукты было жаль.

Тяжело было смотреть, как осыпаются с деревьев яблоки и гниют абрикосы. Поэтому правление решило всех мобилизовать на уборку урожая и его реализацию.

Начали поспевать более поздние фрукты, а виноград поразила серая гниль, и было необходимо его срочно убрать и переработать на вино. Требовалось принимать неотложные меры.

В этот критический момент Хавкин вспомнил слова Мегудина: «Когда сажают сад или виноградник, нужно думать о том, как сохранить урожай». Все силы и средства были израсходованы на уборку урожая, а сейчас необходимо его спасти.

Не теряя времени, Хавкин помчался в колхоз «Дружба народов» к Мегудину, может, тот подскажет, что делать.

Взволнованный, еле переведя дыхание, Хавкин вбежал в кабинет Мегудина и, прежде чем его успели о чем-то спросить, выпалил:

— Беда!..

— Какая беда?.. Что случилось?

— У нас такой урожай, горим…

— Разве это беда? Радоваться надо!

— Горим! — взволнованно воскликнул Хавкин. — Понимаешь, яблоки сыплются градом и портятся, виноград заражен серой гнилью… С ума можно сойти, видя, как пропадает добро…

— Да, действительно большой грех допустить, чтобы пропадало добро. Я понимаю тебя и сочувствую… Когда-то и у нас такое бывало…

— Райком требует выполнения плана… А нам нужно в первую очередь спасти урожай фруктов. Овощи и кукуруза могут еще постоять на корню. Посоветуй, что делать?

— Нужна емкость, прессы, холодильники…

— А денег у нас нет, все ушло на мелиорацию… Оформлять кредиты долго…

— Да, положение серьезное, — посочувствовал Мегудин.

— Выручай… Помоги… Сколько вложено труда и средств! Надо во что бы то ни стало спасти урожай…

Мегудин снял трубку, позвонил по телефону и попросил главного бухгалтера Фурмана зайти к нему в кабинет.

Через несколько минут Хавкин увидел коренастого, невысокого человека в очках.

— Иона Моисеевич, можем ли мы выручить колхоз имени Жданова?

— А что требуется?

— Выдать взаимообразно миллион рублей.

— Если будет решение правления — выдадим.

— Уверен, что правление согласится… Ведь у нас на счету около ста миллионов и мы можем помочь этому хозяйству, чтобы добро не пропадало. Когда-то нас тоже выручали… Как только будет решение, тут же переведите деньги на их счет. Только оформите как положено…

— Спасибо, спасибо… Вот это помощь по большому счету… Еще раз большое спасибо! — воскликнул обрадованный Хавкин.

— Только не теряйте времени даром, поезжайте с моим письмом и купите пресс, — посоветовал Мегудин. — А где достать емкость, я вам тоже подскажу… Немедленно начните переработку винограда. Когда-то и мы под открытым небом перерабатывали фрукты. Ведь во время войны даже танки и орудия выпускали под открытым небом. Когда нужда заставит, делают даже то, что невозможно.

Словно на крыльях помчался Хавкин домой доложить правлению эту радостную весть. Теперь уже вовремя и без потерь соберут они урожай и с честью выполнят план.

Прошло много лет с тех пор, как Иосик Кимблак со своей матерью уехали из России, но отчий дом, где они родились и выросли, забыть не могли.

Первое время мать Иоськи часто писала в Гомель родным, близким и просто соседям. Из их ответов она знала, что жизнь в России налаживается и с каждым днем становится все лучше и лучше.

— Видишь, Иоська, может быть, нам и не следовало ехать в такую даль, — говорила она сыну. — Все-таки там был наш дом. Мы переждали бы трудное время, а потом зажили бы как все. А здесь я счастья не жду. Из последних сил приходится трудиться, чтобы заработать на кусок хлеба. И ты, когда вырастешь, тоже должен будешь гнуть спину на богачей.

Однажды, когда мать посылала письмо Аврааму и Зельде, Иоська попросил ее подождать немного. Сел за стол, взял листок бумаги и ручку и стал писать письмо Илюсику. Иоська просил его сообщить, как он живет и ходит ли еще в школу.

Ответ из России ждали с большим нетерпением. И вот наконец он пришел. Зельда сообщала, что все они здоровы, что поезда в Гомель приходят теперь строго по расписанию, но в извозчиках уже никто не нуждается, так как появились автобусы и машины, а дрожки, которые они купили в долг, стоят без дела. Но все это ничего, так как им дают землю в Крыму и они скоро туда переедут. Хорошие вести обрадовали Иоську и его мать. Когда Этя читала письмо, она даже прослезилась, подумав, что Моисею не суждено было дожить до таких радостных дней.

— Если бы твой отец был жив, он, наверное, тоже поехал бы в Крым, — сказала она Иоське. — Мы бы получили там землю и зажили бы на славу.

Но огорчать Иоську ей не хотелось, и она продолжала:

— Быть может, господь еще смилостивится над нами и наша жизнь как-то наладится. И что мы без отца смогли бы сделать там на земле?

— Мы работали бы в коллективе, который должен там организоваться, — отозвался Иоська. — Люди бы нам помогли. Мы бы с Илюсиком ездили на лошадях, вместе пахали, сеяли, и нам было бы хорошо.

Этя снова отправила большое письмо Аврааму и Зельде. Она пожелала им благополучного переезда на новое место, зажить там богатой жизнью и радоваться счастью своих детей. От имени своего Иоськи просила передать Илюсику, чтобы он написал, как он живет, что Иося завидует тем, кто будет работать на земле, пахать, сеять.

Прошли месяцы, а ответа не было. Она писала другим знакомым, но ни от кого не было ни слова.

Этя ходила заплаканная. Голова была забита тем, как заработать на хлеб, как вывести Иоську в люди. Сидеть у брата на даровых харчах она не хотела. Ей просто не пристало быть прислугой у золовки.

После больших мытарств ей удалось с помощью брата Майкла устроиться на обувную фабрику. Туда поступил учеником и ее Иоська, который через некоторое время стал самостоятельно зарабатывать деньги.

Однажды рабочие забастовали. Этя и Иоселе тоже не вышли на работу.

Когда руководитель забастовки выступил с пламенной речью против эксплуататоров, Иоська вместе со всеми рабочими скандировал:

— Долой эксплуататоров и грабителей!

Узнав, что мальчик, которого он взял на работу, из России, хозяин прогнал его вместе с матерью с фабрики.

Многие недели и месяцы они были безработными, жили в большой нужде, пока старший брат Эти не забрал их к себе на сельскохозяйственную ферму, которая находилась недалеко от Лос-Анджелеса.

Брат Майкл был уже немолод, к тому же еще и болел. Два человека, которых он держал, едва-едва справлялись с работой на ферме. Особенно трудно приходилось больному хозяину и его жене летом. Нужно было смотреть за коровами, за птицей, отвозить молоко, яйца и овощи в город на рынок. Нанять еще человека он из-за чрезмерной скупости не хотел. Более того, как только Иоська с матерью приехали к нему, он сразу уволил одного рабочего. Много работы на ферме легло на плечи Иоськи и его матери. Внезапно умерла хозяйка. Эте стало еще труднее. Все заботы по дому падали на нее. Она из кожи лезла, чтобы поддержать порядок в доме. Иоська тоже выполнял все, что требовалось от него, работал с рассвета до поздней ночи, а дядя все подгонял и подгонял его, чтоб, не дай бог, убытка в хозяйстве не было.

Всеобщий кризис в стране докатился и до фермы. Все, что Иоська с дядей вывозили на рынок, приходилось продавать за бесценок. Майкл видел, что все идет прахом. Он хотел порезать скот, но цены на мясо так снизились, что пришлось выбросить его собакам. Отказались и от рабочего. Иоське с матерью стало еще труднее.

— Уж лучше бы подохли коровы и куры, а то они ходят себе беззаботно, а я должен их даром кормить, — жаловался Майкл.

Беды, которые принес кризис, еще больше обострили его болезнь, и он скончался. Завещание он не оставил.

Детей у него не было, и Иоська с матерью стали законными хозяевами фермы. Но вскоре появилась племянница с документами на руках, подтверждающими, что она подлинная наследница всего хозяйства. Во избежание судебных хлопот Этя решила женить своего сына на племяннице.

— Ничего, что эта девушка в годах, у нее, наверное, большое приданое, которое можно будет вложить в хозяйство, и ты станешь полным хозяином фермы, — уговаривала она сына.

Иоська прислушался к словам матери, тем более что девушка ему пришлась по душе. Вскоре они поженились. Жена называла его по-американски — Джозеф, но мать, ее родные и знакомые по-прежнему называли парня Иосиф.

Жена Иосифа оказалась хорошей хозяйкой. Приданое она вложила в ферму и вместе с мужем перестроила хозяйство: купили машины новых марок, механизировали все трудоемкие работы, приобрели много минеральных удобрений. Дела на ферме пошли в гору, она начала приносить немалый доход молодым хозяевам.

Прошло время, жена Иосифа родила двух сыновей. Иосиф прослыл богатым фермером, начал сбывать свою продукцию не в розницу, а через агентов и перекупщиков. Но как раз тогда, когда, накопив солидный капитал, он начал мечтать о расширении фермы и еще больших доходах, началась война. Иосифа забрали в армию.

Вернулся он домой после тяжелого ранения. Подлечившись, с новыми силами принялся хозяйничать на ферме. Постоянная борьба в погоне за прибылью и страх, как бы его как маленькую рыбешку не проглотила крупная акула, притупили его тоску по родине, по старым друзьям. Он и думать о них перестал.

Однажды ему в руки попала газета, где была напечатана статья «Судьба сына извозчика». Сын бывшего извозчика Илья Мегудин за большие заслуги получил высокое звание Героя Социалистического Труда и избран депутатом в советский парламент Украинской Социалистической Республики.

Прочитав эти строки, Иосиф был поражен.

— Неужели это Илюсик?! — воскликнул он. — Мама… Мама, послушай, что пишут!

— Что ты там такое вычитал? — выбежав из соседней комнаты, спросила Этя.

— Неужели это он? Не может быть, чтобы это было придумано… Подумать только, Илюсик, Илья Мегудин… Погоди, может, там сказано, откуда он…

— О ком там пишут, что ты так взволнован? — подбежала к нему жена.

— Ты его не знаешь… Это товарищ детства.

Иосиф подошел к матери, начал ей кричать в ухо:

— Илюсика, сына извозчика Авраама из Гомеля, помнишь?

— Какой Илюсик? Какой Авраам? — не могла та понять.

— Из Гомеля, помнишь… Ты уже забыла? Послушай, что здесь пишут. Он в России стал героем, а если по-нашему — конгрессменом. Ты только подумай, какие дела он там творит.

— Откуда ты знаешь, что это именно он? Прошла такая страшная война. Кто знает, живы ли они остались. А если даже так, то это неудивительно, он и тогда был умным мальчиком.

— Но как узнать, он ли это? Разве написать… Но куда писать?

— Я бы тоже хотела знать это. Надо поехать в Лос-Анджелес, там можно будет у кого-нибудь спросить, — предложила Этя.

— Да, да, ты права. Я завтра же поеду туда. У меня там все равно дела.

Иосиф не переставал думать, как бы поехать в Советский Союз, посмотреть на родные места и убедиться, тот ли это Илья Мегудин, о котором писали в газете, товарищ детства. Но разные обстоятельства помешали осуществлению его мечты. Он уже было договорился с женой, что она пригласит своего родича, который поможет в хозяйстве, но тут заболел старший сын, затем слегла и больше уже не встала мать. И потому прошло много времени, пока он наконец собрался в дорогу.

Россия! Он оставил ее, когда еще не отгремела гражданская война. Тогда она была в руинах, голодная. В детской памяти сохранились бедные закоулки Гомеля, где он родился и вырос, где бегал со своим товарищем Илюсиком.

Приехав в родной город, Иосиф не узнал ни вокзала, ни площади, где они с отцом часами под дождем и снегом, в метель и морозы стояли в ожидании пассажира, чтобы заработать на кусок хлеба, ни улиц, по которым на фаэтоне проезжали. Ни следа не осталось от кладбища, где похоронен отец.

От старого дяди, пригласившего его в гости, он узнал, что Илья Мегудин, о котором писали в газете, и есть сын Авраама, что он работает в Крыму, в колхозе, прославился по всей стране.

Иосиф недолго пробыл в Гомеле, ему не терпелось скорее поехать в Симферополь, разыскать колхоз, в котором работает Мегудин.

В Симферополе, устроившись в гостинице, он решил прогуляться, осмотреть город. Заодно ему хотелось узнать, как добраться к Мегудину. Недалеко от гостиницы он увидел двух людей, которые говорили, как ему казалось, по-еврейски.

— Извините, вы, может, здешние? — обратился он к ним. — Я бы хотел…

— Вас? Вас?[15] — делая вид, что не понимает, переспросил Пауль. — Мы немцы.

— Извините… — Иосиф попытался построить еврейские слова так, чтобы они звучали по-немецки.

— О чем вы говорите?.. Не понимаю, — высокомерно взглянул на него немец.

Иосиф походил по городу, с любопытством осматривая улицы и площади, останавливался и читал вывески. У прохожего спросил, как добраться до колхоза «Дружба народов». Тот сразу ответил:

— На рынке узнаете… Они туда продукты привозят.

В гостинице, куда Иосиф вернулся, чтобы пообедать в ресторане и потом пойти на рынок, он снова увидел немцев. Один из них спросил у него:

— Иностранец?

— Да, — ответил Иосиф.

«Лишь бы не местный», — обрадовался Пауль.

— Турист? — спросил он.

— Турист… Из Америки.

— Мы тоже туристы, — сказал Пауль.

— Я уроженец России, — пояснил Иосиф, — ищу товарища, фройнда.

— Ах, зо фройнд… Где он? Здесь?

— Да, в колхозе… Это знаменитый человек.

— Ах, зо…

После обеда Иосиф пошел на рынок. Пока он туда добрался, уже никого не застал. Вернулся в гостиницу, где туристы взволнованно делились впечатлениями от экскурсии.

— Завтра утром мы едем в образцовое хозяйство, — объявил гид.

«Может, это туда?» — подумал Иосиф.

— Извините, в какое хозяйство вы едете завтра? — спросил он гида.

— В колхоз «Дружба народов».

— Можно мне с вами поехать?

— Кто вы?

— Турист из Америки… Родился в России. Руководитель этого колхоза — мой друг детства. Хочу его увидеть.

— Зайдите в «Интурист», если они вам разрешат, то пожалуйста.

Иосиф получил разрешение включить его в число экскурсантов, показал его гиду и занял место в автобусе.

Сосед, что сидел рядом с ним, смотрел в окно, но когда автобус тронулся и гид объявил: «Дамы и господа, мы едем в одно из самых образцовых хозяйств степного Крыма…» — он повернул голову, и Иосиф узнал немца, с которым он познакомился в гостинице. Иосиф поздоровался с ним, но тот молча смотрел на него.

— Вы собственными глазами увидите, что создали советские люди в безводной степи, — продолжал гид. — Села, мимо которых мы будем проезжать, возникли на руинах и развалинах, которые фашисты оставили после своей временной оккупации.

Ничто не напоминало Паулю о местах, где был его дом, но он чувствовал, что едет именно туда. Степь изменилась. И следа не осталось от курая, полыни, осота и других сорных трав, которые когда-то росли здесь. Все кругом зеленело и цвело. Трудно было глаза оторвать от этой волшебной красоты.

Гид рассказал, как возник колхоз «Дружба народов», напомнил, что это хозяйство находится на тех землях, где когда-то хозяйничал помещик Люстих. Теперь уже Пауль окончательно убедился, что он едет к своему прежнему месту жительства.

В окно автобуса он видел виноградники, фруктовые деревья, зерновые массивы, подсолнухи, кукурузу и окутанные белой дымкой села и хутора, но их названия не были ему знакомы.

«Где Ной-Берлин? — думал он. — Гид не упомянул этот поселок».

Гид велел шоферу повернуть налево. Когда машина остановилась, туристы вышли из автобуса, и гид, показав на балку, сказал:

— Здесь была могила для сотен и сотен стариков, женщин и детей, которых фашисты живыми закопали в землю.

Эти слова точно обухом по голове ударили Пауля. Туристы стояли окаменев.

— Вот изверги! — воскликнул Иосиф. — Вот звери!

Туристы постояли возле балки, потом гид торжественно сказал:

— Сейчас вы увидите, какие чудеса сотворили хлеборобы колхоза, куда мы едем. Председателем колхоза является Герой Социалистического Труда Илья Абрамович Мегудин.

«Значит, он жив…» — вздрогнув, подумал Пауль.

Туристы вошли в автобус, и гид объявил:

— Мы подъезжаем к Петровке. Здесь находятся правление и центральная усадьба колхоза.

Петровку Пауль помнил с детства. Отец ходил туда в страдную пору нанимать батраков. Нередко брал с собой и Пауля. Позже, когда работал в МТС, Пауль почти каждый день ходил сюда на гулянье.

Едва автобус остановился в переулке, что вел к центральной улице, как Пауль выскочил из машины и начал оглядываться.

«Неужели это Петровка?» Он увидел красивые дома с каменными и деревянными оградами, с садиками. Не хотел верить, что это та самая Петровка, которую он когда-то знал.

— Мы находимся с вами в одном из восьми отделений колхоза, — разъяснил гид. — Поселок называется Старая Петровка, а за околицей начинается Новая Петровка. Там строится город в полном смысле слова, с многоэтажными домами, с благоустроенными квартирами, с улицами, площадями, дворцами. О городе мы будем говорить, когда подъедем туда. Даже эта Петровка, где мы находимся, уже не село в обычном понимании этого слова. Здесь имеются промышленные предприятия, которые перерабатывают колхозную продукцию, винный завод, консервный и маслозавод, холодильные камеры, куда закладываются свежие, только что снятые с дерева фрукты и сохраняются до глубокой зимы, а то и до весны. Эти холодильники вмещают свыше семи с половиной тысяч тонн фруктов.

Гид вынул блокнот, который был заполнен сведениями, фактами и цифрами. Пробегая глазами страницы, он выбрал то, что особенно важно было рассказать туристам.

— Триста двадцать первоклассных тракторов обрабатывают колхозные поля, — продолжал гид.

— Триста двадцать тракторов в одном колхозе? — переспросил кто-то.

— Да, триста двадцать, — повторил гид, — много комбайнов, дождевальных машин для орошения полей, садов, виноградников. От станции Урожайная отходят во все концы страны десятки эшелонов с фруктами, овощами, консервами, винами. Как видите, это уже не колхоз в прямом смысле слова, а агропромышленный комплекс. Хозяйство ведется на высшем уровне нашей современной науки. Практические дела колхоза обогащают науку, а наука им помогает. Колхоз не останавливается на достигнутых успехах. В последнее время здесь построили большую бройлерную фабрику. Подробно об этом хозяйстве и его развитии вам расскажут руководители колхоза и отделений.

Иосиф стоял как зачарованный. В статье, которую он читал в Америке, и сотой доли не было того, что он узнал здесь. Он пытался все записывать, но не успевал за гидом.

Как бы угадав его мысли, гид сказал:

— Чтобы здесь все осмотреть, не часы нужны, а дни. Чтобы яснее представить себе наши достижения, мы с вами посмотрим избушку, оставленную в Петровке как память прошлого. Тридцать две хатки, свинарник с полутора десятками свиней, хлев с несколькими тощими коровами — вот из чего состояло когда-то хозяйство здешнего маленького колхоза.

Пока туристы были заняты осмотром садов, виноградников и производств колхоза, Пауль решил незаметно отойти и хоть издали взглянуть на прежний свой дом. Если кто-то вдруг заметит его исчезновение, скажет, что он заблудился. Улучив подходящий момент, когда туристы увлеченно беседовали с гидом, он повернул в сторону железнодорожной станции, но передумал: его отсутствие может вызвать подозрение. Надо как можно скорее убраться отсюда, не глядеть на эту землю, в которую он закопал столько невинных людей заживо.

Осмотрев сады и виноградники, туристы подъехали к холодильникам. И вдруг Пауль услышал голос:

— Пауль Бютнер!..

«Кто меня позвал? — с испугом подумал он. — Никто из туристов не знает моего настоящего имени. Видно, показалось». Через несколько минут он опять услышал:

— Пауль Бютнер!..

Сделав вид, что зовут не его, Бютнер вместе со всеми вошел в здание холодильников. Он стоял растерянный и не понимал, о чем говорят. В ушах все еще звучал голос, окликнувший его. Кто тут знает, что его зовут Пауль? Ведь он давно уже Герд Мюллер. Он и сам забыл свое настоящее имя. Даже жена не знает, что когда-то его звали иначе. А борода и длинные волосы совершенно изменили его облик. По всем документам он уже давно Герд Мюллер. Выходя из помещения, он постарался смешаться с туристами, но возле дверей его уже поджидал Еремчук:

— Пауль Бютнер!

Пауль не отзывался, будто обращались не к нему. Протолкнувшись поближе и вглядываясь в его лицо, чтобы убедиться, не ошибается ли, Еремчук снова окликнул:

— Пауль Бютнер?

Пауль узнал Еремчука. Избегая встречаться с его взглядом, он притворился непонимающим:

— Вас? Вас?

В эту минуту подошла машина. Когда Мегудин вышел из нее, Пауль сразу его узнал. Ноги его подкосились от страха, он сорвался с места и, прежде чем Мегудин успел оглянуться, смешавшись с туристами, юркнул в автобус.

— Это туристы из ФРГ? — спросил Мегудин гида.

— Да, я хотел бы, чтобы вы побеседовали с ними немного.

— Сейчас я занят. Подъезжайте к домику бригадиров, пусть туристы пока отдохнут, а я постараюсь скоро вернуться.

Мегудин направился к холодильникам. У входа Еремчук задержал его:

— Среди туристов, кажется, Пауль Бютнер.

— Пауль Бютнер? Ты не ошибаешься?

— Это он, определенно он. Я его узнал…

— Неужели этот злодей посмел приехать сюда, на нашу землю? — удивился Мегудин. — Он, наверное, рассчитывал, что из нас в живых никого не осталось… Туристы поедут в домик бригадиров. Возьми машину и поезжай туда, хорошенько присмотрись и, если убедишься, что это он, заяви куда надо…

Автобус с туристами приближался к конечному пункту маршрута. Джозеф заволновался. Он был почти уверен, что Мегудин, на встречу с которым они едут, — друг его босоногого детства. Тот Илюсик, с которым он расстался много лет тому назад. И все же возникало сомнение: а вдруг не он?

Вдоль шоссе тянулись бесконечные плантации виноградников, чуть тронутые осенней желтизной. Наконец автобус замедлил ход и остановился у дома, обвитого изумрудно-зелеными вьюнами.

Первым из машины вышел Джозеф. За ним один за другим остальные туристы. Их сразу же пленила красота этого уголка: ровные ряды аккуратно подстриженных кустарников, чередовавшихся с откуда-то привезенными, хорошо прижившимися здесь спиреями, будилиями. За ними тянулись остролистые клены, миндаль, конские каштаны, крымские туи, шаровидные сафары и австралийские клены.

— Прехтик!.. Вундербар![16] — послышались возгласы туристов, которые устремились к красиво оформленным цветущим клумбам…

В эти минуты к дому подкатила легковая машина, из нее вышел невысокий коренастый человек. Прищурив глаза, он посмотрел на гостей и быстро вошел в дом. Гид повел туристов вслед за ним, пригласил занять места в зале.

По-немецки сказал:

— Дамы и господа! Разрешите от вашего имени выразить благодарность руководителю замечательного хозяйства за оказанное внимание и гостеприимство.

То же он повторил по-русски и после короткой паузы спросил:

— У кого есть вопросы к господину Мегудину?

Переглядываясь, туристы молчали, выжидая, кто первый осмелится что-то сказать или спросить. Наконец поднялся невысокий немец с широким скуластым лицом. Чуть наклонившись, опираясь на палку, он стоял и с трудом подбирал подходящие слова, которые ему запомнились со времен оккупации. Перемежая их немецкими словами, он сказал:

— Тут говорили, що… ну як це сказать, регн[17] дуже мало идет. Як же у вас так богато усе, и хлиба, и фрухтен, та все, все… Ферштейн?

— Ферштейн… Понял, — подтвердил Мегудин. — Все, что вы видели, мы нажили только своим трудом.

— Дурх арбайт, — повторил гид.

— Каждый хозяин старается хорошо работать, — сказал по-немецки белобрысый немец в очках. — Но не у всех так получается.

— Мало хорошо работать, надо с головой работать, — добавил Мегудин.

Среди туристов были бауэры и гроссбауэры, которые хорошо знали, что надо немало попотеть над землею, тогда она щедро вознаградит за все усилия. Но то, что рассказывал Мегудин, звучало для них легендой. Земля, испепеленная зноем, на которой никогда не росло ни единого деревца, на которой под палящим солнцем, не успев пойти в рост, выгорала весенняя травка, раскрыла веками таившиеся в ней богатства отважным людям.

— Долго рассказывать о том, как все было, — говорил Мегудин. — Каждая росинка, каждая капля влаги была нам дороже крупицы золота. И вот мы нашли драгоценный клад. Не алмазы и не жемчужины составляли этот клад, а вода. Просто вода. Лежала она очень глубоко, добраться до этих подземных глубин было трудно. Немало пришлось помучиться людям, пока не потекли первые струйки воды, которые начали оживлять извечно жаждущую землю. Недаром первую скважину, которую мы пробурили здесь в безводной степи, назвали «скважиной слез». Эта скважина помогла нам оросить лишь малый клочок земли. То было начало. Кругом еще бушевали суховеи, черные бури, по-разбойничьи пожиравшие влагу и без того пересохшей земли. И все же наши люди побороли стихию и создали все то, что вы видите.

Туристы засыпали председателя вопросами. Джозеф молча разглядывал Мегудина, пытаясь найти в его облике черты, сохранившиеся в его памяти с детских лет, и не находил.

После короткой встречи с туристами Мегудин сел в машину и куда-то уехал.

Джозеф не знал, что делать: возвращаться с туристами в Симферополь он не хотел, ему надо было встретиться с другом детства.

Заметив иностранца, который отстал от туристов, Колесниченко, сопровождавший их, спросил:

— Вы что, отстали от туристов?

— Я приехал сюда к мистеру Мегудину, он мой товарищ… Мы из Гомеля, много лет не виделись.

— Так вы хотите встретиться с ним?

— Да, да. Я приехал из Америки и хочу повидаться с ним.

— Он только что был тут, почему же вы не подошли к нему?

— Я не успел. Он быстро ушел.

— Да, он спешил.

— Как же повидаться с ним?

— Сегодня он вернется поздно вечером… Приходите завтра в правление. Только пораньше приходите. Председатель там долго не задерживается.

— Может, его сегодня подождать в правлении?

— Сегодня не стоит. Он приедет, и тут же начнется совещание.

— Так как же мне быть?

— Мы вас устроим в гостинице, отдохнете, а завтра утром приходите.

Утром Джозеф, придя в правление, Мегудина уже не застал.

— Что же делать? — расстроился он.

Пришел Колесниченко. Увидев Джозефа, поинтересовался:

— Встретились с председателем?

— Нет. Я пришел, но его уже не было.

— Я же вас предупреждал, что надо пораньше прийти. Я не успел сказать ему о вас, мне надо было уйти раньше, чем кончилось совещание.

— Я пришел рано. Как же мне теперь его повидать? — волнуясь, спросил Джозеф.

— Я еду сейчас в наши отделения. Может быть, встречу его где-нибудь, передам, что вы его ждете. А если хотите, поедемте со мной, — предложил Колесниченко. — Я покажу вам то, что вы, наверное, вчера не смогли увидеть.

— Благодарю вас, мистер. С удовольствием поеду с вами.

— Что вам понравилось в нашем хозяйстве? — спросил Колесниченко.

— Все, все понравилось. Хозяйство большое и богатое, — ответил Джозеф.

— А американские фермы вам пришлось видеть?

— Я сам фермер.

— Вот как. Тогда вы разбираетесь в хозяйстве. А что вас больше всего интересует?

— Все, что дает прибыль. У вас пренебрежительно относятся к бизнесу, но без него не может существовать ни одно хозяйство.

— Мы тоже так считаем. Ознакомьтесь с нашим хозяйством, и вы убедитесь, что нерентабельных отраслей у нас нет. А у вас какая ферма? Комплексная или специализированная?

— У меня молочная ферма.

— Значит, вас больше всего интересует животноводство?

— Почему? Я хочу поподробнее ознакомиться с вашим агроиндустриальным комплексом. Гид нам рассказал, что почти треть вашей земельной площади занимают сады и виноградники. Сколько это составляет?

— Три тысячи двести гектаров…

— О, много, много. Фантастика.

Джозеф интересовался, какие сорта растут в садах и виноградниках, каков урожай, как организован сбыт, какая себестоимость продукции и какие доходы приносят фрукты. Затем стал расспрашивать о зерновых культурах и под конец более подробно просил рассказать, как поставлена работа в животноводстве.

— Этот вопрос, мистер, как вы понимаете, меня особенно интересует. — Он вынул блокнот и стал записывать каждую цифру, которую называл Колесниченко.

— Наши фермы насчитывают десять тысяч высокопродуктивных породистых коров…

Джозеф, изумленно посмотрев на Колесниченко, переспросил:

— Десять тысяч? Высокопродуктивных? А что это значит? Такие, которые дают много молока?

— Да, которые дают большой надой.

— Фантастика… фантастика… А сколько же пастбищ надо иметь для ваших коров? — поинтересовался Джозеф.

— Пастбищ у нас нет… Мы их отменили.

— Почему отменили? — Джозеф был поражен. — Как это возможно?

— Использовать продуктивную землю для этой цели — экономически невыгодно, — разъяснил Колесниченко американцу.

— Как же можно без пастбищ? Как может жить скотина без витаминов? — не мог уяснить себе Джозеф.

— Мы им все даем… Все, что необходимо.

— И коровы не убавили молока?

— Наоборот — прибавили.

Сколько Колесниченко ни объяснял это Джозефу, у того не укладывалось в голове, и он в блокноте записал: «Выяснить, уточнить».

— Разве ваши фермеры не практикуют такое? — спросил Колесниченко.

— Не знаю. Может быть, в больших фермах и практикуют.

— А если какой-то умный фермер придумает что-то новое, он, наверное, скрывает… Конкуренция?..

— Да, да, — рассмеялся Джозеф. — Как же… Если продукция стоит дешевле, то и продаст дешевле, больше покупателей будет…

Джозеф оживился, начал шутить, рассказал американский анекдот о конкуренции и сам смеялся.

— А у вас? Разве вы не держите в секрете то, что вам невыгодно, чтобы другие знали? — спросил Джозеф.

— Наоборот, мы пропагандируем наши достижения, — отозвался Колесниченко.

— И на этом наживаете капитал… становитесь популярными, прославляя свою продукцию? — лукаво подмигнул Джозеф.

— Нам это, мистер, не нужно… Люди у нас учатся, а мы у них, а продукция наша и так хорошо идет…

— Ну, ну, так только говорится, — продолжал шутить американец. Переменив тон, он спросил: — А как вы все-таки заимели столько породистых коров?

— Когда мы начали строить ферму, у нас было всего восемь коров, и то дохлятина…

— Неужели только восемь? — не верилось Джозефу.

— Да, да, восемь, — подтвердил Колесниченко. — Тощие, измученные… Они заменяли лошадей, волов. На них пахали, бороновали, сеяли… А молока они давали, как говорят, кот наплакал… Постепенно мы этих коров заменили, приобрели еще… За счет прибылей в других отраслях нашего хозяйства мы увеличивали стадо. Сами выводили проверенные племенные породы. И так…

— Фантастика… Фантастика… — повторял Джозеф, в удивлении разводя руками.

«Недаром, — подумал он, — сюда ездит так много иностранных фермеров. Есть на что посмотреть и чему поучиться. И я тоже могу кое-что позаимствовать».

Подъехав к коровнику Новой Эстонии, Колесниченко с Джозефом зашли туда. Американец залюбовался темно-красными упитанными коровами — все как на подбор. Рабочие в комбинезонах специальными установками чистили стойла, мыли их и подавали корм коровам.

— Давно у вас все процессы механизированы? — поинтересовался Джозеф.

— Сначала мы приобрели автопоилки и доильные аппараты, освоили их, а теперь все процессы механизировали.

— Сколько человек обслуживает ферму?

— Трое.

— А раньше сколько обслуживало?

— Двадцать пять человек.

— А у меня на ферме кроме меня, моей жены и двух сыновей работают еще двое наемных… — сказал Джозеф.

Он увидел огромного быка, который мерно расхаживал по загону. Время от времени тот могучими копытами рыл землю, издавая дикий рев.

— У меня тоже был такой силач. Сам его выкормил. Теперь его купили на выставку. Сколько вашему лет?

— Шесть.

— Старик.

— Да, староват, скоро его заменим. Смена подрастает.

Колесниченко посмотрел на часы. Джозеф понял намек, но ему не терпелось выяснить еще ряд вопросов.

— Сейчас мы поедем на бройлерную фабрику. Возможно, там застанем председателя, — сказал Колесниченко.

— Бройлерная фабрика… О, мне очень хочется там побывать, — обрадовался Джозеф.

Проехав несколько километров, увидели вдалеке серебристо-белые пятна. Они то терялись в солнечной степной дали, то опять появлялись: это были цинковые домики, которые поблескивали на солнце, переливаясь всеми цветами радуги.

— Вот это и есть бройлерная фабрика. Разве гид вам вчера не показывал? — спросил Колесниченко.

— Рассказывал, но сюда не привозил. Сказал, что фабрику построили всего за тринадцать месяцев.

— Даже неполные тринадцать, — уточнил Колесниченко. — Смотрите, это же целый городок…

Подъехали к крайнему домику. Джозеф хотел было зайти внутрь, но Колесниченко объяснил:

— Туда никого не допускают, чтобы не внести инфекцию.

Пришлось смотреть через окошко. Сквозь него наблюдали за автоматической подачей корма, за работой поилок.

— Жизнь этих цыплят зависит от электроэнергии, — говорил Колесниченко. — Если остановятся моторы, они погибнут.

— А сколько действует электромоторов?

— Около четырех тысяч.

— Много… За сколько дней получаете продукцию?

— За шестьдесят три дня…

— Во что же вам обошлась эта фабрика? — заинтересовался Джозеф.

— Семнадцать миллионов рублей. За полтора года бройлерная фабрика себя окупила.

— Хороший бизнес… За год построить такую фабрику… Говорят, у нас много бройлерных фабрик, но я их не видел, — сказал Джозеф.

Возвращаясь обратно в Петровку, Колесниченко завернул на винный завод.

— Это «дедушка» нашей колхозной промышленности, — пояснил Колесниченко. — Старые прессы заменены новыми, более современными. Ими управляет один сменный рабочий. За сутки цех может переработать двести тонн винограда.

— А за сезон? — заинтересовался Джозеф.

— До семи тысяч тонн… Помимо винограда, который идет на переработку, мы отправляем сотни вагонов во все концы нашей страны.

— А урожай садов?

— Часть урожая продаем государству по существующим закупочным ценам, часть закладываем в холодильники и продаем их весной, когда уже почти нет фруктов.

Не задерживаясь на винном заводе, Колесниченко с гостем поехали в пятое отделение, а оттуда в правление.

Джозеф был настолько переполнен впечатлениями, что уже с трудом воспринимал все, что видел.

— Пообедайте, отдохните и приходите в правление, — предложил Колесниченко. — Председатель скоро появится.

…Когда Джозеф пришел в правление, Колесниченко опять куда-то спешил. Усадив Джозефа в приемной Мегудина, он предложил:

— До прихода председателя познакомьтесь с некоторыми материалами о нашем хозяйстве. Вы читаете по-русски?

— Давно не читал… Попробую.

Взяв со стола газету, он прочел: «Выезд Академии наук СССР в колхоз «Дружба народов».

Джозеф не сразу уловил смысл газетной заметки. Но когда до него дошло, что ученые изучают агротехнику и экономику колхоза, ставят здесь ценнейшие опыты, которые не только обогащают колхозное хозяйство, но открывают новое в науке, он с удивлением подумал: «Оказывается, и ученые помогают им в работе».

Отложив газету, Джозеф взял брошюру, которая лежала рядом. Его внимание привлекла статья главного экономиста колхоза Б. Юффы «Стратегия колхозной экономики». Он перелистал ее и положил обратно. Заметил маленькую в зеленой обложке книжечку, озаглавленную «Виза в СССР». Взял ее в руки.

Первые строчки показались ему малопонятными, но смысл их он все-таки уловил. В книжечке говорилось о том, как «кортеж автомобилей», которые сопровождали шведского премьер-министра Таге Эрландера в поездке по Крыму, остановился в колхозе «Дружба народов», и о беседе, которую премьер вел с председателем колхоза Мегудиным…

…Джозеф с трудом читал по-русски, но содержание книжечки так его увлекло, что он нехотя оторвался от чтения, когда с ним заговорила пожилая женщина — Евфросинья Акимовна Подмогильная.

Евфросинья Акимовна была дояркой, и не рядовой, а рекордсменкой. О ней писали в газетах, ее имя красовалось на красной доске, на собраниях во время торжеств она восседала в президиумах. К ее вескому слову прислушивались.

Когда колхоз приобрел доильные аппараты, Евфросинья Акимовна взбунтовалась:

— Испортите моих рекордисток! Сколько трудов стоило их раздоить, а теперь все пойдет насмарку.

Но в конце концов Евфросинья Акимовна смирилась. Пришлось место на ферме уступить собственной внучке Тане, которая окончила курсы по освоению доильных аппаратов.

Правление колхоза начислило Евфросинье Акимовне пенсию, и немалую: 105 рублей 87 копеек, ее с почетом проводили на заслуженный отдых. Но сидеть без дела Евфросинья Акимовна не могла, она стала работать уборщицей в правлении. Работа незавидная, но зато она в курсе всех колхозных дел и событий, общается с людьми, с которыми трудилась всю жизнь. А это для нее самое главное.

Свою новую работу Евфросинья Акимовна выполняла с душой и не видела ничего в этом зазорного.

Рано утром, до прихода работников правления, контора была чисто убрана. На первые телефонные звонки она отвечала степенно, по-хозяйски: «Правление слушает вас». Да и во всех делах колхоза была неплохо осведомлена. Сообщала, когда можно застать председателя, советовала, к кому обратиться по тому или иному вопросу.

Заметив, что Джозеф читает зеленую книжечку, Евфросинья Акимовна спросила его:

— Это вы про этого… забыла, как по-ихнему его величают, который со свитой приезжал к нам.

— Тут пишется, как шведский премьер-министр Таге Эрландер поехал искать земной рай и попал в колхоз «Дружба народов», — прочитал Джозеф.

— Помню, помню, когда он приезжал к нам, — начала рассказывать Евфросинья Акимовна. — Он со своей свитой долго осматривал наше хозяйство, беседовал с нашим председателем.

— Да, да, все тут описывается. Он интересовался, какой у вас урожай пшеницы. Сколько вы тогда снимали с гектара? Тут написано — двадцать четыре центнера. Таге Эрландер сказал: немало!

— А вы знаете, что ответил ему наш председатель?.. Я эту книжечку наизусть знаю. Он ответил: «Дайте мне осадков, сколько у вас выпадает, я вам дам урожай в два раза больше».

— Хорошо ответил, — согласился Джозеф.

— А вы знаете, что один из его свиты писал в их газете о наших винах? Он подсчитал, что нашего вина хватило бы для самого большого праздника всей Швеции. И когда нашему председателю прочитали это, он сказал: «Оказывается, мы можем веселить целые государства».

Джозеф улыбнулся:

— Хорошо ответил.

— Наш председатель за словом в карман не полезет… Мегудина называют — восемь раз председатель и десять раз директор.

— Что это значит? — спросил Джозеф.

— Вы видели наше хозяйство?

— Можно сказать, что видел.

— В отделениях вы у нас были?

— В некоторых был.

— Их у нас восемь… Каждое отделение — это большой колхоз, а он же руководит всеми отделениями… Вот вам и восемь раз председатель… В конторе у нас подсчитали, что только зерна мы даем больше любого зерносовхоза. Вот вам — раз директор. Фруктов и винограда мы даем больше любого садоводческого и виноградарного хозяйства. А скота у нас больше, чем у животноводческого совхоза. Вот вам четыре раза директор.

— А что это — совхоз? — перебил ее Джозеф.

— Ну как бы вам объяснить? Это как колхоз, но государственный, где управляет директор. Ну, и винный завод у нас есть, консервный, маслозавод, бройлерная фабрика, холодильники, техники сколько у нас… И всем он руководит! А снабжение и реализация? Вот видите, сколько у него дел! Наш председатель еще депутат Верхового Совета нашей республики да еще член Совета всех колхозов Советского Союза.

— А что это — депутат? Как у нас конгрессмен?

— Как у вас называется, я не знаю, но у нас это член правительства. Его избирает народ.

— А что такое Совет колхозов?

— У вас же колхозов, наверное, нет, а у нас это, как бы вам объяснить… Ну, это совет, который помогает и советует колхозам, как лучше работать.

— Вот как… Большой почет мистеру Мегудину.

— Почет большой, а хлопот-то сколько! Шутите, едут к нам со всех концов нашей страны, едут и из-за границы, и со всеми надо поговорить…

— Да, у мистера Мегудина много дел… Вот каким стал мой друг детства…

— Вы разве…

Видя недоумение Евфросиньи Акимовны, Джозеф объяснил:

— Мы росли вместе в Гомеле… Потом я с матерью переехал в Америку…

— Ах, вот оно что… А то, я вижу, сидите и ждете. Значит, хотите председателя видеть? Он должен вот-вот прийти. Тут его ждет много посетителей.

— Так как же? Я жду со вчерашнего дня, специально остался.

— Я скажу ему, чтобы вас в первую очередь принял… Непременно скажу… Сколько же вы не видались?

Не успел Джозеф ответить, как в приемную вошел Мегудин.

— Вот он, — шепнула Евфросинья Акимовна Джозефу и хотела сказать Мегудину, кто его ждет.

Но Джозеф опередил ее.

— Вчера на встрече с туристами я не успел с вами поговорить… Вы сразу уехали. Вот я и остался, чтобы повидаться… Помните Иоську Кимблака?..

— Иоську Кимблака? А что? — удивленно спросил Мегудин. — Откуда вы его знаете?

— Это я…

— Вы? Ты, Иоська? Сын извозчика Кимблака из Гомеля? Откуда? Какими судьбами?

Мегудин любил порядок, ценил каждую минуту. Принимал людей точно в такое время, как было назначено. Заседания, совещания проводил по-деловому, пресекая лишние разговоры.

— Время — деньги, — напоминал он любителям длинных словопрений. — Подобно тому как сорняки заглушают посевы, расхищают соки земли, так и пустые слова засоряют наши мысли.

Но сегодня председатель изменил себе. «Такой гость, столько лет не видались. Ведь даже не снилось, что когда-нибудь доведется встретиться. Как же не поговорить?»

И все же Мегудин нет-нет да и поглядывал на часы, и Джозеф понял, что собеседник спешит. А прерывать разговор не хотелось. От избытка нахлынувших чувств гость не знал, о чем спросить Мегудина, о чем рассказать. Говорили сбивчиво, перескакивали с одного на другое, а вопросы все возникали. Разговор больше касался прошлого. О судьбах людей закоулка, где прошло их детство, о гомельских извозчиках, об их семьях.

— Долго меня тянуло домой. Ох как тянуло, никак не мог забыть родные места, друзей, — рассказывал Джозеф. — Много нам пришлось пережить, пока приспособились к жизни на чужбине. Мы вам завидовали, когда узнали из письма вашей мамы, что вы переселяетесь в крымские степи. Очень хотели знать, как вы устроились, но вы как в Лету канули… Только из статьи в газете узнали, кем стал мой друг детства, и мне очень захотелось повидаться.

Вспоминая все новые и новые эпизоды о пережитом, Джозеф снова возвращался к гомельским закоулкам и без конца повторял:

— А помните… Помнишь, Илюша?.. — не зная, как обращаться к нему — на «ты» или на «вы».

Эти эпизоды увели их в мир безвозвратного детства, они не могли наговориться. Но намеченный вчера план, лежавший перед Мегудиным на письменном столе, напомнил ему, что сегодня он должен еще встретиться с учеными — участниками сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук и провести очередную планерку.

Он вышел в приемную, извинился перед посетителями за то, что непредвиденные обстоятельства заставили его задержать прием. Поговорив еще немного с гостем, он предложил отложить разговор на завтра.

На следующий день Джозеф снова пришел в правление. Мегудин уже был на месте. Вчерашняя встреча и воспоминания о прошлом взволновали их и сблизили.

— Ну, как отдохнул? — спросил Мегудин. — Немного освоился у нас?

— Как будто.

— Видел наше хозяйство?

— Немного видел… с туристами… А мистер… как его? Колес…

— Колесниченко, — подсказал Мегудин.

— Да, да, он был любезен и показал мне фермы, бройлерную фабрику, заводы.

Джозеф вынул блокнот, в котором были записаны цифровые сведения о хозяйстве, и стал задавать Мегудину вопрос за вопросом.

Не запинаясь, быстро и четко отвечал Мегудин на все его вопросы.

— Как можно в таком большом хозяйстве все помнить? — удивлялся Джозеф.

— Ведь хозяйство выросло на моих глазах, я знаю, как выхаживали каждое деревцо, каждую корову, овцу… Поневоле все запомнишь.

— В самом деле бройлерная фабрика производит шесть миллионов птиц в год?

— Иногда и больше, — подтвердил Мегудин.

— А сколько человек обслуживает фабрику?

— Три человека.

— Трое? И производят шесть миллионов птиц? А кто руководит этой фабрикой? — спросил Джозеф.

— Ефим Ханик. Он тоже университета по этому делу не заканчивал, переселенец, был когда-то председателем колхоза, а стало нужно — и освоил эту специальность, работает хорошо. Учиться нам некогда было, готовенькое нам никто не преподносил, пришлось строить и на практике овладевать специальностью. Детям нашим уже будет легче. У них есть возможность учиться и есть у кого перенимать опыт.

Телефонные звонки отрывали Мегудина от разговора. Да и секретарша приносила какие-то бумаги, которые нужно было срочно подписать.

Тем временем Джозеф выбирал из своих записей наиболее важные вопросы, которые ему хотелось выяснить у Мегудина. Прежде всего хотелось поподробней узнать причины отмены пастбищ.

— Мистер Колесниченко сказал мне, что вы отменили пастбища…

— Он вам, наверное, объяснил — почему?

— Да, объяснил, но мне все-таки непонятно, как можно обойтись без них. Мне приходится арендовать землю под пастбища, и я хочу выяснить, что выгодней — покупать корм или выгонять скот на пастбище.

— В свое время мы подсчитали, что выгоднее стойловое содержание скота. Трава у нас выгорает рано, и все равно приходилось добавлять питательные корма. Нам намного выгодней использовать эту землю под какие-то культуры. А какой корм давать, чтобы был лучший результат, мы неустанно ищем. В этих поисках принимают участие все животноводы. Вот, например, пришел как-то ко мне главный зоотехник Николай Дмитриевич Лавренев посоветоваться насчет статьи, появившейся в газете, о новом способе принудительной сушки люцерны, позволяющем получить сено более высокого качества и при этом избежать потерь. Я уже читал эту статью и предложил ему вылететь в колхоз Ставропольского края и ознакомиться с технологией этого метода на месте. Когда он вернулся, мы применили этот метод, и сено высохло быстро, не утратив ни цвета, ни запаха.

— Да, интересно, попробую такую сушку у себя, — заметил Джозеф.

— А вот другой пример. Одна из животноводческих бригад начала применять дрожжевание кормов, в основном концентратов, и расход кормов на литр молока сократился на двадцать пять — тридцать процентов. Другая бригада дрожжевала не только концентраты, но соломенную сечку и измельченную свеклу, жмых, муку из отходов подсолнечника, даже измельченную виноградную лозу. А на другой ферме предложили еще более рационально использовать корма — начали готовить пасту для скота из смеси грубых и сочных кормов. Коровы поедали это без остатка. Примеров ценных инициатив, которые вносят животноводы, можно привести много. А как вы кормите свой скот? — заинтересовался Мегудин.

— В основном кукурузой. Зерном и зеленой массой. И всякие отходы даем…

— Почему-то все фермеры, которые бывают у нас, интересуются вопросами корма. Был у нас один крупный американский фермер, он предсказывал, что мы скоро покатимся вниз, ибо у нас не хватит кормов содержать многотысячное поголовье скота. Как видите, его пророчества не сбылись, а наоборот, мы движемся вперед.

— Да, хозяйство у вас богатое, и люди очень хорошо работают, как для себя, но ведь все это не их.

— Как не их? А чье же? Они, они хозяева…

— Столько хозяев в одном хозяйстве?

— Хозяин один — народ, коллектив. Но вам, видно, этого не понять.

Джозеф вздохнул:

— Знаете, смотрю я, смотрю, и кажется мне, что я не родился здесь и даже никогда не был. Будто в другой мир попал.

— В другой мир, — согласился Мегудин. — Мы как два деревца, которые росли на одной почве, под одним небом. И вот одно деревцо вырыли с корнем и занесли далеко-далеко. Там оно укоренилось, питалось другими соками. Вот и выросли разные деревья…

Мегудин спохватился, что его ждут. Извинился и пригласил гостя на завтра к себе домой.

В воскресенье Мегудин, как обычно, встал чуть свет и собрался выехать в поле.

— Куда ты в такую рань? — попыталась его задержать жена.

— Еду пораньше, чтоб раньше вернуться домой… У нас сегодня гость…

Лиза привыкла принимать гостей. Не было такого дня, чтобы кто-нибудь не заглянул к ним. У них гостили самые почтенные люди, и потому она не придала особого значения словам мужа. Примет гостя как положено. Тем более что сегодня выходной.

По воскресеньям у них обычно собираются сыновья с семьями. Дом заполняется веселым гомоном. В такой день у нее особенно много хлопот, но зато и радостей немало.

Вот и сегодня, после того как Илья Абрамович уехал, хозяйка засуетилась и начала готовить угощения гостю.

Она успела напечь и наварить, убрать и навести порядок в доме, когда раздался звонок. Широко раскрыв дверь, Лиза увидела незнакомого человека.

— Тут живет мистер Мегудин?

— Здесь…

Джозеф замялся, не зная, как представиться и что сказать.

— Я приехал повидаться со своим другом…

— Да, да, я знаю. Меня предупредили, что вы должны прийти. Только Ильи Абрамовича сейчас нет дома. Его рано утром вызвали куда-то по срочному делу. Он с минуты на минуту должен вернуться. Вам придется его немного подождать. Проходите, пожалуйста, и раздевайтесь.

Джозеф зашел в прихожую, снял плащ и шляпу, причесал волосы перед зеркалом, висевшим на стене, и направился в просторную комнату, куда его пригласила Лиза.

— Садитесь, пожалуйста, где вам удобно, — предложила ему хозяйка и указала на ряд стульев, расставленных вокруг длинного полированного стола.

Джозеф сел и стал оглядывать комнату. Взор его остановился на фотографии в застекленной рамке, висевшей на стене. Он встал с места и подошел поближе к ней.

— О, мистер Авраам Мегудин! — сказал он. — Вот так же, как здесь, он всегда улыбался, когда я приходил к ним в дом, в гости к Илюсику… Хороший он был человек. Как жаль, что он не дожил до этого дня!

Снова сев на место, Джозеф стал подробно расспрашивать о всей семье Мегудиных.

— А дети с вами живут? — поинтересовался он.

— Нет. Скоро вы их всех увидите. Они придут сюда со своими семьями.

Лизе не терпелось показать все фотографии, но его особенно заинтересовала старая, пожелтевшая от времени карточка, на которой была заснята большая группа людей.

— А вот Илья! — сказал Джозеф. — Он здесь совсем молодой, почти такой же, каким я запомнил его, когда мы расстались.

— Это Илья Абрамович сфотографировался в Кремле вместе с одним из руководителей нашего государства, который вручал ему тогда орден.

— О, я читал об этом! Мистер Мегудин заслужил такой большой почет!

Раздался звонок. Открыв дверь, Лиза радостно воскликнула:

— Вот и наши сыновья. С женами, с детьми.

Она представила всех Джозефу.

— Сыновья тоже заняты в вашем хозяйстве? — поинтересовался он.

— Работают механизаторами, — отозвалась Лиза.

— Хорошие хлопцы, на маму похожи… Мои сыновья тоже на ферме работают. Сыновья для фермера большое богатство.

Наконец появился Илья Абрамович, а с ним старший сын Володя. Илья Абрамович отрекомендовал его Джозефу:

— Агроном, руководит большим государственным животноводческим комплексом.

— Значит, коллеги. У меня тоже животноводческая ферма, — сказал Джозеф. — Значит, сын идет по стопам отца…

— У него специализированное хозяйство, а у меня комплексное… А у вас, фермеров, какие хозяйства? Как мелкие фермеры преодолевают конкуренцию? А как кризис отразился на тебе? — заинтересовался Мегудин.

— О, если бы не кризис, я бы горя не знал. Но все же я устоял.

Когда все уселись за стол, хозяин дома, предложил тост за гостя. Второй тост произнес гость, за хозяина и хозяйку, за их детей и внуков.

За столом стало шумно. Мегудин вспоминал веселые истории детства. Гость поддержал его в этом, затем начал напевать какой-то мотив и вдруг запел полным голосом:

Мегудин тихо ему подпевал. Это была любимая песня гомельских извозчиков.

— Когда нас на чужбине заедала тоска, — рассказал Джозеф, — мы с мамой пели эту песенку. Мама обливалась слезами, вспоминая отца. Помнишь, как он здорово пел? Перед глазами вставали гомельские балагулы, детвора закоулка и ты… Мы часто вспоминали вас и очень хотели знать, как вы живете. Последнее письмо, полученное с родины, сообщало, что вы уехали в крымские степи… В Америке первые годы мне все было немило. Чужбина! Казалось, что и небо там другое, и солнце другое, и земля. Даже когда я немного привык, стал фермером, разбогател, меня долго еще тянуло домой. Но постепенно я врастал в ту землю, укоренялся… А теперь я здесь чужой.

…На прощанье Мегудин пригласил гостя на торжественное открытие нового колхозного города.

— В этом городе поселятся полеводы, животноводы, виноградари, садоводы — наши труженики. Они будут жить в отдельных, больших, светлых квартирах со всеми удобствами. В этом городе будет все, о чем мечтали лучшие умы человечества.

— Фантастика… — промолвил Джозеф свое любимое словечко.

Утром в гостинице Джозефа разбудил голос диктора: «Внимание! Внимание! Говорит радиоузел колхоза «Дружба народов». Сегодня торжественно отмечается одно из самых примечательных событий в нашем колхозе — открытие колхозного города. Правление, партийная и комсомольская организация сердечно поздравляют жителей города с новосельем и желают им счастливой жизни. В честь праздника в 10 часов утра состоится парад, на который будет выведена колхозная техника всех восьми отделений…»

При ярком солнечном свете улицы выглядели торжественно и нарядно. Дома были разукрашены кумачом, окаймлены транспарантами. Тихий степной ветерок развевал флаги и лозунги.

Утреннюю тишину нарушили звуки горна. Парад начался.

…По улице Старой Петровки поехала телега, которую тащили волы. На телеге лежала соха. Волов подгонял крестьянин в широкополой соломенной шляпе:

— Цоб-цобе… Цоб-цобе!

К ярму был прикреплен транспарант с надписью: «Так пахали на этой земле до коллективизации».

Затем показался старенький трактор «фордзон» — первый трактор, появившийся на этих полях. За ним шли трактора разных марок, один мощнее другого. Земля содрогалась от грохота мощных машин. На тракторе, завершавшем колонну, — надпись: «Сейчас у нас их триста двадцать». После тракторов пошли комбайны, дождевальные установки и другая новейшая сельскохозяйственная техника. Вслед за машинами шли колонны с макетами консервного, винодельного и маслобойного заводов, бройлерной фабрики. За ними маршировали колхозники всех восьми отделений.

Строители передали Мегудину огромный ключ от нового колхозного города.

— Счастья новоселам! Радости вам!.. — раздавались голоса.

1973—1976